Страница:
— Не смотри на меня так. Я разбила, только крыло. Не стоит никакого труда его привести в порядок.
Каким-то образом все, абсолютно все, сосредоточилось в этом происшествии: мои чувства к Рою Дьюеру, мои чувства к Н. Б., мои чувства к учебному курсу, мои чувства ко всему миру. Я превратилась в один огромный сгусток слепой, беспомощной ярости. Я набросилась на Донну. Я обрушилась на нее.
Она сказала:
— Послушай, ты не должна впадать в истерику. Ведь это только крыло, Кэрол. Кто-нибудь сможет выправить крыло.
— Ты проклятая тупая задница, — сказала я. — Особенно, когда немного выпьешь.
Она встала с ледяным достоинством, пошатываясь, отправилась в ванную и приняла душ. Я догадывалась, что она чувствовала, будто я предала нашу дружбу. Она не могла только взять в голову, что эта машина вызывает у меня такие глубокие эмоции, я не могла смириться с тем, чтобы на нее упала хотя бы капля дождя. Донна не разговаривала со мной, и я не разговаривала с ней вплоть до середины следующего дня. Затем, в кафетерии, мы обошлись самым минимумом слов, а к вечеру мы уже разговаривали по-старому. Она сказала:
— Не беспокойся, милочка, я поговорю в гараже, и крыло исправят, я обещаю.
И я постаралась забыть совсем о несчастном инциденте.
К трем часам пополудни в субботу даже мисс Уэбл выглядела, как будто она собиралась в любой момент рухнуть. Под ее глазами залегли тени. Щеки ее казались запавшими. Но она держалась все еще прямо, когда от, пускала нас, она еще пыталась улыбаться и говорить ласковым голосом.
— Девушки, — сказала она, — вот и вся неделя, не так ли? По, правде, я поражена тем, что все еще стою на ногах; и я хорошо представляю, как все вы себя сейчас чувствуете. Но следующая неделя, я обещаю вам, должна быть намного легче. Только четыре рабочих дня, а затем в пятницу вы отправитесь на церемонию вручения дипломов. — Она глянула на лист бумаги на ее столе: — Кстати, эта церемония состоится в «Зале императрицы» в отеле «Шалеруа», в котором вы живете. Каждая, кто пожелает, может пригласить родственников и друзей. Мы будем рады их повидать. Есть какие-либо вопросы?
Мы были слишком истощены, чтобы задавать вопросы.
Она сказала:
— Девушки, я очень горжусь вами. Вы все совершили чудо. Это доказывает… — Она запнулась. По-моему, она собиралась сказать: «Это доказывает, что вы можете сделать это, если захотите» — или что-то в этом роде, и решила, что это немного банально. Она продолжила: — Позвольте мне дать вам напоследок ряд советов, если не возражаете. Отдыхайте этот уик-энд. Вы были под ужасным напряжением, так что перестаньте волноваться. У вас будут все возможности отпраздновать следующий уик-энд, когда все уже у вас будет позади. О'кей?
— Да, мисс Уэбли.
Мы медленно потащились из класса, а она засмеялась и сказала:
— Ох, идите прямее. Выпрямитесь! Вы не можете выходить, едва двигаясь, как теперь, девушки! Думайте о вашем достоинстве!
Итак, каждая из нас подумала о своем достоинстве (самое: последнее, о чем обычно думала каждая из нас) и пошла к Гарри и красно-синему автобусу. Мы делали усилие, пока мы ехали через Майами-Бич, мы делали усилия, когда шли через фойе отеля; Но как только мы добрались до номера, я обессилено упала лицом в постель, Донна села, вздыхая, а Альма бормотала что-то по-итальянски. Я понимала, что то же самое происходит и в других номерах.
У нас не было шанса. Должно быть, триллионы мужчин ожидали возвращения девушек, и сразу же по всему четырнадцатому этажу, повсюду, как сумасшедшие, начали трезвонить телефоны. Чертов телефон пять раз звонил Донне, не меньше, и один раз Джурди, которая, свернувшись клубочком, лежала на постели в другой комнате, и один раз Альме; а я была лишь связной, я должна была отвечать на каждый звонок, потому что была ближе всех к телефону. И не только свои усталые кости я должна была вытаскивать из могилы на каждый звонок, но просто я была одинокая, нелюбимая, никому не нужная, сама мисс Прокаженная. Мне хотелось лечь и завыть. Это было все более непереносимо, потому что я чувствовала себя с каждым разом все хуже и хуже, когда говорила: «Минуточку, пожалуйста», — в то время как каждая из девушек оживлялась, как сумасшедшая, когда брала у меня трубку телефона. Будто она содержала неисчерпаемое количество витаминов, или бензедрина, или гормонов. Боже, мне тоже были нужны витамины, бензедрин или гормоны, и так много, сколько есть. Я нуждалась во всех трех стимулах.
Наконец, совершенно измотанная частыми звонками, я обратилась к Донне:
— Ответь, это наверняка тебя. — Она ответила, и затем трубка повисла у нее на пальцах, как мертвая крыса.
— Кто-нибудь видел Томпсон?
Я отозвалась:
— Ты это честно?
— На том конце спрашивают кого-то по имени Томпсон. Ты Томпсон?
Я выхватила трубку из ее рук и сказала:
— Хелло!
— Мисс Томпсон? Привет. Как дела? Это Н. В.
Я могла умереть. Я могла выплакать океан слез и затопить весь «Шалеруа». Я могла разорвать свое горло. Я сказала:
— О, о, хелло! Как мило с вашей стороны, что вы позвонили.
— Это здорово — слышать вас снова, мисс Томпсон. Я вас не видел целую неделю. Я надеюсь, мы с вами повидаемся.
— Ну, вы знаете, мы так много работали, ни у одной из нас не было ни минуты позвонить своим.
— Они действительно вас загоняли, а?
— Они действительно заставляют нас работать.
— Да. — Он глубоко вздохнул. — Послушайте, в таком случае, не воспользоваться ли нам несколькими часами передышки? А? Как вы думаете? Может быть, вы могли бы поужинать со мной этим вечером, мы могли бы заглянуть в маленький клуб, который я знаю…
В этих нескольких словах заключалась вся история жизни Томпсон. Кто пригласил ее на свидание? Человек, с которым ей не разрешали видеться. О, Боже, Боже! Боже!
Я сказала:
— Мистер Брангуин, простите меня, простите меня… Он ждал.
Я сказала:
— Я приму ваше приглашение с благодарностью, мне понравится это в любое другое время, когда я свободна, но я так устала; я не могу сегодня никуда пойти. Мне очень жаль.
— О'кей. А как насчет завтрашнего вечера?
Я была готова совершить харакири при помощи моих старых тупых маникюрных ножниц.
— Но завтра вечером, я ужасно извиняюсь, завтра вечером у меня свидание, о котором я договорилась раньше, на неделе.
— Понимаю.
— Я чувствую себя неловко из-за этого…
— Не переживайте, мисс Томпсон. Может быть, в какой-либо другой раз. А?
