– Хорошо, я согласна, но…
– Вот и прекрасно. И венчать нас будет присягнувший священник.
Я сжала зубы. Вот и еще одна неприятность. При дворе священников, принесших присягу на конституции, считали лишенными сана. «Ну, – подумала я, – снявши голову, по волосам не плачут…» Ничто не может быть хуже гражданского брака, на который я уже согласилась.
– Вы хорошо себя чувствуете, дорогая? Вы бледны.
– Все в порядке. Просто… ваши условия – они… они несколько неожиданны.
Он поцеловал меня, провел рукой по моим волосам – я знала, что это его обычный жест прощания.
– До завтра, дорогая моя. Я должен уведомить своих родственников о предстоящем событии.
…Все это было в начале мая. С тех пор прошел месяц, брак наш был делом решенным, и венчание назначено на 10 июня. Сейчас совсем иное дело занимало меня. Мне предстояло поехать в Тюильри и уведомить о своем замужестве Марию Антуанетту. Одному Богу известно, как я боялась этого! Принцесса д'Энен де Сен-Клер, роялистка и подруга королевы, решила выйти замуж за революционера, одного из левых в Собрании… У меня холодок пробежал по коже. Разве объяснишь кому-нибудь, что я выхожу замуж за Франсуа, а не за политические взгляды?
Я еще раз оглядела свое траурное платье, провела рукой по дорогому черному бархату. Потом взяла звонок и позвонила.
– Маргарита, принеси мне, пожалуйста, голубое платье, то, у которого корсет затягивается до тридцати дюймов.
Пораженная Маргарита некоторое время молчала.
– Вы снимаете траур, мадам?!
– Но я же выхожу замуж, а делать это в черном платье ну никак невозможно!
Этот мерзавец Клавьер был прав. У меня не хватило терпения носить траур целый год.
Я проносила его только одиннадцать месяцев.
Альбер распахнул передо мной дверцу кареты и выкатил подножку.
Я прошла в туалетную комнату, к зеркалам, чтобы слегка поправить прическу, – все-таки я шла к королеве, а она любила безукоризненно выглядящих женщин. Остановившись перед зеркалом, я пристально себя разглядывала. Мне столько времени пришлось ходить в черном, что нынешний мой вид казался мне необычным.
На мне была фетровая шляпа с голубыми перьями, бархатный лиф жемчужно-серого цвета с алмазными застежками и юбка из голубого атласа, расшитая серебром. Словом, мой наряд был великолепен. Зато я казалась чересчур бледной, под глазами залегли тени. Кроме того, я лишилась своей замечательной талии. Хотя Дениза и затянула меня, это все равно было заметно.
Но я была красива. Даже сейчас. А если поразмыслить, то бледность придает мне загадочности…
Глядя в зеркало, я заметила позади себя мужчину лет пятидесяти. Как же он мне знаком! Вне себя от удивления, я обернулась.
– Боже мой, это вы, – сказала я. – Это вы!
Передо мной стоял мой отец. Он был удивлен не меньше, чем я. И тем не менее ни я, ни он не сделали ни шагу навстречу и не протянули руки для приветствия. Ну и отношения – между отцом и дочерью!
– Я не видела вас почти год. И вот вы в Париже?
– Как видите, Сюзанна.
– С какой стати?
– Я навсегда покинул Турин. Я понял, что дела там безнадежны. Я решил служить непосредственно королю в Вене. Он только что дал мне аудиенцию… А если дела в Вене будут плохи, я отправлюсь прямо в Бретань, чтобы заняться подготовкой роялистского мятежа.
Он говорил об этом так просто, что я поразилась.
– Вас же повесят! Разве вы не знаете об этом? О казни маркиза де Фавра?
– Я все прекрасно знаю. Но у меня нет иного выхода.
– Прежде вы думали иначе. Вы, как и все, уехали в Турин.
– Это была ошибка, Сюзанна. Я не знаю, что заставило вас вернуться в Париж, но мне уже стало ясно, что нужно начинать действовать. Я кожей, сердцем прикипел к старым порядкам; я аристократ, черт побери! Мне не по душе жизнь крысы в норе… Я либо сокрушу вместе с другими эту диктатуру черни и восстановлю власть нашего короля, либо…
– Либо погибнете – вы это хотите сказать?
– Да, – мрачно и уверенно произнес он. – Либо победить, либо погибнуть. Вспомните, так говорил знаменитый принц де ла Тремуйль де Тарент, сражаясь во время Фронды под знаменами принца Конде.
– О, – прошептала я, – я, оказывается, совсем не знаю вас.
– Что поделаешь. Мы же почти не жили вместе.
– Вы причинили мне много горя, отец.
Его горячая рука вдруг сильно сжала мою руку.
– Я делал то, что должен был делать, – произнес он, – но, возможно, я сделал ошибку. Жаль, что ваше сердце полно ожесточения. У вас нет больше родственников, вам некого любить. А я бы хотел вернуть вашу любовь.
– Но я никогда не любила вас, – сказала я резко. – Даже десятилетней девочкой, когда вы увезли меня из Тосканы. Потом я слегка привыкла к вам и даже пыталась полюбить, но вы… вы сделали все, чтобы этого не произошло. Помните герцога де Кабри и эту сделку? А Жанно? Вы прокляли моего ребенка.
Он качнул головой, словно от боли. Но я не почувствовала радости из-за того, что сделала ему больно.
– Вы слышите меня, отец?
– Да. Слышу, к сожалению. А вот я люблю вас, Сюзанна. У меня сдавило горло. Он никогда этого не говорил. Я не знала – насмехаться над ним или возмущаться его лицемерием.
– Если позволите, Сюзанна, я дам вам один совет.
– Какой?
– Уезжайте отсюда. Не будьте безрассудны. Вы не представляете, чем вам грозит пребывание в Париже.
Я попыталась улыбнуться.
– Да что вы, отец! Чем же я рискую?
– Грянет ужасная буря, Сюзанна, чернь снова сойдет с ума.
– Не пугайте меня.
– Я знаю, что говорю. Будет страшное время, Сюзанна. Время не для женщин. Вспомните, что болтал по всему Парижу Жак Казот, что он предсказывал?
– Этот помешавшийся старик!
– Я уверен, что он был прав. Мне он предсказал расстрел. А вам?
Я покраснела.
– Мне он предсказал сущую чепуху, отец. И не преувеличивайте грозящей нам опасности.
– Уезжайте отсюда! В Турин, Лондон, Кобленц – куда вам будет угодно. Только не Париж! Я хочу, чтобы вы жили. И поэтому я понимаю, что люблю вас. Вы моя дочь. Мне жаль, что раньше я был так слеп. Уезжайте!
Тронутая его горячностью и настойчивостью, я мягко положила руку на его локоть.
– Успокойтесь, отец, ради Бога. Не стоит так мрачно смотреть на мир.
– Да, действительно, что это со мной, – проговорил он, вытирая лоб батистовым платком. – Я разволновался, простите.
