Гэфни Патриция. Сердце негодяя

   Уайли еще крепче ухватился за стол, костяшки пальцев у него побелели. Внезапно он с фальшиво улыбкой откинулся на спинку стула, закинув ногу на ногу, хотя при его комплекции это далось ему с трудом. Прежде чем брючина скользнула на место, за голенищем сапога блеснула рукоять пистолета. Он пригладил темно-рыжие, густые, как бобровый мех волосы, и на среднем пальце засветился под лампой рубиновый перстень.
   — Сколько она тебе платит? — спросил он серебристым тенорком. — Ну? Да ладно, мне-то ты можешь сказать!
   — А зачем? Если допустить, что она вообще мне платит, с какой стати я должен сообщать тебе сумму?
   — С такой, что я могу перекрыть любую. — Он с презрительной усмешкой окинул взглядом чистенький уютный салун Кэйди.
   —Я могу ее удвоить. Утроить.
   Всем телом качнувшись вперед, Уайли заговорил вежливо:
   — Назовите вашу цену, мистер Голт. Просто скажите, сколько вам нужно.
   «Ах, — подумал Джесс, — вот они, волшебные слова». Теперь, когда они наконец прозвучали, он почувствовал разочарование. В конце концов, Уайли ничем не лучше остальных. С такой же легкостью клюнул на приманку.
   Джессу хотелось бросить окурок на пол, но он вовремя вспомнил о Хэме и швырнул его в ближайшую плевательницу.
   — Сколько нужно, чтобы сделать что?
   Уайли понизил голос.
   — Спалить ее.
   «Спалить ее». В мозгу у Джесса мелькнула картина: изящный, сверкающий чистотой, любовно выкрашенный красной краской «Приют бродяги» лежит в руинах, а Кэйди стоит на улице в своем пестром восточном халате, смотрит на дымящиеся обломки, стараясь не заплакать.
   — Спалить ее? — повторил он потрясенным, чересчур громким голосом.
   Уайли отшатнулся, словно Джесс выплеснул ему в лицо содержимое своего стакана.
   — Тише! — прошипел он, багровея и опасливо оглядываясь по сторонам. — Тише, черт бы тебя побрал! Ты что, с ума сошел?
   Пожалуй, последнее предположение было близко к истине. Ни за что на свете Джесс не стал бы поджигать салун Кэйди (он вообще ничего не стал бы поджигать, если на то пошло), но он мог бы солгать, шантажировать Уайли. Или взять с него деньги вперед и натянуть ему нос без малейших угрызений совести. Так ему и надо, этому мерзавцу Уайли. Но Джесс знал, что не сделает ни того, ни другого. Должно быть, он и в самом деле сошел с ума.
   — Очень может быть, — ответил Джесс жутким шепотом Голта. — Ты тут главный по поджогам, не так ли? Я слыхал про старую конюшню. А кто выполнял заказ? Тэрли? Клайд? И сколько лошадей они при этом пустили на жаркое?
   Уайли шаркнул стулом по полу и начал подниматься.
   — Сидеть!
   Нацепив на лицо небрежную ухмылку, чтобы никто не подумал, что он действует по приказу, а не по своей воле, Уайли повиновался. Нет, ей-богу, уже не в первый раз подумал Джесс, по зрелости поступков большая часть взрослого мужского населения страны ничем не отличается от малолетних детишек.
   — Я должен сказать тебе одну вещь, Мерл. Когда закончу, можешь встать и уйти.
   Уайли предложил ему отправиться по тому же анатомически недостижимому адресу, по которому Кэйди послала его самого. По-видимому, пример сказался заразительным. Не обращая внимания на его слова, Джесс медленно отчеканил:
   — Если что-то случится в этом салуне, если хоть оконное стекло разобьется, я тебя из-под земли достану. Можешь сколько угодно прятаться за спиной у пары громил, что сейчас ждут за порогом, тебе это не поможет. Рано или поздно мы с тобой останемся один на один. А потом останусь один я.
   — Нет! Нет! Все будет не так!
