В конце концов Кенжи уступил и, несмотря на боль в сломанных ребрах согласился сопровождать меня, ворчливо добавив, что лучше б я справился с Котаро самостоятельно. Я простил ему этот сарказм от радости возыметь такого спутника, и еще мы прихватили Таку, чтобы не оставлять его в столь подавленном настроении. Он, как обычно, пререкался с Хироши, хотя сын воина стал более терпелив, а сын Племени менее высокомерен, и между ними завязалась настоящая дружба. Мы взяли из города людей и поставили группами вдоль дороги отстраивать разрушенные деревни и фермы. Землетрясение прошло косой с севера на юг, и мы следовали по этой линии. Приближалась середина зимы, несмотря на потери, люди готовились к празднованию Нового года, жизнь начиналась заново.
Дни были морозные, но ясные, пейзаж – голый и промозглый. С болот кричал бекас, цвета виделись серыми и смазанными. Мы ехали точно на юг, вечерами на западе виднелся красный закат – единственная яркая краска в однотонном мире. Ночами стоял сильный холод, сверкали огромные звезды, под утро все покрывалось инеем.
Я знал, что Макото хранит какую-то тайну, но понятия не имел, окажется ли она хорошей или плохой. С каждым днем он все больше сиял от непонятного мне предвкушения. Мое настроение постоянно менялось. Я был рад снова ехать верхом на Шане, с другой стороны, все портили холод, тяготы путешествия, боль и бессилие правой руки. Ночами стоящие передо мной цели казались недостижимыми, особенно, если к ним придется стремиться без Каэдэ.
На седьмой день мы прибыли в Ширакаву. Небо затянулось облаками, и весь мир посерел. Пустынный дом Каэдэ лежал в руинах. После пожара остались лишь черные балки и пепел. Неописуемо мрачный вид. Резиденция Фудзивары, должно быть, выглядит не лучше. Я вдруг испугался, что Каэдэ мертва, а Макото ведет меня на ее могилу. С обгоревшего дерева у ворот кричал сорокопут. На рисовом поле кормились два ибиса с хохолками, розовое оперение сверкало на бескрасочной земле. Когда мы проехали покрытые водой низины, Хироши выкрикнул:
– Господин Отори! Смотрите!
С приветственным ржанием к нам навстречу скакали две буланые кобылы. За ними – по жеребенку месяцев трех от роду. Детская шерсть сменялась серой. Гривы и хвосты чернели, как лаковые.
– Детеныши Раку! – сказал Хироши. – Амано говорил, что в Ширакаве две кобылицы на сносях.
Я не мог на них наглядеться. Это был бесценный подарок небес, самой жизни, обещание обновления и возрождения.
– Один из них будет твой, – сказал я Хироши. – Ты заслужил его своей преданностью.
– А другого ты подаришь Таку? – взмолился мальчик.
– Конечно!
Ребята завизжали от восторга. Я велел конюхам забрать кобыл, и жеребята поскакали вслед, неимоверно радуя всех, кто следовал за Хироши к священным пещерам Ширакавы.
Мне не доводилось бывать там ранее, и размер пещеры, откуда вытекала река, поразил меня. Вверху нависала уже покрытая снегом гора, отражаясь в черной воде зимней реки. Здесь все было словно нарисованным рукой природы и истинно единым. Земля, вода, небо существовали в нерушимой гармонии. Как в Тераяме мне дали на мгновение заглянуть в сердце правды, так и теперь я видел красоту небес в слиянии с землей.
У края реки, прямо перед воротами в храм, стоял домик. На ржание лошадей вышел старик, улыбнулся, узнав Макото с Хироши, и поклонился нам.
– Добро пожаловать. Присаживайтесь. Я заварю вам чаю. Затем позову жену.
– Господин Отори приехал забрать оставленные здесь коробки, – с важным видом заявил Хироши и улыбнулся Макото.
– Да, да. Я передам. Мужчинам нельзя заходить внутрь. К вам выйдет женщина.
Пока он наливал чай, нас зашел поприветствовать человек, средних лет, добрый, с виду умный. Я понятия не имел, кто это, хотя чувствовал, что он меня знает. Он представился Ишидой, и я догадался, что перед нами доктор. Ишида рассказал историю пещер, поведал о целебных свойствах воды, а старик проворно приблизился к входу, перепрыгивая с валуна на валун. С деревянного столба свисал бронзовый колокол. Он дернул язычок, и над водой пронеслась глухая нота, вызвав эхо внутри горы.
