дней рождения отца и матери начинал Перегринус уже ранним утром с того, что
приносил в комнату, где завтракали родители, красивый венок из цветов и
произносил выученные наизусть стихи, как это бывало в детстве. В день своих
крестин сам он, естественно, не мог садиться за стол, как рожденный
незадолго перед тем, и Алина уже одна должна была обо всем позаботиться, то
есть потчевать гостей вином и вообще быть за столом радушной хозяйкой; все
остальное происходило как и в другие праздники. Но, кроме сего, был у
Перегринуса еще один особенно радостный день в году, или, точнее, радостный
вечер, именно рождественский сочельник, который приводил в такой восторг и
умиление его детскую душу, как ни одно другое удовольствие.
Сам заботился он о закупке разноцветных елочных свечей, игрушек,
лакомств, обо всем, что делали для него в его детстве родители, и затем
праздник шел своим чередом, как уже известно благосклонному читателю. |
-- Досадно-таки, -- сказал Перегринус, поиграв еще несколько времени,
-- очень досадно, что пропала охота на оленей и кабанов. И куда только она
запропастилась! А! -- вот она! -- Он заметил в эту минуту одну, не открытую
еще коробку и схватил ее тотчас, полагая найти в ней недостающую охоту;
однако, открыв ее, он обнаружил, что она пуста, и вдруг отпрянул, охваченный
каким-то испугом. "Странно, -- прошептал он про себя, -- странно! что же это
за коробка? мне почудилось, будто на меня оттуда выпрыгнуло что-то страшное,
но мои глаза оказались слишком слабы, чтобы разглядеть, что это такое!"
На расспросы его Алина уверяла, что она нашла коробку среди игрушек, но
сколько ни старалась, не смогла ее открыть; тогда она подумала, что в ней
содержится нечто особенное и крышка поддается только искусной руке
господина.
-- Странно, -- повторил Перегринус, -- очень странно. А ведь мне
особенно нравилась эта охота; надеюсь, что это не дурная примета! Но нечего
предаваться в сочельник таким мрачным мыслям, к тому же ни на чем не
основанным?! Алина, принеси корзинку!
Алина тотчас же принесла большую белую корзину, куда
Перегринус старательно уложил игрушки, сласти, свечи, затем корзину
взял под мышку; рождественскую елку взвалил на плечо и отправился в путь.
Господин Перегринус Тис имел похвальное обыкновение внезапно являться в
виде деда мороза со всеми пестрыми подарками, которые сам приготовил для
себя, в какое-нибудь нуждающееся семейство, где, он знал, были маленькие
дети, чтобы перенестись на несколько часов в счастливое беззаботное детство.
Наглядевшись на светлую живую радость детей, он незаметно удалялся и часто
полночи бегал по улицам, потому что не в силах был успокоить глубокое,
стеснявшее ему грудь волнение, а собственный его дом представлялся ему
мрачной гробницей, в которой он похоронен со всеми своими радостями. На этот
раз подарки были предназначены детям бедного переплетчика Лэммерхирта,
искусного и трудолюбивого мастера, который работал с некоторых пор на
Перегринуса и был отцом трех резвых мальчуганов от пяти до девяти лет.
Переплетчик Лэммерхирт жил в самом верхнем этаже узкого дома на
Кальбахской улице. Буря свистела и неистовствовала, шел то дождь, то снег;
понятно, что господин Перегринус лишь с величайшими усилиями смог достичь
своей цели. Тускло мерцали свечи в окнах Лэммерхирта, Перегринус с трудом
взобрался по крутой лестнице.
-- Отоприте, -- закричал он, стуча в дверь, -- отоприте; отоприте,
Христос посылает добрым детям свои подарки!
В полном испуге переплетчик отворил дверь и насилу узнал занесенного
снегом Перегринуса.
-- Почтеннейший господин Тис, -- воскликнул изумленный Лэммерхирт, --
почтеннейший господин Тис, чему я обязан, скажите бога ради, такой особой
честью в самый рождественский сочельник?
Но господин Перегринус не дал ему договорить. Громко восклицая: "Дети,
дети! смотрите, младенец Христос посылает вам свои подарки!" -- устремился
он к большому столу посреди комнаты и принялся тотчас же выкладывать
запрятанные в корзине дары. Всю вымокшую елку, с которой так и текло, он
должен был, конечно, оставить за дверью. Переплетчик все еще не мог понять,
что все сие означало; жена его была догадливее, так как она улыбалась
Перегринусу со слезами на глазах, а мальчики стояли поодаль и молча пожирали
глазами каждый подарок, по мере их появления из корзинки, и часто не могли
удержаться от громких выражений радости и удивления. Когда же Перегринус
наконец распределил все подарки сообразно с возрастом каждого ребенка, зажег
все свечи и воскликнул: "Сюда, дети, сюда! -- вот подарки, которые вам
посылает младенец Христос!" -- мальчики, которые еще неясно представляли,
что все это может принадлежать им, закричали, запрыгали, захлопали в ладоши,
в то время как родители готовились благодарить своего благодетеля.
Но как раз благодарности родителей, а также и детей, всегда старался
избегать господин Перегринус, и теперь он хотел, по обыкновению, тихонько
ускользнуть. Он был уже у Двери, как вдруг она отворилась, и в ярком сиянии
рождественских свечей предстала пред ним молодая женщина в блестящей одежде.
Автор редко производит хорошее впечатление, когда принимается точно
описывать благосклонному читателю наружность той или другой прекрасной
особы, выступающей в его повествовании, ее рост, фигуру, осанку, цвет глаз и
волос; гораздо лучше представляется мне показать ее читателю целиком, без
такого детального разбора. Достаточно было бы и здесь ограничиться простым
уверением, что женщина, представшая пред лицом испуганного до смерти
Перегринуса, была в высшей степени красива и очаровательна, если бы не
оказалось необходимым упомянуть и о некоторых отличительных свойствах этой
маленькой особы.
Женщина эта была действительно мала ростом, даже чересчур мала, но
сложена очень стройно и изящно. Вместе с тем лицу ее, вообще красивому и
выразительному, одна особенность придавала что-то нездешнее и странное:
зрачки ее глаз были значительно шире, а черные тонкие брови находились выше,
чем это бывает обыкновенно. Одета, или, вернее, разряжена, была эта
маленькая дама, как будто только что приехала с бала: роскошная диадема
блистала в черных волосах, богатые кружева только наполовину прикрывали
полную грудь, тяжелое шелковое платье в лиловую и желтую клетку облегало
гибкий стан и ниспадало широкими складками лишь настолько, что позволяло
разглядеть прелестнейшие, обутые в белые туфельки ножки, а между кружевными
рукавами и белыми лайковыми перчатками оставался достаточный промежуток для
лицезрения прекраснейшей части ослепительной руки. Богатое ожерелье и
бриллиантовые серьги довершали наряд.