   Белая слюна пузырилась у него в углах губ, он был настолько разъярен (а может, и просто безумен), что мог начать плеваться. Похоже, в голове у него действительно не хватало туза до полной колоды.
   — Я найму своего собственного стрелка, попроворнее, похитрее тебя. Настоящего убийцу. И тогда тебе придет конец. Советую почаще оглядываться, Голт. Ты даже не узнаешь, что тебя стукнуло, ты будешь…
   — Нет, это я тебе советую смотреть прямо вперед, потому что я в спину не стреляю. А знаешь почему? Мне нравится глядеть в глаза тем, кого я убиваю. Видеть, как их глаза затуманивает страх, как приходит отчаяние. А потом его сменяет пустота. Холод. Конец.
   Уайли с грохотом отодвинул стул. Слов у него больше не было; охрипшим, сорванным голосом он изрыгал одни лишь грязные ругательства. Джесс засмеялся ему в лицо, но, когда Уайли наконец иссяк и возмущенно прошествовал к выходу, он чуть не застонал от облегчения, вспомнив о пистолете за голенищем сапога, о котором сам Уайли, видно, позабыл.
   Если у Кэйди еще имелись сомнения насчет того, что Джесс работает на Уайли, теперь они должны были рассеяться. Как и все, кто находился в салуне, она ясно слышала, какими словами костерил его Мерл. Да и лицо его говорило само за себя. Она стояла у него на дороге. Он прошел мимо, пробираясь к дверям, и ей пришлось усилием воли заставить себя не отшатнуться к стойке бара от искр бешеного гнева, полыхавшего в его бульдожьих черных глазах. И как она могла когда-то находить его привлекательным? И даже обаятельным — подумать только! А ведь это было не так уж давно! То ли она была слепа и безумна, то ли он изменился. Скорее всего и то и другое.
   Кэйди увидела, как Джесс снимает шляпу и обеими, руками сильно потирает лоб.
   — Сыграй что-нибудь негромкое, Чико, — попросила она, проходя мимо пианиста и коснувшись его плеча.
   Увидев ее, Джесс выпрямился на стуле. Как он посмотрел на нее… Кэйди вдруг почувствовала, что уж слишком вихляет бедрами, лавируя между столиками, по большей части пустыми.
   «Привет, Стоуни», «Как поживаешь, Бэйли?» — здоровалась она на ходу со своими немногочисленными посетителями, но при этом ни на минуту не теряла из виду Джесса. Чем ближе она подходила, тем нежнее он ей улыбался. И на душе у нее становилось все радостнее.
   — Привет, — сказала Кэйди.
   Несколько секунд прошло в полном молчании: они просто обменивались сияющими улыбками. Он был в черном, как всегда, — штаны из «чертовой кожи», мягкие кожаные сапоги, многократно стиранная льняная рубашка. На штанах еще виднелись следы пыли после возни с Хэмом на земле (Кэйди ни за что бы не поверила, что такое возможно, если бы не видела собственными глазами).
   — Что вы сказали Мерлу? — спросила, она, перестав улыбаться. — У него был вид человека, проглотившего горсть рыболовных крючков.
   — Он сделал мне деловое предложение, но я сказал, чтобы он на меня не рассчитывал. — Джесс отодвинул от стола свободный стул и жестом пригласил ее присесть.
   — Какое предложение?
   — Большие деньги в обмен на небольшой огонек.
   — Небольшой огонек? А где?
   Он окинул зал неторопливым праздным взглядом
   — Ну, может, вон у той стены? Да, безусловно, за стойкой бара. Из всей этой выпивки получился бы отличный фейерверк.
   Ей не следовало принимать его слова так близко к сердцу, но она ничего не могла с собой поделать. Уайли ненавидел ее так люто, что готов был пуститься во все тяжкие, лишь бы с ней поквитаться. Кэйди давно это знала. Уже много месяцев. С того самого дня в его салуне, когда она вытащила пистолет и велела ему держаться от нее подальше, грозя его продырявить. Теперь тот поступок представлялся ей довольно глупым, но Уайли вывел ее из себя.
