Страница:
[778]Мы уже объясняли,
[779]что различают простую хризму и хризму, именуемую «константиновой»: первая образуется шестью лучами, исходящими из центра и шестью лучами, попарно противоположными друг другу, т. е. она имеет три диаметра, один верткальный и два наклонных. И, в качестве Хризмы, она считается образованной соединением двух греческих букв «I» и «X». Вторая, которая точно так же считается соединяющей две буквы, «X» и «Р», непосредственно произвол на от первой, путем присоединения к верхней части вертикального диаметра Зодиака, предназначенного трансформировать «I» в «Р», но имеющего также и другие значения, а кроме того, являющегося в многообразных различных формах,
[780]что делает еще менее удивительным его замещение "цифрой четыре", которая, в конечном счете, есть лишь еще один вариант.
[781]Впрочем, все это становится яснее, как только мы замечаем, что вертикальная линия в Хризме, так же, как и в "цифре четыре", в действительности есть образ "Оси Мира"; на ее вершине завиток буквы Р есть, как и «ушко» иглы, символ "узких врат". А что касается "цифры четыре", достаточно вспомнить о ее связи с крестом и с таким же «осевым» характером последнего и, кроме того, принять во внимание, что добавление косой линии, которая дополняет изображение, соединяя оконечности двух ветвей креста и закрывая таким образом один из его углов, искусно сочетает с кватернерным значением, несуществующим в случае хризмы, символику "узких врат". И следует признать, что в этом есть нечто в совершенстве подобающее знаку мастерства.
68. Узы и узлы
[782]
Символика сердца
69. Сердце лучистое и сердце пылающее
[792]
70. Сердце и мозг
[809]
68. Узы и узлы
[782]
Мы уже неоднократно говорили о символике нити, которая проявляется в многочисленных аспектах, но сущностное и собственно метафизическое значение которого всегда заключается в олицетворении сутратмы. Последняя, с точки зрения как макрокосмической, так и микрокосмической, связует все состояния существования между собой и с Первоначалом. Не имеет значения, что в различных изображениях, порожденных этой символикой, речь может идти о нити в собственном смысле слова, о веревке или о цепи, либо же о графическом начертании, подобном тем, на которые мы указали ранее,
[783]либо же еще о пути, созданном посредством архитектурных приемов, как в случае лабиринтов,
[784]пути, который человек должен пройти с одного конца до другого, дабы достичь своей цели. Существенным во всех случаях является то, что мы всегда имеем дело с линией, в которой нельзя обнаружить разрыва непрерывности. Рисунок этой линии также может быть более или менее сложным, что обычно соответствует модальностям или более частным применениям ее общей символики. Так, нить или ее эквивалент может сворачиваться таким образом, чтобы образовывать завитки или узлы; а в структуре целого каждый из этих узлов олицетворяет точку, где действуют силы, определяющие конденсацию и монолитность «агрегата», который соответствует тому или иному состоянию проявленности. Таким образом, можно было бы сказать, что именно этот узел удерживает творение в данном состоянии и что его развязывание немедленно повлечет за собой смерть для этого состояния; кстати сказать, именно это и выражено очень отчетливо в таком понятии, как жизненный узел. Естественно, тот факт, что узлы, соотносящиеся с различными состояниями, фигурируют все одновременно и постоянно в символической линии, не должен считаться опровержением только что сказанного, ибо, помимо того, что он обусловлен техническими характеристиками самого изображения, в действительности он соответствует точке зрения, с которой все состояния рассматриваются в единовременности, точке зрения, которая всегда ближе к первоначалу, нежели последовательное рассмотрение. Заметим в связи с этим, что в символике ткачества, исследованной нами в другом месте,
[785]точки пересечения нитей утка и основы, посредством которых создается ткань вся целиком, также имеют сходное значение, поскольку эти нити являются в некотором роде "силовыми линиями", определяющими структуру Космоса.
