Глэмзер Бернард. Небесные девушки

   — Мисс Стюарт, — сказал Рой.
   — Послушай, ты, — сказал Элиот. — Моя девушка. Ты не имеешь права приказывать ей, вот так. — Он подался вперед, протянул свою огромную тяжелую руку к лицу Роя и ткнул кулаком изо всей силы.
   Рой не смог уберечься, и я не могла ему помочь. Он был ослеплен и совершенно потерял равновесие, Он попятился, сделав несколько шагов назад, пока его ноги не подогнулись под ним, и он рухнул. Он потерял очки. Сигареты и почта, которые он держал, рассыпались, и когда я бросилась к нему, он, казалось, превратился в камень.
   — Рой! Тебе больно? Рой!
   Он не ответил, он не глядел на меня. Его глаза были устремлены на Элиота, который громко хохотал. В один момент вокруг нас собралась толпа в тридцать или сорок человек, глазеющих на происходящую сцену. Из толпы вышел огромный костлявый старина Люк Лукас в своей желто-коричневой ковбойской шляпе.
   — О'кей, маленькая леди, — сказал он мне и начал помогать Рою подняться. — Все в порядке, сынок, — сказал он. — Только успокойся, сынок…
   Рой даже не слышал Люка. Он освободился от протянутой руки Люка, подошел, почти на цыпочках, к Элиоту, сказал громким сердитым голосом:
   — Ты, проклятый, глупый дурак. — И тут же ударил его в живот левым кулаком, а когда Элиот опустил руки, нанес ему правым кулаком в челюсть удар такой силы, что мне показалось, будто голова Элиота оторвалась от щеи. Элиот вскинул руки, как будто он собирался повернуть руль, и грохнулся лицом вниз там, где стоял. Его ноги пару раз дернулись, и затем он затих.
   — Иисус Христос, — произнес кто-то с глубоким восхищением; и я поняла тогда, что акции «Магна интернэшнл эйрлайнз» поднялись на пятнадцать пунктов.
   Никто даже не двинулся. Затем, очень резко, Рой наклонился, перевернул Элиота и приподнял одно веко. Бог знает, что он там увидел, но спустя две или три секунды он встал, тяжело дыша, повернулся и пошел туда, где стояла я. Он сказал, словно обращался к какой-то тупой горничной:
   — Отведи мисс Стюарт в ее комнату и присмотри, чтобы она немедленно начала упаковывать свои чемоданы. В полночь отсюда вылетает самолет в Нью-Йорк, и я хочу, чтобы она попала на этот самолет.
   Он не стал ждать моего ответа: «Да, сэр» или «Нет, сэр». Он двинулся прочь. Люк протянул ему его роговые очки и спросил радостно:
   — Он не умер, сынок?
   И Рой ответил:
   — Нет, он не умер. — И пошел сквозь толпу к лифту, держа свое правое запястье, как будто он его растянул. Мистер Куртене и пара взволнованных швейцаров появились откуда-то и склонились над телом Элиота; я решила, что они позаботятся о нем и доставят его целым к генералу Вуззи Гуфу.
   Я обратилась к Донне:
   — Пошли?
   Она колебалась.
   Я сказала:
   — Ты хочешь на прощание поцеловать Элиота?
   Она вздрогнула:
   — Нет, не на публике.
   — Тогда давай пойдем.
   Казалось, она совершено протрезвела. Когда мы прошли через толпу, она сказала:
   — Как все возбудились на мгновение, правда?
   Я ответила:
   — Чертовское возбуждение, вот и все.
   Люди в толпе посторонились, чтобы пропустить нас. Она стояла, опустив голову, пока мы поднимались в лифте, постукивая носком своей туфли по толстому ковру.
   Джурди была в номере, когда мы вошли, и старалась закрыть огромный чемодан, битком набитый одеждой.
   — Ну, слава Богу, вы пришли, — сказала она, — хоть поможешь мне справиться с этим проклятым чемоданом. Я уже двадцать минут воюю с ним.
   Донна спросила:
   — Чей это чемодан?
   — Альмы, — ответила Джурди.
   Донна засмеялась:
   — Не говори мне, что ей тоже приказано убираться отсюда.
