Герролд Дэвид. День проклятия

   Флетчер дотронулась до пульта управления. Панель с головоломкой закрылась.
   — На решение задачи Крошка затратил двенадцать минут. Сейчас мы подготовили новую головоломку, которая займет у него около двух минут. Может, у кого-нибудь появились вопросы? Пожалуйста.
   Поднялся смуглый мужчина. В его речи слышался индейский акцент.
   — Я восхищен вашим поразительным исследованием, доктор Флетчер. Скажите, как размножаются черви?
   — Извините, но я не могу предложить вам даже гипотезу.
   — Доктор Флетчер, почему их называют червями? — спросил плотный румяный здоровяк. — Мне они больше напоминают гусениц. Клянусь, когда-то дома, в Амарильо, я снимал с розовых кустов гусениц и покрупнее.
   В зале послышался громкий смех. Доктор Флетчер тоже улыбнулась.
   — Впервые мы услышали о червях примерно за год до эпидемий. Вероятно, некоторые помнят — это произошло на севере Канады. Отряд скаутов путешествовал на лошадях. Одна девочка немного отстала от группы, чтобы подтянуть подпругу, и тут на лошадь напало какое-то чудовище. Друзья девочки услышали крики и повернули обратно. Они нашли ее на полпути. Девочка билась в истерике; ее никак не могли успокоить и добились только одного: чудовище напоминает гигантского темного червяка и все время хрипит: «Хтор-р-р! Хтор-р-р!»
   Руководитель группы и двое ребят, — добавила Флетчер, — вернулись на место происшествия и нашли наполовину съеденную лошадь, но червя не видели и ничего не слышали.. Королевская конная полиция тщательно прочесала окрестности Скалистых гор, но ничего не обнаружила. Естественно, средства массовой информации превратили все в шутку. Лето выдалось не богатым событиями, поэтому Гигантский Червь Скалистых гор не сходил с первых полос газет несколько дней. Конечно, когда разразились эпидемии, о нем забыли и не вспоминали до тех самых пор, пока не поняли, что это и ряд других происшествий — предвестники трагедии.
   Теперь всем известно, что черви покрыты довольно густым мехом, так что их название не совсем удачно. Но мы полагаем, что мех — лишь один из результатов адаптации хторран к земным условиям. Первые замеченные людьми существа были почти голыми и действительно смахивали на червей. Но, по нашим наблюдениям, в течение трех лет их мех становился все длиннее и гуще. Чем это вызвано, я не знаю. В действительности это даже не шерсть, а антенны. Все существо покрыто нервными волокнами. Прошу прошения за каламбур, но, возможно, теперь мы наблюдаем более чувствительных червей. Хотя — вы правы — они в самом деле больше походят на гусениц.
   Флетчер взглянула на дисплей.
   — Ну вот, головоломка готова.
   Крошка быстро занял место перед еще закрытой панелью. Похоже, его приучили к обязательной второй попытке.
   Панель открылась. В ящике сидел новый кролик. Крошка быстро придвинулся и начал щелкать рычажками и переключателями. Теперь его клешни двигались намного увереннее, чем в первый раз.
   Прозвенел звонок. Ящик открылся.
   По аудитории пронесся вздох.
   — Сорок три секунды, — сухо констатировала доктор Флетчер.
   Тем временем Крошка с тошнотворным чавканьем пожирал кролика. Я сразу же вспомнил камеру для корм ления червей в Денвере. И собак. И людей, которым нравилось это зрелище.
   Доктор Флетчер подождала, пока Крошка насытится, потом нажала на клавишу, открыв ход в его клетку. Червь послушно заполз туда.
   — Крошка оказался на удивление общительным и понимает, что такое дисциплина.
   Флетчер убедилась, что червь освободил проход, закрыла клетку и опустила занавес. Затем повернулась к аудитории.
