Страница:
* * *
Завлеченная на бега чуть ли не насильно, Габриель поначалу не слишком-то интересовалась конным спортом. Но под влиянием Этьена ее суждение сделалось более утонченным, а затем переменилось в корне. Еще вчера лошади были для нее только средством передвижения, которое она не очень-то жаловала – тем более что еще свеж в памяти был день, когда непутевый отец свез ее на лошади в Обазин. Но теперь ей полюбилась их в высшей степени элегантная походка, манера, с которой они в галопе выбрасывают ноги, гордость, с которой они держатся, тонкость их привязанностей, грустная нежность их взгляда. Разумеется, эти чистокровные скакуны не имели ничего общего с тяжеловозами-першеронами, которые по вечерам в Курпьере медленно и понуро брели к себе в стойло, или с той бедной скотиной, которая катила под непрестанными ударами кнута жалкую повозку папаши Альберта по большакам и тропкам Франции.И ей не показалось такой уж смешной курьезная история маркиза Б"*, которую поведал ей Этьен. Этот аристократ (которого семья в конце концов поместила в сумасшедший дом) был в буквальном смысле слова влюблен в свою кобылу и нашептывал ей на ухо речи, полные страсти.
Отныне Коко не могла налюбоваться и на чудесных маленьких жокеев в белых штанишках и шелковых куртках, которые они укладывали на седла, и весь начальный ритуал, который вносил в зрелище поэтическое и драматическое начало: удар в колокол, взвешивание жокеев (о, этот роковой барьер в 55 кило!), взмах флажка – и вот уже жокеи, слившись воедино со своими скакунами, точно кентавры, несутся вперед с невообразимой скоростью. Напряжение в публике растет… А для Коко это самый настоящий праздник, который вырывал ее из куцего существования.
Одно только омрачало картину: нашей героине не полагалось места на трибуне среди владельцев скакунов, их жен и друзей. Причиной тому – ее социальное положение. Нетрудно вообразить, какой бы разразился скандал, если бы кто-нибудь из важных господ увидел своего отпрыска в компании этих нахалок, которые – а как иначе? – из кожи вон лезут, чтобы выскочить замуж за богатого и титулованного, а лучше – то и другое вместе. Кокотки, потаскухи, «камелии», гетеры – вот такой лексикон припасен матерями благополучных семейств для этих барышень, пусть даже в действительности их поведение в высшей степени безупречно. Чем больше страх перед возможным мезальянсом, тем грубее лексика…
Несмотря на все, молодые аристократы ничтоже сумняшеся играли с огнем. Бдительное око родителей только воспаляло в них желание вкусить запретного плода. Так, за Адриенн одновременно начали ухлестывать экстравагантный граф де Бейнак, его друг – маркиз де Жамилак и кто-то из их молодых протеже. Она не выйдет замуж ни за кого из этих мосье, но годы спустя сочетается законным браком с бароном де Нексоном, в которого была влюблена с 1908 года.
Не такой оказалась судьба Габриель, которая, как мы знаем, на всю жизнь осталась незамужней. Хотя и она могла похвастать своими женскими козырями – было в ней нечто необычное, выдававшее в ней неукрощенный задор; она любила пошутить, блистала мыслью, подчас бывала язвительной – все это било в ней ключом и могло проявиться самым неожиданным образом; такое не столь привычно у других девушек. Если последние успокаивали, внушали надежность, то Габриель, напротив, могла приводить в замешательство, быть возмутительницей спокойствия…
Вот эту-то из ряда вон выходящую личность и ценил в ней Этьен Бальсан, что и продемонстрировал во время ее пребывания в Виши: хоть он и смотрел скептически на все ее прожекты, но тем не менее оказал ей тьму мелких услуг.
Впрочем, Этьену вскоре предстояло покинуть Мулен – заканчивался срок его службы. За дватри года до того ушли из жизни сначала его отец, затем мать. И вот он вместе с братьями Робертом и Жаком оказались наследниками огромного состояния, в том числе фабрик в Шатору. Кто теперь станет командовать ими? Роберт не претендует на большее, чем роль управляющего, а Этьен вообще не хочет возиться – для него это «каторга». В такой ситуации потирать руки от радости будет Жак. Он, по примеру Этьена, стал настоящим спортсменом, только страсть его не конный спорт, а воздухоплавание. Заядлый аэронавт, он побил в 1900 году рекорд, проведя в гондоле своего воздушного шара «Сен-Луи» ровно тридцать пять часов. В том же году он принял участие в гонке Париж – Санкт-Петербург. Как и многие другие отпрыски состоятельных семей, он проявил живейший интерес к нарождавшейся в ту пору авиации и сделался заправским пилотом – можно без преувеличения сказать, что именно ему родина обязана победой под Марной. В сентябре 1914 года, патрулируя в одиночку на своем «Моране» регион к северу от Парижа, он стал свидетелем необдуманного маневра германской армии, которой командовал фон Клук: вместо того чтобы прямым маршем наступать на Париж, до которого оставалось каких-нибудь семнадцать километров, она повернула на восток и подставила свой фланг под неизбежную контратаку французов. Едва приземлившись, Жак Бальсан тут же помчался к военному коменданту Парижа, который был его личным другом, и доложил о ситуации. Остальное вы знаете: красные такси, задействованные для переброски солдат, неожиданная победа – Париж и Франция спасены! Но вернемся к Этьену. Он волен жить как хочет и решил всецело посвятить себя любимой страсти, то бишь лошадям. Он все чаще посещает в Уазе расположенную на западной кромке Компьенского леса тренировочную площадку Лакруа-Сен-Уан, которая обладает неоценимым преимуществом – близостью к Шантильи, где происходят известные на весь мир конные состязания и где выращивают блестящих чистокровных однолетних жеребцов. В 1904 году он узнает, что в непосредственном соседстве с Компьенем некая вдова тренера по конному спорту выставляет на продажу прекрасное имение, именуемое Руалье, со многими гектарами великолепных лугов и лесов – как раз то, что нужно его лошадям! Он покупает его не торгуясь. Первоначально здесь располагался основанный в 1303 году монастырь, куда ездил на богомолье Филипп Красивый – отсюда и название. Впоследствии, в XVII веке, его занимали монахи-бенедиктинцы из ордена Сен-Жан-де-Буа, изгнанные оттуда в годы Великой французской революции.