Естественно, что переплетчик был столь же ошеломлен, как и господин
Перегринус, а дети, побросав игрушки, глазели на незнакомку разинув рты; но
женщины гораздо менее поражаются чем-нибудь странным и необычным и вообще
гораздо скорее собираются с мыслями, а потому у жены переплетчика у первой
развязался язык, и она обратилась к незнакомке с вопросом: что будет угодно
прекрасной даме?
Тут дама вошла в комнату, и напуганный Перегринус хотел было уже
воспользоваться этим мгновением, чтобы поскорее ускользнуть, как незнакомка
схватила его за обе руки и прошептала сладостным голоском:
-- Итак, счастье мне все-таки благоприятствует, я нашла-таки вас! О
Перегрин, мой дорогой Перегрин, что за прекрасное, блаженное свидание!
С этими словами она приподняла свою правую руку так, что коснулась губ
Перегринуса, и он был вынужден ее поцеловать, хотя при этом холодные капли
пота выступили у него на лбу. Тут дама отпустила обе его руки, давая ему
возможность убежать, но он чувствовал себя околдованным и не трогался с
места, как бедный зверек, очарованный взором гремучей змеи.
-- Позвольте мне, -- заговорила тогда дама, -- позвольте же и мне,
дражайший Перегрин, принять участие в прекрасном празднике, который вы, по
доброте и благородству вашей нежной души, устроили невинным детям, позвольте
же и мне внести в него свою лепту.
Тут она стала вынимать из изящной корзиночки, висевшей у нее на руке и
остававшейся до сих пор незамеченной, всевозможные прелестные игрушки,
заботливо и аккуратно расставила их на столе, подвела к нему мальчиков,
указала каждому, что ему предназначено, и так мило обращалась с детьми, что
лучше и нельзя себе представить. Переплетчик думал, что он видит это во сне,
жена же его лукаво улыбалась, будучи убеждена, что между господином
Перегрином и незнакомой дамой, надо полагать, было особое соглашение.
Пока родители удивлялись, а дети радовались, незнакомка уселась на
ветхий, расшатанный диван и посадила рядом с собой господина Перегринуса
Тиса, который теперь уже и сам не знал, действительно ли он есть это самое
лицо.
-- Дорогой мой, -- начала она тихо шептать ему в ухо, -- дорогой и
милый мой друг, какую радость, какое блаженство испытываю я подле тебя.
-- Позвольте, -- запинаясь бормотал Перегринус, -- позвольте, сударыня.
-- Но вдруг, бог знает как, губы незнакомки очутились так близко от его губ,
что не успел он даже подумать о поцелуе, как уже поцеловал ее; а что после
этого он снова и уже окончательно потерял способность речи, это само собой
разумеется.
-- Мой милый друг, -- продолжала говорить незнакомка, так близко
придвигаясь к Перегринусу, что еще немного и она уселась бы к нему на
колени, -- мой милый друг! я знаю, что печалит тебя, я знаю, что так
огорчило твою чистую младенческую душу сегодня вечером. Но! -- будь утешен!
Я принесла тебе то, что ты потерял и что едва ли надеялся когда-нибудь
возвратить себе вновь!
С этими словами незнакомка вынула из той же самой корзиночки, в которой
находились игрушки, деревянную коробочку и вручила ее Перегринусу. То была
оленья и кабанья охота, которой он недосчитался на рождественском столе.
Трудно описать странные чувства, боровшиеся в груди Перегринуса в эту
минуту.
Если в наружности незнакомки, несмотря на ее миловидность и
привлекательность, было все-таки нечто призрачное, что привело бы в трепет и
людей, менее Перегрина боящихся близости женщины, то каков же был ужас,
охвативший и без того достаточно напуганного Перегрина, когда он увидел, что
эта дама была точнейшим образом осведомлена обо всех самых затаенных его
начинаниях. И, несмотря на этот страх, зарождался в нем, когда он поднимал
глаза и торжествующий взгляд прекраснейших черных очей сиял на него из-под
длинных шелковых ресниц, когда он чувствовал сладостное дыхание прелестного
существа, электрическую теплоту ее тела, -- зарождался в нем чудесный трепет
невыразимого влечения, какого он не знал до той поры! Впервые вдруг
представились ему все ребячество и нелепость его образа жизни, вся игра в
святочные подарки, и ему стало стыдно, что незнакомка про это знает; и тут
опять показался ему подарок дамы живым доказательством того, что она поняла
его, как никто еще на земле, и что глубокое нежное чувство побудило ее
доставить ему такую радость. Он решил навеки сохранить драгоценный дар,
никогда не выпускать его из рук и, весь охваченный непреоборимым чувством, с
жаром прижал к груди коробочку, в которой находилась оленья и кабанья охота.
-- О, -- шептала незнакомка, -- о, что за восторг! Тебя радует мой
подарок! О, милый мой Перегрин, стало быть, не обманули меня мои грезы, мои
предчувствия?
Господин Перегринус Тис несколько пришел в себя, так что был в
состоянии вполне явственно и внятно проговорить:
-- Но, дражайшая, высокочтимая сударыня, если бы я только знал, с кем я
имею честь.
-- О, плутишка, -- перебила его дама, тихонечко трепля его по щеке, --
плутишка, ты ведь делаешь вид, будто не узнаешь твоей верной Алины! Однако
время дать покой этим добрым людям. Проводите меня, господин Тис!
Естественно, что при имени Алины Перегринус должен был подумать о своей
старой нянюшке, и ему показалось, точно в голове у него завертелась ветряная
мельница.
Когда незнакомка стала радушно и приветливо прощаться со всей семьей,
переплетчик от великого изумления и почтительного трепета мог только
пробормотать что-то несвязное, дети же обошлись с ней, как с давнишней
знакомой, а мать их сказала:
-- Такой красивый и милый господин, как вы, господин Тис, вполне
достоин такой прекрасной, доброй невесты, которая даже ночью помогает ему в
его добрых делах. Поздравляю вас от всей души!
