Гейман Нил. Дети Ананси

   Видите ли, в чем дело: в действительности Толстый Чарли умел петь. У его голоса был и диапазон, и глубина, и экспрессия. Когда он пел, все его тело превращалось в инструмент.
   Зазвучала музыка.
   Мысленно Толстый Чарли уже открыл рот, чтобы пропеть «Незабываемая…». Потом он споет «Вот какая ты…» и будет петь в честь покойного отца, в честь брата и ночи.
   Вот только он не мог. На него же смотрели. В помещении над пабом было меньше двух десятков человек. Большинство женщины. Перед аудиторией Толстый Чарли даже рта не мог открыть.
   Он слышал музыку, но просто стоял. Ему было очень холодно. Ноги словно бы терялись в дальнем далеке.
   Толстый Чарли заставил себя разжать челюсти.
   – Думаю, – перекрывая музыку, очень внятно сказал он в микрофон и услышал, как слова эхом отдались от стен, – думаю, меня сейчас стошнит.
   Уход со сцены вышел не слишком элегантным.
   А после все несколько затуманилось.
 
   Есть на свете мифические места. Каждое из них существует на свой собственный лад. Одни наложены поверх мира, другие прячутся под ним, словно нижний слой краски на картине.
   А еще есть горы. Это каменистые пространства, которые нужно пройти, прежде чем выйти к горам на краю света, а в этих горах есть глубокие пещеры, которые были обитаемы задолго до того, как разжег костер первый человек.
   Они и по сей день обитаемы.

ГЛАВА ПЯТАЯ

в которой речь идет об утренней расплате

   Толстому Чарли хотелось пить…
   Толстому Чарли хотелось пить, и голова у него болела, во рту было гадостно, глаза – слишком маленькие для головы. Все зубы зудели, желудок жгло огнем, а спина болела такой болью, которая начинается от коленей и доходит до лба, мозги у него как будто изъяли и заменили ватными тампонами, иголками и булавками, вот почему тяжело было даже попытаться думать, а глаза стали слишком круглыми и за ночь выкатились, а потом их прибили назад кровельными гвоздями…
   К тому же любые звуки громче трения друг о друга молекул в броуновском движении – выше его болевого порога. А еще ему хотелось умереть.
   Толстый Чарли открыл глаза. Большая ошибка: ведь так он впустил внутрь дневной свет, а от него стало больно. С другой стороны, теперь стало ясно, где он (в собственной кровати, в своей спальне) и (поскольку прямо перед ним стоял будильник) что времени половина двенадцатого.
   А самое ужасное (думал он по одному слову зараз) – у него такое похмелье, каким ветхозаветный бог поражал мадианитян, и при следующей же встрече с Грэхемом Хориксом, без сомнения, он услышит, что уволен. Интересно, не удастся ли разыграть по телефону нечеловеческие муки? Тут Толстый Чарли сообразил, что большим подвигом была бы попытка изобразить хоть что-то другое.
   Он не помнил, как вчера ночью попал домой.
   Наверное, надо позвонить в офис. Как только сумеет вспомнить номер телефона. Тогда он извинится… какая-нибудь чудовищная двадцатичетырехчасовая простуда… дескать, лежит пластом и ничего поделать не может…
   – Знаешь, – сказал кто-то рядом с ним в кровати, – кажется, бутылка воды с твоей стороны. Не можешь передать?
   Толстому Чарли хотелось объяснить, что никакой бутылки с его стороны кровати нет и что вообще ближайшая вода в раковине ванной, и если он промыл стакан для полоскания зубов… а потом сообразил, что смотрит на одну из нескольких бутылок, стоящих у него на тумбочке. Протянув руку, он почувствовал, как показавшиеся чужими пальцы сомкнулись на горлышке, а после с усилием, которое обычно приберегают для того, чтобы втянуться на последние несколько футов по отвесной скале, перекатился в кровати.
   Это была девушка с «отверткой». К тому же голая. Во всяком случае, те части, которые ему были видны.
   Забрав у него бутылку, она натянула себе на грудь простыню.
