Страница:
Затем, чтоб убить утро, мы продолжили перечень обязанностей стюардессы в самолете «Мартин» — а) прежде чем на борт самолета поднимутся пассажиры; б) во время посадки и когда они находятся в самолете; в) во время полета и г) при приземлении. Было перечислено не менее семидесяти операций, и это на самом деле не казалось более сложным, чем обратный счет времени перед запуском трехступенчатой ракеты с мыса Канаверал. Предполагалось, что одна девушка, одна женщина с одной толовой все это сделает? Мисс Уэбли, однако, считала, что все это мог выполнить без затруднения нормальный ребенок трехлетнего возраста; и снова возникло напряжение. Другой тест.
— Завтра, после вашего перерыва на кофе, девушки, — сказала мисс Уэбли, вся светясь нежностью.
В полдень мы начали изучать, как пользоваться камбузом «Мартина», оборудование которого выглядело как большая кухонная раковина из нержавеющей стали, разве только это не была автономная домашняя кухня, вынесенная из дома. Она была такой сложной, с огромной электрической панелью, с множеством переключателей и лампочек, здесь же был шкаф с шестью полками и дюжиной дверей, так что меня охватила паника. Даже Донна выглядела испуганной. Как мы могли на земле научиться управляться с этим монстром за четыре недели?
— Девушки, — сказала мисс Уэбли, — в действительности все это невероятно просто, — и добавила, думаю, для того, чтобы помочь нам расслабиться: — По сути дела, это ничто в сравнении с камбузом на больших самолетах, поверьте мне.
В конце второй половины дня она перешла к правилам безопасности. Все расхохотались, когда она сказала:
— Отныне, девушки, вы должны быть очень осторожными, чтобы не попасть в пропеллер. — Но никто не засмеялся, когда она закончила свои объяснения. И мы совсем сникли, когда она приступила к рассказу о двигателях реактивных самолетов.
Затем перешли к кислороду. Я всегда с уважением относилась к кислороду, потому что он был основой жизни, видимо, авиакомпания была просто помешана на нем. Он обладал и опасными качествами. К примеру, если вы дышите кислородом, то вам не разрешается в то же самое время курить. Если вы просто сидите рядом с пассажиром, дышащим кислородом, то вам также нельзя курить.
— Потому что, -сказала мисс Уэбли, — кислород легко воспламеняется. Вы знаете это, не так ли?
— Да, — ответили мы.
Затем, после небольшой паузы, она сказала:
— Девушки, по-моему, вы прекрасная группа. Мне кажется, каждая из вас может сделать все, если действительно захочет этого. Работать тяжело. Но это стоит затраченного труда. — Она отвернулась. — Это все. Доброй ночи.
— Доброй ночи, мисс Уэбли. Доброй ночи, сладких вам снов.
Донна, подходя к номеру, спросила:
— Поплаваем?
Я ответила:
— Конечно.
— Прекрасно. Ну, давай побыстрее.
Я ответила:
— Донна, не подгоняй меня. Я устала. Позволь мне самой распоряжаться своим временем.
— Душечка, мне нужно в пять пятнадцать возвратиться, чтобы повидаться с психиатром.
Я забыла: после ленча мисс Уэбли зачитала список назначенных на прием к доктору Дьюеру, пояснив, что доктор Дьюер хочет побеседовать с каждой девушкой как можно скорее и, он продолжил бы свои беседы по вечерам на этой неделе в своем номере в «Шалеруа». Донне и Альме предстояло посетить его сегодня после занятий, и когда мисс Уэбли закончила чтение списка, я почувствовала легкое сожаление оттого, что моего имени в нем не оказалось. Правда, я уже обрела краткий момент истины, но мне этого казалось недостаточно. Я хотела большего, большего; и с того момента, как между нами возникла какая-то сверхъестественная электрическая и духовная связь, я не собиралась прятаться от него или сердиться на него. У меня зародилась ужасная мысль: а что, если подобное могло происходить со всеми девушками, с которыми он беседовал; электрическое испытание могло быть включено без дополнительной платы. Но нет. Невозможно. Немыслимо. Он хмурился, был подавлен, раздражен и обеспокоен, как будто, допуская это, он нарушил клятву Фрейда или какую либо другую клятву, какую дают психиатры, когда получают дипломы и могут приступить к практике, используя свое магическое искусство. В некотором отношении — сужу чисто по-женски — это была самая интересная сторона беседы. Сердитый взгляд, резкое прощание. Почему? Каким образом я повлияла на его психику? Я смутно догадывалась о его влиянии на меня, но какое опустошение я произвела взамен?
Альма лежала на своей постели, уставившись в потолок.
— Ты пойдешь с нами плавать? — спросила я, — Я останусь.
— Устала?
— Устала? Я никогда не устаю. Я останусь. Мне скоро идти к доктору Дьюеру.
На долю секунды во мне вспыхнула ревность. Эта сексуальная, пышнотелая, чувственная, медовоглазая красотка наедине с невинным доктором Дьюером — пахучий воздух Флориды, струящийся в его окно, напевы гавайской вечерней музыки, льющейся с террасы, — нет! Я не могла позволить, чтобы это случилось! И тогда ко мне возвратился здравый смысл. Доктор не был столь невинным. Он был трезвым, практичным человеком «Магны». Его бы не взяли сюда, не будь это так очевидно. Или не так?
— Пойдем, — сказала Донна. — Что с тобой, Кэрол? Ты ведешь себя, будто ты в трансе!
С большим трудом я вылезла из своего платья, пояса, домашних туфель, влезла в мой черный купальник, халат и тапочки, и, конечно, как раз тогда, когда мы собрались выйти, зазвонил телефон.
Я сказала:
— Послушаешь? Только этого недоставало. Донна, ты поговоришь на этот раз?
Она подняла трубку и проговорила:
— Хелло! — Недовольно слушала, глядя через меня, чтобы увериться, что я еще нахожусь в этой долине слез, и сказала: — О, вы говорите из офиса мистера Куртене? Это вы? Хорошо, это мисс Стюарт. Пожалуйста, скажите мистеру Куртене, что мисс Томпсон и я сейчас спустимся вниз к бассейну и не будет ли он таким любезным и не присоединится к нам там? Он хочет? Как мило с его стороны! Большое вам спасибо!
Она положила трубку и сказала: — Куртене. Он хочет, чтобы ты зашла к нему в офис.
— О Господи. Что там на этот раз?
— Кто знает? Может быть, ты теперь получишь на месяц подводную лодку. Я ответила:
— Да, и я знаю, кто хотел бы ею воспользоваться.