   — Как мне кажется, вы получили достаточно исчерпывающий ответ на вопрос, насколько умен червь. Короче говоря, очень умен. К тому же, как вы видели, он поразительно быстро обучается. Наши эксперименты со второй особью доказывают, что поведение Крошки отнюдь не исключение из правил. Второй червь даже сообразительнее. Надеемся, что и другие особи, попав к нам, продемонстрируют те же способности.
   В следующий понедельник мы приступаем к новой серии экспериментов, преследующих совершенно иную цель. Мы хотим выяснить, способны ли черви вырабатывать отвлеченные понятия. Концептуализация — ключ к общению. Если черви могут мыслить концептуально, то контакт с ними возможен. Хочу только предостеречь вас от смешивания способности к концептуализации с разумом. Даже собаке свойственны отвлеченные понятия — Павлов доказал это. И наверное, никто из вас не будет спорить, что собакам доступно общение на зачаточном уровне. Когда я говорю об общении с червями, я подразумеваю именно это — на уровне собаки. Речь идет о дрессировке.
   Но здесь возникает другая проблема: как добиться того, чтобы червь захотел вступить в контакт? Иными словами, как его приручить? Ваши соображения по этому поводу будут приняты с благодарностью. — Флетчер посмотрела на часы. — Обсуждение доклада в 15.00. Председатель — доктор Ларсон. Благодарю за внимание. Я еле добежал до мужского туалета — меня вырвало.

 

   В. Как хторране называют Голливуд?

   О. Завтрак.

   В. А Беверли-Хиллз?

   О. Плотный завтрак.

   В. Что хторранин добавит к плотному завтраку?

   О. Рогалик со сливочным сыром и Новую Шотландию.

CТAДО

   Вселенная полна неожиданностей — в основном неприятных.

Соломон Краткий

 
   Я нашел доктора Флетчер в ее кабинете. Услышав, что кто-то вошел, она оторвалась от компьютера.
   — А, это вы, Маккарти. Спасибо, что не заснули на утреннем докладе. Хорошо себя чувствуете?
   Все-таки заметила.
   — Нормально, — отмахнулся я. — Просто небольшое расстройство желудка.
   Она хмыкнула.
   — Это случается со многими, когда они видят червяка за обедом.
   Я пропустил колкость мимо ушей.
   — У меня вопрос.
   — Ответ будет: «Не знаю». Какой вопрос? Она посмотрела на часы.
   — Вчера днем мы пустили газ в гнездо. Червей там было четверо, и они сплелись в кольцо.
   Флетчер кивнула.
   — Видеозапись поступила вчера вечером.
   — Значит, вы видели? Каждый раз, когда мы отрывали очередного червя, он вел себя так, словно мы резали по живому.
   Флетчер нахмурилась, поджав губы. Потом отъехала в кресле от терминала и развернулась в мою сторону.
   — Расскажите подробнее, как это выглядело.
   — Казалось… они корчились от боли. И жутко кричали. А двое даже открыли глаза. На них было жалко смотреть.
   — Еще бы. Что это, по-вашему?
   — Как раз об этом я и хотел спросить.
   — Сначала я хочу выслушать ваши впечатления.
   — Ну… — Я замялся. — Они извивались так, что невольно возникла мысль о дождевых червяках, перерезанных лопатой. Только в гнезде был один гигантский червь, разрезанный на четыре части.
   — М-м, интересно, — уклончиво протянула Флетчер.
   — Что вы думаете об этом? Она покачала головой.
   — Не знаю. Любой из наших специалистов в первую очередь связал бы это с половой функцией. Допустим, они спаривались. Тогда понятно, почему хторры реагировали так бурно. Как бы вы сами отнеслись к тому, что вам помешали?
   Я вытаращил глаза.
   — Разве у них четыре пола? Флетчер рассмеялась.