Растроганная незнакомка поблагодарила ее, уверив, что день ее свадьбы
будет и для них праздником, затем, настойчиво запретив всякие проводы, сама
взяла свечечку с рождественской елки, чтобы посветить на лестнице.
Можно себе представить, каково было господину Тису, когда незнакомая
дама повисла у него на руке! "Проводите меня, господин Тис", -- думал он про
себя, -- это значит: вниз по лестнице до кареты, которая стоит у дверей и
где ждет лакей, а может быть, и целая свита, так как в конце концов это --
какая-нибудь сумасшедшая принцесса, которая здесь... Избави меня, господи,
поскорей от этого мучительного наваждения, сохрани мне мой слабый рассудок!"
Господин Тис не подозревал, что все случившееся до сей поры было только
прологом удивительнейшего приключения, и потому, сам того не ведая, сделал
очень хорошо, заранее попросив господа о сохранении своего рассудка.
Когда наша чета спустилась с лестницы, невидимые руки распахнули
наружную дверь и, пропустив в нее Перегринуса с его спутницей, вновь ее
затворили. Перегринус ничего этого не заметил, ибо слишком был поражен тем
обстоятельством, что перед домом не было и признака ни кареты, ни ожидающего
слуги.
-- Бога ради, -- воскликнул Перегринус, -- где же ваша карета,
сударыня?
-- Карета? -- возразила дама. -- Карета? -- какая карета? Уж не
полагаете ли вы, милый Перегринус, что мое нетерпение, моя тоска по вас
позволили бы мне спокойно ехать сюда в экипаже? Влекомая томлением и
надеждою, бегала я по городу в непогоду и бурю, пока не нашла вас. Слава
богу, это мне удалось. Только проводите меня теперь домой, милый Перегринус,
я живу неподалеку отсюда.
Господин Перегринус с трудом отогнал несколько смутившую его мысль о
том, как могло случиться, что в туалете незнакомки, одетой с иголочки, не
было заметно ни малейшего следа какого-нибудь расстройства, тогда как,
казалось бы, совершенно невозможно, чтобы даме, столь расфранченной, в белых
шелковых башмачках, удалось пройти даже несколько шагов без того, чтобы в
бурю, дождь и снег не испортить всего наряда; он собрался сопровождать
незнакомку и дальше и радовался только, что погода переменилась. Бешеная
буря пронеслась, на небе не было ни облачка, полная луна приветливо светила
на землю, и лишь резкий пронизывающий воздух давал чувствовать, что ночь
зимняя.
Но едва Перегринус ступил несколько шагов, как дама начала тихо
стонать, а затем разразилась громкими жалобами, что она коченеет от холода.
У Перегринуса кровь кипела в жилах -- и потому он не заметил холода и не
подумал о легком одеянии своей дамы, которая не была прикрыта даже ни шалью,
ни платком, -- вдруг он сообразил, как был недогадлив, и хотел закутать ее в
свой плащ. Но дама не допустила этого, простонав:
-- Нет, милый мой Перегрин! это мне не поможет! Мои ноги -- ах, мои
ноги! я умру от этой ужасной боли.
Обессиленная, она готова была уж совсем поникнуть и только произнесла
умирающим голосом:
-- Понеси, понеси меня, дорогой мой друг! И Перегринус без дальних слов
схватил тут маленькую, легкую как перышко даму к себе на руки, точно
ребенка, и заботливо закутал ее в свой широкий плащ. Но не прошел он и малой
части пути со своей сладостной ношей, как все сильнее и сильнее стали его
охватывать дикие порывы пламенной страсти. Как полупомешанный бежал он по
улицам, осыпая горячими поцелуями шею и грудь прелестного существа, крепко к
нему прижавшегося. Наконец точно какой-то толчок разом пробудил его от сна;
он находился прямо перед какой-то дверью и, подняв глаза, узнал свой дом на
Конной площади.
Только теперь сообразил он, что даже не осведомился у незнакомки, где
она живет, и, собравшись с духом, спросил ее:
-- Сударыня! небесное божественное создание, где вы живете?
-- Ах, -- возразила незнакомка, приподняв головку, -- ах, милый мой
Перегрин, да здесь же, здесь, в этом самом доме, я ведь твоя Алина, я ведь
живу у тебя! Вели же скорее отворить дверь.
-- Нет! никогда! -- вскричал в ужасе Перегринус и выпустил из рук свою
ношу.
-- Как, -- воскликнула незнакомка, -- как, Перегрин, ты отталкиваешь
меня, зная мою ужасную участь, зная, что я, дитя несчастия, не имею крова,
что я должна жалко погибнуть, если ты не примешь меня к себе, как прежде! Но
ты, может быть, и хочешь, чтобы я умерла, -- так пусть это случится! Отнеси
же меня хоть к фонтану, чтобы мой труп нашли не перед твоим домом, -- а те
каменные дельфины, возможно, будут сострадательнее тебя. Увы мне -- увы мне
-- какой холод!
Незнакомка поникла без чувств, и тут сердечная тоска и отчаяние
ледяными клещами схватили и сдавили грудь Перегрина. Дико вскричал он: "Будь
что будет, я не могу иначе!" -- поднял безжизненную, взял ее на руки и
сильно дернул за колокольчик. Быстро пронесся Перегрин мимо привратника,
отворившего ему дверь, и, вместо того чтобы, по обыкновению, тихо
постучаться вверху, уже на лестнице стал он взывать: "Алина -- Алина --
свету, свету!" -- да так громко, что крики его отозвались во всех углах
обширных сеней дома.
-- Как? -- что? -- что такое? -- что это значит? -- говорила старая
Алина, вытаращив глаза на то, как Перегринус высвобождал бесчувственную
незнакомку из плаща и с нежной заботливостью укладывал ее на софу.
-- Скорее, -- восклицал он, -- скорее же, Алина, затопи камин --
чудодейственную эссенцию сюда -- чаю -- пуншу! -- приготовь постель!
Но Алина не трогалась с места и, уставясь глазами на даму, продолжала
повторять свое: "Как? что такое? что это значит?"
Тогда Перегринус стал рассказывать, что это -- графиня, а может быть,
даже и принцесса, которую он нашел у переплетчика Лэммерхирта, которая на
улице упала в обморок, и он принужден был отнести ее домой, и, видя, что
Алина все еще оставалась неподвижной, закричал, топнув ногой:
-- Черт побери, огня, говорю я, чаю -- чудодейственной эссенции!