Пространство вокруг бассейна кипело молодыми красотками. Джурди была там вместе с девушками из ее группы, некоторые из них плавали, другие хмурились над своими учебниками, очевидно, силясь запомнить семьдесят операций из контрольного листа «Мартина» или, может, стремясь выяснить, как работают все выключатели на панелях в камбузе. Около дюжины стюардесс слонялись вокруг бассейна, окруженные молодыми людьми и мужчинами постарше, возбужденными таким обилием плоти, совершенно сбитые с толку из-за того, что вся эта плоть занята лишь самой собой. Великолепное зрелище представлял один из парней, прилагающий невероятные усилия, чтобы обратить на себя внимание; он шагал от одной девушки к другой, бросал реплики и получал в ответ холодный взгляд или отрывистое: «Нет, спасибо!» Девушки были искренни и серьезны. Я знаю точно их чувства.
Донна и я проваландались у бассейна около пяти минут и затем улеглись в шезлонги, впитывая в себя золотое солнце. Мы обе уже начали демонстрировать эффекты Флориды, поскольку слегка поджарились, и я сожалела лишь о том, что, когда вся моя одежда была снята, я походила на молодую и достаточно отвратительную зебру. Но Донна узнала, что здесь, на крыше отеля, есть солярий, где мы могли на законном основании расположиться неглиже; и мы договорились провести там несколько часов в ближайший уик-энд.
Раннее вечернее спокойствие было нарушено мальчиком-слугой, выкрикивавшим мое имя. Он начал его выкрикивать за милю от меня, и, когда подошел ближе, шум был ужасный. Я схватила его, как только смогла обнаружить, и он, одарив меня хитрой улыбкой, сказал:
— От мистера Куртене, мисс; — и протянул мне конверт.
Я открыла его и увидела каракули, начертанные красной шариковой ручкой на фирменном бланке отеля «Шалеруа». Записка была только передана через Куртене, а не от него.
«Дорогая мисс Томпсон, Максвелл только что сказал мне, что вы не можете принять машину. Очень плохо. Ну, о'кей — если это то, что вы чувствуете, то это так и есть. Но за нее уже уплачено, так почему вы ее отсылаете обратно? Может быть, другие девушки смогут использовать ее и, если смогут, пусть ее примут. Машина — это необходимость, если вы собираетесь осмотреть индейские деревни, — забудьте об остальном и т. д.
Остаюсь преданный вам Н. Б.».
Я вернулась к бассейну, чувствуя себя как самая последняя мерзавка в мире. Донна спросила:
— Что, плохие новости? Я отдала ей письмо.
Она его прочитала, прочитала опять и сказала:
— Кэрол, знаешь что?
— Что?
— Этот Брангуин чертовски милый парень.
— Я знаю, что он хороший парень.
— Ты не можешь третировать его как подонка.
Я могла бы ее избить.
— Я его и не третирую как подонка.
— Душечка, ты действительно такая.
Я ответила:
— Что же, по-твоему, я должна сделать? Мистер Гаррисон и миссис Монтгомери всерьез предупредили меня не иметь с ним ничего общего. Так что мне, по-твоему, делать?
— Ты что, собираешься всю свою жизнь позволять мистеру Гаррисону и миссис Монтгомери, вмешиваться в твои дела?
— Они могут делать это весь месяц.
— О, сладенькая, покажи свой характер.
Я была так зла на нее, что не могла говорить. Я повернулась и ушла.
Она выскочила из шезлонга и побежала за мной.
— Эй! Кэрол!
— Что ты хочешь?
— Расслабься, расслабься. Скажи мне что-нибудь. Ты собираешься пользоваться машиной?
— Нет!
— Ты собираешься ее оставить здесь в гараже?
— Если я не хочу общаться с ним, то я не могу принимать и подарки от него. — Вот это слово — общаться. Это звучит; в штате Коннектикут за такое поведение наказывают минимум тем, что вываляют тебя в перьях и будут показывать на площади.
— В таком случае… — Донна мило улыбнулась, и на ее щеках появились очаровательные ямочки.
— В таком случае что?
— В таком случае ты не возражаешь, если время от времени ею буду пользоваться я? Ведь Брангуин сказал в записке, что любая из девушек может это делать?
— Пользуйся ею, если хочешь.
— Душенька, не будь такой задавакой. Ведь я спросила тебя. Пойдем наверх?
— Нет. Я, пожалуй, еще немного побуду здесь.
Она влюблено поглядела на меня и унеслась. Я присоединилась к Джурди и ее соклассницам и стала слушать их болтовню, но сама была сосредоточена лишь на себе. Донна не могла больше расстроить меня. Никто, никогда не обвинял меня в недостатке смелости. Всю свою жизнь я бросала вызов всем и вся, и именно поэтому меня выгоняли со всех моих трех работ. Но самым неприятным было то, что я знала: Донна в основном права. Как свободное человеческое существо, я не могла позволить кому бы то ни было, даже президенту Соединенных Штатов, сказать мне: ты не будешь видеться с ним или с ней; ты не будешь разговаривать с ним или с ней; ты не будешь общаться с ним или с ней; ты не будешь спать, как бы ни хотелось, с ним или с ней. Так почему я должна разрешать мистеру Гаррисону и миссис Монтгомери приказывать мне не общаться с определенной персоной? Почему я согласилась? По-моему, я имею все права, какими обладают и они. Они не хотели замарать репутацию их драгоценной подготовительной школы, что, видимо, является достаточно разумным. Но…
О Господи. Все мои логические доводы бесполезны. Какой-то заколдованный круг. Они были правы, и я была права, и они были неправы, и я была неправа; в чем я действительно нуждалась, так это в Аристотеле или Бертране Расселе или ком-то еще, кто бы сел рядом со мной и привел в порядок всю эту мешанину. Джурди вскоре обратилась ко мне:
— Ты знаешь, сколько времени? Сейчас четверть седьмого. Как ты думаешь, не следует ли нам собраться и пойти поужинать?
— Ну и ну, неужели так поздно? Не удивительно, что я проголодалась. — На самом деле я этого не ощущала.
Я ощущала лишь жажду и чувствовала себя несчастной Мы подошли к номеру, и не успела я войти в дверь, как Донна вскочила с постели и, указав на меня пальцем, прокричала:
— Ты! Ты, Кэрол Томпсон, я должна тебя ударить в глаз!
В оцепенении я смотрела на нее:
— Что ты сейчас и сделаешь?
Она разразилась смехом. Она была в такой истерике, что не могла вымолвить ни слова.
— Донна, что случилось? — сказала я.
— О Господи! — Две крупные слезинки неожиданно выкатились на ее горящие щеки. — Кэрол! Дружище! Я признаю себя побежденной!
— О чем ты толкуешь?
— О психиатре.
