Страница:
Спасибо Софке, выручила – ее работа. “Женюсь, ей-ей! – подумал он с благодарностью. – Как только дело спроворю, так и…”
Спустя какое-то время Капитон свернул в переулок, где жил знакомый ремесленник. До этого он успел купить в лавке бутылку казенки и закуску.
“Накося, выкуси… – стараясь ступать, где посуше, пробормотал Капитон, вспомнив купца. – Нашел юродивого… Как бы не так. Вот паук! У самого мошна трещит по швам от денег, а ему все не хватает… рублика до миллиона…”
Капитон неожиданно разозлился, словно Вилюйский собирался покуситься на его личное добро, и крепко выругался.
Наконец молодой человек нашел нужный адрес. Он с силой толкнул дверь убогого приземистого домишка с кованым петушком-флюгером на коньке крыши, и все еще во власти дурного – до злой дрожи в руках – настроения ступил в чадный полумрак.
За хлипкой перегородкой гудела паяльная лампа. Чей-то хриплый мужской голос, отчаянно перевирая слова и мелодию, громко пел: «Мы наш, мы новый мир построим… Кто был никем, тот станет всем… Это есть наш последний, наш решительный бой!…»
– Что, в пролетарии записался? – насмешливо спросил, оказавшись в мастерской, Капитон.
За верстаком сидел замызганный мужичок с лицом, похожим на морду хорька. Он паял медный тазик.
– А, Капитоша! – воскликнул мужичок и обнажил в широкой улыбке желтые гнилые зубы. – Каким ветром?
– Все тем же, Афанасий…
– Что принес на это раз? – оживился мужичок.
– Выпивку и закуску.
Афанасий неожиданно нахмурился и потушил паяльную лампу. Глянув исподлобья на Капитона, он сказал:
– А вот это уже серьезно…
– Почему ты так думаешь?
– Так ведь у тебя снега прошлогоднего не выпросишь. А тут – дармовая выпивка, закуска…
Афанасий ехидно рассмеялся.
– Шути, да знай меру, – с угрозой сказал Капитон.
– Все, все, умолкаю…
Мужичок поднял руки вверх.
– Вот и ладушки… – Капитон скверно осклабился.
Афанасий ел и пил жадно, словно не обедал как минимум два дня. Несмотря на отнюдь не богатырское телосложение, желудок у него был поистине безразмерным.
У Капитона глаза на лоб полезли, когда Афанасий, закончив с трапезой, одним духом выпил еще и двухлитровый жбан квасу.
– Потешил мамону, – с удовлетворением рыгнул Афанасий. – Спасибо, Капитоша.
– Ну ты даешь…
Капитон не спеша допил свой лафитник, вместо закуски понюхал хлебную корку и спросил:
– Интересно, куда девается проглоченная тобой еда? Живот как был плоским, так и остался прилипшим к позвонку.
– А у меня все сразу по костям рассасывается, – смеясь, ответил Афанасий.
– Похоже…
– Так что у тебя за дело ко мне, мил дружочек? – спросил Афанасий, закуривая.
– Да так, мелочь…
Капитон колебался. Он знал мужичка с давних пор, еще когда был мальцом. В те времена Афанасий слыл удачливым вором, у которого всегда водились деньги. Нередко он покупал конфеты и другие сладости и угощал пацанов – всех, кто ему попадался на пути.
Фарт Афанасия закончился в аккурат перед войной. Попался он на пустяшной краже, а потому срок ему дали небольшой.
Отсидев положенное, Афанасий не стал больше искушать судьбу. Откопав свою заначку, он купил мастерскую и начал слесарить.
Вскоре молва о нем пошла по всему Гловску и даже окрестным селам, а потому с заказами у Афанасия проблем не существовало. У него и впрямь были золотые руки.
И мало кто знал, что Афанасий стал барыгой. В тюрьме он понял, что зарабатывать легкие деньги можно практически ничем не рискуя.
Слесарная мастерская была для таких дел идеальной крышей. Люди шли к нему совершенно открыто, не таясь. Поди, узнай, кто из них мазурик и несет под полой ворованные вещи.
Афанасий не жадничал. Он никогда не брал «на комиссию» ценные вещи, которые были на особом контроле сыскной полиции.
Капитон сдавал Афанасию веши, украденные из княжеского гардероба. Кроме того, Афанасий с удовольствием покупал у молодого человека по дешевке и продукты, которые тот выпрашивал у Софки или воровал.
– Да ты не темни, – успокоил его Афанасий. – Я не болтлив. Это всем известно, в том числе и тебе.
– Верно, – согласился Капитон. – Мне нужно, чтобы ты сделал ключи…
– Ого! – воскликнул Афанасий, сразу смекнув в чем дело. – Никак намечается крупное дельце? Похоже, птенец хочет вылететь из гнездышка.
– Глупости! – фыркнул Капитон. – Мне просто нужны ключи. И не более того. Ты понял?
Он смотрел прямо в глаза Афанасию. Тот даже поежился от холода, который излучали мгновенно заледеневшие глаза Капитона.
– Понял, – сказал Афанасий. – Будет сделано.
– За два дня успеешь?
Капитон достал брусок мыла с оттисками ключей и показал его Афанасию.
– Конечно, – ответил Афанасий, внимательно разглядывая оттиски. – Однако, эта работа стоит денег… И немалых.
– Сколько?
Афанасий почесал в затылке, глубокомысленно уставился в закопченный потолок, подумал немного, а затем заломил такую цену, что у Капитона челюсть отвисла.
– Ты в своем уме!? – вскричал юноша.
– А то как же, – хитро ухмыльнулся Афанасий. – Работа ювелирная. Ключики-то не простые, старинные. Их на авось не сделаешь. Тем более, как я разумею, по замку мне подгонять заготовки не придется.
– Это очень дорого.
Афанасий независимо пожал плечами.
– Найди кого-нибудь, кто сделает дешевле, – сказал он с иронией.
Капитан ответил ему долгим сумрачным взглядом.
– Твоя взяла, – сказал он после несколько затянувшейся паузы. – Согласен.
– Задаток?… – протянул руку Афанасий.
– А это ты видал!? – окрысился Капитон и показал ему кукиш. – Получишь, когда сделаешь.
– Ладно, не будем ссориться… из-за такого пустяка. Договорились.
Капитан согласно кивнул, резко повернулся, и, не прощаясь, покинул мастерскую Афанасия. Он не хотел, чтобы тот увидел выражение его лица.
Юноша готов был убить Афанасия.
Глава 14. АЛЬБОМ АЛИФАНОВОЙ
Глава 15. СТАРЫЙ СЛЕД
Спустя какое-то время Капитон свернул в переулок, где жил знакомый ремесленник. До этого он успел купить в лавке бутылку казенки и закуску.