   – Спасибо. Он просил тебе передать, когда проснешься, чтобы ты из-за работы не беспокоился. Не нужно звонить и говорить, что заболел. Он просил передать, что уже обо всем позаботился.
   Толстого Чарли это не успокоило. Его заботы и тревоги отнюдь не улеглись. Впрочем, учитывая его нынешнее состояние, в голове у пего хватало места лишь для одной мысли, и сейчас он беспокоился, успеет ли вовремя добраться до туалета.
   – Тебе нужно побольше пить, – сказала «Отвертка». – Восстановить водный баланс.
   Толстый Чарли успел в ванную. Затем (раз он уже был на месте) постоял под душем, пока стены не перестали покачиваться, а после почистил зубы, не сблевав.
   Когда он вернулся в спальню, «Отвертки» там уже не было, что принесло большое облегчение Толстому Чарли, который начал надеяться, а вдруг она алкогольная галлюцинация, как розовые слоны или кошмарная мысль, что вчера вечером он поднимался на сцену, чтобы петь.
   Халата он не нашел, поэтому надел тренировочный костюм – лишь бы почувствовать себя достаточно одетым для визита на кухню в дальнем конце коридора.
   Зазвонил мобильный телефон, и он стал ощупывать куртку, которая лежала на полу у кровати, пока не нашел аппарат и щелчком не отбросил крышку. Потом он, насколько возможно маскируя голос, в него хмыкнул – на случай, если это кто-нибудь из «Агентства Грэхема Хорикса» пытается определить его местонахождение.
   – Это я, – произнес голос Паука. – Все в норме.
   – Ты сказал, что я умер?
   – Еще лучше. Я сказал, что я это ты.
   – Но… – Толстый Чарли постарался собраться с мыслями. – Но ты же не я!
   – Ха, я-то это знаю! Я им так сказал.
   – Ты даже не похож на меня.
   – Не создавай лишних проблем. Все под контролем. Ох! Пора бежать. Большой босс хочет меня видеть.
   – Грэхем Хорикс? Послушай, Паук…
   Но Паук уже отключился, экранчик мобильного погас.
   В дверь вошел халат Толстого Чарли. В халате была девушка, и на ней он смотрелся гораздо лучше, чем на самом Толстом Чарли. В руках она несла поднос со стаканом воды, в которой шипел «алка-зельтцер», и кружкой с еще чем-то.
   – Выпей и то и другое, – велела она. – Сначала из кружки. Залпом.
   – Что в ней?
   – Яичный желток, острый вустерский соус, табаско, соль, чуточка водки и так далее. Исцелит или прикончит. Давай! – сказала она не допускавшим возражений тоном. – Пей!
   Толстый Чарли влил в себя жидкость.
   – О Господи! – выдохнул он.
   – Ага, – согласилась девушка. – Но ты все еще жив.
   В этом он был не уверен, но все равно выпил «алка-зельтцер». Тут ему кое-что пришло в голову.
   – М-м-м… – сказал Толстый Чарли. – Э-э-э… Послушай. Вчера ночью. Мы. Э-э-э…
   «Отвертка» недоуменно расширила глаза,
   – Мы – что?
   – Ну, мы… Сама знаешь. Делали?
   – Ты хочешь сказать, что не помнишь? – Ее лицо упало. – Ты сказал, такого у тебя никогда не было, словно ты раньше никогда не занимался любовью с женщиной. Ты был на одну треть – бог, на одну треть – животное и еще на одну – неостановимая секс-машина.
   Толстый Чарли не знал, куда девать глаза. «Отвертка» захихикала.
   – Шучу. Я помогла твоему брату доставить тебя домой, мы тебя почистили, а после сам знаешь…
   – Нет, – отозвался он. – Не знаю.
   – Ты был в отключке, а кровать у тебя большая. Не знаю, где спал твой брат. У него, наверное, здоровье, как у быка. Встал с рассветом ясный, как солнышко.
   – Он пошел на работу, – пробормотал Толстый Чарли, – Выдал себя за меня.
   – А они не заметят разницы? Я хочу сказать, на близнецов вы не похожи.