— Ты говоришь о докторе Дьюере? Что с ним? — «Стук-стук» стучало мое сердце. «Стук-стук».
Она сказала:
— Не помнишь? Ты лживая сучка. Ты сказала мне вчера за утренним кофе, что я должна снять свою одежду и надеть больничную ночную рубашку, лечь на кожаную кушетку и рассказать ему все о своей интимной жизни…
Джурди закричала, а я не смогла удержать себя и начала хихикать. Донна сказала:
— Черт побери, Кэрол, я поверила каждому твоему слову. Я спустилась туда в пять пятнадцать, ожидая настоящего потрясения.
— Что случилось? — спросила я.
— Черт, он сидел в кресле, и я села в кресло, мы выкурили пару сигарет, мы говорили о ходьбе на лыжах, в общем, о чем-то вроде этого. Мой Бог, это было так же волнующе, как будто при посещении дантиста ты ему рассказываешь, есть ли у тебя дырки в зубе.
— И он не стал вникать в твой противный характер?
— Нет. Правда. Мы говорили лишь о лыжах и о нашем домике, и как мой отец начинал с азов тридцать лет назад…
Я сказала:
— Беби, это поцелуй смерти. Как только ты упоминаешь психиатру об отце, он уже не дает тебе вырваться.
Она вспыхнула:
— Не шути, Кэрол.
— Спроси Джурди.
Джурди побелела и сказала:
— Я не знаю.
— И я внезапно поняла, что у всех нас трех, так или иначе, было не просто с отцами. Но не это важно. Каждая имеет отца, каждая находится в определенной степени под его влиянием, и я никогда не пойму, почему отец может быть причиной такого волнения. Ведь во всем мире иметь или не иметь комплекс отца — самая естественная вещь. Я сказала:
— Где Альма? Она там, внизу, у доктора Дьюера?
Донна снова занервничала.
Я сказала:
— Стюарт, что с тобой происходит сегодня вечером? Ты ведешь себя как помешанная.
Она была шокирована.
— Кэрол, клянусь тебе, хотела позвать тебя, чтобы ты помогла мне добраться до номера. Я почти умерла.
— Почему? Что случилось?
— Ну, когда я возвратилась с осмотра Дьюера, Альма спросила меня, что там за процедура, как вчера я тебя спрашивала. И, душечка, я ее тоже обманула. Я рассказала ей, что она должна поменять свою одежду на эту ужасную белую ночную рубашку санитарки, осмотреть кабинет и лечь на кушетку…
Я сказала:
— Ты этого не говорила! Ты не говорила этого Альме!
Слезы текли по лицу Донны.
— Душечка, я сказала ей это. Но ты никогда не догадаешься о том, что затем последовало.
Я сказала слабым голосом:
— Что?
— Кэрол, она сделала все в точности. И затем она вошла в роль Марии Каллас и заявила: никогда, никогда она не позволит коснуться ее кожи ночной больничной рубашке. Она отправилась в ванную комнату, заперла дверь и оставалась там в течение часа. Когда она вышла, ее глаза были подведены, и она источала запах божественных духов, и… — голос Донны перешел в крик.
Я встряхнула ее.
— Рассказывай мне. Рассказывай.
— Ты никогда не поверишь в это, Кэрол. На ней была сексуальная черная шелковая ночная рубашка, какой я никогда не видела за всю свою жизнь. Честно этого было достаточно, чтобы глаза полезли на лоб. Выпяченная грудь и обтянутый плотно живот…
Я сказала:
— Ты думаешь, она отправилась к доктору Дьюеру в таком виде?
— Именно в таком, с расшитым жакетом на плечах так что ее не арестуют по дороге.
Я произнесла:
— О, мой Бог, — и опустилась на кровать.
— Я спросила её, — продолжала Донна, — что она собирается делать, а она задрала свой нос кверху и сказала, что если ей предстоит отвечать на вопросы в ночной рубашке, то она хотела бы это делать в респектабельной ночной рубашке. Кэрол, это было чересчур непристойно.
Я закрыла обеими руками лицо, чтобы скрыться от всех глаз.
Аннетт выползла из соседней комнаты и спросила слегка печальным голосом:
— Что за веселье?
— Эй, — сказала Донна. — Взгляни-ка на эту маленькую старую королеву пчел.
Я посмотрела на Аннетт. Она выглядела плачевно. Ее лицо было бледным, глаза опухли. Она сказала:
— Я старалась заснуть, вот и все.
— Ты плакала, — сказала Донна.
— Да.
Я спросила:
— В чем дело, милочка?
— Я скучаю по дому, Кэрол. Это глупо, не так ли?
Бедная девочка. Она была действительно унылой. Мы все, как могли, стали утешать ее, но без особого успеха и затем вернулась Альма, как летняя гроза.
Расшитый жакет был великолепен, но вовсе не затмевал того, что у Альмы находилось под ним. Он был всего лишь одним из тех изысканных пустячков, которые девушка набрасывает на себя, когда в комнату входит незнакомец, всего лишь прелюдия к пронзительному крику. Под этим дешевым предметом была черная ночная рубашка, она была поразительна — какая-то изысканнейшая черная прозрачная нереальность, отороченная черными кружевами. Только в журналах вы видите девушек, одетых в такие ночные рубашки, но я никогда не представляла, что кто-либо носит такого рода вещи в реальной жизни.
Возмущенная, она кинулась к Донне:
— Ты меня обманула.
Донна сильно вздрогнула:
— Я?
— Ты сказала мне, что там кожаная кушетка. Я должна растянуться на ней. Там нет никакой кожаной кушетки. Только кресло.
— Это забавно, -сказала Донна. — Я могла бы поклясться, что там была кожаная кушетка. А как понравилась доктору Дьюеру твоя ночная рубашка, Альма?
— Он настоящий джентльмен.
— Да ну?
— Конечно. Очень деликатный человек.
— Не заставляй нас трепетать! — закричала Донна. — Что он сказал?
— Ха-ха. Ты хочешь знать?
— Конечно. Что произошло, когда ты вошла одетая таким образом?
Альма пожала плечами.
— Я вошла, вот и все. Я сняла свою жакеточку и положила ее. Я сказала доктору Дьюеру: «Пожалуйста, доктор Дьюер, вы хотели, чтобы я надела больничную ночную рубашку, но эта дешевая хлопчатобумажная дрянь царапает мне кожу, может, вам понравится, что я надела свою собственную старую ночную рубашку». А он говорит: «Превосходно, о'кей, садитесь и закурите». Затем, когда я села, он сказал: «Может быть, вам лучше надеть вашу жакетку, а то вы простудитесь». Но я засмеялась: ха-ха-ха и сказала: «Доктор, вы очаровательный человек. Здесь Флорида, помните об этом (я говорю ему), здесь теплый климат». А он говорит: «Это верно, извините меня».
