Гилберт Эдвин. Камни его родины

   – Ну, Керк не показатель. Насколько я понимаю, Керк просто влюблен в вас.
   – Это еще не основание, чтобы позволить мне совать нос в его дела. А я именно это и намерена сделать, – сообщила Мэрион.
   – Ни в коем случае, Мэрион! Не связывайтесь с ним, – недовольно сказал Рафф.
   – В марте мне минет тридцать два, – заметила она.
   – Почтенный возраст.
   – Была ли хоть раз женщина президентом АИА ^[39]?
   – Вот уж не знаю, – сказал Рафф.
   Мэрион вооружилась вилкой и энергично принялась за салат. Рафф заметил, что Чилдерс и Ейтс уходят; значит, время, отведенное для ленча, истекло. Он встал, пристально поглядел на Мэрион, словно вкладывая в этот взгляд всю свою страсть и разочарование, и сказал:
   – Если я позвоню вам вечером...
   – Нет, Рафф, не звоните. Я и так опаздываю к конкурсу. Я теперь буду работать каждый вечер.
   Всю эту неделю и еще несколько недель Рафф ждал – больше ничего не оставалось! – что она передумает. Она была непреклонна. Тем временем у себя в проектном отделе он снискал громкую славу (Элиот Чилдерс раззвонил на всю контору, что «Блум штурмовал вершину Эвереста»). Сплетня докатилась и до ушей Мансона Керка; во всяком случае, Рафф был в этом уверен, так как задания, которые он получал, были, как на подбор, одно скучнее и унизительнее другого.
   Рафф терпел. Он покорно принимал удары и день за днем, подавляя свою кипучую, страстную натуру, выполнял нудную механическую работу, с которой справился бы любой чертежник средней руки. Только бы не сорваться, успеть сделать сбережения, выстоять в этом нелепом единоборстве с Керком, накопить побольше долларов для владельцев Частной больницы и санатория “Сосны”, а себе обеспечить хотя бы крышу над головой.
   Мучительная, поистине потогонная жара в Нью-Йорке отнюдь не украшала жизнь. Зато сбережения росли.
   Главным источником накоплений были случайные работы. Он выполнял их по вечерам. Устраивал это Винс Коул. Винс рекомендовал его, и Рафф получил пятьсот долларов за проект перестройки одной частной школы вблизи Морристауна, штат Нью-Джерси. Кроме того, Винс передал ему один из своих собственных заказов: проект небольшой дачки на берегу озера для директора средней школы, который заплатил Раффу двести пятьдесят долларов. У самого Винса не было ни времени, ни желания заниматься «всякой ерундой», но он изменил своему обыкновению, стараясь достать работу для Раффа.
   Рафф продолжал тянуть лямку у «Пирса и Пендера». За все время в конторе было только одно забавное происшествие: он раз и навсегда отучил Элиота Чилдерса свистеть. Стояла безумная жара, система кондиционирования воз-ДУха, казалось, совсем вышла из строя, нервы у всех были натянуты до предела, и от монотонного фальшивого свиста Чилдерса можно было прямо с ума сойти. Рафф возвращался из «Рейсшины», когда его вдруг осенила блестящая идея. Он заглянул в магазинчик на Лексингтон-авеню и купил коробочку птичьего корма. Улучив момент, когда Чилдерс вышел в уборную, Рафф распечатал коробку, бросил горсть крупы на его чертежную доску, а остаток высыпал в ящики стола и в готовальню.
   Как только Чилдерс вернулся, все бросили работу. Маленький коренастый рыжий англичанин сперва ничего не заметил. Потом он вдруг схватил щетку и начал обмахивать свой чертеж. Потом он обнаружил несколько крупинок, забравшихся под рейсшину, потом целую кучку в готовальне. Он не понимал, в чем дело, злился. И только спустя несколько минут, сунув, не глядя, руку в верхний ящик стола и вытащив полную пригоршню крупы, он наконец потерял терпение и рявкнул:
   – Да что это за мерзость такая?!
   Рафф и Бенн Ейтс уже хохотали вовсю; оглянувшись, Чилдерс увидел, что и остальные давятся от смеха. Взяв пустую коробку из-под корма, Рафф вызвался помочь Чилдерсу очистить стол. Англичанин увидел коробку и все понял.
   Больше он не свистел.