В своей недавней статье [786]Мирча Элиаде высказался об «амбивалентности» символики уз и узлов, и этот момент заслуживает того, чтобы уделить ему некоторое внимание; естественно, здесь можно усмотреть частный случай двойного смысла, который вообще внутренне присущ символам; но, кроме того, следует осознавать, чем именно обосновывается его наличие в том, что касается конкретных символов, о которых здесь речь. [787]Прежде всего, следует заметить в связи с этим, что узы могут рассматриваться как нечто сковывающее или нечто соединяющее, и даже в обыденной речи само слово равно обладает двумя этими значениями. В символике уз тому же соответствуют две точки зрения, которые можно было бы назвать обратными друг другу. И если самой непосредственно очевидной из этих двух точек зрения является та, которая узы превращает в путы, то потому, что, в конечном счете, это точка зрения проявленного существа как такового постольку, поскольку оно видит себя «связанным» определенными условиями существования и как бы замкнутым ими в границах своего случайного состояния. С этой же точки зрения смыслом узла является как бы усиление смысла уз вообще, потому что, как мы уже говорили выше, чаще узел олицетворяет то, что фиксирует данное существо в определенном состоянии. И та часть уз, посредством которой он образован, есть, можно было бы сказать, все то, что способно в них видеть это существо, постольку, поскольку оно не способно выйти из границ этого состояния; связь же, которую те же самые узы устанавливают с другими состояниями, от него неизбежно ускользает. Другая точка зрения может быть определена как поистине универсальная, ибо именно она охватывает всю совокупность состояний, а для того, чтобы уловить это, достаточно отослаться к понятию сутратмы. Узы, рассматриваемые тогда во всей их протяженности, [788]суть то, что соединяет эти состояния не только между собой, но также, повторим еще раз, с самым их Первоначалом. Так что, далеко не будучи путами, они напротив, становятся средством, с помощью которого данное существо может действительно соединиться со своим Первоначалом, и путем, который ведет к этой цели. В таком случае нить или веревка имеют собственно «осевое» значение, и подъем по вертикально натянутой веревке может точно так же, как и подъем на древо или шест, олицетворять процесс возвращения к Первоначалу. [789]С другой стороны, связь с Первоначалом самым разительным образом иллюстрируется вождением марионеток: [790]марионетка олицетворяет здесь индивидуальное существо, а кукольник, который заставляет ее двигаться с помощью нити, есть «Оно»; без этой нити марионетка оставалась бы неподвижной, точно так же, как без сутратмы любое существование было бы всего лишь чистым небытием и, согласно дальневосточной формуле, "все существа были бы пустыми".
Да даже и в первой из двух точек зрения, о которых мы только что говорили, тоже есть определенная амбивалентность другого порядка, связанная с различием способов, посредством которых человек, в зависимости от степени своего духовного развития может оценивать состояние, в котором он находится и которое язык достаточно хорошо передает значениями, влагаемыми в слово «привязанность». В самом деле, если испытывают привязанность к кому-либо или к чему-либо, то, естественно, злом считают отделенность от них, даже если эта отделенность должна повлечь за собой освобождение от некоторых ограничений, в пределах которых удерживаются самой этой привязанностью. Более общим образом, привязанность человека к своему состоянию в то же самое время, как она мешает ему освободиться от присущих этому состоянию пут, заставляет его считать несчастьем необходимость покинуть это состояние или, иными словами, приписывать «злотворный» характер смерти для этого состояния, являющейся результатом разрыва "жизненного узла" и растворения целого, которое образует его индивидуальность. [791]Лишь человек, которому определенное развитие позволяет, напротив, надеяться превзойти условия своего состояния, может «осуществить» их как путы, каковыми они и в самом деле являются, и «отделенность», которую он отныне испытывает по отношению к ним, уже является, по крайней мере, виртуально, разрывом этих пут — или, если предпочесть другой и, возможно, более точный способ выражения, ибо никогда не бывает разрыва в собственном смысле слова, трансмутацией "того, что сковывает" в "то, что соединяет", которая, по сути, есть не что иное, как признание или осознание подлинной природы сутратмы.
В своей недавней статье [786]Мирча Элиаде высказался об «амбивалентности» символики уз и узлов, и этот момент заслуживает того, чтобы уделить ему некоторое внимание; естественно, здесь можно усмотреть частный случай двойного смысла, который вообще внутренне присущ символам; но, кроме того, следует осознавать, чем именно обосновывается его наличие в том, что касается конкретных символов, о которых здесь речь. [787]Прежде всего, следует заметить в связи с этим, что узы могут рассматриваться как нечто сковывающее или нечто соединяющее, и даже в обыденной речи само слово равно обладает двумя этими значениями. В символике уз тому же соответствуют две точки зрения, которые можно было бы назвать обратными друг другу. И если самой непосредственно очевидной из этих двух точек зрения является та, которая узы превращает в путы, то потому, что, в конечном счете, это точка зрения проявленного существа как такового постольку, поскольку оно видит себя «связанным» определенными условиями существования и как бы замкнутым ими в границах своего случайного состояния. С этой же точки зрения смыслом узла является как бы усиление смысла уз вообще, потому что, как мы уже говорили выше, чаще узел олицетворяет то, что фиксирует данное существо в определенном состоянии. И та часть уз, посредством которой он образован, есть, можно было бы сказать, все то, что способно в них видеть это существо, постольку, поскольку оно не способно выйти из границ этого состояния; связь же, которую те же самые узы устанавливают с другими состояниями, от него неизбежно ускользает. Другая точка зрения может быть определена как поистине универсальная, ибо именно она охватывает всю совокупность состояний, а для того, чтобы уловить это, достаточно отослаться к понятию сутратмы. Узы, рассматриваемые тогда во всей их протяженности, [788]суть то, что соединяет эти состояния не только между собой, но также, повторим еще раз, с самым их Первоначалом. Так что, далеко не будучи путами, они напротив, становятся средством, с помощью которого данное существо может действительно соединиться со своим Первоначалом, и путем, который ведет к этой цели. В таком случае нить или веревка имеют собственно «осевое» значение, и подъем по вертикально натянутой веревке может точно так же, как и подъем на древо или шест, олицетворять процесс возвращения к Первоначалу. [789]С другой стороны, связь с Первоначалом самым разительным образом иллюстрируется вождением марионеток: [790]марионетка олицетворяет здесь индивидуальное существо, а кукольник, который заставляет ее двигаться с помощью нити, есть «Оно»; без этой нити марионетка оставалась бы неподвижной, точно так же, как без сутратмы любое существование было бы всего лишь чистым небытием и, согласно дальневосточной формуле, "все существа были бы пустыми".
