Гейман Нил. Дети Ананси

   – Не убивайся так. Нет, конечно, если хочешь, можешь убиваться, потому что вел ты себя как последний негодяй. Но, может, все к лучшему.
   Приблизительно в том месте, где у Толстого Чарли находилось сердце, что-то екнуло, но он знал, что говорит правду. В темноте правду говорить легче.
   – Ты хоть понимаешь, что все это бессмыслица? – спросил Паук.
   – Все?
   – Нет. Только одно. Я не понимаю, почему Птица решила вмешаться? Где тут логика?
   – Папа ее рассердил…
   – Папа всех рассердил. Но с ней что-то не так. Если бы она хотела нас убить, то давно бы попыталась.
   – Я отдал ей нашу кровь.
   – Ты уже говорил. Нет, происходит что-то еще, и я не знаю что.
   Молчание. Подумав, Паук сказал:
   – Возьми меня за руку.
   – Глаза нужно закрывать?
   – Почему бы и нет?
   – Куда мы направляемся? На Луну?
   – Я перенесу тебя в безопасное место, – пообещал Паук.
   – Отлично, – согласился Толстый Чарли. – Безопасное место – это по мне. Где оно?
   А потом, даже не открывая глаз, Толстый Чарли понял. Ему подсказала вонь: запах немытых тел, неспущенных унитазов, дезинфектанта, старых одеял и апатии.
   – Готов поспорить, в пятизвездочном отеле мне было бы так же безопасно, – сказал он вслух, но в камере не было никого, кто бы его услышал. Он сел на кровать-полку в камере номер шесть и завернулся в тонкое одеяло. Он как будто просидел здесь целую вечность.
   Полчаса спустя за ним пришли и отвели в комнату для допросов.
 
   – Привет, – с улыбкой сказала Дейзи, – хочешь чашку чая?
   – Зачем трудиться? – отозвался Толстый Чарли. – Я такое видел по телику. Я знаю, что будет дальше. Игра в «хорошего полицейского – плохого полицейского». Ты предложишь мне чашку чая и печенье с апельсиновым джемом, потом явится злобный гад, которому неймется нажать на курок, начнет на меня орать, выльет чай и станет есть мои печенья. Затем ты его остановишь, помешаешь наброситься на меня с кулаками и заставишь вернуть чай и печенья, а я из благодарности расскажу все, что ты хочешь знать.
   – Эту стадию можем пропустить, – предложила Дейзи, – и сразу перейти к рассказу обо всем, что мы хотим знать. И вообще у нас нет печений с апельсиновым джемом.
   – Я рассказал тебе все, что знаю, – сказал Толстый Чарли. – Все. Мистер Хорикс дал мне чек на две тысячи фунтов и предложил взять пару недель отпуска. Похвалил меня, что я обратил его внимание на нестыковки в бухгалтерских операциях. Потом спросил, какой у меня пароль, и помахал на прощание. Конец истории.
   – И ты по-прежнему утверждаешь, что тебе ничего не известно об исчезновении Мэв Ливингстон?
   – Думаю, я с ней вообще не встречался. Может, однажды она заходила в офис. Несколько раз мы разговаривали по телефону. Она хотела поговорить с Грэхемом Хориксом. А мне всякий раз приходилось объяснять, что чек отправлен по почте.
   – Он был отправлен?
   – Не знаю. Я думал, что был. Послушай, не можешь же ты считать, что я как-то связан с ее исчезновением?
   – А я так и не считаю, – весело сказала она.
   – Ведь, честное слово, я не знаю, что могло… Что ты сказала?
   – Я не считаю, что ты имеешь какое-то отношение к исчезновению Мэв Ливингстон. А еще я сомневаюсь, что ты имеешь какое-то отношение к финансовым махинациям, имевшим место в «Агентстве Грэхема Хорикса», хотя кто-то приложил немало трудов, чтобы бросить на тебя подозрение. Но вполне очевидно, что странные операции и постоянный увод денег начались еще до твоего поступления в агентство. Ты работал там только два года.