   — Едва ли. По крайней мере, из их генома это не следует. Пока что все пробы тканей, которые мы исследовали, — настоящий кошмар для генетиков. Мы не знали, что искать, но все-таки сумели идентифицировать хромосомные структуры. И они, похоже, присущи всем особям. У них нет ни X, ни У-хромосом, ни их аналогов. Судя по всему, у червей только один пол. Это очень удобно, так как шансы найти партнера удваиваются. Но… скучно. Хотя, конечно, хторране могут думать иначе.
   — Но тогда возникает другой вопрос. Она снова взглянула на часы.
   — Только покороче, пожалуйста.
   — Я вас задерживаю?
   — Вроде того. Мне надо в Сан-Франциско.
   — Что? Я думал, город закрыт.
   — Для большинства.
   — Вот как?
   — Я член Консультативного Совета, — пояснила Флетчер.
   — Вот как? — растерянно повторил я. Флетчер окинула меня задумчивым взглядом.
   — Кто-то из родственников? Мать? Нет, отец. Я не ошиблась?
   — Отец. — Я кивнул. — Мы так и не получили никаких вестей, ни дурных, ни хороших. Я… э… понимаю, что это глупо…
   — Нет, не глупо.
   — Но мой отец… Он так любил жизнь. Я просто не представляю его мертвым.
   — Вы думаете, он до сих пор жив и находится где-нибудь в городе?
   — Мне… просто хотелось бы убедиться самому. Вот и все.
   — Вы просто хотели бы попасть туда и увидеть все своими глазами. Надеетесь разыскать отца, верно? — Она в упор посмотрела на меня зелеными глазами. Ее чересчур прямолинейные манеры обескураживали.
   Я пожал плечами:
   — Пусть будет так.
   — Не вы первый, лейтенант. Каждый раз я сталкиваюсь с одним и тем же: люди не хотят верить, пока не убедятся лично. Ну ладно, возьму вас.
   — А?
   — Вы же хотите попасть в Сан-Франциско? — Она придвинулась к терминалу и застучала клавишами. — Сейчас я оформлю пропуск. Маккарти… Джеймс Эдвард. Лейтенант… — Она нахмурилась, глядя на экран. — Где вы получили «Пурпурное сердце»^[3]?
   — В Денвере. Помните?
   — Ах, это.
   — Эй, — запротестовал я. — Что за тон? У меня остались шрамы. И колено болит! А главное, все произошло на следующий день после того, как я получил звание. Так что все по закону.
   Она фыркнула.
   — Тогда вы испортили отличный экземпляр червя.
   — Но ведь он выжил!
   — Еле-еле… — уточнила Флетчер. — Вы когда-нибудь имели дело с ранеными червями?
   — Тысячу раз.
   — Это разные вещи. Там были нормальные черви. — Ее пальцы бегали по клавишам. — Ого! — Она замерла. — Любопытно.
   — Что?
   — Да так… Я такое уже встречала: ваше личное дело частично засекречено.
   Она продолжила работу.
   — Да, верно. — Я догадывался, что это касалось дяди Аиры. Полковника Аиры Уоллакстейна, ныне, увы, покойного. Но объяснять ничего не стал.
   — Все в порядке, — сказала Флетчер. — Вы допущены под мою ответственность. Не стоит напоминать, что и вести себя вы должны подобающе. Договорились?
   — Конечно.
   — Отлично. Мы еще сделаем из вас человека.
   Она стянула халат, бросила его в корзину для прачечной и осталась в темно-коричневом комбинезоне, великолепно подчеркивающем цвет ее волос. Я только не понял, сама ли она проявила такой вкус или это заслуга формы.
   Я пошел за Флетчер к лифту. Она вставила контрольную карточку в сканер. Прозвенел звонок, и двери лифта разъехались. Кабина пошла вниз. На какой этаж — я не знал, потому что цифры не высвечивались.
   Флетчер пришлось предъявить карточку дважды, прежде чем мы очутились на эстакаде, ведущей в просторный гараж.
   — Вон моя машина.