Я наблюдал за стариком и пил горячий чай. Он всматривался вглубь и прислушивался. Вскоре повернулся и крикнул:
– Пусть господин Отори подойдет сюда.
Я поставил чашку и поднялся. Солнце только что исчезло за западным склоном, и на воду пала тень горы. По следам старика я перепрыгивал с камня на камень и чувствовал, будто нечто – некто – приближается ко мне.
Остановился у колокола. Старик взглянул на меня и улыбнулся так открыто и радушно, что у меня чугь не потекли слезы.
– Вот моя жена. Она принесет вам коробки. – Усмехнувшись, старик добавил: – Мы ждали вас.
Во мраке пещеры я наконец увидел хранительницу святилища в белой одежде. Послышались еще чьи-то шаги, женская поступь. Кровь прилила мне к лицу.
Они вышли на свет, старуха поклонилась до земли и поставила к моим ногам коробку. За ней оказалась Шизука со второй коробкой.
– Господин Отори, – пробормотала она.
Я не слышал слов. Не видел женщин. Потому что появилась Каэдэ.
Я догадался по очертаниям, что это она, хотя что-то в ней было не так. Не узнать. Голова покрыта тканью, еще шаг, и материя упала на плечи.
Нет волос.
Наши глаза встретились. Безупречное лицо, красивое, как и прежде, но я едва его видел. Я погрузился в глаза, понял, как она страдала, насколько мудрее и сильнее стала. Кикутский сон не возьмет ее более.
Не говоря ни слова, она повернулась и стянула ткань с плеч. Некогда восхитительно белая шея покрылась розовыми и красными шрамами, там, где волосы обожгли плоть.
Я коснулся ее больной рукой, закрыв несовершенства собственным увечьем.
Так мы и стояли. Вверху прокричала цапля, летя в гнездо. Бесконечно бурлила вода, быстро билось сердце Каэдэ. Мы стояли под покровом пещеры, и я не заметил, как пошел снег.
Обернувшись на землю, мы увидели, как все белеет под первым зимним снегом.
На берегу реки изумленно фыркали жеребята. Когда снег растает и придет весна, их шерсть станет серой, как у Раку.
Я помолился, чтобы весна принесла исцеление нашим ранам, нашему браку, нашей земле. И тогда хо-о, священная птица из легенды, снова вернется в Три Страны.
Послесловие
Дни были морозные, но ясные, пейзаж – голый и промозглый. С болот кричал бекас, цвета виделись серыми и смазанными. Мы ехали точно на юг, вечерами на западе виднелся красный закат – единственная яркая краска в однотонном мире. Ночами стоял сильный холод, сверкали огромные звезды, под утро все покрывалось инеем.
Я знал, что Макото хранит какую-то тайну, но понятия не имел, окажется ли она хорошей или плохой. С каждым днем он все больше сиял от непонятного мне предвкушения. Мое настроение постоянно менялось. Я был рад снова ехать верхом на Шане, с другой стороны, все портили холод, тяготы путешествия, боль и бессилие правой руки. Ночами стоящие передо мной цели казались недостижимыми, особенно, если к ним придется стремиться без Каэдэ.
На седьмой день мы прибыли в Ширакаву. Небо затянулось облаками, и весь мир посерел. Пустынный дом Каэдэ лежал в руинах. После пожара остались лишь черные балки и пепел. Неописуемо мрачный вид. Резиденция Фудзивары, должно быть, выглядит не лучше. Я вдруг испугался, что Каэдэ мертва, а Макото ведет меня на ее могилу. С обгоревшего дерева у ворот кричал сорокопут. На рисовом поле кормились два ибиса с хохолками, розовое оперение сверкало на бескрасочной земле. Когда мы проехали покрытые водой низины, Хироши выкрикнул:
– Господин Отори! Смотрите!
С приветственным ржанием к нам навстречу скакали две буланые кобылы. За ними – по жеребенку месяцев трех от роду. Детская шерсть сменялась серой. Гривы и хвосты чернели, как лаковые.
– Детеныши Раку! – сказал Хироши. – Амано говорил, что в Ширакаве две кобылицы на сносях.
Я не мог на них наглядеться. Это был бесценный подарок небес, самой жизни, обещание обновления и возрождения.