“Накося, выкуси… – стараясь ступать, где посуше, пробормотал Капитон, вспомнив купца. – Нашел юродивого… Как бы не так. Вот паук! У самого мошна трещит по швам от денег, а ему все не хватает… рублика до миллиона…”
Капитон неожиданно разозлился, словно Вилюйский собирался покуситься на его личное добро, и крепко выругался.
Наконец молодой человек нашел нужный адрес. Он с силой толкнул дверь убогого приземистого домишка с кованым петушком-флюгером на коньке крыши, и все еще во власти дурного – до злой дрожи в руках – настроения ступил в чадный полумрак.
За хлипкой перегородкой гудела паяльная лампа. Чей-то хриплый мужской голос, отчаянно перевирая слова и мелодию, громко пел: «Мы наш, мы новый мир построим… Кто был никем, тот станет всем… Это есть наш последний, наш решительный бой!…»
– Что, в пролетарии записался? – насмешливо спросил, оказавшись в мастерской, Капитон.
За верстаком сидел замызганный мужичок с лицом, похожим на морду хорька. Он паял медный тазик.
– А, Капитоша! – воскликнул мужичок и обнажил в широкой улыбке желтые гнилые зубы. – Каким ветром?
– Все тем же, Афанасий…
– Что принес на это раз? – оживился мужичок.
– Выпивку и закуску.
Афанасий неожиданно нахмурился и потушил паяльную лампу. Глянув исподлобья на Капитона, он сказал:
– А вот это уже серьезно…
– Почему ты так думаешь?
– Так ведь у тебя снега прошлогоднего не выпросишь. А тут – дармовая выпивка, закуска…
Афанасий ехидно рассмеялся.
– Шути, да знай меру, – с угрозой сказал Капитон.
– Все, все, умолкаю…
Мужичок поднял руки вверх.
– Вот и ладушки… – Капитон скверно осклабился.
Афанасий ел и пил жадно, словно не обедал как минимум два дня. Несмотря на отнюдь не богатырское телосложение, желудок у него был поистине безразмерным.
У Капитона глаза на лоб полезли, когда Афанасий, закончив с трапезой, одним духом выпил еще и двухлитровый жбан квасу.
– Потешил мамону, – с удовлетворением рыгнул Афанасий. – Спасибо, Капитоша.
– Ну ты даешь…
Капитон не спеша допил свой лафитник, вместо закуски понюхал хлебную корку и спросил:
– Интересно, куда девается проглоченная тобой еда? Живот как был плоским, так и остался прилипшим к позвонку.
– А у меня все сразу по костям рассасывается, – смеясь, ответил Афанасий.
– Похоже…
– Так что у тебя за дело ко мне, мил дружочек? – спросил Афанасий, закуривая.
– Да так, мелочь…
Капитон колебался. Он знал мужичка с давних пор, еще когда был мальцом. В те времена Афанасий слыл удачливым вором, у которого всегда водились деньги. Нередко он покупал конфеты и другие сладости и угощал пацанов – всех, кто ему попадался на пути.
Фарт Афанасия закончился в аккурат перед войной. Попался он на пустяшной краже, а потому срок ему дали небольшой.
Отсидев положенное, Афанасий не стал больше искушать судьбу. Откопав свою заначку, он купил мастерскую и начал слесарить.
Вскоре молва о нем пошла по всему Гловску и даже окрестным селам, а потому с заказами у Афанасия проблем не существовало. У него и впрямь были золотые руки.
И мало кто знал, что Афанасий стал барыгой. В тюрьме он понял, что зарабатывать легкие деньги можно практически ничем не рискуя.
Слесарная мастерская была для таких дел идеальной крышей. Люди шли к нему совершенно открыто, не таясь. Поди, узнай, кто из них мазурик и несет под полой ворованные вещи.
Афанасий не жадничал. Он никогда не брал «на комиссию» ценные вещи, которые были на особом контроле сыскной полиции.
Капитон сдавал Афанасию веши, украденные из княжеского гардероба. Кроме того, Афанасий с удовольствием покупал у молодого человека по дешевке и продукты, которые тот выпрашивал у Софки или воровал.
– Да ты не темни, – успокоил его Афанасий. – Я не болтлив. Это всем известно, в том числе и тебе.
– Верно, – согласился Капитон. – Мне нужно, чтобы ты сделал ключи…
– Ого! – воскликнул Афанасий, сразу смекнув в чем дело. – Никак намечается крупное дельце? Похоже, птенец хочет вылететь из гнездышка.
– Глупости! – фыркнул Капитон. – Мне просто нужны ключи. И не более того. Ты понял?
Он смотрел прямо в глаза Афанасию. Тот даже поежился от холода, который излучали мгновенно заледеневшие глаза Капитона.
– Понял, – сказал Афанасий. – Будет сделано.
– За два дня успеешь?
Капитон достал брусок мыла с оттисками ключей и показал его Афанасию.
– Конечно, – ответил Афанасий, внимательно разглядывая оттиски. – Однако, эта работа стоит денег… И немалых.
– Сколько?
Афанасий почесал в затылке, глубокомысленно уставился в закопченный потолок, подумал немного, а затем заломил такую цену, что у Капитона челюсть отвисла.
– Ты в своем уме!? – вскричал юноша.
– А то как же, – хитро ухмыльнулся Афанасий. – Работа ювелирная. Ключики-то не простые, старинные. Их на авось не сделаешь. Тем более, как я разумею, по замку мне подгонять заготовки не придется.
– Это очень дорого.
Афанасий независимо пожал плечами.
– Найди кого-нибудь, кто сделает дешевле, – сказал он с иронией.
Капитан ответил ему долгим сумрачным взглядом.
– Твоя взяла, – сказал он после несколько затянувшейся паузы. – Согласен.
– Задаток?… – протянул руку Афанасий.
– А это ты видал!? – окрысился Капитон и показал ему кукиш. – Получишь, когда сделаешь.
– Ладно, не будем ссориться… из-за такого пустяка. Договорились.
Капитан согласно кивнул, резко повернулся, и, не прощаясь, покинул мастерскую Афанасия. Он не хотел, чтобы тот увидел выражение его лица.
Юноша готов был убить Афанасия.
Глава 14. АЛЬБОМ АЛИФАНОВОЙ
Дубравин решил навестить Алифанову.
После похорон она в театре еще не появлялась. Родные актрисы сообщили режиссеру, что у нее высокая температура.
Алифанова встретила Дубравина, как доброго приятеля. Одетая в длинный махровый халат, с завязанным пуховым платком горлом, она была похожа на большого пингвиненка.