   Через несколько недель у Раффа произошло новое столкновение с Мансоном Керком. Он отправился в кабинет главного архитектора и попросил освободить его от работы в следующий понедельник. Он собирался в воскресенье навестить Кеннета Стрингера, смитсберийского священника, а потом поехать в Тоунтон, чтобы вместе с Эбби и Верноном присутствовать на торжественной церемонии закладки фундамента банка.
   Керк сказал:
   – Валяйте, Блум. Отправляйтесь, когда вздумается. Работа не волк, верно? Мы найдем, кем вас заменить.
   Рафф стоял перед его обшарпанным столом, крепко сжимая кулаки в карманах.
   – Я не собирался уходить, – сказал он. – Я просил отпустить меня на один день. Это очень важно для меня.
   – Ну и катитесь себе на здоровье. – Керк поднял голову и уставился на него тусклыми глазами. – Только не забудьте сдать администратору свою контрольную карточку.
   Поколебавшись, Рафф сказал через силу:
   – Если вы не можете отпустить меня, я останусь. Если не возражаете.
   – Отлично. Оставайтесь. Вы нам нужны. – Улыбка раздвинула тонкие губы Керка.
   За завтраком Рафф написал Эбби письмо, объясняя, почему он не может приехать на торжество. Поднявшись в контору на четвертый этаж, он с удивлением увидел, что Керк выходит из кабинета и направляется к его столу.
   – Я не знал, вернетесь ли вы к работе после ленча, – сказал Керк, облизывая нижнюю губу. – Откровенно говоря, я вас не ждал. Но... – Он вплотную подошел к доске и потеснил Раффа, который наконец сообразил, что Керк хочет сесть на его место, хотя на доске ничего не было. Рафф встал, а Керк уселся, выбрал карандаш и, рассеянно чиркая по доске, заговорил.
   – Поскольку вы еще здесь, Блум... – Он бегло взглянул на Раффа, вытащил из заднего кармана брюк большой измятый желтый конверт и разгладил его. – Я набросал это сегодня утром в поезде. Могу я доверить это вам? Посмотрите, что тут можно сделать. – Он обвел глазами свой отдел. – Все остальные, по-моему, заняты.
   Рафф стоял навытяжку рядом с ним, судорожно сжимая кулаки и заклиная себя держать язык за зубами. Ни слова, черт бы его побрал, ни слова! Просто стоять, "делать вид, что слушаешь, смотришь, думаешь. Терпеть, держаться. И получать жалованье, получать полностью, чем дольше, тем лучше. Пусть сбережения растут. Все выше и выше. Выше сосен...
   – ... Кажется, мне все-таки удалось кое-что состряпать для главного входа и лестницы «Юнайтед кемикл», – говорил Керк. – Посмотрите, как это можно использовать. – Он встал. – Вейнтроуб даст вам планы всех этажей и необходимые разрезы. – Керк отошел и начал обходить доски других проектировщиков.
   Рассматривая набросок Керка, Рафф сперва решил, что это просто ловушка. С того самого злополучного дня, когда он, едва придя в контору, предпринял попытку в принципе пересмотреть архитектурное решение башни «Юнайтед кемикл», этот проект словно сквозь землю провалился. Поэтому теперь он заподозрил, что новое задание – это очередная попытка Керка унизить и скрутить его.
   Впрочем, нет, тут что-то другое. Похоже на то, что этот эскиз действительно дает решение задачи. И решение замечательное: не связанная со стенами монументальная лестница легко взлетает на промежуточную площадку и дальше, на галерею второго этажа.
   Рафф придвинул себе стул. Он не пошел к Вейнтроубу за чертежами. Он сел и углубился в изучение грубого наброска Керка.
   Здорово задумано. Настоящая скульптура из бетона, напоминающая огромное, слегка сплющенное «8», устремленное ввысь. Главная прелесть замысла – в смелом контрасте между мягкими, даже чувственными очертаниями лестницы и строгой геометричностью самого холла.
   Чем дольше он рассматривал набросок, тем больше восхищался. Трудно поверить, что это придумал Керк. Весь облик этого сухого, бесчувственного человека плохо вяжется с таким скульптурным, полным жизни и чувства замыслом. И все же уважение Раффа к Керку возросло.
   Хотя эскиз представлял собою небрежный рисунок от руки, пропорции были соблюдены с поразительной точностью. Края старого конверта пестрели примечаниями и пояснениями Керка о материалах и способах обработки. Тут был даже набросок опалубки для изготовления фасонных ступенек из бетона.
   Рафф приступил к разработке проекта в полном объеме, включая рабочие чертежи. Ему и в голову не приходило что-либо менять или пересматривать решение в принципе. Замысел был слишком хорош.