Тут глаза старухи засверкали, будто слюда, а нос как бы засветился
фосфорическим блеском. Она вытащила свою большую черную табакерку, раскрыла
ее и с треском втянула в себя здоровенную понюшку. Проделав это, она
подбоченилась и заговорила насмешливым тоном:
-- Смотрите пожалуйста, графиня, принцесса! да еще отыскалась у кого?
-- у бедного переплетчика на Кальбах-ской улице! да еще падает в обморок на
улице! Ого-го, знаю я хорошо, где достают таких разряженных дамочек в ночное
время! Хорошенькие штучки, отменное поведение! Привести в честный дом
распутную девку, да еще, в довершение греха, чертыхаться в рождественскую
ночь. И чтобы я на старости лет да еще помогала в этом? Нет-с, господин Тис,
поищите-ка себе другую; со мной ничего не выйдет, завтра же ухожу от вас.
И с этими словами старуха вышла из комнаты и так хлопнула дверью, что
все загремело и зазвенело.
Перегринус ломал себе руки в тоске и отчаянии: ни признака жизни не
обнаруживалось в незнакомке. Но в ту минуту, как совсем растерявшийся
Перегринус нашел наконец склянку с одеколоном и собирался уже осторожно
потереть им виски своей дамы, как она вскочила с софы, свежая и веселая, и
воскликнула:
-- Наконец-то -- наконец-то мы одни! Наконец, мой Перегринус, могу я
сказать вам, почему я следовала за вами вплоть до жилища переплетчика
Лэммерхирта, почему я не могла вас оставить в нынешнюю ночь. Перегринус!
выдайте мне вашего пленника, которого вы держите взаперти вашей комнате. Я
знаю, что вы вовсе не обязаны исполнять моей просьбы, что все зависит только
от вашей доброты, но я знаю ваше доброе, чуткое сердце и потому прошу вас,
милый, добрый Перегрин! выдайте мне вашего пленника!
-- Кого, -- спросил Перегринус в глубочайшем изумлении, -- какого
пленника? -- кто может быть у меня в плену?
-- Да, -- продолжала незнакомка, схватив руку Перегрина и нежно прижав
ее к своей груди, -- да, я верю, что только великая, благородная душа может
отказаться от выгод, которые посланы ей милостивою судьбою, правда также то,
что вы лишаете себя многого, чего вам легко было бы достигнуть, не выдав
пленника -- но! -- подумайте, Перегрин, ведь вся участь Алины, вся ее жизнь
зависит от обладания этим пленником, ведь...
-- Если вы не хотите, -- перебил ее Перегринус, -- если вы не хотите,
мой ангел, чтобы я принял все это за лихорадочный бред или чтобы я помешался
тут же, на месте, то скажите же мне, о ком вы изволите говорить, о каком
пленнике?
-- Как, -- возразила дама, -- Перегрин, я вас не понимаю, уж не хотите
ли вы отрицать, что он действительно попался к вам в плен... Ведь я же
присутствовала, когда он, в то время как вы покупали охоту...
-- Кто, -- вне себя закричал Перегрин, -- кто это он? Первый раз в
жизни вижу я вас, сударыня, кто -- вы? кто - этот он?
Но тут подавленная горем незнакомка упала к ногам Перегрина и возопила,
заливаясь горючими слезами:
-- Перегрин, будь человечен, будь милосерд, отдай мне его! -- отдай мне
его!
А господин Перегринус кричал, перебивая ее:
-- Я сойду с ума -- я помешаюсь! Внезапно незнакомка вскочила. Она
казалась теперь гораздо выше, глаза ее метали молнии, губы дрожали.
-- А, варвар! -- воскликнула она в исступлении. -- Ты лишен сердца --
ты неумолим -- ты хочешь моей смерти, моей погибели -- ты не отдаешь мне
его! Нет -- никогда -- никогда -- о я несчастная -- я погибла -- погибла. --
И она бросилась вон из комнаты, и Перегрин слышал, как она сбегала по
лестнице и ее пронзительные вопли раздавались по всему дому, пока внизу
громко не хлопнула дверь.
Тогда воцарилась мертвая тишина, как в могиле.
Укротитель блох. -- Печальная судьба принцессы Гамахеи в Фамагусте. --
Неловкость гения Тетеля и примечательные микроскопические опыты и
развлечения. -- Прекрасная голландка и странное приключение молодого Георга
Пепуша, бывшего иенского студента.
В то время во Франкфурте находился человек, занимавшийся престранным
искусством. Его называли укротителем блох на том основании, что ему удалось,
разумеется не без затраты величайшего труда и усилий, приобщить этих
маленьких зверьков культуре и обучить их разным ловким штукам.
С великим изумлением зрители наблюдали, как на гладко отполированном
беломраморном столе блохи возили маленькие пушки, пороховые ящики, обозные
фургоны, другие же прыгали подле с ружьями на плече, с патронташами за
спиной, с саблями на боку. По команде укротителя выполняли они труднейшие
эволюции, и все это казалось и веселей и живей, Чем у настоящих больших
солдат, потому что маршировка состояла в изящных антраша и прыжках, а
повороты налево-направо -- в ласкающих глаз пируэтах. Все войско обладало
удивительным апломбом, а полководец казался в то же время и искусным
балетмейстером. Но, пожалуй, еще красивее и удивительнее были маленькие
золотые кареты с упряжкой в четыре, шесть и восемь блох. Кучерами и лакеями
были еле заметные для глаза золотые жучки, а что сидело внутри карет, того
нельзя было и различить.
Невольно вспоминался при этом экипаж феи Маб, который славный Меркуцио
у Шекспира в "Ромео и Юлии" так прекрасно описывает, что можно заподозрить,
не катался, этот экипаж не раз по его собственному носу.
Но только при обозрении стола в хорошую лупу искусство укротителя блох
обнаруживалось в полной мере. Тогда только изумленному зрителю открывалась
вся роскошь изящество упряжи, тонкая отделка оружия, блеск и чистота
мундиров. Казалось совершенно непостижимым, каким инструментами пользовался
укротитель блох, чтобы с такой чистотой и пропорциональностью изготовить
некоторые мелкие подробности, как, например, шпоры, пуговицы и т. д., и
рядом с этим казалась уже сущим пустяком мастерская работа портного,
состоявшая, ни много ни мало, в том, чтобы сшить для блох по паре рейтуз в
обтяжку, -- причем труднейшей задачей была, конечно, примерка.