   Джурди посмотрела на меня. Я сказала:
   — Скажи ей.
   Джурди сказала:
   — Альма погибла в автомобильной катастрофе прошлой ночью.
   — О, нет! — закричала Донна.
   Она внезапно превратилась в старуху. Я сказала:
   — Ладно, Джурди, я стану коленями на него, а ты попытайся защелкнуть замки. Мы сделали это. Джурди сказала:
   — Ну и ну! Я наверняка заработала себе грыжу.
   Я поставила чемодан в угол, чтобы его было удобнее вынести. Донна стояла у своей кровати, не раздетая, повернувшись спиной к нам. Я сказала:
   — Ты хочешь, чтобы я расстегнула тебе «молнию»?
   — Спасибо. Я могу все сделать сама.
   Джурди смотрела на меня вопросительно. Я сказала:
   — Донну отправляют домой. — Потом я снова заплакала. — Джурди, это был самый прекрасный уик-энд в моей жизни, я клянусь тебе, это самый прекрасный уик-энд в моей жизни. Что произойдет в следующий момент — вот то, что я себя все время спрашиваю, что произойдет в следующий момент?
   Донна сказала:
   — Кэрол, будь хорошей девочкой и закрой рот.
   Я задрожала, как желе.
   — Ты слабоумная. Ты больная глупая рыжая дебилка. Ты знала, что ты пьяна. Ты знала, что ты была пьяной в стельку. Почему ты не осталась где-то, пока не протрезвишься?
   — Ради всего святого, душечка, не устраивай истерики.
   — Я могла убить тебя, — сказала я. — Ведь осталось всего четыре дня до выпуска. Почему же ты должна была все пустить коту под хвост?
   Джурди сказала:
   — Кэрол, сядь. Я приготовлю кофе.
   — Не хочу я никакого проклятого кофе.
   — Прекрати свои стенания, — сказала Донна. — Это ведь всего лишь работа. Существует множество других работ. Забудь об этом. — Она направилась к ванной и остановилась: — Джурди, это правда, что произошло с Альмой?
   — Да.
   — Как это случилось?
   Я сказала:
   — Я расскажу тебе, как это произошло. Она ушла с этим подонком, которого подобрала в отеле, и он повез ее на пляж и изнасиловал там. Затем он поехал назад со скоростью более ста миль в час, и вонючий автомобиль перевернулся. Вот как это произошло.
   Джурди сказала:
   — Откуда ты все это знаешь?
   — Я прошлой ночью была в госпитале, — ответила я. — Что ты хочешь еще знать? Бедная девочка. Они отрезали ей волосы, потому что у нее были раны на голове. Ее волосы!
   — О, черт, — сказала Донна.
   Джурди сказала:
   — Я не знала всего этого. Я думала, что это была просто автомобильная катастрофа.
   — Просто, — сказала я. — Не было ничего похожего на просто аварию. Это совсем не просто. Ты должна знать это.
   Донна вошла в ванную и заперла дверь, и я услышала как зашумел душ. Джурди сказала:
   — Кэрол, пойди присядь. Ты белая, как привидение. Позволь мне сделать тебе чашку кофе.
   — Я в порядке.
   — Ты совсем не в порядке. Что случилось с Донной? Я рассказала ей обо всем, как смогла,
   Когда я закончила, она сказала ледяным тоном:
   — Да. Я считала, что рано или поздно это произойдет.
   — Не говори так, Джурди. Это неправда.
   — Это правда, и ты это знаешь.
   — Джурди, если бы она продержалась еще несколько дней, если бы она закончила этот чертов курс, она стала бы другой. Джурди, когда ты действительно отправляешься в полет, ты должна жить в соответствии с твоими обязанностями. Она перестала бы поступать так, если бы она действительно стала летать, разве нет?
   — Душечка, теперь это уже не должно тебя волновать. Иди и присядь на минутку.
   — Нет, — сказала я и вышла из номера. Что-то еще было, что я могла сделать в этой ситуации. Я села в лифт самообслуживания и спустилась на двенадцатый этаж. Я постучала в дверь, и Рой крикнул откуда-то из глубины номера:
   — Открыто. Входите.