— Да. Я тоже надеюсь.
— Берегите себя, — сказал он.
— Буду. Спасибо за звонок. Большое вам спасибо.
Он отключился. Я положила трубку и повернула голову к стене. Это была почти битва насмерть между судьбой и мной, и я знала, кто победит в ней.
Донна спросила:
— Брангуин?
— Да.
— Ты чертовски глупа.
— Донна, заткнись.
— Кому бы ты причинила вред, если бы пошла с ним?. Ты можешь сама о себе позаботиться, можешь?
— Донна, заткнись.
— Я тебя не понимаю, дорогая. Я не понимаю, как устроена твоя голова.
Я вышла из номера в полном отчаянии. Было невозможно находиться здесь с тремя девушками, готовящимися к свиданиям. Каждая из них была в поту и хотела принять душ и одеться, но Альма, как обычно, заняла ванную, и открытая война могла вспыхнуть в любую минуту. Я спустилась в вестибюль, бормоча себе под нос снова и снова: «Суббота, вечер, никакого свидания. Суббота, вечер, никакого свидания», и вдруг я заметила, что, прогуливаясь в вестибюле, всматриваюсь в мужчин, а они разглядывали меня (и поглядывая искоса) и смотрели мне вслед. Мой Бог! Что за ужас!
Удивительно, что можно загнать в свое подсознание другого человека только потому, что другой человек стал твоей частью третью неделю подряд, хотя ты с ним и не встречаешься.
И в тот момент, когда я поняла, как безнадежно было мое подсознание, я подумала: «О'кей, детка, существует лишь один путь реализовать это дело»; и я вошла в телефонную будку, со стуком закрыла дверь и сказала холодной телефонистке:
— Соедините меня с номером тысяча двести восемь, пожалуйста, — И стала ждать.
Он сказал, подойдя через пять секунд:
— Хелло.
— Доктор Дьюер?
— Да.
— Это мисс Томпсон.
Он, разумеется, был ошеломлен.
— Да, да, да, — сказал он.
— Я надеюсь, вы не забыли о моем звонке вам в субботу вечером?
— Кэрол, я только что звонил вам.
— Это правда?
— Абсолютно.
Я сказала:
— Я звоню из вестибюля. Номер телефона здесь — двадцать шесть, — и я положила трубку.
Через пару мгновений зазвонил телефон. Я дала ему прозвонить шесть раз, потом подняла трубку и сказала:
— Хелло?
— Кэрол…
— Извините меня. Кто это?
— Рой Дьюер.
— Ну, доктор Дьюер! Какой сюрприз! Как мило, что вы позвонили. И что я могу сделать для вас, доктор Дьюер?
— Кэрол, вы верите мне? Я хотел позвонить вам каждый вечер на этой неделе, каждый вечер.
— Доктор Дьюер, вы говорите очень приятные вещи.
— Я вам не лгу.
— Ну, доктор Дьюер, я никогда даже ни секунды не думала, что вы мне лжете.
— Кэрол…
Я не могла сдержать свой голос:
— Рой, о Рой, я почти умираю от одиночества. Рой, я так одинока и несчастна. Я хочу умереть.
— Вы в вестибюле?
— Я еще в вестибюле, Рой, я еще у телефона с номером двадцать шесть.
— Я сейчас спущусь. Я встречу тебя в кафе.
Я не сказала «до свиданья», не поблагодарила, а положила трубку и пошла в кафе, села за столик, разглядывая рисунки растрепанных пастушек; и в самом деле, он пришел через пару минут и сел, глядя на меня. На нем были серые брюки и серая рубашка, узкий однотонный бледно-желтый галстук и серый спортивный пиджак, а за стеклами роговых очков его серые глаза были жесткими, но тревожными.
— Хелло, — сказал он.
— Хелло. Ты хочешь извинить меня за звонок тебе?
— Конечно, нет.
— Я никогда раньше не звонила мужчине вот так, как сейчас. Я стыжусь самой себя. Доктор Дьюер, психиатров обучают, как быть жестоким?
— Не говори так.
— В четвертый вечер (с момента моего прибытия сюда) ты повел меня на пляж и поцеловал. Ты помнишь этот смешной инцидент?
— Да.
— С того времени…
Он резко прервал меня:
— С того момента я люблю тебя. Ты хотела подтверждения этого?
— О, Боже мой, — сказала я. Затем я продолжила: — Закажи, пожалуйста, кофе. Со сливками.
Он повернулся и кивнул официантке, и мы не разговаривали, пока она не принесла нам обоим кофе в маленьких серебряных кофейниках с серебряным кувшинчиком для сливок и серебряной сахарницей. — Вы понимаете, как я себя чувствую? — спросила я, как только мы остались одни. — Я чувствую себя точно так, как та бедная девушка, которую беспокоила луна и которая совершенно обнаженная приходила поглядеть на вас в три часа ночи. Но я сделала это при ярком дневном свете.
— Извини меня.
— Я рада, что ты просишь прощения, Рой.
Он сказал:
— Я думал, что ясно все тебе объяснил. Я думал, что ты поняла.
— Что, Рой, дорогой?
— Невозможность для меня иметь отношения с девушкой, которая проходит подготовку в школе.
— Я помню, Рой. Ты сказал мне это. Я спрашивала тебя, возможны ли у нас какие-либо отношения, но ты никогда толком не объяснил этого. Сможешь ли ты иметь со мной отношения, когда я получу диплом?
Он ответил очень резким, хриплым голосом:
— Арни Гаррисон знает, что я люблю тебя.
— Ох! Я весьма рада, что ты сказал ему об этом до того, как сказал об этом мне.
Он ударил рукой по столу: хлоп!
— Успокойся! Прекратишь ли ты острить по моему адресу?
— Но действительно я восхищена тем, что мистер Гаррисон первым узнал об этом. Я не могла бы быть более счастливой.
— Вся школа знает об этом, — сказал он с отчаянием. — Все в мире знают!
— Как восхитительно. Ты напечатал это в «Майами гералд» или где-либо еще?
— Обо всех целях и намерениях, — продолжил он. Он смотрел на меня по-настоящему разозлившись. — Это было написано у меня на лице, когда я встретил тебя на прошлой неделе на играх джей-элэй, вот и все. Арни Гаррисон, Кэролайн Гаррисон, Пег Узбли, черт побери, они не могли не заметить этого. Арни сказал, это было самое смешное зрелище, которое он когда-либо видел за всю свою жизнь. Он сказал, что я сидел там весь вечер и светил, как луна, тебе в затылок. И потом, когда ты сказала мне позже… — Он остановился, снял свои роговые очки и сильно подышал на них.
Я сказала ослабевшим голосом:
— И мисс Уэбли догадалась?
— Будь уверена в этом.
— Она расстроена?
— Почему она должна расстроиться?
— Я думала, может…
— Настало время, когда ты, может быть, перестанешь думать. Она скоро выходит замуж за одного из наших пилотов. Если ты действительно хочешь знать факты, то я ужинал с ней пару дней назад, и она провела эти три часа, расточая тебе похвалы.