   Всю неделю он работал с необыкновенным жаром. Он сделал несколько предварительных чертежей, пока не убедился, что полностью использовал все возможности, заложенные в небрежном эскизе Керка. Потом он занялся разрезами, планами на разных уровнях и частичными проекциями. Он вычертил также перспективный вид, показывающий эту великолепную лестницу под углом зрения человека, входящего в холл с улицы.
   В следующий понедельник (тот самый день, который он рассчитывал провести в Тоунтоне на торжестве закладки банка), вернувшись с ленча вместе с Чилдерсом и Ейтсом, Рафф увидел, что Мансон Керк сидит перед его доской. Рядом с пепельницей на доске лежал нетронутый сэндвич. |
   На этот раз Рафф не почувствовал ни гнева, ни каких-либо опасений. Он знал, что работа выполнена превосходно, и спокойно ждал разговора с Керком. Тут сыграло роль и уважение, которое он теперь чувствовал к Керку как к архитектору.
   Керк отодвинул сэндвич и начал перелистывать чертежи. Закончив, он сложил их. Потом просмотрел еще раз.
   – Не вижу во всем этом никаких потрясающих изменений, – сказал он наконец.
   – Изменений? – удивился Рафф.
   – Вот именно, изменений.
   – Насколько я понял, вы поручили мне разработать вашу конструкцию, – сказал Рафф. – По моему, она так хороша, что ни к чему мудрить.
   Керк поерзал на стуле и опустил пергаментные веки.
   – А главная башня, по-вашему, была недостаточно хороша, и над ней нужно было мудрить?
   До сих пор ведь не успокоился, а? Никак не может забыть, что Рафф в первый же день предложил совершенно новое решение башни и, сам того не желая, выступил против начальства.
   Рафф встревожился:
   – Как насчет лестницы, мистер Керк?
   Керк снова взялся за чертежи:
   – При чем тут лестница?
   – Что вам не нравится? – растерянно спросил Рафф – Мне показалось, что решение замечательное. Ни один здравомыслящий человек не стал бы вносить существенные изменения.
   – Любой олух растолкует вам, что мы не для того нанимаем инженеров, чтобы они перечерчивали готовые эскизы, – грубо сказал Керк, повысив голос.
   – Я только... – негромко начал Рафф, чувствуя, что все в отделе умолкли, следят за ним и прислушиваются. Он почти физически ощущал, как сжимается вокруг него это кольцо молчания.
   – Что «только»? – повторил Керк. – Вы перечертили то, что я вам дал. Это мог сделать простой чертежник. За что вы получили степень? За что вам дали стипендию Келлога?
   – Мистер Керк... Я ведь ничего тут не проектировал, – запротестовал наконец Рафф. – Я уже получил однажды взбучку за попытку...
   – Целая неделя ушла у вас на эту лестницу, – хмуро сказал Керк.
   – Такую работу быстрее не сделаешь...
   – А что вы, собственно говоря, сделали? Что вы тут улучшили? – Голос Керка, все более громкий, все более скрипучий и монотонный, раздирал уши. – Любой олух, любой первокурсник Пратт-колледжа справился бы с этим. Получая вдвое меньше, чем вы.
   В комнате было так тихо, что Рафф слышал, как стучит кровь у него в висках.
   – Я доверил вам эту работу, – раздельно продолжал Керк. – У нас в конторе каждый проектировщик обязан творить, изобретать. Я дал вам набросок и сказал: посмотрите, что можно с этим сделать. А вы что мне преподносите? Тот же набросок, только увеличенный! Ну-ка, посмотрим, во что обошлась «Пирсу и Пендеру» ваша гениальность? Вы явились к нам... когда это было?.. По-моему, этот достопамятный день...
   Рафф уже почти ничего не слышал. Он изо всех сил сдерживался, стараясь сохранить какое-то подобие собственного достоинства. Но судорожно сжатые руки уже не слушались его, а все мудрые решения, и упорство, и гордость, и постоянная забота о поддержании должного равновесия между дебетом и кредитом – все это вдруг расплылось, отступило на задний план, и в неудержимом, диком, первобытном порыве он сгреб чертежи со стола, изорвал их, скомкал и швырнул в тупую физиономию Мансона Керка, проявившего поистине чудеса изобретательности.
   Этим взрывом, уничтожившим шедевр Керка – лестницу, все и кончилось.