Я окинула его удивленным и внимательным взглядом. Раньше он казался мне почти молодым. И только сейчас я заметила морщины на его высоком лбу, потухшие голубые глаза, вздувшиеся вены на холеных руках. Он постарел…
– Я еду в Вену. А вы?
– А я не могу уехать из Франции. – Подумав, я решила высказаться яснее: – Видите ли, отец, я выхожу замуж. Именно это я хотела сказать вам.
Он вскинул на меня глаза. «Нет, он еще не стар, – подумала я. – Достаточно посмотреть, как высоко он держит голову, как гордо расправлены плечи, как изыскан наряд… и сколько твердости заключено в этом упрямом подбородке настоящего аристократа».
– Вы выходите замуж за адмирала де Колонна? – резко спросил он.
– Да.
– Вы предаете нас, Сюзанна. Мне горько сознавать это.
– Почему предаю?
– Вы знаете, кто такой адмирал. Его взгляды, действия…
– Я люблю его, – горячо прервала я отца. – Его, а не его взгляды!
– Вы будете несчастны с ним, – отрезал он. Я яростно покачала головой.
– Вы не можете сказать, что я совершаю мезальянс, [11]выходя за него замуж! Он из аристократии, из знати…
– Мне известна подобная знать! Знать, выбившаяся из мелких писцов и получившая дворянство сто лет назад благодаря королевской грамоте, – какая же это знать для нас, чей род берет начало в десятом веке! Кроме того, этот человек не роялист, он предатель!
– Нет! – вскричала я в отчаянии.
– Вас никогда не простят, Сюзанна, запомните это! Такие ошибки не прощаются!
Он говорил так властно, так резко, что я невольно чувствовала тот самый страх, который испытывала перед его гневом, будучи еще девочкой.
– Была бы моя воля над вами, как раньше, я бы предпочел запереть вас в монастыре, чем дать вам опозориться!
Я в ужасе отступила назад. Нет, мой отец остался таким, как прежде…
– Вспомните, этот человек голосовал за отмену титулов! Стыдитесь, Сюзанна! Вы падаете так низко, что даже я отрекусь от вас! Вы избрали себе в мужья врага, понимаете ли?!
– Вы весь в прошлом, отец! – воскликнула я. – Вы ничего не хотите понимать в современной жизни!
В ярости он ногой отшвырнул от стены изящную китайскую вазу.
– Прощайте!
Я осталась одна, беспомощно глядя ему вслед. Ну вот, началось именно то, чего я боялась. Теперь все станут мне говорить подобные слова. Для всех я буду предательницей. Презрительно ухмыляясь, обо мне скажут: «Да, эта особа явно доказывает, что подушка – лучший способ забыть свои убеждения». Именно так и скажут: «…эта особа». Никому не придет в голову называть мадам де Колонн принцессой. Я даже представила выражение лиц ну, например, Водрейля или Куаньи, когда они услышат о моем браке, и мне стало тошно.
– Где королева? – машинально спросила я у лакея.
– В павильоне Марсан, ваше сиятельство.
Кто знает, может быть, я в последний раз слышала такое обращение.
– Я рада видеть вас! Тем более что известия пока недобрые… В Испании аббат Мори не добился никаких успехов. В таком положении вы – настоящее утешение…
Она осеклась, заметив перемену в моем внешнем виде. Взгляд королевы удивленно скользнул по моему платью.
– Вы великолепно выглядите! Но… разве вы не носите траур? Я привыкла видеть вас в черном.
Я нерешительно молчала, опустив глаза. Взгляд королевы из удивленного сделался настороженным.
– Вы слышали, Сюзанна? Я задала вам вопрос.
– Да, ваше величество, – с усилием произнесла я, – я имела честь носить траур по своему мужу, но… только до сегодняшнего дня.
– Что же заставило вас так измениться?
Я подняла на королеву умоляющие глаза. Как бы мне хотелось, чтобы она поняла меня, не истолковала превратно мое намерение!
– Государыня, я выхожу замуж.
– Ах вот как!
Сказав это весьма холодным тоном, королева отошла от меня и спокойно села в кресло.
– Вы пришли, чтобы сообщить мне это?
– Я считала это своим долгом, государыня.
– Можете ли вы еще что-нибудь прибавить к своему сообщению?
Я вздохнула. Ну почему мне предстоит такая трудная задача? Я люблю королеву, я верна ей и предана. Никто не уважает ее больше, чем я. Сумеет ли она поверить, что даже после свадьбы я останусь ее другом?
Не дождавшись ответа, королева сказала:
– Видите ли, мадам, вы поступаете опрометчиво, выходя замуж так скоро. Я люблю вас, вы доказали мне свою преданность – кроме того, вы для меня священны как вдова человека, который сложил голову за монархию. Только что здесь был ваш отец, и я приняла его услуги. Ваше семейство – одно из благороднейших во Франции. Поэтому, даже если ваше намерение кажется мне поспешным, я пойму его. Вы любите?
– О да, ваше величество, всей душой!
– И кто же он? – спросила королева, не скрывая любопытства.
Она даже не подозревала, какое имя я назову. Предательский холодок появился у меня в груди. Бледная и удрученная, я стояла молча, и до меня, как сквозь туман, доносился голос Марии Антуанетты:
– Вы сегодня странно себя ведете, Сюзанна. Уже в который раз я задаю вам вопрос, а вы не отвечаете.
– Да, ваше величество, – проговорила я.
– Что – «да»? Я спросила вас, кто он.
– Кого вы имеете в виду?
– Человека, за которого вы собираетесь выйти замуж! – удивленно воскликнула королева, теряя терпение.
Быстро взглянув на нее, я произнесла:
– Это адмирал Франсуа де Колонн, государыня.
– Революционер! – пораженно сказала Мария Антуанетта таким тоном, что это прозвучало как «мерзавец».
Я с ужасом смотрела на нее, слишком ясно замечая, как лицо королевы принимает то бесстрастное, холодное и высокомерное выражение, какое имеет всегда, когда она разговаривает не с друзьями. Наступило молчание. Королева холодно смотрела на меня, не произнося ни слова, будто что-то обдумывала. Я стояла в совершенной растерянности, не зная, что делать: убежать или попытаться все объяснить.
– Вы предаете меня? – низким голосом спросила она. Этот вопрос хлестнул меня, как удар бича. Не выдержав, я упала на колени, ухватившись руками за край платья королевы.
– Ваше величество, ради Бога! Ради Бога, не говорите так. Я всей душой предана вам, вы не найдете более верной подданной! Но разве я виновата? Я полюбила. Видит Бог, я не могла выбирать. Сердце само выбирает, вы же знаете! Кроме того, я никак не могу не выйти замуж: я беременна. Вы же женщина, государыня, вы должны это понять!
Как ужаленная, Мария Антуанетта вскочила на ноги, вырвала подол своего платья, который я держала в руках.