— Ох, Рой. — Я начала плакать.
Он снова надел очки и протянул мне свежевыстиранный носовой платок. Как опытный эксперт, он наверняка знал, что я собираюсь пролить одну или две слезы во время этого свидания.
— Возьми, — сказал он.
— Спасибо. — Я промокнула глаза и высморкала нос.
Он сказал:
— Арни обещал оставить тебя здесь, в Майами, после получения диплома. Это стало бы для тебя авиабазой. Он не упомянул мне об этом до последней ночи. Он только что приходил перед тобой и подтвердил это, так что и я… — Его очки снова мешали ему. Он снял их и зловеще поглядел на них. — Мы не были бы разъединены. Это очень важно.
Я встала, не говоря ни слова, и двинулась в туалетную комнату. Я там проплакала около десяти минут.
Он сказал, как только я возвратилась:
— Сегодня вечером я ужинаю с руководителем тренировочных полетов. Я не могу избежать этого. И не смогу возвратиться не слишком поздно. Могу ли я вместе с тобой завтра пойти на ленч?
— Да, Рой.
— Мы встретимся завтра здесь в восемь тридцать?
Я сказала:
— Рой, не слишком ли это рано для ленча?
— Мы можем начать с завтрака.
— Да, Рой.
— Потом мы можем поехать куда-нибудь, чтобы побыть одним. Именно об этом я собирался тебе сказать. Я старался преодолеть стремление к тебе, но не мог, я должен был увидеть тебя. Но ты позвонила первая.
Я сказала:
— Рой, я готова была перерезать себе горло.
— После того как ты в следующую пятницу получишь диплом, мы можем… — Он посмотрел на меня.
— Что мы можем?
— Сделать это официально.
— Что это означает, Рой, сделать это официально? Рассказать миссис Монтгомери?
— Устроить помолвку, — сказал он. — Обвенчаться. Что-то вроде этого. Как ты скажешь.
— О Боже.
Он потянулся через стол, я сделала то же, и наши руки встретились.
Я сказала:
— Это идиотский вопрос, но ответь: я могу позвонить тебе, дорогой, в промежутке между сегодняшним днем и до следующей пятницы? Это страшно важно. Я никому, дорогой, прежде не звонила.
— Не из классной комнаты, — ответил он. — Ты должна быть благоразумной. В следующий вторник я все скажу в твоем классе, и это могло бы выглядеть… — Его рука стала очень тяжелой и твердой. Он сказал: — Я схожу с ума от тебя. Ты знаешь это? Я слеп и глуп и без ума от тебя.
— Это все электричество, — сказала я.
— Электричество?
— Да. Миллион вольт.
— Нет. Что касается меня, то это адреналин.
— Я даже не знаю, что такое адреналин. Рой. Это не то, что делает тебя холодным?
— Мы разберемся в этом завтра, — сказал он. — Сейчас я должен идти.
— Сейчас?
— Да. У меня ужин с руководителем тренировочных полетов. Я уже сказал тебе.
— Я помню. — Слезы хлынули из моих дурацких глаз. — Рой, ты должен идти? Ты должен? — Но прежде чем он ответил, я сказала: — Прекрасно. Иди. Иди. Черт побери, я не стану между тобой и твоим долгом. — Я снова высморкалась в его носовой платок и вытерла поток слез. — Извини меня, я так страдаю от своей глупости, Рой. Это ужасно, все это. Едва я успела вонзить свои когти в тебя, как ты собираешься меня оставить для кого-то еще.
Он сказал:
— Не заставляй меня страдать еще больше.
— Прекрасно, дорогой. Все в порядке.
— Что ты планируешь на вечер?
— Планирую! — закричала я. — Кто планирует? Ты сумасшедший? Все, чего я хочу, это любви, и все, что я получаю, это крохи и обещания…
Он выглядел совершенно несчастным.
Я сказала:
— Пожалуй, пойду и похороню себя в кино. Не беспокойся обо мне, Рой. У меня будет масса веселья.
— Только помни о том, что я тебе сказал.
— О руководителе тренировочных полетов?
— Нет. О том, что я люблю тебя всем моим сердцем.
— О, дорогой…
— И, — сказал он, — будь подальше от офицеров военно-воздушных сил. Понимаешь?
— Рой! Ты становишься ревнивым в последнюю неделю? Это так?
— Я хотел задушить парня голыми руками.
— Вот это да!
Он сказал мрачно:
— Это самая подходящая реакция для человека моей профессии.
— О Боже, ты ревнуешь! Как прекрасно!
Это было странно, потому что я всегда презирала ревность как самое отвратительное чувство. Теперь я приветствовала ее. Чаша моего счастья переполнилась.
Мы едва дотронулись до нашего кофе, но он должен был уплатить за все. Мы вышли, шагая рядом друг с другом, и я внезапно заметила, что кафе наполнено мужчинами, женщинами и детьми с пуделями, а у кого-то был даже персидский голубой кот на желтом кожаном ремешке. Странно: ведь когда мы с Роем разговаривали, вокруг нас на милю не было ни единой души. Это кафе, как я поняла, не было лучшим местом для любовной сцены, и это должно было в известной мере стеснять такого человека, как Рой. Я знала, когда ты наконец преуспела в своей назойливости и вырвала у мужчины признание в любви к тебе, что-то большее, чем несколько тщательно отобранных слов, должно последовать за этим; но Рой не мог отправиться в город в «Салон Фрагонара», слишком много было ожидать от него, чтобы он впал в неистовую страсть и принялся срывать с меня блузку и т. д. Помимо всего, у него была страшно ответственная работа в «Магна интернэшнл эйрлайнз», и когда мужчина имеет такую страшно ответственную и важную работу, то он должен охранять свою репутацию. Это любому ежику понятно.
Выходя из кафе, он сказал:
— Я покидаю тебя здесь. Извини меня. Но я обязан это сделать. О'кей?
— О'кей, дорогой. Но уходи побыстрее.
Я попыталась повернуться к нему спиной, когда он оставлял меня, но не смогла. Я стояла и смотрела на его прекрасное сильное тело, на его легкую походку, пока он шел к одному из лифтов, и наконец он исчез. Тогда я двинулась через вестибюль, чувствуя, что поток слез наполнял мой живот и едва не затопил меня всю, и я побежала в туалетную комнату — в «Шалеруа» их было полно — и плакала, пока мне не стало легче. Тогда я снова вышла в вестибюль и встретила Сюзанну, блондинку, которая должна была отрезать свой «конский хвост». Она разглядывала витрину ювелирной лавочки, представлявшей в миниатюре магазин Тиффани, где Люк Лукас купил для Джурди золотой браслет и, похоже, обручальное кольцо тоже.
— Я сказала:
— Привет, Сюзанна.
Она ответила:
— Привет, Кэрол.