Я беспомощно спросила:
— О чем он с тобой говорил?
— Кэрол, ты умная девушка. Ты знаешь — это секрет, наш общий, его и мой. Но любопытная вещь произошла в середине исследования…
— Исследования! — вскричала я.
— Разговора. Психология. Он проверял мой ум.
— Ох.
— Прямо в середине разговора кто входит? Мистер Гаррисон! Он смотрит, поворачивается весь красный как рак и выходит. Хо-хо-хо. Вот так. Что за шутка?
Я сказала:
— Хо-хо-хо — это превосходно. Мой Бог, это определенно скажется на карьере доктора Дьюера.
— Кэрол! Профессия доктора Дьюера — экзаменовать женщин. У него священный долг. Он только засмеялся и сказал: «Гаррисон в следующий раз научится стучаться». Затем, как истинный джентльмен, он извинился за вторжение, и мы двинулись дальше, с того момента, где остановились.
— Ну, ты можешь говорить в поддержку доктора Дьюера, — сказала Донна. — По-моему, у него есть то, что француз назовет savoir faire[4].
Я сказала в слепой ярости:
— Донна, ты знаешь, что ты натворила? Я тебе скажу, что ты сделала. Ты только что погубила бедного ублюдка, вот что ты сделала.
Наступила полная тишина. Донна смотрела на меня. Альма смотрела на меня. Джурди и Аннетт смотрели на меня.
Затем Донна сказала:
— О чем ты говоришь? Какого бедного ублюдка я погубила?
— Дьюера.
— Я погубила Дьюера?
— Да, и еще как.
— О'кей, скажи мне как же?
— Послав Альму вниз в таком виде. Послав Альму вниз в его номер практически абсолютно голой. И Гаррисон застал ее там. Вот этим ты его и погубила.
Альма сказала:
— Хо-хо, Кэрол!
Я сказала:
— Послушай, ты. Закрой свою дурацкую пасть.
Она ответила:
— Но, Кэрол! Это превосходно! Да наплюй на этого доктора Дьюера!
— Наплюй на самою себя, -сказала я и пошла на кухню, чтобы приготовить наши вечерние гамбургеры.
Я наполовину съела свой гамбургер и практически давилась им. Девушки были, очень милыми, насколько могли (кроме Альмы, которая продолжала хрюкать про себя, как засоренная канализационная труба), они старались избегать любого упоминания о докторах, психиатрах и о любви и сексе (что было весьма странным для Донны) из уважения к моим расстроенным чувствам. Выло предельно ясно, что во мне что-то произошло абсолютно ненормальное, — говоря метафорически, доктор Дьюер просматривался в каждой клеточке моего лица, — и даже я сама была этим потрясена. Боже праведный, ведь я видела парня всего четыре раза, а говорила с ним всего один раз, так почему же мои нервы вибрировали при одном упоминании о нем? Кричала на Альму. Кричала на Донну. Любовь? Это не было любовью. Это было совершенно непрекращающееся безумие. Это выражалось даже в том, что я в полный голос назвала его бедным ублюдком. Это, конечно, было непроизвольным разоблачением тайны. В любой компании девушек должны были прийти к такому выводу, когда одна из их числа внезапно начинала называть мужчину ублюдком со слезами страсти в голосе.
После ужина мы принялись за работу, изучая «Мартин-404» и всяческий хлам. Около половины десятого Донна потянулась, зевнула и сказала:
— Я ухожу. Мне нужен свежий воздух. — Не требовалась ЭВМ, чтобы просчитать, что она спустится в гараж за «шевроле» и поедет затем в какой-либо бар, чтобы вылить мартини. Я хотела остановить ее, но мне не хватало сил с ней бороться.
Десятью минутами позже я почувствовала полное изнеможение, я страдала от weltschmerz[5]. Я закрыла свою маленькую черную книжечку и сказала:
— Я иду вниз в бассейн.
Джурди спросила:
— Хочешь, чтобы я пошла с тобой? !
Я ответила:
— Нет. Спасибо. — Мне хотелось сделать несколько энергичных прыжков с высоты, чтобы выгнать из себя дьявола, и если я размозжу свою голову о дно, то я не желала, чтобы она прыгала спасать меня.
Бассейн был освещен, подобно сказочной стране. С террасы доносилась музыка, воздух был так сладок, что мне хотелось его просто глотать, как пищу, вокруг сидели люди, смеясь и попивая, некоторые даже любовно прильнули друг к другу в светло-голубой воде. Конечно, любая женщина, которая, поддавшись разнузданной фантазии, ныряет с трамплина ночью в иллюминированный бассейн, окруженный дюжиной людей, наблюдающих за каждым ее движением, такая женщина напрашивается на то, чтобы ее назвали воображалой. Но мне на это наплевать. Я хотела утомить себя, я хотела избавиться от уймы энергии, заставлявшей вибрировать мою нервную систему, и продолжала идти вперед. Когда я появилась на поверхности в первый раз, в углу бассейна оказался Рой Дьюер, наблюдающий за мной. На нем были плавки, а во рту дымящаяся трубка.
Я смотрела на него, а он отвечал мне легкой улыбкой.
Он что-то говорил, но я не могла расслышать из-за моей купальной шапочки. Я ее стащила с одного уха и спросила:
— Что вы сказали?
— Могу ли я присоединиться к вам?
— Конечно, — ответила я.
Он поймал меня на слове. С сильным всплеском он погрузился в воду и, поплыл рядом со мной с трубкой во рту.
Я заметила это и начала смеяться так по-идиотски, что проглотила с полгаллона воды и начала тонуть, захлебнувшись. В течение нескольких счастливых мгновений он обнимал меня, поддерживая над водой, пока я не глотнула воздуха, а смешная трубка все это время оставалась у него во рту.
— Теперь лучше?-спросил он.
— Да, — ответила я, и так оно и было бы, если бы в это время не раздался крик служителя бассейна:
— Эй, там! В бассейне не курить.
И я вновь погрузилась и. едва не захлебнулась. Это было не так смешно, но на деле меня доконало, и Рой Дьюер должен был помочь мне удержаться на поверхности.
Когда мы оба пришли в себя, мы сели за стол, и он грустно взглянул на свою трубку.
— Ну, вот и все! — сказал он.
К счастью, я всегда с собой носила пачку сигарет вместе со спичками, губной помадой и парой долларов, все было завернуто в маленький шелковый шарфик. И когда я ему предложила сигарету, он сказал:
— Спасибо, это прекрасно. Могу я заказать вам что-нибудь выпить?