   —Что ж, — сказала Кэйди, ощутив странную слабость, — пожалуй, я должна вас поблагодарить.
   — Почему бы вам не присесть? — Джесс опять указал на стул, и на этот раз она обошла стол и села.
   — Хотите выпить?
   — Вы опять надели повязку? — заметила Кэйди. Джесс потрогал «заплатку» кончиками пальцев.
   — Теперь могу снять.
   Он так и поступил, но ему сразу же пришлось прикрыть правый глаз ладонью.
   — Поначалу всегда немножко щиплет. — Через несколько секунд он отнял руку, часто моргая и щурясь.
   — Я все еще вижу не так хорошо, но это гораздо лучше, чем совсем ничего.
   Его правый глаз выглядел в точности так же, как и левый. Кэйди не заметила никакой разницы. Но Джесс произвел на нее такое же впечатление, как и на улице, когда она впервые увидела его без повязки. Он был великолепен.
   — Я думала, у вас шрам, — растерянно протянула Кэйди.
   — Он у меня есть. Разве вы не видите?
   — Я немного близорука.
   Но, даже оказавшись на расстоянии семи дюймов от него, она не смогла разглядеть этот шрам. Перед ней был только глаз — прекрасный серый миндалевидного разреза, в окружении длинных черных ресниц — и прямая, ровная, очень мужественная бровь над ним.
   — С годами он стал незаметным, но я до сих пор его чувствую. Вот здесь, — Джесс обвел пальцами глазницу. Кэйди по-прежнему ничего не видела.
   — Наверное, только вы его и различаете, — предположила она, и Джесс с ней согласился.
   — Хотите выпить? — вновь спросил он и сделав знак Леви, которому у стойки что-то возбужденно говорил Док Мобайес.
   — О чем вы говорили? — спросила Кэйди, когда бармен подошел, вытирая руки о фартук.
   — Ужасные новости, мисс Кэйди. Док только что сказал мне, что мистер Форрест Салливан покончил с собой. Он застрелился.
   — О Господи, нет!
   — Может, это несчастный случай, а может, и нет. Док не хочет говорить. Это случилось в сарае мистера Салливана. Старший сынишка нашел его там сегодня после обеда.
   — О Боже, Леви, у него же четверо детей. — И миссис Салливан, которая иногда раскланивалась с Кэйди в церкви. Что с ними теперь будет?
   — Хотите еще выпить, мистер Голт? — сурово спросил Леви.
   — Да, спасибо. Выпьете что-нибудь, Кэйди? — Он задал вопрос так мягко и ласково, словно тихонько прикоснулся к ее плечу.
   — Да. Нет. — Кэйди никак не могла решиться. — Леви, — сказала она наконец, — я выпью пива.
   — Тащите сразу два.
   Леви кивнул и направился к стойке.
   — Форрест Салливан, — задумчиво произнес Джесс. — Это не тот, о котором вы мне говорили? Тот, которого банк лишил права выкупить ранчо?
   — Да, тот самый. Теперь его ранчо заграбастает Мерл Уайли. Он давно этого добивался, будь он проклят!
   Кэйди могла бы добавить что-нибудь похлеще, но не стала. Джесс уже слышал, как она ругается, хватит с него на сегодня. Мерл Уайли удивительным образом умел пробуждать в ней худшее.
   — Мне нравился Форрест Салливан, — сказала она. — Он не часто сюда приходил… почти не пил, и не помню случая, чтобы хоть раз сел за карточный стол. Но он не осуждал тех, кто играет. Вы понимаете? Он не считал салуны рассадниками греха, хотя сам не посещал их. Он никого не судил.
   Джесс кивнул.
   — И миссис Салливан тоже такая. Хотела бы я чем-то помочь, но… я ее почти не знаю.
   Луиза Салливан пела в церковном хоре, преподавала в воскресной школе, принимала деятельное участие в работе городского женского комитета. Она была уважаемой дамой. Да, миссис Салливан изредка здоровалась с Кэйди, когда они встречались в церкви, но она вряд ли стала бы принимать соболезнования от хозяйки салуна. Ни в письменной, ни — тем более — в устной форме. Кэйди вздохнула.