И мы грустно стояли, глядя на бриллиантовые ожерелья, стоимость которых равнялась стоимости Земли. Мы бессвязно поболтали, и я узнала, что она также сегодня вечером не идет на свидание, — ее подруга Жаклин встречается с южноамериканским джентльменом, который занят ореховым бизнесом, продажей бразильских орехов повсюду. В результате я предложила Сюзанне поужинать вместе и отправиться в кино, чему она очень обрадовалась. Мы договорились встретиться снова через полчаса, прямо здесь, перед ювелирной лавкой, и мы отправились по своим номерам, чтобы чуть освежиться.
Джурди уже ушла, очевидно, на встречу с Люком. Донны тоже не было, но я не имела представления о ее свидании — кажется, она собрала за прошедшие три недели целую свиту. Я даже не знала, возьмет ли она «импалу» Н. Б., и меня это совсем не заботило. Альма, как обычно, была в ванной, но она только приводила с помощью душа в порядок свои кудри, поэтому дверь в ванную была открыта, и она могла мне крикнуть.
— Кэрол!
— Да?
— Ах, это ты. Ты вечером здесь, Кэрол?
— Нет, я иду в кино.
Она торопливо вышла из ванной и, по обыкновению, была как мечта, в великолепном белом платье с глубоким вырезом на груди и огромной желтой розой, вышитой на левом бедре. Ее волосы, более кудрявые, чем обычно, спускались по спине. Мгновение она смотрела на меня и с нажимом сказала:
— Кэрол!
— Ну что?
Она разглядывала мое лицо:
— Ты плакала?
— Кто, я?
— Хо-хо, Кэрол! Ты не похожа на себя. Ха-ха, Кэрол!
— Ради всего святого, перестань так шуметь. «Хо-хо. Ха-ха». Это напоминает время кормления в зоопарке.
Она сказала еще более резко:
— Ты знаешь, как мы говорим в Италии? «Она была на фиесте, ее голос изменился». Это означает, что она больше не девушка. Не девственница.
— Альма, ради Бога, не урчи, как водосточная труба.
— Доктор? — спросила она, глядя на меня. — Я не утверждаю, что ты с ним спала, но он сделал тебя счастливой? А?
— Будь хорошей девочкой, милочка. Помолчи.
— О'кей, ты хочешь сохранить это в секрете, я не буду мешать.
— Во сколько у тебя свидание?
Она посмотрела на свои часы.
— Двадцать минут назад.
— Это звучит вполне разумно.
— Сонни милый приятный парень. Ему нравится ждать.
— Куда вы собираетесь пойти?
— На сегодняшний вечер у него большие планы. Какое-то совершенно особое место.
— Альма…
Она подошла ко мне вплотную и рассмеялась мне в лицо:
— Ох, Кэрол! Кэрол! Ты опять превращаешься в мою мать?
— Душечка, во мне нет и кусочка от твоей матушки, но только будь осторожной с этим парнем, обещаешь?;
— Осторожной, осторожной, — она передразнила меня своим глубоким низким голосом. — Ты думаешь, я не осторожна?
Я сказала:
— Ведь никакого нет вреда от того, чтобы быть осторожной. Только помни об этом.
— Моя мать всегда мне говорила то же самое. — Она снова перешла на низкий глубокий бас: — «Альма, Будь осторожной. Только помни об этом. Будь осторожной!» — Она усмехнулась. — Кэрол, ты знаешь что? Ни один мужчина не дотронулся до меня. Правда. Ни один.
Я уставилась на нее.
Она спокойно смотрела на меня своими огромными прекрасными глазами цвета меди, и, к моему крайнему удивлению, я знала, что она не лжёт. Она отвернулась со словами:
— Вечер холодный, да?
— Нет, теплый.
— Я лучше возьму жакет. В машине прохладно.
Сюзанна немного запоздала — она также всплакнула, — потому что скучала по дому, как она объяснила позднее. Я могла понять ее и посочувствовать. Она приехала из Парижа, и любая девушка, приехавшая из Парижа, готова покончить жизнь самоубийством, если она покинула Париж всего лишь на несколько часов; и давай признаемся, Париж и Майами-Бич все же слегка отличаются друг от друга по стилю и атмосфере. Мы поужинали в китайском ресторане, и она рассказала мне историю своей жизни от начала и до конца. Люди столь восхитительны, что я готова слушать их часами. Ее парня-друга звали Жаком (она показала мне его моментальное фото, и ее глаза наполнились слезами. У него было удлиненное тонкое лицо и волнистые волосы, которые вздымались вверх на шесть дюймов, и огромный кадык, отвратительный галстук и страшно напряженный взгляд); ее проблема заключалась в том, что Жак изучал медицину и не мог позволить себе жениться на ней в течение нескольких лет после ее возвращения. К тому же он был крайним пуританином и даже не мог помыслить ни при каких обстоятельствах переспать с ней, хотя он спал с другими девушками регулярно, ибо, кроме всего прочего, она была девушкой, на которой он собирался жениться, и совращение ее было невозможно. Французы совершенно неподражаемы в вещах такого сорта. Я думаю, они отличаются столь дикой логикой, что просто невозможно не преклоняться перед ними. А тем временем Сюзанна экономила каждый заработанный цент, чтобы суметь поддержать его до завершения образования, что должно было произойти (насколько я могла судить) около середины 1999 года.
Она была помешана на вестернах, и мы ухитрились посмотреть два фильма подряд. По-моему, они были отвратительны, но Сюзанна совершенно и полностью балдела от них. Казалось, что они пробуждают что-то очень примитивное в ее утонченной душе, и если это не экзистенциалистское, то тогда я не знаю, что это такое. Позже мы съели по гамбургеру и выпили кофе — она была без ума от гамбургеров, также что-то от экзистенциализма, — и тогда мы побрели в отель. Наконец вечер закончился. Он не был лучшим и благоприятнейшим вечером в моей жизни, но он прошел. Я увижу Роя за завтраком через несколько часов, мы начнем по серьезному заниматься радостным делом знакомства друг с другом и любви; и когда я вошла в лифт, я задрожала.
В номере было темно и прохладно и веяло сладковатым ароматом, когда я вошла. Никто из девушек еще не вернулся — было всего лишь десять минут второго, и я никого и не ожидала увидеть до двух часов ночи, нашего крайнего субботнего срока. Я надела пижаму и села, глядя некоторое время на картину, открывающуюся из окна, прислушиваясь к ночной тишине, и случайно увидела, как яркая звезда пронеслась по черному бархату неба, и стала погружаться в дрему, получая от этого удовольствие, — радуясь, этому изысканному чувству скольжения в своего рода нежнейшее небытие, — и внезапно я вдруг пробудилась и подумала о Рое и о Джурди и Люке Лукасе, и как фантастично все это было; а затем я снова скользнула в пенистое небытие и поплыла в бесконечность. А затем вдруг, когда я растворилась, не соображая, нахожусь ли я в этом мире, зазвонил телефон. Он напугал меня, до смерти; и, когда я устремилась к нему, чтобы ответить, мне стало плохо и не хватало воздуха.