– Не могу ни читать, ни смотреть телевизор – глаза болят, – пожаловалась Алифанова майору, усаживая его в кресло рядом с пианино.
– Сколько?… – кивнул он на градусник, лежащий на столе возле лекарств.
– С утра было тридцать восемь и пять…
Алифанова говорила очень тихо.
– Ангина…
Она показала на горло.
– Никогда раньше не было…
– Извините, я, похоже, некстати. Хотел кое-что спросить, да, видно, придется в другой раз.
– Сидите, сидите, – остановила его актриса. – Если, конечно, не боитесь заболеть.
– Это было бы неплохо… – мечтательно сказал Дубравин.
– Простите – не поняла…
Алифанова смотрела на майора с удивлением.
– А, это я о своем… – отмахнулся Дубравин.
Актриса несколько натянуто улыбнулась. В ее глазах по-прежнему таился вопрос.
Так у нас откровенный разговор не получится, подумал майор. Ему недомолвки не нужны, а так получилось, что он сам задал тон беседы.
Дубравин мысленно посетовал на свою несдержанность – какой бес дернул его за язык!? У каждого свои проблемы, иногда мало понятные окружающим. Придется теперь выкручиваться.
Обречено вздохнув, майор объяснил:
– Если честно, устал я, Ирина Викторовна. Чертовски устал. Посидеть бы недельку дома, поваляться в кровати… Чай с малиной в постель, хорошая книга, на худой конец телевизор – что еще нужно нашему брату-оперативнику для полного счастья?
– У вас так много работы?
– Много – это не то слово. Чтобы все успеть и везде поспеть, нужно продлить сутки до сорока часов. Как минимум.
– Понимаю… – сочувственно кивнула Алифанова.
Ни хрена ты, девочка, не понимаешь! – раздраженно подумал Дубравин. Тебя бы в мою упряжь…
Подумал, но сказал совсем другое, стараясь придать лицу доброе и мягкое выражение:
– Ирина Викторовна, я хотел бы расспросить вас об Артуре Тихове. А то в первую нашу встречу – помните? – вы о нем упомянули вскользь и вовсе не в связи с Ольховской, все же имевшей к нему некоторое отношение. Не говоря уже о Новосад.
– Да…
При упоминании имени погибшей подруги Алифанова низко склонила голову и украдкой смахнула слезу.
– Что вас интересует? – спросила она, стараясь быть спокойной.
– Все о Тихове. Все, что вам известно. В частности, о его отношении к Ольховской, а также о взаимоотношениях Ариадны Эрнестовны и Новосад.
– Тогда я просто не хотела касаться этой темы… Да и сейчас мне как-то не по себе – все так сложно, запутано. Вправе ли я говорить об этом, не знаю…
– Поверьте, спрашиваю вас отнюдь не из праздного любопытства.
– Я вас понимаю… Видите ли, из-за Артура между Адой и Валей всегда была какая-то натянутость. Подружки близкие, закадычные – и все же… Мне почему-то кажется, что Ада до сих пор неравнодушна к Артуру, хотя, выйдя замуж за Владислава, она стала относиться к Тихову внешне довольно прохладно.
– Что не помешало Ольховской после развода с мужем встречаться с Тиховым… ну, скажем, в интимной обстановке…
– Вы об этом знали… или догадались? – удивилась Алифанова.
– Вот уж меньше всего я похож на ясновидца, – улыбнувшись, уклонился от прямого ответа Дубравин.
– Да, они встречались…
Алифанова выглядела смущенной. Видимо, тема разговора была ей неприятна. Но все-таки она продолжила:
– Однажды мне понадобилось что-то взять у Ады, и когда я приехала без предупреждения к ней домой, то встретила у двери ее квартиры Артура – он уже уходил. Они смутились, Ада даже стала немного раздражена, но потом все как-то забылось, а я ни о чем не спрашивала – это их личное дело. Вале об этом я тоже не сказала. Зачем?…
– А вы не припомните, когда это было?
– Почему же…
Алифанова назвала число и месяц.
– Скажите, а как вам Артур?
– Нравится или нет? Нравится. Очень. Если честно – только между нами, ладно? – я была в него влюблена. Еще в училище. Даже сейчас к нему неравнодушна.
– Немудрено, парень он видный…
Дубравин мельком посмотрел на свои часы.
– Хотите, я покажу вам альбом, где вся наша училищная группа? – подхватилась Алифанова, заметив взгляд майора.
Видно, ей очень не хотелось так быстро отпускать Дубравина.
– Покажите…
Времени было в обрез, но майору почему-то захотелось сделать хоть что-нибудь приятное для этой девушки.
– Вот, смотрите… – листала альбом Алифанова. – Это я. Правда, смешная? Кнопка. Валя… Ариадна… Теперь, мне кажется, она стала еще красивее. Артур…
– А здесь кто?
Дубравин показал на большую фотографию, где на тисненном картоне в живописных позах расположились какие-то парни.
– Ой! – прыснула в кулачок Алифанова. – И это спрашивает сыщик. Здесь все девушки нашей группы. Только загримированные под мужчин. Вот я… Это Валя с Адой.
– Ну и ну… – покачал головой Дубравин. – Здорово. Невозможно узнать…
От Алифановой майор отправился в театр. Он шел пешком, благо здание театра располагалось неподалеку.
Ощущая удовлетворенность от встречи с Алифановой, Дубравин, вышагивая по уже очищенным от снега тротуарам, мучительно пытался отыскать в уголках памяти нечто очень важное, упущенное им в разговоре с актрисой, какой-то мимолетный всплеск, искру, которой так и не суждено было на этот раз зажечь воображение…
Ольховская находилась в своей грим-уборной.
Майор постучал.
– Открыто! – бросила она, не оборачиваясь.
Высунув кончик языка от усердия, актриса кроила большими портняжными ножницами белоснежную ткань, прошитую золоченой нитью.
Увидев Дубравина, она немного смутилась и принялась торопливо собирать лоскуты ткани в картонную коробку.
– Помешал? – спросил майор.
– Нет, нет, что вы… Выпала свободная минута, вот я тут и мастерю.
– Ариадна Эрнестовна, я много времени у вас не отниму. Минут десять, не более.
– Пожалуйста. У меня есть еще где-то с полчаса.
– Вот и отлично…
– Дубравин немного помолчал, собираясь с мыслями, а затем, остро взглянув на актрису, сказал с укоризной:
– А ведь вы, Ариадна Эрнестовна, к сожалению, не были со мной откровенны.
– Не помню. Возможно. Что вы конкретно имеете в виду?
– Артура Тихова.
– Не понимаю…
– Допустим. Тогда я спрошу у вас прямо: он приходил к вам после того, как вы развелись с мужем? А если приходил, то зачем?