— Сэр, нам пить не разрешается.
— Это правильно, -ответил он. Он поглупел по-настоящему. Мой Бог, это счастье, что моя голова закружилась сегодня вечером. Затем он заметил: — Никогда больше не называйте меня сэром.
Я ответила:
— Не могу ничего поделать. Я всегда была ужасно вежливой.
Он сказал:
— Завтра, после вашего перерыва на кофе, девушки, — сказала мисс Уэбли, вся светясь нежностью.
В полдень мы начали изучать, как пользоваться камбузом «Мартина», оборудование которого выглядело как большая кухонная раковина из нержавеющей стали, разве только это не была автономная домашняя кухня, вынесенная из дома. Она была такой сложной, с огромной электрической панелью, с множеством переключателей и лампочек, здесь же был шкаф с шестью полками и дюжиной дверей, так что меня охватила паника. Даже Донна выглядела испуганной. Как мы могли на земле научиться управляться с этим монстром за четыре недели?
— Девушки, — сказала мисс Уэбли, — в действительности все это невероятно просто, — и добавила, думаю, для того, чтобы помочь нам расслабиться: — По сути дела, это ничто в сравнении с камбузом на больших самолетах, поверьте мне.
В конце второй половины дня она перешла к правилам безопасности. Все расхохотались, когда она сказала:
— Отныне, девушки, вы должны быть очень осторожными, чтобы не попасть в пропеллер. — Но никто не засмеялся, когда она закончила свои объяснения. И мы совсем сникли, когда она приступила к рассказу о двигателях реактивных самолетов.
Затем перешли к кислороду. Я всегда с уважением относилась к кислороду, потому что он был основой жизни, видимо, авиакомпания была просто помешана на нем. Он обладал и опасными качествами. К примеру, если вы дышите кислородом, то вам не разрешается в то же самое время курить. Если вы просто сидите рядом с пассажиром, дышащим кислородом, то вам также нельзя курить.
— Потому что, -сказала мисс Уэбли, — кислород легко воспламеняется. Вы знаете это, не так ли?
— Да, — ответили мы.
Затем, после небольшой паузы, она сказала:
— Девушки, по-моему, вы прекрасная группа. Мне кажется, каждая из вас может сделать все, если действительно захочет этого. Работать тяжело. Но это стоит затраченного труда. — Она отвернулась. — Это все. Доброй ночи.
— Доброй ночи, мисс Уэбли. Доброй ночи, сладких вам снов.
Донна, подходя к номеру, спросила:
— Поплаваем?
Я ответила:
— Конечно.
— Прекрасно. Ну, давай побыстрее.
Я ответила:
— Донна, не подгоняй меня. Я устала. Позволь мне самой распоряжаться своим временем.
— Душечка, мне нужно в пять пятнадцать возвратиться, чтобы повидаться с психиатром.
Я забыла: после ленча мисс Уэбли зачитала список назначенных на прием к доктору Дьюеру, пояснив, что доктор Дьюер хочет побеседовать с каждой девушкой как можно скорее и, он продолжил бы свои беседы по вечерам на этой неделе в своем номере в «Шалеруа». Донне и Альме предстояло посетить его сегодня после занятий, и когда мисс Уэбли закончила чтение списка, я почувствовала легкое сожаление оттого, что моего имени в нем не оказалось. Правда, я уже обрела краткий момент истины, но мне этого казалось недостаточно. Я хотела большего, большего; и с того момента, как между нами возникла какая-то сверхъестественная электрическая и духовная связь, я не собиралась прятаться от него или сердиться на него. У меня зародилась ужасная мысль: а что, если подобное могло происходить со всеми девушками, с которыми он беседовал; электрическое испытание могло быть включено без дополнительной платы. Но нет. Невозможно. Немыслимо. Он хмурился, был подавлен, раздражен и обеспокоен, как будто, допуская это, он нарушил клятву Фрейда или какую либо другую клятву, какую дают психиатры, когда получают дипломы и могут приступить к практике, используя свое магическое искусство. В некотором отношении — сужу чисто по-женски — это была самая интересная сторона беседы. Сердитый взгляд, резкое прощание. Почему? Каким образом я повлияла на его психику? Я смутно догадывалась о его влиянии на меня, но какое опустошение я произвела взамен?
Альма лежала на своей постели, уставившись в потолок.
— Ты пойдешь с нами плавать? — спросила я, — Я останусь.
— Устала?
— Устала? Я никогда не устаю. Я останусь. Мне скоро идти к доктору Дьюеру.
На долю секунды во мне вспыхнула ревность. Эта сексуальная, пышнотелая, чувственная, медовоглазая красотка наедине с невинным доктором Дьюером — пахучий воздух Флориды, струящийся в его окно, напевы гавайской вечерней музыки, льющейся с террасы, — нет! Я не могла позволить, чтобы это случилось! И тогда ко мне возвратился здравый смысл. Доктор не был столь невинным. Он был трезвым, практичным человеком «Магны». Его бы не взяли сюда, не будь это так очевидно. Или не так?
— Пойдем, — сказала Донна. — Что с тобой, Кэрол? Ты ведешь себя, будто ты в трансе!
С большим трудом я вылезла из своего платья, пояса, домашних туфель, влезла в мой черный купальник, халат и тапочки, и, конечно, как раз тогда, когда мы собрались выйти, зазвонил телефон.
Я сказала:
— Послушаешь? Только этого недоставало. Донна, ты поговоришь на этот раз?
Она подняла трубку и проговорила:
— Хелло! — Недовольно слушала, глядя через меня, чтобы увериться, что я еще нахожусь в этой долине слез, и сказала: — О, вы говорите из офиса мистера Куртене? Это вы? Хорошо, это мисс Стюарт. Пожалуйста, скажите мистеру Куртене, что мисс Томпсон и я сейчас спустимся вниз к бассейну и не будет ли он таким любезным и не присоединится к нам там? Он хочет? Как мило с его стороны! Большое вам спасибо!
Она положила трубку и сказала: — Куртене. Он хочет, чтобы ты зашла к нему в офис.
— О Господи. Что там на этот раз?
— Кто знает? Может быть, ты теперь получишь на месяц подводную лодку. Я ответила:
— Да, и я знаю, кто хотел бы ею воспользоваться.
Пространство вокруг бассейна кипело молодыми красотками. Джурди была там вместе с девушками из ее группы, некоторые из них плавали, другие хмурились над своими учебниками, очевидно, силясь запомнить семьдесят операций из контрольного листа «Мартина» или, может, стремясь выяснить, как работают все выключатели на панелях в камбузе. Около дюжины стюардесс слонялись вокруг бассейна, окруженные молодыми людьми и мужчинами постарше, возбужденными таким обилием плоти, совершенно сбитые с толку из-за того, что вся эта плоть занята лишь самой собой. Великолепное зрелище представлял один из парней, прилагающий невероятные усилия, чтобы обратить на себя внимание; он шагал от одной девушки к другой, бросал реплики и получал в ответ холодный взгляд или отрывистое: «Нет, спасибо!» Девушки были искренни и серьезны. Я знаю точно их чувства.