Да даже и в первой из двух точек зрения, о которых мы только что говорили, тоже есть определенная амбивалентность другого порядка, связанная с различием способов, посредством которых человек, в зависимости от степени своего духовного развития может оценивать состояние, в котором он находится и которое язык достаточно хорошо передает значениями, влагаемыми в слово «привязанность». В самом деле, если испытывают привязанность к кому-либо или к чему-либо, то, естественно, злом считают отделенность от них, даже если эта отделенность должна повлечь за собой освобождение от некоторых ограничений, в пределах которых удерживаются самой этой привязанностью. Более общим образом, привязанность человека к своему состоянию в то же самое время, как она мешает ему освободиться от присущих этому состоянию пут, заставляет его считать несчастьем необходимость покинуть это состояние или, иными словами, приписывать «злотворный» характер смерти для этого состояния, являющейся результатом разрыва "жизненного узла" и растворения целого, которое образует его индивидуальность. [791]Лишь человек, которому определенное развитие позволяет, напротив, надеяться превзойти условия своего состояния, может «осуществить» их как путы, каковыми они и в самом деле являются, и «отделенность», которую он отныне испытывает по отношению к ним, уже является, по крайней мере, виртуально, разрывом этих пут — или, если предпочесть другой и, возможно, более точный способ выражения, ибо никогда не бывает разрыва в собственном смысле слова, трансмутацией "того, что сковывает" в "то, что соединяет", которая, по сути, есть не что иное, как признание или осознание подлинной природы сутратмы.
Символика сердца
69. Сердце лучистое и сердце пылающее
[792]
Говоря, в связи с "дождем и светом", об изображениях солнца с лучами попеременно прямыми и волнистыми, мы отметили, что эти два типа лучей обнаруживаются и на некоторых символических изображения сердца. Одним из самых интересных примеров, которые можно было бы привести здесь, является изображение сердца на маленьком барельефе из черного мрамора, датированном, вероятно, XVI веком и происходящем из обители Сен-Дени д'Орк, которое было исследовано Шарбонно-Лассеем.
[793]Это лучистое сердце помещено в центре двух кругов, на которых соответственно располагаются планеты и знаки Зодиака, что характеризует его именно как "Центр Мира", в двояком значении — символики пространственного и символики временного.
[794]Это изображение, очевидно, является «солярным», но, впрочем, тот факт, что солнце, понимаемое в смысле «физическом», само размещено на планетном круге, как то и подобает в нормальной астрологической символике, убедительно показывает, что речь идет здесь, собственно, о "Духовном солнце".
Вряд ли есть необходимость напоминать, что взаимоуподобление солнца и сердца (имеющих значение "центра"), является общим для всех традиционных доктрин как на Западе, так и на Востоке. Так, например, Прокл говорит, обращаясь к солнцу: "Занимая над эфиром срединный трон и имея лицом ослепительный круг, являющийся Сердцем Мироздания, ты исполняешь весь промысел вплоть даже до пробуждения ума". [795]Мы цитируем здесь именно этот текст предпочтительно перед другими в силу того, что в нем есть формальное упоминание ума, а как нам уже случалось часто пояснять, сердце во всех традициях рассматривается прежде всего как место пребывания ума. [796]Впрочем, согласно Макробию, "имя Мирового Разума, которое дают солнцу, соответствует имени Сердца Неба; [797]источник эфирного света, Солнце для этого флюида является тем, чем является сердце для одушевленного существа"; [798]а Плутарх пишет, что солнце, "имея силу сердца, рассеивает и распространяет из себя самого тепло и свет, как если бы это были кровь и дыхание". [799]Мы обнаруживаем в этом последнем отрывке, как для сердца, так и для солнца, указание на тепло и свет, соответствующие типам лучей, рассмотренным нами; и если «дыхание» соотносится в нем со светом, то это потому, что, собственно, оно и является символом духа, который есть, по существу, то же самое, что и разум (ум). Что же до крови, то она, очевидно, является переносчиком "одушевляющего тепла", что более конкретно соотносится с «витальной» ролью центрального принципа бытия. [800]
В некоторых случаях, когда речь идет о сердце, изображение заключает в себе лишь один из двух аспектов: свет или тепло. Свет, естественно, изображается излучением обычного типа, т. е. исключительно прямыми лучами. Что же до тепла, то оно чаще всего олицетворяется пламенем, исходящим из сердца. Можно заметить, впрочем, что, как правило, излучение, даже когда в нем соединены оба аспекта, похоже, призвано наводить на мысль о признанном первенстве аспекта света. Такая интерпретация подтверждается тем фактом, что изображения лучистого сердца, с различением или без различения двух типов лучей, являются самыми древними, в большинстве своем восходящими к эпохам, когда ум еще традиционно соотносился с сердцем; тогда как изображения пылающего сердца особенно распространились в связи с современными идеями, соотносящими сердце всего лишь с чувством. [801]Действительно, слишком хорошо известно, что отсюда в конце концов пришли к тому, чтобы не придавать сердцу иного значения, кроме этого, и к полному забвению его связи с разумом (умом). Истоки этого отклонения, несомненно, восходят к рационализму в той мере, в какой последний стремится просто-напросто отождествить разум с рассудком, ибо это вовсе не с последним связано сердце, но именно с трансцендентным интеллектом, который как раз игнорируется и даже отрицается рационализмом. С другой стороны, верно, что как только сердце