Гладкий Виталий Дмитриевич. Зловещее проклятие

   У Ольховской был правильный овал лица с мраморной белизны кожей, а у Новосад лицо удлиненное, смугло-цыганистое.
   Волосы у первой длинные, светло-русые, с золотым отливом, тогда как на голове второй кудрявились волосы цвета воронова крыла.
   У Ольховской глаза зеленели-голубели прозрачным аквамарином, а у Новосад черные точки зрачков, казалось, смыкались с белыми до синевы глазными яблоками и были бездонны, загадочны и быстры.
   Дубравин про себя охарактеризовали их так: у Ольховской – “добрая красота”, а у Новосад – “злая”, хотя понимал, что его классификация весьма условна и к делу отношения не имеет.
   И все же Новосад ему понравилась.
   Чем? – трудно было сказать. Может резкой непримиримостью или остротой суждений, которые она и не пыталась облечь в стереотипные, приемлемые формы, а возможно, и внутренней собранностью, чего явно не хватало Ольховской.
   В конце дня, захватив заключение эксперта ЭКО, он пошел на доклад к начальнику ОУР.
   Подполковник выглядел уставшим, был не в духе, дело
   по трем кражам его почему-то мало интересовало, а вот по поводу заявления Ольховской он проявил удивительную дотошность.
   – …В заключении экспертов утешительного мало, – докладывал Дубравин. – На ларце – следы пальцев рук Ольховской, ее бабушки, ювелира Крутских и обеих актрис, Алифановой и Новосад. На шкатулке – Ольховской и ее бабушки, Софьи Леопольдовны Шустицкой. На фонарике – Ольховской и еще чьи-то, но они смазаны и для идентификации не пригодны. Замок двери без повреждений.
   – Выводы?
   – Или кто-то из подруг, или бывший муж, или мы имеем дело с очень предусмотрительным и сведущим в этом занятии человеком.
   – Расплывчато. Конкретней можно?
   – Предполагаю, что и в данном случае поработал тот самый неуловимый вор, уже обчистивший три квартиры.
   – Неуловимый по вашей вине, между прочим, – резче обычного сказал Драч, хмуря брови.
   – Да, – не стал возражать Дубравин.
   И подумал: “Тебя бы сейчас на мое место сейчас… Можно подумать, что чем выше кресло, тем больше ума”.
   – Какие у вас соображения по поводу фонарика? – спросил Драч.
   – Очень загадочная история. И сам фонарик довольно интересная и необычная вещица. Западногерманского производства. Такими оснащены элитные части бундесвера. Спецназ.
   – Даже так? Любопытно… Время выпуска удалось установить?
   – Фонарик изготовлен три года назад.
   – Непонятно, как он мог туда попасть… Мужа Ольховской вы уже опрашивали?
   – Сегодня не успел. Но актриса утверждает, что фонарик не его.
   – Проверьте. И, надеюсь, уже приняты меры по выявлению похищенных драгоценностей?
   – Конечно. Предупреждены все скупочные пункты и антикварные магазины. Описания вещей из ларца размножены и разосланы всем, кто так ли иначе связан с куплей-продажей драгоценностей.
   – А другие каналы?
   – Вы имеете в виду барыг?
   – Именно.
   – Тут требуется ваша помощь. Нужно подключить наших внештатных сотрудников. Всех, кого можно. Особенно тех, кто связан с криминальными структурами. Своих агентов я уже задействовал.
   – Хорошо. Я дам соответствующее указание. У вас все?
   – Так точно.
   – Тогда вы свободны. И вот еще что…
   Драч с силой потер подбородок.
   – Не нравятся мне в этой истории некоторые моменты, – сказал он задумчиво. – И первый – таинственный фонарик. Если окажется, что Ольховский к нему отношения не имеет, то… Короче говоря, такое впечатление, что можно ждать любых неожиданностей…
   «А мужик он башковитый, – думал майор о Драче, топая по коридорам управления. – Мысли у нас сходятся. Дело непростое, как чемодан с двойным дном. Нутром чую. Он сразу это просек. Похоже, ходил в операх не один год…»
   Уже дома, лежа в постели, Дубравин еще и еще раз прокручивал в памяти показания свидетелей.