Тогда, в 1907 году, самая древняя часть монастыря представляла собою красивую паперть с романским сводом, закрытую массивным дубовым порталом и окруженную зданиями, поросшими диким виноградом. Позади располагался обширный парк с вековыми деревьями, в глубине которого приютилось главное здание монастыря. Переделанное в XVII веке, оно венчалось крышей а-ля Мансар.[13] Высоченные окна в мелкую клетку давали свет созданным здесь при Людовике XIII многочисленным комнатам, которые полностью сохранили свое деревянное убранство. Когда Этьен приобрел Руалье, оно было в не слишком-то хорошем состоянии, но новый владелец, вознамерившийся провести здесь остаток жизни, не скупился – десятки художников и строительных рабочих, засучив рукава, трудились над реставрацией достопримечательностей имения и приданием ему комфорта, которого здесь недоставало катастрофически. Так, требовалось устроить здесь многочисленные роскошные ванные комнаты, причем выдержанные именно в стиле той эпохи, когда гигиена отнюдь не считалась первостепенной заботой даже у высших слоев общества, если верить знаменитому изречению графини де Панж: «Они вообще никогда не мылись!»
Вполне естественно, Этьен не забывал о самом существенном: расширял конюшни, увеличивал количество стойл – он рассчитывал вырастить не один десяток чистокровнейших скакунов и даже основать конный завод. Он тщательно подобрал и нанял на работу лучших работников, прислуживающих в конюшне, и самых опытных конюхов.
Отныне он мог лелеять самые дерзновенные мечты: участвовать в ливерпульском «Гран насьональ» или в кроссе По.
* * *
Однажды в Виши Этьен пригласил Коко на тренировку. Представим ей самой поведать о полученных там впечатлениях:«Мы договорились о встрече на следующий день. Перешла мостки через Алье, ступила на луг и очутилась подле стойл. Хорошо пахло быстро текущей водой: слышно было, как шумит запруда. Параллельно реке протянулся правый путь недавно спрямленной железной дороги; песок, белые шлагбаумы и горы Бурбонне вдали. Солнце золотило побережье Ганна. Жокеи и конюхи шагом ехали друг за дружкой, прижав колени к подбородку.
– Какая чудесная жизнь! – вздохнула я.
– Я веду такую жизнь круглый год, – ответил Этьен. – Она могла бы быть и вашей».
Габриель сделала вид, что не расслышала, но мысль о том, чтобы враз покончить с осточертевшим прозябанием, мало-помалу закрадывалась ей в душу. Но совершенно ясно, что она не была влюблена в Этьена. Он ничем не напоминал героев популярных книжонок, которыми она зачитывалась в отрочестве, равно как и неотразимых соблазнителей, чьи раскрашенные портреты украшали обложки романов по четыре су, которые она и сейчас продолжала читать. Но личность он и впрямь незаурядная – душа общества, всегда в добром настроении, обожаем своими друзьями и сам – прекрасный товарищ… Одним словом, самобытная персона. Как и она, Габриель. А раз так… Почему бы и нет?
Однажды она пошла ва-банк:
– Тебе случайно не нужна ученица? – спросила она и разом вспыхнула от смущения, словно уже сожалела о сказанном.
Однако такая дерзость не только не шокировала Этьена, но, напротив, очаровала его. Он так и покатился со смеху… Он сделает из нее наездницу! И он уверен в ее таланте! И скоро убедится в нем воочию!
Перспектива поселить в Руалье такую милую, такую забавную, такую незаурядную маленькую товарку, как Коко, и ввести ее в круг своих интимнейших друзей мигом соблазнила его. Своим присутствием она оживит несколько суровую жизнь, которую он здесь ведет, примет участие в тех милых фарсах, которые он так любит показывать. А поскольку она так любит лошадей, она не внесет никакого диссонанса в тесный круг, сплоченный все тою же пламенной страстью.