начинает рассматриваться как бытие существа, все модальности последнего могут быть соотнесены с ним, по крайней мере, косвенно, включая сюда и чувство, или то, что психологи именуют «аффективностью». Но это не умаляет необходимости соблюдать иерархию отношений и настаивать на том, что один лишь интеллект (ум) является поистине «центральным», тогда как остальные модальности имеют более или менее периферический характер. Но поскольку интеллектуальная интуиция, пребывающая в сердце, не признается, [802]а пребывающий в мозгу рассудок узурпировал его "озаряющую" [803]роль, сердцу же «оставили» лишь роль вместилища чувств. [804]Впрочем, современный мир и должен был увидеть рождение противовеса рационализму, который можно назвать сентиментализмом, т. е. склонностью видеть в чувстве то, что есть самого глубокого и возвышенного в человеческом существе, утверждать его превосходство над интеллектом. И совершенно очевидно, что подобное, как и все, что в действительности является, в той или иной форме, всего лишь экзальтацией «инфрарационального», могло произойти только потому, что вначале интеллект был сведен единственно к рассудку.
Теперь же, если мы хотим, вне зависимости от современного отклонения, о котором мы только что говорили, установить некоторую, вполне законную связь сердца с чувствами, нужно рассматривать эту связь как непосредственный результат рассмотрения сердца в качестве "жизненного центра" и места пребывания "одушевляющего тепла", поскольку жизнь и ее чувственная сторона очень близки друг другу, хотя эта близость не столь очевидна, тогда как связь с интеллектом принадлежит к совершенно другому порядку. Впрочем, эта тесная связь жизни и чувств выражена самой символикой, поскольку и то и другое в ней равным образом олицетворяются аспектом тепла. [805]И как раз в силу этого самого уподобления, но на этот раз осуществляемого вполне сознательно, в обиходной речи привычно говорят о теплоте чувства или аффекта. [806]Нужно также заметить в связи с этим, что когда огонь поляризуется на два своих взаимодополняющих аспекта, каковыми являются свет и тепло, последние в проявленности некоторым образом обратны друг другу. Известно также, что, даже с точки зрения простой физики, пламя тем жарче, чем оно менее ярко. Точно так же, чувство в действительности есть не что иное, как тепло без света, [807]и можно также обнаружить в человеке свет без тепла, свет рассудка, который есть лишь отраженный свет, холодный, как символизирующее его сияние луны. Напротив, на уровне принципов, оба аспекта, как и вообще все взаимодополнительности, неразделимо сливаются и соединяются, потому что они суть составные части одной и той же сущностной природы. Стало быть, так же обстоит дело и в том, что касается чистого разума, который принадлежит именно к этому уровню первоначал, а это еще раз подтверждает, что, как мы указывали раньше, символическое излучение в его двойной форме целиком может быть соотнесено с ним. Огонь, который пребывает в центре бытия, есть одновременно свет и тепло; но если хотят перевести эти два понятия соответственно как разум и любовь, хотя они, по сути, есть всего лишь два нераздельных аспекта одного и того же, то нужно, дабы такой перевод был приемлемым и законным, добавить, что любовь, о которой идет речь, в этом случае отличается от чувства, получившего то же название, так же, как чистый разум отличается от рассудка.
В самом деле, очевидно, что некоторые понятия, позаимствованные у эффективности, так же хорошо, как и другие, поддаются аналогичному переносу (транспозиции) на более высокий уровень, ибо все вещи в самом деле, помимо своего прямого и буквального значения, обладают другие, поддаются аналогичному переносу (транспозиции) на более высокий уровень, ибо все вещи в самом деле, помимо своего прямого и буквального значения, обладают также и значением символа по отношению к более глубинным реальностям. И, в частности, это очевидно так всякий раз, когда в традиционных доктринах речь идет о любви. У самих мистиков, несмотря на некоторые неизбежные смешения, язык чувств особенно заметно выступает как способ символического выражения, потому что, какова бы ни была у них бесспорная доля чувства в обычном смысле этого слова, невозможно допустить, как бы ни претендовали на это современные психологи, что здесь нет ничего, помимо сугубо человеческих эмоций и чувств, просто-напросто соотносимых с надчеловеческим объектом. Однако транспозиция становится еще более очевидной, когда мы констатируем, что традиционные приложения идеи любви не ограничиваются областью экзотерической и особенно религиозной, но что они равным образом простираются на область эзотерическую и инициатическую. Именно так обстоит дело в различных ответвлениях или школах исламского эзотеризма и точно так же — в некоторых доктринах западного средневековья, конкретнее же, в традициях, присущих рыцарским орденам, [808]а также в инициатической доктрине — впрочем, связанной с этими традициями — которая нашла свое выражение у Данте и "Адептов Любви". Добавим, что различение разума и так понимаемой любви имеет свое соответствие в индуистской традиции, с ее различением Джнана-марги и Бхакти-марги; только что сделанный нами намек на рыцарские ордена указывает, кстати, что путь любви особенно присущ кшатриям, тогда как путь ума, или знания, естественно, есть тот, что особенно подобает брахманам. Но в конечном счете, речь здесь идет всего лишь о различии, касающемся только способа рассмотрения Первоначала, в соответствии с самим различием индивидуальных натур, которое никоим образом не могло бы повлиять на нераздельное единство самого Первоначала (Верховного Принципа).