Так велико было стечение публики, что целый день зал укротителя блох
был переполнен любопытными, которых не смущала и высокая входная плата. Но и
по вечерам посетителей было много, даже, пожалуй, еще больше, так как тогда
приходили и такие лица, которых даже не столько забавлял вся эта тончайшая
работа, сколько повергало в изумлена другое изделие укротителя, снискавшее
ему особое внимание и уважение естествоиспытателей. Это был ночной
микроскоп, который, как солнечный микроскоп днем, подобно волшебному фонарю,
отбрасывал на белую стену изображение предмета с такой ясностью и
отчетливостью, что не оставалось желать большего. Кроме того, укротитель
блох торговал еще прекраснейшими микроскопами, за которые ему охотно платили
большие деньги.
Случилось, что один молодой человек, по имени Георг Пепуш --
благосклонный читатель скоро ближе с ним познакомится, -- возымел раз
желание посетить укротителя блох поздно вечером. Еще на лестнице донеслась
до него перебранка, которая становилась все громче и громче, пока не
разразилась наконец дикими криками и беснованием. Только что собирался Пепуш
войти, как дверь зала с треском распахнулась, и в дикой сумятице, с бледными
приносил в комнату, где завтракали родители, красивый венок из цветов и
произносил выученные наизусть стихи, как это бывало в детстве. В день своих
крестин сам он, естественно, не мог садиться за стол, как рожденный
незадолго перед тем, и Алина уже одна должна была обо всем позаботиться, то
есть потчевать гостей вином и вообще быть за столом радушной хозяйкой; все
остальное происходило как и в другие праздники. Но, кроме сего, был у
Перегринуса еще один особенно радостный день в году, или, точнее, радостный
вечер, именно рождественский сочельник, который приводил в такой восторг и
умиление его детскую душу, как ни одно другое удовольствие.
Сам заботился он о закупке разноцветных елочных свечей, игрушек,
лакомств, обо всем, что делали для него в его детстве родители, и затем
праздник шел своим чередом, как уже известно благосклонному читателю. |
-- Досадно-таки, -- сказал Перегринус, поиграв еще несколько времени,
-- очень досадно, что пропала охота на оленей и кабанов. И куда только она
запропастилась! А! -- вот она! -- Он заметил в эту минуту одну, не открытую
еще коробку и схватил ее тотчас, полагая найти в ней недостающую охоту;
однако, открыв ее, он обнаружил, что она пуста, и вдруг отпрянул, охваченный
каким-то испугом. "Странно, -- прошептал он про себя, -- странно! что же это
за коробка? мне почудилось, будто на меня оттуда выпрыгнуло что-то страшное,
но мои глаза оказались слишком слабы, чтобы разглядеть, что это такое!"
На расспросы его Алина уверяла, что она нашла коробку среди игрушек, но
сколько ни старалась, не смогла ее открыть; тогда она подумала, что в ней
содержится нечто особенное и крышка поддается только искусной руке
господина.
-- Странно, -- повторил Перегринус, -- очень странно. А ведь мне
особенно нравилась эта охота; надеюсь, что это не дурная примета! Но нечего
предаваться в сочельник таким мрачным мыслям, к тому же ни на чем не
основанным?! Алина, принеси корзинку!
Алина тотчас же принесла большую белую корзину, куда
Перегринус старательно уложил игрушки, сласти, свечи, затем корзину
взял под мышку; рождественскую елку взвалил на плечо и отправился в путь.
Господин Перегринус Тис имел похвальное обыкновение внезапно являться в
виде деда мороза со всеми пестрыми подарками, которые сам приготовил для
себя, в какое-нибудь нуждающееся семейство, где, он знал, были маленькие
дети, чтобы перенестись на несколько часов в счастливое беззаботное детство.
Наглядевшись на светлую живую радость детей, он незаметно удалялся и часто
полночи бегал по улицам, потому что не в силах был успокоить глубокое,
стеснявшее ему грудь волнение, а собственный его дом представлялся ему
мрачной гробницей, в которой он похоронен со всеми своими радостями. На этот
раз подарки были предназначены детям бедного переплетчика Лэммерхирта,
искусного и трудолюбивого мастера, который работал с некоторых пор на
Перегринуса и был отцом трех резвых мальчуганов от пяти до девяти лет.
Переплетчик Лэммерхирт жил в самом верхнем этаже узкого дома на
Кальбахской улице. Буря свистела и неистовствовала, шел то дождь, то снег;
понятно, что господин Перегринус лишь с величайшими усилиями смог достичь
своей цели. Тускло мерцали свечи в окнах Лэммерхирта, Перегринус с трудом
взобрался по крутой лестнице.
-- Отоприте, -- закричал он, стуча в дверь, -- отоприте; отоприте,
Христос посылает добрым детям свои подарки!
В полном испуге переплетчик отворил дверь и насилу узнал занесенного
снегом Перегринуса.
-- Почтеннейший господин Тис, -- воскликнул изумленный Лэммерхирт, --
почтеннейший господин Тис, чему я обязан, скажите бога ради, такой особой
честью в самый рождественский сочельник?
Но господин Перегринус не дал ему договорить. Громко восклицая: "Дети,
дети! смотрите, младенец Христос посылает вам свои подарки!" -- устремился
он к большому столу посреди комнаты и принялся тотчас же выкладывать
запрятанные в корзине дары. Всю вымокшую елку, с которой так и текло, он
должен был, конечно, оставить за дверью. Переплетчик все еще не мог понять,
что все сие означало; жена его была догадливее, так как она улыбалась
Перегринусу со слезами на глазах, а мальчики стояли поодаль и молча пожирали
глазами каждый подарок, по мере их появления из корзинки, и часто не могли
удержаться от громких выражений радости и удивления. Когда же Перегринус
наконец распределил все подарки сообразно с возрастом каждого ребенка, зажег
все свечи и воскликнул: "Сюда, дети, сюда! -- вот подарки, которые вам
посылает младенец Христос!" -- мальчики, которые еще неясно представляли,
что все это может принадлежать им, закричали, запрыгали, захлопали в ладоши,
в то время как родители готовились благодарить своего благодетеля.
Но как раз благодарности родителей, а также и детей, всегда старался
избегать господин Перегринус, и теперь он хотел, по обыкновению, тихонько
ускользнуть. Он был уже у Двери, как вдруг она отворилась, и в ярком сиянии
рождественских свечей предстала пред ним молодая женщина в блестящей одежде.