4
РУАЛЬЕ, ИЛИ НОГИ В СТРЕМЕНАХ
Компьень. Вокзал. 1907 год, вечер. «Малышка Коко», как ее называет Этьен, выходит из своего вагона третьего класса. Багаж у нее очень скромный: на лето – дамский костюм из альпаки, на зиму – костюм из шевиота, вот и весь ее гардероб. Ну и еще «собственная кожа старой ведьмы», как она сама говорит. Пригласивший встретил ее на вокзале и отвез в Руалье в своем легком экипаже-тильбюри.
Когда экипаж остановился перед импозантным порталом аббатства, его пассажирка застыла от изумления… Как не похоже на те лачуги, в которых ей доводилось ютиться, едва миновала пора малолетства! Отворилась дверь, ведущая в главное здание, – и взору открылась великолепная лестница XVII века с перилами из кованого железа, а над нею – портрет первой аббатисы Руалье, мадам де Лобеспин.
– Ее звали Габриель, точно так же, как и тебя, – смеясь, заметил Этьен.
Но, конечно, не из-за этого он отвел ей лучшую комнату – комнату самой аббатисы. О да, жилье у нее и впрямь было великолепным – с пышным декором, богатой мебелью, серебряными канделябрами, старинными портретами… Все это произвело живейшее впечатление на молодую женщину. Когда же Этьен отворил дверь предназначенной для нее изысканной ванной комнаты, она долго не могла прийти в себя – ведь в ее глазах признаком роскоши почиталось уже наличие простого таза для умывания и кувшина с водой к нему.
Автор не ставит здесь целью проникновение в альковные секреты, но все же правомочен вопрос: а какова в действительности была природа отношений, объединивших Этьена и его гостью? Как мы видели, она называет его прекрасным товарищем, да и позднее будет говорить о нем в тех же терминах, уточняя, что никогда не любила его. Со своей стороны, Этьен десятилетия спустя никогда не будет говорить о ней как о своей любовнице. Есть основание думать, что она и впрямь не была таковою до того, как он поселил ее в Руалье. Но при той свободе отношений, которая там царила, трудно предположить, чтобы их отношения по-прежнему оставались платоническими, даже если они были лишены подлинных любовных чувств. Их связь была лишена хитросплетений и ненужных сложностей. Не так ли обыкновенно бывает между спортсменами? Вообще же Этьен, веселый богатый холостяк, коллекционировал любовниц, не придавая приключениям большего значения, чем они того заслуживали. Но в лице Габриель ему открылась не просто прелестная молодая женщина, но самобытная личность, занимательная благодаря остроте рассуждений и ко всему прочему заинтересовавшаяся конным спортом, что являлось в его глазах существеннейшей добродетелью.
Кстати, он вовсе не собирался предлагать Коко роль хозяйки дома. В его глазах это значило бы придать ей слишком большую важность в своей жизни. Да и сама Габриель была далека от мечтаний об этих утомительных функциях. Годы спустя Этьен вспомнит, в какое замешательство приводил его стиль жизни Габриель в начале ее пребывания в Руалье: залеживалась в постели за полдень, у подушки – большие чашки кофе с молоком, под подушкой – бульварные романы по четыре су… Такой лени он ни в ком не видывал сроду! Но в ее-то представлении это была как раз та жизнь, какую полагается вести обитательницам замка. Она с лихвой вкусила беготни за грошовым заработком, материальных затруднений, неуверенности… Хватит с нее! До сих пор она жила, постоянно напрягшись… Теперь появилась возможность расслабиться всем существом…
Но вот она, наконец, поднялась с постели, слышит звон колокола – это приглашают в столовую, где собираются друзья Бальсана, которые частенько наезжают к нему в Руалье и гостят у него. Все они помешаны на лошадях и по большей части являются в сопровождении своих любовниц. Таковы барон Фуи и его тщательно скрываемая от семьи «подружка» – хорошенькая Сюзанн Орланди, тренер Морис Кайе со своей прелестницей мадемуазель Форшемер, граф Леон де Лаборд.
Не забудем и о примечательных гостьях. Бывало, к портику аббатства величественно подкатывала щегольская лакированная коляска Эмильенн д'Алансон – одной из «трех великих», как называли самых знаменитых кокоток той поры (две остальные – Лиан де Пужи и прелестная Отеро). В возрасте тридцати семи лет Эмильенн решилась на сценический дебют – представила в Зимнем цирке номер с дрессированными кроликами. Обыкновенные белые кролики с розовыми глазами, украшенные воротничками из гофрированной бумаги. У нее в ту пору был такой развязный вид, что один из критиков бросил упрек: «Как же ей недостает неопытности!»
Однажды ей в гримерную принесли букет орхидей, из которого выпала визитная карточка: «Герцог Жак д'Юзес». Так было положено начало связи, которая перерастет в оглушительный скандал… Влюбившись по уши в Эмильенн, дочь консьержки с рю де Мартир,[14] наследник одного из самых благородных французских семейств бросил к ее ногам все свое состояние, так что мать-герцогиня сочла за благо выслать его в Конго, подальше от опасной куртизанки. История, увы, закончилась печально: молодой герцог подхватил в Африке тяжелую лихорадку, которая и сразила его.
Но перечень скандальных побед Эмильенн на сем не завершается. Когда она выступала в «Фоли-Бержер» в роли маленького пажа, играющего на гитаре, ей удалось склонить к своим ногам самого короля Бельгии. Владыка тайком ездил к ней в Париж на свидания, назначавшиеся в маленькой наемной квартире на рю д'Артуа, по противоположной стороне которой в это время топтались агенты в штатском…
Самому Этьену Бальсану также довелось пережить мимолетное приключение с Эмильенн. Однако, в противоположность своим предшественникам (и последователям), ему удалось вырваться из ее цепких когтей прежде, чем она успела пустить прахом его состояние или даже отщипнуть от него хотя бы кроху. Этот подвиг не только стяжал ему восторги товарищей, но и заинтересованное уважение – и больше даже искреннюю дружбу самой Эмильенн. Отсюда и частые визиты ее к Этьену при полном отсутствии ревности в отношении Габриель, в которой она ценила оригинальность мышления и манеру держаться.
Что же касается самой Коко, можем ли мы назвать ее содержанкой? В общем, да. Но с позиции той эпохи это нельзя было утверждать столь категорично, поскольку Этьен отнюдь не обращался с нею как с таковою. Не могло быть и речи, чтобы он пустил по ветру свои капиталы, желая сделать ее самой элегантной из современниц. Драгоценности? Он и не думал предлагать их ей, да Коко и не намекала на то. Напротив, она отвергала всю ту роскошь, которая, как она считала, деклассировала ее. Наша горничная была благодарна Этьену за то, что в его намерения не входило превращать ее в кокотку – вроде тех украшенных султанами особ, которых титулованные покровители катают в пышных экипажах по авеню дю Буа.[15] Она слишком горда, чтобы принять то, что является в ее глазах худшим из унижений.
Усилия, предпринимаемые Коко, чтобы стать лучшей кавалеристкой Руалье, не могли не дойти прямиком до сердца Этьена. Конечно же, давая ей уроки, он проявит максимум заботы. А она в ней ой как нуждалась – что бы она там ни заявляла вначале, она была здесь полным профаном. Садясь на лошадь в первый раз, она вцепилась в гриву, а животное, растерявшись с непривычки, пустилось с места в галоп, что повергло честную компанию в хохот.
– Ну, хватит строить из себя клоуна! – прокомментировал Этьен, который, хоть и рад был любому поводу похохотать, не терпел профанации в данной области. – Тебе потребуется амазонка,[16] – добавил он. – А пока тебе ее сошьют, Сюзанн одолжит тебе свою.
– А может, еще и цилиндр? Или уж сразу треуголку? – смеясь, парировала Габриель.
Она сразу стала учиться садиться на лошадь по-мужски. Теперь ей были нужны кожаные сапоги и кавалерийские штаны – но это было ей не по карману. Впрочем, юная прелестница и здесь нашла выход. Тренируясь в конюшнях и общаясь с конюхами (с которыми она чувствовала себя в своей тарелке, ведь почти все они были выходцами из крестьянской среды), обратила внимание, что ей бы очень подошли мужские брюки – это избавит ее от необходимости покупать шикарные сапоги из рыжеватой кожи, в которых щеголяют ее друзья. Такие сапоги стоят состояние, а мысль попросить денег у Этьена приводила Габриель в ужас. Она отправилась к портному из Лакруа-Сен-Уана, который держал мастерскую у края тренировочной площадки и обслуживал в основном скромную публику из конного мира: конюхов, гарсонов, прислуживающих в конюшнях… Явившись в мастерскую, она извлекла из сумки пару брюк, которые показались ей особенно элегантными и которые она одолжила у состоявшего на службе Этьена конюха-англичанина.
– Можете сшить такие же и в таком стиле? – спросила она.
– Мадам, надо, чтобы ваш муж явился лично. Мне же нужно снять мерки.
– Так это для меня, мосье!
– Для вас? – ошеломленно воскликнул портной.
– Точно так, для меня.
– Но дамам это не к лицу! – сказал он, ошарашенный и возмущенный.
Давая понять, что ответ не произвел на нее ни малейшего впечатления, Коко повторила свою просьбу с таким авторитетом в голосе и взгляде, что портной вынужден был капитулировать. Конечно, она сумасшедшая, эта клиентка, но ведь платит не торгуясь!
Отныне Габриель, оставив привычку залеживаться в постели за полдень, с невероятной энергией и прилежанием стала брать уроки у Этьена, делая все, чтобы доставить ему удовольствие.
Каждое утро на заре, будь хоть дождь, хоть ветер, она со всеми остальными членами компании вела лошадей на тренировку. Со своей стороны, она училась определять их ценность, как и ценность жокеев, которые их выезжают. Она быстро научилась правильно держаться в седле, запоминая, как десять заповедей, рекомендации Этьена: «Представь-ка себе – если ты способна на такое, – что ты держишь в руках пару драгоценных фарфоровых ваз и не можешь ни за что схватиться, чтобы удержаться». …Полстолетия спустя Коко еще будет помнить эту живописную формулу – больше даже, она находила в воспоминании о ней некое удовольствие. Она и сама давала ему рекомендации:
– Когда скачешь в дождь, закрывай один глаз! Если залепит лицо грязью, останется чем смотреть на дорогу…
В какие-нибудь несколько месяцев Коко стала замечательной кавалеристкой. Ее молниеносный прогресс произвел живейшее впечатление на Этьена и его товарищей. Что ж, у нее врожденный талант к этому спорту? Да, конечно, но к тому же еще и страсть, упорство и гордость. Она хочет сделаться лучшей, и это ей удается.