   – По всей видимости, пока не заметили.
   Он покачал головой, потом посмотрел надевушку, которая показала ему маленький, исключительно розовый язычок.
   – Как тебя зовут?
   – Ты что, забыл? Я-то твое имя помню. Ты Толстый Чарли.
   – Чарльз, – сказал он. – Просто Чарльз сойдет.
   – Я Дейзи. – Она протянула руку. – Приятно познакомиться.
   Они серьезно пожали друг другу руки.
   – Мне чуть лучше, – неожиданно заключил Толстый Чарли.
   – Как я и сказала, прикончит или исцелит.
 
   А в «Агентстве Грэхема Хорикса» Паук великолепно проводил время. Он никогда не работал в офисах. Он вообще никогда не работал. Все было новым, все было чудесным и странным – начиная с крохотного лифта, который рывками поднял его на пятый этаж в «муравейник» «Агентства Грэхема Хорикса». Он с изумлением постоял у стеклянной витрины с пыльными грамотами в прихожей. Он побродил по офисам, а когда его спрашивали, кто он такой, отвечал «Толстый Чарли Нанси» и произносил эти слова «божественным» голосом – тогда все, что он говорил, становилось правдой.
   Он нашел комнату отдыха и приготовил себе несколько чашек чая. Потом отнес их на стол Толстого Чарли и расставил в художественном беспорядке. Потом решил поиграть с компьютерной сетью. Сеть спросила у него пароль. «Я Толстый Чарли Нанси», – сказал он компьютеру, но все равно оставались места, куда его не пускали, поэтому он сказал: «Я Грэхем Хорикс», – и директории раскрылись перед ним как лепестки цветка.
   Он покопался в компьютере, открывал то один, то другой файл, пока ему не наскучило. Разобрался с входящими документами и папками. Разобрался с незаконченными делами. Тут ему пришло в голову, что Толстый Чарли, наверное, уже проснулся, поэтому он позвонил ему домой успокоить. Он как раз счел, что неплохо потрудился за одно утро, когда в дверь просунул голову Грэхем Хорикс, который, проведя пальцем по губам, как у хорька, поманил его к себе.
   – Пора бежать, – сказал Паук брату. – Большой босс хочет со мной поговорить.
   Он разорвал связь.
   – Опять личные разговоры в рабочее время, Нанси? – сказал Грэхем Хорикс.
   – Абсо-хрен-лютно, – согласился Паук.
   – Это меня вы назвали «большим боссом»? – поинтересовался Грэхем Хорикс, когда, пройдя по коридору, они переступили порог его офиса.
   – Так вы и есть самый большой, – ответил Паук. – И самый боссовый.
   Грэхем Хорикс поглядел на него озадаченно: он подозревал, что над ним смеются, но не знал наверняка, и это сбивало его с толку.
   – Присаживайтесь, хе-хе, присаживайтесь.
   Паук присел.
   В обычае Грэхема Хорикса было поддерживать постоянную текучку кадров в своем агентстве. Одни сотрудники приходили и уходили. Другие приходили и задерживались ровно до того момента, когда их работа вот-вот начнет давать хоть какие-нибудь права на защиту рабочего места. Толстый Чарли протянул дольше всех: год и одиннадцать месяцев. Еще месяц, и он получит право на выплаты по сокращению штатов или же арбитражные суды станут частью его жизни.
   Была одна речь, которую Грэхем Хорикс всегда произносил перед тем, как кого-то уволить. Он очень ею гордился.
   – В жизни каждого из нас, – начал он, – иногда случаются дожди. Но среди туч всегда светит лучик надежды.
   – Нет худа без добра, – любезно вставил Паук.
   – Э-э-э… Да. Воистину. Э-э-э… И когда мы идем сей юдолью слез, нам нужно думать, что…
   – Первая рана всегда больнее.
   – Что? А… – Грэхем Хорикс порылся в памяти, что же там дальше. – Счастье, – провозгласил он, – подобно бабочке.
   – Или синей птице, – согласился Паук.
   – Воистину. Позволите закончить?