Донна и я проваландались у бассейна около пяти минут и затем улеглись в шезлонги, впитывая в себя золотое солнце. Мы обе уже начали демонстрировать эффекты Флориды, поскольку слегка поджарились, и я сожалела лишь о том, что, когда вся моя одежда была снята, я походила на молодую и достаточно отвратительную зебру. Но Донна узнала, что здесь, на крыше отеля, есть солярий, где мы могли на законном основании расположиться неглиже; и мы договорились провести там несколько часов в ближайший уик-энд.
Раннее вечернее спокойствие было нарушено мальчиком-слугой, выкрикивавшим мое имя. Он начал его выкрикивать за милю от меня, и, когда подошел ближе, шум был ужасный. Я схватила его, как только смогла обнаружить, и он, одарив меня хитрой улыбкой, сказал:
— От мистера Куртене, мисс; — и протянул мне конверт.
Я открыла его и увидела каракули, начертанные красной шариковой ручкой на фирменном бланке отеля «Шалеруа». Записка была только передана через Куртене, а не от него.
«Дорогая мисс Томпсон, Максвелл только что сказал мне, что вы не можете принять машину. Очень плохо. Ну, о'кей — если это то, что вы чувствуете, то это так и есть. Но за нее уже уплачено, так почему вы ее отсылаете обратно? Может быть, другие девушки смогут использовать ее и, если смогут, пусть ее примут. Машина — это необходимость, если вы собираетесь осмотреть индейские деревни, — забудьте об остальном и т. д.
Остаюсь преданный вам Н. Б.».
Я вернулась к бассейну, чувствуя себя как самая последняя мерзавка в мире. Донна спросила:
— Что, плохие новости? Я отдала ей письмо.
Она его прочитала, прочитала опять и сказала:
— Кэрол, знаешь что?
— Что?
— Этот Брангуин чертовски милый парень.
— Я знаю, что он хороший парень.
— Ты не можешь третировать его как подонка.
Я могла бы ее избить.
— Я его и не третирую как подонка.
— Душечка, ты действительно такая.
Я ответила:
— Что же, по-твоему, я должна сделать? Мистер Гаррисон и миссис Монтгомери всерьез предупредили меня не иметь с ним ничего общего. Так что мне, по-твоему, делать?
— Ты что, собираешься всю свою жизнь позволять мистеру Гаррисону и миссис Монтгомери, вмешиваться в твои дела?
— Они могут делать это весь месяц.
— О, сладенькая, покажи свой характер.
Я была так зла на нее, что не могла говорить. Я повернулась и ушла.
Она выскочила из шезлонга и побежала за мной.
— Эй! Кэрол!
— Что ты хочешь?
— Расслабься, расслабься. Скажи мне что-нибудь. Ты собираешься пользоваться машиной?
— Нет!
— Ты собираешься ее оставить здесь в гараже?
— Если я не хочу общаться с ним, то я не могу принимать и подарки от него. — Вот это слово — общаться. Это звучит; в штате Коннектикут за такое поведение наказывают минимум тем, что вываляют тебя в перьях и будут показывать на площади.
— В таком случае… — Донна мило улыбнулась, и на ее щеках появились очаровательные ямочки.
— В таком случае что?
— В таком случае ты не возражаешь, если время от времени ею буду пользоваться я? Ведь Брангуин сказал в записке, что любая из девушек может это делать?
— Пользуйся ею, если хочешь.
— Душенька, не будь такой задавакой. Ведь я спросила тебя. Пойдем наверх?
— Нет. Я, пожалуй, еще немного побуду здесь.
Она влюблено поглядела на меня и унеслась. Я присоединилась к Джурди и ее соклассницам и стала слушать их болтовню, но сама была сосредоточена лишь на себе. Донна не могла больше расстроить меня. Никто, никогда не обвинял меня в недостатке смелости. Всю свою жизнь я бросала вызов всем и вся, и именно поэтому меня выгоняли со всех моих трех работ. Но самым неприятным было то, что я знала: Донна в основном права. Как свободное человеческое существо, я не могла позволить кому бы то ни было, даже президенту Соединенных Штатов, сказать мне: ты не будешь видеться с ним или с ней; ты не будешь разговаривать с ним или с ней; ты не будешь общаться с ним или с ней; ты не будешь спать, как бы ни хотелось, с ним или с ней. Так почему я должна разрешать мистеру Гаррисону и миссис Монтгомери приказывать мне не общаться с определенной персоной? Почему я согласилась? По-моему, я имею все права, какими обладают и они. Они не хотели замарать репутацию их драгоценной подготовительной школы, что, видимо, является достаточно разумным. Но…
О Господи. Все мои логические доводы бесполезны. Какой-то заколдованный круг. Они были правы, и я была права, и они были неправы, и я была неправа; в чем я действительно нуждалась, так это в Аристотеле или Бертране Расселе или ком-то еще, кто бы сел рядом со мной и привел в порядок всю эту мешанину. Джурди вскоре обратилась ко мне:
— Ты знаешь, сколько времени? Сейчас четверть седьмого. Как ты думаешь, не следует ли нам собраться и пойти поужинать?
— Ну и ну, неужели так поздно? Не удивительно, что я проголодалась. — На самом деле я этого не ощущала.
Я ощущала лишь жажду и чувствовала себя несчастной Мы подошли к номеру, и не успела я войти в дверь, как Донна вскочила с постели и, указав на меня пальцем, прокричала:
— Ты! Ты, Кэрол Томпсон, я должна тебя ударить в глаз!
В оцепенении я смотрела на нее:
— Что ты сейчас и сделаешь?
Она разразилась смехом. Она была в такой истерике, что не могла вымолвить ни слова.
— Донна, что случилось? — сказала я.
— О Господи! — Две крупные слезинки неожиданно выкатились на ее горящие щеки. — Кэрол! Дружище! Я признаю себя побежденной!
— О чем ты толкуешь?
— О психиатре.
— Ты говоришь о докторе Дьюере? Что с ним? — «Стук-стук» стучало мое сердце. «Стук-стук».