   — Если он действительно покончил с собой, то виноват в этом Уайли. Все равно как если бы он сам спустил курок.
   Джесс ничего не ответил, но его молчание показалось ей сочувственным. Когда Леви принес пиво, он чокнулся с ней, и Кэйди улыбнулась. Крепкое пенистое пиво было отличным на вкус и легко прошло в горло. Удивительно легко, если учесть, как давно она не прикасалась к спиртному. С прошлого лета, насколько ей помнилось.
   — Что вам известно о докторе Мобайесе? — спросил Джесс.
   — О Доке? Пожалуй, немного, а что?
   — Простое любопытство. Он очень молчалив.
   — Верно. Он приехал сюда где-то года два назад. Словом, вскоре после меня. Раньше в городе не было доктора: тем, кто заболевал, приходилось ехать в Джексонвилл. — Она оглянулась на стойку, где доктор стоял в своей обычной позе, склонившись над стаканом сарсапарели. — Это верно, он держится очень замкнуто, но мне кажется, он хороший человек. Мистер Шлегель (он владел этим салуном до меня) несколько раз обращался к нему. Но мистер Шлегель был тяжко болен, Док послал его к специалисту в Юджин. И еще я знаю, что Глен однажды ходила к нему… за помощью.
   Речь шла о подбитом глазе и сломанном запястье, но Кэйди решила не вдаваться в подробности.
   — Глен сказала, что Док отнесся к ней очень внимательно.
   — А вы когда-нибудь обращались к нему?
   — Я? О, нет, я никогда не болею.
   Это было правдой. Кэйди гордилась своим крепким здоровьем, но на всякий случай все-таки шутливо постучала кулачком по столу.
   Джесс отхлебнул из кружки. Кэйди последовала его примеру. Они обменялись взглядами в дружеском молчании. На столе лежала колода карт. Джесс взял ее и принялся тасовать. Сразу было видно, что он не профессиональный игрок, но руки у него были сильные, с длинными ловкими пальцами. Кэйди наблюдала, как он раскладывает карты в четыре равные стопки, потом снова собирает их вместе.
   — Сыграем в «хай-лоу» ^[18]? — предложил он с улыбкой.
   Она пожала плечами. Почему бы и нет? Джесс сдал по карте: ей досталась десятка, он побил ее дамой.
   — Вы проиграли.
   —А на что мы играем? — Он потянул себя за ус. У обоих на губах играла одинаковая потаенная улыбка. «Мы флиртуем», — подумала Кэйди.
   — Давайте сыграем на откровенность, — предложил Джесс. — Тот, кто выигрывает, задает проигравшей стороне вопрос, и она обязана ответить.
   — Или он.
   — Или он.
   — Я не уверена, что мне нравится эта игра, — призналась Кэйди. — Проигравший обязан отвечать правдиво?
   — Безусловно.
   — Нет, эта игра мне точно не нравится.
   — Ничего не поделаешь, вы уже проиграли. Теперь отвечайте на вопрос.
   Оглядевшись по сторонам, Джесс наклонился к ней и пригвоздил ее к месту стальным взглядом прищуренных серых глаз.
   — Скажите мне, — спросил он очень медленно и тихо, — какой ваш любимый цвет?
   Кэйди так поразил вопрос, что она даже рассмеялась — слишком громко, как не подобало смеяться благовоспитанной леди. Он усмехнулся в ответ, и две веселые морщинки образовались в уголках его мужественного рта. Ей очень нравилась его улыбка.
   — Мой любимый цвет… — вслух задумалась Кэйди. — Когда-то был синий, но теперь — зеленый.
   — Да неужто? Какое совпадение — я тоже люблю зеленый. Только я никогда ему не изменял.
   Она состроила ему глазки.
   — Значит, у нас есть что-то общее.
   Джесс передал ей колоду. Кэйди сняла, он вытащил по карте себе и ей. Она опять проиграла.
   — Сколько вам лет?
   — Нет, так не пойдет, это невоспитанно. Нельзя задавать такой вопрос даме.