Автор редко производит хорошее впечатление, когда принимается точно
описывать благосклонному читателю наружность той или другой прекрасной
особы, выступающей в его повествовании, ее рост, фигуру, осанку, цвет глаз и
волос; гораздо лучше представляется мне показать ее читателю целиком, без
такого детального разбора. Достаточно было бы и здесь ограничиться простым
уверением, что женщина, представшая пред лицом испуганного до смерти
Перегринуса, была в высшей степени красива и очаровательна, если бы не
оказалось необходимым упомянуть и о некоторых отличительных свойствах этой
маленькой особы.
Женщина эта была действительно мала ростом, даже чересчур мала, но
сложена очень стройно и изящно. Вместе с тем лицу ее, вообще красивому и
выразительному, одна особенность придавала что-то нездешнее и странное:
зрачки ее глаз были значительно шире, а черные тонкие брови находились выше,
чем это бывает обыкновенно. Одета, или, вернее, разряжена, была эта
маленькая дама, как будто только что приехала с бала: роскошная диадема
блистала в черных волосах, богатые кружева только наполовину прикрывали
полную грудь, тяжелое шелковое платье в лиловую и желтую клетку облегало
гибкий стан и ниспадало широкими складками лишь настолько, что позволяло
разглядеть прелестнейшие, обутые в белые туфельки ножки, а между кружевными
рукавами и белыми лайковыми перчатками оставался достаточный промежуток для
лицезрения прекраснейшей части ослепительной руки. Богатое ожерелье и
бриллиантовые серьги довершали наряд.
Естественно, что переплетчик был столь же ошеломлен, как и господин
Перегринус, а дети, побросав игрушки, глазели на незнакомку разинув рты; но
женщины гораздо менее поражаются чем-нибудь странным и необычным и вообще
гораздо скорее собираются с мыслями, а потому у жены переплетчика у первой
развязался язык, и она обратилась к незнакомке с вопросом: что будет угодно
прекрасной даме?
Тут дама вошла в комнату, и напуганный Перегринус хотел было уже
воспользоваться этим мгновением, чтобы поскорее ускользнуть, как незнакомка
схватила его за обе руки и прошептала сладостным голоском:
-- Итак, счастье мне все-таки благоприятствует, я нашла-таки вас! О
Перегрин, мой дорогой Перегрин, что за прекрасное, блаженное свидание!
С этими словами она приподняла свою правую руку так, что коснулась губ
Перегринуса, и он был вынужден ее поцеловать, хотя при этом холодные капли
пота выступили у него на лбу. Тут дама отпустила обе его руки, давая ему
возможность убежать, но он чувствовал себя околдованным и не трогался с
места, как бедный зверек, очарованный взором гремучей змеи.
-- Позвольте мне, -- заговорила тогда дама, -- позвольте же и мне,
дражайший Перегрин, принять участие в прекрасном празднике, который вы, по
доброте и благородству вашей нежной души, устроили невинным детям, позвольте
же и мне внести в него свою лепту.
Тут она стала вынимать из изящной корзиночки, висевшей у нее на руке и
остававшейся до сих пор незамеченной, всевозможные прелестные игрушки,
заботливо и аккуратно расставила их на столе, подвела к нему мальчиков,
указала каждому, что ему предназначено, и так мило обращалась с детьми, что
лучше и нельзя себе представить. Переплетчик думал, что он видит это во сне,
жена же его лукаво улыбалась, будучи убеждена, что между господином
Перегрином и незнакомой дамой, надо полагать, было особое соглашение.
Пока родители удивлялись, а дети радовались, незнакомка уселась на
ветхий, расшатанный диван и посадила рядом с собой господина Перегринуса
Тиса, который теперь уже и сам не знал, действительно ли он есть это самое
лицо.
-- Дорогой мой, -- начала она тихо шептать ему в ухо, -- дорогой и
милый мой друг, какую радость, какое блаженство испытываю я подле тебя.
-- Позвольте, -- запинаясь бормотал Перегринус, -- позвольте, сударыня.
-- Но вдруг, бог знает как, губы незнакомки очутились так близко от его губ,
что не успел он даже подумать о поцелуе, как уже поцеловал ее; а что после
этого он снова и уже окончательно потерял способность речи, это само собой
разумеется.
-- Мой милый друг, -- продолжала говорить незнакомка, так близко
придвигаясь к Перегринусу, что еще немного и она уселась бы к нему на
колени, -- мой милый друг! я знаю, что печалит тебя, я знаю, что так
огорчило твою чистую младенческую душу сегодня вечером. Но! -- будь утешен!
Я принесла тебе то, что ты потерял и что едва ли надеялся когда-нибудь
возвратить себе вновь!
С этими словами незнакомка вынула из той же самой корзиночки, в которой
находились игрушки, деревянную коробочку и вручила ее Перегринусу. То была
оленья и кабанья охота, которой он недосчитался на рождественском столе.
Трудно описать странные чувства, боровшиеся в груди Перегринуса в эту
минуту.
Если в наружности незнакомки, несмотря на ее миловидность и
привлекательность, было все-таки нечто призрачное, что привело бы в трепет и
людей, менее Перегрина боящихся близости женщины, то каков же был ужас,
охвативший и без того достаточно напуганного Перегрина, когда он увидел, что
эта дама была точнейшим образом осведомлена обо всех самых затаенных его
начинаниях. И, несмотря на этот страх, зарождался в нем, когда он поднимал
глаза и торжествующий взгляд прекраснейших черных очей сиял на него из-под
длинных шелковых ресниц, когда он чувствовал сладостное дыхание прелестного
существа, электрическую теплоту ее тела, -- зарождался в нем чудесный трепет
невыразимого влечения, какого он не знал до той поры! Впервые вдруг
представились ему все ребячество и нелепость его образа жизни, вся игра в
святочные подарки, и ему стало стыдно, что незнакомка про это знает; и тут
опять показался ему подарок дамы живым доказательством того, что она поняла
его, как никто еще на земле, и что глубокое нежное чувство побудило ее
доставить ему такую радость. Он решил навеки сохранить драгоценный дар,
никогда не выпускать его из рук и, весь охваченный непреоборимым чувством, с
жаром прижал к груди коробочку, в которой находилась оленья и кабанья охота.
-- О, -- шептала незнакомка, -- о, что за восторг! Тебя радует мой
подарок! О, милый мой Перегрин, стало быть, не обманули меня мои грезы, мои
предчувствия?
Господин Перегринус Тис несколько пришел в себя, так что был в
состоянии вполне явственно и внятно проговорить:
-- Но, дражайшая, высокочтимая сударыня, если бы я только знал, с кем я
имею честь.
