Страница:
Конечно, она втянула в эту историю и Эбби, который в то лето работал чертежником у "Перри, Шоу и Хепбер-на". Однажды, собравшись пойти позавтракать, он обнаружил в приемной Трой, которая приволокла своего скульптора, чтобы Эбби представил его одному из компаньонов фирмы и помог получить какой-нибудь заказ. Эбби пришлось выполнить ее просьбу, но, как и следовало ожидать, ничего из этого не вышло.
Не обладая подлинно творческими способностями, Трой всегда испытывала влечение к людям более одаренным, чем она сама. Вероятно, в какой-то мере это объяснялось тем, что Остины (за исключением Вернона Остина, который уже в молодости сбежал из Бостона и стал архитектором), как правило, были бизнесменами, адвокатами, преподавателями или политическими деятелями. Трой не чувствовала особой нежности к большинству из них, а воевала решительно со всеми.
Особенно раздражало ее полное отсутствие в их семье того, что она называла артистичностью. А впрочем, говорила она, чего и ждать от этих мрачных, унылых людей? Ведь они все – республиканцы, а республиканцы недаром слывут тупицами.
Эбби, который постепенно усваивал такие же взгляды, не решался их афишировать, а тем более – проводить в жизнь: он ужасно боялся нудных нравоучений отца. Выход был один – окончательно распроститься с Бостоном. Так возникла мечта перебраться на Запад, в Чикаго, куда много лет назад сбежал другой начинающий бостонский архитектор, Луис Салливен.
Во всяком случае, они оба – и Трой и Эбби – отлично понимали, что протестовать или пытаться что-либо объяснить отцу бесполезно. Если речь зайдет об искусстве, отец, конечно, скажет, что их недовольство – сплошной вздор. "Как так? – удивится он. – Разве искусство не представлено у нас в доме самым благопристойным образом? Разве у нас нет картин Гилберта Стюарта и Копли [17]? Разве нет множества фамильных портретов работы неизвестных мастеров восемнадцатого и девятнадцатого веков? Разве мы не принимаем у себя профессоров Гарвардского университета, и писателей, и всяких заезжих аекторов? И разве не мы, Остины, организовали сбор средств для Бостонского симфонического оркестра?.. "
Эбби очнулся, когда Трой сказала, чуть повысив голос:
– А я уже решила, что вы втихомолку задали стрекача, Рафф.
И Эбби увидел Раффа, который вернулся из кухни, держа в руке сэндвич с мясом, от которого он откусывал огромные куски.
– Надеюсь, вы не намереваетесь наесться и сбежать, – продолжала Трой. – Ведь мы собрались в честь Винсента.
– Потому-то я и пришел, – сказал Рафф, усаживаясь рядом с Ниной.
Они много пили за Винса, который держал себя, как отметил Эбби, очень скромно. Он и в самом деле как-то совсем притих: просто сидел возле Трой, неотрывно смотрел на нее, давал ей прикурить – словом, был поглощен ею всецело. Как она скрутила его за эти дни – глазам своим не поверишь! Правда, у Трой всегда были поклонники, которые чуть ли не молились на нее. И все-таки видеть Винса таким молчаливым и даже робким было очень странно.
Как это Винс обмолвился сегодня? Что-то насчет будущего шурина? Эбби начал подозревать, что это была не просто шутка.
– А как вы проводите время днем, Трой? – спросила Нина, пытаясь, как отлично понял Эбби, проявить сердечность.
Глаза у Трой заблестели:
– Лучше бы уж вы спросили, как я провожу время ночью. По-моему, это интереснее. – Заметив предостерегающий взгляд Эбби, Трой добавила: – Нет, нет, я только хотела сказать, что это было бы так же нескромно. Потому что днем я только и делаю, что мешаю Винсу работать. – Она с улыбкой повернулась к Винсу, строгое и красивое лицо которого сразу смягчилось и выразило немое, даже глуповатое обожание. – Попробую вспомнить. Сперва я сидела на каких-то дивных лекциях. Потом Эдуард – это брат Винса – повез меня в полицейский участок, и в тюрьму, и в морг. Между прочим, Нина, знаете ли вы, что в некоторых отношениях Коннектикут – фантастически отсталый штат? У вас тут не продают женских презервативов. Запрещено законом.
Рафф поморщился.
Опасаясь, как бы Трой не оседлала своего излюбленного конька, Эбби срочно переменил тему разговора:
– Кстати, Трой, готов у тебя костюм для завтрашнего вечера?
– Готов, только ты, пожалуйста, ничего не выпытывай у меня, Эб, – отозвалась Трой. Потом, обращаясь к Раф-фу: – А у вас какой будет костюм? О, знаю, бьюсь об заклад! Вы будете противным старым брюзгой в грязном ночном колпаке!
– Горячо, – сказал Рафф.
– Да у него и девушки еще нет, – вмешалась Нина, и Эбби облегченно вздохнул: опасность миновала.
– Ах, нет девушки? – подхватила Трой. – Пойдете со мной и Винсентом.
– Этот номер не пройдет, – отрезал Винс, не проявляя ни малейшего чувства юмора.
– Вообще, – сказала Трой, – я никогда не поверю, что вы не можете подцепить в Стрит-Холле какую-нибудь смазливую кошечку: синие штаны и конфетная мордочка с челкой до бровей.
Рафф нахмурился.
– Если я пойду на этот бал, мне понадобится первосортная девушка: длинноногая и непосредственная.
– Звучит недурно, – сказал Эбби. – Но где ты найдешь такую, когда в твоем распоряжении меньше суток?
Рафф доел свой сэндвич.
– Где? – спросил он. – Да где угодно. Подойду к первой подходящей девушке и приглашу ее.
– Ого! – воскликнула Трой. – Я не прочь посмотреть, как это у вас получится.
– Хотите посмотреть? – Рафф оВернулся и темно-синими глазами, которые сердито блестели на его угловатом лице, медленно обвел зал, длинную стойку бара и переполненные кабины. – Вот, кажется, подходящая, – сказал он. Потом, понизив голос: – Эбби, как ты находишь вон ту девушку, во второй кабине от нас? Напоминает Брунгильду. С ней две подруги. Пьют пиво.
Эбби внимательно, хотя и не так откровенно, как Рафф, оглядел плотную, весьма полногрудую блондинку, с коротко остриженными густыми волосами, ярким ртом и карими глазами.
– Что ж, – пошутил он, – в самую точку, Рафф.
– Я могла бы рассказать о ней целую кучу всякой всячины, – заметила Трой, – только вот не знаю, как насчет ног и непосредственности.
К превеликому восхищению Эбби, Рафф встал и направился ко второй кабине, где сидели девушки. Его высокая фигура склонилась перед Брунгильдой.
– Простите, я знаю, что это не принято, но завтра вечером бал, а у меня нет девушки...
– Что-о? – Блондинка изумленно уставилась на него, и ее подруги тоже уставились – сперва на него, а потом на нее.