Вряд ли есть необходимость напоминать, что взаимоуподобление солнца и сердца (имеющих значение "центра"), является общим для всех традиционных доктрин как на Западе, так и на Востоке. Так, например, Прокл говорит, обращаясь к солнцу: "Занимая над эфиром срединный трон и имея лицом ослепительный круг, являющийся Сердцем Мироздания, ты исполняешь весь промысел вплоть даже до пробуждения ума". [795]Мы цитируем здесь именно этот текст предпочтительно перед другими в силу того, что в нем есть формальное упоминание ума, а как нам уже случалось часто пояснять, сердце во всех традициях рассматривается прежде всего как место пребывания ума. [796]Впрочем, согласно Макробию, "имя Мирового Разума, которое дают солнцу, соответствует имени Сердца Неба; [797]источник эфирного света, Солнце для этого флюида является тем, чем является сердце для одушевленного существа"; [798]а Плутарх пишет, что солнце, "имея силу сердца, рассеивает и распространяет из себя самого тепло и свет, как если бы это были кровь и дыхание". [799]Мы обнаруживаем в этом последнем отрывке, как для сердца, так и для солнца, указание на тепло и свет, соответствующие типам лучей, рассмотренным нами; и если «дыхание» соотносится в нем со светом, то это потому, что, собственно, оно и является символом духа, который есть, по существу, то же самое, что и разум (ум). Что же до крови, то она, очевидно, является переносчиком "одушевляющего тепла", что более конкретно соотносится с «витальной» ролью центрального принципа бытия. [800]
В некоторых случаях, когда речь идет о сердце, изображение заключает в себе лишь один из двух аспектов: свет или тепло. Свет, естественно, изображается излучением обычного типа, т. е. исключительно прямыми лучами. Что же до тепла, то оно чаще всего олицетворяется пламенем, исходящим из сердца. Можно заметить, впрочем, что, как правило, излучение, даже когда в нем соединены оба аспекта, похоже, призвано наводить на мысль о признанном первенстве аспекта света. Такая интерпретация подтверждается тем фактом, что изображения лучистого сердца, с различением или без различения двух типов лучей, являются самыми древними, в большинстве своем восходящими к эпохам, когда ум еще традиционно соотносился с сердцем; тогда как изображения пылающего сердца особенно распространились в связи с современными идеями, соотносящими сердце всего лишь с чувством. [801]Действительно, слишком хорошо известно, что отсюда в конце концов пришли к тому, чтобы не придавать сердцу иного значения, кроме этого, и к полному забвению его связи с разумом (умом). Истоки этого отклонения, несомненно, восходят к рационализму в той мере, в какой последний стремится просто-напросто отождествить разум с рассудком, ибо это вовсе не с последним связано сердце, но именно с трансцендентным интеллектом, который как раз игнорируется и даже отрицается рационализмом. С другой стороны, верно, что как только сердце начинает рассматриваться как бытие существа, все модальности последнего могут быть соотнесены с ним, по крайней мере, косвенно, включая сюда и чувство, или то, что психологи именуют «аффективностью». Но это не умаляет необходимости соблюдать иерархию отношений и настаивать на том, что один лишь интеллект (ум) является поистине «центральным», тогда как остальные модальности имеют более или менее периферический характер. Но поскольку интеллектуальная интуиция, пребывающая в сердце, не признается, [802]а пребывающий в мозгу рассудок узурпировал его "озаряющую" [803]роль, сердцу же «оставили» лишь роль вместилища чувств. [804]Впрочем, современный мир и должен был увидеть рождение противовеса рационализму, который можно назвать сентиментализмом, т. е. склонностью видеть в чувстве то, что есть самого глубокого и возвышенного в человеческом существе, утверждать его превосходство над интеллектом. И совершенно очевидно, что подобное, как и все, что в действительности является, в той или иной форме, всего лишь экзальтацией «инфрарационального», могло произойти только потому, что вначале интеллект был сведен единственно к рассудку.