   – Конечно. Не стесняйтесь, – весело предложил Паук.
   – Душевное счастье каждого сотрудника «Агентства Грэхема Хорикса» для меня не менее важно, чем мое собственное.
   – Вы даже себе представить не можете, – вставил Паук, – как этим меня порадовали.
   – Да, – сказал Грэхем Хорикс.
   – Что ж, наверное, мне лучше вернуться к работе, – отозвался Паук. – Но речь мне понравилась. Когда в следующий раз захотите поделиться своими мыслями, только позовите. Вы знаете, где меня искать.
   – Счастье… – повторил Грэхем Хорикс, чей голос прозвучал несколько сдавленно. – И вот о чем я подумал, Нанси… Чарльз… Вы у нас счастливы? Разве вы не согласитесь, что, возможно, были бы счастливее где-то еще?
   – А я об этом не думал, – улыбнулся Паук. – Знаете, о чем я думал?
   Грэхем Хорикс промолчал. Так увольнение еще никогда не проходило. Обычно на этой стадии сотрудники бледнели, наступал шок. Иногда они плакали. Грэхем Хорикс ничего не имел против слез.
   – А думал я, – продолжал Паук, – интересно, зачем вам счета на Каймановых островах? Знаете, такое впечатление, как будто деньги, которые должны попасть на счета наших клиентов, иногда уходят на Каймановы острова. Странная организация финансов, правда? Ведь деньги-то на этих счетах оседают. Я впервые такое вижу и надеюсь, что вы сможете мне все растолковать.
   Грэхем Хорикс побелел как полотно, точнее, стал того цвета, какой в каталогах красок фигурирует под названием «Пергамент» или «Магнолия».
   – Как вы получили доступ к этим счетам? – выдавил он.
   – Компьютеры. Вы тоже от них на стенку лезете, да? Как вы тогда лечитесь?
   Глава агентства на несколько долгих минут задумался. Ему нравилось считать, что состояние его финансов до крайности запутано, и если когда-нибудь отдел по борьбе с мошенничеством учует какие-нибудь махинации, полиции будет крайне трудно объяснить судье, в чем, собственно, они заключались.
   – В оффшорных счетах нет ничего противозаконного, – насколько мог небрежно, бросил он.
   – Противозаконного? – переспросил Паук. – Надеюсь, что нет. Ведь если бы я увидел что-то противозаконное, мне пришлось бы сообщить в соответствующие инстанции.
   Грэхем Хорикс взял со стола ручку, снова положил.
   – Э-э-э… – протянул он, – так приятно было поболтать, побеседовать, провести время и вообще пообщаться с вами, Чарльз, но, полагаю, у нас обоих есть работа. Время не ждет. Оттягивать да откладывать – только время воровать.
   – Жизнь – это рок-н-ролл, – предложил Паук, – но я балдею от радио.
   – Как скажете.
 
   Толстый Чарли начинал понемногу чувствовать себя человеком. Ничего уже не болело, тошнота не подкатывала медленными волнами к горлу. И хотя он еще не был уверен, что мир – приятное и радостное место, но все-таки вышел из девятого круга похмельного ада, а это само по себе было неплохо.
   Дейзи захватила ванную, теперь оттуда доносился звук бегущей воды, за которым последовал довольный плеск. Он постучал в дверь.
   – Я тут, – сказала Дейзи. – Лежу в ванне.
   – Знаю. То есть не знал, но подумал, что ты скорее всего там.
   – И?
   – Просто интересно, – сказал он через дверь. – Интересно, почему ты с нами поехала? Вчера вечером?
   – Ну, у тебя был потрепанный вид, а твоему брату как будто нужна была помощь. Сегодня утром у меня выходной, поэтому вуаля.
   – Вуаля, – повторил Толстый Чарли.
   Все просто: с одной стороны, она его пожалела, с другой, ей действительно понравился Паук. Да. Брат у него всего один день, и уже ясно: от отношений с новым родственником сюрпризов ждать нечего. Паук здесь крутой, а он лишний.
   – У тебя красивый голос, – сказала Дейзи.