   Гибель чертежей расстроила Раффа не меньше (если не больше), чем потеря работы. Раз уж нужно было уйти – а это, как видно, было неизбежно, – почему он не сделал этого спокойно, с достоинством? Вел себя так, что хуже некуда, рассвирепел, ответил на грубость еще большей грубостью и под горячую руку уничтожил замечательную работу своего врага.
   Ровно неделю назад он попросил Керка отпустить его на один день, чтобы съездить в Тоунтон и принять участие в знаменательной церемонии. Сегодня как раз тот самый день.
   Теперь, угрюмо и бесцельно слоняясь по улицам, он старался доискаться, в чем же скрытое значение этого дня? Если только оно существует. Все же это что-нибудь да значит: в кои-то веки собрался взять за свой счет свободный день, чтобы увидеть сияющее лицо Вернона Остина, а вместо этого дал по физиономии Мансону Керку и вылетел со службы (без рекомендации). Во всем этом должен же быть какой-то смысл, значение, какая-то цель?..
   ... Эх ты, кривоносый еврейско-ирландский ублюдок! Очень просто: кончишь тем, что сопьешься. Вот тебе и цель! Сопьешься, как спилась бедная, суеверная, выжившая из ума Джулия.
   ... Где-то тут на Лексингтон-авеню должен быть бар.
   Он вошел. За здоровье Джулии. Джулии, которая всякий раз, как ей удается обмануть своих тюремщиков и раздобыть кварту виски, усаживается у забранного железной решеткой больничного окна и безуспешно ждет появления Морриса.
   Отдав должное этим воспоминаниям и наскоро выпив три коктейля, чтобы промочить горло и успокоить кровь, все еще стучавшую в висках, Рафф выскочил из сырого, пропахшего пивом салуна.
   Он вернулся домой, бросился на тахту в гостиной и уснул. Яркий луч солнца лежал на его застывшем, растерянном лице.
   Его разбудил телефонный звонок. Он вскочил как ошпаренный. Один за другим звонили сослуживцы: Элиот Чилдерс, Бен Ейтс, Сол Вейнтроуб и другие. Чувствуя себя теперь в безопасности, они изливали накопившиеся у них обиды на Керка. Они забросали его всевозможными советами насчет того, как устроиться на работу в Нью-Йорке. Рафф чувствовал себя неловко. Он был совершенно разбит.
   Под вечер, когда стало прохладнее, он вышел на улицу, купил у лоточника на Второй авеню фунт винограда и снова пошел к реке, пытаясь обдумать план действий. Перебрав все советы и предложения товарищей, он решил послушаться Бена Ейтса и позвонить миссис Нельсон из нью-йоркской Лиги архитекторов. По словам Бена, эта миссис Нельсон творила чудеса.
   Он пошел дальше, направляясь к строительной площадке здания Объединенных Наций. Лишь теперь до него дошло истинное значение всего случившегося. Нервы его были напряжены, натянуты до последней крайности; острое чувство одиночества снова надвинулось на него.
   Позвонить бы Винсу и Трой... Но они переехали в Тоунтон. Может быть, Мэрион?.. Нет, ей он никогда больше звонить не будет. Вот если бы он был членом Йель-клуба, если бы он любил такое времяпрепровождение... Или, скажем...
   Только в десятом часу он подошел к своему серокаменному дому на Сорок четвертой улице. У парадной стояло такси. Какая-то женщина вышла из машины и расплатилась с шофером. Это была Мэрион Мак-Брайд в темном, почти черном, полотняном костюме, туфлях на высоких каблуках и белых перчатках. Она торопливо подошла к Раффу, стоявшему на нижней ступеньке крыльца.
   – Целый час жду, – сказала она как ни в чем не бывало. Словно это не она всячески уклонялась от встреч и сторонилась его почти все лето.
   Он молча смотрел на нее, стараясь не обнаруживать ни своей радости, ни удивления, ни подозрений.
   – Вы не пригласите меня войти? – В ее зеленоватых глазах блеснуло нетерпение.
   – Войти? – не сразу ответил Рафф. – Но ведь мы уже давно почти не разговариваем с вами...
   – Знаю, знаю, – сказала она. – Разве я не объясняла вам, что мне это ни к чему? И это действительно ни к чему, не считая... – Она раздраженно оглянулась. – Что ж, мы так и будем тут стоять, Рафф?
   Войдя, она сняла перчатки и с нескрываемым пренебрежением окинула взглядом его гостиную, украшенную безвкусной люстрой.