   — Нет? Ладно. Сколько вы весите?
   Она снова рассмеялась весело и беспечно. Может, пиво в голову ударило? Что бы он ни сказал, все казалось ей потешным.
   — Понятия не имею.
   — Ну что ж, придется мне спрашивать, пока вы не ответите прямо.
   Он в задумчивости задрал голову к потолку.
   — Можете вспомнить самый неловкий поступок за всю вашу жизнь?
   Кэйди захихикала: опять ему удалось ее обезоружить. Она-то была уверена, что он будет задавать настоящие сложные вопросы, требующие уверток или прямого обмана. Конечно, ее тянуло к нему, не было смысла это отрицать, но сейчас она ощущала подлинную симпатию, а не просто влечение. Ради своего собственного блага Кэйди надеялась, что он никогда не догадается, насколько веселый, легкомысленный Джесс опаснее угрюмого, твердого, как кремень, Голта.
   — А ну-ка дайте сюда колоду, — потребовала Кэйди. — По-моему, вы жульничаете.
   Она сама перетасовала карты и дала ему снять.
   — Ха! Я так и знала! Теперь я выиграла.
   Джесс покачал головой, тихонько посмеиваясь.
   — Ваш вопрос?
   У нее в голове теснился миллион вопросов.
   — Где и когда вы родились, были ли вы счастливы в детстве.
   — Это целых три вопроса!
   Она подняла бровь, бросая ему вызов. Джесс задумчиво расправил усы.
   — Лексингтон, Кентукки, 1846. Да, я был счастлив… в основном. Пока не началась война.
   Кэйди пристально поглядела на него, опершись подбородком на руку. В сорок шестом? Значит, ему тридцать восемь лет. А ей он казался ровесником: лет двадцать пять. Ну от силы двадцать семь или восемь. А седину в волосах Кэйди считала ранней, преждевременной, но она, похоже, ошиблась. И все равно ей нравилась его седина, придававшая черным волосам благородную серебристость. Особенно в свете лампы. Опять сдали по карте, и на этот раз он выиграл.
   — Нравится вам управлять салуном? — Какой приятный вопрос! Если не считать Леви, ей не с кем было поговорить о работе.
   — И да и нет. — Вспыхнувший в его глазах интерес подвиг ее на разъяснения.
   — Женщина, владеющая салуном, должна рассуждать как мужчина, в этом все дело. Допустим мне хотелось бы украсить бар цветами, повесить занавески на окнах, поменять картины на стенах.
   Кэйди бросила выразительный взгляд на обнаженную даму над стойкой бара.
   — Но произвести все эти перемены я не могу, потому что моим клиентам это не понравится. Они этого просто не поймут. И мне приходится думать совсем о другом: о плевательницах, бильярдных столах, марках виски и покерных фишках. О пепельницах.
   — Мужской подход.
   — Верно. Но мне нравится деловая сторона. Надо все записывать, аккуратно вести счета, проявлять осмотрительность. Но особенно, — призналась она с усмешкой, — приятно смотреть, как прибыли каждый месяц понемногу растут. Это означает, что я проявила смекалку и все сделала правильно.
   — Я в этом не сомневаюсь.
   — Иногда я устаю от ежедневной работы в салуне. Вы только не подумайте, я не жалуюсь, но это мужское дело, и я всегда…
   Она не знала, как это выразить. Просто ей казалось, что работа в салуне вынуждает ее постоянно подавлять в себе женское начало.
   — Вы всегда остаетесь женщиной.
   Чувствуя себя законченной дурой, Кэйди покраснела.
   — Ну, да.
   — Хотите еще пива?
   — Ладно, но только одно, — решительно предупредила она.
   В салуне почти никого не осталось. Лишь самые неисправимые забулдыги по временам бросали на нее и Джесса любопытные взгляды. К завтрашнему дню весь Парадиз будет знать, что Кэйди Макгилл провела вечер, смеясь и выпивая в обществе наемного убийцы.
   — Сдавайте, — предложил Джесс. Кэйди застонала, вытащив пятерку, потом захлопала в ладоши, когда ему выпала четверка.
