надеждой. Ах! только призрачную жизнь могло дать милой Гамахее даже самое
глубокое магическое искусство, поскольку действенный талисман был у нас
похищен! Вы один убил ее, вы один можете вдохнуть в нее жизнь, когда
карбункул воспылает в вашей груди!
-- Ну а можете ли вы, -- перебил снова Перегринус укротителя блох, --
ну а можете ли вы объяснить мне, что это за событие, которое должно
пробудить силу талисмана, господин Левенгук?
Укротитель блох вытаращил глаза на Перегринуса и имел вид человека,
неожиданно очутившегося в большом затруднении и не знающего, что сказать.
Мысли его гласили: "Что за черт, как же это случилось, что я сказал горазд!
больше, чем, собственно, хотел сказать? Хоть бы я промолчал о талисмане,
который этот блаженный дурак носит себе и который может дать ему такую
власть над нами, что мы все должны будем заплясать под его дудку! И теперь
ему должен рассказать о событии, от которого зависит пробуждение силы его
талисмана! Как же быть? Признаться, что я сам того не знаю, что все мое
искусство бессильно развязать узел, в который заплетаются все линии, и даже,
когда Я рассматриваю этот главный звездный знак гороскопа, у меня становится
совсем скверно на душе и моя почтенная голов! мне самому представляется в
виде подставки для чепца, сделанной из пестро размалеванного картона? Нет,
не унижу себя таким признанием, которое даст ему лишнее оружие против меня.
Лучше навру-ка я этому болвану, воображающему себя невесть каким умником,
что-нибудь такое, чтобы его мороз подрал по коже и у него пропала бы всякая
охота к дальнейшим расспросам".
-- Обожаемый мой, -- вновь заговорил укротитель блох, приняв
озабоченный вид, -- обожаемый мой господин Тис, не требуйте от меня, чтобы я
рассказал вам об этом событии. Вы знаете, что хотя гороскоп и открывает нам
ясно и подробно многие грядущие обстоятельства жизни, но каков будет исход
грозящей опасности, пребывает от нас в полном мраке, и тут возможны и
допустимы лишь некоторые гадательные и смутные указания. Такова воля вечной
премудрости. Я слишком вас люблю, дражайший господин Тис, как превосходного
и сердечного человека, чтобы тревожить и пугать вас прежде времени; в
противном случае я сказал бы вам по крайней мере, что событие, которое
должно даровать вам сознание вашего могущества, в то же самое мгновение
может разрушить ваш теперешний образ, причем это будет сопровождаться
ужаснейшими муками ада. Но нет! Я умолчу и об этом, и больше ни слова о
гороскопе. Только, прошу вас, не тревожьтесь, дражайший господин Тис, хотя
дело и обстоит очень плохо и я, по всем моим научным данным, едва ли могу
предсказать хороший исход вашему приключению. Быть может, все-таки и спасет
вас от грозной опасности какое-нибудь совершенно непредвиденное сочетание
светил, которое пока еще лежит вне круга наших наблюдений.
Перегринус дивился бесстыдному вероломству Левенгука, но в то же время
все обстоятельства дела, положение, в котором находился перед ним, сам того
не подозревая, Левенгук, показались ему столь необычайными, столь забавными,
что он не мог удержаться и разразился звонким смехом.
-- Ну, чему вы смеетесь, -- спросил, несколько оторопев, укротитель
блох, -- ну, чему вы смеетесь, достойнейший мой господин Тис?
-- Вы поступаете, -- отвечал Перегринус, все еще продолжая смеяться, --
вы поступаете очень умно, господин Левенгук, что, щадя меня, умалчиваете о
грозном событии. Ибо, помимо того что вы слишком расположены ко мне, чтобы
пугать и тревожить меня, у вас есть на то и другая важная причина, а именно
-- что вы сами ровнехонько ничего не знаете об этом событии. Тщетны были все
ваши старания Развязать запутанный узел; со всей вашей астрологией тут
Далеко не уйдешь; и не упади вам на нос, лишившись чувств, мастер-блоха, со
всем вашим искусством дело бы обстою куда как плохо!
Ярость запылала на лице Левенгука, он сжал кулаки, заскрежетал зубами и
так задрожал и зашатался, что неминуемо упал бы со стула, если бы Перегринус
не ухватил его за руку так крепко, как ухватил за горло Георг Пепуш
несчастного хозяина погребка. Но хозяину удалось спастись посредством
ловкого прыжка в сторону. Вслед за тем Пепуш вылетел в дверь и вошел в
комнату Левенгука как раз в то самое мгновение, как Перегринус крепко прижал
его к стулу и он мог только яростно бормотать сквозь зубы: "Проклятый
Сваммердам, верно, это твои проделки!"
Как только Перегринус увидал своего приятеля Пепуша, он выпустил
укротителя блох, пошел приятелю навстречу и озабоченно спросил, миновало ли
то ужасное настроение, которое овладело им с такой губительной силой.
Пепуш, казалось, был тронут почти до слез, он уверял, что в жизнь свою
не наделал стольких бессмысленных глупостей, как сегодня, причем главной
глупостью он считает, что, пустив себе в лесу пулю в лоб, он в каком-то
кабаке -- сам не знает, было ли то у Процлера, в "Лебеде", в Вейденгофе или
еще где-нибудь, -- наболтал добрым людям невесть что, а хозяина хотел
злодейски задушить всего лишь за то, что из отрывочных речей его он вывел
намек на самое счастливейшее событие, какое могло только быть для него (для
Пепуша). Теперь все его злоключения должны скоро достигнуть высшей точки,
ибо слишком невероятно, чтобы добрые граждане не сочли все его речи, все его
поведение за сильнейший припадок умопомешательства, и он должен теперь
бояться, как бы не пришлось ему, вместо того чтобы насладиться плодами
самого радостного для него события, попасть в сумасшедший дом. Пепуш
намекнул затем на то, что хозяин кабачка рассказал о поведении и о речах
Перегринуса, и, покраснев и потупив глаза, спросил, возможны ли, мыслимы ли
в нынешние времена, когда с лица земли исчез всякий героизм, такая жертва,
такое отречение в пользу несчастного друга, каким он даже не смеет верить.
Перегринус не мог сдержать свою радость, выслушав речь своего друга; он
с жаром стал уверять, что со своей стороны далек от всякой мысли причинить
хотя бы малейшее огорчение своему испытанному другу, что торжественно
отрекается от всяких притязаний на руку и сердце прекрасной Дертье
Эльвердинк и охотно отказывается от райского блаженства, хотя оно и
улыбалось уже ему ярким и обольстительным сиянием.
-- И тебя, -- воскликнул Пепуш, падая на грудь своего друга, -- и тебя
хотел я умертвить и, так как я усомнился в тебе, застрелил самого себя! О,
какое безумие, какое заблуждение расстроенной души!
-- Помилуй, -- перебил Перегринус приятеля, -- помилуй, Георг,
опомнись. Ты говоришь, что застрелился, а стоишь передо мной жив и здоров!
Как же все это согласуется?
-- Ты прав, -- отвечал Пепуш, -- казалось бы, в самом деле, я не мог бы
так, как сию минуту, разумно говорить с тобой, если бы я действительно
пустил себе пулю в лоб. Да и люди утверждают, что мои пистолеты вовсе не
были каким-нибудь серьезным смертоубийственным оружием, и даже сделаны-то
они не из железа, а из дерева, просто игрушки, так что, быть может, весь
поединок и самоубийство были не чем иным, как веселой иронией. Уж не
поменялись ли мы с тобой ролями и не начинаю ли я мистифицировать самого
себя и вести себя как глупый ребенок как раз в ту минуту, когда ты
переходишь из твоего детского сказочного мира в действительную живую жизнь?
Но как бы то ни было, мне необходимо убедиться в твоем благородстве и в моем
счастии, и тогда рассеются все туманы, что затемняют мне зрение или, быть
может, обманывают меня, как призрачные образы фата-морганы. Идем, дорогой
Перегринус, веди меня к прекрасной Дертье Эльвердинк, и пусть я из твоих рук
получу мою милую невесту.
Пепуш схватил друга под руку и хотел уже выйти вместе с ним, но
неожиданно все это оказалось лишним: дверь отворилась, и в комнату впорхнула
прелестная, как ангелок, Дертье Эльвердинк, а за ней старый господин
Сваммер.
Левенгук, стоявший до сих пор безвольно и неподвижно, бросая только по
временам яростные взгляды то на Пепуша, то на Перегринуса, казалось, был
поражен точно электрическим ударом при виде старого Сваммердама. Он протянул
ему навстречу сжатые кулаки и закричал разъяренным голосом:
-- А! ты пришел издеваться надо мной, старый обманщик? Но это тебе не
удастся, негодяй. Защищайся, пробил твой последний час!
Сваммердам отпрянул на несколько шагов назад и, так как Левенгук уже
вооружился против него зрительной трубой, вытащил для защиты такое же
оружие. Казалось, поединок, завязавшийся в доме господина Перегринуса Тиса,
готов был опять возобновиться.
Георг Пепуш бросился между сражающимися и, ловко отбив левой рукой
убийственный взгляд Левенгука, который мог бы сбить с ног противника, в то
же время правой рукой
схватил оружие, с которым Сваммердам так же молниеносно уже стал в
позицию, и наклонил его вниз, так чтобы тот не мог поранить Левенгука.
Затем Пепуш громко заявил, что не допустит никакого спора и никакой
битвы между Левенгуком и Сваммердамом, пока не узнает истинной причины их
ссоры. Перегринус нашел поступок своего друга столь разумным, что без всяких
колебаний выступил также посредником между противниками и поддержал
требование Пепуша.
Оба, и Левенгук и Сваммердам, были принуждены уступить друзьям.
Сваммердам после того стал уверять, что пришел он вовсе не с враждебными
намерениями, а лишь с тем, чтобы войти с Левенгуком в полюбовную сделку
относительно Дертье Эльвердинк и тем положить конец распре, которая слишком
долго разъединяла два созданных друг для друга начала, которые только
совокупными силами могут исчерпать глубочайший кладезь премудрости. Сказав
это, он с улыбкой взглянул на господина Перегринуса Тиса и добавил, что, как
он смеет надеяться, Перегринус выступит в этом деле посредником, ибо Дертье,
так сказать, сама укрылась в его объятиях.
Левенгук уверял, напротив, что хотя, конечно, обладание Дертье и
является яблоком раздора, но он открыл меж тем еще новые козни своего
недостойного коллеги. Мало того что он отпирается, будто не владеет неким
микроскопом, который получил в возмещение за отказ от своих несправедливых
притязаний на обладание Дертье, нет, он еще передал упомянутый микроскоп
другому, Дабы еще больше досаждать и мучить его, Левенгука. Сваммердам,
напротив, клялся и божился, что никогда не получал этого микроскопа и имеет
большие основания полагать, что Левенгук злонамеренным образом утаил его у
себя.
-- Глупцы, -- прошептал мастер-блоха на ухо Перегринусу, -- глупцы, они
говорят о микроскопе, что находится в вашем глазу. Вы знаете, что я
присутствовал при составлении мирного трактата, который был заключен
Сваммердамом и Левенгуком относительно обладания принцессой Га-махеей. И
вот, когда Сваммердам хотел вставить в зрачок левого глаза микроскопическое
стекло, которое он действительно получил от Левенгука, я тут же и подцепил
его, потому что оно по праву принадлежало мне, а не Левенгуку. Скажите же им
прямо, господин Перегринус, что это сокровище у вас.
Перегринус тотчас же, не колеблясь, объявил, что он обладает
микроскопическим стеклом, которое Сваммердам от Левенгука должен был
получить, но не получил; тем самым полюбовная сделка между Левенгуком и
Сваммердамом не может пока считаться состоявшейся и ни один из них в
настоящее время не имеет безусловного права называться приемным отцом Дертье
Эльвердинк.
После долгих препирательств оба противника сошлись на том, что господин
Перегринус Тис, избрав себе в супруги Дертье Эльвердинк, которая так нежно
его любит, должен сам решить через семь месяцев, кто из обоих микроскопистов
угоден ему в качестве приемного отца Дертье и его тестя.
Но как ни прелестна, как ни очаровательна была Дертье Эльвердинк в
своем изящнейшем наряде, который, казалось, шили амурчики, какие бы нежные,
томные взгляды любви ни бросала она господину Перегринусу Тису, Перегринус
не забыл о своем друге и остался верен данному слову, вновь заявив, что он
отказывается от руки Дертье.
Микроскописты были немало смущены, когда Перегринус указал на Георга
Пепуша как на достойнейшего жениха Дертье, имеющего более всего прав на ее
руку, и заметил, что пока еще он во всяком случае не может насиловать ее
волю.
Слезы хлынули потоком из глаз Дертье Эльвердинк, и, зашатавшись, она
упала почти без чувств в объятия Перегринуса.
-- Неблагодарный, -- простонала она, -- ты разбиваешь мое сердце,
отталкивая меня от себя! Но ты хочешь этого! -- прими еще один прощальный
поцелуй и дай мне умереть!
Перегринус склонился над ней, но чуть только уста его прикоснулись к
устам малютки, она так сильно укусила его в губы, что брызнула кровь.
-- Невежа, -- весело воскликнула она вслед за тем, -- вот как тебя
следовало наказать! Образумься, будь умником и возьми меня, как бы тот ни
вопил.
Меж тем оба микроскописта, бог знает из-за чего, опять затеяли
ожесточенный спор. Георг же Пепуш в полном отчаянии бросился к ногам
прекрасной Дертье и восклицал голосом, достаточно жалобным для осипшей
глотки несчастного любовника:
-- Гамахея! Так пламя в груди твоей потухло, так ты уже забыла чудесное
былое в Фамагусте, забыла дивные дни в Берлине, забыла...
Ты болван, -- смеясь, перебила несчастного малютка, -- болван ты,
Георг, с твоей Гамахеей, с твоим чертополохом Цехеритом, со всем твоим
безумным вздором, который, верно, тебе когда-нибудь приснился. Я была и
прежде расположена к тебе, мой друг, расположена и до сих пор, и выйду за
тебя, несмотря на то что тот, высокий, мне гораздо больше нравится, но
только под одним условием, если ты мне свято обещаешь, даже торжественно
поклянешься, что употребишь все силы...
Малютка прошептала что-то Пепушу совсем тихо на ухо Перегринусу
послышалось, однако, что речь шла о мастере-блохе.
Тем временем спор между обоими микроскопистами разгорался все пуще и
пуще, они снова схватились за оружие, и Перегринус уже принялся укрощать
разгоряченных противников, как состав общества опять увеличился.
Дверь распахнулась, и с отвратительными криками и визгами в комнату
ворвались bel esprit -- monsieur Legende и брадобрей Пиявка. С дикими,
ужасными телодвижениями бросились они на малютку, и брадобрей уже ухватил ее
за плечо, как Пепуш со всех сил оттолкнул прочь гадкого врага, затем как бы
обвился вокруг него всем своим гибким телом и сжал с такой силой, что он с
пронзительным ревом, заострившись, весь вытянулся вверх.
Покуда все это происходило с брадобреем, оба микро-скописта в виду
врага мгновенно помирились друг с другом и общими силами весьма успешно
повели борьбу против bel esprit. Ничуть не помогло балетмейстеру, что,
будучи избит внизу до синяков, он поднялся к потолку комнаты; ибо оба,
Левенгук и Сваммердам, схвативши каждый по короткой и толстой дубинке,
всякий раз, как bel esprit хотел опуститься, гнали его снова вверх ловкими и
меткими ударами по той части тела, которая лучше всего их переносит. То было
нечто вроде забавнейшей игры в воздушный шар, в которой bel esprit принужден
был взять на себя самую утомительную и притом неблагодарную роль, именно
роль воздушного шара.
Война с демоническими пришельцами, казалось, нагнала на малютку большой
страх; она крепко прижалась к Перегринусу и умоляла увести ее из этой
опасной свалки. Перегринус не видел причины ей в этом отказать, тем более
что его помощь на поле сражения, как он должен был убедиться, была не нужна;
он отвел поэтому малютку к ней домой, то есть в комнату своего жильца.
Достаточно сказать, что малютка, как только очутилась наедине с
Перегринусом, снова пустила в ход все приемы самого тонкого кокетства, чтобы
завлечь его в свои сети. Он твердо помнил, что все это одно притворство,
имеющее целью поработить его протеже -- мастера-блоху, и все же он до такой
степени растерялся, что не подумал вовремя о микроскопическом стекле, а оно
послужило бы ему хорошим противоядием.
Мастер-блоха снова очутился в опасности, но и на этот паз он был спасен
господином Сваммером, который вошел в комнату вместе с Пепушем. Господин
Сваммер имел чрезвычайно довольный вид, тогда как в глазах Пепуша пылали
бешенство и ревность.
Перегринус вышел из комнаты... С глубокой горечью в растерзанном
сердце, не видя и не слыша ничего вокруг себя, мрачный побрел он по улицам
Франкфурта до городских ворот, оставил их за собою и шел все вперед, пока не
добрался наконец до того очаровательного местечка, где произошла странная
встреча его с приятелем Пепушем.
Тут он вновь призадумался над своей странной судьбой, еще
обворожительнее, еще привлекательнее, чем когда-либо, представился ему образ
малютки, быстрее потекла кровь по его жилам, чаще забился пульс, грудь
готова была разорваться от страстного томления. Со всей болезненностью он
почувствовал всю тяжесть жертвы, которую он принес и с которой, ему
казалось, погибло все счастие его жизни.
Наступила ночь, когда он вернулся в город. Сам того не замечая, а может
быть, из бессознательной боязни вернуться к себе домой, забрел он в какие-то
боковые переулки и наконец попал на Кальбахскую улицу. Человек с котомкой за
плечами спросил его, не здесь ли живет переплетчик Лэммер-хирт. Перегринус
поднял глаза и увидел, что он в самом деле стоит перед высоким узким домом,
в котором жил переплетчик Лэммерхирт; высоко вверху, в окнах трудолюбивого
ремесленника, работавшего всю ночь напролет, светился веселый огонек.
Человеку с котомкой отперли дверь, и он вошел в дом.
Перегринус вдруг вспомнил с угрызениями совести, что в суматохе
последнего времени забыл заплатить переплетчику Лэммерхирту за разные
работы, выполненные им для него; он решил на следующее же утро снести ему
свой долг.
Злые козни объединившихся микроскопистов и непрекращающаяся их
глупость. -- Новые испытания господина Перегринуса Тиса и новые опасности,
грозящие мастеру-блохе. -- Розочка Лэммерхирт. -- Вещий сон и конец сказки.
Хотя никаких положительных сведений об исходе побоища в комнате
Левенгука и не имеется, но остается только яредположить, что оба
микроскописта с помощью юного Георга Пепуша одержали полную победу над
зловредными пришельцами. Иначе старый Сваммер не возвратился бы домой в
таком приятном и довольном настроении. С тою же веселой и приветливой
улыбкой вошел Сваммер, или, вернее, господин Иоганн Сваммердам, на следующее
утро в комнату господина Перегринуса, который лежал еще в постели и занят
был глубокомысленным разговором со своим протеже, мастером-блохой.
Чуть только Перегринус завидел господина Сваммердама, как тотчас же
велел вставить себе в зрачок микроскопическое стекло.
После долгих и весьма скучных извинений за раннее свое посещение
Сваммердам уселся в конце концов у самой кровати Перегринуса. Старик ни за
что не хотел допустить, чтобы Перегринус ради него встал и надел шлафрок.
В самых причудливых выражениях он стал благодарить Перегринуса за
великие одолжения, которые тот ему оказал, не только сдав ему квартиру в
своем доме, но и позволив ему вселить к себе молоденькое и часто слишком
бойкое и беспокойное женское существо. Далее он должен принять уже за самое
большое одолжение то, что Перегринус, не без жертв со своей стороны,
содействовал примирению его (Сваммердама) со старым другом и коллегой
Антоном ван Левенгуком. По рассказу Сваммердама, их сердца почувствовали
вдруг влечение друг к другу в то самое мгновение, как на них напали bel
esprit и брадобрей и им пришлось спасать прекрасную Дертье Эльвердинк от
этих злых негодяев. Вскоре затем воспоследовало и полное формальное
примирение между ним и его другом.
Левенгук, точно так же как и Сваммердам, признал благодетельное
воздействие на них Перегринуса, и первым делом, за которое они принялись по
восстановлении их дружеского союза, было их совместное рассмотрение и
посильное истолкование странного и диковинного гороскопа господина
Перегринуса Тиса.
-- Что не удалось, -- говорил господин Иоганн Сваммердам, -- что не
удалось моему другу Антону ван Левенгуку одному, того достигли мы общими
силами; таким образом, это был второй опыт, проделанный нами, несмотря на
все препятствия, с блестящим успехом.
-- Глупый близорукий дурак, -- прошептал мастер-блоха, сидевший на
подушке у самого уха Перегринуса, -- он все полагает, что принцесса Гамахея
была оживлена им. Подумаешь, хороша жизнь, на которую обречена бедняжка
из-за неловкости близоруких микроскопистов!
-- Добрейший мой, -- продолжал Сваммердам, не слыхавший слов
мастера-блохи, потому что как раз в ту минуту довольно сильно чихнул, --
добрейший и превосходнейший мой господин Перегринус Тис, вы -- совершенно
исключительный избранник мирового духа, вы -- баловень природы; ибо вы
обладаете удивительнейшим, могущественнейшим талисманом, или -- выражаясь
более точным научным языком -- прелестнейшим Тсильменая, или Тильземот,
который некогда, напоенный небесной росой, вышел из лона земли. К чести
моего искусства скажу: я, а не Левенгук, открыл, что этот счастливый
Тсильменая происходит от короля Накрао, властвовавшего в Египте задолго до
потопа. Но сила талисмана не пробудится до того времени, пока не наступит
определенное сочетание светил, средоточие коих находится в вашей досточтимой
особе. С вами самими, дражайший господин Тис, должно произойти, и
действительно произойдет, нечто такое, от чего, в то же самое мгновение, как
пробудится сила талисмана, вы ясно осознаете это пробуждение. Что бы ни
говорил вам Левенгук об этом труднейшем пункте вашего гороскопа -- все ложь,
ибо об этом пункте он ровно ничего не знал, пока я не раскрыл ему глаза.
Может статься, дражайший господин Тис, что мой дорогой и сердечный друг
хотел и попугать вас какой-нибудь грозящей вам катастрофой, я знаю, он любит
без всякой нужды нагонять страх на людей; но верьте вашему глубоко
уважающему вас жильцу, который положа руку на сердце клянется, что вам
решительно нечего бояться. Только мне все-таки очень хотелось бы знать, не
чувствуете ли вы уже теперь, что владеете талисманом, а также -- что вам
вообще угодно думать обо всем этом деле?
При последних словах Сваммердам с ядовитой улыбкой так пристально
посмотрел в глаза господину Перегринусу Тису, будто хотел проникнуть в самые
затаенные его мысли; но, конечно, ему это не могло удаться, не то, что
Перегринусу с его микроскопическим стеклом. Посредством этого стекла
Перегринус узнал, что примирение обоих микроскопистов было вызвано вовсе не
совокупной их борьбой против bel esprit и брадобрея, но как раз таинственным
гороскопом. Завладеть могущественным талисманом -- такова была теперь цель
их общих стремлений. Что касается таинственного запутанного узла в гороскопе
господина Перегринуса, то тут Сваммердам пребывал в столь же досадном
неведении, как и Левенгук, но он рассчитывал, что путеводная нить к
раскрытию этой тайны непременно должна находиться внутри самого Перегринуса.
Эту нить и хотел он ловко вытянуть из ничего не подозревавшего Перегринуса и
тогда похитить у него, с помощью Левенгука, бесценное сокровище, прежде чем
он сам узнает его цену. Сваммердам был убежден, что талисман господина
Перегринуса Тиса нисколько не уступает кольцу премудрого Соломона и, подобно
последнему, дает тому, кто им обладает, полную власть над миром духов.
Перегринус отплатил старому Сваммердаму мистификацией за мистификацию.
Он сумел ответить ему такой ловкой цветистой речью, что Сваммердам с ужасом
заподозрил, не началось ли посвящение в тайну, раскрыть которую не мог ни
один из них обоих -- ни он, ни Левенгук.
Сваммердам потупил глаза, закашлялся и, заикаясь, стал бормотать
какие-то невнятные слова; он действительно находился в преглупом положении,
и в голове его назойливо жужжали мысли: "Черт -- что ж это такое, Перегринус
ли говорит со мною? Да сам-то я кто: ученый мудрец Сваммердам или осел?"
Совершенно обескураженный, он наконец собрался с духом и
произнес:
-- Ну а теперь поговоримте о чем-нибудь другом, почтеннейший господин
Тис, о чем-нибудь другом, повеселее и поприятнее!
И Сваммердам заговорил о том, что он, как и Левенгук, с великой
радостью узнал о глубоком чувстве прекрасной Дер-тье Эльвердинк к господину
Перегринусу Тису. Если раньше каждый из них оставался при своем мнении,
полагая, что;
Дертье должна остаться именно у него и не помышлять ни о какой любви и
замужестве, то теперь они убедились, что лучше будет устроить все по-иному.
В гороскопе Перегринуса им удалось прочесть, что он непременно должен
избрать себе в жены прелестную Дертье Эльвердинк, ибо только тогда он
достигнет наибольшего благополучия в жизни. Оба они ни минуты не
сомневались, что и Перегринус пылает равной любовью к милой малютке, и
потому сочли это дело решенным. Сваммердам полагал еще, кроме того, что
господин Перегринус Тис -- единственный человек, который может без труда
убрать своих соперников с дороги, и что даже самые грозные противники, как,
например, bel esprit и брадобрей, ничего не смогут против него предпринять.
Перегринус прочел в мыслях Сваммердама, чтр микро-скописты
действительно думали, будто открыли в его гороскопе непреложную неизбежность
его брака с маленькой Дертье Эльвердинк. Только этой неизбежности они и
глубокое магическое искусство, поскольку действенный талисман был у нас
похищен! Вы один убил ее, вы один можете вдохнуть в нее жизнь, когда
карбункул воспылает в вашей груди!
-- Ну а можете ли вы, -- перебил снова Перегринус укротителя блох, --
ну а можете ли вы объяснить мне, что это за событие, которое должно
пробудить силу талисмана, господин Левенгук?
Укротитель блох вытаращил глаза на Перегринуса и имел вид человека,
неожиданно очутившегося в большом затруднении и не знающего, что сказать.
Мысли его гласили: "Что за черт, как же это случилось, что я сказал горазд!
больше, чем, собственно, хотел сказать? Хоть бы я промолчал о талисмане,
который этот блаженный дурак носит себе и который может дать ему такую
власть над нами, что мы все должны будем заплясать под его дудку! И теперь
ему должен рассказать о событии, от которого зависит пробуждение силы его
талисмана! Как же быть? Признаться, что я сам того не знаю, что все мое
искусство бессильно развязать узел, в который заплетаются все линии, и даже,
когда Я рассматриваю этот главный звездный знак гороскопа, у меня становится
совсем скверно на душе и моя почтенная голов! мне самому представляется в
виде подставки для чепца, сделанной из пестро размалеванного картона? Нет,
не унижу себя таким признанием, которое даст ему лишнее оружие против меня.
Лучше навру-ка я этому болвану, воображающему себя невесть каким умником,
что-нибудь такое, чтобы его мороз подрал по коже и у него пропала бы всякая
охота к дальнейшим расспросам".
-- Обожаемый мой, -- вновь заговорил укротитель блох, приняв
озабоченный вид, -- обожаемый мой господин Тис, не требуйте от меня, чтобы я
рассказал вам об этом событии. Вы знаете, что хотя гороскоп и открывает нам
ясно и подробно многие грядущие обстоятельства жизни, но каков будет исход
грозящей опасности, пребывает от нас в полном мраке, и тут возможны и
допустимы лишь некоторые гадательные и смутные указания. Такова воля вечной
премудрости. Я слишком вас люблю, дражайший господин Тис, как превосходного
и сердечного человека, чтобы тревожить и пугать вас прежде времени; в
противном случае я сказал бы вам по крайней мере, что событие, которое
должно даровать вам сознание вашего могущества, в то же самое мгновение
может разрушить ваш теперешний образ, причем это будет сопровождаться
ужаснейшими муками ада. Но нет! Я умолчу и об этом, и больше ни слова о
гороскопе. Только, прошу вас, не тревожьтесь, дражайший господин Тис, хотя
дело и обстоит очень плохо и я, по всем моим научным данным, едва ли могу
предсказать хороший исход вашему приключению. Быть может, все-таки и спасет
вас от грозной опасности какое-нибудь совершенно непредвиденное сочетание
светил, которое пока еще лежит вне круга наших наблюдений.
Перегринус дивился бесстыдному вероломству Левенгука, но в то же время
все обстоятельства дела, положение, в котором находился перед ним, сам того
не подозревая, Левенгук, показались ему столь необычайными, столь забавными,
что он не мог удержаться и разразился звонким смехом.
-- Ну, чему вы смеетесь, -- спросил, несколько оторопев, укротитель
блох, -- ну, чему вы смеетесь, достойнейший мой господин Тис?
-- Вы поступаете, -- отвечал Перегринус, все еще продолжая смеяться, --
вы поступаете очень умно, господин Левенгук, что, щадя меня, умалчиваете о
грозном событии. Ибо, помимо того что вы слишком расположены ко мне, чтобы
пугать и тревожить меня, у вас есть на то и другая важная причина, а именно
-- что вы сами ровнехонько ничего не знаете об этом событии. Тщетны были все
ваши старания Развязать запутанный узел; со всей вашей астрологией тут
Далеко не уйдешь; и не упади вам на нос, лишившись чувств, мастер-блоха, со
всем вашим искусством дело бы обстою куда как плохо!
Ярость запылала на лице Левенгука, он сжал кулаки, заскрежетал зубами и
так задрожал и зашатался, что неминуемо упал бы со стула, если бы Перегринус
не ухватил его за руку так крепко, как ухватил за горло Георг Пепуш
несчастного хозяина погребка. Но хозяину удалось спастись посредством
ловкого прыжка в сторону. Вслед за тем Пепуш вылетел в дверь и вошел в
комнату Левенгука как раз в то самое мгновение, как Перегринус крепко прижал
его к стулу и он мог только яростно бормотать сквозь зубы: "Проклятый
Сваммердам, верно, это твои проделки!"
Как только Перегринус увидал своего приятеля Пепуша, он выпустил
укротителя блох, пошел приятелю навстречу и озабоченно спросил, миновало ли
то ужасное настроение, которое овладело им с такой губительной силой.
Пепуш, казалось, был тронут почти до слез, он уверял, что в жизнь свою
не наделал стольких бессмысленных глупостей, как сегодня, причем главной
глупостью он считает, что, пустив себе в лесу пулю в лоб, он в каком-то
кабаке -- сам не знает, было ли то у Процлера, в "Лебеде", в Вейденгофе или
еще где-нибудь, -- наболтал добрым людям невесть что, а хозяина хотел
злодейски задушить всего лишь за то, что из отрывочных речей его он вывел
намек на самое счастливейшее событие, какое могло только быть для него (для
Пепуша). Теперь все его злоключения должны скоро достигнуть высшей точки,
ибо слишком невероятно, чтобы добрые граждане не сочли все его речи, все его
поведение за сильнейший припадок умопомешательства, и он должен теперь
бояться, как бы не пришлось ему, вместо того чтобы насладиться плодами
самого радостного для него события, попасть в сумасшедший дом. Пепуш
намекнул затем на то, что хозяин кабачка рассказал о поведении и о речах
Перегринуса, и, покраснев и потупив глаза, спросил, возможны ли, мыслимы ли
в нынешние времена, когда с лица земли исчез всякий героизм, такая жертва,
такое отречение в пользу несчастного друга, каким он даже не смеет верить.
Перегринус не мог сдержать свою радость, выслушав речь своего друга; он
с жаром стал уверять, что со своей стороны далек от всякой мысли причинить
хотя бы малейшее огорчение своему испытанному другу, что торжественно
отрекается от всяких притязаний на руку и сердце прекрасной Дертье
Эльвердинк и охотно отказывается от райского блаженства, хотя оно и
улыбалось уже ему ярким и обольстительным сиянием.
-- И тебя, -- воскликнул Пепуш, падая на грудь своего друга, -- и тебя
хотел я умертвить и, так как я усомнился в тебе, застрелил самого себя! О,
какое безумие, какое заблуждение расстроенной души!
-- Помилуй, -- перебил Перегринус приятеля, -- помилуй, Георг,
опомнись. Ты говоришь, что застрелился, а стоишь передо мной жив и здоров!
Как же все это согласуется?
-- Ты прав, -- отвечал Пепуш, -- казалось бы, в самом деле, я не мог бы
так, как сию минуту, разумно говорить с тобой, если бы я действительно
пустил себе пулю в лоб. Да и люди утверждают, что мои пистолеты вовсе не
были каким-нибудь серьезным смертоубийственным оружием, и даже сделаны-то
они не из железа, а из дерева, просто игрушки, так что, быть может, весь
поединок и самоубийство были не чем иным, как веселой иронией. Уж не
поменялись ли мы с тобой ролями и не начинаю ли я мистифицировать самого
себя и вести себя как глупый ребенок как раз в ту минуту, когда ты
переходишь из твоего детского сказочного мира в действительную живую жизнь?
Но как бы то ни было, мне необходимо убедиться в твоем благородстве и в моем
счастии, и тогда рассеются все туманы, что затемняют мне зрение или, быть
может, обманывают меня, как призрачные образы фата-морганы. Идем, дорогой
Перегринус, веди меня к прекрасной Дертье Эльвердинк, и пусть я из твоих рук
получу мою милую невесту.
Пепуш схватил друга под руку и хотел уже выйти вместе с ним, но
неожиданно все это оказалось лишним: дверь отворилась, и в комнату впорхнула
прелестная, как ангелок, Дертье Эльвердинк, а за ней старый господин
Сваммер.
Левенгук, стоявший до сих пор безвольно и неподвижно, бросая только по
временам яростные взгляды то на Пепуша, то на Перегринуса, казалось, был
поражен точно электрическим ударом при виде старого Сваммердама. Он протянул
ему навстречу сжатые кулаки и закричал разъяренным голосом:
-- А! ты пришел издеваться надо мной, старый обманщик? Но это тебе не
удастся, негодяй. Защищайся, пробил твой последний час!
Сваммердам отпрянул на несколько шагов назад и, так как Левенгук уже
вооружился против него зрительной трубой, вытащил для защиты такое же
оружие. Казалось, поединок, завязавшийся в доме господина Перегринуса Тиса,
готов был опять возобновиться.
Георг Пепуш бросился между сражающимися и, ловко отбив левой рукой
убийственный взгляд Левенгука, который мог бы сбить с ног противника, в то
же время правой рукой
схватил оружие, с которым Сваммердам так же молниеносно уже стал в
позицию, и наклонил его вниз, так чтобы тот не мог поранить Левенгука.
Затем Пепуш громко заявил, что не допустит никакого спора и никакой
битвы между Левенгуком и Сваммердамом, пока не узнает истинной причины их
ссоры. Перегринус нашел поступок своего друга столь разумным, что без всяких
колебаний выступил также посредником между противниками и поддержал
требование Пепуша.
Оба, и Левенгук и Сваммердам, были принуждены уступить друзьям.
Сваммердам после того стал уверять, что пришел он вовсе не с враждебными
намерениями, а лишь с тем, чтобы войти с Левенгуком в полюбовную сделку
относительно Дертье Эльвердинк и тем положить конец распре, которая слишком
долго разъединяла два созданных друг для друга начала, которые только
совокупными силами могут исчерпать глубочайший кладезь премудрости. Сказав
это, он с улыбкой взглянул на господина Перегринуса Тиса и добавил, что, как
он смеет надеяться, Перегринус выступит в этом деле посредником, ибо Дертье,
так сказать, сама укрылась в его объятиях.
Левенгук уверял, напротив, что хотя, конечно, обладание Дертье и
является яблоком раздора, но он открыл меж тем еще новые козни своего
недостойного коллеги. Мало того что он отпирается, будто не владеет неким
микроскопом, который получил в возмещение за отказ от своих несправедливых
притязаний на обладание Дертье, нет, он еще передал упомянутый микроскоп
другому, Дабы еще больше досаждать и мучить его, Левенгука. Сваммердам,
напротив, клялся и божился, что никогда не получал этого микроскопа и имеет
большие основания полагать, что Левенгук злонамеренным образом утаил его у
себя.
-- Глупцы, -- прошептал мастер-блоха на ухо Перегринусу, -- глупцы, они
говорят о микроскопе, что находится в вашем глазу. Вы знаете, что я
присутствовал при составлении мирного трактата, который был заключен
Сваммердамом и Левенгуком относительно обладания принцессой Га-махеей. И
вот, когда Сваммердам хотел вставить в зрачок левого глаза микроскопическое
стекло, которое он действительно получил от Левенгука, я тут же и подцепил
его, потому что оно по праву принадлежало мне, а не Левенгуку. Скажите же им
прямо, господин Перегринус, что это сокровище у вас.
Перегринус тотчас же, не колеблясь, объявил, что он обладает
микроскопическим стеклом, которое Сваммердам от Левенгука должен был
получить, но не получил; тем самым полюбовная сделка между Левенгуком и
Сваммердамом не может пока считаться состоявшейся и ни один из них в
настоящее время не имеет безусловного права называться приемным отцом Дертье
Эльвердинк.
После долгих препирательств оба противника сошлись на том, что господин
Перегринус Тис, избрав себе в супруги Дертье Эльвердинк, которая так нежно
его любит, должен сам решить через семь месяцев, кто из обоих микроскопистов
угоден ему в качестве приемного отца Дертье и его тестя.
Но как ни прелестна, как ни очаровательна была Дертье Эльвердинк в
своем изящнейшем наряде, который, казалось, шили амурчики, какие бы нежные,
томные взгляды любви ни бросала она господину Перегринусу Тису, Перегринус
не забыл о своем друге и остался верен данному слову, вновь заявив, что он
отказывается от руки Дертье.
Микроскописты были немало смущены, когда Перегринус указал на Георга
Пепуша как на достойнейшего жениха Дертье, имеющего более всего прав на ее
руку, и заметил, что пока еще он во всяком случае не может насиловать ее
волю.
Слезы хлынули потоком из глаз Дертье Эльвердинк, и, зашатавшись, она
упала почти без чувств в объятия Перегринуса.
-- Неблагодарный, -- простонала она, -- ты разбиваешь мое сердце,
отталкивая меня от себя! Но ты хочешь этого! -- прими еще один прощальный
поцелуй и дай мне умереть!
Перегринус склонился над ней, но чуть только уста его прикоснулись к
устам малютки, она так сильно укусила его в губы, что брызнула кровь.