Она сказала:
— Не помнишь? Ты лживая сучка. Ты сказала мне вчера за утренним кофе, что я должна снять свою одежду и надеть больничную ночную рубашку, лечь на кожаную кушетку и рассказать ему все о своей интимной жизни…
Джурди закричала, а я не смогла удержать себя и начала хихикать. Донна сказала:
— Черт побери, Кэрол, я поверила каждому твоему слову. Я спустилась туда в пять пятнадцать, ожидая настоящего потрясения.
— Что случилось? — спросила я.
— Черт, он сидел в кресле, и я села в кресло, мы выкурили пару сигарет, мы говорили о ходьбе на лыжах, в общем, о чем-то вроде этого. Мой Бог, это было так же волнующе, как будто при посещении дантиста ты ему рассказываешь, есть ли у тебя дырки в зубе.
— И он не стал вникать в твой противный характер?
— Нет. Правда. Мы говорили лишь о лыжах и о нашем домике, и как мой отец начинал с азов тридцать лет назад…
Я сказала:
— Беби, это поцелуй смерти. Как только ты упоминаешь психиатру об отце, он уже не дает тебе вырваться.
Она вспыхнула:
— Не шути, Кэрол.
— Спроси Джурди.
Джурди побелела и сказала:
— Я не знаю.
— И я внезапно поняла, что у всех нас трех, так или иначе, было не просто с отцами. Но не это важно. Каждая имеет отца, каждая находится в определенной степени под его влиянием, и я никогда не пойму, почему отец может быть причиной такого волнения. Ведь во всем мире иметь или не иметь комплекс отца — самая естественная вещь. Я сказала:
— Где Альма? Она там, внизу, у доктора Дьюера?
Донна снова занервничала.
Я сказала:
— Стюарт, что с тобой происходит сегодня вечером? Ты ведешь себя как помешанная.
Она была шокирована.
— Кэрол, клянусь тебе, хотела позвать тебя, чтобы ты помогла мне добраться до номера. Я почти умерла.
— Почему? Что случилось?
— Ну, когда я возвратилась с осмотра Дьюера, Альма спросила меня, что там за процедура, как вчера я тебя спрашивала. И, душечка, я ее тоже обманула. Я рассказала ей, что она должна поменять свою одежду на эту ужасную белую ночную рубашку санитарки, осмотреть кабинет и лечь на кушетку…
Я сказала:
— Ты этого не говорила! Ты не говорила этого Альме!
Слезы текли по лицу Донны.
— Душечка, я сказала ей это. Но ты никогда не догадаешься о том, что затем последовало.
Я сказала слабым голосом:
— Что?
— Кэрол, она сделала все в точности. И затем она вошла в роль Марии Каллас и заявила: никогда, никогда она не позволит коснуться ее кожи ночной больничной рубашке. Она отправилась в ванную комнату, заперла дверь и оставалась там в течение часа. Когда она вышла, ее глаза были подведены, и она источала запах божественных духов, и… — голос Донны перешел в крик.
Я встряхнула ее.
— Рассказывай мне. Рассказывай.
— Ты никогда не поверишь в это, Кэрол. На ней была сексуальная черная шелковая ночная рубашка, какой я никогда не видела за всю свою жизнь. Честно этого было достаточно, чтобы глаза полезли на лоб. Выпяченная грудь и обтянутый плотно живот…
Я сказала:
— Ты думаешь, она отправилась к доктору Дьюеру в таком виде?
— Именно в таком, с расшитым жакетом на плечах так что ее не арестуют по дороге.
Я произнесла:
— О, мой Бог, — и опустилась на кровать.
— Я спросила её, — продолжала Донна, — что она собирается делать, а она задрала свой нос кверху и сказала, что если ей предстоит отвечать на вопросы в ночной рубашке, то она хотела бы это делать в респектабельной ночной рубашке. Кэрол, это было чересчур непристойно.
Я закрыла обеими руками лицо, чтобы скрыться от всех глаз.
Аннетт выползла из соседней комнаты и спросила слегка печальным голосом:
— Что за веселье?
— Эй, — сказала Донна. — Взгляни-ка на эту маленькую старую королеву пчел.
Я посмотрела на Аннетт. Она выглядела плачевно. Ее лицо было бледным, глаза опухли. Она сказала:
— Я старалась заснуть, вот и все.
— Ты плакала, — сказала Донна.
— Да.
Я спросила:
— В чем дело, милочка?
— Я скучаю по дому, Кэрол. Это глупо, не так ли?
Бедная девочка. Она была действительно унылой. Мы все, как могли, стали утешать ее, но без особого успеха и затем вернулась Альма, как летняя гроза.
Расшитый жакет был великолепен, но вовсе не затмевал того, что у Альмы находилось под ним. Он был всего лишь одним из тех изысканных пустячков, которые девушка набрасывает на себя, когда в комнату входит незнакомец, всего лишь прелюдия к пронзительному крику. Под этим дешевым предметом была черная ночная рубашка, она была поразительна — какая-то изысканнейшая черная прозрачная нереальность, отороченная черными кружевами. Только в журналах вы видите девушек, одетых в такие ночные рубашки, но я никогда не представляла, что кто-либо носит такого рода вещи в реальной жизни.
Возмущенная, она кинулась к Донне:
— Ты меня обманула.
Донна сильно вздрогнула:
— Я?
— Ты сказала мне, что там кожаная кушетка. Я должна растянуться на ней. Там нет никакой кожаной кушетки. Только кресло.
— Это забавно, -сказала Донна. — Я могла бы поклясться, что там была кожаная кушетка. А как понравилась доктору Дьюеру твоя ночная рубашка, Альма?
— Он настоящий джентльмен.
— Да ну?
— Конечно. Очень деликатный человек.
— Не заставляй нас трепетать! — закричала Донна. — Что он сказал?
— Ха-ха. Ты хочешь знать?
— Конечно. Что произошло, когда ты вошла одетая таким образом?
Альма пожала плечами.
— Я вошла, вот и все. Я сняла свою жакеточку и положила ее. Я сказала доктору Дьюеру: «Пожалуйста, доктор Дьюер, вы хотели, чтобы я надела больничную ночную рубашку, но эта дешевая хлопчатобумажная дрянь царапает мне кожу, может, вам понравится, что я надела свою собственную старую ночную рубашку». А он говорит: «Превосходно, о'кей, садитесь и закурите». Затем, когда я села, он сказал: «Может быть, вам лучше надеть вашу жакетку, а то вы простудитесь». Но я засмеялась: ха-ха-ха и сказала: «Доктор, вы очаровательный человек. Здесь Флорида, помните об этом (я говорю ему), здесь теплый климат». А он говорит: «Это верно, извините меня».
Я беспомощно спросила:
— О чем он с тобой говорил?
— Кэрол, ты умная девушка. Ты знаешь — это секрет, наш общий, его и мой. Но любопытная вещь произошла в середине исследования…
— Исследования! — вскричала я.