– Один из них будет твой, – сказал я Хироши. – Ты заслужил его своей преданностью.
– А другого ты подаришь Таку? – взмолился мальчик.
– Конечно!
Ребята завизжали от восторга. Я велел конюхам забрать кобыл, и жеребята поскакали вслед, неимоверно радуя всех, кто следовал за Хироши к священным пещерам Ширакавы.
Мне не доводилось бывать там ранее, и размер пещеры, откуда вытекала река, поразил меня. Вверху нависала уже покрытая снегом гора, отражаясь в черной воде зимней реки. Здесь все было словно нарисованным рукой природы и истинно единым. Земля, вода, небо существовали в нерушимой гармонии. Как в Тераяме мне дали на мгновение заглянуть в сердце правды, так и теперь я видел красоту небес в слиянии с землей.
У края реки, прямо перед воротами в храм, стоял домик. На ржание лошадей вышел старик, улыбнулся, узнав Макото с Хироши, и поклонился нам.
– Добро пожаловать. Присаживайтесь. Я заварю вам чаю. Затем позову жену.
– Господин Отори приехал забрать оставленные здесь коробки, – с важным видом заявил Хироши и улыбнулся Макото.
– Да, да. Я передам. Мужчинам нельзя заходить внутрь. К вам выйдет женщина.
Пока он наливал чай, нас зашел поприветствовать человек, средних лет, добрый, с виду умный. Я понятия не имел, кто это, хотя чувствовал, что он меня знает. Он представился Ишидой, и я догадался, что перед нами доктор. Ишида рассказал историю пещер, поведал о целебных свойствах воды, а старик проворно приблизился к входу, перепрыгивая с валуна на валун. С деревянного столба свисал бронзовый колокол. Он дернул язычок, и над водой пронеслась глухая нота, вызвав эхо внутри горы.
Я наблюдал за стариком и пил горячий чай. Он всматривался вглубь и прислушивался. Вскоре повернулся и крикнул:
– Пусть господин Отори подойдет сюда.
Я поставил чашку и поднялся. Солнце только что исчезло за западным склоном, и на воду пала тень горы. По следам старика я перепрыгивал с камня на камень и чувствовал, будто нечто – некто – приближается ко мне.
Остановился у колокола. Старик взглянул на меня и улыбнулся так открыто и радушно, что у меня чугь не потекли слезы.
– Вот моя жена. Она принесет вам коробки. – Усмехнувшись, старик добавил: – Мы ждали вас.
Во мраке пещеры я наконец увидел хранительницу святилища в белой одежде. Послышались еще чьи-то шаги, женская поступь. Кровь прилила мне к лицу.
Они вышли на свет, старуха поклонилась до земли и поставила к моим ногам коробку. За ней оказалась Шизука со второй коробкой.
– Господин Отори, – пробормотала она.
Я не слышал слов. Не видел женщин. Потому что появилась Каэдэ.
Я догадался по очертаниям, что это она, хотя что-то в ней было не так. Не узнать. Голова покрыта тканью, еще шаг, и материя упала на плечи.
Нет волос.
Наши глаза встретились. Безупречное лицо, красивое, как и прежде, но я едва его видел. Я погрузился в глаза, понял, как она страдала, насколько мудрее и сильнее стала. Кикутский сон не возьмет ее более.
Не говоря ни слова, она повернулась и стянула ткань с плеч. Некогда восхитительно белая шея покрылась розовыми и красными шрамами, там, где волосы обожгли плоть.
Я коснулся ее больной рукой, закрыв несовершенства собственным увечьем.
Так мы и стояли. Вверху прокричала цапля, летя в гнездо. Бесконечно бурлила вода, быстро билось сердце Каэдэ. Мы стояли под покровом пещеры, и я не заметил, как пошел снег.
Обернувшись на землю, мы увидели, как все белеет под первым зимним снегом.
На берегу реки изумленно фыркали жеребята. Когда снег растает и придет весна, их шерсть станет серой, как у Раку.
Я помолился, чтобы весна принесла исцеление нашим ранам, нашему браку, нашей земле. И тогда хо-о, священная птица из легенды, снова вернется в Три Страны.
Послесловие
Вот уже почти пятнадцать лет, как в Трех Странах царит мир и процветание. Торговля с континентом и варварами сделала нас богатыми. В Инуяме, Ямагате и Хаги возведены дворцы и замки, равных которым нет на всех Восьми Островах. Говорят, двор Отори не уступает по своему великолепию императорскому.
Не скажу, что благоденствию наших земель ничто не угрожает: могущественные люди внутри государства, типа Араи Зенко, полководцы за пределами Трех Стран, варвары – всем хочется ухватить кусок нашего богатства, даже сам император и его двор, напуганные соперничеством, не прочь приструнить нас, – однако пока, на тридцать втором году моей жизни, на четырнадцатом году моего правления, нам удавалось совладать с ними силой и дипломатией.
Кикуты, во главе с Акио, никогда не прекращали своей кампании, и мое тело хранит следы покушений. Наша борьба продолжается, мне вряд ли удастся полностью искоренить врагов. Шпионы Кенжи и Таку держат все под контролем.
Таку и Зенко женаты и имеют детей. Я выдал Зенко за Хану, сестру Каэдэ – попытался скрепить наш союз. Однако между нами лежит смерть Араи, и знаю, Зенко свергнет меня, если сможет.
Хироши жил с нами до двадцати, а затем вернулся в Маруяму, где временно управляет доменом вместо моей старшей дочери, которая унаследует владение от матери.
У нас с Каэдэ три дочери: старшей сейчас тринадцать, а близняшкам – одиннадцать. Наш первый ребенок – копия матери, без малейшей печати Племени. Близняшки похожи во всем друг на друга, даже в кикутских линиях на ладонях. Люди их боятся, и не напрасно.
Десять лет назад Кенжи выяснил, где живет мой сын. Тогда мальчику было пять. С тех пор мы за ним приглядываем, и я никому не позволю причинить ему вреда. Я много думал о пророчестве и пришел к выводу, что если такова моя судьба, то ее все равно не избежать, а если нет – ведь пророчества, как и молитвы, исполняются неожиданным способом, – тогда лучшее решение – ничего не делать. Вспоминая, как я даровал смерть приемному отцу Шигеру, быструю и достойную смерть воина, как смыл оскорбление и унижение, нанесенные Йодой Садаму, я все больше склонен считать, что сын принесет мне избавление от физической боли, и я буду рад уходу в мир иной с его помощью.
Однако моя смерть – это уже другое сказание об Отори, и рассказывать о ней не мне.
Не скажу, что благоденствию наших земель ничто не угрожает: могущественные люди внутри государства, типа Араи Зенко, полководцы за пределами Трех Стран, варвары – всем хочется ухватить кусок нашего богатства, даже сам император и его двор, напуганные соперничеством, не прочь приструнить нас, – однако пока, на тридцать втором году моей жизни, на четырнадцатом году моего правления, нам удавалось совладать с ними силой и дипломатией.
Кикуты, во главе с Акио, никогда не прекращали своей кампании, и мое тело хранит следы покушений. Наша борьба продолжается, мне вряд ли удастся полностью искоренить врагов. Шпионы Кенжи и Таку держат все под контролем.
Таку и Зенко женаты и имеют детей. Я выдал Зенко за Хану, сестру Каэдэ – попытался скрепить наш союз. Однако между нами лежит смерть Араи, и знаю, Зенко свергнет меня, если сможет.
Хироши жил с нами до двадцати, а затем вернулся в Маруяму, где временно управляет доменом вместо моей старшей дочери, которая унаследует владение от матери.
У нас с Каэдэ три дочери: старшей сейчас тринадцать, а близняшкам – одиннадцать. Наш первый ребенок – копия матери, без малейшей печати Племени. Близняшки похожи во всем друг на друга, даже в кикутских линиях на ладонях. Люди их боятся, и не напрасно.
Десять лет назад Кенжи выяснил, где живет мой сын. Тогда мальчику было пять. С тех пор мы за ним приглядываем, и я никому не позволю причинить ему вреда. Я много думал о пророчестве и пришел к выводу, что если такова моя судьба, то ее все равно не избежать, а если нет – ведь пророчества, как и молитвы, исполняются неожиданным способом, – тогда лучшее решение – ничего не делать. Вспоминая, как я даровал смерть приемному отцу Шигеру, быструю и достойную смерть воина, как смыл оскорбление и унижение, нанесенные Йодой Садаму, я все больше склонен считать, что сын принесет мне избавление от физической боли, и я буду рад уходу в мир иной с его помощью.
Однако моя смерть – это уже другое сказание об Отори, и рассказывать о ней не мне.