-- Невежа, -- весело воскликнула она вслед за тем, -- вот как тебя
следовало наказать! Образумься, будь умником и возьми меня, как бы тот ни
вопил.
Меж тем оба микроскописта, бог знает из-за чего, опять затеяли
ожесточенный спор. Георг же Пепуш в полном отчаянии бросился к ногам
прекрасной Дертье и восклицал голосом, достаточно жалобным для осипшей
глотки несчастного любовника:
-- Гамахея! Так пламя в груди твоей потухло, так ты уже забыла чудесное
былое в Фамагусте, забыла дивные дни в Берлине, забыла...
Ты болван, -- смеясь, перебила несчастного малютка, -- болван ты,
Георг, с твоей Гамахеей, с твоим чертополохом Цехеритом, со всем твоим
безумным вздором, который, верно, тебе когда-нибудь приснился. Я была и
прежде расположена к тебе, мой друг, расположена и до сих пор, и выйду за
тебя, несмотря на то что тот, высокий, мне гораздо больше нравится, но
только под одним условием, если ты мне свято обещаешь, даже торжественно
поклянешься, что употребишь все силы...
Малютка прошептала что-то Пепушу совсем тихо на ухо Перегринусу
послышалось, однако, что речь шла о мастере-блохе.
Тем временем спор между обоими микроскопистами разгорался все пуще и
пуще, они снова схватились за оружие, и Перегринус уже принялся укрощать
разгоряченных противников, как состав общества опять увеличился.
Дверь распахнулась, и с отвратительными криками и визгами в комнату
ворвались bel esprit -- monsieur Legende и брадобрей Пиявка. С дикими,
ужасными телодвижениями бросились они на малютку, и брадобрей уже ухватил ее
за плечо, как Пепуш со всех сил оттолкнул прочь гадкого врага, затем как бы
обвился вокруг него всем своим гибким телом и сжал с такой силой, что он с
пронзительным ревом, заострившись, весь вытянулся вверх.
Покуда все это происходило с брадобреем, оба микро-скописта в виду
врага мгновенно помирились друг с другом и общими силами весьма успешно
повели борьбу против bel esprit. Ничуть не помогло балетмейстеру, что,
будучи избит внизу до синяков, он поднялся к потолку комнаты; ибо оба,
Левенгук и Сваммердам, схвативши каждый по короткой и толстой дубинке,
всякий раз, как bel esprit хотел опуститься, гнали его снова вверх ловкими и
меткими ударами по той части тела, которая лучше всего их переносит. То было
нечто вроде забавнейшей игры в воздушный шар, в которой bel esprit принужден
был взять на себя самую утомительную и притом неблагодарную роль, именно
роль воздушного шара.
Война с демоническими пришельцами, казалось, нагнала на малютку большой
страх; она крепко прижалась к Перегринусу и умоляла увести ее из этой
опасной свалки. Перегринус не видел причины ей в этом отказать, тем более
что его помощь на поле сражения, как он должен был убедиться, была не нужна;
он отвел поэтому малютку к ней домой, то есть в комнату своего жильца.
Достаточно сказать, что малютка, как только очутилась наедине с
Перегринусом, снова пустила в ход все приемы самого тонкого кокетства, чтобы
завлечь его в свои сети. Он твердо помнил, что все это одно притворство,
имеющее целью поработить его протеже -- мастера-блоху, и все же он до такой
степени растерялся, что не подумал вовремя о микроскопическом стекле, а оно
послужило бы ему хорошим противоядием.
Мастер-блоха снова очутился в опасности, но и на этот паз он был спасен
господином Сваммером, который вошел в комнату вместе с Пепушем. Господин
Сваммер имел чрезвычайно довольный вид, тогда как в глазах Пепуша пылали
бешенство и ревность.
Перегринус вышел из комнаты... С глубокой горечью в растерзанном
сердце, не видя и не слыша ничего вокруг себя, мрачный побрел он по улицам
Франкфурта до городских ворот, оставил их за собою и шел все вперед, пока не
добрался наконец до того очаровательного местечка, где произошла странная
встреча его с приятелем Пепушем.
Тут он вновь призадумался над своей странной судьбой, еще
обворожительнее, еще привлекательнее, чем когда-либо, представился ему образ
малютки, быстрее потекла кровь по его жилам, чаще забился пульс, грудь
готова была разорваться от страстного томления. Со всей болезненностью он
почувствовал всю тяжесть жертвы, которую он принес и с которой, ему
казалось, погибло все счастие его жизни.
Наступила ночь, когда он вернулся в город. Сам того не замечая, а может
быть, из бессознательной боязни вернуться к себе домой, забрел он в какие-то
боковые переулки и наконец попал на Кальбахскую улицу. Человек с котомкой за
плечами спросил его, не здесь ли живет переплетчик Лэммер-хирт. Перегринус
поднял глаза и увидел, что он в самом деле стоит перед высоким узким домом,
в котором жил переплетчик Лэммерхирт; высоко вверху, в окнах трудолюбивого
ремесленника, работавшего всю ночь напролет, светился веселый огонек.
Человеку с котомкой отперли дверь, и он вошел в дом.
Перегринус вдруг вспомнил с угрызениями совести, что в суматохе
последнего времени забыл заплатить переплетчику Лэммерхирту за разные
работы, выполненные им для него; он решил на следующее же утро снести ему
свой долг.
Злые козни объединившихся микроскопистов и непрекращающаяся их
глупость. -- Новые испытания господина Перегринуса Тиса и новые опасности,
грозящие мастеру-блохе. -- Розочка Лэммерхирт. -- Вещий сон и конец сказки.
Хотя никаких положительных сведений об исходе побоища в комнате
Левенгука и не имеется, но остается только яредположить, что оба
микроскописта с помощью юного Георга Пепуша одержали полную победу над
зловредными пришельцами. Иначе старый Сваммер не возвратился бы домой в
таком приятном и довольном настроении. С тою же веселой и приветливой
улыбкой вошел Сваммер, или, вернее, господин Иоганн Сваммердам, на следующее
утро в комнату господина Перегринуса, который лежал еще в постели и занят
был глубокомысленным разговором со своим протеже, мастером-блохой.
Чуть только Перегринус завидел господина Сваммердама, как тотчас же
велел вставить себе в зрачок микроскопическое стекло.
После долгих и весьма скучных извинений за раннее свое посещение
Сваммердам уселся в конце концов у самой кровати Перегринуса. Старик ни за
что не хотел допустить, чтобы Перегринус ради него встал и надел шлафрок.