   — Расскажите о вашем детстве.
   Он послал ей кривую улыбку. — И почему это вас так интересует?
   — Просто хочу знать, вот и все. У вас есть братья или сестры?
   — Нет.
   Он помедлил, но потом добавил, не глядя на нее:
   — Разве что двоюродные.
   — Кузен или кузина?
   — Кузен.
   — Вы были близки?
   — Да. Мы были очень близки, — вдруг добавил Джесс, загадочно усмехнувшись.
   — Расскажите мне о нем. Как его звали?
   — Мэрион. Мэрион Голт.
   — Он был старше или моложе вас?
   — Моложе на десять лет.
   — Вы с ним похожи?
   Джесс опять улыбнулся.
   — Нет, мы с Мэрионом совсем не похожи. Скорее наоборот. По правде говоря… из него так и не вышло ничего путного. Когда мы были детьми, он меня обожал, бегал за мной хвостиком. Ну… вы же знаете, как это бывает с детьми. Как будто на мне свет клином сошелся. Когда мы все пошли на войну — я, мой отец и его отец, — он остался на ферме, попытался сам вести хозяйство. Мы разводили лошадей: скаковых чистокровок. Но у него ничего не вышло. Его отец погиб под Виксбергом, а через год заболела и умерла его мать. К концу войны лошадей не осталось: обе армии конфисковывали их понемногу. И денег не было, чтобы закупить новых.
   — Что же он предпринял?
   — Отправился на запад. Брался за всякую случайную работу, У него не было никакой определенной цели.
   Его странная подавленность встревожила Кэйди.
   — Вы не пытались ему помочь? Она вдруг смутилась и опустила глаза. — Извините, меня это совершенно не касается.
   — У меня была своя жизнь. К тому же я был не в ладах с законом, мне пришлось бежать из Кентукки, потому что… ну, вы, наверное, уже прочли все это в газете.
   Тут она вспомнила.
   — Вы все еще в бегах?
   — Нет-нет, это было пятнадцать лет назад, срок давности истек. Как бы то ни было, с тех пор мы с Мэрионом пару раз сталкивались. Последний раз я видел его не так давно. В Окленде, — пояснил он, снова улыбнувшись своей загадочной улыбкой.
   — Это ведь там вас ранили?
   Он отхлебнул еще пива.
   — Это случилось позже. Мой кузен нашел там работу: его наняли объезжать мустангов для владельца богатого ранчо в Сономе.
   — Что ж, — нерешительно протянула Кэйди, — по крайней мере он нашел работу с лошадьми.
   Джесс безрадостно рассмеялся.
   — Он терпеть не может свою работу. Ему не нравится укрощать мустангов. К тому же работать не на себя, а на дядю… — Он покачал головой. — Его это с ума сводит.
   Наступило молчание.
   — Хватит об этом, — внезапно оборвал себя Джесс, выходя из задумчивости и тасуя карты. — Вы слишком много из меня выжали за одну жалкую четверку треф. Сдавайте.
   Она проиграла. Его ленивая коварная усмешка заставила ее задрожать.
   — Мисс Макгилл.
   — Да?
   — Откуда у вас эта татуировка? Его глаза искрились весельем, сама она тоже едва не рассмеялась.
   — Какая татуировка? — И что за безумие на нее нашло? Ей хотелось, чтобы он опустил глаза и посмотрел на нее там. Он так и сделал.
   — Вот эта, — тихо пояснил он.
   Она отвела взгляд с самым невинным видом, прекрасно зная, что в этом платье татуировка не видна, если только не наклониться низко-низко.
   — Откуда вы знаете, что она у меня есть?
   — Я ее видел. Можно даже сказать, я с нее глаз не сводил. Что там изображено: какая-то птица?
   —Орел, — ответила Кэйди, вздымая грудь глубоком вздохе, чтобы ему было чем полюбоваться.
   Господи Боже, она не кокетничала с мужчиной столь откровенно с… она сама не смогла бы вспомнить, с каких пор. Даже с Джейми О’Дулом она не позволяла себе подобной разнузданности.