   – Я хотела поздравить вас. Должна вам сказать, что я получила огромное удовольствие, услышав, как вы отделали Мансона. Вы стали героем дня там, в конторе. – Она положила перчатки и сумочку на комод. – Я ведь тоже ухожу от Илсона Врайна – это вторая причина моего желания повидаться с вами.
   Какого дьявола он терпит этот надменный тон? После всего, что было?
   – Садитесь, Мэрион. Хотите пива? Больше у меня ничего нет.
   Она поморщилась:
   – Нет, благодарю. – Закурила сигарету, еще раз оглядела комнату и села в мягкое кресло, словно для того, чтобы облагородить это неуклюжее сооружение своей красотой и изяществом.
   Рафф прошел мимо нее и прислонился к косяку окна. Он нисколько не смягчился.
   – Вот уж не ожидал увидеть вас здесь, – сказал он. – У вас такая восхитительная манера плевать людям в лицо, что мне просто не следовало впускать вас.
   – Не хнычьте, пожалуйста.
   – Если я хнычу... Если, по-вашему, это называется хныкать... Если вы думаете, что я... – Рафф запнулся и стал закуривать, стараясь овладеть собой, так как, несмотря ни на что, не чувствовал никакого желания указать ей на дверь.
   – Ладно, давайте оставим эту тему, – сказала она.
   Он молча курил.
   – Видите ли, друг мой, – бесстрастно продолжала она, – вы относитесь к числу тех людей, которые могли бы меня скрутить. Вот почему мне пришлось обойтись с вами так жестоко. Словом, если вам нужны мои извинения – считайте, что я их принесла. – Она потянулась к мраморному кофейному столику и сунула окурок в пепельницу.
   – Это меня не устраивает, – сказал Рафф.
   – Ну хорошо, разве вам станет легче, если я скажу, что мой двоюродный брат – тот самый, который живет в Раи, так вот, он был одним из предводителей Серебряных Рубашек ^[40]. – Она невесело усмехнулась. – Забавно, не правда ли: моя сестра (я не рассказывала вам о ней) вышла замуж за адвоката-еврея из Пало-Альто. Отец и мать до сих пор не разговаривают с ней.
   – Ого! – сказал Рафф. – Здорово! Но при чем тут вы, черт возьми?
   – Что ж, семейные предрассудки в какой-то мере передались и мне. – Потом она добавила: – Конечно, присутствующих это не касается. Почти не касается.
   Рафф поглядел на дверь, чувствуя, что у него не хватит духу открыть ее и попросить Мэрион выйти. Он стоял молча, проклиная себя за нерешительность. Потом сказал:
   – Вы слишком умны, Мэрион, для таких вещей.
   – Вы думаете? А я не уверена. – Она пристально поглядела на него.
   – Во всяком случае, благодарю за откровенность, – сказал Рафф. – Должно быть, вы чувствовали себя так, словно вывалялись в грязи. После той ночи.
   – Думайте что хотите, друг мой, – сказала Мэрион. – Весь следующий день я провела в Раи у кузена Джастина. Чувствовала себя отвратительно.
   Он переменил тему:
   – Вы сказали, что уходите с работы?..
   – Да, – она оживилась. – В субботу подала Врайну заявление. Буду работать на свой страх и риск. – Тон был торжествующий.
   – Вот как?
   – Да, и поверьте, я отлично понимаю, что обязана этим вам.
   Он молча глядел на ее ноги.
   – У меня уже есть один заказ. Очень интересный. И несколько заказов в перспективе. Я открываю контору в Гринвиче.
   – Может, у вас найдется местечко для меня? – мрачно пошутил Рафф. – Я как раз без работы.
   Она коротко рассмеялась.
   – А что у вас там? В Гринвиче.
   – Первоклассный заказ: огромный дом для Перри Таггерта, президента фонда постройки «Аудиториума». Я познакомилась с ним летом...
   – Помню, – вставил Рафф.
   – В те дни, – продолжала она с нервным смешком, – я непрерывно думала о ваших словах. Таггерт и так облизывался на меня, а когда я сделала ему набросок Дома – его чуть кондрашка не хватил. Ему и в голову не Приходило, что я способна на что-нибудь путное. Словом, ваша система сработала. По-видимому, она и дальше будет работать безотказно. – Она взяла себя в руки и продолжала уже не так возбужденно. – Может быть, я слишком многого хочу, но надеюсь все же, что когда-нибудь обо мне будут говорить как о хорошем архитекторе, не добавляя, что я аппетитная штучка.