– Избавьте меня от подробностей вашей интимной жизни! Она отошла на несколько шагов и смотрела на меня с ужасом.
– О, ваше величество! – воскликнула я в отчаянии, насилу сдерживая слезы, дрожавшие на ресницах.
– Успокойтесь! Вам незачем оправдываться. Я привыкла к предательству, у моих подруг оно стало образом жизни.
– Ваше величество, я люблю вас!
– Уходите, я не желаю вас видеть ни одной минуты.
В мгновение ока она превратилась в ледяную статую. Ее ничем нельзя было смягчить. Увидев это, я поднялась с колен. Но разве я могла уйти – вот так, ничего не уладив!
– О, государыня, вы несправедливы! Умоляю вас, поймите меня! Я прошу у вас прощения!
– Вы предали меня и просите простить измену, когда же я отказываюсь сделать это, я же несправедлива! О, я не Господь Бог, сударыня, и терпение мое не безгранично. Ступайте, вы ни в чем передо мной не виноваты; вы просто отказались от моей дружбы – это ваше право.
– Ваша дружба для меня дороже всего, ваше величество. Я доказала вам это, я была с вами в тот день, когда в спальне малых покоев Версаля вас хотели убить, когда…
– Ваши услуги были тем более дороги для меня, что я о них не просила; теперь, когда вы попрекаете меня своим благородством, я, ей-Богу, теряюсь.
Мария Антуанетта сказала это таким ледяным и высокомерным тоном, что чувство собственного достоинства проснулось во мне.
– Вы правы, государыня, – произнесла я сухо, – вам незачем прощать меня, ибо я ни в чем не виновата. Бог свидетель, я ничем не погрешила против вас.
– Ступайте, сударыня, наш разговор окончен.
– Надеюсь, – сказала я сдержанно, – мне будет позволено видеть мою королеву хотя бы изредка?
Усмешка тронула губы Марии Антуанетты – холодная и презрительная.
– Зачем? Чтобы вы могли рассказывать о наших делах своему будущему мужу-революционеру?
У меня перехватило дыхание.
– О, – воскликнула я, – ваше величество, это уже слишком!
Сухо поклонившись, я направилась к двери. На душе у меня было скверно, сердце больно ныло. Не выдержав, я на пороге обернулась:
– Ваше величество, умоляю вас, позвольте мне надеяться, что когда-нибудь добрые отношения между нами восстановятся.
Гневно сжимая руки, королева отвернулась к окну.
– Наша дружба возобновится, – глухо прозвучал голос Марии Антуанетты, – и моя любовь к вам воскреснет, когда лакей доложит о прибытии в Тюильри не какой-то мадам де Колонн, а принцессы д'Энен де Сен-Клер, и это мое единственное условие.
Расстроенная донельзя, я шла к своей карете. Итак, я стала изгоем. Мне бы следовало серьезно подумать об этом раньше. Мария Антуанетта из какой-то необъяснимой жестокости запретила мне показываться ей на глаза, и отныне ворота Тюильри всегда будут для меня закрыты. Это очень меня уязвляло. Я стала персоной нон грата при дворе! Более того… Отныне ни один человек, принадлежащий к аристократии, не откроет для меня дверь своего дома. А если я осмелюсь приехать к кому-нибудь с визитом, мне всегда будут отвечать, что хозяина нет дома.
«Теперь уже мосты сожжены, – подумала я, сжимая зубы. – Мне предстоит начать новую жизнь – среди буржуа, которых так любит адмирал де Колонн. И хотя я буду носить отнюдь не буржуазное имя, вращаться мне придется именно в этой среде».
Задумываться над этим надо было раньше.
Во дворе моего особняка меня ожидал сюрприз. Я увидела у крыльца незнакомую карету, не особенно, впрочем, богатую, целую кучу чемоданов и баулов, а рядом – склонившуюся над каким-то тюком женщину лет пятидесяти пяти. Она была в темном твидовом платье, белом кружевном чепце, покрывавшем серебристые волосы.
– О Боже, кто это? – спросила я раздраженно у Денизы, подбежавшей, чтобы помочь мне выйти. – Мой дом не гостиница!
– Это мадам Лукреция де Колонн, – страшным шепотом сказала служанка.
Я вздрогнула.
– Мадам Лукреция де Колонн?
Да это же мать Франсуа… Я изумленно уставилась на нее. Почему она здесь? Приехала на свадьбу? Раньше я как-то не думала, что у Франсуа есть родственники. У Эмманюэля их не было, и для меня было непривычно иметь дело с матерью человека, которого я люблю. Ведь это моя свекровь. Что я знала о ней? Только то, что она француженка, вышедшая замуж за испанского офицера флота. Она долго жила в Барселоне, после смерти мужа переехала в маленькое имение в Оверни…
– Но почему она приехала ко мне? – недоумевая, спросила я. – Ну и сюрприз!
Я чувствовала себя растерянной. Сюрприз был не из приятных. Я была в дурном настроении и хотела остаться одна.
– Она заняла вашу комнату! – прошептала Дениза.
– Т-с-с! – Я приложила палец к губам. – Будем надеяться, она недолго здесь пробудет.
И поскольку мадам Лукреция уже заметила меня, мне не оставалось ничего другого, как пойти ей навстречу и сделать реверанс.
– Ах, это вы, юная дама? – сказала она низким голосом. – Вы очень красивы, поздравляю вас. И совсем не похожи на этих распущенных парижанок.
Я изобразила на лице подобие улыбки, абсолютно не представляя себе, что ответить на подобное замечание.
– Я очень голодна. Вы угостите меня обедом?
– О, разумеется! – воскликнула я, обрадованная, что она сама подсказала мне выход. – Пойдемте, я прикажу подавать на стол…
Честно говоря, я не знала, как себя вести.
«10 июня 1790 года депутат Учредительного собрания Франсуа Мари де Колонн заключил гражданский брак с Сюзанной Катрин д'Энен, о чем и извещает всех своих друзей и знакомых».
Я взглянула на свое обручальное кольцо – скромное, но изящное, с крохотным рубином. Франсуа купил его на свои средства. Я вспомнила, как несколько дней назад в старинном готическом соборе Сен-Жермен-де-Пре он надел мне его на палец. Ну вот, я снова замужем. Конечно, моя свадьба не отличалась роскошью и венчал нас простой приходской священник. Но разве это что-нибудь значило? Я теперь вышла замуж по любви. В моей жизни не было дня более счастливого, чем 10 июня… Правда, после церкви нам пришлось поехать в мэрию, где прошла гражданская церемония, но я заранее смирилась с подобной неизбежностью, кроме того, я была рада сделать Франсуа приятное.