Теперь же, если мы хотим, вне зависимости от современного отклонения, о котором мы только что говорили, установить некоторую, вполне законную связь сердца с чувствами, нужно рассматривать эту связь как непосредственный результат рассмотрения сердца в качестве "жизненного центра" и места пребывания "одушевляющего тепла", поскольку жизнь и ее чувственная сторона очень близки друг другу, хотя эта близость не столь очевидна, тогда как связь с интеллектом принадлежит к совершенно другому порядку. Впрочем, эта тесная связь жизни и чувств выражена самой символикой, поскольку и то и другое в ней равным образом олицетворяются аспектом тепла. [805]И как раз в силу этого самого уподобления, но на этот раз осуществляемого вполне сознательно, в обиходной речи привычно говорят о теплоте чувства или аффекта. [806]Нужно также заметить в связи с этим, что когда огонь поляризуется на два своих взаимодополняющих аспекта, каковыми являются свет и тепло, последние в проявленности некоторым образом обратны друг другу. Известно также, что, даже с точки зрения простой физики, пламя тем жарче, чем оно менее ярко. Точно так же, чувство в действительности есть не что иное, как тепло без света, [807]и можно также обнаружить в человеке свет без тепла, свет рассудка, который есть лишь отраженный свет, холодный, как символизирующее его сияние луны. Напротив, на уровне принципов, оба аспекта, как и вообще все взаимодополнительности, неразделимо сливаются и соединяются, потому что они суть составные части одной и той же сущностной природы. Стало быть, так же обстоит дело и в том, что касается чистого разума, который принадлежит именно к этому уровню первоначал, а это еще раз подтверждает, что, как мы указывали раньше, символическое излучение в его двойной форме целиком может быть соотнесено с ним. Огонь, который пребывает в центре бытия, есть одновременно свет и тепло; но если хотят перевести эти два понятия соответственно как разум и любовь, хотя они, по сути, есть всего лишь два нераздельных аспекта одного и того же, то нужно, дабы такой перевод был приемлемым и законным, добавить, что любовь, о которой идет речь, в этом случае отличается от чувства, получившего то же название, так же, как чистый разум отличается от рассудка.
В самом деле, очевидно, что некоторые понятия, позаимствованные у эффективности, так же хорошо, как и другие, поддаются аналогичному переносу (транспозиции) на более высокий уровень, ибо все вещи в самом деле, помимо своего прямого и буквального значения, обладают другие, поддаются аналогичному переносу (транспозиции) на более высокий уровень, ибо все вещи в самом деле, помимо своего прямого и буквального значения, обладают также и значением символа по отношению к более глубинным реальностям. И, в частности, это очевидно так всякий раз, когда в традиционных доктринах речь идет о любви. У самих мистиков, несмотря на некоторые неизбежные смешения, язык чувств особенно заметно выступает как способ символического выражения, потому что, какова бы ни была у них бесспорная доля чувства в обычном смысле этого слова, невозможно допустить, как бы ни претендовали на это современные психологи, что здесь нет ничего, помимо сугубо человеческих эмоций и чувств, просто-напросто соотносимых с надчеловеческим объектом. Однако транспозиция становится еще более очевидной, когда мы констатируем, что традиционные приложения идеи любви не ограничиваются областью экзотерической и особенно религиозной, но что они равным образом простираются на область эзотерическую и инициатическую. Именно так обстоит дело в различных ответвлениях или школах исламского эзотеризма и точно так же — в некоторых доктринах западного средневековья, конкретнее же, в традициях, присущих рыцарским орденам, [808]а также в инициатической доктрине — впрочем, связанной с этими традициями — которая нашла свое выражение у Данте и "Адептов Любви". Добавим, что различение разума и так понимаемой любви имеет свое соответствие в индуистской традиции, с ее различением Джнана-марги и Бхакти-марги; только что сделанный нами намек на рыцарские ордена указывает, кстати, что путь любви особенно присущ кшатриям, тогда как путь ума, или знания, естественно, есть тот, что особенно подобает брахманам. Но в конечном счете, речь здесь идет всего лишь о различии, касающемся только способа рассмотрения Первоначала, в соответствии с самим различием индивидуальных натур, которое никоим образом не могло бы повлиять на нераздельное единство самого Первоначала (Верховного Принципа).
70. Сердце и мозг
[809]
В журнале Vers I'Unite (июль-авг. и сент. — окт. 1926) мы прочитали подписанное госпожой Т. Дарель исследование, где обнаруживаются соображения, в некоторых отношениях достаточно близкие к тем, что излагали и мы. Быть может, уместно сделать оговорки относительно некоторых выражений, которые, на наш взгляд, не обладают всей желательной точностью. Но от этого нам не представляется менее интересным воспроизвести некоторые отрывки из этого исследования.