   Дверь была не заперта. Я вошла, но его не было в гостиной. Я его нашла в ванной. Он стоял, опустив правую руку в воду. Холодная вода бежала у него по запястью и пальцам.
   — Рой! У тебя повреждена рука?
   — Ничего серьезного.
   — Позволь мне посмотреть.
   — Не беспокойся. Бетти Шварц сейчас придет, она сделает все необходимое. — Он глянул на меня с легкой и ободряющей улыбкой.
   Мой Бог, что это был за уик-энд. Ничего, кроме несчастий. Я была близка к истерике. Но, прежде всего, я должна уладить это происшествие с Донной. Я сказала:
   — Дорогой, могу я поговорить с тобой одну минуту, пожалуйста?
   — Конечно. Только давай выйдем отсюда.
   — Он завернул кран с холодной водой и начал вытирать руку, хлопая по ней полотенцем, затем он вывел меня в гостиную. — Что у тебя на уме?
   Я дрожала.
   — Это относится к моей соседке по номеру, Донне Стюарт.
   Он сказал спокойно:
   — Что с ней?
   Он был замечательным мужчиной. Вот почему я его любила. Он выслушал доводы. Я сказала:
   — Дорогой, пожалуйста, я хотела бы, чтобы ты дал ей шанс.
   Его губы сжались.
   — Боюсь, уже слишком поздно.
   — Рой, это не может быть слишком поздно, она еще здесь, в отеле.
   — Извини меня. Я уже говорил с Арни Гаррисоном и миссис Монтгомери. Они подтвердили ее исключенье. Е зарезервировано место на ночной самолет.
   — Рой, послушай меня минутку, а?
   — Это бесполезно, Кэрол.
   — Пожалуйста, послушай!
   — Ладно. — Он присел на подлокотник одного из кресел, глядя на меня. Он был бледен; думаю, ему было больно. Но я должна попытаться объяснить ему все относительно Донны. Я должна спасти ее.
   — Рой, я знаю, она вела себя в вестибюле ужасно. Этот глупый Элиот Ивинг пригласил ее на ленч и вынудил выпить слишком много…
   — Вынудил ее? — спросил Рой.
   — Дорогой, это может случиться с каждым. Ты знаешь это.
   — Кэрол…
   — Подожди минутку, позволь мне закончить. Рой, это смешно, исключить ее за то, что она один раз оступилась. Ты должен признать, что она хорошо подготовлена по своей специальности. Она красива. Она выглядит в униформе ошеломительно. Даже мисс Уэбли сказала на днях, что она осчастливит множество пассажиров. И она одна из самых блестящих девушек в группе, она действительно знает свое дело. Разве не нужно все это принимать в расчет?
   — Нет, извини меня…
   — Только позволь мне объяснить. Существует объяснение ее поведения, Рой. Ты не можешь себе представить, какой была прошедшая неделя в классе. Мисс Уэбли загоняла нас так, что мы были готовы развалиться на части. У нас не было ни секунды отдыха. Ты понимаешь, что мы работали до двух, трех и даже четырех часов утра? И каждую ночь, Рой. Это было ужасно. В субботу в полдень мы были в совершенном отпаде. Дорогой, после такой недели ты не можешь обвинить девушку, если она чуть-чуть кутнула.
   — Я знаю все об этой последней неделе, — сказал он. — Я знаю все о напряжении. Оно примерно вдвое превышало обычное.
   — Ну вот видишь!
   Он сказал:
   — Было так, как мы запланировали.
   — Вы запланировали это?
   — Совершенно верно. Мы должны знать, как поведет себя каждая девушка в напряженной обстановке. Ты выдержала испытание. Твои другие соседки по номеру также выдержали. Все остальные девушки выдержали, Донна Стюарт не смогла. Вот почему мы отсылаем ее домой.
   — Но это нечестно! Это несправедливо! Отсылать ее домой только из-за одного проступка!