   – Когда вам стукнет восемьдесят восемь, – сказал Рафф, глядя на нее, вдумываясь в ее рассказ, завидуя ее успеху и понимая, почему ей удалось так быстро добиться независимости. Сам он не мог и мечтать об этом, не знал даже, что будет с ним завтра. – Ну что ж, – добавил он, – поздравляю, Мэрион.
   – Поздравите, когда увидите, какой дом я построю для Таггерта, – ответила она.
   Он кивнул.
   – А зачем вы хотели повидать меня? Она подняла глаза.
   – Чтобы рассказать вам обо всем. Вы ведь, так сказать, мой крестный.
   Он впервые за все время улыбнулся.
   – Ну что ж, отлично, Мэрион. Очень мило с вашей стороны. Я так и думал: должно было случиться что-то очень важное, из ряда вон выходящее, чтобы вы рискнули быть милой...
   – Вздор!
   Рафф сказал:
   – Пожалуй, я все-таки открою банку пива. – Он вышел в узенькую, как туннель, кухоньку, достал пиво из холодильника, налил себе полный стакан и выпил стоя; ледяное пиво приятно освежило его пересохшие губы и горло.
   Какого черта ей взбрело в голову явиться сюда? Расселась тут, самодовольная, торжествующая, и растравляет ему душу. Работает языком спокойно и деловито, словно штукатур лопаткой.
   Он вернулся в гостиную со стаканом в руке. Там было темно.
   – Иди сюда... – В ее голосе уже не было самоуверенности, а только отчаянное, неодолимое желание.
 
   Поздно ночью ему позвонила междугородная. Вызывал Эбби Остин. Рассказав ему о том, что произошло, Эб спросил, не может ли Рафф приехать.
   Наутро Рафф выехал в Коннектикут.

Часть III. Фасад.

 

 

16

   Трой сидела на мощеном дворике за красным дощатым домом, которьщ они арендовали в Тоунтоне. На ней были синие рабочие штаны, синяя шерстяная кофточка и теннисные туфли. Из украшений – только жемчужные сережки. Помешивая одной рукой холодный кофе в чашечке и держа сигарету в другой, Трой читала разложенную перед ней газету.
   В это утро, пятого сентября, она, как обычно, отвезла Винсента на станцию и уселась читать передовицы в «Тайме» и «Трибьюн». Кроме того, она всегда просматривала «Нью-Йоркер» или «Атлантик», стараясь, по возможности, быть в курсе всех событий.
   Дочитав статью Артура Крока, она притушила окурок сигареты и посмотрела на небо: его сентябрьская голубизна обещала ясный день. Трой порадовалась за Вернона Остина: она знала, как он следит за прогнозами погоды, как ему хочется, чтобы в этот день не было дождя и ничто не омрачало торжественного события – закладки нового здания.
   Она отпила холодный кофе и тут же вспомнила, сколько грязной посуды скопилось у нее в кухне – в этой убогой кухоньке убогого дома, который стоял у самого обрыва над широкой рекой. Винсент утверждал, что в доме нет ни одной хотя бы приблизительно отвесной стены, ни одного горизонтального потолка или пола. В восемнадцатом веке в этом здании была мельница, потом в нем расположился винокуренный завод, потом еще что-то. Разные владельцы по-разному перестраивали его, и в конце концов дом стал настоящим архитектурным ублюдком. Теперь он уже совсем обветшал, но в одной из комнат до сих пор сохранился старинный камин, и вообще Трой очень его любила.
   Она снова погрузилась в чтение – на этот раз взялась за «Трибьюн». Трой старалась так распределить свой пень, чтобы ничто не вторгалось в эти ее утренние занятия, хотя Винс иногда прямо бесился из-за того, ЦТО в доме форменный ералаш. «Но, – думала Трой, – возня с домом, или садом, или даже с младенцем ужасно засасывает: не успеешь оглянуться, как превратишься в самую обыкновенную наседку».
   Младенец. Она вспомнила про лекарство, побежала в кухню, проглотила пилюлю (железо и кальций), снова вернулась во двор и вскоре забыла обо всем на свете, взволнованная трениями и растущим недоверием между США и СССР, а также новым воззванием Ассоциации содействия прогрессу цветного населения.
   Часов в одиннадцать она собрала газеты и журналы (днем нужно было встретить Винсента на станции), вымыла посуду, приняла душ и оделась. Надевая черный полотняный костюм, она заметила, что юбка обтягивает ей живот. «Срок приближается», – подумала она, беззаботно улыбаясь своему отражению в зеркале.