А как хорошо было потом, после свадебного ужина, на который Франсуа пригласил лишь нескольких своих друзей, а я – только Изабеллу де Шатенуа… Близость между мной и моим новоиспеченным мужем существовала уже давно, но мы ни разу еще не проводили такой прекрасной ночи. Я чувствовала такую всепоглощающую нежность, и Франсуа так любил меня! Я была рада, что принадлежу ему полностью, целиком, в этом самоотречении испытывая какое-то сладостное удовольствие. Я готова была на все, лишь бы он был счастлив; я отреклась от всякой заботы о себе. Мне предстоит осваиваться с новой ролью верной любящей жены, а не свободной независимой кокетки.
Потом, обессиленные, счастливые и исполненные самой глубокой нежности друг к другу, мы просто лежали, слушая тишину. Нынешней ночью спать нам не хотелось. Моя голова покоилась на груди Франсуа, он мягко перебирал пальцами мои распущенные шелковистые волосы, а от цветов жасмина, что стояли в спальне, шел пьянящий аромат, обволакивая нас сладким дурманом.
Франсуа нежно поцеловал мою руку, внимательно разглядывал мои пальцы.
– Вы любите нашего ребенка? – прошептала я. Он некоторое время молчал, целуя мои пальцы.
– Какая тонкая у вас рука, – сказал он вдруг, – какая хрупкая кисть и белая кожа… Сюзанна, вы мне дороже всех детей на свете.
– И… все-таки? Ребенок – это часть нас, это наше общее создание. Нельзя любить меня, оставаясь безразличным к нему.
– А можете ли вы сказать, что вы не пострадаете? Что этот ребенок не причинит вам боли? Я так люблю вас.
Неподдельная тревога прозвучала в его голосе. Я рассмеялась.
– Не говорите так! Все это нисколько не опасно.
Он осторожно приподнялся на локте, встревоженно посмотрел мне в лицо.
– Если от этого ребенка пострадает хотя бы ваш мизинец, я и слышать не хотел бы о нем.
Улыбаясь, я мягко обвила руками его голову, потянула вниз, к своему животу:
– Послушайте!
Какое-то время он прислушивался, я чувствовала его дыхание на своей коже.
– Ничего не слышно.
– Конечно, он еще не начал двигаться. Но ведь он там. Это вы его зародили. Как можно не любить его? Он такой маленький, такой хрупкий, и он ваш… Скажите, что любите его, он обязательно услышит!
Мои слова, такие горячие и искренние, что-то пробудили в Франсуа. Вздрогнув, он взглянул мне в глаза, потом опустил голову и, прикасаясь губами к моей коже, тихо прошептал:
– Я люблю его!.. Ведь это мой сын.
Волна нежности захлестнула меня. Дрожа от счастья, в каком-то необъяснимом порыве прижавшись к мужу, я воскликнула:
– О, а как я люблю вас обоих, – вас, Франсуа, и нашего маленького!
Я была счастлива. Я видела, как моя искренность понемногу растопляет душевную скованность Франсуа, его сдержанность в эмоциях. Его с детства, наверно, учили, что, чтобы быть мужественным, мужчина должен казаться сухим, сдержанным и грубым. Я пыталась доказать ему, что это не так, и у меня как будто это получилось… Он может сколько угодно выражать свои чувства, и это вовсе не покажется мне немужественным, скорее наоборот.
Пожалуй, в ту минуту мне все казалось лучшим, чем было на самом деле. Забывая обо всем, я в порыве нежности прижалась губами к его руке – такой сильной, смуглой и чуть шершавой.
– Что случилось?
– Франсуа, – прошептала я, улыбаясь и глядя на него полными счастливых слез глазами, – как мы назовем нашего малыша?
Лицо его выражало такое недоумение, что я невольно рассмеялась.
– Сразу видно, что это ваш первенец! Вы любили своего отца, мой милый?
– Он умер, когда мне было двенадцать лет, еще там, в Барселоне… Наверное, я любил его.
– И как все обычно называли его?
– Луис. Дон Луис де Колонн.
– Значит, по-французски это будет звучать как Луи, да? Вот и прекрасно. Давайте назовем нашего малыша Луи. Хорошо?
– Нужно найти еще какие-нибудь имена, – возразил Франсуа, наконец-то проявляя интерес к этому разговору. – Одно имя давать не принято, ведь мы дворяне как-никак…
Мне не понравился оттенок иронии, прозвучавший в его словах, но я решила пропустить это мимо ушей.
– Луи Франсуа кажется мне неплохим именем, – шепнула я.
– Луи Франсуа? Получается, в честь меня и в честь моего отца?
– Да. А что тут такого?
– Ничего, – проговорил он, обнимая меня. – Вы выбрали прекрасное имя для моего сына.
– Вы уверены, что будет сын?
– Я желал бы сына.
– И я.
Честно говоря, я солгала. Мне хотелось, чтобы родилась девочка, хотелось назвать ее Жюльеттой – в честь моей матери. Мои желания можно было понять, ведь я уже имела сына. А если уж на то пошло, какая разница? Я буду рада любому ребенку, он свяжет нас с Франсуа еще крепче и неразрывнее.
– Иди ко мне, – произнес Франсуа.
Он привлек меня к себе на грудь, его взгляд был так спокоен, так нежен, так мягок… Его рука погладила мое плечо. Я вздрогнула. Это прикосновение обожгло меня. Мои руки сами собой потянулись ему навстречу, встретились с его жадными нетерпеливыми руками и сплелись в объятии. Он опрокинул меня на спину, его губы страстно искали мой рот…
– Ночь еще не кончена, правда? – прошептал он. Мои полузакрытые глаза были ему ответом.
…От медового месяца и свадебного путешествия нам пришлось отказаться, хотя я давно мечтала о том, как мы поедем в Ниццу или, может быть, в Бретань. Но Собрание и депутатские обязанности удерживали Франсуа в Париже, он не мог ехать. Чтобы он не думал, что так уж огорчил меня, я сказала, что и с моей стороны поездка была бы невозможна: шел четвертый месяц беременности и доктор запретил мне дорожные неудобства. Конечно, это была ложь, и я чувствовала себя как никогда здоровой. Я просто не хотела огорчать Франсуа.
– Через год ваши полномочия в Собрании закончатся, – сказала я, – а ребенок к тому времени уже родится. Вот тогда мы все втроем отправимся в Ниццу. Впрочем, почему втроем? Мы возьмем с собой Жанно и Аврору.
Мои раздумья были прерваны приходом Маргариты. Как всегда, она принесла мне меню сегодняшнего ужина. Я сама отбирала блюда. Вот и нынче – я вычеркнула все, что казалось мне недостаточно хорошим для Франсуа, и оставила то, что, на мой взгляд, было самым лучшим: тушеного зайца в сметане, поросячьи ножки с капустой, красное вино и шамбертен, шоколадный крем, какао с миндальным печеньем, фрукты и яблочный ликер. Маргарита выслушала мои замечания с величайшим вниманием; я знала, что все будет сделано как надо.
– Вот и прекрасно. И венчать нас будет присягнувший священник.