– Вон вы про что…
Видно было, что Ольховская колеблется.
– Странный вопрос…
С нервным смешком она поправила прическу.
– Для женщины странный… Но я вам отвечу. Я любила Артура. Да, любила! Теперь я, конечно, на Валентину не в обиде. Но тогда… И все это время… Я долго считала ее виновницей всех моих семейных неурядиц. Пожалуй, до недавнего времени… Выйди я замуж за Артура, возможно, все сложилось бы по-другому. Но, увы, прошлого не вернешь… И когда Артур снова пришел ко мне и стал просить моей руки, я, признаюсь, растерялась. Просто не могла себе представить нечто подобное.
– И что же?
– Отказала. Он тогда очень расстроился, и все же своих надежд не оставил. Артур приходил ко мне еще несколько раз с таким же предложением, убеждал, просил, молил, наконец… изменить свое решение. В конце концов, я поговорила с ним в резких тонах. С тех пор его посещения прекратились.
– Новосад об этим знала?
– Что вы! Конечно, нет. Я бы и сама не сказала, даже не попроси меня Артур.
– Он после объяснений в любви к вам это просил?…
– Удивлены?
Горькая складка перечеркнула переносицу актрисы.
– Увы, такова сущность человека – хорош журавль в небе, да как бы не упустить синицу из рук.
– Ну что же, спасибо вам за откровенность. До свидания, Ариадна Эрнестовна…
Дубравин откланялся.
Ольховская уселась возле трюмо и, хмурясь, долго всматривалась в свое отражение.
Затем, грустно вздохнув, быстро провела по лицу пуховкой и поспешила на сцену – начиналась очередная репетиция.
После похорон она в театре еще не появлялась. Родные актрисы сообщили режиссеру, что у нее высокая температура.
Алифанова встретила Дубравина, как доброго приятеля. Одетая в длинный махровый халат, с завязанным пуховым платком горлом, она была похожа на большого пингвиненка.
– Не могу ни читать, ни смотреть телевизор – глаза болят, – пожаловалась Алифанова майору, усаживая его в кресло рядом с пианино.
– Сколько?… – кивнул он на градусник, лежащий на столе возле лекарств.
– С утра было тридцать восемь и пять…
Алифанова говорила очень тихо.
– Ангина…
Она показала на горло.
– Никогда раньше не было…
– Извините, я, похоже, некстати. Хотел кое-что спросить, да, видно, придется в другой раз.
– Сидите, сидите, – остановила его актриса. – Если, конечно, не боитесь заболеть.
– Это было бы неплохо… – мечтательно сказал Дубравин.
– Простите – не поняла…
Алифанова смотрела на майора с удивлением.
– А, это я о своем… – отмахнулся Дубравин.
Актриса несколько натянуто улыбнулась. В ее глазах по-прежнему таился вопрос.
Так у нас откровенный разговор не получится, подумал майор. Ему недомолвки не нужны, а так получилось, что он сам задал тон беседы.
Дубравин мысленно посетовал на свою несдержанность – какой бес дернул его за язык!? У каждого свои проблемы, иногда мало понятные окружающим. Придется теперь выкручиваться.
Обречено вздохнув, майор объяснил:
– Если честно, устал я, Ирина Викторовна. Чертовски устал. Посидеть бы недельку дома, поваляться в кровати… Чай с малиной в постель, хорошая книга, на худой конец телевизор – что еще нужно нашему брату-оперативнику для полного счастья?
– У вас так много работы?
– Много – это не то слово. Чтобы все успеть и везде поспеть, нужно продлить сутки до сорока часов. Как минимум.
– Понимаю… – сочувственно кивнула Алифанова.
Ни хрена ты, девочка, не понимаешь! – раздраженно подумал Дубравин. Тебя бы в мою упряжь…
Подумал, но сказал совсем другое, стараясь придать лицу доброе и мягкое выражение:
– Ирина Викторовна, я хотел бы расспросить вас об Артуре Тихове. А то в первую нашу встречу – помните? – вы о нем упомянули вскользь и вовсе не в связи с Ольховской, все же имевшей к нему некоторое отношение. Не говоря уже о Новосад.
– Да…
При упоминании имени погибшей подруги Алифанова низко склонила голову и украдкой смахнула слезу.
– Что вас интересует? – спросила она, стараясь быть спокойной.
– Все о Тихове. Все, что вам известно. В частности, о его отношении к Ольховской, а также о взаимоотношениях Ариадны Эрнестовны и Новосад.
– Тогда я просто не хотела касаться этой темы… Да и сейчас мне как-то не по себе – все так сложно, запутано. Вправе ли я говорить об этом, не знаю…
– Поверьте, спрашиваю вас отнюдь не из праздного любопытства.
– Я вас понимаю… Видите ли, из-за Артура между Адой и Валей всегда была какая-то натянутость. Подружки близкие, закадычные – и все же… Мне почему-то кажется, что Ада до сих пор неравнодушна к Артуру, хотя, выйдя замуж за Владислава, она стала относиться к Тихову внешне довольно прохладно.
– Что не помешало Ольховской после развода с мужем встречаться с Тиховым… ну, скажем, в интимной обстановке…
– Вы об этом знали… или догадались? – удивилась Алифанова.
– Вот уж меньше всего я похож на ясновидца, – улыбнувшись, уклонился от прямого ответа Дубравин.
– Да, они встречались…
Алифанова выглядела смущенной. Видимо, тема разговора была ей неприятна. Но все-таки она продолжила:
– Однажды мне понадобилось что-то взять у Ады, и когда я приехала без предупреждения к ней домой, то встретила у двери ее квартиры Артура – он уже уходил. Они смутились, Ада даже стала немного раздражена, но потом все как-то забылось, а я ни о чем не спрашивала – это их личное дело. Вале об этом я тоже не сказала. Зачем?…
– А вы не припомните, когда это было?
– Почему же…
Алифанова назвала число и месяц.
– Скажите, а как вам Артур?
– Нравится или нет? Нравится. Очень. Если честно – только между нами, ладно? – я была в него влюблена. Еще в училище. Даже сейчас к нему неравнодушна.
– Немудрено, парень он видный…
Дубравин мельком посмотрел на свои часы.
– Хотите, я покажу вам альбом, где вся наша училищная группа? – подхватилась Алифанова, заметив взгляд майора.
Видно, ей очень не хотелось так быстро отпускать Дубравина.
– Покажите…
Времени было в обрез, но майору почему-то захотелось сделать хоть что-нибудь приятное для этой девушки.
– Вот, смотрите… – листала альбом Алифанова. – Это я. Правда, смешная? Кнопка. Валя… Ариадна… Теперь, мне кажется, она стала еще красивее. Артур…
– А здесь кто?