— Разговора. Психология. Он проверял мой ум.
— Ох.
— Прямо в середине разговора кто входит? Мистер Гаррисон! Он смотрит, поворачивается весь красный как рак и выходит. Хо-хо-хо. Вот так. Что за шутка?
Я сказала:
— Хо-хо-хо — это превосходно. Мой Бог, это определенно скажется на карьере доктора Дьюера.
— Кэрол! Профессия доктора Дьюера — экзаменовать женщин. У него священный долг. Он только засмеялся и сказал: «Гаррисон в следующий раз научится стучаться». Затем, как истинный джентльмен, он извинился за вторжение, и мы двинулись дальше, с того момента, где остановились.
— Ну, ты можешь говорить в поддержку доктора Дьюера, — сказала Донна. — По-моему, у него есть то, что француз назовет savoir faire[4].
Я сказала в слепой ярости:
— Донна, ты знаешь, что ты натворила? Я тебе скажу, что ты сделала. Ты только что погубила бедного ублюдка, вот что ты сделала.
Наступила полная тишина. Донна смотрела на меня. Альма смотрела на меня. Джурди и Аннетт смотрели на меня.
Затем Донна сказала:
— О чем ты говоришь? Какого бедного ублюдка я погубила?
— Дьюера.
— Я погубила Дьюера?
— Да, и еще как.
— О'кей, скажи мне как же?
— Послав Альму вниз в таком виде. Послав Альму вниз в его номер практически абсолютно голой. И Гаррисон застал ее там. Вот этим ты его и погубила.
Альма сказала:
— Хо-хо, Кэрол!
Я сказала:
— Послушай, ты. Закрой свою дурацкую пасть.
Она ответила:
— Но, Кэрол! Это превосходно! Да наплюй на этого доктора Дьюера!
— Наплюй на самою себя, -сказала я и пошла на кухню, чтобы приготовить наши вечерние гамбургеры.
Я наполовину съела свой гамбургер и практически давилась им. Девушки были, очень милыми, насколько могли (кроме Альмы, которая продолжала хрюкать про себя, как засоренная канализационная труба), они старались избегать любого упоминания о докторах, психиатрах и о любви и сексе (что было весьма странным для Донны) из уважения к моим расстроенным чувствам. Выло предельно ясно, что во мне что-то произошло абсолютно ненормальное, — говоря метафорически, доктор Дьюер просматривался в каждой клеточке моего лица, — и даже я сама была этим потрясена. Боже праведный, ведь я видела парня всего четыре раза, а говорила с ним всего один раз, так почему же мои нервы вибрировали при одном упоминании о нем? Кричала на Альму. Кричала на Донну. Любовь? Это не было любовью. Это было совершенно непрекращающееся безумие. Это выражалось даже в том, что я в полный голос назвала его бедным ублюдком. Это, конечно, было непроизвольным разоблачением тайны. В любой компании девушек должны были прийти к такому выводу, когда одна из их числа внезапно начинала называть мужчину ублюдком со слезами страсти в голосе.
После ужина мы принялись за работу, изучая «Мартин-404» и всяческий хлам. Около половины десятого Донна потянулась, зевнула и сказала:
— Я ухожу. Мне нужен свежий воздух. — Не требовалась ЭВМ, чтобы просчитать, что она спустится в гараж за «шевроле» и поедет затем в какой-либо бар, чтобы вылить мартини. Я хотела остановить ее, но мне не хватало сил с ней бороться.
Десятью минутами позже я почувствовала полное изнеможение, я страдала от weltschmerz[5]. Я закрыла свою маленькую черную книжечку и сказала:
— Я иду вниз в бассейн.
Джурди спросила:
— Хочешь, чтобы я пошла с тобой? !
Я ответила:
— Нет. Спасибо. — Мне хотелось сделать несколько энергичных прыжков с высоты, чтобы выгнать из себя дьявола, и если я размозжу свою голову о дно, то я не желала, чтобы она прыгала спасать меня.
Бассейн был освещен, подобно сказочной стране. С террасы доносилась музыка, воздух был так сладок, что мне хотелось его просто глотать, как пищу, вокруг сидели люди, смеясь и попивая, некоторые даже любовно прильнули друг к другу в светло-голубой воде. Конечно, любая женщина, которая, поддавшись разнузданной фантазии, ныряет с трамплина ночью в иллюминированный бассейн, окруженный дюжиной людей, наблюдающих за каждым ее движением, такая женщина напрашивается на то, чтобы ее назвали воображалой. Но мне на это наплевать. Я хотела утомить себя, я хотела избавиться от уймы энергии, заставлявшей вибрировать мою нервную систему, и продолжала идти вперед. Когда я появилась на поверхности в первый раз, в углу бассейна оказался Рой Дьюер, наблюдающий за мной. На нем были плавки, а во рту дымящаяся трубка.
Я смотрела на него, а он отвечал мне легкой улыбкой.
Он что-то говорил, но я не могла расслышать из-за моей купальной шапочки. Я ее стащила с одного уха и спросила:
— Что вы сказали?
— Могу ли я присоединиться к вам?
— Конечно, — ответила я.
Он поймал меня на слове. С сильным всплеском он погрузился в воду и, поплыл рядом со мной с трубкой во рту.
Я заметила это и начала смеяться так по-идиотски, что проглотила с полгаллона воды и начала тонуть, захлебнувшись. В течение нескольких счастливых мгновений он обнимал меня, поддерживая над водой, пока я не глотнула воздуха, а смешная трубка все это время оставалась у него во рту.
— Теперь лучше?-спросил он.
— Да, — ответила я, и так оно и было бы, если бы в это время не раздался крик служителя бассейна:
— Эй, там! В бассейне не курить.
И я вновь погрузилась и. едва не захлебнулась. Это было не так смешно, но на деле меня доконало, и Рой Дьюер должен был помочь мне удержаться на поверхности.
Когда мы оба пришли в себя, мы сели за стол, и он грустно взглянул на свою трубку.
— Ну, вот и все! — сказал он.
К счастью, я всегда с собой носила пачку сигарет вместе со спичками, губной помадой и парой долларов, все было завернуто в маленький шелковый шарфик. И когда я ему предложила сигарету, он сказал:
— Спасибо, это прекрасно. Могу я заказать вам что-нибудь выпить?
— Сэр, нам пить не разрешается.
— Это правильно, -ответил он. Он поглупел по-настоящему. Мой Бог, это счастье, что моя голова закружилась сегодня вечером. Затем он заметил: — Никогда больше не называйте меня сэром.
Я ответила:
— Не могу ничего поделать. Я всегда была ужасно вежливой.
Он сказал: