Страница:
Заметим, что Габриель скорбела по поводу вмешательства мужчин в профессию. В предвоенные годы в мире моды доминировали женщины – Мадлен Вионне, Эльза Скьяпарелли, мадам Гре, не говоря уже о ней самой… Теперь же, по мнению Коко, мужчины берут на себя смелость указывать женщинам, как им следует одеваться. И одевают их плохо, потому что презирают их или в лучшем случае не любят… Приглядитесь к нравам большинства из них, настаивает она, и вы все решительно поймете. Вместо того, чтобы одевать женщин, их расфуфыривают, им предлагают наряды, в которых нельзя ни ходить, ни бегать, зато можно отлично кривляться, как обезьяна. Вот почему американки, которым не откажешь в практическом смысле, бойкотируют французскую продукцию…
– Какой ужас! – воскликнула Коко и скорчила такую гримасу, которая не оставляла никаких сомнений в искренности ее реакции.
Мария Елена готова была разрыдаться. Что делать? Полная угрызений совести, Габриель тем не менее не могла обещать, что несколько стежков смогут превратить «ужас» в элегантное платье…
И тут Коко, увидев большую занавеску из красивой шелковой тафты, принялась ее щупать, гладить, растирать между пальцами, измерять и наконец велела отцепить:
– Вот этого будет достаточно, – сказала она двум остолбенелым женщинам.
…Через несколько часов Габриель сымпровизировала такое чудесное бальное платье, что все подруги Марии Елены стали наперебой выспрашивать у нее адрес портнихи…
Впоследствии баронесса де Ротшильд заявит о том, что именно этот эпизод и подтолкнул Габриель к принятию решения о том, чтобы вновь открыть свой Дом моделей. Мы не обязаны принимать ее слова на веру, но можно сказать с уверенностью, что этот случай сыграл в этом решении свою роль.
Нам представляется, что более важным оказалось другое обстоятельство: она прекрасно понимала, что триумфальное возвращение в от-кутюр будет эквивалентом вложения в рекламу «Шанели» миллиона долларов. Оно невероятным образом воздействует на рост продаж, а значит, возрастут и цифры отчислений в ее пользу.
Разумеется, не стоит забывать о том, что в послевоенную эпоху число клиентов, способных покупать одежду от кутюр, катастрофически упало. Многие Дома моделей рассчитывали как на источник процветания только на продажу духов со своим именем. Эти парфюмы благотворно влияли на престиж кутюрье и на успех их коллекций. И, наоборот, успех коллекций одежды подстегивал продажу духов. В этой перспективе расчеты Габриель были вполне разумны, что показала и последняя цепочка событий.
И, наконец, для Габриель вновь открыть свой Дом моделей означало воскреснуть. Это не слишком большое преувеличение: ведь Шанель постоянно утверждала, что в работе заключается вся ее жизнь. По большому счету она была никем после сентября 1939 года… Несколько лет спустя, начиная с 1946 года, ей снова захотелось существовать – об этом свидетельствуют ее неоднократные попытки публикации приукрашенного повествования о своей жизни. Убедившись к 1953 году в невозможности данного предприятия, она поняла: чтобы не сгинуть во тьме безвестности, ей остается только сражаться на почве, где ее компетенция более всего очевидна: на почве высокой моды. Что ж! Она – «старушка», как ее любовно, но бесцеремонно называли товарищи по ремеслу, – на семьдесят втором году жизни покажет им, что у нее есть еще порох в пороховницах!..
Приняв летом 1953 года решение, Габриель приступила к делу. Прежде всего ей требовались колоссальные капиталы, и она продает «Ла Паузу» литературному агенту Черчилля Эмери Ривсу. И то сказать, зачем ей был теперь этот дом для отдыха, когда она собиралась с головой погрузиться в работу? Далее, при посредничестве Кармел Сноу она заключает контракт с одним крупным американским предпринимателем, который изготовит десятками тысяч практичные и элегантные платья из ее будущих коллекций. И сама она не останется в обиде, получая условленные отчисления.
Новость об этом шаге Коко быстро распространилась.
Обратим также внимание на намерение Коко открыть свой Дом моделей при финансовой поддержке братьев Вертхаймер. Но нужно было еще спросить, согласны ли они. Да, конечно, они предпочли бы, чтобы операция проводилась с их участием – в противном случае бог знает что могло бы статься с этой непредсказуемой Коко! Но интересы двух объединенных общим делом сторон были слишком тесно взаимосвязаны, чтобы отказываться от поиска согласия в этой области. Триумф Шанель в области моды станет и триумфом ее партнеров, но и провал Шанель обернулся бы провалом и для них. Значит, дело связано с риском – что ж, Пьеру Вертхаймеру не впервой пускаться в авантюры в поисках удачи! Ему удалось убедить своих компаньонов.
В результате было подписано соглашение: Общество из Нейи оплачивает половину расходов на шитье. Эти суммы пойдут по графе «расходы на рекламу», способствующую продаже духов. Вполне логично.
Эту первую битву Коко выиграла.
Но решающей битвой станет демонстрация коллекции, которую она намеревалась показать в феврале 1954 года. Какой прием ее ждет?
Она решила представить сто тридцать моделей. Наняла около 70 человек: портных, закройщиц, продавщиц… Вполне естественно, отдала предпочтение тем, кто трудился с ней до войны. Так, она пригласила на работу Люсию Буте – бывшую модистку с улицы Камбон, которая с 1939 года открыла собственный Дом моделей на рю Руаяль, 13. С нею вместе она пригласила мадам Лижур, прозванную Манон, которая управляла ателье Люсии, а до того дебютировала у Шанель еще в возрасте тринадцати лет. До самой своей смерти Коко одевалась исключительно у нее.