   Она указала на один из вездеходов. Как она ее узнала, непонятно. По мне, все они одинаковы. Флетчер села в кресло водителя, я устроился рядом.
   — Почему здесь такие строгости? Флетчер покачала головой.
   — Думаю, из-за политики. Наверняка это как-то связано с Альянсом стран четвертого мира. Мы не можем допустить утечку информации до тех пор, пока они не откроют границы для наших инспекционных групп. Хотя, по-моему, мы сами себе ставим подножку. — Она отпустила тормоза и направила джип к выходу. Когда мы миновали последний контрольный пункт, она, понизив голос, добавила: — Все здесь стали чересчур… осторожными. Сейчас. Агентство и дальше готово сотрудничать с армией, особенно со Спецсилами, но подчас это утомляет. Как будто всех нас заперли в большом сейфе с надписью «Совершенно секретно».
   Я задумался. К моей чести, она была на удивление искренна со мной. Мой ответ был осторожен.
   — Конечно, как ученый вы правы. Мы должны обмениваться информацией, а не скрывать ее.
   Флетчер как будто согласилась.
   — Это все из-за доктора Зимф. Она начала свою карьеру с закрытой темы по биовойнам и всю жизнь проработала в обстановке секретности. Видимо, она и сейчас считает, что эти игры необходимы. Но знали бы вы, как это мешает работе! — И неожиданно раздраженно добавила: — Порой мне кажется, что она ни перед чем не остановится. Я ее боюсь.
   Доктор Зимф была председателем Экологического агентства. Я удивленно посмотрел на Флетчер.
   — А мне казалось, вы ею восхищаетесь.
   — Так было, пока она не превратилась в политиканшу. Мне она больше импонировала как ученый.
   Я в замешательстве промолчал. Впервые я увидел доктора Зимф в Денвере и был покорен. Поэтому не хотелось слушать о ней такое.
   Дорога повернула на запад, потом на северо-запад. Слева от нас металлом сверкал залив Сан-Франциско. Солнечные блики на поверхности воды вспыхивали разноцветными искрами.
   — Чудной цвет, — заметил я.
   — Залив заражен слизнями, — сухо ответила Флетчер. — Пришлось залить его нефтью и поджечь. Экосистема до сих пор не восстановилась.
   — Вот оно что.
   — Мы постоянно следим, не появятся ли слизни опять. По-видимому, они уничтожены под корень, но это лишь маленькая победа.
   — М — м… Помните, мы говорили о том черве из Денве — ра и вы отметили его ненормальность? Поясните.
   — А вы останетесь нормальным, если вас так изуродуют? Вы отстрелили ему глаза, всмятку разбили жевательный аппарат, сломали обе руки. Все это не способствует полноценному мироощущению. Ко всему прочему, у него облезла шерсть, и бедняга потерял всякое ощущение реальности.
   — Облезла шерсть?
   — Представьте себе. Отчет изъяли, и вы не могли его видеть. И в довершение всех напастей бедная тварь не могла принимать пищу — ее тошнило. Мы решили, что он подхватил какую-нибудь инфекцию, и стали вводить ему герромицин. Тогда его мех начал отваливаться кусками. Отвратительное зрелище: он действительно напоминал розового облезлого червяка, только гигантских размеров.
   — Вылез весь мех?
   Флетчер отрицательно покачала головой.
   — Нет, только светлые волоски. Вы же знаете, что мех — это нервные волокна. Позже мы разобрались, что произошло. Герромицин способен повреждать нервные ткани и у людей. По всей видимости, розовые щетинки наиболее чувствительны. Как бы то ни было, после этого интеллект гастропода стал не выше, чем у обычного земляного червя. Он просто лежал, дергаясь и извиваясь. — Она снова покачала головой, вспоминая. — От его вида тошнило.
   — Почему мы не получили отчет? Ведь это могло стать новым оружием!