"…Если и есть некое сущностное движение, так это то, которое превратило человека в вертикальное существо, свободно устойчивое, в существо, идеальные порывы которого, его молитвы, его самые возвышенные и чистые чувства, подобно фимиаму, восходят к небесам. Из этого существа Верховное Существо сотворило храм в Храме и потому наделило его сердцем, т. е. незыблемой точкой опоры, центром движения, делающего человека адекватным его первородным истокам, подобным Первопричине. Верно в то же время и то, что человек был наделен мозгом; но этот мозг, иннервация которого свойственна всему животному царству целиком, de facto оказывается подчиненным уровню вторичного движения (по отношению к изначальному движению). Мозг, инструмент мысли, заключенной в мироздании, и трансформатор, применительно к нуждам и миру человека, этой латентной мысли, таким образом, через свое посредничество, делает ее осуществимой. Но одно лишь сердце, посредством тайного вдоха и выдоха, позволяет человеку, оставаясь соединенным с его Богом, быть живой мыслью. Так, благодаря этой царственной пульсации, человек сохраняет свое божественное слово и трудится под эгидой своего Творца, бдительный к его Закону, счастливый единственно ему принадлежащим счастьем похитить себя у себя самого, отклоняясь от тайного пути, который ведет от его сердца к Сердцу универсальному, Сердцу божественному… Вновь упав на уровень животности, какой бы превосходящей он ни был вправе ее называть, человек отныне может пользоваться только мозгом и его придатками. Делая это, он живет лишь его преобразующими возможностями; он живет латентной мыслью, рассеянной в мире; но более не в его власти быть живой мыслью. Однако религии, святые, даже памятники, воздвигнутые под знаком исчезнувшего духовного рукоположения, говорят человеку о его происхождении и привилегиях, с ним связанных. И стоит ему захотеть, как его внимание, сосредоточенное исключительно на нуждах его частного состояния, может устремиться к восстановлению в нем равновесия, к новому обретению счастья… Крайности его заблуждений ведут человека к признанию их тщеты. На последнем дыхании он уже инстинктивным движением сосредотачивается на самом себе, ищет убежища в своем собственном сердце и робко пытается сойти в его молчаливую крипту. Там суетный шум мира смолкает. Если же он еще звучит, то это значит, что безмолвная глубина еще не достигнута, что высочайший порог не перейден… Мир и человек есть одно. И сердце человека, Сердце мира есть единое Сердце".
Наши читатели без труда обнаружат здесь идею сердца как центра бытия, идею, которая, как мы уже объясняли (и еще вернемся к этому), является общей для всех древних традиций, исходящих из традиции изначальной, чьи останки еще обнаруживаются повсюду для того, кто умеет их видеть. Они обнаружат здесь также идею падения, отбросившего человека далеко от его первоначального центра и разорвавшего его непосредственное общение с "Сердцем Мира" — такое, каким оно было, естественным и постоянным, в эдемическом состоянии. [810]Они обнаружат наконец, в том, что касается центральной роли сердца, указание на двойное, центростремительное и центробежное движение, сравнимое с двумя фазами дыхания. [811]Верно, что в только что процитированном нами отрывке двойственность этих движений соотносится с двойственностью сердца и мозга; на первый взгляд, это вносит некоторое смешение, хотя последнее может иметь место и тогда, когда мы становимся на несколько иную точку зрения, с которой сердце и мозг также рассматриваются как, в некотором роде, образующие два полюса человеческого существа.
"Органом центробежной силы у человека является Мозг, а силы центростремительной — Сердце. Сердце, место пребывания и хранитель изначального движения, в телесном организме олицетворяется движением диастолы и систолы, которое непрерывно возвращает к своему движителю кровь, порождающую физическую жизнь, и вновь исторгает ее оттуда для орошения поля ее действия. Но Сердце еще есть и нечто другое. Как солнце, которое, постоянно распространяя веяния жизни, сохраняет тайну своей мистической царственности, Сердце облекается тонкими функциями, не различимыми для тех, кто не погрузился в глубинную жизнь и хоть сколько-нибудь не сосредоточил свое внимание на внутреннем царстве, которое есть Дарохранительница… Сердце есть, согласно нашему пониманию, место пребывания и хранитель космической жизни. Это знали те религии, которые сделали Сердце священным символом, и строители соборов, воздвигавшие святая святых в сердце Храма. Это знали также и те, кто, в традициях самых древних, в ритуалах самых тайных, абстрагировались от дискурсивного разума, обязывали свой мозг к молчанию, чтобы войти в Святилище и там вознестись над своим относительным бытием до Сверхбытия. Этот параллелизм Храма и Сердца возвращает нас к двойному модусу движения, которое, с одной стороны (вертикальный модус), возвышает человека над самим собой и освобождает его от процесса собственно проявленности, а с другой стороны (модус горизонтальный или круговой), заставляет его участвовать во всей этой проявленности целиком".
Сравнение Сердца и Храма, проводимое здесь, мы, в частности, обнаружили в еврейской Каббале, [812]и, как мы указывали ранее, к этому можно добавить высказывания некоторых теологов средневековья, уподобляющих Сердце Христа Дарохранительнице или Ковчегу Завета. [813]С другой стороны, что касается рассмотрения вертикального и горизонтального движения, то оно соотносится с одним аспектом символики креста, особенно развитой в некоторых школах мусульманского эзотеризма, о которой мы, быть может, как-нибудь поговорим. В действительности, именно об этой символике идет далее речь в том же исследовании, и мы приведем из него последнюю цитату, начало которой можно соединить с тем, что мы говорили, в связи с символами центра, о кресте в круге и о свастике.