Рафф, который, судя по всему, развлекался больше всех, дружелюбно улыбнулся.
– Понимаете ли, тут совсем особый случай: я ищу непосредственную и длинноногую девушку. То есть, конечно, в меру длинноногую.
– Пьян, – шепнула одна из девиц.
Светловолосая Брунгильда осведомилась:
– Вы пьяны?
– Нет, нисколько, – ответил Рафф, хладнокровно рассматривая девушку. – По-моему, вы в точности соответствуете спецификации.
Девушка сказала:
– Завтра вечером я занята. Может, отложим на будущий год?
– В будущем году меня здесь уже не будет, – сказал Рафф. – Очень жаль. Боюсь, что девушку, отвечающую таким требованиям, нелегко найти. Что ж, извините, что оторвал вас от пива. Благодарю за любезность... – Он пошел обратно.
– Постойте!.. Может быть, я смогу... может быть... – вдруг воскликнула девушка.
Рафф условился с ней и вернулся на место; все притихли, и даже Трой растерялась и замолчала. А Эбби гордо посматривал на сестру, словно хотел сказать ей, что в своих письмах о Раффе Блуме он как раз и имел в виду подобные подвиги.
Разумеется, Эбби и остальные набросились на Раффа с расспросами и стали допытываться, как он решился на такую выходку и что он в действительности думает об этой случайно попавшейся под руку девице. Но Рафф отмалчивался.
– Как понравились твоей сестре попугаи, Винс? Купил ты их? – спросил он и потянулся за кружкой.
Все студенты – от первокурсников, фанатически преданных новомодным теориям и помешанных на новейшей, как правило, чертовски неудобной мебели, до выпускников, с головой погруженных в свои дипломные проекты, – занимались кое-как, спустя рукава, и почти не посещали лекций.
Ко всем чертям полетели учебные курсы: детали сооружений, теория архитектуры, основы проектирования, строительная механика, черчение и все три части общего курса проектирования, а вместе с ними и такие дисциплины, как основы планировки городов, конструкционные стали, механическое оборудование, генеральные планы, железобетон и каменная кладка, семинар по конструкциям, философия архитектуры, договоры и спецификации, экономика строительства, все факультативные предметы и даже дипломные проекты.
Студенты были охвачены лихорадочной суетой: художественный комитет совсем запарился и послал 5О5 всем, всем, всем, требуя все новых и новых помощников для украшения колонного зала Тафт-отеля. Затем возникла проблема – где разместить студенток женских колледжей Смита, Вассара, Сары Лоуренс и остальных приглашенных девушек; они приезжали поездом или на машинах, и их нужно было как-то устроить. И, наконец, костюмы и отчаянные (в самый последний момент) поиски булавок, шнурков, лака, кружев и всевозможной галантереи.
Комитет решил, в отличие от прошлых лет, на этот раз предоставить участникам бала право выбирать костюмы по своему вкусу. Не нужно никакой общей темы. Все эти "Ночи Монмартра", "Таитянские праздники" и "Мавританские базары" надоели до смерти. Лучше выбросить лозунг: "Кто во что горазд". И вот в первом этаже Стрит-Холла появился плакат:
Вечер выдался необыкновенно теплый; Эбби Остин опустил верх своего дряхлого, облезлого "шевроле", и горожане, случайно проходившие мимо Тафт-отеля, могли любоваться редкостным зрелищем: из автомобиля вылез судья в парике и мантии семнадцатого века (Эбби Остин), затем девушка с рекламы в коротких штанишках и длинных черных ажурных чулках с розовыми подвязками (Нина У истер), путешественник-ученый в пробковом шлеме, в шортах и с сачком для ловли бабочек (Винс Коул), святой Антоний в спортивном свитере и венке из вязовых листьев (Рафф Блум) и, наконец, находка Раффа – длинноногий и непосредственный старший лейтенант женского вспомогательного корпуса (Бланш Ормонд).
А в холле отеля к ним присоединилась черно-оранжевая, усыпанная блестками бабочка (Трой Остин).
Компания спустилась в полуподвальный этаж, где рядом с парикмахерской и мужской уборной находился колонный зал – обширное прямоугольное помещение, окрашенное в темно-фиолетовый цвет и оборудованное под ресторан; мощные колонны поддерживали сводчатый потолок. Было еще рано, и на площадке перед оркестром из семи человек танцевало всего несколько пар. Зал был декорирован с мудрой простотой, так как в этом году ожидалось великое разнообразие костюмов. Главным украшением была грандиозная решетчатая арка над эстрадой для оркестра. Эта арка, напоминавшая полотна Мондриана [18], была расписана в яркие спектральные цвета. Такие же арки, но поменьше, украшали кабины, тянувшиеся вдоль стен. Эбби Остин сразу же занял одну из этих уютных кабин, после чего Винс и Рафф отправились за пивом.
Рафф под шумок прихватил еще бутылку виски – для себя.
К одиннадцати часам уровень содержимого этой бутылки заметно понизился. Рафф блаженствовал.
– Пью за всю компанию!
(Чем больше пьют, тем меньше врут. Ого! Прямо афоризм!)
– А эту за тебя, Винс!
(И пусть лавры достаются кому попало. На здоровье! Откуда только берется эта дурацкая потребность накачаться? И сколько нужно времени, чтобы растворить в виски комок несбывшихся надежд? Ты, Рафф, напиваешься редко. Но зато метко. Весьма.)
– За твое здоровье, Джулия!
(А помнишь, Рафф, как после войны тебе пришлось бросить работу у Сааринена, чтобы устроить Джулию в "Сосны"? И как трудно было добиться, чтобы ее приняли? Несмотря на энергичную помощь Рудольфа Майера, доктора медицины. Ну и напился же ты после этого! По всем правилам.)
– За ваше здоровье!
(Но все же ты молодчина. Все говорят, что молодчина! А когда это ты ходил к Уитлоку? Только вчера? Что ж, операция удалась на славу. Даже на виски осталось. Хвала тебе, Витрувий!)
– За твое здоровье, Лиз!
(Надеюсь, ты будешь счастлива. Не поминай лихом.)
– Ваше здоровье, Трой!
(Ну и сокровище! Прямо находка, господи помилуй! А тут еще вторая находка. Вчера вечером.)
– Ваше здоровье, Бланш!
(Бланш Ормонд!.. Вот это был номер! Не думал, не гадал... А они все в тот вечер... Постой, постой, где же это было?.. Ах да, у "М. и М. "... Точно!.. Эбби и компания – все восхищались тобой и считали твое знакомство с Бланш чуть ли не подвигом. Как она пыталась отшить меня! Но я держался. Впрочем, ха-ха, тут есть за что подержаться.)
– Над чем вы смеетесь, Рафф? – Это кто спросил? А, Нина...
– Над собой.