   Флетчер вздохнула и процитировала:
   — «Информация о способах борьбы или защиты от хторранского вторжения не должна быть доступной для любой недружественной нации или ее представителей». Это наша политика, и она будет такой до тех пор, пока Альянс не подпишет Объединенный Договор.
   — Но это глупо.
   — С точки зрения политиков — нет. Когда черви или что-либо иное станут для стран четвертого мира проблемой, с которой они не справятся самостоятельно, тогда подпись на бумажке может показаться им не слишком высокой платой за выживание. Вы удивлены?
   — Вы с этим согласны? Флетчер покачала головой.
   — Нет, но моту понять. Объединенные Силы проводят политику на грани войны. А что остается делать нам? Почитайте историю: требуется по меньшей мере двадцать лет, чтобы изжить синдром поражения. Есть люди, которые от всей души желают червям сожрать весь четвертый мир.
   — А вторжение тем временем ширится?..
   — Правильно. Некоторые не видят дальше собственного носа. Но как бы то ни было, — добавила Флетчер, — герромицин нельзя использовать как оружие.
   — Почему?
   — Вам не понравились бы его побочные эффекты. У червя спустя две-три недели мех начал восстанавливаться, но отрастали в основном красные, пурпурные и черные щетинки. Чем больше темнел мех, тем агрессивнее становился хторр, У него явно менялось мироощущение. В конце концов он стал таким буйным, что его пришлось умертвить. Мы боялись, что не справимся. — Она прищелкнула языком. — Вы, наверное, считаете червей злобными тварями? Накормите парочку герромицином — и увидите, что получится.
   Я промолчал. Слишком многое требовалось обдумать. Я и раньше знал, что мех — разновидность рецепторов. На этом было основано действие нашего газа. Но почему поведение червя зависит от цвета нервных волокон?
   — Кто-нибудь занимается «шкурой» червей? Флетчер помотала головой.
   — Было бы здорово, но мы и так слишком разбрасываемся. Сейчас поставлено около пятнадцати проблем, которыми надо заняться в первую очередь.
   — По-моему, это насущнее, если вы собираетесь их приручать.
   — М-м-да, — согласилась Флетчер. — Вот почему мы так ищем альбиноса.
   Тем временем джип снизил скорость у моста через Ок-лендскую бухту. Флетчер предъявила карточку сканеру, и заграждение разъехалось, пропуская нас. Над пустыми ящиками для дорожного сбора висела огромная предупреждающая надпись:
   ПО ПРИКАЗУ ВОЕННОГО ГУБЕРНАТОРА КАЛИФОРНИИ САН-ФРАНЦИСКО ОБЪЯВЛЕН ЗАПРЕТНОЙ ЗОНОЙ. НАРУШИТЕЛИ НЕСУТ ЛИЧНУЮ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ ЗА ПОСЛЕДСТВИЯ.
   — Вдохновляющее напутствие, — заметил я.
   — Весьма полезное, — парировала Флетчер.
   — Почему?
   — Я же говорила, что вхожу в Консультативный Совет. Сегодня Сан-Франциско пригоден только для политических игр.
   — Простите?
   — Это еще одна блестящая идея Агентства. Сан-Франциско мог бы стать отличным островком безопасности — он окружен морем с трех сторон. Но, к сожалению, там очень много руин, которые требуют расчистки, а у нас чересчур много воинствующих ретроградов, готовых грудью заслонить каждый телеграфный столб. Вот губернатор и запретил им появляться там. Мне ежемесячно платят три тысячи — только бы я клялась и божилась, что город по-прежнему остается эпидемическим очагом.
   — Разве это не так?
   — По правде говоря… так.
   Мы перевалили середину моста, и перед нами открылся город, точнее, его останки. Панорама была жутковатой. От Сан-Франциско остался только скелет, все остальное сгорело. Сломанным зубом торчал Транс-Америка-Тауэр, Койт-Тауэр уцелел, но почернел от копоти. Многих зданий я просто не нашел — на их месте лежали развалины и груды кирпичей.
   — О Боже…
   — Я вас понимаю, — кивнула Флетчер. У меня перехватило дыхание.
   — Я видел видеозаписи. Но… даже не представлял… как это страшно.
   — Все реагируют так, по крайней мере в первый раз. У меня до сих пор сжимается горло, когда я еду по мосту.
   — Там… ничего не осталось.
   — Над городом прошел огненный шквал. Эти слова объяснили все.
   Флетчер повернула запор рулевого колеса, выдвинула его в рабочее положение и сама повела джип. Автопилот хорош на гладкой дороге, среди развалин он может растеряться. Мы съезжали с моста в зловещей тишине.
   — Вы помните Сити-Холл? — спросила Флетчер.
   — Да. Перед ним еще была площадь.
   — Площадь по-прежнему на месте. Только от Сити-Холла мало что осталось.
   Она лавировала по ущелью из стали и кирпича — бывшей Маркет-стрит. Здесь выгорело все, что могло гореть, а некоторые дома буквально расплавились от жара. Я заметил табличку «Управление Сан-Франциско по делам колдовства» и подумал, что едва ли во всей Калифорнии сохранился хоть один колдун.
   Тогда мы думали, что эпидемии закончились. Мы спустились с гор, вылезли из своих щелей. Мы считали, что у нас есть вакцины. Правительство убеждало в их надежности. Словом, имелись все основания вернуться.
   Но болезни не закончились, прививки помогали только в редких случаях, и города по-прежнему таили опасность. Эпидемии разразились с новой, не виданной дотоле силой. Началась паника. Вспыхнули пожары, превращаясь в огненный смерч. Когда он прошел, Сан-Франциско не стало. Казалось, мы ехали по кладбищу.
   — Вы говорили, что здесь работали военные, — сказал я.
   — Большая часть работ по-прежнему ведется за пределами зоны, — ответила Флетчер. — Многое делают роботы. — Неожиданно она махнула рукой: — Смотрите…
   — Что там?
   И тут я увидел. Притормозив, Флетчер указывала на зомби.
   Кроме рваного одеяла, заменяющего пончо, на нем ничего не было. Изможденный, словно живые мощи, он выглядел столетним старцем: сероватая кожа, белые волосы, свисающие на плечи сальными прядями. Определить его истинный возраст было невозможно.
   Казалось, его мимикой кто-то управляет: на удивление пустой взгляд, а выражение лица меняется с невероятной быстротой. Рот безостановочно жевал, по подбородку тонкой струйкой текла слюна. Как дебильный ребенок, он то высовывал, то втягивал почерневший язык; щеки надувались и опадали. Он напоминал рыбу в аквариуме.
   Зомби обернулся и посмотрел на нас. На минуту показалось, что тот, кто жил раньше в этой телесной оболочке, изо всех сил пытается воскреснуть. Выражение лица на секунду стало осмысленным, ресницы удивленно дрогнули — и опять глаза стали пустыми. Казалось, он пытается зацепиться за что-то взглядом. К тому же зомби как будто потерял равновесие. Он схватился за передок джипа и уставился на нас сквозь стекло, покачиваясь из стороны в сторону и переводя глаза с Флетчер на меня. Изучая нас, он поморгал. Лицо его недоуменно сморщилось.
   — По-моему, он пытается вспомнить нас, но не может, — шепнул я.
   Флетчер кивнула.
   — Отказала память. Прошлого для них нет. — Что?
   — Для зомби существует только то, что они видят в данный момент.
   Словно подтверждая ее слова, недоумение на лице зомби сменилось гримасой боли. Казалось, он готов расплакаться, но забыл, как это делается. Он протянул дрожащие пальцы к Флетчер, потом ко мне. И тут же переключился на собственную руку, похожую на серую клешню, изучая ее, словно увидел впервые. Он уже забыл о нас и недоуменно моргал. Его рука упала, он повернулся и бесцельно побрел прочь, снова превратившись в неодушевленное создание. Он ковылял куда-то на запад.
   Мне и раньше доводилось видеть их. Так ведут себя раненые, когда от отчаяния опускаются. Стоит им перейти рубеж — и обратной дороги нет.
   Флетчер покосилась на меня, словно хотела возразить, но вместо ответа тронула машину с места.
   На Маркет-стрит нам то и дело попадались зомби, все, как один, тощие и грязные, бредущие на запад, одетые в какое-то тряпье, а то и вовсе без ничего. Их движения были нескоординированными, отрывистыми, сюрреалистическими. Если бы не бессмысленное выражение на лицах, это напоминало бы исход заключенных из Освенцима, Бельзена или Бухенвальда. Но у узников концлагерей, по крайней мере, в глазах что-то теплилось — пусть даже только страх и безнадежность. В зомби не ощущалось и этого.
   Они были… отрешенными. От всего на свете и даже от самих себя. Странное зрелище: взгляд быстро перебегает с предмета на предмет, ни на чем не останавливаясь, лица решительно ничего не выражают, конечности дергаются.
   Флетчер притормозила, чтобы объехать кучу камней. По большей части зомби не обращали на нас внимания. Грязное существо, мужчина это или женщина — разобрать невозможно, — ковыляло рядом с машиной. Оно провело рукой по капоту; лицо его стало почти счастливым.
   — Он выглядит так, словно накачался наркотиками, — заметил я.
   Флетчер кивнула. Она славировала между двумя горами кирпичей и повернула на боковую улицу. В развалинах на левой стороне я узнал Брукс-Холл. Вместо афиши на нем была надпись: «Святой Франциск снова терпит мучения». Кто мог оставить здесь такое послание?
   Мы выехали на широкое грязное поле. В противоположном его конце неясно вырисовывались руины, напоминавшие разрушенный замок, — все, что осталось от Сити-Холла. Еще угадывались широкие каменные ступени, а то, что когда-то было великолепной площадью, превратилось в пустырь, заваленный бетонными глыбами. Здесь больше ничего не росло.
   — Что дальше? — спросил я.
   — Выйдем и немного прогуляемся. — Что?
   — Не бойтесь, это безопасно.
   Флетчер похлопала меня по руке и вылезла из машины. Оставалось только следовать ее примеру.
   Площадь запрудили… люди.
   Они выглядели не так изможденно, как те, которых мы видели на Маркетстрит. Тоже зомби? Не совсем. В основном молодежь от двадцати до тридцати лет. Встречались и подростки, но детей и стариков почти не было.
   В большинстве своем обнаженные или самым невероятным образом одетые, одежды своей они словно не замечали. Казалось, кто-то посторонний натянул на них случайные вещи или они сами нацепили то, что попалось под руку. Одежда их не грела, не соответствовала нормам приличия.
   — Ну и что? — обернулся я к Флетчер. — Такое я видел и раньше. Это — спятившие раненые.
   — Разве? — усмехнулась она.
   — Ну конечно… — Я заговорил, но, взглянув на нее, осекся. — Что-то другое?
   — Попробуйте выяснить, попробуйте поговорить с ними.
   Я посмотрел на нее как на ненормальную. Поговорить с ними?
   — Это совершенно безопасно, — заверила Флетчер.
   Я окинул взглядом толкущиеся на площади фигуры. Они двигались без цели, но походка была нормальной.
   Я остановил выбор на молодом парне лет шестнадцати, а может, и двадцати пяти — поручиться не могу. Длинные темные волосы свисали ниже плеч, а весь его наряд состоял из старой серой рубашки. У него были большие карие глаза и привлекательная внешность.
   Подойдя, я дотронулся до его плеча. Он тут же повернулся с выражением, отдаленно напоминающим ожидание. Его глаза казались бездонными. Юноша недоуменно изучал мое лицо и, видимо не найдя в нем ничего интересного, собрался было уже отвернуться.