Для начала Габриель открывает на рю Камбон, 31, два ателье, приблизительно по 25 работниц в каждом, и готова принанять новых, если ее задумка увенчается успехом. В любом случае она полна веры в себя… В декабре 1953 года она проведет одно из воскресений в Миллила-Форе у Кокто вместе с Марией Луизой Буске и Мишелем Деоном. Разговор продолжался с часу дня до десяти вечера, и ни о ком не было сказано ни единого дурного слова, записал Кокто в своем дневнике. В присутствии Габриель случай исключительный. Поэт отмечает у нее «удивитель-ное снижение напряжения», которое объясняет возобновлением активности.
Она верит в себя, но умеет оставаться скромной и здравомыслящей: «Почему я вернулась? – признается она некой журналистке. – Мне было скучно, и потребовалось пятнадцать лет, чтобы осознать это. Сегодня я скорее предпочла бы потерпеть провал, чем оставаться в небытии».
Конкуренты, бесспорно, боялись ее возвращения в высокую моду, тем более что она не спешила открывать, что же такое она им готовит. Они вспомнили, что сказал о ней в далеком 1920 году великий Пуаре: «Этот мальчишка (sic) еще обставит нас во всех мастях». Его предсказание сбылось, а самому ему пришлось умереть в нищете.
Несмотря на то что в угоду суеверию для показа коллекции было выбрано пятое число месяца, он обернулся катастрофой – по крайней мере в глазах английских и французских журналистов. Платья и ансамбли, представленные Шанель на суд почтеннейшей публики, показались почитателям Диора и «нового взгляда» призраками минувшего, реликтами 20 – 30-х годов… В лучшем случае они видели в этих коллекциях меланхолическую перспективу, в худшем – нудную череду совершенно вышедших из моды туалетов. Дефиле происходило в атмосфере леденящего холода, лишь изредка нарушаемого жиденькими аплодисментами. Позже Дзеффирелли заявит, что это было одно из самых трудных испытаний, когда-либо пережитых им. Пресса явила «весь ужас презрения и злобы», напишет Мишель Деон. Иные статьи были заготовлены заранее, прежде чем их авторы увидели хоть одну модель. Вот, например, заголовок из журнала «Комба»: «У Коко Шанель в Фуйилез-уа в 1930 году»…
По завершении этой первой презентации K°ко не показывалась на глаза друзьям – ей хотелось пощадить их, да и самой уберечься от созерцания их смущения. На взгляд Шанель была словно мраморная: в таких ситуациях и проявляется закалка личности! Мадам Манон, которая по-прежнему находилась рядом с нею, вспоминала, что очень боялась «реакции Мадемуазель назавтра после фиаско». Право же, она слишком недооценила Мадемуазель, явившую характер «железной дамы»! «Я им еще покажу, – просто сказала Габриель, – мы начнем все сначала»… И тут же с новой силой взялась за работу. Надо ли говорить, что после такого фиаско ни одна клиентка не переступила порог дома 31 по рю Камбон, и огромные примерочные залы на втором этаже оставались пустынными… «Что ж! Тем лучше, – сказала она. – Тем спокойнее мне будет готовить следующую коллекцию в моем маленьком кабинете на третьем этаже». Вот с какими словами она обратилась к своим сподвижникам на рю Камбон, чтобы вселить в них уверенность и воодушевить.
Ее подлинная сила заключалась в абсолютной уверенности в своей правоте. Вместо того чтобы сражаться с конкурентами на их территории, она собиралась изменить ситуацию и показать соперникам, что вышли из моды как раз они. «Они действуют, как старина Пуаре, – объяснила она, – они ищут, как бы сильнее эпатировать клиенток экстравагантностями своих нарядов, вместо того чтобы беспокоиться о самих женщинах с учетом реальности, в которой они живут. Они забывают о самой элементарной истине: нужно, чтобы женщины нравились мужчинам, чтобы они восклицали не „Какое у вас красивое платье!“, а „Какая вы красивая!“. А коли так, то Габриель уверена, что женщины поймут ее в конце концов.
Удивительнее всего в этой истории даже не столько сила воли Шанель, сколько ее умение тонко анализировать. Видимо, она догадывалась, что встретит понимание не во Франции и в Англии, а в Соединенных Штатах. А уж Америка потянет за собой Европу, которая, в свою очередь, устроит ей триумф.
Уже начиная с 5 февраля представители американских магазинов предметов роскоши с Пятой авеню, как, например, Лорд и Тейлор или Б.Альтман, приобрели у нее несколько моделей. Редактор журнала «Вог» Бетти на Баллард так заинтересовалась коллекцией Шанель, что опубликовала в своем журнале три страницы фотографий. С фронтисписа смотрела новая манекенщица Габриель, очаровательная Мари Элен Арно, небрежно опершись о стену, руки в карманы. Она одета в джерсовый костюм цвета морской волны, из-под которого показывается блузка из белого льна, с пристегнутым к юбке бантом из черного атласа. Восхитительную игривость придавала ей соломенная шляпка-канотье с ниспадавшими назад лентами.
Беттина была в восторге от этого наряда, придававшего любой его обладательнице вид юной девушки. Она тут же приобрела его для себя и надела перед полутора тысячами американских светил из мира моды, собравшихся на Манхэттене на выставке ввезенных из Франции моделей. Многие из этих господ никогда не видели ни одного наряда от Шанель… и для них это было откровением; другие заново открывали для себя ее дарование. Беттина разъяснила им, в каком духе работает Шанель: она стремится пропагандировать моду, целью которой является удобство и красота женщины, а не удовлетворение личных амбиций отдельных эстетов от высокой моды. Аудитория оказалась очень восприимчивой к этим предложениям, которые отвечали американскому прагматизму. И, наконец, в запасе у Беттины был еще один аргумент, оказавшийся козырным тузом: если модели «нового взгляда» невозможно было ставить на поток из-за их сложности, то строгая простота моделей Шанель давала технологически возможность копирования и, следовательно, массового коммерческого распространения. Вот доводы, оказавшиеся главными для покупателей с Седьмой авеню. Они уже потирали руки, предвкушая немалые барыши… Уже в начале 1955 года можно было считать успех непоколебимым. После показа ее третьей коллекции журнал «Лайф», посвятивший ей четыре страницы, подвел итог: «Женщину, скрывающуюся за самым знаменитым в мире парфюмом, возможно, несколько преждевременно потянуло вернуться в высокую моду, но она уже распространила свое влияние на все. В свои семьдесят один год она привнесла больше, чем новую моду, – она совершила революцию».
Габриель столь успешно выиграла пари, что даже самые стойкие приверженцы «нового взгляда» отказались от излишеств, сделали более ровным силуэт и раскрепостили талию.
Нечего греха таить, что на начальном этапе эта рискованная операция обошлась чрезвычайно дорого не только самой Габриель, но и – в особенности – Обществу производителей духов. Пьер Вертхаймер расшибался в лепешку, пытаясь убедить своих запаниковавших компаньонов продолжать инвестировать предприятие на рю Камбон, невзирая даже на самые чудовищные отзывы прессы. Он хранил веру в Шанель и не раз наносил ей визиты, стараясь утешить. Однажды он обнаружил ее изнуренной. Ее руки, разбитые кризисом артроза, причиняли ей ужасающие страдания. К тому же ей приходилось носить черные очки – она более не могла выдерживать яркого света, направляемого на манекенщицу, которую она одевала. Булавки не слушались ее неловких рук, и ей не раз случалось нечаянно колоть бедняжку. Ладно, на сегодня довольно! – решил Вертхаймер и проводил ее до «Ритца». Она шла тихо, с опушенной головой. Но перед тем как скрыться за дверью отеля, она сказала своему ошеломленному партнеру слова, которые не часто можно было услышать из ее уст: «Спасибо за все, Пьер».
Он знал, что она продолжит дело.
Отныне она могла трудиться в полном спокойствии, чтобы вновь занять свое место в от-кутюр. Какое? Конечно же, первое.
Таков наряд, который Габриель будет продавать тысячам клиенток. С другой стороны, она уступит права на репродукцию крупным американским предпринимателям, которые пошьют их сотнями тысяч и будут продавать по разным ценам – в зависимости от качества и стоимости ткани. К тому же, вполне естественно, этот наряд будет запросто копироваться в разных частях света без всяких разрешений, с разной степенью успеха…
Мнение Габриель о копировании достаточно известно; оно было прямо противоположно суждению ее собратьев по ремеслу. «Находки делаются для того, чтобы снова быть потерянными», – утверждала она. Кстати, в ее глазах плагиат не то что не был воровством, но являлся одним из самых чудесных выражений почтения: «Копия суть любви», – говорила она. Эта позиция стоила ей напряженных полемик с Профсоюзной палатой парижской высокой моды, председателю которой она адресовала письмо от 25 июля 1958 года, – мы не можем отказать себе в удовольствии процитировать здесь истинную Шанель, явившую себя без прикрас и без всякой бравады:
…Как-то в шестидесятые годы осенним днем один из друзей Коко, прогуливаясь в лесу в Шантильи, увидел стоящий на краю оврага огромный черный «Кадиллак» Габриель с шофером за рулем. Чуть дальше он увидел на прогалине и саму хозяйку, которая сидела спиной к нему на корточках на ковре опавших листьев. Опасаясь побеспокоить ее, он попытался осторожно ретироваться, как вдруг она выпрямилась с необычайной грацией, держа в руке три-четыре буковых листа нежных оттенков.
– Вот это именно то, что я искала, – объяснила она, сияя от радости, которую доставила ей находка.
Оказывается, она только что ездила посмотреть картины Клуэ в музее Шантильи и на обратном пути решила выяснить, не вознаградят ли ее местные пейзажи каким-нибудь новым источником вдохновения. Назавтра она помчится к одному из своих текстильных фабрикантов и распорядится воспроизвести колорит выбранных ею листьев.
Неудивительно, что уже вскоре после своего возвращения в высокую моду, а именно в 1957 году, непостижимая художница получила приз Неймана Маркуса, явившийся наградой «самой влиятельной в XX веке создательнице моды». Этот щедрый меценат был собственником самого крупного в Далласе магазина моды. А так как Габриель души не чаяла в Америке, она приняла предложение туда приехать – в компании Жоржа Кесселя, брата знаменитого журналиста и романиста. На три недели пребывания в Техасе она привезла с собою два десятка костюмов и платьев. Счастливая, что встречает такой радушный прием, она с добрым юмором отвечала на не всегда скромные вопросы журналистов:
– Что вы едите?
– Одну гардению утром, одну розу вечером.
– Сколько вам лет? (!)
– Сто.
– А точнее?
– Это зависит от случая.
– Что у вас за запонки?
– О! Их мне давным-давно подарил Стравинский.
– По какому поводу?
– Разумеется, в знак преклонения… О! Я хотела сказать – он мне подарил их за то, что я преклоняюсь перед ним. А вы думали?
Все находили ее прельстительной и на удивление молодой и веселой. Журналисты, бравшие у нее интервью, были очарованы ее естественностью и остроумием, заставлявшим их хохотать от чистого сердца. Например, если слышали из ее уст: «Когда я вижу иные наряды, как будто „вдохновленные Шанель“, я заявляю яростный протест: ни одного мешка из-под картошки среди моих творений нет!»[69]
Живость этой «пожилой леди», энергия, которую ей удалось сохранить, и непринужденность ее ответов покорили все сердца. Но что более всего изумило американцев, так это ее триумфальный come-back (возвращение), который в их глазах был сравним разве что с возвращением в большой спорт боксера по имени Рэй Шугар Робинсон. Сложив с себя звание чемпионки мира в 1939 году, Коко (так ее любовно называли и за океаном) триумфально возвратила его себе пятнадцать лет спустя! «Коко сделала это, как Шугар Рэй!» – гласил аршинными буквами заголовок в самой крупной далласской газете.
Она не изменилась во мнении, когда вновь открывала свой дом. После Этьена де Бомонта и Фулько ди Вердуры с 1953 года для Габриель трудились Гриппуа и Робер Гуссенс, создавая для ее манекенщиц крестики, броши, изысканные пуговицы, браслеты, серьги, подвески и колье, которые благодаря изобретательности и вкусу становились маленькими шедеврами. В глазах всего мира ожерелье в шесть рядов жемчужин, которое часто надевала и сама Коко, составляло неотъемлемую часть Chanel look – «облика Шанель» – на равных правах с ее знаменитым костюмом.
Робер Гуссенс вспоминает о том исключительном внимании, которое Габриель уделяла концепции исполнения этих украшений, о ее безжалостных требованиях, но и об очевидном уважении, которое Коко питала к профессионалам искусства и ремесла. Что более всего поражало персонал с улицы Камбон, так это изысканность вкуса, которую демонстрировала Шанель при подборе бижутерии, которую ей подносили ассистентки на больших подносах. Устремляя свой острый взгляд на лежащие вперемешку изделия, она разом выбирала веши, которые более всего соответствовали только что законченному наряду. Представлялось, что и в этой области, как и в других сферах от кутюр, она была наделена даром непогрешимости.
Ту же страсть к совершенству Габриель продемонстрирует и в выборе обуви для своих моделей. Над ее заказами трудился, в частности, потомственный обувщик Раймон Массаро,[70] чей дедушка был постановщиком двора махараджи Карпуталаха. Отец Раймона, Лазар, обувал саму Габриель с 1938 года. Вполне естественно, когда Габриель вновь открыла свой дом, то обратилась к династии Массаро с заказами для своих коллекций. Раймон Массаро донес до нас несколько воспоминаний об этом, не лишенных пикантности: в той степени, в какой она хотела иметь деловые отношения исключительно с Массаро-отцом, в той же мере она предпочитала только Массаро-сына, которому тогда было двадцать пять. Это обстоятельство стало темой семейной шутки и даже предметом забавного пари… А как быть, если бы капризница Коко не захотела общаться ни с тем, ни с другим? Плакать по этому поводу не будем, улыбнулся Робер. Мой дядюшка – тоже обувщик, будем иметь его в резерве; в случае чего отошлем ее к нему. К счастью, такой случай так и не представился. Сотрудничество семьи Массаро и Шанель оказалось плодотворным – так, оно привело к изобретению знаменитых бежевых босоножек с черным мысом, и на день, и на вечер; у босоножек имелась эластичная стяжка, охватывавшая пятку, благодаря чему отпала необходимость в уродливой металлической пряжке. Эта модель, представленная в ряде вариантов, достигла пика своей популярности после 1958 года – года ее создания. Ее главные преимущества – которых и добивалась Габриель – заключались в следующем: во-первых, ступня казалась меньше (благодаря двум цветам), зато нога – длиннее; во-вторых, становилась изящной сама стопа, что было отнюдь не безразлично для нее самой… В ходе долгой совместной работы по шлифовке модели Массаро не раз мог восхититься заботой о строгости и совершенстве, проявленной его знаменитой клиенткой.
* * *
В том же 1953 году Габриель собралась на несколько недель в Нью-Йорк в гости к своей подруге Магги ван Зейлен. Ее дочь Мария Елена (которая позже выйдет замуж за Ги де Ротшильда) была приглашена на престижный бал дебютанток с участием самых богатых наследниц Америки и по этому случаю сшила себе великолепное платье. Исполненная гордости за свое приобретение, она кинулась к Шанель и, румяная от удовольствия, вертелась перед ней волчком: полюбуйтесь!– Какой ужас! – воскликнула Коко и скорчила такую гримасу, которая не оставляла никаких сомнений в искренности ее реакции.
Мария Елена готова была разрыдаться. Что делать? Полная угрызений совести, Габриель тем не менее не могла обещать, что несколько стежков смогут превратить «ужас» в элегантное платье…
И тут Коко, увидев большую занавеску из красивой шелковой тафты, принялась ее щупать, гладить, растирать между пальцами, измерять и наконец велела отцепить:
– Вот этого будет достаточно, – сказала она двум остолбенелым женщинам.
…Через несколько часов Габриель сымпровизировала такое чудесное бальное платье, что все подруги Марии Елены стали наперебой выспрашивать у нее адрес портнихи…
Впоследствии баронесса де Ротшильд заявит о том, что именно этот эпизод и подтолкнул Габриель к принятию решения о том, чтобы вновь открыть свой Дом моделей. Мы не обязаны принимать ее слова на веру, но можно сказать с уверенностью, что этот случай сыграл в этом решении свою роль.
Нам представляется, что более важным оказалось другое обстоятельство: она прекрасно понимала, что триумфальное возвращение в от-кутюр будет эквивалентом вложения в рекламу «Шанели» миллиона долларов. Оно невероятным образом воздействует на рост продаж, а значит, возрастут и цифры отчислений в ее пользу.
Разумеется, не стоит забывать о том, что в послевоенную эпоху число клиентов, способных покупать одежду от кутюр, катастрофически упало. Многие Дома моделей рассчитывали как на источник процветания только на продажу духов со своим именем. Эти парфюмы благотворно влияли на престиж кутюрье и на успех их коллекций. И, наоборот, успех коллекций одежды подстегивал продажу духов. В этой перспективе расчеты Габриель были вполне разумны, что показала и последняя цепочка событий.