   — Одного? — Он остро посмотрел на меня. — Она была пьяной в прошлый уик-энд во время игры джей-элэй. Ее видели в баре и при других обстоятельствах. Мы дали ей возможность оправдаться за те случаи. Этот случай лишь один из множества. — Он встал н обнял меня. — Кэрол, я ошибался в ней, как и ты. Когда мы отсылаем девушку домой, это не приносит нам радости, но наша ответственность слишком велика. Мы не можем допускать таких случаев.
   — Она моя подруга, Рой.
   — Я знаю. Но это не меняет дела.
   Я уже плакала.
   — Я прошу у тебя только одну-единственную вещь, дорогой. Дай ей еще шанс.
   Он отпустил меня и отошел в полной ярости.
   — Кэрол, тебе следует оставить это на моей совести. Это моя работа. Что ты сейчас от меня ожидаешь? Позвонить Арни Гаррисону и сказать, что я изменил свое мнение? Что эта девушка сегодня после полудня не была пьяна? Что она не начинающая алкоголичка? Ты хочешь от меня этого?
   — Рой, если ты ей дашь еще один шанс, я обещаю тебе, я стану около нее с хлыстом, если будет необходимо.
   — Я не могу этого сделать.
   Я сказала:
   — Дорогой, прошлой ночью погибла Альма. Сегодня ты отсылаешь с позором одну из моих подруг домой. Это значительно больше, чем я могу перенести. Ради меня.
   — То, о чем ты просишь, невозможно.
   Слезы заливали мое лицо. Я сказала:
   — Ты знаешь, что ты сейчас делаешь, Рой? Она сейчас еще не алкоголичка. Но если ты отошлешь ее, она станет ею, в этом можно не сомневаться. Дорогой, мы де можем позволить, чтобы это случилось.
   — Моя ответственность не распространяется так далеко.
   — Нет? Ну, позволь мне сказать тебе еще кое-что. Это маленькое заявление подведет итог. У тебя нет сердца, Рой, в твоих жилах нет человеческой крови, ты совсем не способен мыслить и чувствовать, как нормальное человеческое существо. Для тебя не имеет значения то, что ты губишь Донну Стюарт. Ты знаешь, что ты такое? Ты всего лишь простой механический предохранитель «Магны интернэшнл эйрлайнз». Боже мой, они должны каждую ночь отвозить тебя в ангар, покрывать тебя непромокаемым брезентом, чтобы ты не покрылся пылью.
   — Кэрол, тебе лучше уйти и лечь.
   — Ты думаешь, я в истерике?
   — Да, у тебя было тяжелое время.
   — Ты ошибаешься. Я не истеричка. Ты уверен, что у меня было плохое время. Рой, я больше не люблю тебя и не захочу видеть тебя до конца своей жизни.
   Он попытался меня обнять, но я с яростью вырвалась и убежала.
   Я сделала несколько попыток помочь Донне с упаковкой, но в какой-то момент она потеряла терпение и сказала:
   — Послушай, золотко, пойди и сядь где-нибудь, перестань болтаться все время у меня под ногами.
   Джурди была великолепна. Она и Донна в нормальных обстоятельствах не слишком заботились друг о друге, но в этот судный час они работали в одной упряжке. Возможно, в этом проявился ее прежний опыт или, возможно, это было заложено в ее натуре; Джурди была сильной, как лошадь, и сказочно ловкой. У нее была сноровка превосходно складывать вещи, может, это и звучит не так уж значительно, но, без сомнения, является одной из наиболее важных достоинств женщины. Она могла сложить буквально любую вещь так, что она точно входила в чемодан — юбки, платья, даже жакетки. Дай мне упаковать жакет, и когда его распакуют, то он сгодится разве лишь для Армии спасения. Я стала испытывать большое уважение к Люку Лукасу. Это действительно было удивительно, что он мог оценить женщину как мог оценить корову, в одну минуту. Он, конечно, не допустил ошибки, выбрав Мэри Рут Джурдженс. Он получил сокровище. Ей-Богу, держу пари, она могла сложить для него даже одного из его призовых быков, в любое время, когда ему понадобится куда-нибудь поехать и он захочет путешествовать налегке с одним чемоданом. Я подумала, что «Магна» сможет сэкономить для себя миллион долларов в год, наняв одного лишь Люка для оценки и обработки своих стюардесс. Им не нужны будут мистер Гаррисон и механический психиатр, да и все остальные. Все, в чем они нуждаются, так это в этой старой птице.
