Гейдж Паулина. Искушение фараона

   – Какой титул получит госпожа? – официальным тоном спросил он, держа наготове перо.
   – После подписания этого договора она, разумеется, сразу станет царевной, – сказал Хаэмуас, едва узнавая звук собственного голоса, – но в моем доме она займет положение Второй жены. В договоре следует особо подчеркнуть, что титул Старшей жены и верховной царевны остается за Нубнофрет.
   Пенбу продолжал писать.
   – Известно ли что-нибудь о ее имуществе, царевич? – спросил он через некоторое время. – Следует ли особо указать в договоре, что ты сохраняешь за собой право распоряжаться ее имуществом или какой-либо его частью?
   Нет. – Этот разговор оказался труднее, чем Хаэмуас предполагал вначале. Одолеваемый чувством вины и некими безотчетными опасениями, он сделался раздражительным. Но он уже так долго находился под действием этих двух негативных эмоций, что научился не обращать на них внимания. Еще его не покидало чувство, что все происходящее с ним сейчас не более чем плод неких хрупких, недолговечных иллюзий. – О ее состоянии мне ничего не известно, за исключением того, что она обладает некоторой личной собственностью. Имение ее покойного мужа унаследовано Хармином. И у меня нет ни малейшего желания вникать в ее дела.
   – Очень хорошо. – Пенбу опустил голову, глядя в свои записи. – А что насчет ее сына? Получит ли он свою долю наследства наравне с Гори и Шеритрой в случае твоей смерти?
   – Нет. – Ответ Хаэмуаса прозвучал кратко и резко, и он мог поклясться, что на лице писца промелькнуло мгновенное выражение облегчения. – От меня Хармину ничего не нужно. Также и титул царевича он получит лишь в том случае, если возьмет в жены Шеритру. Он сам должен это понимать, Пенбу.
   – Разумеется, – промурлыкал Пенбу, старательно записывая замечания своего господина. – Каково будет положение твоих потомков, которые, возможно, родятся в этом браке?
   Внутри у Хаэмуаса все сжалось.
   – Если Табуба подарит мне наследников, они по праву разделят мое богатство наравне с Гори и Шеритрой. Пенбу, составь все параграфы как полагается. Мой долг – содержать Табубу, проявлять к ней доброту и уважение и исполнять все обязанности, которые положены мужу. Предвосхищая возможный вопрос, скажу, что имя ее брата вообще не должно упоминаться в этом договоре. Он ни имеет к моим планам никакого отношения.
   Аккуратно положив перо на дощечку, Пенбу впервые за все это время взглянул своему господину в глаза.
   – Ты, конечно же, помнишь, царевич, что, будучи членом царской фамилии, ты при выборе жены обязан получить одобрение фараона, – напомнил он Хаэмуасу, глядя на него бесстрастным взглядом и чопорно поджав губы. – Если окажется, что эта госпожа недостаточно благородного происхождения, а ты не захочешь отказаться от своих матримониальных намерений, фараон может вычеркнуть твое имя из перечня царевичей крови, претендующих на царский трон.
   Напомнить Хаэмуасу об этом входило в прямые обязанности Пенбу, и все же его замечание рассердило царевича. «А мне все равно, – раздраженно думал он. – Я не откажусь от этой женщины, чего бы мне это ни стоило, не исключая и недовольства отца».
   – Если я не буду претендовать на престол, это доставит огромную радость Меренптаху, – сказал он с усмешкой. – Что же касается благородства происхождения моей будущей супруги, то я поручаю тебе самому отправиться в Коптос и проверить правомерность ее утверждений. Следует добавить еще один параграф в договор, где говорилось бы, что он обретает силу с момента подписания, но при соблюдении одного непременного условия – подтверждения ее благородного происхождения. Таким образом, я защищаю себя от любого давления в случае, если окажется, что она мне солгала, или если отец не даст мне разрешения на этот брак.