Что же она за птица, эта Бланш Ормонд? Конечно, она создана, чтобы любить кого-нибудь. Только не тебя. Кто же она? Позвольте, позвольте... Ага, вот: она – секретарша какого-нибудь воротилы-промышленника в Нью-Хейвене. "Секретарь слушает, сэр". Вот находка! Сидит в клетушке, чистенькая, подтянутая, всегда начеку – заурядная бабенка с заурядными мозгами.
И почему это в жизни бывает так много недолетов?
Ну, как бы там ни было, выпьем за... за что? Все равно за что. За совершенство.
Неважно... Поднимем стакан. Он снова поднял стакан.
– Выпьем за вас, Бланш, за вашу непосредственность
– Послушайте, – сказала она, – я как раз хотела спросить, что это значит? Это просто шутка или...
– Шутка, Бланш, – пробормотал Рафф.
А рядом, на площадке для танцев, бал был в разгаре. И вот уже он сам, святой Антоний – какой же у него, должно быть, идиотский вид! – держит в объятиях эту крошку в новеньком, с иголочки, лейтенантском мундире, который она выпросила у одной девушки в конторе, считая, что в таком костюме будет выглядеть смело и даже вызывающе.
– Чудно, право, – трещала она, в то время как они, покачиваясь, топтались в густой каше танцующих, среди которых были клоуны, арлекины, Граучо Маркс, Уинстон Черчилль, Нептун, Юпитер, монах, ковбой, бродяга, Гарри Трумен, царица Савская, Таллула Банкхед [19], саксофонист, русалка, путешественник, судья и девушка с рекламы. – Чудно, право, но я вечно нарываюсь на всяких ненормальных типов. Вы, например, ни с того ни с сего архитектор. Во всяком случае, будущий архитектор. А на прошлой неделе ко мне в контору заявился этот полоумный фотограф из "Лайф", и будь я проклята, если он не потащил меня завтракать, а потом стал показывать мне какую-то африканскую голову или маску, что ли, которую он таскает с собой в машине. Он эти головы собирает. Вечно я путаюсь с такими типами.
Это было сказано не просто в порядке сообщения; эти слова прозвучали как жалоба. Не было в них ни понимания, ни интереса, ни шутки, ни иронии, а только сожаление о том, что все эти несусветные типы так непостоянны, неопрятны и ненадежны, а их брачным обещаниям – грош цена; они сбрасывают пепел прямо на пол, раскидывают диванные подушечки и царапают стаканами красное дерево кофейных столиков. И еще была в этих словах уверенность, что такие люди не покупают ни акций, ни облигаций, ничего не откладывают на черный день и никогда не подстригают ни травы на газонах, ни волос на голове...
Но Рафф, разгоряченный выпитым виски, крепко прижимал к себе Бланш и смотрел ей в лицо, которое, вероятно, не раз уже обманывало других, и в лживые, грустные глаза, в сущности – даже не грустные, а просто скучающие, равнодушные, невидящие.
Вот кому место в Гадвилле!
– Ладно, Бланш, – сказал Рафф. – Вы не путайтесь со мной; давайте уж лучше я буду путаться с вами.
Она ответила вежливой, недоверчивой улыбкой, и ее длинные ноги по-прежнему были неподатливы. Потом вдруг кто-то перехватил его, и оказалось, что он уже танцует с Трой, а Винс-путешественник – с лейтенантом Бланш.
Да, Трой не назовешь неподатливой: ее руки под черной пелериной крепко обвились вокруг него, и уж она-то отнюдь не собиралась держать свои ноги бог весть где – в Массачусетсе или в Южной Каролине.
– Ну, не замечательный ли прощальный вечер для меня? – сказала Трой. – Как подумаешь обо всем, что случилось за это время... Я говорю об Эбби и об этой девушке, которую он водит под кустик... А тут еще Винс и его огромная победа на конкурсе. Ведь это просто изумительно!.. – Она запнулась. – Не для вас, конечно. А вы что, сильно накачались?
– Нет.
– Я потому спрашиваю, что с вами очень уютно танцевать. При вашем росте это настоящее искусство. – Она посмотрела куда-то вбок. – Ох, взгляните-ка на Винса. Он совсем взбеленился из-за того, что я перехватила вас. Ведь он хочет жениться на мне, знаете? В понедельник я должна приступить к работе, не то я, пожалуй, не устояла бы. Рафф, быстренько ответьте мне на один вопрос: как вы думаете, эта новая девушка сможет отвлечь Эба от Нины?
– Возможно.
– Вы сделали святое дело, Рафф. – Она рассмеялась. – Недаром вы сегодня нарядились святым. Я все время стараюсь внушить Эбу, что вы трое должны стать компаньонами... Ах, смотрите, вот этот юноша – мы видели его у "М. и М. "! Такой застенчивый цветной парень... Забыла, как его зовут. Он на архитектурном...
Рафф проследил за направлением ее взгляда: справа от оркестра.
– Это Ричмонд Боулз, – сказал он.
– Познакомьте меня с ним. Не могу же я допустить, чтобы такой милый молодой человек стоял тут в одиночестве! – заявила Трой.
– Почему в одиночестве? – ответил Рафф, направляясь с ней к оркестру. – У него прелестная девушка, и едва ли ему придется по вкусу такая дурацкая демонстрация: ах, ах, посмотрите на Трой Остин! Какая она ужасная либералка, эта белая девушка: танцует с разнесчастным, угнетенным негром! Впрочем, я ведь знаю: вы все равно не успокоитесь, пока не разыграете душещипательной сцены для публики!
– Ух, какой злющий! Я была о вас лучшего мнения.
Всякий раз одно и то же: стоит ей появиться, как у него прямо желчь разливается. И откуда в нем столько злости? Изволь теперь смотреть, как она берет на буксир вежливо сопротивляющегося беднягу Боулза и каким торжеством загораются ее огромные глаза, как только танцующие начинают изумленно оглядываться на них.
Рафф почувствовал, что ноги у него ослабели и стали как ватные. Он отвернулся и принялся рассматривать густую толпу танцующих. Увидев Бетти Лоример – единственную женщину на выпускном курсе, он рассмеялся. Бетти, которая всегда боится, как бы ее не сочли романтичной и сентиментальной, вырядилась в накрахмаленный белый халат хирурга; на том месте, где должна была бы гордо вздыматься грудь, болтался стетоскоп. Затем ему бросились в глаза коротко остриженные светлые волосы рекламной девицы Нины Уистер, танцевавшей с круглолицым неандертальцем – Бинком Нетлтоном.
Ему удалось перехватить Нину, которая была здорово навеселе, но тут же ее перехватил кто-то другой, а он нырнул в бурлящий водоворот толпы и выудил лейтенантский мундир с бронзовыми пуговицами.
– Этот парень, одетый фермером, с которым я сейчас танцевала, спросил меня, что означает ваш костюм, – сказала Бланш. – По-моему, вы святой Антоний. Верно?
Рафф склонил свой венок из листьев и улыбнулся, стараясь сквозь густой табачный дым видеть только ее невыразительно-красивое лицо.