С этого времени Габриель по-настоящему становится частицей группы. Тем не менее по-прежнему оставалось одно «но». Если в Руалье приезжал в гости кто-либо из членов семьи кого-нибудь из здешних мосье, то, понятное дело, любовницы не принимали участие в торжественных обедах, даваемых в честь гостей. Бальсан и его друзья не на шутку боялись шокировать своих близких, пугались возникновения щекотливых ситуаций, могущих привести к скандалам… Нельзя сказать, чтобы им было приятно так поступать, но приходилось считаться с социальными условностями, которым никто из них не готов был объявить войну.
В подобных случаях Коко и других юных леди сажали за один стол с конюхами и жокеями. Еще одна горькая пилюля – им равным образом запрещен вход на трибуны для владельцев лошадей и других почетных гостей на ипподромах. Место Коко и ее товарок по социальному положению – среди всякого сброда: зрителей, ставящих по маленькой, поливальщиков, букмекеров, карманных воришек и их жертв и прочих толп одуревших провинциалов, словно сошедших со страниц «Ставки» Лабиша, всяких сельских сумасшедших и разных прочих блаженных…
Унизительность ситуации не всегда была слишком очевидной для Коко, даже при том, что она знавала унижение и в иных формах – и в сиротском приюте в Обазине, и в институте Богоматери. Но это только укрепляло в ней решимость – нет, не взбунтоваться, она уже трезво смотрит на вещи, – а уйти от судьбы с гордо поднятой головой.
Жизнь группы подчинялась ритму скачек на ипподроме в Компьене, но в еще большей степени – в Шантильи, в Лоншане, в Венсенне, в Мезон-Лафите, в Трембле, в Отейле или в Сен-Клу. Несколько раз в неделю уютная компания садилась на поезд до Парижа. В купе царили шутки и веселье, здесь обсуждали скачки, комментировали со Stud-book[17] в руке породы участвовавших в состязаниях лошадей. Порою это так надоедало Габриель, что она задавалась вопросом: а она-то здесь при чем? К счастью, в купе еще играли в карты. Стелили на коленях шотландский клетчатый плед – вот вам и ломберный столик.
Время от времени случалось ездить и подальше – в Довиль, в По, в Ниццу, ибо лошади под вымпелами Этьена выступали повсюду.
Ну а когда засиживались в Руалье, жизнь текла по строго заведенному ритуалу. После завтрака на залитую солнцем террасу выносились кресла и шезлонги, предназначенные для Этьена и его друзей. Здесь читали и комментировали «Эксельсиор», «Голуа», или «Журналь». Женская половина более интересовалась светской хроникой и модой. Со страниц журналов можно было узнать, например, что «баронесса де Икс одевается в вечернее платье из мягкой розовой, расшитой золотом парчи, драпированное спереди и собирающееся в складки на крохотных ножках, обутых в туфли из сукна с золотой вышивкой», или что мадам С, «собираясь на прогулку в автомобиле, мелкими зябкими жестами кутается в шикарное атласное манто песчаного оттенка с воротником из голубой шиншиллы – этот мех сойдет разом и за соболя, и за норку. Это манто окажет своей хозяйке неоценимые услуги в час, когда заходит солнце и внезапно становится прохладно и свежо».
Подобное чтиво вызывало смех у Габриель. Всего-то дела – одеться для прогулки, а сколько кривлянья, сколько жеманства! Вся ее земная суть готова была взбунтоваться. И ведь речь идет еще о дамах света!.. А что сказать об экипировке кокоток, которой «Голуа» уделял особое внимание, описывая во всех подробностях! В своих «Портретах-воспоминаниях» Жан Кокто с тонкой иронией пишет об этом убранстве, которое обескуражило не одного соблазнителя: «Ох уж эти доспехи, латы, железные ошейники, футляры! Этот китовый ус, эти петлицы, наплечники, наколенники, набедренники, наладонники, эти корсажи, недоуздки из жемчугов, букли из перьев, перевязи из атласа, бархата и драгоценных камней, и самые настоящие кольчуги! Ох уж эти рыцари из тюля, лучей и ресниц, эти священные скарабеи, украшенные клешнями из спаржи, эти самураи в соболях и горностаях, эти кирасиры наслаждений, которые чуть свет уж кличут могучих служанок, чтобы те помогали им расфуфыриться! И затем предстают перед очами своих повелителей, точно жемчужины, не способные найти выхода из своих раковин!.. Идея раздеть одну из подобных дам явится дорогостоящим предприятием, для осуществления которого, придется набраться сил, как для переезда на новую квартиру».