   — Это символ свободы. Я ношу его в память… об одном человеке.
   — Кто это?
   — Его звали Джеймс. Джеймс О’Дул. Он уже умер. — Кэйди уставилась в кружку с пивом и принялась с грустью изучать пену.
   — Примите мои соболезнования.
   Она дерзко вскинула голову.
   — Он был солдатом удачи, воевал в армии краснорубашечников Гарибальди ^[19]. Пал в сражении за освобождение Неаполя. А это… — она провела рукой по лифу платья, — это память о нем. — Выждав несколько секунд для приличия, Кэйди подняла голову и посмотрела на Джесса. Настал его черед хмуриться, глядя в кружку с пивом. Ей показалось, что вид у него… раздосадованный. Неужели ее рассказ вызвал у него ревность? Полная нелепость: ведь всего несколько дней назад он считал ее проституткой! И его это ни капельки не смутило. И все-таки… он ревнует? Какая заманчивая мысль.
   — Уже поздно, — заметила Кэйди.
   — Да.
   Джесс поднял голову, и у нее сердце защемило от его улыбки.
   — Осталось время для последнего вопроса.
   Он перевернул колоду. Оказалось, что снизу лежит туз пик.
   — Вы только посмотрите!
   — Вы это подстроили.
   — Не докажете.
   Она с безнадежным видом откинулась на спинку стула.
   — Ладно, валяйте.
   — Почему вы так разозлились на меня? Ну… вы же знаете. В тот день, в вашей комнате.
   — Я не злилась.
   — Вы были вне себя.
   — Ничего подобного.
   — А вот и да.
   — А вот и нет.
   — Ну допустим.
   Он поставил локти на стол и наклонился к ней.
   — Я хочу извиниться за свои слова, Кэйди. За то, что тогда подумал.
   — Поверьте, это не имеет никакого значения.
   — Для меня имеет. Я совершил ошибку и хочу, чтобы вы знали: вашей вины тут нет. Вы ничего такого не сделали и не сказали, чтобы навести меня на эту мысль. И ваша внешность тут тоже ни при чем. И манера одеваться. Просто я свалял дурака.
   Кэйди заглянула в его серые глаза и почувствовала, что ее затягивает в омут. Они сидели в салуне, пили пиво, она в бесстыжем платье едва могла присесть, настолько оно тесно в бедрах, а он заявляет, что принял ее за шлюху по недоразумению и что это он сам во всем виноват. Ей хотелось рассмеяться, но еще больше заплакать.
   Разумеется, она не сделала ни того, ни другого.
   — Я же сказала, вам нет нужды извиняться. Уже не в первый раз люди… ошибаются на мой счет. И скорее всего не в последний. Но все равно… спасибо вам за эти слова. Для меня они очень много значат.
   Бар был пуст; даже Чико ушел домой. Леви уже гасил лампы.
   — Я провожу вас до задней двери, — предложил Джесс. — Хочу пожелать вам спокойной ночи.
   «Хочу поцеловать вас на ночь», — вот что он хотел сказать на самом деле. Кэйди попыталась что-то возразить, но в голове у нее было пусто. Она выдержала небольшую паузу. Пусть он думает, будто она размышляет.
   —Ну… Хорошо.
   Леви не стал на них глазеть, не подмигнул с многозначительным видом, не отпустил никакой шуточки, просто попрощался. Вот за это она его и любила (помимо всего прочего). Он всегда следовал правилу: живи и давай жить другим.
   Полумесяц разливал по темно-синему небу мутноватый свет, прячась за клочковатыми облаками. Где-то вдалеке заухал филин, в дальнем конце Сосновой улицы лаяла, не умолкая, собака Стоуни Дерна. Кэйди и Джесс молча завернули за угол. Их шаги звучали слишком громко по деревянному тротуару, и она обрадовалась, когда они вступили на заросшую травой тропинку, ведущую к ее задней двери.
   Откуда ни возьмись, появился Страшила. Не обращая внимания на Джесса, кот выгнул спину и потерся о ноги Кэйди.