Я сжала зубы. Вот и еще одна неприятность. При дворе священников, принесших присягу на конституции, считали лишенными сана. «Ну, – подумала я, – снявши голову, по волосам не плачут…» Ничто не может быть хуже гражданского брака, на который я уже согласилась.
– Вы хорошо себя чувствуете, дорогая? Вы бледны.
– Все в порядке. Просто… ваши условия – они… они несколько неожиданны.
Он поцеловал меня, провел рукой по моим волосам – я знала, что это его обычный жест прощания.
– До завтра, дорогая моя. Я должен уведомить своих родственников о предстоящем событии.
…Все это было в начале мая. С тех пор прошел месяц, брак наш был делом решенным, и венчание назначено на 10 июня. Сейчас совсем иное дело занимало меня. Мне предстояло поехать в Тюильри и уведомить о своем замужестве Марию Антуанетту. Одному Богу известно, как я боялась этого! Принцесса д'Энен де Сен-Клер, роялистка и подруга королевы, решила выйти замуж за революционера, одного из левых в Собрании… У меня холодок пробежал по коже. Разве объяснишь кому-нибудь, что я выхожу замуж за Франсуа, а не за политические взгляды?
Я еще раз оглядела свое траурное платье, провела рукой по дорогому черному бархату. Потом взяла звонок и позвонила.
– Маргарита, принеси мне, пожалуйста, голубое платье, то, у которого корсет затягивается до тридцати дюймов.
Пораженная Маргарита некоторое время молчала.
– Вы снимаете траур, мадам?!
– Но я же выхожу замуж, а делать это в черном платье ну никак невозможно!
Этот мерзавец Клавьер был прав. У меня не хватило терпения носить траур целый год.
Я проносила его только одиннадцать месяцев.
2
– Мадам! – крикнул Жак с козел. – Приехали!Альбер распахнул передо мной дверцу кареты и выкатил подножку.
Я прошла в туалетную комнату, к зеркалам, чтобы слегка поправить прическу, – все-таки я шла к королеве, а она любила безукоризненно выглядящих женщин. Остановившись перед зеркалом, я пристально себя разглядывала. Мне столько времени пришлось ходить в черном, что нынешний мой вид казался мне необычным.
На мне была фетровая шляпа с голубыми перьями, бархатный лиф жемчужно-серого цвета с алмазными застежками и юбка из голубого атласа, расшитая серебром. Словом, мой наряд был великолепен. Зато я казалась чересчур бледной, под глазами залегли тени. Кроме того, я лишилась своей замечательной талии. Хотя Дениза и затянула меня, это все равно было заметно.
Но я была красива. Даже сейчас. А если поразмыслить, то бледность придает мне загадочности…
Глядя в зеркало, я заметила позади себя мужчину лет пятидесяти. Как же он мне знаком! Вне себя от удивления, я обернулась.
– Боже мой, это вы, – сказала я. – Это вы!
Передо мной стоял мой отец. Он был удивлен не меньше, чем я. И тем не менее ни я, ни он не сделали ни шагу навстречу и не протянули руки для приветствия. Ну и отношения – между отцом и дочерью!
– Я не видела вас почти год. И вот вы в Париже?
– Как видите, Сюзанна.
– С какой стати?
– Я навсегда покинул Турин. Я понял, что дела там безнадежны. Я решил служить непосредственно королю в Вене. Он только что дал мне аудиенцию… А если дела в Вене будут плохи, я отправлюсь прямо в Бретань, чтобы заняться подготовкой роялистского мятежа.
Он говорил об этом так просто, что я поразилась.
– Вас же повесят! Разве вы не знаете об этом? О казни маркиза де Фавра?
– Я все прекрасно знаю. Но у меня нет иного выхода.
– Прежде вы думали иначе. Вы, как и все, уехали в Турин.
– Это была ошибка, Сюзанна. Я не знаю, что заставило вас вернуться в Париж, но мне уже стало ясно, что нужно начинать действовать. Я кожей, сердцем прикипел к старым порядкам; я аристократ, черт побери! Мне не по душе жизнь крысы в норе… Я либо сокрушу вместе с другими эту диктатуру черни и восстановлю власть нашего короля, либо…
– Либо погибнете – вы это хотите сказать?
– Да, – мрачно и уверенно произнес он. – Либо победить, либо погибнуть. Вспомните, так говорил знаменитый принц де ла Тремуйль де Тарент, сражаясь во время Фронды под знаменами принца Конде.
– О, – прошептала я, – я, оказывается, совсем не знаю вас.
– Что поделаешь. Мы же почти не жили вместе.
– Вы причинили мне много горя, отец.
Его горячая рука вдруг сильно сжала мою руку.
– Я делал то, что должен был делать, – произнес он, – но, возможно, я сделал ошибку. Жаль, что ваше сердце полно ожесточения. У вас нет больше родственников, вам некого любить. А я бы хотел вернуть вашу любовь.
– Но я никогда не любила вас, – сказала я резко. – Даже десятилетней девочкой, когда вы увезли меня из Тосканы. Потом я слегка привыкла к вам и даже пыталась полюбить, но вы… вы сделали все, чтобы этого не произошло. Помните герцога де Кабри и эту сделку? А Жанно? Вы прокляли моего ребенка.
Он качнул головой, словно от боли. Но я не почувствовала радости из-за того, что сделала ему больно.
– Вы слышите меня, отец?
– Да. Слышу, к сожалению. А вот я люблю вас, Сюзанна. У меня сдавило горло. Он никогда этого не говорил. Я не знала – насмехаться над ним или возмущаться его лицемерием.
– Если позволите, Сюзанна, я дам вам один совет.
– Какой?
– Уезжайте отсюда. Не будьте безрассудны. Вы не представляете, чем вам грозит пребывание в Париже.
Я попыталась улыбнуться.
– Да что вы, отец! Чем же я рискую?
– Грянет ужасная буря, Сюзанна, чернь снова сойдет с ума.
– Не пугайте меня.
– Я знаю, что говорю. Будет страшное время, Сюзанна. Время не для женщин. Вспомните, что болтал по всему Парижу Жак Казот, что он предсказывал?
– Этот помешавшийся старик!
– Я уверен, что он был прав. Мне он предсказал расстрел. А вам?
Я покраснела.
– Мне он предсказал сущую чепуху, отец. И не преувеличивайте грозящей нам опасности.
– Уезжайте отсюда! В Турин, Лондон, Кобленц – куда вам будет угодно. Только не Париж! Я хочу, чтобы вы жили. И поэтому я понимаю, что люблю вас. Вы моя дочь. Мне жаль, что раньше я был так слеп. Уезжайте!
Тронутая его горячностью и настойчивостью, я мягко положила руку на его локоть.
– Успокойтесь, отец, ради Бога. Не стоит так мрачно смотреть на мир.
– Да, действительно, что это со мной, – проговорил он, вытирая лоб батистовым платком. – Я разволновался, простите.