Когда экипаж остановился перед импозантным порталом аббатства, его пассажирка застыла от изумления… Как не похоже на те лачуги, в которых ей доводилось ютиться, едва миновала пора малолетства! Отворилась дверь, ведущая в главное здание, – и взору открылась великолепная лестница XVII века с перилами из кованого железа, а над нею – портрет первой аббатисы Руалье, мадам де Лобеспин.
– Ее звали Габриель, точно так же, как и тебя, – смеясь, заметил Этьен.
Но, конечно, не из-за этого он отвел ей лучшую комнату – комнату самой аббатисы. О да, жилье у нее и впрямь было великолепным – с пышным декором, богатой мебелью, серебряными канделябрами, старинными портретами… Все это произвело живейшее впечатление на молодую женщину. Когда же Этьен отворил дверь предназначенной для нее изысканной ванной комнаты, она долго не могла прийти в себя – ведь в ее глазах признаком роскоши почиталось уже наличие простого таза для умывания и кувшина с водой к нему.
Автор не ставит здесь целью проникновение в альковные секреты, но все же правомочен вопрос: а какова в действительности была природа отношений, объединивших Этьена и его гостью? Как мы видели, она называет его прекрасным товарищем, да и позднее будет говорить о нем в тех же терминах, уточняя, что никогда не любила его. Со своей стороны, Этьен десятилетия спустя никогда не будет говорить о ней как о своей любовнице. Есть основание думать, что она и впрямь не была таковою до того, как он поселил ее в Руалье. Но при той свободе отношений, которая там царила, трудно предположить, чтобы их отношения по-прежнему оставались платоническими, даже если они были лишены подлинных любовных чувств. Их связь была лишена хитросплетений и ненужных сложностей. Не так ли обыкновенно бывает между спортсменами? Вообще же Этьен, веселый богатый холостяк, коллекционировал любовниц, не придавая приключениям большего значения, чем они того заслуживали. Но в лице Габриель ему открылась не просто прелестная молодая женщина, но самобытная личность, занимательная благодаря остроте рассуждений и ко всему прочему заинтересовавшаяся конным спортом, что являлось в его глазах существеннейшей добродетелью.
Кстати, он вовсе не собирался предлагать Коко роль хозяйки дома. В его глазах это значило бы придать ей слишком большую важность в своей жизни. Да и сама Габриель была далека от мечтаний об этих утомительных функциях. Годы спустя Этьен вспомнит, в какое замешательство приводил его стиль жизни Габриель в начале ее пребывания в Руалье: залеживалась в постели за полдень, у подушки – большие чашки кофе с молоком, под подушкой – бульварные романы по четыре су… Такой лени он ни в ком не видывал сроду! Но в ее-то представлении это была как раз та жизнь, какую полагается вести обитательницам замка. Она с лихвой вкусила беготни за грошовым заработком, материальных затруднений, неуверенности… Хватит с нее! До сих пор она жила, постоянно напрягшись… Теперь появилась возможность расслабиться всем существом…
Но вот она, наконец, поднялась с постели, слышит звон колокола – это приглашают в столовую, где собираются друзья Бальсана, которые частенько наезжают к нему в Руалье и гостят у него. Все они помешаны на лошадях и по большей части являются в сопровождении своих любовниц. Таковы барон Фуи и его тщательно скрываемая от семьи «подружка» – хорошенькая Сюзанн Орланди, тренер Морис Кайе со своей прелестницей мадемуазель Форшемер, граф Леон де Лаборд.
Не забудем и о примечательных гостьях. Бывало, к портику аббатства величественно подкатывала щегольская лакированная коляска Эмильенн д'Алансон – одной из «трех великих», как называли самых знаменитых кокоток той поры (две остальные – Лиан де Пужи и прелестная Отеро). В возрасте тридцати семи лет Эмильенн решилась на сценический дебют – представила в Зимнем цирке номер с дрессированными кроликами. Обыкновенные белые кролики с розовыми глазами, украшенные воротничками из гофрированной бумаги. У нее в ту пору был такой развязный вид, что один из критиков бросил упрек: «Как же ей недостает неопытности!»
Однажды ей в гримерную принесли букет орхидей, из которого выпала визитная карточка: «Герцог Жак д'Юзес». Так было положено начало связи, которая перерастет в оглушительный скандал… Влюбившись по уши в Эмильенн, дочь консьержки с рю де Мартир,[14] наследник одного из самых благородных французских семейств бросил к ее ногам все свое состояние, так что мать-герцогиня сочла за благо выслать его в Конго, подальше от опасной куртизанки. История, увы, закончилась печально: молодой герцог подхватил в Африке тяжелую лихорадку, которая и сразила его.
Но перечень скандальных побед Эмильенн на сем не завершается. Когда она выступала в «Фоли-Бержер» в роли маленького пажа, играющего на гитаре, ей удалось склонить к своим ногам самого короля Бельгии. Владыка тайком ездил к ней в Париж на свидания, назначавшиеся в маленькой наемной квартире на рю д'Артуа, по противоположной стороне которой в это время топтались агенты в штатском…
Самому Этьену Бальсану также довелось пережить мимолетное приключение с Эмильенн. Однако, в противоположность своим предшественникам (и последователям), ему удалось вырваться из ее цепких когтей прежде, чем она успела пустить прахом его состояние или даже отщипнуть от него хотя бы кроху. Этот подвиг не только стяжал ему восторги товарищей, но и заинтересованное уважение – и больше даже искреннюю дружбу самой Эмильенн. Отсюда и частые визиты ее к Этьену при полном отсутствии ревности в отношении Габриель, в которой она ценила оригинальность мышления и манеру держаться.