   Кто? Алифанова или Новосад?
   Вполне вероятно: вещицы из ларца красивые, дорогие, особенно перстень. Но, по здравому смыслу, вряд ли.
   Слишком прямолинейно и наглядно, а в отсутствии ума их не заподозришь.
   Хотя, конечно, у подруг Ольховской тем вечером была возможность незаметно изъять содержимое ларца и унести с собой в сумочке. В его практике бывали и такие случаи.
   А значит, личные впечатления, увы, не в ладах с фактами.
   Бывший муж Ольховской?
   Наиболее подходящая кандидатура.
   Чересчур подходящая, можно сказать, что невольно вызывает сомнения. Уж не предполагал ли вор заранее подставить Ольховского в качестве приманки для угрозыска?
   Пока уголовный розыск будет отрабатывать эту версию, уйдет много времени.
   Крутских? Ювелир на покое…
   Знал, что Ольховская в театре (узнать просто), знал о баснословной цене “Магистра”, мог не устоять перед соблазном завладеть им.
   Судя по тому, как он искусно управился со сложным замком ларца, открыть стандартный замок квартиры актрисы для него не представляло особого труда.
   Проверить алиби…
   А если не сам Крутских, а кто-то другой, по его наводке?
   Вариант…
   Наконец, последнее – опытный вор-“домушник”, это его четвертая квартира.
   Последний вариант? Как сказать… Не исключено, вполне вероятно.
   Но для этого требуется совсем немного: чтобы он точно знал о наличии драгоценностей у Ольховской или хотя бы об ее образе жизни.
   А это значит, нужно искать наводчика.
   И опять всплывает тот самый старичок-“деревенщина”, тихоня.
   Кстати, квартира Ольховской в том же микрорайоне, где живут и остальные обворованные.
   Искать наводчика. Искать!
   И потом, таинственный фонарик, невесть как очутившийся в квартире актрисы. Фонарик…
   С этой мыслью Дубравин и уснул.
   Бывшего мужа Ольховской майор отыскал с трудом.
   Он играл в загородном ресторане при мотеле и снимал комнату у швейцара. Тот по счастливой случайности как раз дежурил.
   Сегодня у музыканта был выходной день.
   Дверь отворилась сразу же, как только Дубравин позвонил, будто его ждали. Открыл ее сам Ольховский. Его внешность была майору известна по фотографиям из семейного альбома актрисы.
   – Вам кого? – удивился Ольховский.
   – Вас, Владислав Генрихович.
   – Простите, не понял…
   – Я из милиции, – показал ему свое удостоверение майор.
   – Дубравин Евгений Тарасович… Уголовный розыск… – прочитал Ольховский и нахмурился. – Странно, с каких это пор моей скромной особой стали интересоваться органы? По-моему, до сих пор я был в ладах с законом.
   – Нам это известно. Просто нужно кое-что выяснить. Только здесь, я думаю, не очень удобно…
   – Да-да, проходите… Сюда…
   Двухкомнатная квартира швейцара не страдала излишествами: немного дешевой стандартной мебели, телевизор, переносной магнитофон китайского производства, четыре полки с книгами.
   Паркетный пол голый, на стенах несколько рекламных плакатов, над диваном картина, написанная маслом. Что на ней изображено, разобрать было трудно – потемнела от времени.
   На диване сидел молодой человек лет двадцать семи, может, немного старше, с удивительно симпатичным лицом. В руках он держал какой-то иностранный журнал и вопрошающе смотрел на майора большими светлыми глазами.
   – Это из милиции, – объяснил ему Ольховский. – Ко мне.
   – Тогда не буду вам мешать…
   Молодой человек направился к двери.
   – Всего доброго. Владек, позвонишь мне, – сказал он уже у порога.
   – Ладно… Садитесь, – указал Ольховский на стул.
   – Спасибо.
   – Чем обязан?
   – Владислав Генрихович, вы были у вашей… бывшей жены на дне рождения?
   – Ну что вы…
   Ольховский покривился в невеселой улыбке.
   – Нас туда не приглашали.
   – А как давно вы там появлялись в последний раз?
   – Не помню… Скажите, – встревожился, – с Адой что-то случилось?
   – Нет, все хорошо. Жива и здорова.
   – Тогда я не понимаю цели вашего визита.
   – В тот вечер, когда у Ариадны Эрнестовны отмечали день рождения, кто-то похитил драгоценности из ларца.
   – Драгоценности? Из ларца? – переспросил Ольховский в недоумении. – Какого ларца? У нее шкатулка. Я точно знаю.
   – Разве вы никогда не видели ларца?
   – Помилуй Бог, впервые слышу…
   Изумление Ольховского было искренним, в этом Дубравин почти не сомневался.
   Почти не сомневался…
   – Постойте, постойте…
   В голову Ольховского пришла новая мысль.
   – Это значит… значит, вы меня считаете вором? Не так ли?
   – Я этого не сказал.
   – Но подумали.
   Ольховский саркастически улыбнулся.
   – И правильно. Подозрительный тип, опустившийся дальше некуда. Как это, по-вашему – бомж? Или что-то в этом роде. Ну что же, я готов идти.
   Он поднялся.
   В старом свитере, заношенном на локтях до дыр, взлохмаченный, Ольховский смахивал на тощего, встревоженного гуся: такой же длинношеий, большеносый, с округлившимися глазами серого цвета.
   – Куда? – спросил Дубравин.
   – Как – куда? С вещами – и на выход. В кутузку.
   – Кутузки, Владислав Генрихович, еще в революцию переименовали. У нас это называется по-другому.
   – Но суть та же.
   – Почти. Но с чего вы взяли, что я вас в воры записал?
   – Так ведь больше некого. Все остальные такие положительные…
   – Это уж позвольте мне определять. С вашей помощью, кстати.
   – С моей? Не понимаю…
   – Вы проходите по делу как свидетель.
   – И что же я должен засвидетельствовать?
   – Ответить на мои вопросы. Только честно. Да вы садитесь.
   – Хорошо, попробую…
   Ольховский снова сел, закурил.
   – Не возражаете?
   – Вы у себя дома.
   – Дома? Была у пса конура…
   Ольховский захрустел необычно длинными и гибкими пальцами.
   – Наш разговор я бы хотел записать, – сказал Дубравин.
   И включил диктофон.
   – Пожалуйста, – ответил Ольховский.
   – В начале нашего разговора я спросил: не были ли вы на дне рождения у вашей бывшей жены. Вопрос я задал не зря, хотя мне было известно, что вас туда не приглашали.
   – Тогда зачем…
   – А затем, что вам нужно ответить на следующий вопрос: где вы были в тот вечер примерно с восемнадцати до двадцати трех часов?
   – Вот уж чего не помню…
   – Это очень важно, Владислав Генрихович, очень. Для вас. И для меня тоже. Подумайте.
   – Почему важно?
   – Чтобы окончательно и бесповоротно отмести все подозрения в ваш адрес.
   – Значит, все-таки они имеются?
   – Несомненно. Пока вы не докажете свое алиби, – жестко сказал Дубравин, глядя в упор на Ольховского.
   – Попытаюсь…
   Он достал из записной книжки календарик.
   – Это какой день был? Суббота… Так… Где мой график? Есть… Что ж, мне повезло. В тот вечер, с восемнадцати до полуночи я играл в ресторане. Засвидетельствовать, что я говорю правду, могут многие. Проверьте.
   “Обязательно, Владислав Генрихович, – подумал Дубравин. – На том стоим…”
   А вслух спросил:
   – У вас имеется ключ от прежней квартиры?
   – Конечно. У меня там комната.
   – Вы, случаем, его никому не давали? Не торопитесь отвечать, хорошо подумайте.
   – И думать нечего. Не давал. Чего ради?
   – Тогда, возможно, кто-то воспользовался им без вашего разрешения?
   – Трудно сказать…
   Ольховский задумался.
   – Пожалуй… Нет, вряд ли.
   – Скажите, кто-нибудь знал, что у вас есть этот ключ?
   – Многие.
   – А конкретно?
   – Что, всех перечислить?
   – Желательно…
   Фамилий было около десятка, и Дубравин только вздохнул про себя: ой-ей, работенка предстоит – будь здоров. Снова лабиринт.
   – Посмотрите, Владислав Генрихович.
   Майор достал из кармана фонарик, который передала ему Ольховская, и положил на стол.
   – Это ваш?
   – Нет, не мой.
   Ольховский взял фонарик и с интересом принялся рассматривать.
   – Занятная вещица…
   – А вы ни у кого, случаем, такого фонарика не видели?
   – Знаете, мне кажется, что… Или я ошибаюсь…
   Дубравин заволновался: неужели?! Если бы…
   – Не могу вспомнить…
   Ольховский наморщил высокий лоб с небольшим шрамом над левой бровью.
   – Нет, не могу. Где-то, когда-то… Нет.
   – Может, у бабушки вашей бывшей жены?
   – Бывшей… – поморщился Ольховский.
   Похоже, это слово его раздражало.
   – Нет, только не у Софьи Леопольдовны. Мы с нею были не в ладах, и я никогда не входил в ее комнату.
   – Как это важно, если бы вы только знали…
   Надежда все еще не покидала майора.
   – Вспомните… – едва не взмолился он.
   – Простите, но…
   Ольховский развел руками.
   – Увы… – сказал он с огорчением.
   Дубравин разговаривал с Ольховским еще минут десять.
   А затем, простившись и оставив ему номера своих телефонов, служебного и домашнего, на случай, если тот все же вспомнит, кому мог принадлежать фонарик, возвратился в управление.
   Буфет уже был закрыт, и майор, с трудом вымолив у буфетчицы несколько бутербродов с колбасой и бутылку минеральной воды, отправился в свой кабинет, где и просидел над бумагами до половины восьмого.
   Белейко сегодня отсутствовал – он был в дежурной следственно-оперативной группе.
   Оторвал Дубравина от канцелярской работы телефонный звонок.
   – Дубравин у телефона. Ты, Бронек? Да… Что?! Убита?! Не может быть! Точно? Ах, черт! Дождался. Нет, это я себе… Выезжаю.
   Майор уронил телефонную трубку на рычаги и сморщился, будто собирался заплакать. На душе и впрямь было так скверно, что хотелось закричать, что-то разбить, разорвать…
   Убита Новосад…
   Почему-то вспомнился Драч: накаркал-таки, старый ворон.

Глава 8. УБИЙЦА НЕ ОСТАВЛЯЕТ СЛЕДОВ

   Дом, где жила Новосад, – девятиэтажная одноподъездная коробка, семейное общежитие – находился в новом микрорайоне Южные Склоны.
   Неподалеку от дома виднелись кучи строительного мусора. Микрорайон построили года два назад, а навести элементарный порядок не удосужились.
   Ну и времена, подумал майор. И тут же поправился: а раньше что, были лучше? Совковский менталитет дрыном не вышибешь. Народу все по барабану. Лишь бы день до вечера.
   Каждому свое: начальство думает как бы себе карман набить, а рабочий люд мечтает где бы перехватить лишний рублик на бутылку…
   К дому пришлось добираться пешком – метрах в тридцати от девятиэтажки улицу пересекала свежевырытая траншея.
   Возле нее стоял, уныло уткнувшись ковшом в землю, небольшой экскаватор и компрессор, забрызганный грязью.
   В подъезде Дубравина встретила перепуганная дежурная, худенькая старушка в маленьких роговых очках, закутанная в клетчатую шаль.
   Она и проводила его на четвертый этаж в квартиру актрисы.
   – Как? – сразу же спросил майор у Белейко.
   – Задушил кто-то. Посмотри сам…
   В комнате работал эксперт дядя Саша.
   Здесь же находился и незнакомый Дубравину следователь прокуратуры, высокий, худощавый парень, на юном лице которого застыло выражение робости.
   Видно было, что ему еще не приходилось заниматься расследованием подобного преступления, и он отчаянно боялся сказать что-нибудь невпопад, а потому больше отмалчивался.
   Кроме эксперта и следователя в комнате находился дежурный врач оперативной группы, полный мужчина пятидесяти лет с крохотной рыжей бородкой на круглом, упитанном лице.
   Он хлопотал возле женщины, лежащей на диване. Присмотревшись, майор узнал Алифанову.
   Видимо, у нее случился сердечный приступ. Она тихонько постанывала, положив левую руку на грудь. В комнате пахло нашатырем и валерьянкой.
   Новосад, в строгом черном платье, подпоясанном узким кожаным ремешком, лежала на спине, раскинув руки, возле книжного шкафа.
   Даже без заключения судмедэксперта можно было безошибочно определить причину ее смерти, стоило только взглянуть на розовые пятна вокруг шеи, которые уже начали чернеть.
   – …К нам позвонила Алифанова. Приехали быстро – уже через семь минут после ее звонка были здесь, – рассказывал Белейко. – Алифанова лежала без сознания возле двери, в коридоре. Опросить ее не смогли – сам видишь, в каком она состоянии.
   – Что кинолог?…
   – Собака след не взяла: то ли молода чересчур, то ли кинолог неопытный. Хотя сам знаешь, что творится на улице – мокрый снег, грязь, люди идут с работы, все затоптано…
   – Дядя Саша, – обратился Дубравин к эксперту. – А что у вас?
   – Отпечатки пальцев на дверных ручках, похоже, только хозяйки и этой девушки.
   Эксперт кивнул в сторону Алифановой.
   – Следы у порога тоже ее: кто-то протер пол. И недавно. На ковре ничего обнаружить не удалось. Возможно, убийца снял обувь.
   – А как кухня? – спросил майор.
   – Там еще нужно работать.
   – Понятно…
   Дубравин обернулся к Белейко:
   – Бронек, кто здесь был, кроме Алифановой, когда вы приехали?
   – Тут нам, можно сказать, повезло. Алифанова, когда бежала звонить вниз, в дежурку (у Новосад нет телефона), встретила участкового, лейтенанта Бойченко, – у него здесь квартира. Он сразу же перекрыл выход, никого не впускал и не выпускал из общежития. Так что, если убийца еще здесь, деться ему некуда.
   – А окна?
   – Бойченко попросил знакомых ребят последить за окнами. Пока ничего. Я вызвал еще и наряд милиции из райотдела.
   – Возьми участкового, и пройдитесь по квартирам. Проверь документы, запиши всех. Всех! Понял?
   – Понял…
   – Спроси, может, кто что-нибудь видел, слышал. Хотя…
   Дубравин поморщился, будто съел лимонную дольку. Нынче народ не шибко в свидетели рвется. Сегодня свидетель – а завтра придут братки и поломают ребра. В лучшем случае.
   Белейко с пониманием кивнул и ушел.
   За три года совместной работы они привыкли понимать друг друга с полуслова, поэтому старший лейтенант сразу сообразил, почему на лице майора появилось кислое выражение.
   Неожиданно приехал подполковник Драч – ему уже успели доложить. Он был угрюм больше обычного и время от времени нервно покусывал нижнюю губу.
   Увидев Дубравина, подполковник только посмотрел на майора сумрачным взглядом, но ничего не сказал и не спросил.
   Немного понаблюдав за работой эксперта, он что-то записал на клочке бумаги и вышел в коридор.
   Майор с убитым видом последовал за ним. Чувство вины томило его душу, он пытался сообразить, почему и где у него вышла такая жестокая, непоправимая промашка.
   Драч подошел к окну в конце коридора. Из окна открывался вид на рынок – хаотичное скопление разномастных палаток, торговых рядов и киосков, тонущих в грязи.
   Визитная карточка нашего смутного времени, подумал майор с невольным раздражением. Дикий капитализм…
   – Займитесь вместе со следователем девушкой, – сказал подполковник, не оборачиваясь. – Если, конечно, разрешит врач. Я поприсутствую. Только не здесь.
   – Слушаюсь, – сухо ответил майор.
   – Подыщите свободную комнату, – посоветовал подполковник.
   – Может, в дежурке?
   – Все равно где…
   Алифанова была какая-то закостеневшая, вялая. Она сидела на стуле неестественно прямо, придерживаясь руками за сиденье, словно боялась, что свалится на пол.
   Опрашивал ее следователь прокуратуры. Ответы Алифановой были отрывочны, бессвязны.
   – …Валя позвонила… чтобы я срочно приехала. Срочно… Не успела…
   – Чем она мотивировала свою просьбу?
   – Я спросила… Она не сказала… Не телефонный разговор. Так объяснила…
   – Она была взволнована?
   – Очень. Я даже испугалась. Сразу же оделась, взяла такси и сюда…
   – Поднимались в лифте?
   – По лестнице. Лифт был занят. Я спешила…
   – Дежурная была в вестибюле?
   – Точно не помню… Кажется, была.
   – Поднимаясь по лестнице, вы кого-нибудь встретили?
   – Нет.
   – Что дальше?
   – Дверь была заперта. Я вошла и…
   Алифанова закрыла лицо руками и беззвучно заплакала.
   – Успокойтесь, успокойтесь… Выпейте…
   Следователь протянул ей стакан воды.
   Алифанова, дрожа всем телом, глотнула несколько раз, облив кофточку, вернула стакан майору, вытерла слезы.
   – Звонить вы бросились тотчас? – спросил Дубравин.
   – Д-да… Я пощупала пульс…
   – Ирина Викторовна, успокойтесь. Позвонив, вы сразу возвратились. Так?
   – Сразу. Я бежала по лестнице… Дошла до двери – и больше ничего не помню… Будто меня кто-то по голове…
   “Шишка у нее есть на темени. Довольно приличная, – подумал Дубравин. – Ударилась при падении, когда потеряла сознание? Может, да, а может, нет. Поди знай… Еще раз проконсультируюсь с доктором. Возможно, ее ударили, чтобы оглушить”
   – Лейтенанта вы встретили, когда бежали звонить? – спросил майор.
   – К-когда б-бежала…
   Алифанова снова начала от волнения слегка заикаться.
   – Спасибо, Ирина Викторовна, – неожиданно вмешался Драч. – Хватит.
   Все это время он безмолвно сидел в углу дежурки, хмуро уставившись в пол.
   – На сегодня хватит.
   Это он повторил больше для следователя и Дубравина.
   – Внизу моя машина. Вас, Ирина Викторовна, к ней проводят и отвезут, куда скажете…
   Дежурная по дому выглядела не лучше Алифановой.
   Ее морщинистое лицо подергивалось, в глазах блестели слезы, которые она вытирала уголком платка, приподнимая очки.
   – …Значит, вы присутствовали, когда звонила Новосад?
   Следователь старался смягчить голос, чтобы немного успокоить старушку.
   – А как же, а как же… Я завсегда… на вахте. И разговор весь слышала.
   – Когда Новосад разговаривала, кто-нибудь поблизости был?
   – Никого, никого не было… Я одна.
   – И после вы никуда не отлучались?
   – Что вы! У нас начальство строгое. Проверяет. А как иначе? Бывает, наозоруют парни – здесь почти одни девушки живут, вот они тут и отираются, – кому ответ держать? Знамо, кому – дежурным.
   – А когда звонила Алифанова, где вы были?
   – Эта рыженькая? Да вон там, возле окна, на стуле сидела.
   – Вы не можете вспомнить, кто за это время – между двумя звонками – заходил в дом?
   – А чего ж, могу…
   Старушка покосилась на безмолвного Драча и снова перевела взгляд на следователя.
   – Кто… Значится, так: Оля с пятого этажа, Тамара и Вика с седьмого, еще три девушки, незнакомые мне…
   Дежурная, подняв глаза на потолок, считала, загибая пальцы:
   – Марина с дитем – эта на втором этаже. Крошкина…
   – Минуту… Извините…
   Следователь быстро записывал фамилии и имена.
   – Вы что же, всех жильцов в лицо знаете? – спросил Дубравин.
   – Многих, многих… За полгода примелькались…
   – Понятно. Продолжайте, пожалуйста.
   Старушка назвала еще с десяток имен девушек, а также лейтенанта Бойченко.
   – Это все? – спросил следователь.
   – Ой, нет!
   Дежурная всплеснула руками.
   – Память стала дырявой…
   Старушка сокрушенно вздохнула.
   – Мебель новую привозили Маркиным. Это у нас молодожены, со второго этажа. Наташа и муж ее – имени не знаю – и грузчики, все ребята молодые, веселые. Шутили…
   – Сколько их было?
   – Вот уж чего не знаю, того не знаю. Не считала.
   – Хотя бы приблизительно…
   – Как будто… человек пять… Нет, точно не помню.
   – Ладно… И еще: кто за то время покинул дом?
   – Тут и считать нечего. Тоня с пятого. Крикунова с шестого… И еще какая-то незнакомая девушка.
   – Всего трое?
   – Точно, трое.
   – А мужчина не выходил?
   – Нет. Не было мужчин…
   Старушка вышла. Следователь тоже не стал задерживаться: забот на этот вечер у него было вдоволь.
   – Тэ-эк… Вот как… нас… – сказал подполковник.
   Он поднялся и подошел к окну.
   – Белейко работает с жильцами? – спросил он Дубравина.
   – Да.
   – Подключайтесь к нему. Я дам еще двух человек из отдела. Их уже вызвали. Должны быть с минуты на минуту. Нужна оперативность. После – в управление. Я буду там.
   – Слушаюсь, товарищ подполковник.
   – И вот что, Евгений Тарасович…
   Дубравин даже вздрогнул от подобного обращения: Драч еще никого в отделе не называл по имени-отчеству.
   – Вы бросьте эти интеллигентские штучки с переживаниями, – жестко сказал Драч. – В том, что случилось, прежде всего моя вина, как руководителя. Что-то недоучел, чего-то не предусмотрел. А потом уже ваша недоработка. Прокол, прямо скажем. Можно, конечно, найти оправдательные мотивы. Но от этого никому легче не будет. В том числе и нам. Погиб человек – и этим все сказано. Поэтому не будем хлюпать носом, как кисейные барышни. Трудиться и трудиться. Искать. Всего лишь. Убийца от нас не уйдет…
   У начальника ОУР собрались около двенадцати ночи. Голодных и уставших оперативников ждал сюрприз: Драч приготовил чай и запасся бутербродами.
   Дубравин с Белейко только переглянулись: подполковник за этот день успел удивить их дважды.
   – Садитесь. Быстренько… – показал Драч на чайник. – О деле потом. Кстати, – посмотрел он на Дубравина, – как ваши дети?
   Майор опешил от неожиданности: оказывается, Драчу и это известно!
   – Звонил соседке, она присмотрит.
   – Хорошо. Десяти минут, думаю, вам хватит.
   Драч взглянул на часы и вышел из кабинета…
   Первым докладывал Белейко:
   – Жильцов опросили всех. Во время совершения преступления их в доме было немного – все работают в основном до пяти вечера. Из не прописанных обнаружено только четверо: родственники, притом преклонного возраста. Через окна убийца уйти не мог – проверено. В квартирах, расположенных рядом с жилищем Новосад, в это время никого не было.
   – Тэ-эк… – протянул Драч.
   И обратился к Дубравину:
   – Что у вас?
   – Я разыскал всех, кто помогал Маркиным перевозить мебель. Пятеро молодых ребят, сослуживцы Маркина. Никто из них не поднимался на четвертый этаж, никто не был знаком с Новосад. По работе характеризуются положительно, в нашей картотеке не числятся.