– Может, я просто глупа, только я не понимаю, что это значит. – Она откинулась назад, рассматривая свитер Раффа, собственноручно расписанный им: одна сторона была красная, другая – зеленая, и на этом фоне отчетливо выделялись белые рисунки.
– Это искушения, Бланш.
Нахмурившись, она вглядывалась в картинки, изображающие мешки с золотом, женские торсы, здания с колоннами. Потом рассмеялась и покачала головой:
– Все-таки мне попадаются совершенно несусветные типы.
Немного спустя он опять оказался в кабине вместе с остальными, и они снова налегли на пиво и виски, и судья Эбби Остин потихоньку заигрывал под столом с Ниной и выглядел при этом весьма глупо, а Винс Коул не спускал с Трой бдительных светло-карих глаз, кротких в эту минуту, как глаза газели, крепко обнимал ее за талию и слушал, как она щелкает зажигалкой, как позвякивает сумочкой и браслетами, как уверяет Эбби, что он страшно похож на один из старинных портретов, висящих у них дома. Это был портрет Джозайи Эббота, судьи, который отказался вести процессы против ведьм, человека, могила которого была, по ее выражению, "единственной грудой костей, которую стоит украшать цветами".
Винс Коул был потрясен таким кощунством.
– Архитекторы! Вы просто стая обезьян! – заорал рядом с ними кто-то из танцующих.
Сквозь голубую пелену табачного дыма Рафф увидел Неда Томсона, вырядившегося Фрэнком Ллойдом Райтом – рыжая широкополая ковбойская шляпа, обыкновенный галстук, завязанный пышным бантом, пальто внакидку, ротанговая трость и грива седых волос. Ни дать ни взять – чудаковатый проповедник-янки!
– Стая обезьян, вот вы кто! – еще раз крикнул Нед, вихрем проносясь мимо.
Тут все, кроме Бланш и Трой, заорали, потому что это было излюбленное обращение Райта, который снискал всеобщую любовь, когда преподавал в Йеле; он называл стаей обезьян весь колледж, но в действительности это относилось главным образом к студентам-архитекторам.
Рафф чувствовал, что хватил лишнего; ему было жарко в кабине между Бланш и Ниной, хотелось пройтись, размяться.
– Пошли! – рявкнул он. – Дадим ходу! По Аппиевой дороге [20]прямо в Вудмонт-Бич. – Он встал, не слишком твердо держась на ногах.
– Вы любите воду, Бланш?
– Ч-что-о?
– Мы собираемся дать тягу. Поедем к себе. На побережье Miare Longus Islandum [21].
– Ну что ж... – Бланш улыбнулась и состроила скромную рожицу, поглядывая на Винса Коула, который, видимо, поразил ее воображение. – Что ж, отлично. Если все поедут...
– Все поедут, – сказала Трой. – Будем купаться в чем мать родила. Вы ведь не мамина дочка, Бланш?
– Я? Ну... не знаю, что и сказать... – Бланш посмотрела на Винса, взывая о помощи.
Рафф погладил ее жесткие светлые волосы:
– Соглашайтесь, соглашайтесь. Объясните ей, что Рафферти Блум собирается окунуть свою голенькую красотку в воды Иордана. Он, мол, собирается окрестить меня, размочить, как бейгл в чашке кофе со сливками...
– А что такое бейгл, Трой? – спросил Эбби.
– Понятия не имею, – отозвалась Трой.
– Пошли, друзья, пошли на вудмонтскую автостраду! – Рафф начал протискиваться за стулом Нины.
– Постой-ка, – вмешался Эбби. – Нужно хотя бы поздороваться с мистером Пирсом. И здесь еще Гомер Джепсон с женой...
– Дипломатично! Черт побери, Эбби, ты прямо дипломат! – заорал Рафф.
– Все вы стая обезьян! – крикнул кто-то с танцевальной площадки.
– Обезьяны! – донеслось еще раз из густой, шаркающей ногами толпы, и взрывы хохота заглушили медный рев оркестра.
Рафф и сам не понимал, почему он расхохотался вместе со всеми. Но он смеялся. Очень громко. Не понял он также, что заставило его вскочить на диванчик кабины и обратиться с речью к друзьям:
– Друзья, леди и джент... тьфу! Леди и обезьяны! Давайте решим вопрос: кто обезьяны – архитекторы или публика? Я лично не знаю. А что я знаю? Только то, что вижу своими глазами. Но что я вижу? – Рафф уже не мог остановиться, и слова, то нелепые, то разумные, вырывались под давлением спиртных паров стремительным, беспорядочным потоком. – Постарайтесь меня понять. Не стану говорить о ваших конторах, о ваших заводах, о ваших лабораториях. Великая битва выиграна. Нам повезло. Мы пожинаем плоды чужой победы. Теперь пора подумать о другом. Пора подумать о домашнем очаге простого человека, о доме американца. Мальчики, ведь мы и взаправду живем в каком-то Гадвилле. Разве создание домашних очагов не есть главный, священный долг архитектуры? А кто создает их в действительности? Архитекторы? Не смешите меня! Крупные подрядчики, крупные лесоторговые компании, линолеумные короли – вот кто создает эти Дома. А как вы их обставляете? Очень просто. Для этого есть сто девяносто девять журналов, и бесчисленные Бейгл (евр.) – род баранок. рекламы в вашем излюбленном баре, и волоокие декоратор-ши. А смыслят они все не больше чем новорожденные младенцы!
– Задай им жару, Рафф! – раздались одобрительные возгласы, и множество лиц обратилось в сторону кабины, из которой ораторствовал Рафф.
– Неправда!.. Стыдитесь!.. – отдельные негодующие выкрики.
– Послушайте, друзья, вот вам совет! – ревел Рафф. – Покупайте дома в нашем новом городке Гадвилле! Легко и просто! Сегодня же сделайте первый взнос. Ну и, само собой, подпишите долговое обязательство. Езжайте в Гад-вилл и осмотрите наши новые дома! Современно! Обтекаемо! Все, что снаружи, видно изнутри! Все, что внутри, видно снаружи! Никаких подвалов! Никаких чердаков! Никаких кладовых! Зато есть навес для машины! Чтобы мотор поскорее замерз, а лак растрескался! Спешите в Гадвилл! Обратите внимание – дом расположен террасами! И вдобавок – вот сюрприз! – огромное-преогромное панорамное окно! Думаете, оно выходит в садик, в этакий маленький, уютный земной рай? Боже упаси! Оно выходит прямо на улицу, чтобы всем сразу было видно, что и у вас есть панорамное окно. Оно выходит на улицу, чтобы соседи могли как следует сосчитать хлебные крошки у вас на подбородке. Оно выходит на улицу, чтобы вы могли любоваться, как у вас вывозят мусор и как ваш сосед ковыряет пальцем в носу. Бесподобно! Да здравствует великий, небывалый Регресс в Строительстве! Итак, счастливого пути в Гадвилл, США!..