И, наконец, для Габриель вновь открыть свой Дом моделей означало воскреснуть. Это не слишком большое преувеличение: ведь Шанель постоянно утверждала, что в работе заключается вся ее жизнь. По большому счету она была никем после сентября 1939 года… Несколько лет спустя, начиная с 1946 года, ей снова захотелось существовать – об этом свидетельствуют ее неоднократные попытки публикации приукрашенного повествования о своей жизни. Убедившись к 1953 году в невозможности данного предприятия, она поняла: чтобы не сгинуть во тьме безвестности, ей остается только сражаться на почве, где ее компетенция более всего очевидна: на почве высокой моды. Что ж! Она – «старушка», как ее любовно, но бесцеремонно называли товарищи по ремеслу, – на семьдесят втором году жизни покажет им, что у нее есть еще порох в пороховницах!..
Приняв летом 1953 года решение, Габриель приступила к делу. Прежде всего ей требовались колоссальные капиталы, и она продает «Ла Паузу» литературному агенту Черчилля Эмери Ривсу. И то сказать, зачем ей был теперь этот дом для отдыха, когда она собиралась с головой погрузиться в работу? Далее, при посредничестве Кармел Сноу она заключает контракт с одним крупным американским предпринимателем, который изготовит десятками тысяч практичные и элегантные платья из ее будущих коллекций. И сама она не останется в обиде, получая условленные отчисления.
Новость об этом шаге Коко быстро распространилась.
Обратим также внимание на намерение Коко открыть свой Дом моделей при финансовой поддержке братьев Вертхаймер. Но нужно было еще спросить, согласны ли они. Да, конечно, они предпочли бы, чтобы операция проводилась с их участием – в противном случае бог знает что могло бы статься с этой непредсказуемой Коко! Но интересы двух объединенных общим делом сторон были слишком тесно взаимосвязаны, чтобы отказываться от поиска согласия в этой области. Триумф Шанель в области моды станет и триумфом ее партнеров, но и провал Шанель обернулся бы провалом и для них. Значит, дело связано с риском – что ж, Пьеру Вертхаймеру не впервой пускаться в авантюры в поисках удачи! Ему удалось убедить своих компаньонов.
В результате было подписано соглашение: Общество из Нейи оплачивает половину расходов на шитье. Эти суммы пойдут по графе «расходы на рекламу», способствующую продаже духов. Вполне логично.
Эту первую битву Коко выиграла.
Но решающей битвой станет демонстрация коллекции, которую она намеревалась показать в феврале 1954 года. Какой прием ее ждет?
Она решила представить сто тридцать моделей. Наняла около 70 человек: портных, закройщиц, продавщиц… Вполне естественно, отдала предпочтение тем, кто трудился с ней до войны. Так, она пригласила на работу Люсию Буте – бывшую модистку с улицы Камбон, которая с 1939 года открыла собственный Дом моделей на рю Руаяль, 13. С нею вместе она пригласила мадам Лижур, прозванную Манон, которая управляла ателье Люсии, а до того дебютировала у Шанель еще в возрасте тринадцати лет. До самой своей смерти Коко одевалась исключительно у нее.
Для начала Габриель открывает на рю Камбон, 31, два ателье, приблизительно по 25 работниц в каждом, и готова принанять новых, если ее задумка увенчается успехом. В любом случае она полна веры в себя… В декабре 1953 года она проведет одно из воскресений в Миллила-Форе у Кокто вместе с Марией Луизой Буске и Мишелем Деоном. Разговор продолжался с часу дня до десяти вечера, и ни о ком не было сказано ни единого дурного слова, записал Кокто в своем дневнике. В присутствии Габриель случай исключительный. Поэт отмечает у нее «удивитель-ное снижение напряжения», которое объясняет возобновлением активности.
Она верит в себя, но умеет оставаться скромной и здравомыслящей: «Почему я вернулась? – признается она некой журналистке. – Мне было скучно, и потребовалось пятнадцать лет, чтобы осознать это. Сегодня я скорее предпочла бы потерпеть провал, чем оставаться в небытии».
Конкуренты, бесспорно, боялись ее возвращения в высокую моду, тем более что она не спешила открывать, что же такое она им готовит. Они вспомнили, что сказал о ней в далеком 1920 году великий Пуаре: «Этот мальчишка (sic) еще обставит нас во всех мастях». Его предсказание сбылось, а самому ему пришлось умереть в нищете.