   – Что?
   – Пока мы ехали домой на такси, ты пел «Незабываемую». Красиво вышло.
   Каким-то образом ему удалось вытеснить воспоминания о караоке, загнать их в дальний уголок, где он прятал все неприятное. А теперь они вернулись, и Толстый Чарли ужасно об этом пожалел.
   – Просто замечательно вышло, – продолжала она. – Споешь мне еще потом?
   Толстый Чарли стал отчаянно подыскивать отговорки, но его спас звонок во входную дверь.
   – Кто-то пришел, – с облегчением сказал он.
   Спустившись, он отпер дверь, и мир разом снова почернел: мама Рози наградила его таким взглядом, от которого свернулось бы молоко. Но промолчала. В руках у нее был огромный белый конверт.
   – Здравствуйте… – пробормотал Толстый Чарли. – Миссис Ной. Рад вас видеть. Э-э-э…
   Потянув воздух носом, она подняла конверт повыше – точно щитом прикрылась.
   – Ах вот как, – сказала она. – Вы дома. Так-так. Пригласите меня войти?
   «Вот именно, – подумал Толстый Чарли. – Таких всегда нужно приглашать. Только скажи „нет“, и она уйдет».
   – Разумеется, миссис Ной. Входите, пожалуйста, – а сам подумал: «Вот как вампиры добиваются своего». – Хотите чашечку чая?
   – Не думайте, что сможете меня одурачить, – сказала она. – Потому что вам это не удастся.
   – Э-э-э… Верно.
   Потом было тяжкое восхождение вверх по узенькой лестнице на кухню. Оглядевшись по сторонам, мать Рози сморщила нос, давая понять, что кухня не отвечает ее стандартам гигиены, ведь здесь присутствует съестное.
   – Кофе? Воды? – «Только не произноси этих слов!» – Восковое яблоко? – «Вот черт!»
   – Насколько я поняла со слов Рози, ваш отец недавно умер.
   – Да.
   – Когда скончался отец Рози, в журнале «Повара и искусство гастрономии» напечатали четырехстраничный некролог. Написали, что он один своими трудами принес в эту страну карибскую кухню-фьюжн.
   – О, – выдавил Толстый Чарли.
   – И он позаботился обо мне. Он застраховал свою жизнь, и у него был пай в двух процветающих ресторанах. Я очень состоятельная женщина. Когда я умру, все отойдет Рози.
   – Когда мы поженимся, – сказал Толстый Чарли, – я буду о ней заботиться. Не беспокойтесь.
   – Не стану утверждать, что вы женитесь на Рози из-за моих денег, – сказала мать Рози, но ее тон ясно давал понять, что именно это она имеет в виду.
   Головная боль начала возвращаться.
   – Я чем-то могу быть вам полезен, миссис Ной?
   – Я поговорила с Рози, и мы решили, что мне пора помочь вам с приготовлениями к свадьбе, – чопорно сказала она. – Мне нужен список ваших друзей и родственников. Тех, кого вы рассчитывали пригласить. Имена, адреса проживания и электронной почты, а также номера телефонов. Я составила для вас формуляр, который следует заполнить. Я решила, что сэкономлю на почтовых марках, если сама опущу конверт в ваш почтовый ящик, поскольку все равно собиралась проезжать через Максвелл-гарденс. Я не ожидала застать вас дома. – Она протянула ему большой белый конверт. – В общей сложности на свадьбе будет девяносто человек, вам полагается восемь родственников и шесть близких друзей. Ваши личные друзья и четверо родственников составят стол «Ж». Остальные ваши родственники сядут за стол «В». Место вашего отца было бы с нами за главным столом, но, учитывая, что он скончался, мы отдали его тетушке Винифред. Вы уже решили относительно шафера?
   Толстый Чарли покачал головой.
   – Когда решите, позаботьтесь, чтобы в его речи не было непристойностей. Я не хочу услышать от вашего шафера ничего, чего не услышала бы в церкви. Вам понятно?