Я окинула его удивленным и внимательным взглядом. Раньше он казался мне почти молодым. И только сейчас я заметила морщины на его высоком лбу, потухшие голубые глаза, вздувшиеся вены на холеных руках. Он постарел…
– Я еду в Вену. А вы?
– А я не могу уехать из Франции. – Подумав, я решила высказаться яснее: – Видите ли, отец, я выхожу замуж. Именно это я хотела сказать вам.
Он вскинул на меня глаза. «Нет, он еще не стар, – подумала я. – Достаточно посмотреть, как высоко он держит голову, как гордо расправлены плечи, как изыскан наряд… и сколько твердости заключено в этом упрямом подбородке настоящего аристократа».
– Вы выходите замуж за адмирала де Колонна? – резко спросил он.
– Да.
– Вы предаете нас, Сюзанна. Мне горько сознавать это.
– Почему предаю?
– Вы знаете, кто такой адмирал. Его взгляды, действия…
– Я люблю его, – горячо прервала я отца. – Его, а не его взгляды!
– Вы будете несчастны с ним, – отрезал он. Я яростно покачала головой.
– Вы не можете сказать, что я совершаю мезальянс, [11]выходя за него замуж! Он из аристократии, из знати…
– Мне известна подобная знать! Знать, выбившаяся из мелких писцов и получившая дворянство сто лет назад благодаря королевской грамоте, – какая же это знать для нас, чей род берет начало в десятом веке! Кроме того, этот человек не роялист, он предатель!
– Нет! – вскричала я в отчаянии.
– Вас никогда не простят, Сюзанна, запомните это! Такие ошибки не прощаются!
Он говорил так властно, так резко, что я невольно чувствовала тот самый страх, который испытывала перед его гневом, будучи еще девочкой.
– Была бы моя воля над вами, как раньше, я бы предпочел запереть вас в монастыре, чем дать вам опозориться!
Я в ужасе отступила назад. Нет, мой отец остался таким, как прежде…
– Вспомните, этот человек голосовал за отмену титулов! Стыдитесь, Сюзанна! Вы падаете так низко, что даже я отрекусь от вас! Вы избрали себе в мужья врага, понимаете ли?!
– Вы весь в прошлом, отец! – воскликнула я. – Вы ничего не хотите понимать в современной жизни!
В ярости он ногой отшвырнул от стены изящную китайскую вазу.
– Прощайте!
Я осталась одна, беспомощно глядя ему вслед. Ну вот, началось именно то, чего я боялась. Теперь все станут мне говорить подобные слова. Для всех я буду предательницей. Презрительно ухмыляясь, обо мне скажут: «Да, эта особа явно доказывает, что подушка – лучший способ забыть свои убеждения». Именно так и скажут: «…эта особа». Никому не придет в голову называть мадам де Колонн принцессой. Я даже представила выражение лиц ну, например, Водрейля или Куаньи, когда они услышат о моем браке, и мне стало тошно.
– Где королева? – машинально спросила я у лакея.
– В павильоне Марсан, ваше сиятельство.
Кто знает, может быть, я в последний раз слышала такое обращение.
3
Мария Антуанетта была одна и радостно поднялась мне навстречу. Она не выглядела такой уставшей, как в прошлый раз, но по странной традиции, установившейся за последний год, была одета в простое платье из светлого муслина без всяких украшений.– Я рада видеть вас! Тем более что известия пока недобрые… В Испании аббат Мори не добился никаких успехов. В таком положении вы – настоящее утешение…
Она осеклась, заметив перемену в моем внешнем виде. Взгляд королевы удивленно скользнул по моему платью.
– Вы великолепно выглядите! Но… разве вы не носите траур? Я привыкла видеть вас в черном.
Я нерешительно молчала, опустив глаза. Взгляд королевы из удивленного сделался настороженным.
– Вы слышали, Сюзанна? Я задала вам вопрос.
– Да, ваше величество, – с усилием произнесла я, – я имела честь носить траур по своему мужу, но… только до сегодняшнего дня.
– Что же заставило вас так измениться?
Я подняла на королеву умоляющие глаза. Как бы мне хотелось, чтобы она поняла меня, не истолковала превратно мое намерение!
– Государыня, я выхожу замуж.
– Ах вот как!
Сказав это весьма холодным тоном, королева отошла от меня и спокойно села в кресло.
– Вы пришли, чтобы сообщить мне это?
– Я считала это своим долгом, государыня.
– Можете ли вы еще что-нибудь прибавить к своему сообщению?
Я вздохнула. Ну почему мне предстоит такая трудная задача? Я люблю королеву, я верна ей и предана. Никто не уважает ее больше, чем я. Сумеет ли она поверить, что даже после свадьбы я останусь ее другом?
Не дождавшись ответа, королева сказала:
– Видите ли, мадам, вы поступаете опрометчиво, выходя замуж так скоро. Я люблю вас, вы доказали мне свою преданность – кроме того, вы для меня священны как вдова человека, который сложил голову за монархию. Только что здесь был ваш отец, и я приняла его услуги. Ваше семейство – одно из благороднейших во Франции. Поэтому, даже если ваше намерение кажется мне поспешным, я пойму его. Вы любите?
– О да, ваше величество, всей душой!
– И кто же он? – спросила королева, не скрывая любопытства.
Она даже не подозревала, какое имя я назову. Предательский холодок появился у меня в груди. Бледная и удрученная, я стояла молча, и до меня, как сквозь туман, доносился голос Марии Антуанетты:
– Вы сегодня странно себя ведете, Сюзанна. Уже в который раз я задаю вам вопрос, а вы не отвечаете.
– Да, ваше величество, – проговорила я.
– Что – «да»? Я спросила вас, кто он.
– Кого вы имеете в виду?
– Человека, за которого вы собираетесь выйти замуж! – удивленно воскликнула королева, теряя терпение.
Быстро взглянув на нее, я произнесла:
– Это адмирал Франсуа де Колонн, государыня.
– Революционер! – пораженно сказала Мария Антуанетта таким тоном, что это прозвучало как «мерзавец».
Я с ужасом смотрела на нее, слишком ясно замечая, как лицо королевы принимает то бесстрастное, холодное и высокомерное выражение, какое имеет всегда, когда она разговаривает не с друзьями. Наступило молчание. Королева холодно смотрела на меня, не произнося ни слова, будто что-то обдумывала. Я стояла в совершенной растерянности, не зная, что делать: убежать или попытаться все объяснить.
– Вы предаете меня? – низким голосом спросила она. Этот вопрос хлестнул меня, как удар бича. Не выдержав, я упала на колени, ухватившись руками за край платья королевы.
– Ваше величество, ради Бога! Ради Бога, не говорите так. Я всей душой предана вам, вы не найдете более верной подданной! Но разве я виновата? Я полюбила. Видит Бог, я не могла выбирать. Сердце само выбирает, вы же знаете! Кроме того, я никак не могу не выйти замуж: я беременна. Вы же женщина, государыня, вы должны это понять!