* * *
Сказать, что день 5 февраля 1954 года ожидался с нетерпением, значит ничего не сказать. Более двух тысяч человек тщетно пытались раздобыть билет на дефиле… Тем не менее весь блистательный Париж был там, рассевшись в золоченых креслах; там были и покупатели, и вся критика, пишущая о моде, а лучшие места занимали редактрисы из «Харперс» и трех редакций «Вог» – американской, английской и французской. Иные стояли, взобравшись на стулья, иные – на ступенях знаменитой зеркальной лестницы, тогда как Габриель, невидимая для публики, скрывалась высоко, почти на уровне второго этажа; ее рука нервно тянулась к сигарете…Несмотря на то что в угоду суеверию для показа коллекции было выбрано пятое число месяца, он обернулся катастрофой – по крайней мере в глазах английских и французских журналистов. Платья и ансамбли, представленные Шанель на суд почтеннейшей публики, показались почитателям Диора и «нового взгляда» призраками минувшего, реликтами 20 – 30-х годов… В лучшем случае они видели в этих коллекциях меланхолическую перспективу, в худшем – нудную череду совершенно вышедших из моды туалетов. Дефиле происходило в атмосфере леденящего холода, лишь изредка нарушаемого жиденькими аплодисментами. Позже Дзеффирелли заявит, что это было одно из самых трудных испытаний, когда-либо пережитых им. Пресса явила «весь ужас презрения и злобы», напишет Мишель Деон. Иные статьи были заготовлены заранее, прежде чем их авторы увидели хоть одну модель. Вот, например, заголовок из журнала «Комба»: «У Коко Шанель в Фуйилез-уа в 1930 году»…
По завершении этой первой презентации K°ко не показывалась на глаза друзьям – ей хотелось пощадить их, да и самой уберечься от созерцания их смущения. На взгляд Шанель была словно мраморная: в таких ситуациях и проявляется закалка личности! Мадам Манон, которая по-прежнему находилась рядом с нею, вспоминала, что очень боялась «реакции Мадемуазель назавтра после фиаско». Право же, она слишком недооценила Мадемуазель, явившую характер «железной дамы»! «Я им еще покажу, – просто сказала Габриель, – мы начнем все сначала»… И тут же с новой силой взялась за работу. Надо ли говорить, что после такого фиаско ни одна клиентка не переступила порог дома 31 по рю Камбон, и огромные примерочные залы на втором этаже оставались пустынными… «Что ж! Тем лучше, – сказала она. – Тем спокойнее мне будет готовить следующую коллекцию в моем маленьком кабинете на третьем этаже». Вот с какими словами она обратилась к своим сподвижникам на рю Камбон, чтобы вселить в них уверенность и воодушевить.
Ее подлинная сила заключалась в абсолютной уверенности в своей правоте. Вместо того чтобы сражаться с конкурентами на их территории, она собиралась изменить ситуацию и показать соперникам, что вышли из моды как раз они. «Они действуют, как старина Пуаре, – объяснила она, – они ищут, как бы сильнее эпатировать клиенток экстравагантностями своих нарядов, вместо того чтобы беспокоиться о самих женщинах с учетом реальности, в которой они живут. Они забывают о самой элементарной истине: нужно, чтобы женщины нравились мужчинам, чтобы они восклицали не „Какое у вас красивое платье!“, а „Какая вы красивая!“. А коли так, то Габриель уверена, что женщины поймут ее в конце концов.
Удивительнее всего в этой истории даже не столько сила воли Шанель, сколько ее умение тонко анализировать. Видимо, она догадывалась, что встретит понимание не во Франции и в Англии, а в Соединенных Штатах. А уж Америка потянет за собой Европу, которая, в свою очередь, устроит ей триумф.
Уже начиная с 5 февраля представители американских магазинов предметов роскоши с Пятой авеню, как, например, Лорд и Тейлор или Б.Альтман, приобрели у нее несколько моделей. Редактор журнала «Вог» Бетти на Баллард так заинтересовалась коллекцией Шанель, что опубликовала в своем журнале три страницы фотографий. С фронтисписа смотрела новая манекенщица Габриель, очаровательная Мари Элен Арно, небрежно опершись о стену, руки в карманы. Она одета в джерсовый костюм цвета морской волны, из-под которого показывается блузка из белого льна, с пристегнутым к юбке бантом из черного атласа. Восхитительную игривость придавала ей соломенная шляпка-канотье с ниспадавшими назад лентами.
Беттина была в восторге от этого наряда, придававшего любой его обладательнице вид юной девушки. Она тут же приобрела его для себя и надела перед полутора тысячами американских светил из мира моды, собравшихся на Манхэттене на выставке ввезенных из Франции моделей. Многие из этих господ никогда не видели ни одного наряда от Шанель… и для них это было откровением; другие заново открывали для себя ее дарование. Беттина разъяснила им, в каком духе работает Шанель: она стремится пропагандировать моду, целью которой является удобство и красота женщины, а не удовлетворение личных амбиций отдельных эстетов от высокой моды. Аудитория оказалась очень восприимчивой к этим предложениям, которые отвечали американскому прагматизму. И, наконец, в запасе у Беттины был еще один аргумент, оказавшийся козырным тузом: если модели «нового взгляда» невозможно было ставить на поток из-за их сложности, то строгая простота моделей Шанель давала технологически возможность копирования и, следовательно, массового коммерческого распространения. Вот доводы, оказавшиеся главными для покупателей с Седьмой авеню. Они уже потирали руки, предвкушая немалые барыши… Уже в начале 1955 года можно было считать успех непоколебимым. После показа ее третьей коллекции журнал «Лайф», посвятивший ей четыре страницы, подвел итог: «Женщину, скрывающуюся за самым знаменитым в мире парфюмом, возможно, несколько преждевременно потянуло вернуться в высокую моду, но она уже распространила свое влияние на все. В свои семьдесят один год она привнесла больше, чем новую моду, – она совершила революцию».
Габриель столь успешно выиграла пари, что даже самые стойкие приверженцы «нового взгляда» отказались от излишеств, сделали более ровным силуэт и раскрепостили талию.
Нечего греха таить, что на начальном этапе эта рискованная операция обошлась чрезвычайно дорого не только самой Габриель, но и – в особенности – Обществу производителей духов. Пьер Вертхаймер расшибался в лепешку, пытаясь убедить своих запаниковавших компаньонов продолжать инвестировать предприятие на рю Камбон, невзирая даже на самые чудовищные отзывы прессы. Он хранил веру в Шанель и не раз наносил ей визиты, стараясь утешить. Однажды он обнаружил ее изнуренной. Ее руки, разбитые кризисом артроза, причиняли ей ужасающие страдания. К тому же ей приходилось носить черные очки – она более не могла выдерживать яркого света, направляемого на манекенщицу, которую она одевала. Булавки не слушались ее неловких рук, и ей не раз случалось нечаянно колоть бедняжку. Ладно, на сегодня довольно! – решил Вертхаймер и проводил ее до «Ритца». Она шла тихо, с опушенной головой. Но перед тем как скрыться за дверью отеля, она сказала своему ошеломленному партнеру слова, которые не часто можно было услышать из ее уст: «Спасибо за все, Пьер».