Дубравин показал на большую фотографию, где на тисненном картоне в живописных позах расположились какие-то парни.
– Ой! – прыснула в кулачок Алифанова. – И это спрашивает сыщик. Здесь все девушки нашей группы. Только загримированные под мужчин. Вот я… Это Валя с Адой.
– Ну и ну… – покачал головой Дубравин. – Здорово. Невозможно узнать…
От Алифановой майор отправился в театр. Он шел пешком, благо здание театра располагалось неподалеку.
Ощущая удовлетворенность от встречи с Алифановой, Дубравин, вышагивая по уже очищенным от снега тротуарам, мучительно пытался отыскать в уголках памяти нечто очень важное, упущенное им в разговоре с актрисой, какой-то мимолетный всплеск, искру, которой так и не суждено было на этот раз зажечь воображение…
Ольховская находилась в своей грим-уборной.
Майор постучал.
– Открыто! – бросила она, не оборачиваясь.
Высунув кончик языка от усердия, актриса кроила большими портняжными ножницами белоснежную ткань, прошитую золоченой нитью.
Увидев Дубравина, она немного смутилась и принялась торопливо собирать лоскуты ткани в картонную коробку.
– Помешал? – спросил майор.
– Нет, нет, что вы… Выпала свободная минута, вот я тут и мастерю.
– Ариадна Эрнестовна, я много времени у вас не отниму. Минут десять, не более.
– Пожалуйста. У меня есть еще где-то с полчаса.
– Вот и отлично…
– Дубравин немного помолчал, собираясь с мыслями, а затем, остро взглянув на актрису, сказал с укоризной:
– А ведь вы, Ариадна Эрнестовна, к сожалению, не были со мной откровенны.
– Не помню. Возможно. Что вы конкретно имеете в виду?
– Артура Тихова.
– Не понимаю…
– Допустим. Тогда я спрошу у вас прямо: он приходил к вам после того, как вы развелись с мужем? А если приходил, то зачем?
– Вон вы про что…
Видно было, что Ольховская колеблется.
– Странный вопрос…
С нервным смешком она поправила прическу.
– Для женщины странный… Но я вам отвечу. Я любила Артура. Да, любила! Теперь я, конечно, на Валентину не в обиде. Но тогда… И все это время… Я долго считала ее виновницей всех моих семейных неурядиц. Пожалуй, до недавнего времени… Выйди я замуж за Артура, возможно, все сложилось бы по-другому. Но, увы, прошлого не вернешь… И когда Артур снова пришел ко мне и стал просить моей руки, я, признаюсь, растерялась. Просто не могла себе представить нечто подобное.
– И что же?
– Отказала. Он тогда очень расстроился, и все же своих надежд не оставил. Артур приходил ко мне еще несколько раз с таким же предложением, убеждал, просил, молил, наконец… изменить свое решение. В конце концов, я поговорила с ним в резких тонах. С тех пор его посещения прекратились.
– Новосад об этим знала?
– Что вы! Конечно, нет. Я бы и сама не сказала, даже не попроси меня Артур.
– Он после объяснений в любви к вам это просил?…
– Удивлены?
Горькая складка перечеркнула переносицу актрисы.
– Увы, такова сущность человека – хорош журавль в небе, да как бы не упустить синицу из рук.
– Ну что же, спасибо вам за откровенность. До свидания, Ариадна Эрнестовна…
Дубравин откланялся.
Ольховская уселась возле трюмо и, хмурясь, долго всматривалась в свое отражение.
Затем, грустно вздохнув, быстро провела по лицу пуховкой и поспешила на сцену – начиналась очередная репетиция.
Глава 15. СТАРЫЙ СЛЕД
Белейко возвратился из Гловска на сутки позже срока командировки. Он выглядел уставшим, но довольным.
Пожав руку Дубравину, старший лейтенант молча с многозначительным видом положил на стол перед майором папку с бумагами.
Несколько листков в папке были ксерокопиями архивных документов, и Дубравин набросился на них, как истомленный жаждой путник на чудом найденный родник.
Читал он долго – уж больно непривычен был для его глаз старинный шрифт.
Наконец Дубравин откинулся на спинку стула и, прикрыв веки, задумался. Белейко с любопытством наблюдал за ним.
– Рассказывай, – наконец потребовал майор, повернувшись к старшему лейтенанту.
– В Гловске мне удалось разыскать двух старожилов, помнивших события семнадцатого года. Но от них я узнал не очень много полезного для нас. Пришлось ехать в областной центр – архив лет десять назад перевели туда. Надежд, конечно, у меня было мало… Но тут мне, прямо скажем, повезло. Как рассказали сотрудники архива, в первые дни войны, в начале августа сорок первого года, Гловск бомбила фашистская авиация, и бомба небольшого веса угодила прямо в здание архива, располагавшегося в купеческом особняке. Дом был разрушен, и его развалины простояли до сорок четвертого года, пока не начались восстановительные работы. Тут-то и оказалось, что под обломками стен покоились подвальные помещения, где хранились документы дореволюционные и времен гражданской войны. Среди них были и эти полицейские протоколы.
– Значит, Софья Леопольдовна, бабушка Ольховской, была в горничных у Сасс-Тисовской…
– Именно.
– Но каким образом у нее оказался подлинный “Магистр”? И кто его подменил?
– Загадка…
– И наконец, Капитон Мызгаев. Личность весьма примечательная, если судить по этим бумагам. Где он теперь? Жив ли?
– А ты не предполагаешь, что…
– Мызгаев в нашем городе, – подхватил майор. – Интересная мысль… Но это нам проверить недолго.
И Дубравин поднял телефонную трубку…
– Ну? – не терпелось Белейко.
Дубравин был взволнован; его глаза щурились, в глубине зрачков искрились веселые огоньки.
– Здесь он, Бронек, здесь! Но – жил.
– Не понял.
– Капитон Иванович Мызгаев помер осенью этого года.
– Родственники?…
– А вот это нам предстоит выяснить. И не только это.
– Моя задача?
– Подними всю документацию, которая касается Мызгаева, – сказал майор. – А я займусь родственниками…
Дубравин посмотрел на часы.
– Сегодня уже поздно, – сказал он с сожалением. – Есть другие дела. Но завтра мне нужно в обязательном порядке увидеться с Ольховской…
Утром следующего дня майор позвонил актрисе.
Она еще спала, и вряд ли его звонок доставил ей большое удовольствие.
Но своего раздражения Ольховская не высказала и любезно согласилась принять его немедленно.
А на подобную просьбу у Дубравина уже были основания: вчера ни он, ни Белейко времени зря не теряли.
Когда Дубравин зашел к Ольховской, глаза у актрисы были еще сонными, но кое-какой порядок в квартире она уже успела навести.