Как ужаленная, Мария Антуанетта вскочила на ноги, вырвала подол своего платья, который я держала в руках.
– Избавьте меня от подробностей вашей интимной жизни! Она отошла на несколько шагов и смотрела на меня с ужасом.
– О, ваше величество! – воскликнула я в отчаянии, насилу сдерживая слезы, дрожавшие на ресницах.
– Успокойтесь! Вам незачем оправдываться. Я привыкла к предательству, у моих подруг оно стало образом жизни.
– Ваше величество, я люблю вас!
– Уходите, я не желаю вас видеть ни одной минуты.
В мгновение ока она превратилась в ледяную статую. Ее ничем нельзя было смягчить. Увидев это, я поднялась с колен. Но разве я могла уйти – вот так, ничего не уладив!
– О, государыня, вы несправедливы! Умоляю вас, поймите меня! Я прошу у вас прощения!
– Вы предали меня и просите простить измену, когда же я отказываюсь сделать это, я же несправедлива! О, я не Господь Бог, сударыня, и терпение мое не безгранично. Ступайте, вы ни в чем передо мной не виноваты; вы просто отказались от моей дружбы – это ваше право.
– Ваша дружба для меня дороже всего, ваше величество. Я доказала вам это, я была с вами в тот день, когда в спальне малых покоев Версаля вас хотели убить, когда…
– Ваши услуги были тем более дороги для меня, что я о них не просила; теперь, когда вы попрекаете меня своим благородством, я, ей-Богу, теряюсь.
Мария Антуанетта сказала это таким ледяным и высокомерным тоном, что чувство собственного достоинства проснулось во мне.
– Вы правы, государыня, – произнесла я сухо, – вам незачем прощать меня, ибо я ни в чем не виновата. Бог свидетель, я ничем не погрешила против вас.
– Ступайте, сударыня, наш разговор окончен.
– Надеюсь, – сказала я сдержанно, – мне будет позволено видеть мою королеву хотя бы изредка?
Усмешка тронула губы Марии Антуанетты – холодная и презрительная.
– Зачем? Чтобы вы могли рассказывать о наших делах своему будущему мужу-революционеру?
У меня перехватило дыхание.
– О, – воскликнула я, – ваше величество, это уже слишком!
Сухо поклонившись, я направилась к двери. На душе у меня было скверно, сердце больно ныло. Не выдержав, я на пороге обернулась:
– Ваше величество, умоляю вас, позвольте мне надеяться, что когда-нибудь добрые отношения между нами восстановятся.
Гневно сжимая руки, королева отвернулась к окну.
– Наша дружба возобновится, – глухо прозвучал голос Марии Антуанетты, – и моя любовь к вам воскреснет, когда лакей доложит о прибытии в Тюильри не какой-то мадам де Колонн, а принцессы д'Энен де Сен-Клер, и это мое единственное условие.
Расстроенная донельзя, я шла к своей карете. Итак, я стала изгоем. Мне бы следовало серьезно подумать об этом раньше. Мария Антуанетта из какой-то необъяснимой жестокости запретила мне показываться ей на глаза, и отныне ворота Тюильри всегда будут для меня закрыты. Это очень меня уязвляло. Я стала персоной нон грата при дворе! Более того… Отныне ни один человек, принадлежащий к аристократии, не откроет для меня дверь своего дома. А если я осмелюсь приехать к кому-нибудь с визитом, мне всегда будут отвечать, что хозяина нет дома.
«Теперь уже мосты сожжены, – подумала я, сжимая зубы. – Мне предстоит начать новую жизнь – среди буржуа, которых так любит адмирал де Колонн. И хотя я буду носить отнюдь не буржуазное имя, вращаться мне придется именно в этой среде».
Задумываться над этим надо было раньше.
Во дворе моего особняка меня ожидал сюрприз. Я увидела у крыльца незнакомую карету, не особенно, впрочем, богатую, целую кучу чемоданов и баулов, а рядом – склонившуюся над каким-то тюком женщину лет пятидесяти пяти. Она была в темном твидовом платье, белом кружевном чепце, покрывавшем серебристые волосы.
– О Боже, кто это? – спросила я раздраженно у Денизы, подбежавшей, чтобы помочь мне выйти. – Мой дом не гостиница!
– Это мадам Лукреция де Колонн, – страшным шепотом сказала служанка.
Я вздрогнула.
– Мадам Лукреция де Колонн?
Да это же мать Франсуа… Я изумленно уставилась на нее. Почему она здесь? Приехала на свадьбу? Раньше я как-то не думала, что у Франсуа есть родственники. У Эмманюэля их не было, и для меня было непривычно иметь дело с матерью человека, которого я люблю. Ведь это моя свекровь. Что я знала о ней? Только то, что она француженка, вышедшая замуж за испанского офицера флота. Она долго жила в Барселоне, после смерти мужа переехала в маленькое имение в Оверни…
– Но почему она приехала ко мне? – недоумевая, спросила я. – Ну и сюрприз!
Я чувствовала себя растерянной. Сюрприз был не из приятных. Я была в дурном настроении и хотела остаться одна.
– Она заняла вашу комнату! – прошептала Дениза.
– Т-с-с! – Я приложила палец к губам. – Будем надеяться, она недолго здесь пробудет.
И поскольку мадам Лукреция уже заметила меня, мне не оставалось ничего другого, как пойти ей навстречу и сделать реверанс.
– Ах, это вы, юная дама? – сказала она низким голосом. – Вы очень красивы, поздравляю вас. И совсем не похожи на этих распущенных парижанок.
Я изобразила на лице подобие улыбки, абсолютно не представляя себе, что ответить на подобное замечание.
– Я очень голодна. Вы угостите меня обедом?
– О, разумеется! – воскликнула я, обрадованная, что она сама подсказала мне выход. – Пойдемте, я прикажу подавать на стол…
Честно говоря, я не знала, как себя вести.
4
Улыбаясь, я открыла последнюю страницу «Меркюр де Франс» и увидела сообщение:«10 июня 1790 года депутат Учредительного собрания Франсуа Мари де Колонн заключил гражданский брак с Сюзанной Катрин д'Энен, о чем и извещает всех своих друзей и знакомых».
Я взглянула на свое обручальное кольцо – скромное, но изящное, с крохотным рубином. Франсуа купил его на свои средства. Я вспомнила, как несколько дней назад в старинном готическом соборе Сен-Жермен-де-Пре он надел мне его на палец. Ну вот, я снова замужем. Конечно, моя свадьба не отличалась роскошью и венчал нас простой приходской священник. Но разве это что-нибудь значило? Я теперь вышла замуж по любви. В моей жизни не было дня более счастливого, чем 10 июня… Правда, после церкви нам пришлось поехать в мэрию, где прошла гражданская церемония, но я заранее смирилась с подобной неизбежностью, кроме того, я была рада сделать Франсуа приятное.