Он знал, что она продолжит дело.
* * *
24 мая 1954 года между Габриель и Обществом производителей духов было достигнуто соглашение, позволявшее Шанель, ни о чем не беспокоясь, углубиться в работу, которая была смыслом ее жизни. Она продает свой Дом моделей, свое общество недвижимости и все прочие общества, носящие ее имя. Разумеется, за ней остаются два процента выручки от продажи духов – она ведь тоже внесла вклад в их создание! При этом она остается на рю Камбон, руководя всеми делами, относящимися непосредственно к кутюр: подбор сотрудников, коллекции, модели и т. п., за исключением финансовых вопросов. Таким образом, за ней закрепляется уютное кресло директрисы, в то время как общество берет на себя управление всеми ее расходами, включая плату за квартиру в «Ритце», уплату налогов на территории Франции, секретарей, домашнюю прислугу, питание, «Кадиллак», шофера, телефон и так далее, вплоть до почтовых марок. Такая вот шикарная пожизненная рента, которая продлится… 17 лет. Более роскошных условий трудно себе и представить.Отныне она могла трудиться в полном спокойствии, чтобы вновь занять свое место в от-кутюр. Какое? Конечно же, первое.
* * *
Если есть такой наряд, который Шанель смогла в глазах всего мира безусловно ассоциировать со своим именем, то это ее знаменитый дамский костюм с тесьмой, дополнивший ее знаменитое маленькое черное платье 1926 года. Конечно, не она придумала дамский костюм, но она радикально обновила его концепцию. Этот костюм был сочинен в конце XIX века, чтобы удовлетворить потребность женщины в свободе движений; его силуэт облегал тело, однако его излишние драпировки, равно как и неэластичная жесткая подкладка все еще стесняли движения. Габриель упразднила подкладку, стала систематически использовать тонкие ткани со сложной структурой, как, например, джерси, нередко с отделкой металлической нитью. Ей также удалось соединить строгость и функциональность с гибкостью и легкостью, что соответствовало желанному имиджу активной женщины. Этот костюм, родившийся в январе 1955 года вместе с третьей коллекцией, с первого взгляда покорил клиентуру, а два-три года спустя стал основой женских гардеробов. К тому же он был защищен от столь раздражающих сезонных вариаций, и носить его можно было годы. Юбка, длина которой была постоянна, скрывала колени; и, будь она широкой или узкой, позволяла ходить вполне свободно. Жакет обычно бывал коротким, не слишком стеснял, был украшен карманами, застегивался в один ряд на золоченые пуговицы и украшался узорной тесьмой по краю. Кроме джерси, использовались шантун, а также твиды – белый или цвета морской волны.Таков наряд, который Габриель будет продавать тысячам клиенток. С другой стороны, она уступит права на репродукцию крупным американским предпринимателям, которые пошьют их сотнями тысяч и будут продавать по разным ценам – в зависимости от качества и стоимости ткани. К тому же, вполне естественно, этот наряд будет запросто копироваться в разных частях света без всяких разрешений, с разной степенью успеха…
Мнение Габриель о копировании достаточно известно; оно было прямо противоположно суждению ее собратьев по ремеслу. «Находки делаются для того, чтобы снова быть потерянными», – утверждала она. Кстати, в ее глазах плагиат не то что не был воровством, но являлся одним из самых чудесных выражений почтения: «Копия суть любви», – говорила она. Эта позиция стоила ей напряженных полемик с Профсоюзной палатой парижской высокой моды, председателю которой она адресовала письмо от 25 июля 1958 года, – мы не можем отказать себе в удовольствии процитировать здесь истинную Шанель, явившую себя без прикрас и без всякой бравады:
«Господин Председатель,Но это не мешало Габриель регулярно вносить свой существенный членский взнос. Это был красивый жест: ей не хотелось, чтобы ее считали мелочной.
Имею честь вручить Вам (…) отставку, которой Вы пожелали, но о которой, ввиду щепетильности, за которую я благодарна Вам, Вы стеснялись просить меня.
Таким образом я считаю исчерпанным конфликт, который противопоставлял меня Вашей Профсоюзной палате.
Шанель».
* * *
Успех, который стяжал знаменитый костюм, не должен скрывать огромное разнообразие творений Шанель. Сам костюм представлен в сотне различных вариаций, среди которых не найдется двух похожих. С другой стороны, Габриель создавала роскошные вечерние платья, а также наряды для коктейлей или вечеринок в саду из шелкового муслина или из органди; многочисленные платья-туники, платья-болеро, как подогнанные и строгие, так и мягкие и воздушные. Начиная с 1964 года она стала создавать также брючки для интимных вечеров (продолжая отвергать их ношение в любых других обстоятельствах). В выборе рисунков и оттенков она не стеснялась обращаться к восточным искусствам – тибетским, китайским. Наконец, вспоминая о своем крестьянском детстве, она широко использует природные цвета: золотой цвет солнца, алый цвет крови, не говоря уже о многочисленных оттенках зеленого: ведь как разнообразен мир растений!…Как-то в шестидесятые годы осенним днем один из друзей Коко, прогуливаясь в лесу в Шантильи, увидел стоящий на краю оврага огромный черный «Кадиллак» Габриель с шофером за рулем. Чуть дальше он увидел на прогалине и саму хозяйку, которая сидела спиной к нему на корточках на ковре опавших листьев. Опасаясь побеспокоить ее, он попытался осторожно ретироваться, как вдруг она выпрямилась с необычайной грацией, держа в руке три-четыре буковых листа нежных оттенков.
– Вот это именно то, что я искала, – объяснила она, сияя от радости, которую доставила ей находка.