   Пенбу чуть улыбнулся.
   – В Коптос, – со смирением проговорил он. – В Коптос – летом.
   Хаэмуас поднялся.
   – Да, это не очень приятное поручение, я понимаю, – сказал он, – но никому, кроме тебя, я не могу доверить этого задания, друг мой. Завтра договор должен быть готов, Пенбу, и еще вот что… – Писец поднял на него выжидательный взгляд, и последовала небольшая пауза. Хаэмуас, сохраняя внешнее спокойствие, никак не мог собраться с силами, чтобы произнести вслух следующие слова: – Нубнофрет об этом пока ничего не знает. Так же как Гори и Шеритра. Поэтому ты должен соблюдать конфиденциальность. В Коптос ты отправляешься завтра.
   Пенбу кивнул, поднялся с места и со многими поклонами вышел, а Хаэмуас остался сидеть, не в силах побороть ощущения, что совершил нечто постыдное. «Меня не интересует, что думает о моих делах слуга, – уверял он себя. – Ведь он не что иное, как средство, инструмент у меня в руках». Но Пенбу многие годы служил у Хаэмуаса, и царевич неоднократно обращался к нему за советом. И теперь он едва сдерживался, чтобы не поинтересоваться, каково личное мнение Пенбу. И в то же время не хотел ничего слышать.
 
   И вот он сидел, истомленный жарой, глядя на папирус, исписанный аккуратным, безупречным почерком Пенбу. Царевич прочитал договор и поставил под ним свою печать. Теперь дело лишь за тем, чтобы получить согласие Табубы.
   Рядом с договором перед ним лежал еще один свиток, при одном взгляде на который на Хаэмуаса накатывала волна отчаяния. В памяти во всех подробностях всплывали события той ночи, когда он, охваченный паникой, поспешил произнести защитное заклинание, охранительные чары которого сам же скоро и разрушил. «Не могу заниматься этими делами прямо сейчас, – уговаривал он себя, нервно барабаня пальцами по собственным заметкам, сделанным тогда же. – Пенбу уехал в Коптос, и пока его нет, я должен поговорить с Нубнофрет». – «Но какой смысл расстраивать ее заранее, пока не вернулся Пенбу и не привез результаты своих изысканий? – возразил другой голос. – В договоре имеется специальный пункт, освобождающий тебя от ответственности; поэтому покажи его Табубе, пусть она примет эти условия, потом дождись возвращения Пенбу и уже после этого иди к Нубнофрет. Торопиться некуда. Пока посвяти свои силы изучению этого древнего свитка, займись работой, которую так долго откладывал. Пригласи Сисенета, пусть все будет закончено, и тогда ты сможешь заняться другими делами. И когда Нубнофрет наконец примирится с мыслью, что Табуба на законных правах войдет в твой дом, открывающееся впереди будущее обещает быть прекрасным, насыщенным и упоительным, – раньше ты и мечтать о таком не мог. Сперва следует заняться древним свитком. Оставь свою трусость и принимайся за работу».
   Сделав над собой усилие, он отложил брачный договор в сторону и развернул древний свиток. Достал свои старые записи – тщетные попытки перевода. Подозвав слугу, замершего в углу кабинета, Хаэмуас приказал подать пива, тотчас же осознав, что это очередная попытка оттянуть время. И с недовольным выражением на лице царевич принялся за работу. «Завтра, – думал он, – я поеду навестить Шеритру, передам Табубе брачный договор и приглашу Сисенета помочь мне. Пора уже вернуться к реальной жизни». И все же решительный настрой не принес Хаэмуасу успокоения, не избавил его от ощущения зыбкости и обмана. Ему казалось, что несколько месяцев назад он по какой-то неведомой причине совершил некий поступок, повлекший непредсказуемые последствия, – все его существо, его личность, время, текущее для него, вдруг сделались раздвоенными, и одна его половина, по-прежнему твердо стоящая на ногах, наделенная живой плотью и кровью, ясностью разума, и теперь продолжает жить обычной жизнью, тогда как другая часть его существа, призрачная и неуловимая, повинуясь чьей-то таинственной воле, ступила на опасную тропу, и неизвестно еще, приведет ли эта тропа к счастливому воссоединению его распавшейся личности. Осознав во всей глубине ужас своего нынешнего положения, Хаэмуас вдруг почувствовал приступ сильнейшей дурноты, и едва он миновал, как царевич с глухим вздохом склонился над столом, погрузившись в загадочные записи – сокровища мертвеца.
   На следующее утро Хаэмуасу пришлось призвать на помощь все свое терпение, чтобы выслушать до конца донесения управляющего о том, как идут дела на полях и каково здоровье его скотины. Через два месяца начнется сбор урожая, и люди молились, чтобы этому важному труду не помешала какая-нибудь болезнь или зараза, часто поражающая колос. Но все шло хорошо, скотина Хаэмуаса жирела и процветала, высоко стоявшие колосья зеленели и наливались соком.
   Коротко поблагодарив управляющего за подробные сведения, Хаэмуас взял в руки письмо из царского дворца. Его матери стало хуже, и писец взял на себя смелость обратиться к Хаэмуасу с вопросом, сможет ли царевич сам приехать в Дельту, чтобы оказать матери врачебную помощь. От робких, смиренных слов, коими слуга излагал свою просьбу, Хаэмуаса бросило в жар. «Она знает, что смерть близка, – лихорадочно думал он. – Она знает, что я уже ничем не в силах ей помочь. И только ее слуги, эти безмозглые простофили, вбили себе в голову, что я, словно всемогущий чародей, способен одним мановением руки вернуть ее к жизни. Рядом с ней – любящий муж, несмотря на все свои слабости, великий фараон искренне любит свою супругу и уделяет ей достаточно внимания. Конечно же, у своего смертного одра ей скорее захочется видеть любимого мужа, нежели сына, так давно живущего вдалеке». Хаэмуас продиктовал краткое и сдержанное письмо, в котором извещал управляющего, что прибудет в Пи-Рамзес при первой же возможности, но пока дела не позволяют ему тронуться в путь, отмечая также, что лекари и чародеи при дворе фараона ничуть не меньше сведущи в своем искусстве, нежели он сам.
   Он получил также короткую записку от Амонмоза, главного блюстителя царского гарема в Мемфисе, сообщавшего, что лекарь, которого сам Хаэмуас поставил заботиться о здоровье женщин фараона, оказался несведущ в делах и его пришлось прогнать с должности. Не мог бы поэтому могущественный царевич предложить на его место кого-нибудь другого? «Только не сейчас, – думал Хаэмуас, охваченный злобным раздражением. – Завтра. Я займусь этим завтра».
   Направляясь в покои Нубнофрет, он столкнулся с Антефом. Набедренная повязка – его единственная одежда – была небрежно завязана на боку. Через плечо болтался колчан со стрелами, в руке юноша держал лук. Хаэмуас уже прошел мимо, потом вдруг остановился и повернулся к нему.
   – Ты собираешься тренироваться в стрельбе из лука? – спросил он. Антеф кивнул. Вид у него был угрюмый и несчастный. – Гори тоже будет с тобой?
   – Нет, царевич, – отозвался Антеф. – Сегодня я не встречал царевича Гори. Он встал поздно, а потом сразу ушел из дому. – Он избегал взгляда Хаэмуаса, а царевича вдруг охватило глубокое сочувствие к этому милому юноше и к его безысходной печали.
   – В последнее время ты нечасто видишь моего сына, так ведь? – мягко спросил он, и Антеф удрученно покачал головой. – Не знаешь ли ты, Антеф, что его тревожит? Ты, разумеется, не должен выдавать его тайн.
   – Я бы все рассказал тебе, царевич, если бы сам знал, – пылко проговорил Антеф, – но, кажется, Гори утратил свое былое доверие ко мне. Он ведет себя так, словно я в чем-то навредил ему, но, клянусь Сетом, я не могу понять, какую именно оплошность я совершил!
   – Вот и я не могу, – тихо сказал Хаэмуас. – Мне очень жаль, Антеф, прошу тебя, не сердись на него.
   – Я и не собираюсь, царевич! – Антеф слабо улыбнулся. – Надеюсь, он все-таки объяснит мне, что с ним происходит.
   Хаэмуас кивнул и направился дальше. Ему не хотелось глубоко задумываться о том, что стало причиной столь разительных и таинственных перемен в поведении Гори, он предпочитал положиться на привычный, всегда свойственный сыну здравый смысл, надеясь, что в конце концов разум возобладает и нужды вмешиваться не будет.
   Когда доложили о приходе Хаэмуаса, Нубнофрет стояла посреди своей спальни, уперев руки в бока, а вокруг высились сваленные в беспорядке груды ее нарядов. Вернуро с помощью двух служанок перебирала сверкающие золотом и расшитые каменьями одежды, а у ног своей госпожи сидел измученный писец, он что-то торопливо записывал.
   – Это платье отложите в сторону, – командовала Нубнофрет, – его можно переделать для Шеритры. А вон на тех двух видны потертости, так что их придется распороть. А жаль. – Она улыбнулась, оборачиваясь к Хаэмуасу и подставляя щеку для поцелуя. – Я их так любила. Милый брат, я собираюсь заказать себе новый гардероб. Изо льна, собранного в прошлом году, получилось великолепное полотно, и я оставила себе приличную долю.
   – Значит, ты весь день сегодня будешь занята? – спросил Хаэмуас, охваченный надеждой.
   Она сделала шутливо-печальное лицо.
   – Да. Скоро приезжает портной. А почему ты спрашиваешь?
   – Я хочу поехать навестить Шеритру, – осторожно начал он, – а также, воспользовавшись случаем, я хочу пригласить сюда Сисенета, чтобы он взглянул на свиток. Я подумал, возможно, ты тоже захочешь навестить дочь, а заодно и пообщаться с Табубой.
   Он приложил огромные усилия, чтобы голос звучал уверенно и твердо, но все же Нубнофрет бросила на мужа любопытный взгляд.
   – Шеритра уехала всего три дня назад, – заметила она, – а к Сисенету ты мог бы вполне послать гонца. В последнее время ты вовсе не уделяешь внимания своим больным, Хаэмуас, и хотя Пенбу исправно исполняет свой долг и не выдает секретов, я уверена, что на твоем столе скопилась целая груда писем, ждущих ответа. Такая нерасторопность прежде была тебе несвойственна.
   «Перед тобой я отчитываться не обязан, – с раздражением подумал Хаэмуас. – Иногда ты говоришь со мной, как мать с малым ребенком, но я не допущу подобного обращения».
   – Моя работа, Нубнофрет, не в твоей компетенции, – произнес он с упреком – с добрым, он надеялся, упреком. – Занимайся хозяйством, а о моих делах предоставь позаботиться мне. В последнее время я очень устал и не вижу ничего предосудительного в том, чтобы отправиться сегодня навестить дочь. Хочу провести час в приятной беседе с ней и ее хозяйкой.
   Обычно, услышав его упреки, Нубнофрет шла на попятную. Ее любовь к порядку во всем время от времени подстрекала Нубнофрет посягнуть и на его сферу жизни, но обычно бывало достаточно мягкого укора, чтобы жена опомнилась, рассмеялась над собой и попросила ее простить. Однако на этот раз она не собиралась сдаваться.
   – И дело не в одном только сегодняшнем дне, – настаивала она. – Уже многие недели ты пренебрегаешь своими прямыми и первейшими обязанностями. И я удивляюсь, как это ты до сих пор не получил ни одного язвительного письма от Рамзеса, вопрошающего, когда же ты соблаговолишь заняться делами многострадального Египта.
   Она взирала на него с выражением одновременно озадаченным и уязвленным, и Хаэмуасу впервые подумалось, что, может быть, жена видит гораздо больше, чем он привык полагать. «Надо бы поговорить с ней в ближайшее время, но не сегодня, нет, не сегодня!» Хаэмуас поспешил успокоить жену, а слуги в полном молчании ждали, когда господа закончат свои дела.
   – Истинная правда, в последнее время я не уделял своим обязанностям того внимания, которое они заслуживают, – признался он, – но, Нубнофрет, пойми, дело в том, что мне нужен отдых.
   – Тогда давай на пару недель уедем на север. Такая перемена пойдет тебе на пользу.
   Хаэмуас засмеялся резким смехом.
   – Терпеть не могу Пи-Рамзес, – категорично заявил он. – И тебе это отлично известно.
   Она подошла к нему совсем близко, аккуратно ступая между разбросанной по всей комнате одеждой.
   – Муж мой, тебя гложет какая-то тоска, – произнесла она тихим голосом, глядя ему прямо в глаза. – И не надо обижать меня, пытаясь отрицать очевидное. Прошу, расскажи мне все. Я хочу лишь помочь тебе и поддержать.
   Хаэмуаса охватило глупое желание расплакаться. Ему хотелось прямо сейчас, здесь, опуститься на постель и выплакать у нее на груди все свои беды, пожаловаться ей, словно любимой матери, способной все понять. Однако Хаэмуас усмотрел в этом порыве его истинную суть – а именно желание вновь сделаться ребенком, снять тем самым с себя всю ответственность. Кроме того, в комнате слуги, а перед Нубнофрет и так стоит непростая задача, о существовании которой она и сама еще не подозревает.
   – Ты права, – сказал он наконец, – и я расскажу тебе, что меня гложет, только не теперь. Желаю тебе хорошо провести день, Нубнофрет.
   Она пожала плечами, отвела взгляд и вернулась к своим занятиям. Но когда он уже стоял в дверях, она обернулась и крикнула ему вдогонку:
   – Нигде не могу найти Пенбу. Хаэмуас, пришли его ко мне. Мне необходимо в точности измерить, сколько полотна я заказала, чтобы подсчитать все расходы.
   С такой простой задачей без труда справился бы и ее писец, и оба это прекрасно знали. «И теперь она либо утверждает таким образом собственную власть, либо дает мне понять: ей известно, что Пенбу по моему поручению отослан из дома». Так размышлял Хаэмуас, шагая по коридору и машинально отвечая на приветствия караульных. «Может ли быть, чтобы Нубнофрет, моя беспечальная, спокойная Нубнофрет начала терять самообладание?» Он словно воочию увидел дикую сцену скандала с женой, и Хаэмуаса охватило мрачное предчувствие. С тяжелым сердцем отдавал он команду капитану вывести лодку к причалу.
   Жаркий солнечный день, предчувствие приятной встречи вскоре сделали свое дело, и к Хаэмуасу вернулось доброе расположение духа. Он сошел на берег, дождался, пока развернут его опахало, и направился к дому Табубы, охваченный глубочайшей радостью. Среди высоких пальм слышался щебет разноцветных пташек, ноги приятно утопали в мягком песке. Ему на память пришли события, развернувшиеся на этом же месте, когда он был здесь в последний раз, – таинственная, словно волшебная ночь, его встреча с Табубой, – и ему захотелось петь. У последнего поворота дорожки, когда его взору уже открылся знакомый угол этого так горячо теперь любимого дома, он увидел Шеритру. Девушка стояла в тени, отбрасываемой стеной дома, держа в руках огромную охапку белых лилий, по их стеблям на ее блестящее платье стекали струи воды. Узнав отца, она сделала шаг вперед, но потом замерла. Ее лицо было серьезно и торжественно. «Странно, – подумал Хаэмуас. – Обычно мне навстречу она бежит бегом». Но он сразу вспомнил, что дочь давно перестала радостно бросаться ему на шею. Он подошел к Шеритре и с улыбкой обнял ее. Мокрые цветы холодили кожу. Сопровождавшие его слуги поклонились царевне и отошли в тень деревьев. Девушка отступила на шаг.
   – Отец, как я счастлива тебя видеть! – сказала она, и в ее голосе прозвучала неподдельная радость. Правда, взглянув в глаза дочери, Хаэмуас не мог не заметить непривычного, напряженного выражения. – Как дела дома?
   – Все по-прежнему, – ответил он. – У Гори я снял швы, а твоя матушка занята сегодня тем, что перебирает свои наряды, а то она непременно приехала бы со мной.
   – Гм-м, – только и сказала Шеритра. – Заходи в дом. Табуба сейчас занята на кухне, обучает кухарку какому-то новому блюду, а Сисенет, как обычно, заперся у себя в комнате. Хармин пошел в пустыню поупражняться в метании копья. – Соединив руки, они вместе вошли в дом. – У меня такое чувство, словно мы не виделись очень давно, – продолжала девушка, и Хаэмуас сильнее сжал ее тонкую руку.
   – И у меня тоже такое чувство, – признался он.
   «Не ладится у нас разговор, – думал он в отчаянии. – За эти три дня мы как будто еще сильнее отдалились друг от друга». Стоя в дверях дома, ему кланялась Бакмут, ее платье из грубого полотна развевалось на сквозняке, и Хаэмуас с удовлетворением отметил, что у дальней стены, где проходил коридор, уже стоял на страже один из его воинов.
   – Присядь, если хочешь, – пригласила отца Шеритра и, хлопнув в ладоши, отдала краткое распоряжение неизвестно откуда появившемуся чернокожему слуге: – Принеси вина и хлеба с маслом. Скажи госпоже, что приехал царевич Хаэмуас.
   – Тебе здесь нравится? – осторожно начал Хаэмуас. Она улыбнулась, но улыбка показалась ему не совсем искренней.
   – Я пока только привыкаю к этому дому, – ответила девушка. – Он такой тихий, у нас за эти дни не было никаких гостей, а за обедом почти не играет музыка. Но здесь я чувствую себя свободнее. И только при виде Сисенета я слегка смущаюсь, но это потому лишь, что его я вижу реже, чем остальных. – Она вспыхнула, и Хаэмуас с облегчением узнал свою прежнюю Шеритру и в этом румянце, и в том, как беспокойно зашевелились руки девушки. – Днем, после сна, я провожу много времени с Хармином. Табуба удаляется к себе, а мы с Хармином, Бакмут и одним из воинов гуляем в саду или в пальмовой роще. Я два раза каталась на плоту по реке, но из хозяев никто не захотел составить мне компанию. По вечерам мы все вместе сидим и беседуем или Сисенет читает нам вслух.
   – А что ты делаешь по утрам? – спросил Хаэмуас, когда служанка поставила перед ним густое красное вино, а на серебряном подносе подала хлеб с маслом, чеснок и мед. Служанка все время молчала, и в ее молчании было что-то жуткое, противоестественное. Слух Хаэмуаса не различал даже шороха накрахмаленного полотна.
   – По утрам я провожу время в обществе Табубы, и мы болтаем о пустяках, о всяких женских глупостях. – Шеритра рассмеялась. – Ты можешь себе такое представить? Чтобы я болтала о такой ерунде?
   «Она говорит слишком быстро, – думал Хаэмуас, поднося ко рту чашу с вином. – Какая-то преграда стоит между нами, ее волнение или тревога, пока не могу понять, что именно, а она не хочет открыть мне своих истинных чувств».