   Боже, я чувствовала себя гнусно. Стоило мне глянуть на кровать Альмы, я начинала плакать; стоило мне взглянуть себе под ноги, как я вспоминала, что внизу был Рой Дьюер, и снова начинала плакать. Я не знала, сколько еще напастей может свалиться на меня в жизни. Джурди сделала мне кофе, действительно крепкий, но он не помог; она сделала мне гамбургер, и он мне не только не помог, а вызвал у меня тошноту, и наконец я поняла, что складывала несчастье к несчастью, и отправилась в комнату Джурди, закрыла дверь, рухнула на кровать, на которой обычно спала Аннетт, и отключилась.
   Я не знаю, как долго я была там, когда дверь открылась и вошли доктор Элизабет Шварц с мисс Уэбли. Я видела их достаточно смутно, но узнала их и удивилась, чего это они пришли. Было не самое лучшее время для дружеского визита.
   — Хелло, Кэрол, — сказала доктор Шварц. Она несла черный кожаный чемоданчик, обычный докторский чемоданчик, но выглядела вместе с тем весьма мило и женственно.
   — Хелло, доктор Шварц.
   — Привет, — сказала мисс Уэбли. И я ответила:
   — Привет.
   Доктор Шварц села на кровать Аннетт рядом со мной и с сочувствующей улыбкой посмотрела на меня.
   — Как ты себя чувствуешь, Кэрол?
   — О, прекрасно. Совсем прекрасно.
   — Это хорошо. Я пришла прямо от доктора Дьюера. Он решил, что мне стоит заглянуть к тебе.
   — Как его рука?
   — Ничего серьезного. Сломана лишь пара косточек. Я послала его в госпиталь сделать рентген. Мужчины глупые, правда? Они, видимо, не понимают, что человеческая рука — это очень хрупкий инструмент и не приспособлен для борьбы. Через пару недель он будет в порядке.
   Я начала снова плакать.
   Доктор Шварц сказала:
   — Мое дорогое дитя, для тебя было тяжелое время, ты полностью истощена, и так не может продолжаться. Я хочу дать тебе успокоительное, чтобы снять напряжение, и мне хотелось, чтобы ты по-настоящему поспала всю ночь…
   — Но мне не требуется успокоительное.
   Мисс Уэбли присоединилась:
   — Пожалуйста, Кэрол. Послушай доктора Шварц. — Она смотрела на меня и тоже плакала. Господи, весь этот сумасшедший мир, казалось, плакал.
   Доктор Шварц сказала:
   — Пег, принеси мне, пожалуйста, стакан воды.
   Мисс Уэбли отошла. Я сказала:
   — Доктор Шварц, ну почему происходят подобные вещи?
   — Я не знаю, Кэрол. Мне хотелось это знать. Это случается, однако, с каждым. Такое случилось и со мной, если это может служить утешением.
   Мисс Уэбли возвратилась со стаканом воды. Доктор Шварц дала мне две зеленые таблетки, и когда я глотала их, то чувствовала себя, как Сократ, принявший яд. Я знала, доктор Шварц поступила правильно, знала, она сделала это, чтобы избавить меня от страдания; а я, честно говоря, не ожидала, что когда-нибудь проснусь.
   Я проспала почти пятнадцать часов, все еще на постели Аннетт. Я даже не сразу сообразила, кто я такая, когда открыла глаза. Ничего определенного, кроме того, что я существо женского пола ростом в пять футов семь дюймов, не могла сказать. Постепенно, однако, стала приходить в себя, но только когда поднялась и встала с постели, до меня дошло, что доктор Шварц, вероятно, сделала — она отключила мой мозг, чтобы дать ему отдых или чтобы подпитать его новой силой: моя голова была легкой, как перышко. Довольно странное чувство: моя голова стремилась плавать сама по себе.
   На выдвижном ящике рядом с кроватью Аннетт лежали две записки.
 
   «Дорогая Кэрол, доктор Шварц сказала, чтобы ты не приходила в класс, если не будешь чувствовать себя лучше. Мисс Уэбли сказала то же самое. Не спеши. Увидимся позже.