Оказывается, она только что ездила посмотреть картины Клуэ в музее Шантильи и на обратном пути решила выяснить, не вознаградят ли ее местные пейзажи каким-нибудь новым источником вдохновения. Назавтра она помчится к одному из своих текстильных фабрикантов и распорядится воспроизвести колорит выбранных ею листьев.
Неудивительно, что уже вскоре после своего возвращения в высокую моду, а именно в 1957 году, непостижимая художница получила приз Неймана Маркуса, явившийся наградой «самой влиятельной в XX веке создательнице моды». Этот щедрый меценат был собственником самого крупного в Далласе магазина моды. А так как Габриель души не чаяла в Америке, она приняла предложение туда приехать – в компании Жоржа Кесселя, брата знаменитого журналиста и романиста. На три недели пребывания в Техасе она привезла с собою два десятка костюмов и платьев. Счастливая, что встречает такой радушный прием, она с добрым юмором отвечала на не всегда скромные вопросы журналистов:
– Что вы едите?
– Одну гардению утром, одну розу вечером.
– Сколько вам лет? (!)
– Сто.
– А точнее?
– Это зависит от случая.
– Что у вас за запонки?
– О! Их мне давным-давно подарил Стравинский.
– По какому поводу?
– Разумеется, в знак преклонения… О! Я хотела сказать – он мне подарил их за то, что я преклоняюсь перед ним. А вы думали?
Все находили ее прельстительной и на удивление молодой и веселой. Журналисты, бравшие у нее интервью, были очарованы ее естественностью и остроумием, заставлявшим их хохотать от чистого сердца. Например, если слышали из ее уст: «Когда я вижу иные наряды, как будто „вдохновленные Шанель“, я заявляю яростный протест: ни одного мешка из-под картошки среди моих творений нет!»[69]
Живость этой «пожилой леди», энергия, которую ей удалось сохранить, и непринужденность ее ответов покорили все сердца. Но что более всего изумило американцев, так это ее триумфальный come-back (возвращение), который в их глазах был сравним разве что с возвращением в большой спорт боксера по имени Рэй Шугар Робинсон. Сложив с себя звание чемпионки мира в 1939 году, Коко (так ее любовно называли и за океаном) триумфально возвратила его себе пятнадцать лет спустя! «Коко сделала это, как Шугар Рэй!» – гласил аршинными буквами заголовок в самой крупной далласской газете.
* * *
Еще в предвоенные годы Габриель пришла к мысли, что бижутерия столь же важна для женщины, как и наряды, которые она носит. Отсюда ее интерес к «фантазийным» украшениям, которые благодаря своей невысокой стоимости позволяют с большей элегантностью сочетаться с прихотью моделей.Она не изменилась во мнении, когда вновь открывала свой дом. После Этьена де Бомонта и Фулько ди Вердуры с 1953 года для Габриель трудились Гриппуа и Робер Гуссенс, создавая для ее манекенщиц крестики, броши, изысканные пуговицы, браслеты, серьги, подвески и колье, которые благодаря изобретательности и вкусу становились маленькими шедеврами. В глазах всего мира ожерелье в шесть рядов жемчужин, которое часто надевала и сама Коко, составляло неотъемлемую часть Chanel look – «облика Шанель» – на равных правах с ее знаменитым костюмом.
Робер Гуссенс вспоминает о том исключительном внимании, которое Габриель уделяла концепции исполнения этих украшений, о ее безжалостных требованиях, но и об очевидном уважении, которое Коко питала к профессионалам искусства и ремесла. Что более всего поражало персонал с улицы Камбон, так это изысканность вкуса, которую демонстрировала Шанель при подборе бижутерии, которую ей подносили ассистентки на больших подносах. Устремляя свой острый взгляд на лежащие вперемешку изделия, она разом выбирала веши, которые более всего соответствовали только что законченному наряду. Представлялось, что и в этой области, как и в других сферах от кутюр, она была наделена даром непогрешимости.
Ту же страсть к совершенству Габриель продемонстрирует и в выборе обуви для своих моделей. Над ее заказами трудился, в частности, потомственный обувщик Раймон Массаро,[70] чей дедушка был постановщиком двора махараджи Карпуталаха. Отец Раймона, Лазар, обувал саму Габриель с 1938 года. Вполне естественно, когда Габриель вновь открыла свой дом, то обратилась к династии Массаро с заказами для своих коллекций. Раймон Массаро донес до нас несколько воспоминаний об этом, не лишенных пикантности: в той степени, в какой она хотела иметь деловые отношения исключительно с Массаро-отцом, в той же мере она предпочитала только Массаро-сына, которому тогда было двадцать пять. Это обстоятельство стало темой семейной шутки и даже предметом забавного пари… А как быть, если бы капризница Коко не захотела общаться ни с тем, ни с другим? Плакать по этому поводу не будем, улыбнулся Робер. Мой дядюшка – тоже обувщик, будем иметь его в резерве; в случае чего отошлем ее к нему. К счастью, такой случай так и не представился. Сотрудничество семьи Массаро и Шанель оказалось плодотворным – так, оно привело к изобретению знаменитых бежевых босоножек с черным мысом, и на день, и на вечер; у босоножек имелась эластичная стяжка, охватывавшая пятку, благодаря чему отпала необходимость в уродливой металлической пряжке. Эта модель, представленная в ряде вариантов, достигла пика своей популярности после 1958 года – года ее создания. Ее главные преимущества – которых и добивалась Габриель – заключались в следующем: во-первых, ступня казалась меньше (благодаря двум цветам), зато нога – длиннее; во-вторых, становилась изящной сама стопа, что было отнюдь не безразлично для нее самой… В ходе долгой совместной работы по шлифовке модели Массаро не раз мог восхититься заботой о строгости и совершенстве, проявленной его знаменитой клиенткой.