– Ариадна Эрнестовна, вы уж простите меня и за этот ранний визит, и за то, что я сейчас напомню вам не очень приятный момент вашей жизни…
Майор сделал виноватое лицо.
– Мне хотелось бы знать обстоятельства смерти вашей бабушки.
Ольховскую его вопрос не удивил. За время следствия она уже привыкла к неожиданным и необъяснимым, на ее взгляд, поворотам в беседах с Дубравиным.
Актриса рассказала.
Майор все записал на магнитную ленту портативного диктофона.
– Вы говорите, паралич… – задумчиво сказал Дубравин.
– Я до сих пор не могу понять, что за причина такой страшной и внезапной кончины. Бабушка, несмотря на весьма преклонный возраст, отличалась довольно неплохим здоровьем. И в тот вечер, провожая меня в театр, на премьеру спектакля, была веселая, бодрая, обещала помолиться за мой успех…
– Вы упомянули, что, умирая, она пыталась что-то сказать. Не припомните, случаем?
– Вряд ли… – после некоторого раздумья ответила Ольховская. – Что-то не очень связное…
– И все же попробуйте. У вас ведь отличная память, – мимоходом польстил Дубравин.
Актриса задумалась. Майор терпеливо ждал.
Наконец Ольховская провела ладонью по своим глазам, как бы отбрасывая невидимую пелену.
– Мне кажется… Или я ослышалась… Она пыталась выговорить какое-то имя. По-моему, Капитон.
– Как… как вы сказали!?
Дубравин даже привстал от возбуждения.
– Точно, Капитон, – уже более уверенно продолжила актриса. – Я еще потом, в суматохе подготовки к похоронам, мельком подумала: кто бы это мог быть? Ведь среди наших родственников и знакомых нет человека с таким именем.
– Нет, говорите? Возможно…
Глаза майора лихорадочно блестели.
– А от Софьи Леопольдовны не остались какие-нибудь бумаги? Переписка, может, дневники…
– Что-то есть…
Ольховская поднялась и вынула из ящика буфета небольшой пакет, завернутый в газету.
– Вот. У меня как-то руки не дошли разобраться во всем этом…
– С вашего разрешения, я посмотрю.
– Конечно. Пожалуйста…
Вырезки из журналов, некоторые – еще из дореволюционных, несколько писем, судя по почерку и фразам, выхваченным Дубравиным мимолетом из текста, от подруг Софьи Леопольдовны, открытки, тонкая книжица с листочками сусального золота, порядком потрепанный поминальник с записями химическим карандашом, засушенная веточка бессмертника…
И фотографии в конверте из рыжей плотной бумаги.
Их было немного, чуть больше десятка. Фотокарточки почти все старинные, на толстом, от времени ломком картоне, некоторые с золотым тиснением по обрезу.
Рассыпав их веером по столу, майор почувствовал, как вдруг пересохло во рту: как же он сразу не догадался?!
Взяв одну из фотографий с овальной рамкой штемпеля и тиснеными золотыми буквами внутри “Фото бр. Наконечниковы”, Дубравин обратился к Ольховской:
– Мне бы хотелось захватить ее с собой. Я вам верну эту фотографию. Думаю, что в скором времени она обязательно будет у вас.
– Не возражаю…
Видно было, что актрису снедает любопытство, но от расспросов она удержалась.
Обратно в управление майор, махнув рукой на свои финансовые затруднения, ехал на такси.
Зайдя в кабинет, он молча бросил на стол перед Белейко фотографию и принялся яростно терзать телефон.
– Черт знает что! – ворчал он раздраженно, когда в очередной раз срывался набор. – Работнички… Телефон починить не могут.
– Женя, да ведь это…
У Белейко не хватило духу закончить фразу. Он только тыкал пальцем в изображенного на снимке молодого человека, рядом с которым стояла светловолосая девушка с зонтиком в руках.
– Именно… Алло, алло! Это ресторан мотеля? Пригласите к телефону Ольховского. Да, музыкант. Что? Должен быть. Ах, вам некогда. Девушка, я из уголовного розыска. Майор Дубравин. Да… Нет, это срочно!
Ожидая у телефона, пока позовут Ольховского, майор с благодарностью вспомнил Алифанову и ее альбом – догадка, которая тогда зародилась в тайниках подсознания, теперь приобрела вполне конкретные очертания…
– Владислав Генрихович? Здравствуйте, майор Дубравин. Вы так и не вспомнили, у кого видели фонарик? Нет? Мне нужно с вами встретиться. Когда? Срочно. Прямо сейчас. Вы не можете? Почему? Ах, да, вы работаете… А после работы? Вот и ладушки. Значит, договорились…
Дубравин посмотрел сначала на сумеречное окно, а затем на часы. Стрелки показывали половину седьмого.
Отступление 4. ПРЕСТУПНИКИ
“Ох, Капитон, что же теперь будет? Господи…” – шептала Софка, лежа в своей постели.
Узкое окошко призрачно белело в темноте накрахмаленными занавесками, в приоткрытую форточку вливался свежий воздух, пахнущий талым снегом, в спаленке было прохладно, но Софка сбросила одеяло – тело горело, как в лихорадке…
Просьбу Капитона сделать оттиски ключей от черного хода, двери спальни княгини и шкафа-сейфа Софка выполнила без особых затруднений – княгиня стала доверять ей всецело и не таилась, как прежде.
Теперь, если ей что нужно было, Сасс-Тисовская со спокойной душой вручала ключи Софке.
Впрочем, хорошо присмотревшись к содержимому шкафа, горничная испытала разочарование – кроме шкатулки с драгоценностями, там не хранилось что-либо стоящее.
Различные бумаги, старинные грамоты, ковчежец с мощами какого-то святого (как объяснила с гордостью княгиня, их привез прадед из Иерусалима) и прочие реликвии старинного рода князей Сасс-Тисовских могли представлять ценность разве что для собирателей древностей или историков.
Готовясь к отъезду в Швейцарию, княгиня как-то мимоходом, небрежно, видимо считая, что этим осчастливит Софку, сказала: “Милочка, я забираю тебя с собой…”
Ей и в голову не могло прийти, что горничная ни за какие деньги и блага не согласится покинуть Россию. А вернее Капитона, если быть совершенно точным, которого она любила всей душой и ревновала отчаянно, как нередко могут ревновать твердые, целеустремленные и порывистые натуры.
И для него она была готова на все…
Вечером княгиня выпила бокал красного вина: спиртное действовало на нее, как снотворное.
Последние два месяца она спала плохо, мучилась бессонницей. Часто среди ночи княгиня поднималась, будила Софку, и та читала ей слезливые французские романчики в скверном переводе.
После Сасс-Тисовская снова засыпала при зажженных свечах. Ее мучили кошмары, спросонья в темноте казавшиеся ей явью.
В этот вечер Софка сделала то, что просил Капитон. Она добавила в вино сонное зелье, купленное за немалые деньги у известной всему городу знахарки.
Когда княгиня взяла в руки бокал, Софка едва не потеряла сознание от страха.
Но все обошлось, только Сасс-Тисовская заметила, что у вина странный привкус, и велела в следующий раз откупорить новую бутылку.
Уснула княгиня быстро и крепко. Но дверь спальни, как обычно, заперла на ключ.
Капитон забежал на минутку.
Он был непривычно сдержан и холоден. Узнав, что Софка исполнила его просьбу, чмокнул в щеку, будто приложил льдинку, и ушел, не сказав ни слова на прощание.
“Что же теперь? Что-о… Обещал – женюсь, уедем… Деньги… Перстень…”
Воспоминание о перстне с бриллиантом словно раскаленным гвоздем пронзило сердце.
Боль была настолько явственной, что Софка даже застонала, схватилась за грудь.
Перстень… Обманет ведь, обманет!
“Дуреха я, дуреха! Обманет, гулена. Ей-ей! Как же мне… тогда? Бросит… Бросит!” – обливаясь холодным потом, подумала Софка.
Вскочила с кровати, не зажигая свет, начала одеваться. Второпях она забыла, что на ней длинная ночная рубаха, но платье снимать не стала, приподняла ее, подвязала шнурком.
Туфли Софка не надела, в одних чулках вышла на цыпочках в коридор.
Дверь ее спальни заскрипела неожиданно громко, и Софка, зажмурив глаза, до крови прикусила нижнюю губу – вдруг услышит кто!
Рядом с ее спальней находилась комната повара. Но за него она была спокойна: толстяк спал, как младенец, утром его не могли добудиться.
Пожав руку Дубравину, старший лейтенант молча с многозначительным видом положил на стол перед майором папку с бумагами.
Несколько листков в папке были ксерокопиями архивных документов, и Дубравин набросился на них, как истомленный жаждой путник на чудом найденный родник.
Читал он долго – уж больно непривычен был для его глаз старинный шрифт.
Наконец Дубравин откинулся на спинку стула и, прикрыв веки, задумался. Белейко с любопытством наблюдал за ним.
– Рассказывай, – наконец потребовал майор, повернувшись к старшему лейтенанту.
– В Гловске мне удалось разыскать двух старожилов, помнивших события семнадцатого года. Но от них я узнал не очень много полезного для нас. Пришлось ехать в областной центр – архив лет десять назад перевели туда. Надежд, конечно, у меня было мало… Но тут мне, прямо скажем, повезло. Как рассказали сотрудники архива, в первые дни войны, в начале августа сорок первого года, Гловск бомбила фашистская авиация, и бомба небольшого веса угодила прямо в здание архива, располагавшегося в купеческом особняке. Дом был разрушен, и его развалины простояли до сорок четвертого года, пока не начались восстановительные работы. Тут-то и оказалось, что под обломками стен покоились подвальные помещения, где хранились документы дореволюционные и времен гражданской войны. Среди них были и эти полицейские протоколы.
– Значит, Софья Леопольдовна, бабушка Ольховской, была в горничных у Сасс-Тисовской…
– Именно.
– Но каким образом у нее оказался подлинный “Магистр”? И кто его подменил?
– Загадка…
– И наконец, Капитон Мызгаев. Личность весьма примечательная, если судить по этим бумагам. Где он теперь? Жив ли?
– А ты не предполагаешь, что…
– Мызгаев в нашем городе, – подхватил майор. – Интересная мысль… Но это нам проверить недолго.
И Дубравин поднял телефонную трубку…
– Ну? – не терпелось Белейко.
Дубравин был взволнован; его глаза щурились, в глубине зрачков искрились веселые огоньки.
– Здесь он, Бронек, здесь! Но – жил.
– Не понял.
– Капитон Иванович Мызгаев помер осенью этого года.
– Родственники?…
– А вот это нам предстоит выяснить. И не только это.
– Моя задача?
– Подними всю документацию, которая касается Мызгаева, – сказал майор. – А я займусь родственниками…
Дубравин посмотрел на часы.
– Сегодня уже поздно, – сказал он с сожалением. – Есть другие дела. Но завтра мне нужно в обязательном порядке увидеться с Ольховской…
Утром следующего дня майор позвонил актрисе.
Она еще спала, и вряд ли его звонок доставил ей большое удовольствие.
Но своего раздражения Ольховская не высказала и любезно согласилась принять его немедленно.
А на подобную просьбу у Дубравина уже были основания: вчера ни он, ни Белейко времени зря не теряли.
Когда Дубравин зашел к Ольховской, глаза у актрисы были еще сонными, но кое-какой порядок в квартире она уже успела навести.
– Ариадна Эрнестовна, вы уж простите меня и за этот ранний визит, и за то, что я сейчас напомню вам не очень приятный момент вашей жизни…
Майор сделал виноватое лицо.
– Мне хотелось бы знать обстоятельства смерти вашей бабушки.
Ольховскую его вопрос не удивил. За время следствия она уже привыкла к неожиданным и необъяснимым, на ее взгляд, поворотам в беседах с Дубравиным.
Актриса рассказала.
Майор все записал на магнитную ленту портативного диктофона.
– Вы говорите, паралич… – задумчиво сказал Дубравин.
– Я до сих пор не могу понять, что за причина такой страшной и внезапной кончины. Бабушка, несмотря на весьма преклонный возраст, отличалась довольно неплохим здоровьем. И в тот вечер, провожая меня в театр, на премьеру спектакля, была веселая, бодрая, обещала помолиться за мой успех…
– Вы упомянули, что, умирая, она пыталась что-то сказать. Не припомните, случаем?
– Вряд ли… – после некоторого раздумья ответила Ольховская. – Что-то не очень связное…
– И все же попробуйте. У вас ведь отличная память, – мимоходом польстил Дубравин.
Актриса задумалась. Майор терпеливо ждал.
Наконец Ольховская провела ладонью по своим глазам, как бы отбрасывая невидимую пелену.
– Мне кажется… Или я ослышалась… Она пыталась выговорить какое-то имя. По-моему, Капитон.
– Как… как вы сказали!?
Дубравин даже привстал от возбуждения.
– Точно, Капитон, – уже более уверенно продолжила актриса. – Я еще потом, в суматохе подготовки к похоронам, мельком подумала: кто бы это мог быть? Ведь среди наших родственников и знакомых нет человека с таким именем.
– Нет, говорите? Возможно…
Глаза майора лихорадочно блестели.
– А от Софьи Леопольдовны не остались какие-нибудь бумаги? Переписка, может, дневники…
– Что-то есть…
Ольховская поднялась и вынула из ящика буфета небольшой пакет, завернутый в газету.
– Вот. У меня как-то руки не дошли разобраться во всем этом…
– С вашего разрешения, я посмотрю.
– Конечно. Пожалуйста…
Вырезки из журналов, некоторые – еще из дореволюционных, несколько писем, судя по почерку и фразам, выхваченным Дубравиным мимолетом из текста, от подруг Софьи Леопольдовны, открытки, тонкая книжица с листочками сусального золота, порядком потрепанный поминальник с записями химическим карандашом, засушенная веточка бессмертника…
И фотографии в конверте из рыжей плотной бумаги.
Их было немного, чуть больше десятка. Фотокарточки почти все старинные, на толстом, от времени ломком картоне, некоторые с золотым тиснением по обрезу.
Рассыпав их веером по столу, майор почувствовал, как вдруг пересохло во рту: как же он сразу не догадался?!
Взяв одну из фотографий с овальной рамкой штемпеля и тиснеными золотыми буквами внутри “Фото бр. Наконечниковы”, Дубравин обратился к Ольховской:
– Мне бы хотелось захватить ее с собой. Я вам верну эту фотографию. Думаю, что в скором времени она обязательно будет у вас.
– Не возражаю…
Видно было, что актрису снедает любопытство, но от расспросов она удержалась.
Обратно в управление майор, махнув рукой на свои финансовые затруднения, ехал на такси.
Зайдя в кабинет, он молча бросил на стол перед Белейко фотографию и принялся яростно терзать телефон.
– Черт знает что! – ворчал он раздраженно, когда в очередной раз срывался набор. – Работнички… Телефон починить не могут.
– Женя, да ведь это…
У Белейко не хватило духу закончить фразу. Он только тыкал пальцем в изображенного на снимке молодого человека, рядом с которым стояла светловолосая девушка с зонтиком в руках.
– Именно… Алло, алло! Это ресторан мотеля? Пригласите к телефону Ольховского. Да, музыкант. Что? Должен быть. Ах, вам некогда. Девушка, я из уголовного розыска. Майор Дубравин. Да… Нет, это срочно!
Ожидая у телефона, пока позовут Ольховского, майор с благодарностью вспомнил Алифанову и ее альбом – догадка, которая тогда зародилась в тайниках подсознания, теперь приобрела вполне конкретные очертания…
– Владислав Генрихович? Здравствуйте, майор Дубравин. Вы так и не вспомнили, у кого видели фонарик? Нет? Мне нужно с вами встретиться. Когда? Срочно. Прямо сейчас. Вы не можете? Почему? Ах, да, вы работаете… А после работы? Вот и ладушки. Значит, договорились…
Дубравин посмотрел сначала на сумеречное окно, а затем на часы. Стрелки показывали половину седьмого.
Отступление 4. ПРЕСТУПНИКИ
“Ох, Капитон, что же теперь будет? Господи…” – шептала Софка, лежа в своей постели.
Узкое окошко призрачно белело в темноте накрахмаленными занавесками, в приоткрытую форточку вливался свежий воздух, пахнущий талым снегом, в спаленке было прохладно, но Софка сбросила одеяло – тело горело, как в лихорадке…
Просьбу Капитона сделать оттиски ключей от черного хода, двери спальни княгини и шкафа-сейфа Софка выполнила без особых затруднений – княгиня стала доверять ей всецело и не таилась, как прежде.
Теперь, если ей что нужно было, Сасс-Тисовская со спокойной душой вручала ключи Софке.
Впрочем, хорошо присмотревшись к содержимому шкафа, горничная испытала разочарование – кроме шкатулки с драгоценностями, там не хранилось что-либо стоящее.
Различные бумаги, старинные грамоты, ковчежец с мощами какого-то святого (как объяснила с гордостью княгиня, их привез прадед из Иерусалима) и прочие реликвии старинного рода князей Сасс-Тисовских могли представлять ценность разве что для собирателей древностей или историков.
Готовясь к отъезду в Швейцарию, княгиня как-то мимоходом, небрежно, видимо считая, что этим осчастливит Софку, сказала: “Милочка, я забираю тебя с собой…”
Ей и в голову не могло прийти, что горничная ни за какие деньги и блага не согласится покинуть Россию. А вернее Капитона, если быть совершенно точным, которого она любила всей душой и ревновала отчаянно, как нередко могут ревновать твердые, целеустремленные и порывистые натуры.
И для него она была готова на все…
Вечером княгиня выпила бокал красного вина: спиртное действовало на нее, как снотворное.
Последние два месяца она спала плохо, мучилась бессонницей. Часто среди ночи княгиня поднималась, будила Софку, и та читала ей слезливые французские романчики в скверном переводе.
После Сасс-Тисовская снова засыпала при зажженных свечах. Ее мучили кошмары, спросонья в темноте казавшиеся ей явью.
В этот вечер Софка сделала то, что просил Капитон. Она добавила в вино сонное зелье, купленное за немалые деньги у известной всему городу знахарки.
Когда княгиня взяла в руки бокал, Софка едва не потеряла сознание от страха.
Но все обошлось, только Сасс-Тисовская заметила, что у вина странный привкус, и велела в следующий раз откупорить новую бутылку.
Уснула княгиня быстро и крепко. Но дверь спальни, как обычно, заперла на ключ.
Капитон забежал на минутку.
Он был непривычно сдержан и холоден. Узнав, что Софка исполнила его просьбу, чмокнул в щеку, будто приложил льдинку, и ушел, не сказав ни слова на прощание.
“Что же теперь? Что-о… Обещал – женюсь, уедем… Деньги… Перстень…”
Воспоминание о перстне с бриллиантом словно раскаленным гвоздем пронзило сердце.
Боль была настолько явственной, что Софка даже застонала, схватилась за грудь.
Перстень… Обманет ведь, обманет!
“Дуреха я, дуреха! Обманет, гулена. Ей-ей! Как же мне… тогда? Бросит… Бросит!” – обливаясь холодным потом, подумала Софка.
Вскочила с кровати, не зажигая свет, начала одеваться. Второпях она забыла, что на ней длинная ночная рубаха, но платье снимать не стала, приподняла ее, подвязала шнурком.
Туфли Софка не надела, в одних чулках вышла на цыпочках в коридор.
Дверь ее спальни заскрипела неожиданно громко, и Софка, зажмурив глаза, до крови прикусила нижнюю губу – вдруг услышит кто!
Рядом с ее спальней находилась комната повара. Но за него она была спокойна: толстяк спал, как младенец, утром его не могли добудиться.