Не обладая подлинно творческими способностями, Трой всегда испытывала влечение к людям более одаренным, чем она сама. Вероятно, в какой-то мере это объяснялось тем, что Остины (за исключением Вернона Остина, который уже в молодости сбежал из Бостона и стал архитектором), как правило, были бизнесменами, адвокатами, преподавателями или политическими деятелями. Трой не чувствовала особой нежности к большинству из них, а воевала решительно со всеми.
Особенно раздражало ее полное отсутствие в их семье того, что она называла артистичностью. А впрочем, говорила она, чего и ждать от этих мрачных, унылых людей? Ведь они все – республиканцы, а республиканцы недаром слывут тупицами.
Эбби, который постепенно усваивал такие же взгляды, не решался их афишировать, а тем более – проводить в жизнь: он ужасно боялся нудных нравоучений отца. Выход был один – окончательно распроститься с Бостоном. Так возникла мечта перебраться на Запад, в Чикаго, куда много лет назад сбежал другой начинающий бостонский архитектор, Луис Салливен.
Во всяком случае, они оба – и Трой и Эбби – отлично понимали, что протестовать или пытаться что-либо объяснить отцу бесполезно. Если речь зайдет об искусстве, отец, конечно, скажет, что их недовольство – сплошной вздор. "Как так? – удивится он. – Разве искусство не представлено у нас в доме самым благопристойным образом? Разве у нас нет картин Гилберта Стюарта и Копли [17]? Разве нет множества фамильных портретов работы неизвестных мастеров восемнадцатого и девятнадцатого веков? Разве мы не принимаем у себя профессоров Гарвардского университета, и писателей, и всяких заезжих аекторов? И разве не мы, Остины, организовали сбор средств для Бостонского симфонического оркестра?.. "
Эбби очнулся, когда Трой сказала, чуть повысив голос:
– А я уже решила, что вы втихомолку задали стрекача, Рафф.
И Эбби увидел Раффа, который вернулся из кухни, держа в руке сэндвич с мясом, от которого он откусывал огромные куски.
– Надеюсь, вы не намереваетесь наесться и сбежать, – продолжала Трой. – Ведь мы собрались в честь Винсента.
– Потому-то я и пришел, – сказал Рафф, усаживаясь рядом с Ниной.
Они много пили за Винса, который держал себя, как отметил Эбби, очень скромно. Он и в самом деле как-то совсем притих: просто сидел возле Трой, неотрывно смотрел на нее, давал ей прикурить – словом, был поглощен ею всецело. Как она скрутила его за эти дни – глазам своим не поверишь! Правда, у Трой всегда были поклонники, которые чуть ли не молились на нее. И все-таки видеть Винса таким молчаливым и даже робким было очень странно.
Как это Винс обмолвился сегодня? Что-то насчет будущего шурина? Эбби начал подозревать, что это была не просто шутка.
– А как вы проводите время днем, Трой? – спросила Нина, пытаясь, как отлично понял Эбби, проявить сердечность.
Глаза у Трой заблестели:
– Лучше бы уж вы спросили, как я провожу время ночью. По-моему, это интереснее. – Заметив предостерегающий взгляд Эбби, Трой добавила: – Нет, нет, я только хотела сказать, что это было бы так же нескромно. Потому что днем я только и делаю, что мешаю Винсу работать. – Она с улыбкой повернулась к Винсу, строгое и красивое лицо которого сразу смягчилось и выразило немое, даже глуповатое обожание. – Попробую вспомнить. Сперва я сидела на каких-то дивных лекциях. Потом Эдуард – это брат Винса – повез меня в полицейский участок, и в тюрьму, и в морг. Между прочим, Нина, знаете ли вы, что в некоторых отношениях Коннектикут – фантастически отсталый штат? У вас тут не продают женских презервативов. Запрещено законом.
Рафф поморщился.
Опасаясь, как бы Трой не оседлала своего излюбленного конька, Эбби срочно переменил тему разговора:
– Кстати, Трой, готов у тебя костюм для завтрашнего вечера?
– Готов, только ты, пожалуйста, ничего не выпытывай у меня, Эб, – отозвалась Трой. Потом, обращаясь к Раф-фу: – А у вас какой будет костюм? О, знаю, бьюсь об заклад! Вы будете противным старым брюзгой в грязном ночном колпаке!
– Горячо, – сказал Рафф.
– Да у него и девушки еще нет, – вмешалась Нина, и Эбби облегченно вздохнул: опасность миновала.
– Ах, нет девушки? – подхватила Трой. – Пойдете со мной и Винсентом.
– Этот номер не пройдет, – отрезал Винс, не проявляя ни малейшего чувства юмора.
– Вообще, – сказала Трой, – я никогда не поверю, что вы не можете подцепить в Стрит-Холле какую-нибудь смазливую кошечку: синие штаны и конфетная мордочка с челкой до бровей.
Рафф нахмурился.
– Если я пойду на этот бал, мне понадобится первосортная девушка: длинноногая и непосредственная.
– Звучит недурно, – сказал Эбби. – Но где ты найдешь такую, когда в твоем распоряжении меньше суток?
Рафф доел свой сэндвич.
– Где? – спросил он. – Да где угодно. Подойду к первой подходящей девушке и приглашу ее.
– Ого! – воскликнула Трой. – Я не прочь посмотреть, как это у вас получится.
– Хотите посмотреть? – Рафф оВернулся и темно-синими глазами, которые сердито блестели на его угловатом лице, медленно обвел зал, длинную стойку бара и переполненные кабины. – Вот, кажется, подходящая, – сказал он. Потом, понизив голос: – Эбби, как ты находишь вон ту девушку, во второй кабине от нас? Напоминает Брунгильду. С ней две подруги. Пьют пиво.
Эбби внимательно, хотя и не так откровенно, как Рафф, оглядел плотную, весьма полногрудую блондинку, с коротко остриженными густыми волосами, ярким ртом и карими глазами.
– Что ж, – пошутил он, – в самую точку, Рафф.
– Я могла бы рассказать о ней целую кучу всякой всячины, – заметила Трой, – только вот не знаю, как насчет ног и непосредственности.
К превеликому восхищению Эбби, Рафф встал и направился ко второй кабине, где сидели девушки. Его высокая фигура склонилась перед Брунгильдой.
– Простите, я знаю, что это не принято, но завтра вечером бал, а у меня нет девушки...
– Что-о? – Блондинка изумленно уставилась на него, и ее подруги тоже уставились – сперва на него, а потом на нее.
Рафф, который, судя по всему, развлекался больше всех, дружелюбно улыбнулся.
– Понимаете ли, тут совсем особый случай: я ищу непосредственную и длинноногую девушку. То есть, конечно, в меру длинноногую.
– Пьян, – шепнула одна из девиц.
Светловолосая Брунгильда осведомилась:
– Вы пьяны?
– Нет, нисколько, – ответил Рафф, хладнокровно рассматривая девушку. – По-моему, вы в точности соответствуете спецификации.