-- О, плутишка, -- перебила его дама, тихонечко трепля его по щеке, --
плутишка, ты ведь делаешь вид, будто не узнаешь твоей верной Алины! Однако
время дать покой этим добрым людям. Проводите меня, господин Тис!
Естественно, что при имени Алины Перегринус должен был подумать о своей
старой нянюшке, и ему показалось, точно в голове у него завертелась ветряная
мельница.
Когда незнакомка стала радушно и приветливо прощаться со всей семьей,
переплетчик от великого изумления и почтительного трепета мог только
пробормотать что-то несвязное, дети же обошлись с ней, как с давнишней
знакомой, а мать их сказала:
-- Такой красивый и милый господин, как вы, господин Тис, вполне
достоин такой прекрасной, доброй невесты, которая даже ночью помогает ему в
его добрых делах. Поздравляю вас от всей души!
Растроганная незнакомка поблагодарила ее, уверив, что день ее свадьбы
будет и для них праздником, затем, настойчиво запретив всякие проводы, сама
взяла свечечку с рождественской елки, чтобы посветить на лестнице.
Можно себе представить, каково было господину Тису, когда незнакомая
дама повисла у него на руке! "Проводите меня, господин Тис", -- думал он про
себя, -- это значит: вниз по лестнице до кареты, которая стоит у дверей и
где ждет лакей, а может быть, и целая свита, так как в конце концов это --
какая-нибудь сумасшедшая принцесса, которая здесь... Избави меня, господи,
поскорей от этого мучительного наваждения, сохрани мне мой слабый рассудок!"
Господин Тис не подозревал, что все случившееся до сей поры было только
прологом удивительнейшего приключения, и потому, сам того не ведая, сделал
очень хорошо, заранее попросив господа о сохранении своего рассудка.
Когда наша чета спустилась с лестницы, невидимые руки распахнули
наружную дверь и, пропустив в нее Перегринуса с его спутницей, вновь ее
затворили. Перегринус ничего этого не заметил, ибо слишком был поражен тем
обстоятельством, что перед домом не было и признака ни кареты, ни ожидающего
слуги.
-- Бога ради, -- воскликнул Перегринус, -- где же ваша карета,
сударыня?
-- Карета? -- возразила дама. -- Карета? -- какая карета? Уж не
полагаете ли вы, милый Перегринус, что мое нетерпение, моя тоска по вас
позволили бы мне спокойно ехать сюда в экипаже? Влекомая томлением и
надеждою, бегала я по городу в непогоду и бурю, пока не нашла вас. Слава
богу, это мне удалось. Только проводите меня теперь домой, милый Перегринус,
я живу неподалеку отсюда.
Господин Перегринус с трудом отогнал несколько смутившую его мысль о
том, как могло случиться, что в туалете незнакомки, одетой с иголочки, не
было заметно ни малейшего следа какого-нибудь расстройства, тогда как,
казалось бы, совершенно невозможно, чтобы даме, столь расфранченной, в белых
шелковых башмачках, удалось пройти даже несколько шагов без того, чтобы в
бурю, дождь и снег не испортить всего наряда; он собрался сопровождать
незнакомку и дальше и радовался только, что погода переменилась. Бешеная
буря пронеслась, на небе не было ни облачка, полная луна приветливо светила
на землю, и лишь резкий пронизывающий воздух давал чувствовать, что ночь
зимняя.
Но едва Перегринус ступил несколько шагов, как дама начала тихо
стонать, а затем разразилась громкими жалобами, что она коченеет от холода.
У Перегринуса кровь кипела в жилах -- и потому он не заметил холода и не
подумал о легком одеянии своей дамы, которая не была прикрыта даже ни шалью,
ни платком, -- вдруг он сообразил, как был недогадлив, и хотел закутать ее в
свой плащ. Но дама не допустила этого, простонав:
-- Нет, милый мой Перегрин! это мне не поможет! Мои ноги -- ах, мои
ноги! я умру от этой ужасной боли.
Обессиленная, она готова была уж совсем поникнуть и только произнесла
умирающим голосом:
-- Понеси, понеси меня, дорогой мой друг! И Перегринус без дальних слов
схватил тут маленькую, легкую как перышко даму к себе на руки, точно
ребенка, и заботливо закутал ее в свой широкий плащ. Но не прошел он и малой
части пути со своей сладостной ношей, как все сильнее и сильнее стали его
охватывать дикие порывы пламенной страсти. Как полупомешанный бежал он по
улицам, осыпая горячими поцелуями шею и грудь прелестного существа, крепко к
нему прижавшегося. Наконец точно какой-то толчок разом пробудил его от сна;
он находился прямо перед какой-то дверью и, подняв глаза, узнал свой дом на
Конной площади.
Только теперь сообразил он, что даже не осведомился у незнакомки, где
она живет, и, собравшись с духом, спросил ее:
-- Сударыня! небесное божественное создание, где вы живете?
-- Ах, -- возразила незнакомка, приподняв головку, -- ах, милый мой
Перегрин, да здесь же, здесь, в этом самом доме, я ведь твоя Алина, я ведь
живу у тебя! Вели же скорее отворить дверь.
-- Нет! никогда! -- вскричал в ужасе Перегринус и выпустил из рук свою
ношу.
-- Как, -- воскликнула незнакомка, -- как, Перегрин, ты отталкиваешь
меня, зная мою ужасную участь, зная, что я, дитя несчастия, не имею крова,
что я должна жалко погибнуть, если ты не примешь меня к себе, как прежде! Но
ты, может быть, и хочешь, чтобы я умерла, -- так пусть это случится! Отнеси
же меня хоть к фонтану, чтобы мой труп нашли не перед твоим домом, -- а те
каменные дельфины, возможно, будут сострадательнее тебя. Увы мне -- увы мне
-- какой холод!
Незнакомка поникла без чувств, и тут сердечная тоска и отчаяние
ледяными клещами схватили и сдавили грудь Перегрина. Дико вскричал он: "Будь
что будет, я не могу иначе!" -- поднял безжизненную, взял ее на руки и
сильно дернул за колокольчик. Быстро пронесся Перегрин мимо привратника,
отворившего ему дверь, и, вместо того чтобы, по обыкновению, тихо
постучаться вверху, уже на лестнице стал он взывать: "Алина -- Алина --
свету, свету!" -- да так громко, что крики его отозвались во всех углах
обширных сеней дома.