Каким-то образом все, абсолютно все, сосредоточилось в этом происшествии: мои чувства к Рою Дьюеру, мои чувства к Н. Б., мои чувства к учебному курсу, мои чувства ко всему миру. Я превратилась в один огромный сгусток слепой, беспомощной ярости. Я набросилась на Донну. Я обрушилась на нее.
Она сказала:
— Послушай, ты не должна впадать в истерику. Ведь это только крыло, Кэрол. Кто-нибудь сможет выправить крыло.
— Ты проклятая тупая задница, — сказала я. — Особенно, когда немного выпьешь.
Она встала с ледяным достоинством, пошатываясь, отправилась в ванную и приняла душ. Я догадывалась, что она чувствовала, будто я предала нашу дружбу. Она не могла только взять в голову, что эта машина вызывает у меня такие глубокие эмоции, я не могла смириться с тем, чтобы на нее упала хотя бы капля дождя. Донна не разговаривала со мной, и я не разговаривала с ней вплоть до середины следующего дня. Затем, в кафетерии, мы обошлись самым минимумом слов, а к вечеру мы уже разговаривали по-старому. Она сказала:
— Не беспокойся, милочка, я поговорю в гараже, и крыло исправят, я обещаю.
И я постаралась забыть совсем о несчастном инциденте.
К трем часам пополудни в субботу даже мисс Уэбл выглядела, как будто она собиралась в любой момент рухнуть. Под ее глазами залегли тени. Щеки ее казались запавшими. Но она держалась все еще прямо, когда от, пускала нас, она еще пыталась улыбаться и говорить ласковым голосом.
— Девушки, — сказала она, — вот и вся неделя, не так ли? По, правде, я поражена тем, что все еще стою на ногах; и я хорошо представляю, как все вы себя сейчас чувствуете. Но следующая неделя, я обещаю вам, должна быть намного легче. Только четыре рабочих дня, а затем в пятницу вы отправитесь на церемонию вручения дипломов. — Она глянула на лист бумаги на ее столе: — Кстати, эта церемония состоится в «Зале императрицы» в отеле «Шалеруа», в котором вы живете. Каждая, кто пожелает, может пригласить родственников и друзей. Мы будем рады их повидать. Есть какие-либо вопросы?
Мы были слишком истощены, чтобы задавать вопросы.
Она сказала:
— Девушки, я очень горжусь вами. Вы все совершили чудо. Это доказывает… — Она запнулась. По-моему, она собиралась сказать: «Это доказывает, что вы можете сделать это, если захотите» — или что-то в этом роде, и решила, что это немного банально. Она продолжила: — Позвольте мне дать вам напоследок ряд советов, если не возражаете. Отдыхайте этот уик-энд. Вы были под ужасным напряжением, так что перестаньте волноваться. У вас будут все возможности отпраздновать следующий уик-энд, когда все уже у вас будет позади. О'кей?
— Да, мисс Уэбли.
Мы медленно потащились из класса, а она засмеялась и сказала:
— Ох, идите прямее. Выпрямитесь! Вы не можете выходить, едва двигаясь, как теперь, девушки! Думайте о вашем достоинстве!
Итак, каждая из нас подумала о своем достоинстве (самое: последнее, о чем обычно думала каждая из нас) и пошла к Гарри и красно-синему автобусу. Мы делали усилие, пока мы ехали через Майами-Бич, мы делали усилия, когда шли через фойе отеля; Но как только мы добрались до номера, я обессилено упала лицом в постель, Донна села, вздыхая, а Альма бормотала что-то по-итальянски. Я понимала, что то же самое происходит и в других номерах.
У нас не было шанса. Должно быть, триллионы мужчин ожидали возвращения девушек, и сразу же по всему четырнадцатому этажу, повсюду, как сумасшедшие, начали трезвонить телефоны. Чертов телефон пять раз звонил Донне, не меньше, и один раз Джурди, которая, свернувшись клубочком, лежала на постели в другой комнате, и один раз Альме; а я была лишь связной, я должна была отвечать на каждый звонок, потому что была ближе всех к телефону. И не только свои усталые кости я должна была вытаскивать из могилы на каждый звонок, но просто я была одинокая, нелюбимая, никому не нужная, сама мисс Прокаженная. Мне хотелось лечь и завыть. Это было все более непереносимо, потому что я чувствовала себя с каждым разом все хуже и хуже, когда говорила: «Минуточку, пожалуйста», — в то время как каждая из девушек оживлялась, как сумасшедшая, когда брала у меня трубку телефона. Будто она содержала неисчерпаемое количество витаминов, или бензедрина, или гормонов. Боже, мне тоже были нужны витамины, бензедрин или гормоны, и так много, сколько есть. Я нуждалась во всех трех стимулах.
Наконец, совершенно измотанная частыми звонками, я обратилась к Донне:
— Ответь, это наверняка тебя. — Она ответила, и затем трубка повисла у нее на пальцах, как мертвая крыса.
— Кто-нибудь видел Томпсон?
Я отозвалась:
— Ты это честно?
— На том конце спрашивают кого-то по имени Томпсон. Ты Томпсон?
Я выхватила трубку из ее рук и сказала:
— Хелло!
— Мисс Томпсон? Привет. Как дела? Это Н. В.
Я могла умереть. Я могла выплакать океан слез и затопить весь «Шалеруа». Я могла разорвать свое горло. Я сказала:
— О, о, хелло! Как мило с вашей стороны, что вы позвонили.
— Это здорово — слышать вас снова, мисс Томпсон. Я вас не видел целую неделю. Я надеюсь, мы с вами повидаемся.
— Ну, вы знаете, мы так много работали, ни у одной из нас не было ни минуты позвонить своим.
— Они действительно вас загоняли, а?
— Они действительно заставляют нас работать.
— Да. — Он глубоко вздохнул. — Послушайте, в таком случае, не воспользоваться ли нам несколькими часами передышки? А? Как вы думаете? Может быть, вы могли бы поужинать со мной этим вечером, мы могли бы заглянуть в маленький клуб, который я знаю…
В этих нескольких словах заключалась вся история жизни Томпсон. Кто пригласил ее на свидание? Человек, с которым ей не разрешали видеться. О, Боже, Боже! Боже!
Я сказала:
— Мистер Брангуин, простите меня, простите меня… Он ждал.
Я сказала:
— Я приму ваше приглашение с благодарностью, мне понравится это в любое другое время, когда я свободна, но я так устала; я не могу сегодня никуда пойти. Мне очень жаль.
— О'кей. А как насчет завтрашнего вечера?
Я была готова совершить харакири при помощи моих старых тупых маникюрных ножниц.
— Но завтра вечером, я ужасно извиняюсь, завтра вечером у меня свидание, о котором я договорилась раньше, на неделе.
— Понимаю.
— Я чувствую себя неловко из-за этого…
— Не переживайте, мисс Томпсон. Может быть, в какой-либо другой раз. А?