   – Около того.
   Тут Толстый Чарли сообразил, что сидит открыв рот, и поспешно его закрыл.
   – Послушай, – сказала Дейзи, – я знаю, что в книгах и в кино копы, как правило, идиоты, особенно если это детективные романы, в которых с преступностью борется пенсионер или разудалый частный сыщик. И мне правда очень жаль, что у нас нет печений с джемом. Но не все мы круглые дураки.
   – А я такого не говорил.
   – Нет, – согласилась она, – но думал. Ты свободен. С извинениями, если хочешь.
   – Где она… э-э-э… исчезла? – спросил Толстый Чарли.
   – Миссис Ливингстон? Ну, в последний раз ее видели входящей вместе с Грэхемом Хориксом в его кабинет. Я про чашку чая серьезно говорила. Хочешь?
   – Да. Очень. Э-э-э… Думаю, ваши ребята уже проверили потайную комнатку в его кабинете? Ту, которая за книжным шкафом.
   К чести Дейзи надо сказать, она отреагировала совершенно спокойно.
   – Кажется, нет.
   – Сомневаюсь, что сотрудникам полагается о ней знать, – сказал Толстый Чарли. – Но однажды я вошел к мистеру Хориксу, и книжный шкаф был отодвинут, а мой начальник возился с чем-то внутри. Я снова поскорее ушел, – добавил он. – Ты не подумай, я за ним не шпионил.
   – Печенья с джемом купим по дороге, – решила Дейзи.
 
   Толстый Чарли сомневался, что ему нравится свобода. Слишком уж много открытого пространства.
   – С тобой все в порядке? – спросила Дейзи.
   – Нормально.
   – Ты как будто нервничаешь.
   – Наверное. Думаю, тебе это покажется глупым, но я… кажется, у меня проблема с птицами.
   – Что? Фобия?
   – Вроде того.
   – Для иррационального страха перед птицами есть устоявшийся термин.
   – Да? И как же называют иррациональный страх перед птицами? – спросил Чарли, надкусывая печенье.
   Молчание.
   – Ну, во всяком случае, в моей машине птиц нет, – сказала наконец Дейзи.
   Она оставила машину на запрещенном для парковки месте перед зданием «Агентства Грэхема Хорикса», и они вместе вошли внутрь.
 
   Рози лежала в солнечных лучах возле бассейна на кормовой палубе корейского лайнера^[5], закрыв лицо и голову журналом «Космополитэн», и пыталась вспомнить, почему решила, что провести отпуск с мамой – удачная идея.
   На лайнере не было ни одной английской газеты, и Рози по ним не скучала. Зато ей не хватало всего остального. Для нее круиз превращался в плавучее чистилище, выносимое лишь оттого, что раз в пару дней корабль приставал к какому-нибудь острову. Пассажиры сходили на берег и шли за покупками, или кататься на водных лыжах, или отправлялись с пьяной экскурсией на якобы пиратских флотах. А вот Рози гуляла и разговаривала с людьми.
   Она видела людей, которых мучает боль, людей, которые голодны или несчастны, и хотела им помочь. На взгляд Рози, все можно исправить. Нужно лишь, чтобы кто-то за это взялся.
 
   Мэв Ливингстон всякого ожидала от смерти, но уж никак не раздражения. Тем не менее она была раздражена. Ей надоело, что сквозь нее проходят, надоело, что на нее не обращают внимания, и больше всего надоело то, что она не в силах покинуть офисное здание в Олдвиче.
   – Послушайте, если я призрак и мне обязательно где-то обретаться, то почему не Сомерсет-хаус через дорогу? Красивый дом, отличный вид на Темзу, кое-какие внушительные архитектурные детали. К тому же очень и очень недурной ресторан. Даже если мне больше не надо есть, приятно было бы посмотреть, как обедают другие.
   Секретарша Энни, в чьи обязанности с момента исчезновения Грэхема Хорикса входило скучливым голосом отвечать на телефонные звонки и говорить «Не знаю» на любой вопрос, какой ей задавали, и которая, когда не выполняла эту тяжелую работу, звонила подругам и возбужденным шепотом обсуждала с ними переполох в агентстве, промолчала, как, впрочем, не отвечала на все остальные реплики Мэв.
   Рутину нарушило появление Толстого Чарли в обществе полицейской.
   Мэв всегда нравился Толстый Чарли, даже если его задачей было заверять ее, что чек скоро доставят по почте, но теперь она видела то, чего не могла видеть раньше, а именно что вокруг него кружили (хотя сейчас и держались поодаль) тени: грядет беда. Он выглядел как человек, который отчего-то убегает, и это Мэв обеспокоило.
   Последовав за ними в кабинет Грэхема Хорикса, она, к огромному своему облегчению и радости, увидела, что Толстый Чарли направился прямиком к книжному шкафу у дальней стены.
   – Ну и где потайная панель? – спросила Дейзи.
   – Там была не панель. Там была дверь. За вот этим шкафом. Ну, не знаю… может, он отодвигается каким-то устройством.
   Дейзи задумчиво оглядела полки.
   – Грэхем Хорикс написал автобиографию? – спросила она.
   – Впервые слышу.
   Дейзи нажала на переплетенную в кожу книгу «Моя жизнь», автор – Грэхем Хорикс. Раздался щелчок, и книжный шкаф отодвинулся, открывая спрятанную запертую дверь.
   – Без слесаря не обойтись, – решила Дейзи и официальным тоном добавила: – И думаю, в вашем присутствии больше нет необходимости, мистер Нанси.
   – Ладно, – согласился Толстый Чарли. – М-м-м, – протянул он. – Было… м-м-м… интересно. – А потом вдруг сказан: – Полагаю, тебе не захочется… пообедать… со мной… когда-нибудь?
   – «Дим-Сум», – отозвалась Дейзи. – Ленч в воскресенье. Каждый платит за себя. Нужно быть в половине двенадцатого, к открытию, иначе до конца света будем стоять в очереди. – Нацарапав адрес ресторана, она протянула листок Толстому Чарли. – Берегись птиц по дороге домой.
   – Обязательно, – пообещал он. – До воскресенья.
 
   Развернув черный набор инструментов, полицейский слесарь извлек несколько длинных и тонких кусочков металла.
   – Ну что же это такое, честное слово? – обиженно вопросил он. – Неужели они никогда не научатся? А ведь хорошие замки не так дороги. Только посмотрите на эту дверь. Отличная работа. Надежная. Потребовалось бы полдня, чтобы вскрыть газовой горелкой. Такую поставить дорого стоит. А потом они берут и все портят, вставляя замок, который открыл бы и пятилетка чайной ложкой… Пожалуйста… Проще пареной репы.
   Он потянул дверь на себя. Она отворилась, и перед ними предстало…
   – Господи боже, – ахнула Мэв Ливингстон. – Это не я!
   Она думала, что будет испытывать больше теплых чувств к собственному телу, но нет: труп скорее напомнил ей сбитое животное на обочине.
   Вскоре комнатка заполнилась людьми. Мэв, которая никогда не любила полицейские сериалы по телевизору, быстро заскучала и заинтересовалась происходящим, лишь когда почувствовала, что ее саму непреодолимо потянуло вниз и во входную дверь – ее бренные останки как раз выносили в неприметном и непрозрачном синем пластиковом мешке.
   – Вот так-то лучше, – сказала она. Воля!
   Во всяком случае, свобода от офисов в Олдвиче.
   По всей видимости, подумала Мэв, есть какие-то правила. Не может не быть. Просто она не знает, в чем они заключаются.
   Мэв поймала себя на мысли, что жалеет, что не была религиозной при жизни – как-то не удавалось. Девочкой она не могла вообразить себе Господа, который настолько ненавидит всех и каждого, что приговорил людей к вечным мукам в аду, в основном за то, что они недостаточно в него верили. А когда она выросла, ее детские сомнения превратились в непоколебимую уверенность, что существует только Жизнь от рождения до могилы, а все остальное – фантазии и домыслы. Это была хорошая философия, которая помогала ей справляться с повседневными делами и напастями, но сейчас подверглась суровому испытанию.
   Честно говоря, она сомневалась, что, даже посещай она всю жизнь нужную церковь, это хоть сколько-то подготовило ее к происходящему. Мэв быстро пришла к выводу, что в хорошо организованном мире смерть должна быть чем-то сродни люкс-отпуску, где «все включено», когда в начале тебе дают папку с билетами, дисконтными ваучерами, расписаниями и несколькими номерами телефонов, по которым можно позвонить, если попадешь в неприятности.
   Она не шла. Она не летела. Она двигалась как ветер, как холодный осенний ветер, от которого люди ежились и который шевелил опавшую листву на тротуарах, когда она проносилась мимо.
   Первой ее целью было то самое место, куда она всегда возвращалась сразу по прибытии в Лондон: универмаг «Селфриджес» на Оксфорд-стрит. Когда-то в перерывах между танцевальным ангажементами Мэв работала в отделе косметики «Селфриджес» и взяла себе за правило ходить туда всякий раз, когда выпадет случай. И все лишь бы купить дорогую косметику – это она твердо пообещала себе в стародавние времена.
   В отделе косметики она обреталась, пока ей не надоело осматривать витрины и вызывать озноб у дамочек, а потом отправилась осматривать мебель. Да, конечно, новый обеденный стол ей уже не купить… Но ведь она только посмотрит, какой в том вред?
   После она поплыла через отдел электроники для дома, мимо колонок и телеэкранов всех размеров. По некоторым показывали новости. Звук во всех телевизорах был отключен, но каждый экран заполняла фотография Грэхема Хорикса. Неприязнь поднялась в ней жгучей волной, как раскаленная лава. Картинка изменилась, и теперь она увидела саму себя: снимок, на котором она стоит рядом с Моррисом. Она узнала скетч «Дайте мне пятерку, и я расцелую вас до смерти» из программы «Моррис Ливингстон, полагаю? ».
   Жаль, что нельзя перезарядить батарейку в телефоне. Ладно, пусть у единственного, кого она способна найти, докучный пасторский голос, онадаже с ним бы поговорила. Но больше всего ей хотелось просто посмотреть на Морриса. Он бы знал, что делать. «На сей раз, – решила она, – я бы дала ему закончить. На сей раз я бы послушалась».
   – Мэв?
   Лицо Морриса смотрело на нее с экранов сотен телевизоров. На мгновение она было решила, что ей почудилось или что его показывают в новостях, но муж поглядел на нее озабоченно и снова повторил ее имя. Тогда она поняла, что это действительно он.
   – Моррис?..
   Он улыбнулся своей знаменитой улыбкой, и все лица на экране сосредоточились на Мэв.
   – Здравствуй, золотко. Я уже начал беспокоиться, куда ты запропастилась. Тебе пора перейти черту.
   – Перейти черту?
   – На ту сторону. Покинуть юдоль слез. Или, может, приподнять завесу. Вот… – Он протянул сотню рук с сотни экранов.
   Мэв поняла, что ей нужно только взять его руку, но сама удивилась, услышав собственный голос:
   – Нет, Моррис. Не думаю.
   Сотня одинаковых лиц недоуменно нахмурилась.
   – Мэв, дорогая. Тебе нужно забыть про материальный мир.
   – Но это же очевидно, милый. Я забуду. Обещаю. Как только буду готова.
   – Ты мертва, Мэв. Разве можно быть еще больше готовой?
   Она вздохнула.
   – Мне еще нужно кое-что здесь уладить.
   – Что, например?
   Мэв выпрямилась во весь рост.
   – Я собиралась найти эту гадину, Грэхема Хорикса, и… Ну что там делают призраки? Буду, скажем, его преследовать или еще что.
   – Ты хочешь преследовать Грэхема Хорикса? – с некоторым недоверием переспросил Моррис. – За что же?
   – И вообще я здесь еще не закончила! – Поджав губы, Мэв решительно вздернула подбородок.
   Муж Мэв Ливингстон глядел на нее с сотни экранов разом и молчал. И со смесью восхищения и раздражения качал головой. Он женился на ней за независимость и твердый характер, любил ее за это, но жалел, что не в силах – хотя бы один этот раз – в чем-то ее убедить.
   – Что ж, я никуда не денусь, малышка, – сказал он наконец. – Дай нам знать, когда будешь готова.
   И на том он начал тускнеть.
   – У тебя есть какие-нибудь соображения, как мне его найти? Моррис?
   Но картинка сменилась, лицо мужа исчезло, и теперь по телевизорам показывали погоду.
 
   Толстый Чарли встретился с Дейзи в «Дим-Сум», тускло освещенном ресторанчике крошечного лондонского чайна-тауна.
   – Хорошо выглядишь, – сказал он.
   – Спасибо. Но чувствую себя скверно. Меня сняли с дела Грэхема Хорикса. Теперь это развернутое расследование убийства. Надо думать, мне еще повезло, что я так долго им занималась.
   – Но если бы ты им не занималась, – попытался он ее ободрить, – упустила бы возможность меня арестовать.
   – И это тоже. – У нее хватило такта сделать удрученное лицо.
   – Есть зацепки?
   – Даже если были бы, я все равно не могла бы тебе рассказать. – К их столу подвезли маленькую тележку, и Дейзи выбрала с нее несколько блюд. – Есть теория, что он бросился с Ла-Манш с парома. Последнее, что он купил по своей кредитной карточке, был билет в Дьепп.
   – По-твоему, это вероятно?
   Подхватив палочками с тарелки клецку, она забросила ее в рот.
   – Нет. Я бы сказала, он сбежал куда-то, с кем у нас нет договора об экстрадиции. Скорее всего в Бразилию. Убийство Мэв Ливингстон, возможно, было экспромтом, но все остальное слишком уж тщательно продумано. У него была разработанная система. Деньги отправлялись на счета клиентов. Грэхем снимал свои пятнадцать процентов плюс посылал от имени клиентов распоряжения, чтобы еще больше забирали с оставшейся суммы. Уйма чеков из-за границы вообще не попала на счета клиентов. Просто удивительно, как ему так долго все сходило с рук.
   Толстый Чарли жевал рисовую тефтелю с какой-то начинкой.
   – Кажется, ты знаешь, где он.
   Дейзи застыла с клецкой во рту.
   – Ты как-то странно сказала про Бразилию. Будто уверена, что его там нет.
   – Это полицейское расследование. И, боюсь, мне придется воздержаться от комментариев. Как поживает твой брат?
   – Не знаю. Кажется, уехал. Когда я вернулся домой, его комнаты не было на месте.
   – Его комнаты?
   – Его вещей. Он забрал свои вещи. И с тех пор от него ни слуху ни духу. – Толстый Чарли отпил жасминового чая. – Надеюсь, с ним все в порядке.
   – А что такого с ним может случиться?
   – Ну, у него та же фобия, что и у меня.
   – Ах да, из-за птиц. Ну да, ну да. – Дейзи сочувственно кивнула. – А как невеста и будущая теща?
   – М-м-м… Не сказал бы, что эти определения в настоящий момент подходят.
   – А-а…
   – Они уехали.
   – Из-за твоего ареста?
   – Насколько мне известно, нет.
   Она поглядела на него как сочувствующий, но проказливый эльф.
   – Мне очень жаль.
   – В настоящее время у меня нет работы, нет девушки и – благодаря твоим в основном усилиям – соседи уверены, что я наемный убийца мафии. Кое-кто стал переходить через улицу, лишь бы со мной не встречаться. С другой стороны, малый, в чьем киоске я покупаю газеты, хочет, чтобы я проучил парня, который обрюхатил его дочку.
   – И что ты ему сказал?
   – Правду. Но, кажется, он мне не поверил. Подарил мне пакет чипсов с луком и сыром и пачку мятных лепешек и сказал, что, когда я сделаю работу, получу еще.
   – Пройдет.
   Толстый Чарли вздохнул.
   – Чертовски неловко.
   – Но все-таки не конец света.
   Счет они поделили пополам, и со сдачей официант дал им два счастливых печеньица.
   – Что в твоем? – поинтересовался Толстый Чарли.
   – «Упорство себя оправдает», – прочла Дейзи. – А у тебя?
   – То же самое, – сказал он. – Старое доброе упорство. – Смяв свое «счастье» в горошину, он уронил ее в карман и проводил Дейзи до метро на Лейчестер-сквер.
   – Похоже, у тебя сегодня счастливый день, – заметила Дейзи.
   – То есть?
   – Кругом ни одной птицы.
   Стоило ей это произнести, и Толстый Чарли сообразил, что она права. Не было ни голубей, ни скворцов. Даже воробьев не было.
   – Но ведь на Лейчестер-сквер всегда полно птиц!
   – Не сегодня, – улыбнулась Дейзи. – Может, они заняты в другом месте?
   Они остановились у входа в метро, и на краткое, глупое мгновение Толстый Чарли решил, что она вот-вот поцелует его на прощание. Но нет. Дейзи просто улыбнулась и сказала «Удачи», а он несмело помахал, сделал эдакое робкое движение рукой, которое можно принять за махание, а можно – за непроизвольный жест. Но она уже сбежала по ступенькам и скрылась из виду.
   Толстый Чарли двинулся через Лейчестер-сквер, направляясь к Пиккадилли-серкус.
   Достав из кармана полоску бумаги из счастливого печенья, он ее развернул. «Встречаемся под Эросом», – говорилось там, а ниже рисунок наспех: закорючка в виде звездочки, которую при некотором усилии можно было принять за паучка.
   На ходу Толстый Чарли обшаривал взглядом небо и окрестные здания, но не видел никаких пернатых, что само по себе было странно, ведь в Лондоне птицы повсюду.
   Сидя под статуей, Паук читал «Ньюс-уорлд». Услышав шаги Чарли, он поднял глаза.
   – На самом деле это не Эрос, знаешь ли, – сказал Толстый Чарли. – Это статуя Христианского Милосердия.
   – Тогда почему она голая и держит в руках лук и стрелы? Такое христианским милосердием не назовешь.
   – Я только пересказываю, что читал, – пожал плечами Толстый Чарли. – Где ты был? Я за тебя волновался.
   – Со мной все в порядке. Просто держался подальше от птиц, пытаясь разобраться что к чему.
   – Ты заметил, что сегодня никаких птиц не видно? – спросил Толстый Чарли.
   – Заметил. Не знаю, что и думать. А я крепко думал. Знаешь, что-то в этой истории дурно пахнет.
   – Для начала все, – сказал Толстый Чарли.
   – Нет. Я не то хотел сказать. Есть что-то неправильное в том, что Птица пытается нам навредить.
   – Ага. Неправильно. И очень, очень нехорошо. Сам ей скажешь или лучше я?
   – Неправильно, да не так. Неправильно, как… Ну сам посуди. Ведь если забыть о Хичкоке, птицы не самое удачное оружие. Они, конечно, крылатая смерть для насекомых, но плохо экипированы, чтобы атаковать людей. Птицы же за миллионы лет привыкли, что люди скорее всего первыми их съедят. Они ведь инстинктивно держатся от нас подальше.
   – Не все, – сказал Толстый Чарли. – Со стервятниками не так. И с воронами. Но эти появляются только на поле битвы, когда сражение уже закончено. И ждут, когда раненые умрут.
   – Что ты сказал?
   – Я сказал, за исключением стервятников и воронов. Я не говорил про…
   – Нет. – Паук сосредоточенно размышлял. – Упустил. Ты навел меня на какую-то мысль, и я почти догадался. Слушай, ты уже разыскал миссис Дунвидди?