   Мэри Рут (Джурди)».
 
   Вторая записка была от Донны:
 
   «Пока, милочка. Желаю успеха.
   Д.С.».
 
   Я знала, что не смогу сегодня пойти в класс на занятия. Не говоря уж об остальном, это обеспокоило бы других девушек. К тому же когда я глянула на свои часы, то увидела, что уже одиннадцать тридцать — половина дня прошла. Так что я надела свой старый черный купальник, халат, сандалии, спустилась в лифте самообслуживания и зашлепала к бассейну. Свежий воздух, вот что мне было нужно. Не солнце. Солнце, пожалуй, было лишним. Я растянулась на шезлонге под большим солнечным зонтом, выложив сигареты, спички и кошелек с мелочью, завернутые в шелковый шарфик, на стол рядом со мной; я лежала с закрытыми глазами, вроде и не спала, но и не бодрствовала, позволяя миру пролетать мимо меня. Я чувствовала, как если бы оказалась в западне у самого водостока бассейна, в той точке, где вода в неистовстве образует завихрение по часовой стрелке; и то и дело меня относило в Австралию, где вода вращается против часовой стрелки. Ей-Богу, в эти снотворные пилюли, должно быть, заложили динамит.
   Постепенно я начала осознавать, что кто-то обращается ко мне, и когда открыла глаза и тщательно присмотрелась, я увидела, что это был мой старый и верный друг Н. Б. Дорогой старина Нат Брангуин своей собственной персоной, одетый в серый костюм с желтым галстуком-«бабочкой», как изящная, опрятная и хорошо ухоженная ценная канарейка.
   — Ну, привет, — сказала я и чуть сонно улыбнулась ему.
   — Фу ты, я разбудил вас.
   — Я не спала, — пояснила я. — Вздремывала. — Прекрасное слово. Я снова постаралась его воспроизвести: — Вздремывала, вот и все. А как ваши дела?
   — Прекрасно. Прекрасно. — Он источал свет на меня и в то же самое время казался беспокойным.
   — Садитесь, мистер Брангуин, — сказала я: — Не стоит стоять под этим горячим солнцем. Садитесь. Дайте передышку вашим ногам.
   — Но вы собираетесь поспать, — ответил он.
   — Нет, мистер Брангуин. Прошлой ночью доктор дала мне пару снотворных таблеток, и эффект их до сих пор не ослаб. Простите за неучтивость. Садитесь.
   Он сел.
   Я вдруг ощутила неприятный вкус во рту. Напоминало не опорожненную пепельницу.
   — Ну, и жажда меня одолела, — сказала я и начала искать воду. Я могла ее видеть лишь в бассейне и могла ее видеть в океане, но не могла добраться до нее.
   — Не двигайтесь. Оставайтесь здесь, мисс Томпсон, — проговорил Н. Б. и исчез, подобно канарейке в розовом кусте; и когда снова объявился, он нес большой стеклянный кувшин, наполненный кубиками льда и прозрачными плавающими дольками лимона, и большой прозрачный резной стакан для хайбола. Он наполнил стакан и протянул его мне. Взяв его, я спросила:
   — Мистер Брангуин, в этом нет алкоголя, не так ли? У меня настоящая жажда, думаю, что я была смертельно обезвожена, но я не хочу совсем ничего спиртного.
   Он сказал:
   — Мисс Томпсон, я гарантирую, в этом кувшине нет ни капли алкоголя. Это чистый лимонный сок. Это то, что вам следует пить в таком состоянии.
   — Пожалуйста, садитесь, мистер Брангуин.
   Он сел и сказал:
   — Дайте мне сказать. Перестаньте называть меня мистер Брангуин. Нат. Или Н. Б.
   — О'кей. Я больше не мисс Томпсон. О'кей. Я Кэрол.
   — Это великолепно. Пейте лимонад, Кэрол.
   Я жадно проглотила половину содержимого стакана. Затем глубоко вздохнула и одним духом допила все остальное. Со вздохом поставила стакан на стол, он наполнил его снова. Я сказала:
   — Здорово, вкусная штука. Теперь мне нужна сигарета. — Я поискала вокруг свою собственную, но он на миллион световых лет опередил меня.