А как хорошо было потом, после свадебного ужина, на который Франсуа пригласил лишь нескольких своих друзей, а я – только Изабеллу де Шатенуа… Близость между мной и моим новоиспеченным мужем существовала уже давно, но мы ни разу еще не проводили такой прекрасной ночи. Я чувствовала такую всепоглощающую нежность, и Франсуа так любил меня! Я была рада, что принадлежу ему полностью, целиком, в этом самоотречении испытывая какое-то сладостное удовольствие. Я готова была на все, лишь бы он был счастлив; я отреклась от всякой заботы о себе. Мне предстоит осваиваться с новой ролью верной любящей жены, а не свободной независимой кокетки.
Потом, обессиленные, счастливые и исполненные самой глубокой нежности друг к другу, мы просто лежали, слушая тишину. Нынешней ночью спать нам не хотелось. Моя голова покоилась на груди Франсуа, он мягко перебирал пальцами мои распущенные шелковистые волосы, а от цветов жасмина, что стояли в спальне, шел пьянящий аромат, обволакивая нас сладким дурманом.
Франсуа нежно поцеловал мою руку, внимательно разглядывал мои пальцы.
– Вы любите нашего ребенка? – прошептала я. Он некоторое время молчал, целуя мои пальцы.
– Какая тонкая у вас рука, – сказал он вдруг, – какая хрупкая кисть и белая кожа… Сюзанна, вы мне дороже всех детей на свете.
– И… все-таки? Ребенок – это часть нас, это наше общее создание. Нельзя любить меня, оставаясь безразличным к нему.
– А можете ли вы сказать, что вы не пострадаете? Что этот ребенок не причинит вам боли? Я так люблю вас.
Неподдельная тревога прозвучала в его голосе. Я рассмеялась.
– Не говорите так! Все это нисколько не опасно.
Он осторожно приподнялся на локте, встревоженно посмотрел мне в лицо.
– Если от этого ребенка пострадает хотя бы ваш мизинец, я и слышать не хотел бы о нем.
Улыбаясь, я мягко обвила руками его голову, потянула вниз, к своему животу:
– Послушайте!
Какое-то время он прислушивался, я чувствовала его дыхание на своей коже.
– Ничего не слышно.
– Конечно, он еще не начал двигаться. Но ведь он там. Это вы его зародили. Как можно не любить его? Он такой маленький, такой хрупкий, и он ваш… Скажите, что любите его, он обязательно услышит!
Мои слова, такие горячие и искренние, что-то пробудили в Франсуа. Вздрогнув, он взглянул мне в глаза, потом опустил голову и, прикасаясь губами к моей коже, тихо прошептал:
– Я люблю его!.. Ведь это мой сын.
Волна нежности захлестнула меня. Дрожа от счастья, в каком-то необъяснимом порыве прижавшись к мужу, я воскликнула:
– О, а как я люблю вас обоих, – вас, Франсуа, и нашего маленького!
Я была счастлива. Я видела, как моя искренность понемногу растопляет душевную скованность Франсуа, его сдержанность в эмоциях. Его с детства, наверно, учили, что, чтобы быть мужественным, мужчина должен казаться сухим, сдержанным и грубым. Я пыталась доказать ему, что это не так, и у меня как будто это получилось… Он может сколько угодно выражать свои чувства, и это вовсе не покажется мне немужественным, скорее наоборот.
Пожалуй, в ту минуту мне все казалось лучшим, чем было на самом деле. Забывая обо всем, я в порыве нежности прижалась губами к его руке – такой сильной, смуглой и чуть шершавой.
– Что случилось?
– Франсуа, – прошептала я, улыбаясь и глядя на него полными счастливых слез глазами, – как мы назовем нашего малыша?
Лицо его выражало такое недоумение, что я невольно рассмеялась.
– Сразу видно, что это ваш первенец! Вы любили своего отца, мой милый?
– Он умер, когда мне было двенадцать лет, еще там, в Барселоне… Наверное, я любил его.
– И как все обычно называли его?
– Луис. Дон Луис де Колонн.
– Значит, по-французски это будет звучать как Луи, да? Вот и прекрасно. Давайте назовем нашего малыша Луи. Хорошо?
– Нужно найти еще какие-нибудь имена, – возразил Франсуа, наконец-то проявляя интерес к этому разговору. – Одно имя давать не принято, ведь мы дворяне как-никак…
Мне не понравился оттенок иронии, прозвучавший в его словах, но я решила пропустить это мимо ушей.
– Луи Франсуа кажется мне неплохим именем, – шепнула я.
– Луи Франсуа? Получается, в честь меня и в честь моего отца?
– Да. А что тут такого?
– Ничего, – проговорил он, обнимая меня. – Вы выбрали прекрасное имя для моего сына.
– Вы уверены, что будет сын?
– Я желал бы сына.
– И я.
Честно говоря, я солгала. Мне хотелось, чтобы родилась девочка, хотелось назвать ее Жюльеттой – в честь моей матери. Мои желания можно было понять, ведь я уже имела сына. А если уж на то пошло, какая разница? Я буду рада любому ребенку, он свяжет нас с Франсуа еще крепче и неразрывнее.
– Иди ко мне, – произнес Франсуа.
Он привлек меня к себе на грудь, его взгляд был так спокоен, так нежен, так мягок… Его рука погладила мое плечо. Я вздрогнула. Это прикосновение обожгло меня. Мои руки сами собой потянулись ему навстречу, встретились с его жадными нетерпеливыми руками и сплелись в объятии. Он опрокинул меня на спину, его губы страстно искали мой рот…
– Ночь еще не кончена, правда? – прошептал он. Мои полузакрытые глаза были ему ответом.
…От медового месяца и свадебного путешествия нам пришлось отказаться, хотя я давно мечтала о том, как мы поедем в Ниццу или, может быть, в Бретань. Но Собрание и депутатские обязанности удерживали Франсуа в Париже, он не мог ехать. Чтобы он не думал, что так уж огорчил меня, я сказала, что и с моей стороны поездка была бы невозможна: шел четвертый месяц беременности и доктор запретил мне дорожные неудобства. Конечно, это была ложь, и я чувствовала себя как никогда здоровой. Я просто не хотела огорчать Франсуа.
– Через год ваши полномочия в Собрании закончатся, – сказала я, – а ребенок к тому времени уже родится. Вот тогда мы все втроем отправимся в Ниццу. Впрочем, почему втроем? Мы возьмем с собой Жанно и Аврору.
Мои раздумья были прерваны приходом Маргариты. Как всегда, она принесла мне меню сегодняшнего ужина. Я сама отбирала блюда. Вот и нынче – я вычеркнула все, что казалось мне недостаточно хорошим для Франсуа, и оставила то, что, на мой взгляд, было самым лучшим: тушеного зайца в сметане, поросячьи ножки с капустой, красное вино и шамбертен, шоколадный крем, какао с миндальным печеньем, фрукты и яблочный ликер. Маргарита выслушала мои замечания с величайшим вниманием; я знала, что все будет сделано как надо.