— Да. Я тоже надеюсь.
— Берегите себя, — сказал он.
— Буду. Спасибо за звонок. Большое вам спасибо.
Он отключился. Я положила трубку и повернула голову к стене. Это была почти битва насмерть между судьбой и мной, и я знала, кто победит в ней.
Донна спросила:
— Брангуин?
— Да.
— Ты чертовски глупа.
— Донна, заткнись.
— Кому бы ты причинила вред, если бы пошла с ним?. Ты можешь сама о себе позаботиться, можешь?
— Донна, заткнись.
— Я тебя не понимаю, дорогая. Я не понимаю, как устроена твоя голова.
Я вышла из номера в полном отчаянии. Было невозможно находиться здесь с тремя девушками, готовящимися к свиданиям. Каждая из них была в поту и хотела принять душ и одеться, но Альма, как обычно, заняла ванную, и открытая война могла вспыхнуть в любую минуту. Я спустилась в вестибюль, бормоча себе под нос снова и снова: «Суббота, вечер, никакого свидания. Суббота, вечер, никакого свидания», и вдруг я заметила, что, прогуливаясь в вестибюле, всматриваюсь в мужчин, а они разглядывали меня (и поглядывая искоса) и смотрели мне вслед. Мой Бог! Что за ужас!
Удивительно, что можно загнать в свое подсознание другого человека только потому, что другой человек стал твоей частью третью неделю подряд, хотя ты с ним и не встречаешься.
И в тот момент, когда я поняла, как безнадежно было мое подсознание, я подумала: «О'кей, детка, существует лишь один путь реализовать это дело»; и я вошла в телефонную будку, со стуком закрыла дверь и сказала холодной телефонистке:
— Соедините меня с номером тысяча двести восемь, пожалуйста, — И стала ждать.
Он сказал, подойдя через пять секунд:
— Хелло.
— Доктор Дьюер?
— Да.
— Это мисс Томпсон.
Он, разумеется, был ошеломлен.
— Да, да, да, — сказал он.
— Я надеюсь, вы не забыли о моем звонке вам в субботу вечером?
— Кэрол, я только что звонил вам.
— Это правда?
— Абсолютно.
Я сказала:
— Я звоню из вестибюля. Номер телефона здесь — двадцать шесть, — и я положила трубку.
Через пару мгновений зазвонил телефон. Я дала ему прозвонить шесть раз, потом подняла трубку и сказала:
— Хелло?
— Кэрол…
— Извините меня. Кто это?
— Рой Дьюер.
— Ну, доктор Дьюер! Какой сюрприз! Как мило, что вы позвонили. И что я могу сделать для вас, доктор Дьюер?
— Кэрол, вы верите мне? Я хотел позвонить вам каждый вечер на этой неделе, каждый вечер.
— Доктор Дьюер, вы говорите очень приятные вещи.
— Я вам не лгу.
— Ну, доктор Дьюер, я никогда даже ни секунды не думала, что вы мне лжете.
— Кэрол…
Я не могла сдержать свой голос:
— Рой, о Рой, я почти умираю от одиночества. Рой, я так одинока и несчастна. Я хочу умереть.
— Вы в вестибюле?
— Я еще в вестибюле, Рой, я еще у телефона с номером двадцать шесть.
— Я сейчас спущусь. Я встречу тебя в кафе.
Я не сказала «до свиданья», не поблагодарила, а положила трубку и пошла в кафе, села за столик, разглядывая рисунки растрепанных пастушек; и в самом деле, он пришел через пару минут и сел, глядя на меня. На нем были серые брюки и серая рубашка, узкий однотонный бледно-желтый галстук и серый спортивный пиджак, а за стеклами роговых очков его серые глаза были жесткими, но тревожными.
— Хелло, — сказал он.
— Хелло. Ты хочешь извинить меня за звонок тебе?
— Конечно, нет.
— Я никогда раньше не звонила мужчине вот так, как сейчас. Я стыжусь самой себя. Доктор Дьюер, психиатров обучают, как быть жестоким?
— Не говори так.
— В четвертый вечер (с момента моего прибытия сюда) ты повел меня на пляж и поцеловал. Ты помнишь этот смешной инцидент?
— Да.
— С того времени…
Он резко прервал меня:
— С того момента я люблю тебя. Ты хотела подтверждения этого?
— О, Боже мой, — сказала я. Затем я продолжила: — Закажи, пожалуйста, кофе. Со сливками.
Он повернулся и кивнул официантке, и мы не разговаривали, пока она не принесла нам обоим кофе в маленьких серебряных кофейниках с серебряным кувшинчиком для сливок и серебряной сахарницей. — Вы понимаете, как я себя чувствую? — спросила я, как только мы остались одни. — Я чувствую себя точно так, как та бедная девушка, которую беспокоила луна и которая совершенно обнаженная приходила поглядеть на вас в три часа ночи. Но я сделала это при ярком дневном свете.
— Извини меня.
— Я рада, что ты просишь прощения, Рой.
Он сказал:
— Я думал, что ясно все тебе объяснил. Я думал, что ты поняла.
— Что, Рой, дорогой?
— Невозможность для меня иметь отношения с девушкой, которая проходит подготовку в школе.
— Я помню, Рой. Ты сказал мне это. Я спрашивала тебя, возможны ли у нас какие-либо отношения, но ты никогда толком не объяснил этого. Сможешь ли ты иметь со мной отношения, когда я получу диплом?
Он ответил очень резким, хриплым голосом:
— Арни Гаррисон знает, что я люблю тебя.
— Ох! Я весьма рада, что ты сказал ему об этом до того, как сказал об этом мне.
Он ударил рукой по столу: хлоп!
— Успокойся! Прекратишь ли ты острить по моему адресу?
— Но действительно я восхищена тем, что мистер Гаррисон первым узнал об этом. Я не могла бы быть более счастливой.
— Вся школа знает об этом, — сказал он с отчаянием. — Все в мире знают!
— Как восхитительно. Ты напечатал это в «Майами гералд» или где-либо еще?
— Обо всех целях и намерениях, — продолжил он. Он смотрел на меня по-настоящему разозлившись. — Это было написано у меня на лице, когда я встретил тебя на прошлой неделе на играх джей-элэй, вот и все. Арни Гаррисон, Кэролайн Гаррисон, Пег Узбли, черт побери, они не могли не заметить этого. Арни сказал, это было самое смешное зрелище, которое он когда-либо видел за всю свою жизнь. Он сказал, что я сидел там весь вечер и светил, как луна, тебе в затылок. И потом, когда ты сказала мне позже… — Он остановился, снял свои роговые очки и сильно подышал на них.
Я сказала ослабевшим голосом:
— И мисс Уэбли догадалась?
— Будь уверена в этом.
— Она расстроена?
— Почему она должна расстроиться?
— Я думала, может…
— Настало время, когда ты, может быть, перестанешь думать. Она скоро выходит замуж за одного из наших пилотов. Если ты действительно хочешь знать факты, то я ужинал с ней пару дней назад, и она провела эти три часа, расточая тебе похвалы.