   – Я уверен, такие разговоры не причинят тебе вреда, – ответил он. – Некоторая доля легкомыслия, дорогая, бывает только на пользу, особенно тебе. Ты всегда была излишне серьезной.
   – Кто бы говорил! – воскликнула она со смехом. В этот момент появилась Табуба.
   Хаэмуас, член правящей фамилии, не должен был вставать при ее появлении, но он все же поднялся, протягивая руку Табубе и наклоняясь, чтобы поцеловать ее в щеку. В ту же секунду он понял, что это движение наверняка покажется Шеритре излишне интимным. Он поспешно сел на место. Табуба, дыша прохладой, с привычным изяществом опустилась на большую подушку напротив Хаэмуаса. На ней было белое платье из полупрозрачной сверкающей ткани, украшенное серебряными кистями.
   – Я подумал, надо приехать и проверить, не скучает ли еще по дому мое маленькое Солнышко, – начал он, – а также я хотел бы обменяться парой слов с твоим братом, Табуба. Но Шеритра, я вижу, чувствует себя превосходно, а ее вид красноречиво свидетельствует о хорошем самочувствии. Я благодарен тебе.
   Он ощущал, как при взгляде на эту женщину с него спадает всякое напряжение – расслабляются мышцы, приятно опускаются плечи, смягчаются даже черты лица. «О, Табуба, – молча взывал он, глядя на ее высокий лоб, перехваченный тонкой полоской серебра, на черные, подведенные сурьмой глаза, устремленные на него, на изящные руки, в томной неге покоящиеся на коленях. Едва очерченные под платьем груди вздымались легко и часто. – Она желает того же, что и я, – радостно думал Хаэмуас. – Я знаю».
   – Это я должна выразить тебе свою признательность, – ответила Табуба с улыбкой. Она наложила на губы рыжую хну, и теперь при взгляде на ее рот Хаэмуасу вспоминалась огромная статуя богини Хатхор, возвышающаяся в храме в южной части Мемфиса. Едва уловимая чувственная улыбка Хатхор тоже была окрашена мерцающим влагой оранжевым цветом… – Общество Шеритры доставляет мне огромное удовольствие. С ней я снова чувствую себя юной девушкой. Надеюсь, у нас не скучно. – Она с нежной улыбкой взглянула на Шеритру, и та улыбнулась ей в ответ. «Да они словно две сестры, – думал Хаэмуас, охваченный внезапной радостью. – Когда Табуба поселится в моем доме, они станут подругами».
   – Скучно? – с упреком произнесла Шеритра. – Конечно, мне не скучно!
   – Значит, домой ты пока не собираешься? – поддразнивал ее Хаэмуас. – Ты не соскучилась по наставлениям матушки?
   По раскрасневшемуся лицу Шеритры пробежала легкая тень, и Хаэмуас почувствовал, что его слова прозвучали несколько двусмысленно. Что-то словно подмешано в вино?
   – Еще один великолепный букет, – поспешил сказать он, поднимая чашу, и Табуба склонила голову.
   – Благодарю тебя, царевич. Мы мало печемся о новых нарядах или веселых развлечениях, но вот вино мы любим только самое лучшее.
   У Хаэмуаса вдруг возникло неприятное ощущение, что, говоря «мы», она имела в виду и его дочь тоже, и на мгновение ему показалось, что Шеритра теперь принадлежит не ему, а одной только Табубе, словно по неким таинственным законам она всегда была ближе именно ей. От дальнейшего разговора его избавило появление Хармина. Молодой человек вошел, передал копье слуге и приблизился к ним. Пот стекал с него ручьями, а волосы, лицо и ноги были сплошь покрыты пылью и песком. С любезной улыбкой на устах он поклонился Хаэмуасу, но взгляд его был устремлен на Шеритру. «Все лучше и лучше», – подумал Хаэмуас.