В самых причудливых выражениях он стал благодарить Перегринуса за
великие одолжения, которые тот ему оказал, не только сдав ему квартиру в
своем доме, но и позволив ему вселить к себе молоденькое и часто слишком
бойкое и беспокойное женское существо. Далее он должен принять уже за самое
большое одолжение то, что Перегринус, не без жертв со своей стороны,
содействовал примирению его (Сваммердама) со старым другом и коллегой
Антоном ван Левенгуком. По рассказу Сваммердама, их сердца почувствовали
вдруг влечение друг к другу в то самое мгновение, как на них напали bel
esprit и брадобрей и им пришлось спасать прекрасную Дертье Эльвердинк от
этих злых негодяев. Вскоре затем воспоследовало и полное формальное
примирение между ним и его другом.
Левенгук, точно так же как и Сваммердам, признал благодетельное
воздействие на них Перегринуса, и первым делом, за которое они принялись по
восстановлении их дружеского союза, было их совместное рассмотрение и
посильное истолкование странного и диковинного гороскопа господина
Перегринуса Тиса.
-- Что не удалось, -- говорил господин Иоганн Сваммердам, -- что не
удалось моему другу Антону ван Левенгуку одному, того достигли мы общими
силами; таким образом, это был второй опыт, проделанный нами, несмотря на
все препятствия, с блестящим успехом.
-- Глупый близорукий дурак, -- прошептал мастер-блоха, сидевший на
подушке у самого уха Перегринуса, -- он все полагает, что принцесса Гамахея
была оживлена им. Подумаешь, хороша жизнь, на которую обречена бедняжка
из-за неловкости близоруких микроскопистов!
-- Добрейший мой, -- продолжал Сваммердам, не слыхавший слов
мастера-блохи, потому что как раз в ту минуту довольно сильно чихнул, --
добрейший и превосходнейший мой господин Перегринус Тис, вы -- совершенно
исключительный избранник мирового духа, вы -- баловень природы; ибо вы
обладаете удивительнейшим, могущественнейшим талисманом, или -- выражаясь
более точным научным языком -- прелестнейшим Тсильменая, или Тильземот,
который некогда, напоенный небесной росой, вышел из лона земли. К чести
моего искусства скажу: я, а не Левенгук, открыл, что этот счастливый
Тсильменая происходит от короля Накрао, властвовавшего в Египте задолго до
потопа. Но сила талисмана не пробудится до того времени, пока не наступит
определенное сочетание светил, средоточие коих находится в вашей досточтимой
особе. С вами самими, дражайший господин Тис, должно произойти, и
действительно произойдет, нечто такое, от чего, в то же самое мгновение, как
пробудится сила талисмана, вы ясно осознаете это пробуждение. Что бы ни
говорил вам Левенгук об этом труднейшем пункте вашего гороскопа -- все ложь,
ибо об этом пункте он ровно ничего не знал, пока я не раскрыл ему глаза.
Может статься, дражайший господин Тис, что мой дорогой и сердечный друг
хотел и попугать вас какой-нибудь грозящей вам катастрофой, я знаю, он любит
без всякой нужды нагонять страх на людей; но верьте вашему глубоко
уважающему вас жильцу, который положа руку на сердце клянется, что вам
решительно нечего бояться. Только мне все-таки очень хотелось бы знать, не
чувствуете ли вы уже теперь, что владеете талисманом, а также -- что вам
вообще угодно думать обо всем этом деле?
При последних словах Сваммердам с ядовитой улыбкой так пристально
посмотрел в глаза господину Перегринусу Тису, будто хотел проникнуть в самые
затаенные его мысли; но, конечно, ему это не могло удаться, не то, что
Перегринусу с его микроскопическим стеклом. Посредством этого стекла
Перегринус узнал, что примирение обоих микроскопистов было вызвано вовсе не
совокупной их борьбой против bel esprit и брадобрея, но как раз таинственным
гороскопом. Завладеть могущественным талисманом -- такова была теперь цель
их общих стремлений. Что касается таинственного запутанного узла в гороскопе
господина Перегринуса, то тут Сваммердам пребывал в столь же досадном
неведении, как и Левенгук, но он рассчитывал, что путеводная нить к
раскрытию этой тайны непременно должна находиться внутри самого Перегринуса.
Эту нить и хотел он ловко вытянуть из ничего не подозревавшего Перегринуса и
тогда похитить у него, с помощью Левенгука, бесценное сокровище, прежде чем
он сам узнает его цену. Сваммердам был убежден, что талисман господина
Перегринуса Тиса нисколько не уступает кольцу премудрого Соломона и, подобно
последнему, дает тому, кто им обладает, полную власть над миром духов.
Перегринус отплатил старому Сваммердаму мистификацией за мистификацию.
Он сумел ответить ему такой ловкой цветистой речью, что Сваммердам с ужасом
заподозрил, не началось ли посвящение в тайну, раскрыть которую не мог ни
один из них обоих -- ни он, ни Левенгук.
Сваммердам потупил глаза, закашлялся и, заикаясь, стал бормотать
какие-то невнятные слова; он действительно находился в преглупом положении,
и в голове его назойливо жужжали мысли: "Черт -- что ж это такое, Перегринус
ли говорит со мною? Да сам-то я кто: ученый мудрец Сваммердам или осел?"
Совершенно обескураженный, он наконец собрался с духом и
произнес:
-- Ну а теперь поговоримте о чем-нибудь другом, почтеннейший господин
Тис, о чем-нибудь другом, повеселее и поприятнее!
И Сваммердам заговорил о том, что он, как и Левенгук, с великой
радостью узнал о глубоком чувстве прекрасной Дер-тье Эльвердинк к господину
Перегринусу Тису. Если раньше каждый из них оставался при своем мнении,
полагая, что;
Дертье должна остаться именно у него и не помышлять ни о какой любви и
замужестве, то теперь они убедились, что лучше будет устроить все по-иному.
В гороскопе Перегринуса им удалось прочесть, что он непременно должен
избрать себе в жены прелестную Дертье Эльвердинк, ибо только тогда он
достигнет наибольшего благополучия в жизни. Оба они ни минуты не
сомневались, что и Перегринус пылает равной любовью к милой малютке, и
потому сочли это дело решенным. Сваммердам полагал еще, кроме того, что
господин Перегринус Тис -- единственный человек, который может без труда
убрать своих соперников с дороги, и что даже самые грозные противники, как,
например, bel esprit и брадобрей, ничего не смогут против него предпринять.
Перегринус прочел в мыслях Сваммердама, чтр микро-скописты
действительно думали, будто открыли в его гороскопе непреложную неизбежность
его брака с маленькой Дертье Эльвердинк. Только этой неизбежности они и