   Под моим носом оказался «Тарейтон» и пламя его позолоченной зажигалки.
   Какое-то время я курила, затем сказала:
   — Н. Б., я пришла относительно вас к очень важному заключению. Очень важному. Не возражаете, если я скажу вам?
   — Не возражаю, — ответил он. Но вообще-то возражал. Он нервно улыбнулся.
   — По-моему, — начала я, — по-моему, ты чертовски приятный парень.
   — Ну, спасибо, Кэрол. — Это ему здорово понравилось, и он сразу же перестал нервничать.
   — Н. Б., скажи мне теперь по честному, — предложила я. — Это как-то беспокоит меня. Правда, что ты пресловутый игрок?
   Он засмеялся:
   — Ты хочешь получить ответ?
   — Если ты не собираешься ответить мне, Н, Б., не насилуй меня. Если захочешь ответить на этот грубый вопрос, ответишь на него.
   — Хорошо, Кэрол, я занимаюсь множеством вещей. Владею настоящим имением. Располагаю долей в автомобильной компании. У меня вложения в трех ресторанах, а также в паре ночных клубов. И так далее. И к тому же мне нравится заниматься спекуляцией. Некоторые парни спекулируют акциями, я спекулирую тем, что меня интересует. Разницы нет. Это все одно и то же. Только мой вид спекуляции называется игрой в азартные игры. Понятно?
   — Н. Б., я не только понимаю это. Это как раз то, о чем я думала. Точно. Спекулировать — это точное слово.
   — О'кей?
   — Конечно, это хорошо. И я восхищаюсь тобой из-за этого, Н. Б. Свободная страна. Ты хочешь спекулировать по-своему, давай спекулируй. И никому не позволено остановить тебя.
   — Уж не думаешь ли ты, что я вроде бы вне закона?
   — Нет, сэр. Только не я, Н. Б.
   — Хорошо, это великолепно. Это уже шаг вперед.
   — Н. Б., скажи мне кое-что еще. Не возражаешь, если я коснусь личного?
   — Сначала спроси. А потом мы увидим, возражаю ли я.
   — О'кей, Тогда поехали. Правда, что ты должен федеральному правительству сто пятьдесят тысяч долларов подоходного налога?
   Он открыл рот и рассмеялся:
   — Где ты подхватила такую чушь?
   — Просто слышала, Н. Б. Ты знаешь, как эти вещи быстро распространяются.
   — Все в порядке. Я скажу тебе. Эти сто пятьдесят тысяч — чистейший вымысел. Каждую неделю эта цифра удваивается. Я не возражаю. Пусть все идет своим путем, Кэрол. Это общественные отношения, понимаешь?
   — О, конечно. Все это общественные отношения наших дней.
   — Ты согласна? Это не приносит мне никакого вреда. Любой думает: Н. Б. должен сто пятьдесят тысяч долларов, он, вероятно, важный парень. А почему бы и нет? В действительности я должен, может быть, сорок тысяч долларов. Во всем этом много тумана. Но уличить меня не могут ни в чем. Мои адвокаты спорят со сборщиками налогов, каждый тянет в свою сторону, и в конце концов я, может быть, договорюсь о двадцати пяти. О'кей?
   — О'кей.
   Я выпила еще лимонада, и вновь он наполнил мой стакан.
   — Чувствуешь себя лучше? — спросил он.
   — Много лучше, спасибо тебе.
   Я лежала, глядя на него. Это была правда: он так точно и четко соответствовал своему описанию — приятный парень. И из всех кого я встречала и кому доверяла, практически с младенчества, он не причинил мне никакого вреда. Все время с момента, когда он предложил мне сигарету в самолете, до того момента, когда он снова наполнил мой стакан лимонадом, он оставался милым и добрым, задумчивым и скромным. Когда я отказывалась от его щедрости — и в случае с машиной, и в случае, когда он предлагал встретиться, — он вел себя с приятным спокойным достоинством. Он не навязывался. Когда видел, что одна из моих подруг оказалась на краю пропасти, он пришел и предупредил меня об этом. По крайней мере, он был человечен.