   – Я позвонил миссис Хигглер, но никто не взял трубку.
   – Так поезжай и поговори с ними.
   – Легко тебе говорить, а вот я без гроша. На мели. Я не могу летать взад-вперед через Атлантику. У меня больше нет работы. Я…
   Запустив руку в карман черной с красным куртки, Паук вытащил бумажник, а оттуда растрепанную пачку многоцветных банкнот разных стран. Пачку он сунул в руки Толстому Чарли.
   – Вот. Этого должно хватить на билет туда и обратно. Только добудь перо.
   – Послушай, – сказал вдруг Толстый Чарли. – А тебе не приходило в голову, что папа, возможно, все-таки жив?
   – Что?
   – Ну, я просто подумал… Может, он опять сыграл с нами злую шутку. Ведь это вполне в его духе, а?
   – Не знаю, – протянул Паук. – Возможно.
   – А вот я почти уверен. Знаю, что я сделаю прежде всего. Съезжу к нему на могилу и…
   Но больше он ничего не успел сказать, потому что тут появились пернатые. Это были городские птицы: воробьи и скворцы, голуби и вороны. Их было тысячи и тысячи, и летели они, меняясь местами, точно сплетали огромный ковер. Было такое впечатление, словно с Риджент-стрит на Толстого Чарли и Паука надвигается огромная стена. Оперенная стена, похожая на фасад небоскреба, совершенно плоская, совершенно невозможная и беспрестанно мельтешащая. Толстый Чарли ее видел, но она не укладывалась у него в голове, ускользала, извивалась, истончалась… Он смотрел во все глаза и пытался найти хоть какой-то смысл в происходящем.
   Паук дернул его за рукав.
   – Беги! – крикнул он.
   – И ты тоже!
   – Ей не ты нужен! – крикнул Паук и, усмехнувшись, добавил: – Пока.
   Такая улыбка способна уговорить танки оставить поле боя или бронетранспортеры прыгнуть с обрыва, не говоря уже о сотнях людей, которые делали то, что им совсем не хочется. А Толстому Чарли очень хотелось убежать.
   – Добудь перо! Разыщи отца, если думаешь, что он еще жив. А сейчас беги!
   Толстый Чарли побежал.
   Стена забурлила и превратилась в водоворот из птиц, направлявшихся к статуе Эроса и человеку под ней. Толстый Чарли забежал в дверной проем и оттуда смотрел, как основание темного смерча врезалось в Паука. Ему показалось, что за оглушительным биением крыльев он слышит крик брата. А может, и правда слышал.
   Птицы вдруг рассеялись, улица опустела. Ветер легонько гнал по серому тротуару несколько перьев.
   Толстому Чарли стало нехорошо. Если кто-то из прохожих и заметил, что сейчас случилось, то никто не среагировал. Но почему-то он был уверен, что никто, кроме него, ничего не видел.
   Под статуей, совсем рядом с тем местом, где читал на скамейке газету его брат, стояла женшина. Ее растрепанный бурый плащ хлопал на ветру. Превозмогая себя, Толстый Чарли направился к ней.
   – Послушай. Когда я просил заставить его исчезнуть, я хотел лишь, чтобы он ушел из моей жизни. Я не просил делать того, что ты с ним сделала – уж не знаю, что это было.
   Она смотрела на него в упор и молчала. В ее глазах горело безумие хищной птицы, свирепость, которая была по-истине ужасающей. Толстый Чарли постарался не выдать страха.
   Женщина-Птица молчала и смотрела перед собой очень долго, но наконец сказала:
   – Не волнуйся, придет и твой черед, сын компэ Ананси. Время настанет.
   – Зачем он тебе?
   – Мне он не нужен, – сказала Птица. – С чего бы он мне понадобился? У меня был долг перед кое-кем. А теперь я доставлю его, и мой долг будет уплачен.
   Затрепыхались на ветру газеты. Оглянувшись, Толстый Чарли понял, что, кроме него, под статуей никого нет.