Что же касается самой Коко, можем ли мы назвать ее содержанкой? В общем, да. Но с позиции той эпохи это нельзя было утверждать столь категорично, поскольку Этьен отнюдь не обращался с нею как с таковою. Не могло быть и речи, чтобы он пустил по ветру свои капиталы, желая сделать ее самой элегантной из современниц. Драгоценности? Он и не думал предлагать их ей, да Коко и не намекала на то. Напротив, она отвергала всю ту роскошь, которая, как она считала, деклассировала ее. Наша горничная была благодарна Этьену за то, что в его намерения не входило превращать ее в кокотку – вроде тех украшенных султанами особ, которых титулованные покровители катают в пышных экипажах по авеню дю Буа.[15] Она слишком горда, чтобы принять то, что является в ее глазах худшим из унижений.
* * *
Конечно, у Габриель не было столь живой страсти к конному спорту, как у Этьена и его друзей, но не было и отвращения. И коль скоро этому спорту была посвящена вся жизнь тесной компании в Руалье, она решила во что бы то ни стало сделаться превосходной кавалеристкой. Не это ли самый приятный из всех возможных путей проводить жизнь? И, кроме того, она столько лет считает труд и волю самыми существенными добродетелями, призванными управлять ее существованием. Дело не столько в моральных соображениях, сколько в том, что это – единственное эффективное средство заявить о себе, которое потерпит ее гордость. Никому ничего не быть должной, не зависеть от кого бы то ни было – такова была суть ее кредо, которому она останется верна всю жизнь.Усилия, предпринимаемые Коко, чтобы стать лучшей кавалеристкой Руалье, не могли не дойти прямиком до сердца Этьена. Конечно же, давая ей уроки, он проявит максимум заботы. А она в ней ой как нуждалась – что бы она там ни заявляла вначале, она была здесь полным профаном. Садясь на лошадь в первый раз, она вцепилась в гриву, а животное, растерявшись с непривычки, пустилось с места в галоп, что повергло честную компанию в хохот.
– Ну, хватит строить из себя клоуна! – прокомментировал Этьен, который, хоть и рад был любому поводу похохотать, не терпел профанации в данной области. – Тебе потребуется амазонка,[16] – добавил он. – А пока тебе ее сошьют, Сюзанн одолжит тебе свою.
– А может, еще и цилиндр? Или уж сразу треуголку? – смеясь, парировала Габриель.
Она сразу стала учиться садиться на лошадь по-мужски. Теперь ей были нужны кожаные сапоги и кавалерийские штаны – но это было ей не по карману. Впрочем, юная прелестница и здесь нашла выход. Тренируясь в конюшнях и общаясь с конюхами (с которыми она чувствовала себя в своей тарелке, ведь почти все они были выходцами из крестьянской среды), обратила внимание, что ей бы очень подошли мужские брюки – это избавит ее от необходимости покупать шикарные сапоги из рыжеватой кожи, в которых щеголяют ее друзья. Такие сапоги стоят состояние, а мысль попросить денег у Этьена приводила Габриель в ужас. Она отправилась к портному из Лакруа-Сен-Уана, который держал мастерскую у края тренировочной площадки и обслуживал в основном скромную публику из конного мира: конюхов, гарсонов, прислуживающих в конюшнях… Явившись в мастерскую, она извлекла из сумки пару брюк, которые показались ей особенно элегантными и которые она одолжила у состоявшего на службе Этьена конюха-англичанина.
– Можете сшить такие же и в таком стиле? – спросила она.
– Мадам, надо, чтобы ваш муж явился лично. Мне же нужно снять мерки.
– Так это для меня, мосье!
– Для вас? – ошеломленно воскликнул портной.
– Точно так, для меня.
– Но дамам это не к лицу! – сказал он, ошарашенный и возмущенный.
Давая понять, что ответ не произвел на нее ни малейшего впечатления, Коко повторила свою просьбу с таким авторитетом в голосе и взгляде, что портной вынужден был капитулировать. Конечно, она сумасшедшая, эта клиентка, но ведь платит не торгуясь!
Отныне Габриель, оставив привычку залеживаться в постели за полдень, с невероятной энергией и прилежанием стала брать уроки у Этьена, делая все, чтобы доставить ему удовольствие.
Каждое утро на заре, будь хоть дождь, хоть ветер, она со всеми остальными членами компании вела лошадей на тренировку. Со своей стороны, она училась определять их ценность, как и ценность жокеев, которые их выезжают. Она быстро научилась правильно держаться в седле, запоминая, как десять заповедей, рекомендации Этьена: «Представь-ка себе – если ты способна на такое, – что ты держишь в руках пару драгоценных фарфоровых ваз и не можешь ни за что схватиться, чтобы удержаться». …Полстолетия спустя Коко еще будет помнить эту живописную формулу – больше даже, она находила в воспоминании о ней некое удовольствие. Она и сама давала ему рекомендации:
– Когда скачешь в дождь, закрывай один глаз! Если залепит лицо грязью, останется чем смотреть на дорогу…
В какие-нибудь несколько месяцев Коко стала замечательной кавалеристкой. Ее молниеносный прогресс произвел живейшее впечатление на Этьена и его товарищей. Что ж, у нее врожденный талант к этому спорту? Да, конечно, но к тому же еще и страсть, упорство и гордость. Она хочет сделаться лучшей, и это ей удается.
С этого времени Габриель по-настоящему становится частицей группы. Тем не менее по-прежнему оставалось одно «но». Если в Руалье приезжал в гости кто-либо из членов семьи кого-нибудь из здешних мосье, то, понятное дело, любовницы не принимали участие в торжественных обедах, даваемых в честь гостей. Бальсан и его друзья не на шутку боялись шокировать своих близких, пугались возникновения щекотливых ситуаций, могущих привести к скандалам… Нельзя сказать, чтобы им было приятно так поступать, но приходилось считаться с социальными условностями, которым никто из них не готов был объявить войну.
В подобных случаях Коко и других юных леди сажали за один стол с конюхами и жокеями. Еще одна горькая пилюля – им равным образом запрещен вход на трибуны для владельцев лошадей и других почетных гостей на ипподромах. Место Коко и ее товарок по социальному положению – среди всякого сброда: зрителей, ставящих по маленькой, поливальщиков, букмекеров, карманных воришек и их жертв и прочих толп одуревших провинциалов, словно сошедших со страниц «Ставки» Лабиша, всяких сельских сумасшедших и разных прочих блаженных…
Унизительность ситуации не всегда была слишком очевидной для Коко, даже при том, что она знавала унижение и в иных формах – и в сиротском приюте в Обазине, и в институте Богоматери. Но это только укрепляло в ней решимость – нет, не взбунтоваться, она уже трезво смотрит на вещи, – а уйти от судьбы с гордо поднятой головой.
Жизнь группы подчинялась ритму скачек на ипподроме в Компьене, но в еще большей степени – в Шантильи, в Лоншане, в Венсенне, в Мезон-Лафите, в Трембле, в Отейле или в Сен-Клу. Несколько раз в неделю уютная компания садилась на поезд до Парижа. В купе царили шутки и веселье, здесь обсуждали скачки, комментировали со Stud-book[17] в руке породы участвовавших в состязаниях лошадей. Порою это так надоедало Габриель, что она задавалась вопросом: а она-то здесь при чем? К счастью, в купе еще играли в карты. Стелили на коленях шотландский клетчатый плед – вот вам и ломберный столик.
Время от времени случалось ездить и подальше – в Довиль, в По, в Ниццу, ибо лошади под вымпелами Этьена выступали повсюду.
Ну а когда засиживались в Руалье, жизнь текла по строго заведенному ритуалу. После завтрака на залитую солнцем террасу выносились кресла и шезлонги, предназначенные для Этьена и его друзей. Здесь читали и комментировали «Эксельсиор», «Голуа», или «Журналь». Женская половина более интересовалась светской хроникой и модой. Со страниц журналов можно было узнать, например, что «баронесса де Икс одевается в вечернее платье из мягкой розовой, расшитой золотом парчи, драпированное спереди и собирающееся в складки на крохотных ножках, обутых в туфли из сукна с золотой вышивкой», или что мадам С, «собираясь на прогулку в автомобиле, мелкими зябкими жестами кутается в шикарное атласное манто песчаного оттенка с воротником из голубой шиншиллы – этот мех сойдет разом и за соболя, и за норку. Это манто окажет своей хозяйке неоценимые услуги в час, когда заходит солнце и внезапно становится прохладно и свежо».
Подобное чтиво вызывало смех у Габриель. Всего-то дела – одеться для прогулки, а сколько кривлянья, сколько жеманства! Вся ее земная суть готова была взбунтоваться. И ведь речь идет еще о дамах света!.. А что сказать об экипировке кокоток, которой «Голуа» уделял особое внимание, описывая во всех подробностях! В своих «Портретах-воспоминаниях» Жан Кокто с тонкой иронией пишет об этом убранстве, которое обескуражило не одного соблазнителя: «Ох уж эти доспехи, латы, железные ошейники, футляры! Этот китовый ус, эти петлицы, наплечники, наколенники, набедренники, наладонники, эти корсажи, недоуздки из жемчугов, букли из перьев, перевязи из атласа, бархата и драгоценных камней, и самые настоящие кольчуги! Ох уж эти рыцари из тюля, лучей и ресниц, эти священные скарабеи, украшенные клешнями из спаржи, эти самураи в соболях и горностаях, эти кирасиры наслаждений, которые чуть свет уж кличут могучих служанок, чтобы те помогали им расфуфыриться! И затем предстают перед очами своих повелителей, точно жемчужины, не способные найти выхода из своих раковин!.. Идея раздеть одну из подобных дам явится дорогостоящим предприятием, для осуществления которого, придется набраться сил, как для переезда на новую квартиру».