   Толстый Чарли задумался, а что, собственно, обычно слышит в церкви мама Рози. Вероятно, только крики в свой адрес «Изыди, адское отродье!», за которыми следуют охи «Оно живое?» и нервные вопросы, не забыли ли принести осиновые колья и молотки.
   – Думаю, – сказал Толстый Чарли, – у меня больше десяти родственников. Я хочу сказать, кузены и кузины, двоюродные тети и так далее.
   – Вы, по всей видимости, не сознаете, – сказала мама Рози, – что свадьба стоит денег. Я отвела по сто семьдесят пять фунтов на столы с «А» по «Г». «А», разумеется, главный. За эти столы сядут ближайшие родственники Рози и мой женский клуб. По сто двадцать пять фунтов отведено на столы с «Д» по «Е», за которые, сами понимаете, сядут не столь близкие знакомые, дети и так далее.
   – Вы сказали, мои друзья будут за столом «Ж», – сказал Толстый Чарли.
   – Это еще одним уровнем ниже. Туда не будут подавать закуску из авокадо с креветками или бисквиты с шерри.
   – Когда мы с Рози обсуждали обед, то собирались взять общей темой кухню Вест-Индии.
   Мама Рози раздула ноздри.
   – Временами девочка сама не знает, чего хочет. Но теперь мы с ней обо всем договорились.
   – Послушайте, – сказал Толстый Чарли, – думаю, мне нужно поговорить с Рози, а потом я вам позвоню.
   – Просто заполните формуляры, – велела мама Рози и подозрительно поинтересовалась: – Почему вы не на работе?
   – Я… Я там не… То есть у меня сегодня выходной. Я не пойду. Туда не пойду.
   – Надеюсь, вы сообщили об этом Рози. Она мне сказала, что собирается пойти на ленч с вами. И из-за вас я теперь останусь одна.
   Толстый Чарли переварил полученную информацию.
   – Ага. Спасибо, что заглянули, миссис Ной. Я поговорю с Рози, и…
   В кухню вошла Дейзи. Одета она была в льнущий к сырому телу халат Толстого Чарли, на голову наверчено полотенце.
   – У тебя ведь есть апельсиновый сок, правда? – спросила она. – Знаю, я его видела, когда заглядывала в холодильник. Как твоя голова? Лучше?
   Открыв холодильник, она налила себе сок в высокий стакан.
   Мама Рози кашлянула. По звуку не походило на откашливание, скорее уж на гремящую под волной гальку.
   – Привет, – сказала Дейзи. – Меня зовут Дейзи.
   Температура в кухне начала стремительно падать.
   – Вот как? – спросила мать Рози. С последнего «к» свисали сосульки.
   – Интересно, как бы называли апельсины, – сказал в повисшей тишине Толстый Чарли, – не будь они апельсинового цвета. Если бы они были никому не известным голубым фруктом, стали бы их называть голубинами? И мы пили бы тогда голубиновый сок?
   – Что? – переспросила мама Рози.
   – Ну и ахинея, ей-богу! – улыбнулась Дейзи. – Ладно. Пойду поищу свою одежду. Приятно было познакомиться.
   Она вышла. Толстый Чарли не смел даже дышать.
   – Кто. Это. Был? – с каменным спокойствием чеканя слова, спросила мать Рози.
   – Моя сес… кузина. Кузина, – пробормотал Толстый Чарли. – Я привык называть ее сестрой. Мы вместе выросли. Она просто решила переночевать у меня. Она у нас сорвиголова. Ну… Да… Увидите ее на свадьбе.
   – Помещу ее за стол «Ж», – сказала мама Рози. – Там ей будет удобнее. – Сказано это было таким тоном, каким нормальные люди говорят: «Хотите умереть быстро или дать Монго сперва с вами поиграть?»
   – Ага, ладно. Приятно было повидаться. М-да… у вас, наверное, уйма дел, а мне надо собираться на работу.
   – Я думала, у вас выходной.
   – Утро. У меня свободное утро. А оно почти кончилось. И мне нужно ехать на работу, поэтому до свидания.
   Прижав к себе сумочку, мама Рози встала. Толстый Чарли поплелся за ней в коридор.
   – Спасибо, что заглянули.
   Она моргнула – точь-в-точь змея перед броском.
   – До свидания, Дейзи, – окликнула она. – Увидимся на свадьбе.
   Натягивая через голову футболку, в коридор высунулась Дейзи в трусиках и лифчике.
   – Берегите себя, – сказала она и исчезла в спальне Толстого Чарли.
   За все то время, пока Толстый Чарли провожал ее до двери, мама Рози больше не произнесла ни слова. Когда, переступив порог, она обернулась, он увидел в ее лице нечто ужасное, и его желудок стянуло узлом еще большим, чем раньше. И было это то, что мама Рози делала губами. Углы ее рта вздернула вверх жуткая гримаса – эдакий череп с сухими губами.
   Закрыв за ней дверь, он стоял, дрожа, в прихожей. А после, как человек, отправляющийся на электрический стул, поплелся наверх.
   – Кто это был? – спросила почти одетая Дейзи.
   – Мать моей невесты.
   – Сущая мегера, верно?
   На Дейзи была та же одежда, что и вчера.
   – Неужели ты так пойдешь на работу?
   – Господи упаси! Нет, сначала поеду домой переоденусь. И вообще на работе я выгляжу иначе. Вызови мне такси, ладно?
   – Тебе куда?
   – В Хендон.
   Он позвонил в местную службу заказа такси. Потом рухнул на стул в коридоре, проигрывая различные сценарии будущего – все малопривлекательные.
   И вдруг заметил, что кто-то стоит рядом.
   – У меня есть витамин В, – сказала Дейзи. – Или попытайся пососать ложку меда. Мне никогда не помогало, но моя соседка клянется и божится, что это снимает ей похмелье.
   – Не в том дело, – ответил Толстый Чарли. – Я сказал ей, что ты моя кузина. Чтобы она не подумала, что ты моя… что мы… ну, понимаешь… чужая девушка в моей квартире…
   – Кузина, да? Ладно, не волнуйся. Она скорее всего про меня забудет, а если нет, то скажешь, что мне по какой-то причине пришлось срочно уехать за границу. Ты никогда больше меня не увидишь.
   – Правда? Обещаешь?
   – Поменьше радости в голосе, пожалуйста.
   С улицы просигналил автомобиль.
   – Мое такси. Встань и попрощайся.
   Толстый Чарли встал.
   – Не волнуйся, – сказала Дейзи и обняла его на прощание.
   – Кажется, моя жизнь кончена.
   – Нет, не кончена.
   – Я обречен.
   – Спасибо, – сказала она, а потом вдруг встала на цыпочки и поцеловала его – поцелуем более долгим и крепким, чем полагается по условиям столь недавнего знакомства. Затем, бросив ему улыбку, она сбежала по ступенькам и была такова.
   – Ничего такого не было, – сказал закрывшейся двери Толстый Чарли. – На самом деле такое просто невозможно.
   Он еще чувствовал вкус ее поцелуя – апельсиновый сок и малина. Это был настоящий поцелуй. Серьезный поцелуй. В нем было «ух ты», какого он никогда в жизни не испытывал. Даже с…
   – Рози, – выдохнул он и поспешно набрал ее номер.
   – Вы позвонили Рози, – произнес голос его невесты. – Я занята или снова потеряла мобильник. А с вами говорит автоответчик. Перезвоните мне домой или оставьте свое сообщение…
   Толстый Чарли прервал связь. Потом надел поверх тренировочного костюма пальто и, чуть поморщившись на безжалостный дневной свет, вышел на улицу.
 
   Рози беспокоилась, что само по себе ее тревожило. А виной (хотела она себе в этом признаться или нет) этому и многому другому в мире Рози была ее мама.
   Мир, в котором маме ненавистна сама мысль о том, что дочь выйдет замуж за Толстого Чарли Нанси, казался понятным и привычным. Сопротивление мамы свадьбе она приняла за знамение: мол, это правильный поступок, даже если сама она не до конца в себе уверена.
   Конечно, она любила Толстого Чарли. Он был солидным, надежным, благоразумным…