"…Если и есть некое сущностное движение, так это то, которое превратило человека в вертикальное существо, свободно устойчивое, в существо, идеальные порывы которого, его молитвы, его самые возвышенные и чистые чувства, подобно фимиаму, восходят к небесам. Из этого существа Верховное Существо сотворило храм в Храме и потому наделило его сердцем, т. е. незыблемой точкой опоры, центром движения, делающего человека адекватным его первородным истокам, подобным Первопричине. Верно в то же время и то, что человек был наделен мозгом; но этот мозг, иннервация которого свойственна всему животному царству целиком, de facto оказывается подчиненным уровню вторичного движения (по отношению к изначальному движению). Мозг, инструмент мысли, заключенной в мироздании, и трансформатор, применительно к нуждам и миру человека, этой латентной мысли, таким образом, через свое посредничество, делает ее осуществимой. Но одно лишь сердце, посредством тайного вдоха и выдоха, позволяет человеку, оставаясь соединенным с его Богом, быть живой мыслью. Так, благодаря этой царственной пульсации, человек сохраняет свое божественное слово и трудится под эгидой своего Творца, бдительный к его Закону, счастливый единственно ему принадлежащим счастьем похитить себя у себя самого, отклоняясь от тайного пути, который ведет от его сердца к Сердцу универсальному, Сердцу божественному… Вновь упав на уровень животности, какой бы превосходящей он ни был вправе ее называть, человек отныне может пользоваться только мозгом и его придатками. Делая это, он живет лишь его преобразующими возможностями; он живет латентной мыслью, рассеянной в мире; но более не в его власти быть живой мыслью. Однако религии, святые, даже памятники, воздвигнутые под знаком исчезнувшего духовного рукоположения, говорят человеку о его происхождении и привилегиях, с ним связанных. И стоит ему захотеть, как его внимание, сосредоточенное исключительно на нуждах его частного состояния, может устремиться к восстановлению в нем равновесия, к новому обретению счастья… Крайности его заблуждений ведут человека к признанию их тщеты. На последнем дыхании он уже инстинктивным движением сосредотачивается на самом себе, ищет убежища в своем собственном сердце и робко пытается сойти в его молчаливую крипту. Там суетный шум мира смолкает. Если же он еще звучит, то это значит, что безмолвная глубина еще не достигнута, что высочайший порог не перейден… Мир и человек есть одно. И сердце человека, Сердце мира есть единое Сердце".
Наши читатели без труда обнаружат здесь идею сердца как центра бытия, идею, которая, как мы уже объясняли (и еще вернемся к этому), является общей для всех древних традиций, исходящих из традиции изначальной, чьи останки еще обнаруживаются повсюду для того, кто умеет их видеть. Они обнаружат здесь также идею падения, отбросившего человека далеко от его первоначального центра и разорвавшего его непосредственное общение с "Сердцем Мира" — такое, каким оно было, естественным и постоянным, в эдемическом состоянии. [810]Они обнаружат наконец, в том, что касается центральной роли сердца, указание на двойное, центростремительное и центробежное движение, сравнимое с двумя фазами дыхания. [811]Верно, что в только что процитированном нами отрывке двойственность этих движений соотносится с двойственностью сердца и мозга; на первый взгляд, это вносит некоторое смешение, хотя последнее может иметь место и тогда, когда мы становимся на несколько иную точку зрения, с которой сердце и мозг также рассматриваются как, в некотором роде, образующие два полюса человеческого существа.
"Органом центробежной силы у человека является Мозг, а силы центростремительной — Сердце. Сердце, место пребывания и хранитель изначального движения, в телесном организме олицетворяется движением диастолы и систолы, которое непрерывно возвращает к своему движителю кровь, порождающую физическую жизнь, и вновь исторгает ее оттуда для орошения поля ее действия. Но Сердце еще есть и нечто другое. Как солнце, которое, постоянно распространяя веяния жизни, сохраняет тайну своей мистической царственности, Сердце облекается тонкими функциями, не различимыми для тех, кто не погрузился в глубинную жизнь и хоть сколько-нибудь не сосредоточил свое внимание на внутреннем царстве, которое есть Дарохранительница… Сердце есть, согласно нашему пониманию, место пребывания и хранитель космической жизни. Это знали те религии, которые сделали Сердце священным символом, и строители соборов, воздвигавшие святая святых в сердце Храма. Это знали также и те, кто, в традициях самых древних, в ритуалах самых тайных, абстрагировались от дискурсивного разума, обязывали свой мозг к молчанию, чтобы войти в Святилище и там вознестись над своим относительным бытием до Сверхбытия. Этот параллелизм Храма и Сердца возвращает нас к двойному модусу движения, которое, с одной стороны (вертикальный модус), возвышает человека над самим собой и освобождает его от процесса собственно проявленности, а с другой стороны (модус горизонтальный или круговой), заставляет его участвовать во всей этой проявленности целиком".
Сравнение Сердца и Храма, проводимое здесь, мы, в частности, обнаружили в еврейской Каббале, [812]и, как мы указывали ранее, к этому можно добавить высказывания некоторых теологов средневековья, уподобляющих Сердце Христа Дарохранительнице или Ковчегу Завета. [813]С другой стороны, что касается рассмотрения вертикального и горизонтального движения, то оно соотносится с одним аспектом символики креста, особенно развитой в некоторых школах мусульманского эзотеризма, о которой мы, быть может, как-нибудь поговорим. В действительности, именно об этой символике идет далее речь в том же исследовании, и мы приведем из него последнюю цитату, начало которой можно соединить с тем, что мы говорили, в связи с символами центра, о кресте в круге и о свастике.