Девушка сказала:
– Завтра вечером я занята. Может, отложим на будущий год?
– В будущем году меня здесь уже не будет, – сказал Рафф. – Очень жаль. Боюсь, что девушку, отвечающую таким требованиям, нелегко найти. Что ж, извините, что оторвал вас от пива. Благодарю за любезность... – Он пошел обратно.
– Постойте!.. Может быть, я смогу... может быть... – вдруг воскликнула девушка.
Рафф условился с ней и вернулся на место; все притихли, и даже Трой растерялась и замолчала. А Эбби гордо посматривал на сестру, словно хотел сказать ей, что в своих письмах о Раффе Блуме он как раз и имел в виду подобные подвиги.
Разумеется, Эбби и остальные набросились на Раффа с расспросами и стали допытываться, как он решился на такую выходку и что он в действительности думает об этой случайно попавшейся под руку девице. Но Рафф отмалчивался.
– Как понравились твоей сестре попугаи, Винс? Купил ты их? – спросил он и потянулся за кружкой.
9
С приближением традиционного студенческого бала Уэйр-Холл совсем опустел.Все студенты – от первокурсников, фанатически преданных новомодным теориям и помешанных на новейшей, как правило, чертовски неудобной мебели, до выпускников, с головой погруженных в свои дипломные проекты, – занимались кое-как, спустя рукава, и почти не посещали лекций.
Ко всем чертям полетели учебные курсы: детали сооружений, теория архитектуры, основы проектирования, строительная механика, черчение и все три части общего курса проектирования, а вместе с ними и такие дисциплины, как основы планировки городов, конструкционные стали, механическое оборудование, генеральные планы, железобетон и каменная кладка, семинар по конструкциям, философия архитектуры, договоры и спецификации, экономика строительства, все факультативные предметы и даже дипломные проекты.
Студенты были охвачены лихорадочной суетой: художественный комитет совсем запарился и послал 5О5 всем, всем, всем, требуя все новых и новых помощников для украшения колонного зала Тафт-отеля. Затем возникла проблема – где разместить студенток женских колледжей Смита, Вассара, Сары Лоуренс и остальных приглашенных девушек; они приезжали поездом или на машинах, и их нужно было как-то устроить. И, наконец, костюмы и отчаянные (в самый последний момент) поиски булавок, шнурков, лака, кружев и всевозможной галантереи.
Комитет решил, в отличие от прошлых лет, на этот раз предоставить участникам бала право выбирать костюмы по своему вкусу. Не нужно никакой общей темы. Все эти "Ночи Монмартра", "Таитянские праздники" и "Мавританские базары" надоели до смерти. Лучше выбросить лозунг: "Кто во что горазд". И вот в первом этаже Стрит-Холла появился плакат:
«Дружище Бахус! Сегодня мы приглашаем всех, кто во что горазд! Приходите всей компанией: сатиры, фавны, сильфиды и кентавры. Не забудьте и мехи с вином. Выходите на арену, где будет разыграно великолепное действо. Грандиозное зрелище! Потрясающий финал!»Освещение? Ослепительное! Музыка? Феноменальная! Людоеды, киты, арлекины, индейцы, птицы, пьяницы! Повеселимся до упаду! Это студенческий бал! "
Вечер выдался необыкновенно теплый; Эбби Остин опустил верх своего дряхлого, облезлого "шевроле", и горожане, случайно проходившие мимо Тафт-отеля, могли любоваться редкостным зрелищем: из автомобиля вылез судья в парике и мантии семнадцатого века (Эбби Остин), затем девушка с рекламы в коротких штанишках и длинных черных ажурных чулках с розовыми подвязками (Нина У истер), путешественник-ученый в пробковом шлеме, в шортах и с сачком для ловли бабочек (Винс Коул), святой Антоний в спортивном свитере и венке из вязовых листьев (Рафф Блум) и, наконец, находка Раффа – длинноногий и непосредственный старший лейтенант женского вспомогательного корпуса (Бланш Ормонд).
А в холле отеля к ним присоединилась черно-оранжевая, усыпанная блестками бабочка (Трой Остин).
Компания спустилась в полуподвальный этаж, где рядом с парикмахерской и мужской уборной находился колонный зал – обширное прямоугольное помещение, окрашенное в темно-фиолетовый цвет и оборудованное под ресторан; мощные колонны поддерживали сводчатый потолок. Было еще рано, и на площадке перед оркестром из семи человек танцевало всего несколько пар. Зал был декорирован с мудрой простотой, так как в этом году ожидалось великое разнообразие костюмов. Главным украшением была грандиозная решетчатая арка над эстрадой для оркестра. Эта арка, напоминавшая полотна Мондриана [18], была расписана в яркие спектральные цвета. Такие же арки, но поменьше, украшали кабины, тянувшиеся вдоль стен. Эбби Остин сразу же занял одну из этих уютных кабин, после чего Винс и Рафф отправились за пивом.
Рафф под шумок прихватил еще бутылку виски – для себя.
К одиннадцати часам уровень содержимого этой бутылки заметно понизился. Рафф блаженствовал.
– Пью за всю компанию!
(Чем больше пьют, тем меньше врут. Ого! Прямо афоризм!)
– А эту за тебя, Винс!
(И пусть лавры достаются кому попало. На здоровье! Откуда только берется эта дурацкая потребность накачаться? И сколько нужно времени, чтобы растворить в виски комок несбывшихся надежд? Ты, Рафф, напиваешься редко. Но зато метко. Весьма.)
– За твое здоровье, Джулия!
(А помнишь, Рафф, как после войны тебе пришлось бросить работу у Сааринена, чтобы устроить Джулию в "Сосны"? И как трудно было добиться, чтобы ее приняли? Несмотря на энергичную помощь Рудольфа Майера, доктора медицины. Ну и напился же ты после этого! По всем правилам.)
– За ваше здоровье!
(Но все же ты молодчина. Все говорят, что молодчина! А когда это ты ходил к Уитлоку? Только вчера? Что ж, операция удалась на славу. Даже на виски осталось. Хвала тебе, Витрувий!)
– За твое здоровье, Лиз!
(Надеюсь, ты будешь счастлива. Не поминай лихом.)
– Ваше здоровье, Трой!
(Ну и сокровище! Прямо находка, господи помилуй! А тут еще вторая находка. Вчера вечером.)
– Ваше здоровье, Бланш!
(Бланш Ормонд!.. Вот это был номер! Не думал, не гадал... А они все в тот вечер... Постой, постой, где же это было?.. Ах да, у "М. и М. "... Точно!.. Эбби и компания – все восхищались тобой и считали твое знакомство с Бланш чуть ли не подвигом. Как она пыталась отшить меня! Но я держался. Впрочем, ха-ха, тут есть за что подержаться.)
– Над чем вы смеетесь, Рафф? – Это кто спросил? А, Нина...
– Над собой.
Что же она за птица, эта Бланш Ормонд? Конечно, она создана, чтобы любить кого-нибудь. Только не тебя. Кто же она? Позвольте, позвольте... Ага, вот: она – секретарша какого-нибудь воротилы-промышленника в Нью-Хейвене. "Секретарь слушает, сэр". Вот находка! Сидит в клетушке, чистенькая, подтянутая, всегда начеку – заурядная бабенка с заурядными мозгами.
И почему это в жизни бывает так много недолетов?
Ну, как бы там ни было, выпьем за... за что? Все равно за что. За совершенство.
Неважно... Поднимем стакан. Он снова поднял стакан.
– Выпьем за вас, Бланш, за вашу непосредственность
– Послушайте, – сказала она, – я как раз хотела спросить, что это значит? Это просто шутка или...
– Шутка, Бланш, – пробормотал Рафф.
А рядом, на площадке для танцев, бал был в разгаре. И вот уже он сам, святой Антоний – какой же у него, должно быть, идиотский вид! – держит в объятиях эту крошку в новеньком, с иголочки, лейтенантском мундире, который она выпросила у одной девушки в конторе, считая, что в таком костюме будет выглядеть смело и даже вызывающе.
– Чудно, право, – трещала она, в то время как они, покачиваясь, топтались в густой каше танцующих, среди которых были клоуны, арлекины, Граучо Маркс, Уинстон Черчилль, Нептун, Юпитер, монах, ковбой, бродяга, Гарри Трумен, царица Савская, Таллула Банкхед [19], саксофонист, русалка, путешественник, судья и девушка с рекламы. – Чудно, право, но я вечно нарываюсь на всяких ненормальных типов. Вы, например, ни с того ни с сего архитектор. Во всяком случае, будущий архитектор. А на прошлой неделе ко мне в контору заявился этот полоумный фотограф из "Лайф", и будь я проклята, если он не потащил меня завтракать, а потом стал показывать мне какую-то африканскую голову или маску, что ли, которую он таскает с собой в машине. Он эти головы собирает. Вечно я путаюсь с такими типами.
Это было сказано не просто в порядке сообщения; эти слова прозвучали как жалоба. Не было в них ни понимания, ни интереса, ни шутки, ни иронии, а только сожаление о том, что все эти несусветные типы так непостоянны, неопрятны и ненадежны, а их брачным обещаниям – грош цена; они сбрасывают пепел прямо на пол, раскидывают диванные подушечки и царапают стаканами красное дерево кофейных столиков. И еще была в этих словах уверенность, что такие люди не покупают ни акций, ни облигаций, ничего не откладывают на черный день и никогда не подстригают ни травы на газонах, ни волос на голове...
Но Рафф, разгоряченный выпитым виски, крепко прижимал к себе Бланш и смотрел ей в лицо, которое, вероятно, не раз уже обманывало других, и в лживые, грустные глаза, в сущности – даже не грустные, а просто скучающие, равнодушные, невидящие.
Вот кому место в Гадвилле!
– Ладно, Бланш, – сказал Рафф. – Вы не путайтесь со мной; давайте уж лучше я буду путаться с вами.
Она ответила вежливой, недоверчивой улыбкой, и ее длинные ноги по-прежнему были неподатливы. Потом вдруг кто-то перехватил его, и оказалось, что он уже танцует с Трой, а Винс-путешественник – с лейтенантом Бланш.
Да, Трой не назовешь неподатливой: ее руки под черной пелериной крепко обвились вокруг него, и уж она-то отнюдь не собиралась держать свои ноги бог весть где – в Массачусетсе или в Южной Каролине.
– Ну, не замечательный ли прощальный вечер для меня? – сказала Трой. – Как подумаешь обо всем, что случилось за это время... Я говорю об Эбби и об этой девушке, которую он водит под кустик... А тут еще Винс и его огромная победа на конкурсе. Ведь это просто изумительно!.. – Она запнулась. – Не для вас, конечно. А вы что, сильно накачались?
– Нет.
– Я потому спрашиваю, что с вами очень уютно танцевать. При вашем росте это настоящее искусство. – Она посмотрела куда-то вбок. – Ох, взгляните-ка на Винса. Он совсем взбеленился из-за того, что я перехватила вас. Ведь он хочет жениться на мне, знаете? В понедельник я должна приступить к работе, не то я, пожалуй, не устояла бы. Рафф, быстренько ответьте мне на один вопрос: как вы думаете, эта новая девушка сможет отвлечь Эба от Нины?
– Возможно.
– Вы сделали святое дело, Рафф. – Она рассмеялась. – Недаром вы сегодня нарядились святым. Я все время стараюсь внушить Эбу, что вы трое должны стать компаньонами... Ах, смотрите, вот этот юноша – мы видели его у "М. и М. "! Такой застенчивый цветной парень... Забыла, как его зовут. Он на архитектурном...
Рафф проследил за направлением ее взгляда: справа от оркестра.
– Это Ричмонд Боулз, – сказал он.
– Познакомьте меня с ним. Не могу же я допустить, чтобы такой милый молодой человек стоял тут в одиночестве! – заявила Трой.
– Почему в одиночестве? – ответил Рафф, направляясь с ней к оркестру. – У него прелестная девушка, и едва ли ему придется по вкусу такая дурацкая демонстрация: ах, ах, посмотрите на Трой Остин! Какая она ужасная либералка, эта белая девушка: танцует с разнесчастным, угнетенным негром! Впрочем, я ведь знаю: вы все равно не успокоитесь, пока не разыграете душещипательной сцены для публики!
– Ух, какой злющий! Я была о вас лучшего мнения.
Всякий раз одно и то же: стоит ей появиться, как у него прямо желчь разливается. И откуда в нем столько злости? Изволь теперь смотреть, как она берет на буксир вежливо сопротивляющегося беднягу Боулза и каким торжеством загораются ее огромные глаза, как только танцующие начинают изумленно оглядываться на них.
Рафф почувствовал, что ноги у него ослабели и стали как ватные. Он отвернулся и принялся рассматривать густую толпу танцующих. Увидев Бетти Лоример – единственную женщину на выпускном курсе, он рассмеялся. Бетти, которая всегда боится, как бы ее не сочли романтичной и сентиментальной, вырядилась в накрахмаленный белый халат хирурга; на том месте, где должна была бы гордо вздыматься грудь, болтался стетоскоп. Затем ему бросились в глаза коротко остриженные светлые волосы рекламной девицы Нины Уистер, танцевавшей с круглолицым неандертальцем – Бинком Нетлтоном.
Ему удалось перехватить Нину, которая была здорово навеселе, но тут же ее перехватил кто-то другой, а он нырнул в бурлящий водоворот толпы и выудил лейтенантский мундир с бронзовыми пуговицами.
– Этот парень, одетый фермером, с которым я сейчас танцевала, спросил меня, что означает ваш костюм, – сказала Бланш. – По-моему, вы святой Антоний. Верно?
Рафф склонил свой венок из листьев и улыбнулся, стараясь сквозь густой табачный дым видеть только ее невыразительно-красивое лицо.
– Может, я просто глупа, только я не понимаю, что это значит. – Она откинулась назад, рассматривая свитер Раффа, собственноручно расписанный им: одна сторона была красная, другая – зеленая, и на этом фоне отчетливо выделялись белые рисунки.
– Это искушения, Бланш.
Нахмурившись, она вглядывалась в картинки, изображающие мешки с золотом, женские торсы, здания с колоннами. Потом рассмеялась и покачала головой:
– Все-таки мне попадаются совершенно несусветные типы.
Немного спустя он опять оказался в кабине вместе с остальными, и они снова налегли на пиво и виски, и судья Эбби Остин потихоньку заигрывал под столом с Ниной и выглядел при этом весьма глупо, а Винс Коул не спускал с Трой бдительных светло-карих глаз, кротких в эту минуту, как глаза газели, крепко обнимал ее за талию и слушал, как она щелкает зажигалкой, как позвякивает сумочкой и браслетами, как уверяет Эбби, что он страшно похож на один из старинных портретов, висящих у них дома. Это был портрет Джозайи Эббота, судьи, который отказался вести процессы против ведьм, человека, могила которого была, по ее выражению, "единственной грудой костей, которую стоит украшать цветами".
Винс Коул был потрясен таким кощунством.
– Архитекторы! Вы просто стая обезьян! – заорал рядом с ними кто-то из танцующих.
Сквозь голубую пелену табачного дыма Рафф увидел Неда Томсона, вырядившегося Фрэнком Ллойдом Райтом – рыжая широкополая ковбойская шляпа, обыкновенный галстук, завязанный пышным бантом, пальто внакидку, ротанговая трость и грива седых волос. Ни дать ни взять – чудаковатый проповедник-янки!
– Стая обезьян, вот вы кто! – еще раз крикнул Нед, вихрем проносясь мимо.
Тут все, кроме Бланш и Трой, заорали, потому что это было излюбленное обращение Райта, который снискал всеобщую любовь, когда преподавал в Йеле; он называл стаей обезьян весь колледж, но в действительности это относилось главным образом к студентам-архитекторам.
Рафф чувствовал, что хватил лишнего; ему было жарко в кабине между Бланш и Ниной, хотелось пройтись, размяться.
– Пошли! – рявкнул он. – Дадим ходу! По Аппиевой дороге [20]прямо в Вудмонт-Бич. – Он встал, не слишком твердо держась на ногах.
– Вы любите воду, Бланш?
– Ч-что-о?
– Мы собираемся дать тягу. Поедем к себе. На побережье Miare Longus Islandum [21].
– Ну что ж... – Бланш улыбнулась и состроила скромную рожицу, поглядывая на Винса Коула, который, видимо, поразил ее воображение. – Что ж, отлично. Если все поедут...
– Все поедут, – сказала Трой. – Будем купаться в чем мать родила. Вы ведь не мамина дочка, Бланш?
– Я? Ну... не знаю, что и сказать... – Бланш посмотрела на Винса, взывая о помощи.
Рафф погладил ее жесткие светлые волосы:
– Соглашайтесь, соглашайтесь. Объясните ей, что Рафферти Блум собирается окунуть свою голенькую красотку в воды Иордана. Он, мол, собирается окрестить меня, размочить, как бейгл в чашке кофе со сливками...
– А что такое бейгл, Трой? – спросил Эбби.
– Понятия не имею, – отозвалась Трой.
– Пошли, друзья, пошли на вудмонтскую автостраду! – Рафф начал протискиваться за стулом Нины.
– Постой-ка, – вмешался Эбби. – Нужно хотя бы поздороваться с мистером Пирсом. И здесь еще Гомер Джепсон с женой...
– Дипломатично! Черт побери, Эбби, ты прямо дипломат! – заорал Рафф.
– Все вы стая обезьян! – крикнул кто-то с танцевальной площадки.
– Обезьяны! – донеслось еще раз из густой, шаркающей ногами толпы, и взрывы хохота заглушили медный рев оркестра.
Рафф и сам не понимал, почему он расхохотался вместе со всеми. Но он смеялся. Очень громко. Не понял он также, что заставило его вскочить на диванчик кабины и обратиться с речью к друзьям:
– Друзья, леди и джент... тьфу! Леди и обезьяны! Давайте решим вопрос: кто обезьяны – архитекторы или публика? Я лично не знаю. А что я знаю? Только то, что вижу своими глазами. Но что я вижу? – Рафф уже не мог остановиться, и слова, то нелепые, то разумные, вырывались под давлением спиртных паров стремительным, беспорядочным потоком. – Постарайтесь меня понять. Не стану говорить о ваших конторах, о ваших заводах, о ваших лабораториях. Великая битва выиграна. Нам повезло. Мы пожинаем плоды чужой победы. Теперь пора подумать о другом. Пора подумать о домашнем очаге простого человека, о доме американца. Мальчики, ведь мы и взаправду живем в каком-то Гадвилле. Разве создание домашних очагов не есть главный, священный долг архитектуры? А кто создает их в действительности? Архитекторы? Не смешите меня! Крупные подрядчики, крупные лесоторговые компании, линолеумные короли – вот кто создает эти Дома. А как вы их обставляете? Очень просто. Для этого есть сто девяносто девять журналов, и бесчисленные Бейгл (евр.) – род баранок. рекламы в вашем излюбленном баре, и волоокие декоратор-ши. А смыслят они все не больше чем новорожденные младенцы!
– Задай им жару, Рафф! – раздались одобрительные возгласы, и множество лиц обратилось в сторону кабины, из которой ораторствовал Рафф.
– Неправда!.. Стыдитесь!.. – отдельные негодующие выкрики.
– Послушайте, друзья, вот вам совет! – ревел Рафф. – Покупайте дома в нашем новом городке Гадвилле! Легко и просто! Сегодня же сделайте первый взнос. Ну и, само собой, подпишите долговое обязательство. Езжайте в Гад-вилл и осмотрите наши новые дома! Современно! Обтекаемо! Все, что снаружи, видно изнутри! Все, что внутри, видно снаружи! Никаких подвалов! Никаких чердаков! Никаких кладовых! Зато есть навес для машины! Чтобы мотор поскорее замерз, а лак растрескался! Спешите в Гадвилл! Обратите внимание – дом расположен террасами! И вдобавок – вот сюрприз! – огромное-преогромное панорамное окно! Думаете, оно выходит в садик, в этакий маленький, уютный земной рай? Боже упаси! Оно выходит прямо на улицу, чтобы всем сразу было видно, что и у вас есть панорамное окно. Оно выходит на улицу, чтобы соседи могли как следует сосчитать хлебные крошки у вас на подбородке. Оно выходит на улицу, чтобы вы могли любоваться, как у вас вывозят мусор и как ваш сосед ковыряет пальцем в носу. Бесподобно! Да здравствует великий, небывалый Регресс в Строительстве! Итак, счастливого пути в Гадвилл, США!..