— Ох, Рой. — Я начала плакать.
Он снова надел очки и протянул мне свежевыстиранный носовой платок. Как опытный эксперт, он наверняка знал, что я собираюсь пролить одну или две слезы во время этого свидания.
— Возьми, — сказал он.
— Спасибо. — Я промокнула глаза и высморкала нос.
Он сказал:
— Арни обещал оставить тебя здесь, в Майами, после получения диплома. Это стало бы для тебя авиабазой. Он не упомянул мне об этом до последней ночи. Он только что приходил перед тобой и подтвердил это, так что и я… — Его очки снова мешали ему. Он снял их и зловеще поглядел на них. — Мы не были бы разъединены. Это очень важно.
Я встала, не говоря ни слова, и двинулась в туалетную комнату. Я там проплакала около десяти минут.
Он сказал, как только я возвратилась:
— Сегодня вечером я ужинаю с руководителем тренировочных полетов. Я не могу избежать этого. И не смогу возвратиться не слишком поздно. Могу ли я вместе с тобой завтра пойти на ленч?
— Да, Рой.
— Мы встретимся завтра здесь в восемь тридцать?
Я сказала:
— Рой, не слишком ли это рано для ленча?
— Мы можем начать с завтрака.
— Да, Рой.
— Потом мы можем поехать куда-нибудь, чтобы побыть одним. Именно об этом я собирался тебе сказать. Я старался преодолеть стремление к тебе, но не мог, я должен был увидеть тебя. Но ты позвонила первая.
Я сказала:
— Рой, я готова была перерезать себе горло.
— После того как ты в следующую пятницу получишь диплом, мы можем… — Он посмотрел на меня.
— Что мы можем?
— Сделать это официально.
— Что это означает, Рой, сделать это официально? Рассказать миссис Монтгомери?
— Устроить помолвку, — сказал он. — Обвенчаться. Что-то вроде этого. Как ты скажешь.
— О Боже.
Он потянулся через стол, я сделала то же, и наши руки встретились.
Я сказала:
— Это идиотский вопрос, но ответь: я могу позвонить тебе, дорогой, в промежутке между сегодняшним днем и до следующей пятницы? Это страшно важно. Я никому, дорогой, прежде не звонила.
— Не из классной комнаты, — ответил он. — Ты должна быть благоразумной. В следующий вторник я все скажу в твоем классе, и это могло бы выглядеть… — Его рука стала очень тяжелой и твердой. Он сказал: — Я схожу с ума от тебя. Ты знаешь это? Я слеп и глуп и без ума от тебя.
— Это все электричество, — сказала я.
— Электричество?
— Да. Миллион вольт.
— Нет. Что касается меня, то это адреналин.
— Я даже не знаю, что такое адреналин. Рой. Это не то, что делает тебя холодным?
— Мы разберемся в этом завтра, — сказал он. — Сейчас я должен идти.
— Сейчас?
— Да. У меня ужин с руководителем тренировочных полетов. Я уже сказал тебе.
— Я помню. — Слезы хлынули из моих дурацких глаз. — Рой, ты должен идти? Ты должен? — Но прежде чем он ответил, я сказала: — Прекрасно. Иди. Иди. Черт побери, я не стану между тобой и твоим долгом. — Я снова высморкалась в его носовой платок и вытерла поток слез. — Извини меня, я так страдаю от своей глупости, Рой. Это ужасно, все это. Едва я успела вонзить свои когти в тебя, как ты собираешься меня оставить для кого-то еще.
Он сказал:
— Не заставляй меня страдать еще больше.
— Прекрасно, дорогой. Все в порядке.
— Что ты планируешь на вечер?
— Планирую! — закричала я. — Кто планирует? Ты сумасшедший? Все, чего я хочу, это любви, и все, что я получаю, это крохи и обещания…
Он выглядел совершенно несчастным.
Я сказала:
— Пожалуй, пойду и похороню себя в кино. Не беспокойся обо мне, Рой. У меня будет масса веселья.
— Только помни о том, что я тебе сказал.
— О руководителе тренировочных полетов?
— Нет. О том, что я люблю тебя всем моим сердцем.
— О, дорогой…
— И, — сказал он, — будь подальше от офицеров военно-воздушных сил. Понимаешь?
— Рой! Ты становишься ревнивым в последнюю неделю? Это так?
— Я хотел задушить парня голыми руками.
— Вот это да!
Он сказал мрачно:
— Это самая подходящая реакция для человека моей профессии.
— О Боже, ты ревнуешь! Как прекрасно!
Это было странно, потому что я всегда презирала ревность как самое отвратительное чувство. Теперь я приветствовала ее. Чаша моего счастья переполнилась.
Мы едва дотронулись до нашего кофе, но он должен был уплатить за все. Мы вышли, шагая рядом друг с другом, и я внезапно заметила, что кафе наполнено мужчинами, женщинами и детьми с пуделями, а у кого-то был даже персидский голубой кот на желтом кожаном ремешке. Странно: ведь когда мы с Роем разговаривали, вокруг нас на милю не было ни единой души. Это кафе, как я поняла, не было лучшим местом для любовной сцены, и это должно было в известной мере стеснять такого человека, как Рой. Я знала, когда ты наконец преуспела в своей назойливости и вырвала у мужчины признание в любви к тебе, что-то большее, чем несколько тщательно отобранных слов, должно последовать за этим; но Рой не мог отправиться в город в «Салон Фрагонара», слишком много было ожидать от него, чтобы он впал в неистовую страсть и принялся срывать с меня блузку и т. д. Помимо всего, у него была страшно ответственная работа в «Магна интернэшнл эйрлайнз», и когда мужчина имеет такую страшно ответственную и важную работу, то он должен охранять свою репутацию. Это любому ежику понятно.
Выходя из кафе, он сказал:
— Я покидаю тебя здесь. Извини меня. Но я обязан это сделать. О'кей?
— О'кей, дорогой. Но уходи побыстрее.
Я попыталась повернуться к нему спиной, когда он оставлял меня, но не смогла. Я стояла и смотрела на его прекрасное сильное тело, на его легкую походку, пока он шел к одному из лифтов, и наконец он исчез. Тогда я двинулась через вестибюль, чувствуя, что поток слез наполнял мой живот и едва не затопил меня всю, и я побежала в туалетную комнату — в «Шалеруа» их было полно — и плакала, пока мне не стало легче. Тогда я снова вышла в вестибюль и встретила Сюзанну, блондинку, которая должна была отрезать свой «конский хвост». Она разглядывала витрину ювелирной лавочки, представлявшей в миниатюре магазин Тиффани, где Люк Лукас купил для Джурди золотой браслет и, похоже, обручальное кольцо тоже.
— Я сказала:
— Привет, Сюзанна.
Она ответила:
— Привет, Кэрол.
И мы грустно стояли, глядя на бриллиантовые ожерелья, стоимость которых равнялась стоимости Земли. Мы бессвязно поболтали, и я узнала, что она также сегодня вечером не идет на свидание, — ее подруга Жаклин встречается с южноамериканским джентльменом, который занят ореховым бизнесом, продажей бразильских орехов повсюду. В результате я предложила Сюзанне поужинать вместе и отправиться в кино, чему она очень обрадовалась. Мы договорились встретиться снова через полчаса, прямо здесь, перед ювелирной лавкой, и мы отправились по своим номерам, чтобы чуть освежиться.
Джурди уже ушла, очевидно, на встречу с Люком. Донны тоже не было, но я не имела представления о ее свидании — кажется, она собрала за прошедшие три недели целую свиту. Я даже не знала, возьмет ли она «импалу» Н. Б., и меня это совсем не заботило. Альма, как обычно, была в ванной, но она только приводила с помощью душа в порядок свои кудри, поэтому дверь в ванную была открыта, и она могла мне крикнуть.
— Кэрол!
— Да?
— Ах, это ты. Ты вечером здесь, Кэрол?
— Нет, я иду в кино.
Она торопливо вышла из ванной и, по обыкновению, была как мечта, в великолепном белом платье с глубоким вырезом на груди и огромной желтой розой, вышитой на левом бедре. Ее волосы, более кудрявые, чем обычно, спускались по спине. Мгновение она смотрела на меня и с нажимом сказала:
— Кэрол!
— Ну что?
Она разглядывала мое лицо:
— Ты плакала?
— Кто, я?
— Хо-хо, Кэрол! Ты не похожа на себя. Ха-ха, Кэрол!
— Ради всего святого, перестань так шуметь. «Хо-хо. Ха-ха». Это напоминает время кормления в зоопарке.
Она сказала еще более резко:
— Ты знаешь, как мы говорим в Италии? «Она была на фиесте, ее голос изменился». Это означает, что она больше не девушка. Не девственница.
— Альма, ради Бога, не урчи, как водосточная труба.
— Доктор? — спросила она, глядя на меня. — Я не утверждаю, что ты с ним спала, но он сделал тебя счастливой? А?
— Будь хорошей девочкой, милочка. Помолчи.
— О'кей, ты хочешь сохранить это в секрете, я не буду мешать.
— Во сколько у тебя свидание?
Она посмотрела на свои часы.
— Двадцать минут назад.
— Это звучит вполне разумно.
— Сонни милый приятный парень. Ему нравится ждать.
— Куда вы собираетесь пойти?
— На сегодняшний вечер у него большие планы. Какое-то совершенно особое место.
— Альма…
Она подошла ко мне вплотную и рассмеялась мне в лицо:
— Ох, Кэрол! Кэрол! Ты опять превращаешься в мою мать?
— Душечка, во мне нет и кусочка от твоей матушки, но только будь осторожной с этим парнем, обещаешь?;
— Осторожной, осторожной, — она передразнила меня своим глубоким низким голосом. — Ты думаешь, я не осторожна?
Я сказала:
— Ведь никакого нет вреда от того, чтобы быть осторожной. Только помни об этом.
— Моя мать всегда мне говорила то же самое. — Она снова перешла на низкий глубокий бас: — «Альма, Будь осторожной. Только помни об этом. Будь осторожной!» — Она усмехнулась. — Кэрол, ты знаешь что? Ни один мужчина не дотронулся до меня. Правда. Ни один.
Я уставилась на нее.
Она спокойно смотрела на меня своими огромными прекрасными глазами цвета меди, и, к моему крайнему удивлению, я знала, что она не лжёт. Она отвернулась со словами:
— Вечер холодный, да?
— Нет, теплый.
— Я лучше возьму жакет. В машине прохладно.
Сюзанна немного запоздала — она также всплакнула, — потому что скучала по дому, как она объяснила позднее. Я могла понять ее и посочувствовать. Она приехала из Парижа, и любая девушка, приехавшая из Парижа, готова покончить жизнь самоубийством, если она покинула Париж всего лишь на несколько часов; и давай признаемся, Париж и Майами-Бич все же слегка отличаются друг от друга по стилю и атмосфере. Мы поужинали в китайском ресторане, и она рассказала мне историю своей жизни от начала и до конца. Люди столь восхитительны, что я готова слушать их часами. Ее парня-друга звали Жаком (она показала мне его моментальное фото, и ее глаза наполнились слезами. У него было удлиненное тонкое лицо и волнистые волосы, которые вздымались вверх на шесть дюймов, и огромный кадык, отвратительный галстук и страшно напряженный взгляд); ее проблема заключалась в том, что Жак изучал медицину и не мог позволить себе жениться на ней в течение нескольких лет после ее возвращения. К тому же он был крайним пуританином и даже не мог помыслить ни при каких обстоятельствах переспать с ней, хотя он спал с другими девушками регулярно, ибо, кроме всего прочего, она была девушкой, на которой он собирался жениться, и совращение ее было невозможно. Французы совершенно неподражаемы в вещах такого сорта. Я думаю, они отличаются столь дикой логикой, что просто невозможно не преклоняться перед ними. А тем временем Сюзанна экономила каждый заработанный цент, чтобы суметь поддержать его до завершения образования, что должно было произойти (насколько я могла судить) около середины 1999 года.
Она была помешана на вестернах, и мы ухитрились посмотреть два фильма подряд. По-моему, они были отвратительны, но Сюзанна совершенно и полностью балдела от них. Казалось, что они пробуждают что-то очень примитивное в ее утонченной душе, и если это не экзистенциалистское, то тогда я не знаю, что это такое. Позже мы съели по гамбургеру и выпили кофе — она была без ума от гамбургеров, также что-то от экзистенциализма, — и тогда мы побрели в отель. Наконец вечер закончился. Он не был лучшим и благоприятнейшим вечером в моей жизни, но он прошел. Я увижу Роя за завтраком через несколько часов, мы начнем по серьезному заниматься радостным делом знакомства друг с другом и любви; и когда я вошла в лифт, я задрожала.
В номере было темно и прохладно и веяло сладковатым ароматом, когда я вошла. Никто из девушек еще не вернулся — было всего лишь десять минут второго, и я никого и не ожидала увидеть до двух часов ночи, нашего крайнего субботнего срока. Я надела пижаму и села, глядя некоторое время на картину, открывающуюся из окна, прислушиваясь к ночной тишине, и случайно увидела, как яркая звезда пронеслась по черному бархату неба, и стала погружаться в дрему, получая от этого удовольствие, — радуясь, этому изысканному чувству скольжения в своего рода нежнейшее небытие, — и внезапно я вдруг пробудилась и подумала о Рое и о Джурди и Люке Лукасе, и как фантастично все это было; а затем я снова скользнула в пенистое небытие и поплыла в бесконечность. А затем вдруг, когда я растворилась, не соображая, нахожусь ли я в этом мире, зазвонил телефон. Он напугал меня, до смерти; и, когда я устремилась к нему, чтобы ответить, мне стало плохо и не хватало воздуха.