Герролд Дэвид. День проклятия

   — Придумать игру для обезьян и кроликособак.
   — Значит, поняли. Это, и только это. Если вам понравится играть вместе, то контакт возникнет сам собой.
   — Да, я понимаю. Честное слово, понимаю. — Меня восхитило, что все оказалось так просто. — Я должен оставить дома ружье, армейские замашки и даже исследовательский интерес. Должен пойти туда просто-напросто как обезьяна, которой хочется поиграть, так?
   — Примите мои поздравления. — Флетчер просияла и пожала мне руку. — Как главный медицинский эксперт операции признаю вас годным к выполнению задания. Вы — лучший шимпанзе армии Соединенных Штатов.
   Она вручила мне банан.
   — Только банан? — изумился я. — А как насчет самки?
   — Это, Джеймс, проходят на старших курсах.

 

   В. Как хторране называют человека, принимающего ванну?

   О. Бульон с фрикаделькой.

ЛИЗАРД

   Каждая новая любовь — всегда первая.

Соломон Краткий

 
   Завершающее собрание членов экспедиции началось в 18.00.
   Полковник Тирелли, доктор Флетчер, доктор Ларсон, еще три научных сотрудника, которых я не знал, две женщины из съемочной группы, пять наблюдателей, три эксперта, непосредственно участвующие в операции, шесть пилотов, два программиста, два оператора «пауков» и команда огневой поддержки. Целая толпа!
   Дел было немного — даже доктор Флетчер согласилась с этим. Мы познакомились с прогнозом погоды, сузили круг мест возможной высадки — окончательный выбор сделаем завтра утром, — а потом всем предложили задавать вопросы. Вопросов тоже было мало.
   После этого полковник Тирелли спросила, не раздумал ли кто-нибудь участвовать в операции. Все строго добровольно, и, если кто-то желает выйти из игры, он должен сделать это либо прямо сейчас, либо конфиденциально обратиться к Тирелли после совещания.
   — У вас есть время, — она взглянула на часы, — до 21.00. Заверяю вас, что люди в запасе есть, поэтому не считайте себя обязанными участвовать в операции. Будет опасно. Хорошенько все взвесьте. Если я ничего не услышу до девяти часов, значит, вы решили окончательно и бесповоротно. Всем понятно?
   Все закивали.
   — Ну, тогда, похоже, все. Хотите что-нибудь добавить? Никто не хотел.
   — Отлично. Спасибо и спокойной ночи! Плотно пообедайте, пораньше ложитесь и хорошенько выспитесь!
   Большинство направились к выходу, а я подошел к председательскому столу. Полковник Тирелли о чем-то тихо беседовала с двумя пилотами. Как воспитанный человек, я отошел в сторонку и подождал. Закончив, Лиз подняла голову и увидела меня.
   — Что у вас, Маккарти?
   — Могу я поговорить с вами конфиденциально? Ее глаза затуманились.
   — Вы решили отказаться?
   — Нет! Просто мне…
   — Если это не касается завтрашней операции…
   — Это касается того, что может повлиять на завтрашнюю операцию.
   Я изо всех сил старался придать тону многозначительность.
   — Гм. Подождите минутку. — Она передала блокнот одному из адъютантов и провела меня в пустой кабинет. Закрыв дверь, она оперлась о стол, сохранив между нами довольно большую дистанцию.
   — Ну, что у вас? — спросила она с вежливым, но чертовски холодным выражением лица.
   Я почувствовал, что краснею.
   — Мне… Я по личному делу, но для меня оно действительно важно. Что происходит?
   Она удивленно заморгала, не сообразив, о чем я говорю.
   — Я вас не понимаю.
   — Мы назначили встречу, помните? Вы, я и самый большой омар Западного побережья. Я про разговор там, в вертушке… И теперь я не знаю, говорили вы серьезно или… у вас случайно вырвалось?
   Лиз заметила чернильное пятнышко на руке и стерла его большим пальцем. Не глядя на меня, она процедила:
   — Что я люблю, так это конкретные вопросы. — Она сунула руки в карманы и посмотрела на меня. — Послушайте, Маккарти, все, что я сказала в вертушке, — правда. Вы очень милы и, вероятно, хороши в постели. К тому же вы лейтенант, а у лейтенантов, насколько мне известно, постоянная эрекция. Иногда это удобно, но в основном — нет. Ваша беда в том, что вы думаете не тем органом. Пожалуйста, не надо. Он создан для другого.
   Мне захотелось спросить: «Кто вы на самом деле и что вы сделали с Лизард Тирелли?» Но вместо этого я просто сказал:
   — Означает ли это, что?..
   — Означает. — Она взглянула на часы. — Разве у вас не назначено еще одно совещание сегодня вечером?
   — Да, запланированы какие-то консультации…
   — Ну, так и отправляйтесь.
   Ее лицо было совершенно бесстрастным.
   Растерявшись, я все-таки сумел сообразить, что дальнейший разговор — лишь пустая трата времени. Покачав головой, я прошел мимо нее и обернулся на пороге.
   — Ничего не понимаю. И уж точно это не прибавит мне завтра уверенности.
   — Простите меня, Маккарти, но все получилось так, как должно было быть.
   — Да, конечно. — Я закрыл дверь.
   Одно слово — полковники! Никогда их не понимал. Флетчер я нашел в конференц-зале.
   — Послушайте, что касается этих консультаций… Она покачала головой:
   — Я не ваш консультант, Джеймс, и ничего общего с этими консультациями не имею.
   — Я хочу сбежать с них. Нет настроения… Лицо Флетчер напряглось.
   — Вы пойдете на них, и прямо сейчас! — Она повернулась к своему ассистенту. — Джерри, проводи лейтенанта Маккарти вниз и проследи, чтобы он попал куда следует.
   Я помнил Джерри Ларсона еще по Денверу. Сейчас он немного похудел и подстригся, приобретя более интеллигентный вид.
   Мы спустились на три лестничных марша (пешком было быстрее), миновали вольеры (четыре червя), прошли через отдел несистематизированных образцов и попали в оранжерею. Воздух в ней был приторно-сладким. За толстым стеклом росли рядами пурпурные и красные растения.
   — Видели такое создание? — Ларсон показал на бесформенный черный куст, в рост человека, с рваными волосатыми листьями, напоминающий кучу грязного белья. — Он может передвигаться, правда очень медленно. Мы называем его волочащимся кустом. Питается падалью. Не думаю, что он опасен, но на всякий случай мы его изолировали.
   — А это что?
   Я указал на противоположную сторону. На полках над столом стояли яркожелтые и красные цветы.
   — О! — воскликнул Ларсон. — Их мы назвали цветочной мандалой. Вам надо взглянуть поближе. Видите эти соцветия? Каждое состоит из сотен, а может, тысяч миниатюрных цветков.
   — Они великолепны!
   Даже сквозь стекло растения производили потрясающее впечатление. Соцветия в основном были розовыми, алыми и пурпурными, но среди них встречались мелкие желтые, оранжевые и белые пятнышки.
   — Вот здесь лучше видно. — Ларсон показал на небольшую ветку, прижатую к стеклу.
   Мельчайшие лепестки образовывали маленькие цветки неповторимо яркого цвета. Те, что побледнее, располагались в центре, более сочные — ближе к краям.
   Мелкие соцветия, увеличиваясь в размерах, собирались вокруг центрального, самого крупного.
   — Теперь понятно, почему вы его так назвали, — сказал я с улыбкой.
   Цветы были прекрасны. Соцветия, состоящие, в свою очередь, из других соцветий, складывались в удивительную по красоте мандалу. Можно было даже проследить узор.
   — Какого размера они достигают? Ларсон пожал плечами.
   — Не знаю. У нас нет места, чтобы дать им возможность разрастись. Одно скажу: пчел они положительно сводят с ума.
   — В этом их главная опасность?
   — Пока неизвестно. Мы продолжаем наблюдать. Правда, они великолепны?
   — Безусловно.
   — Вам надо их понюхать. Их запах напоминает сразу обо всех хороших вещах на свете: жимолости, свежем хлебе, новеньком автомобиле — и для каждого они пахнут по-своему.
   Вслед за Ларсоном я прошел через два тамбура с двойными дверями из ботанического отдела в зоологический. Мы попали в просторный ангар, забитый клетками и террариумами. В воздухе стояли специфические запахи, но ни один из них я не узнал.
   — Мы обнаружили довольно интересную особенность мипов, — сказал Ларсон.
   — Мипы — это напоминающие ласок существа красно-коричневого цвета?
   — Нет, вы путаете их с зародышами червей. Мипы — розовые меховые комочки, похожие на мышей. Вот, смотрите: там зародыши червей.
   Я заглянул в большое стеклянное окно. Зародыши червей походили на маленьких безобидных хторран размером с крота, только не имели глаз, рук и были одеты в великолепные шубки из оранжевого пуха. В террариуме находились четыре особи.
   — Они закапываются, — пояснил Ларсон. — Питаются мелкими грызунами: крысами, мышами, бурундуками, кроликами и мипами. Сюда, пожалуйста. Вот и мипы.
   Он показал на ряд клеток.
   — Да, правильно. Мы видели несколько мипов на обтекателе вертушки. Довольно симпатичные. Что вам известно? Держу пари, что они плодятся как сумасшедшие, верно?
   Ларсон пожал плечами.
   — Пока не знаем. Я хотел показать вам вот что. Мы поместили трех в клетку с крольчихой и ее крольчатами. Мамаша тут же отказалась от своих детенышей и стала выкармливать мипов.
   — Шутите!
   — Какие тут шутки! То же самое повторилось с дюжиной других крольчих. Если крольчата были совсем маленькими, мипы пожирали их, но предпочитали просто сосать мать-крольчиху.
   Я подавил приступ тошноты.
   — Лучше бы вы этого не говорили.
   — О, самое плохое вы еще не слышали. Эти мипы высасывали крольчиху до смерти. Похоже, она не возражала, — добавил он мрачно, — и умирала счастливой.
   Из зверинца мы попали на склад и пошли мимо бесконечных мешков с разнообразными кормами для животных. Воздух здесь был чище.
   Я остановился.
   — Послушайте, я хочу извиниться, что поломал ваш план. Наверное, я был чересчур резок…
   — Хотите выслушать мои соображения насчет кроли-кособак? — спросил Ларсон, глядя мне в глаза. — Я считаю их мипами для людей. Они настолько очаровательны, что не умилиться невозможно. Когда их впервые покажут по телевизору, все дружно скажут: «Ах!» — особенно женщины — и сразу захотят иметь такого крольчонка дома. Держу пари, что любая женщина забудет собственного младенца, нянча кроликособаку. Завтра вы сами убедитесь, как ласковы эти зверьки…
   Я поспешил перебить:
   — Спасибо. Дальше я найду дорогу сам.
   — Идите вон туда, — показал Ларсон. — За стальными дверями вы увидите на полу красную полосу, ведущую в секретный отдел.
   — Секретный?
   — Да, изолированный блок, подвешенный на пружинах для защиты от землетрясений и полной автономности. Оттуда мы контролируем операции; там же хранятся все архивы. Проникнуть туда труднее, чем в пещеру Али-Бабы. Помещение оснащено независимой системой вентиляции и энергоснабжения, имеет полугодовой запас провольствия. Стены защищены шумовым экраном и непроницаемы для любых волн электромагнитного спектра, включая лазеры, мазеры, ксазеры, всех видов радиации и так далее. Ни внутрь, ни наружу никто не попадет без специального разрешения. Кстати, вам придется пройти обеззараживание.
   Я взглянул на Ларсона.
   — По-моему, для обычных консультаций это чересчур. Джерри пожал плечами.
   — Для уединения вы не найдете лучшего места во всем мире, — сказал он и отправился обратно.
   Я последовал инструкциям Ларсона. Миновал стальную дверь с контрольными сканерами, камеру обеззараживания, контрольный коридор, тройной воздухонепроницаемый тамбур, второй контрольный коридор и, наконец, просвечивающий турникет.
   Робот за конторкой указал мне на жилой отсек.
   — Комната номер четырнадцать, пожалуйста. Я вежливо постучался.
   — — Входите, открыто, — отозвался женский голос.
   Я толкнул дверь. Первое, что меня поразило, — запах сирени.
   А потом из кухни, смущенно улыбаясь, вышла полковник Тирелли в переднике.
   — Проходи, Джим.

 

   В. Какая разница между хторранином и Вьетнамом?

   О. Хторранин иногда отрыгивает добычу.

ВДОХНОВЕНИЕ

   Если все мы созданы по образу и подобию Божию, то каждый из нас становится ближе к Нему в объятиях другого человека.

Соломон Краткий

 
   — Я думаю, мне надо объясниться и попросить прощения, — начала она.
   — Я тоже так думаю, — буркнул я, по-прежнему стоя на пороге.
   — Ну, входи же, Джим, и закрой дверь.
   Я не сдвинулся с места, тогда Лиз обошла меня, сама захлопнула дверь, потом взяла меня за руку и повела в комнату.
   — Ох уж эти лейтенанты, — пробормотала она и показала на диван. — Садись и выслушай меня. — Лиз придвинула стул и села напротив. — Хочешь чего-нибудь выпить?
   Я покачал головой. Комната была обставлена шикарно. Ничто не говорило о том, что находится она на тридцатиметровой глубине.
   Лиз мягко произнесла:
   — Знаю, что вела себя отвратительно. Поверь, я ужасно переживаю, но была веская причина.
   — Да? И какая же? — поинтересовался я.
   — Дело в том… Нет, я не могу сказать. Могу только извиниться. — Она выжидающе посмотрела на меня. — Джим?
   Дурацкая ситуация.
   — Не знаю. У меня в голове все перепуталось.
   Я потер лицо ладонями, потом снова взглянул на Лиз. Нужные слова куда-то испарились.
   — Я… просто… Ты сумасшедшая, понимаешь? Она вздохнула и покорно кивнула.
   — Может быть. Но только так я могла сдержать его.
   — Что сдержать?
   Она горестно посмотрела на меня.
   — Мое обещание. Тебе.
   — Твое обещание?.. — Я шагнул и поднял ее со стула. — Черт побери, что здесь происходит?
   Она сжалась в моих руках, но на лице не было злости — один испуг. Неужели она испугалась меня? Неожиданно Лиз воскликнула:
   — За мной следили! За тобой тоже! Армейские службы. Это единственное место, где нам гарантировано уединение.
   Я в изумлении отпустил ее. Запах духов остался со мной.
   — Следили? Почему?
   Она беспомощно развела руками:
   — А почему нет?
   — Значит, небольшой спектакль наверху был предназначен не для меня? Так?
   — Мне очень жаль…
   — Ах, все-таки для меня?.. — Я почувствовал, как во мне закипает ярость. — Ничего не понимаю. За мной следили и раньше. Каждый на этой проклятой базе знает, как меня напоил Тед. Все давно сплетничают о нас с тобой. И какая разница, если кто-то увидит нас, или увидит запись, или какие-нибудь улики?
   — Ты не понимаешь. Для меня есть разница! — отрезала Лиз.
   — Почему же ты мне не сказала?
   — Не могла.
   — Почему? Неужели я такой кретин или бесчувственное бревно, что общаться со мной можно, только держа меня в неведении?
   — Знаешь, действительно трудно быть твоим другом, — парировала Лиз. — Порой ты невозможный зануда.
   — А ты самодовольная, толстозадая, непробиваемая, уродливая, рыжая Медуза Горгона, не способная удержать в руках даже пластиковый миксер! И ты желаешь лечь со мной в постель?
   — У меня задница не толстая, а желание было обоюдное.
   — Вот именно «было»! — завопил я.
   — Ладно, тогда… — Неожиданно она взволновалась до слез. Лизард плачет? — Может, ты все-таки согласишься, Джим? Ну, пожалуйста.
   — Ага, чтобы поутру проснуться и обнаружить, что ты снова превратилась в мегеру? К черту! Мне и так больно.
   — Джим. — Она сжала мои руки. Ее глаза были бездонными. — Я ужасно виновата и страшно жалею, что причинила тебе боль. Ты такой чувствительный. Прошу, поверь, если бы у меня существовала какая-нибудь иная возможность… Но только так я могла устроить нашу встречу.
   — Хотелось бы верить, — сказал я. — Правда, хотелось… — Я держал ее руки, они были теплые. — Но я… я просто не знаю.
   — Мне хотелось провести эту ночь с тобой, — прошептала Лиз. — Ради этого я пошла на все…
   — Я тоже хочу быть с тобой. — У меня сжало горло. — Мне просто нужно услышать, что ты этого хочешь.
   — Хочу. — Ее голос был очень нежным. — Поверь мне, я правда хочу.
   Она не лгала. Как я желал ее… Я наклонился и коснулся губами ее губ. Очень сладких. Прошла не одна вечность, когда мы, отодвинувшись, посмотрели друг на друга — легко и смущенно.
   — Значит, ты останешься на обед?
   — Гм… может быть. Смотря что подадут.
   — Солдатский паек и консервированную воду.
   — Вы обещали омара.
   — Послушайте, вы же знаете, как трудно было заказать этот номер…
   — Прошу прощения, но либо омар, либо ничего.
   — Ну… ладно.
   Она повела меня в столовую.
   Омар на столе был такой, что в живом виде мог бы до смерти напугать собак, кошек и маленьких детей. Рядом стояло ведерко с охлаждающейся бутылкой.
   ~ А вы, оказывается, довольно самоуверенны.
   Она пожала плечами.
   — Еще не наступил тот день, когда я не смогу уговорить лейтенанта…
   Я высвободил свою руку.
   — Кончай! Давай договоримся: сегодня ни слова о делах!
   Полковник армии Соединенных Штатов Лизард Ти-релли из Агентства Специальных Сил согласно кивнула. Она распустила длинные рыжие волосы, и они рассыпались по плечам.
   — Приступим, — предложила она.
   Обед прошел как в сказочном сне. Лиз была прекрасна. Я не сводил с нее глаз. Мы обменивались смущенными улыбками и нарочно беседовали на посторонние темы.
   — Я должен кое в чем признаться, — решился я.
   — В чем?
   — Я… ревновал тебя. Я думал, что ты и Дэнни Андерсон были… ну, понимаешь… любовниками.
   — Неужели? — Лиз рассмеялась. — Глупости: ведь Дэнни голубой.
   — Ты не шутишь? Может, поэтому Дьюк?.. Я прикусил язык.
   — Вполне возможно.
   — Черт возьми!
   Я недоверчиво покачал головой. Дэнни?..
   — Я тоже хочу признаться.
   — В чем?
   — Я тоже ревновала тебя к Флетчер. Вы проводили столько времени вместе.
   — Нет! — Да.
   — Но она… — Я пожал плечами. — Я никогда не думал о ней как о партнерше.
   — Я рада.
   Потом мы перешли в спальню, и я снова начал нервничать, сам не знаю почему.
   В ожидании Лиз меня одолевали мысли новобрачного. Прикрутив свет и музыку, я вернулся к постели, быстро разделся и, скользнув между простынями, стал ждать.
   После всего, что было…
   Она вышла из ванной в ночной рубашке, над которой пара тутовых шелкопрядов трудилась едва ли больше одного дня, да и то с перекурами. Она легла рядом, а я раздумывал, можно ли до нее дотронуться. Я так ждал этого момента!
   Я взглянул на Лиз. Она выжидательно посмотрела в ответ.
   — Может, проявишь инициативу? — поинтересовалась она. — Или начинать мне?
   — Э… — только и выдавил я. Все оказалось не так просто. — Ты такая красивая…
   Она погладила меня по щеке.
   — Больше не надо делать мне комплименты, Джим. Это у нас позади, — мягко сказала она. — Теперь — время любви.
   Я пробормотал:
   — Мне… Я знаю, что это звучит глупо, но ты слишком красивая. Я даже не знаю, смогу ли заниматься любовью с такой красавицей.
   Лиз готова была расхохотаться, но из жалости быстро справилась с собой.
   — Открою тебе один секрет, — сказала она. — Я самая обыкновенная. В ванной я посмотрелась в зеркало и сказала: «Фу, какая уродина». Правда. А потом я подумала: «Джим заслуживает лучшего. Значит, надо притвориться для него прекрасной». И видишь — ты поверил.
   — Ты слегка перестаралась, — заметил я. — Стыдно признаться, но я страшно боюсь.
   — Обманываешь, — обиделась Лиз.
   — Мне двадцать четыре года. Невинность я потерял в девятнадцать. С тех пор у меня было три девушки, нет, четыре, считая Теда. Вот и весь опыт. У меня никогда не было такой пронзительно прекрасной женщины, как ты. И еще, — добавил я, — никогда и никого я не хотел так сильно, как тебя.
   Она задумчиво посмотрела на меня.
   — Ты боишься, да?
   — Боюсь… разочаровать тебя…
   — Спасибо за честный ответ.
   Лиз положила руку мне на грудь. Это было как ожог, как удар током. Какоето время я не чувствовал ничего, кроме ее руки, нежных пальцев, ногтей. Спустя мгновение она мягко произнесла:
   — Послушай, любимый, это ведь не кинопроба. Никто не собирается оценивать твои таланты. Позволь мне на пару секунд стать твоей мамочкой и поведать кое о чем: необходимо вдохновение. У тебя оно есть?
   — С избытком, — ответил я. — Боюсь, как бы от него не полопались сосуды.
   — Хорошо. — Лиз легла на бок. — Это неверный путь, Джим — так ты можешь только все испортить. Но даже если так случится, я заранее прощаю тебе все.
   Я положил руку ей на грудь. Она была теплой, а моя ладонь — ледяной. Я боялся пошевелиться.
   — Я… э-э… так не могу. У меня такое чувство, словно я должен попросить разрешения.
   Она не рассмеялась; взяла мою руку и стала целовать пальцы, потом вздохнула и прошептала:
   — Любимый, расслабься. Забудь о сексе как о работе, которую ты должен сделать для другого человека, и начни думать о том, что ты должен разделить с другим человеком.
   — Я бы хотел этого, — признался я, — но у меня никогда не получалось.
   Лиз не осуждала меня, а просто слушала, сжав мою руку.
   — Послушай меня, дурачок. — В ее устах это звучало ласково. — Я расскажу все, что тебе нужно знать о сексе.
   — Кажется, у нас очень мало времени, — возразил я.
   — Не беспокойся. Это займет одну минуту.
   Она приподнялась на локте и прижала руку к моим губам. Ее пальцы были само совершенство. Я поцеловал их.
   — Единственное, чем ты действительно владеешь в этом мире, — твое тело, — начала она. — Им ты можешь поделиться.
   — Мне это никогда не приходило в голову, — сказал я.
   — Тише, малыш, я не договорила. Ты ведь не ляжешь в постель с человеком, тело которого тебе не нравится?
   Я кивнул.
   — С другой стороны, и с тобой никто не ляжет в постель, если твое тело ему безразлично. Секс осязаем. Если тебе нравится тело, мой дорогой, он есть, не нравится-и секса нет.
   — Да, мне нравится твое тело, — прошептал я и осторожно коснулся ее руки.
   — А мне — твое, — улыбнулась она в ответ.
   — Не может быть.
   — Какой же ты балбес. Милый, но все же балбес. Не следует думать о себе плохо. Разве ты не понимаешь, что это обижает того, кто собирается с тобой переспать? Значит, ты презираешь его вкус и относишься к нему потребительски. Понимаешь? Ты не получишь полного удовольствия от секса с кем бы то ни было до тех пор, пока не почувствуешь собственную красоту.
   — Мою красоту?… — просипел я и откашлялся. — Я… всегда считал, что каждый человек должен быть… честным.
   Лиз фыркнула.
   — Честность — крайняя степень высокомерия и самомнения. Она помогает замкнуться в себе, а это разъединяет людей. Если ты прекрасен — а ты прекрасен, — поделись своей красотой. Разве люди вокруг тебя не прекрасны?
   — Конечно. Но только я не прекрасен, как ты выразилась.
   Она села и посмотрела на меня в упор.
   — Кто сказал такую гадость? — Что?
   — Я спрашиваю, кто сказал такую гадость? Поверь мне, ты просто потрясающий.
   — Нет.
   — Да.
   — Мне неловко это слушать, — признался я. — Может, нам лучше заняться тем, для чего мы сюда пришли?..
   — Нет, не лучше. До тех пор, пока ты не согласишься со мной. Я считаю тебя прекрасным.
   Я отвел глаза. Лиз взяла меня за подбородок и повернула к себе:
   — Значит, тебе можно считать меня красивой, а мне нельзя считать тебя потрясающим?
   — Ноя не такой…
   — Я. Тебе. Говорю. Ты, Потрясающий. — Ее тон делал дальнейший спор невозможным.
   — Я слышу, — только и мог произнести я.
   — Да ну? Правда слышишь? Соглашайся с этим, глупенький. Я не сплю с замухрышками. Я выбрала тебя. Ты никогда не задумывался: почему?
   — Вероятно, у тебя плохо со зрением, — пошутил я. Она ударила меня по лицу. Довольно сильно.
   Когда я проморгался, то обнаружил, что Лиз лежит на мне и смотрит сверху вниз.
   — А теперь послушай очень внимательно, — сказала она. — Никогда больше не поступай так!
   — Как так?
   — Не оскорбляй мой вкус. Я умею выбирать любовников. Ты настолько увлекся самоуничижением, что даже не заметил, как я унижаюсь перед тобой. Ну, согласен или нет?
   Ее глаза были так близко, что казались бездной, в которую хотелось прыгнуть.
   Я решил было сказать еше кое-что, но растерялся. Хотел попросить ее о помощи, но не думал, что она сможет помочь. Ее пальцы вцепились в мои плечи, ноги обвились вокруг моих ног. Я испытывал невероятное желание — и боялся.
   Должно быть, Лиз поняла это по моим глазам.
   — Что-нибудь не так, да?
   — Я тебя недостоин, — сказал я.
   — Конечно нет, — согласилась она. — Я отдаюсь не за деньги. — Она вдруг замолчала и внимательно посмотрела на меня. — Да ты не умеешь наслаждаться сексом, верно?
   Я промолчал. Лиз права. Мне доводилось видеть, как смеются и играют другие пары, и я всегда удивлялся, как им это удается. Я же… словно прокаженный какой-то.
   — Ладно, сдаюсь, — вздохнула Лиз. — Делай, как привык.
   Неожиданно она перекатилась через меня и соскочила с кровати.
   — Куда ты?
   — Я сейчас.
   Она вернулась с флагом — пятьдесят две звезды, тринадцать полос. Я вспомнил, что рядом находится небольшой конференц-зал.
   Лиз забралась обратно в постель и начала устраиваться с преувеличенной тщательностью.
   — Я предлагаю следующее, — заявила она с серьезной миной. — Я закрою лицо флагом, — она надела его на голову как платок, — а ты сделаешь это ради любви к своей стране.
   — Что?
   Она не отвечала. Я стянул флаг с ее лица. Лиз улыбалась мне.
   — Я не знаю, что еще придумать, — сказала она и снова натянула флаг.
   — Ты спятила!
   — Ну и что? — Ее голос доносился из-под звезд и полос. — Разве ты не патриот? — Она сжала свои груди. — Представь себе, что это оплоты свободы!