-- Как? -- что? -- что такое? -- что это значит? -- говорила старая
Алина, вытаращив глаза на то, как Перегринус высвобождал бесчувственную
незнакомку из плаща и с нежной заботливостью укладывал ее на софу.
-- Скорее, -- восклицал он, -- скорее же, Алина, затопи камин --
чудодейственную эссенцию сюда -- чаю -- пуншу! -- приготовь постель!
Но Алина не трогалась с места и, уставясь глазами на даму, продолжала
повторять свое: "Как? что такое? что это значит?"
Тогда Перегринус стал рассказывать, что это -- графиня, а может быть,
даже и принцесса, которую он нашел у переплетчика Лэммерхирта, которая на
улице упала в обморок, и он принужден был отнести ее домой, и, видя, что
Алина все еще оставалась неподвижной, закричал, топнув ногой:
-- Черт побери, огня, говорю я, чаю -- чудодейственной эссенции!
Тут глаза старухи засверкали, будто слюда, а нос как бы засветился
фосфорическим блеском. Она вытащила свою большую черную табакерку, раскрыла
ее и с треском втянула в себя здоровенную понюшку. Проделав это, она
подбоченилась и заговорила насмешливым тоном:
-- Смотрите пожалуйста, графиня, принцесса! да еще отыскалась у кого?
-- у бедного переплетчика на Кальбах-ской улице! да еще падает в обморок на
улице! Ого-го, знаю я хорошо, где достают таких разряженных дамочек в ночное
время! Хорошенькие штучки, отменное поведение! Привести в честный дом
распутную девку, да еще, в довершение греха, чертыхаться в рождественскую
ночь. И чтобы я на старости лет да еще помогала в этом? Нет-с, господин Тис,
поищите-ка себе другую; со мной ничего не выйдет, завтра же ухожу от вас.
И с этими словами старуха вышла из комнаты и так хлопнула дверью, что
все загремело и зазвенело.
Перегринус ломал себе руки в тоске и отчаянии: ни признака жизни не
обнаруживалось в незнакомке. Но в ту минуту, как совсем растерявшийся
Перегринус нашел наконец склянку с одеколоном и собирался уже осторожно
потереть им виски своей дамы, как она вскочила с софы, свежая и веселая, и
воскликнула:
-- Наконец-то -- наконец-то мы одни! Наконец, мой Перегринус, могу я
сказать вам, почему я следовала за вами вплоть до жилища переплетчика
Лэммерхирта, почему я не могла вас оставить в нынешнюю ночь. Перегринус!
выдайте мне вашего пленника, которого вы держите взаперти вашей комнате. Я
знаю, что вы вовсе не обязаны исполнять моей просьбы, что все зависит только
от вашей доброты, но я знаю ваше доброе, чуткое сердце и потому прошу вас,
милый, добрый Перегрин! выдайте мне вашего пленника!
-- Кого, -- спросил Перегринус в глубочайшем изумлении, -- какого
пленника? -- кто может быть у меня в плену?
-- Да, -- продолжала незнакомка, схватив руку Перегрина и нежно прижав
ее к своей груди, -- да, я верю, что только великая, благородная душа может
отказаться от выгод, которые посланы ей милостивою судьбою, правда также то,
что вы лишаете себя многого, чего вам легко было бы достигнуть, не выдав
пленника -- но! -- подумайте, Перегрин, ведь вся участь Алины, вся ее жизнь
зависит от обладания этим пленником, ведь...
-- Если вы не хотите, -- перебил ее Перегринус, -- если вы не хотите,
мой ангел, чтобы я принял все это за лихорадочный бред или чтобы я помешался
тут же, на месте, то скажите же мне, о ком вы изволите говорить, о каком
пленнике?
-- Как, -- возразила дама, -- Перегрин, я вас не понимаю, уж не хотите
ли вы отрицать, что он действительно попался к вам в плен... Ведь я же
присутствовала, когда он, в то время как вы покупали охоту...
-- Кто, -- вне себя закричал Перегрин, -- кто это он? Первый раз в
жизни вижу я вас, сударыня, кто -- вы? кто - этот он?
Но тут подавленная горем незнакомка упала к ногам Перегрина и возопила,
заливаясь горючими слезами:
-- Перегрин, будь человечен, будь милосерд, отдай мне его! -- отдай мне
его!
А господин Перегринус кричал, перебивая ее:
-- Я сойду с ума -- я помешаюсь! Внезапно незнакомка вскочила. Она
казалась теперь гораздо выше, глаза ее метали молнии, губы дрожали.
-- А, варвар! -- воскликнула она в исступлении. -- Ты лишен сердца --
ты неумолим -- ты хочешь моей смерти, моей погибели -- ты не отдаешь мне
его! Нет -- никогда -- никогда -- о я несчастная -- я погибла -- погибла. --
И она бросилась вон из комнаты, и Перегрин слышал, как она сбегала по
лестнице и ее пронзительные вопли раздавались по всему дому, пока внизу
громко не хлопнула дверь.
Тогда воцарилась мертвая тишина, как в могиле.
Укротитель блох. -- Печальная судьба принцессы Гамахеи в Фамагусте. --
Неловкость гения Тетеля и примечательные микроскопические опыты и
развлечения. -- Прекрасная голландка и странное приключение молодого Георга
Пепуша, бывшего иенского студента.
В то время во Франкфурте находился человек, занимавшийся престранным
искусством. Его называли укротителем блох на том основании, что ему удалось,
разумеется не без затраты величайшего труда и усилий, приобщить этих
маленьких зверьков культуре и обучить их разным ловким штукам.
С великим изумлением зрители наблюдали, как на гладко отполированном
беломраморном столе блохи возили маленькие пушки, пороховые ящики, обозные
фургоны, другие же прыгали подле с ружьями на плече, с патронташами за
спиной, с саблями на боку. По команде укротителя выполняли они труднейшие
эволюции, и все это казалось и веселей и живей, Чем у настоящих больших
солдат, потому что маршировка состояла в изящных антраша и прыжках, а
повороты налево-направо -- в ласкающих глаз пируэтах. Все войско обладало
удивительным апломбом, а полководец казался в то же время и искусным
балетмейстером. Но, пожалуй, еще красивее и удивительнее были маленькие
золотые кареты с упряжкой в четыре, шесть и восемь блох. Кучерами и лакеями
были еле заметные для глаза золотые жучки, а что сидело внутри карет, того
нельзя было и различить.
Невольно вспоминался при этом экипаж феи Маб, который славный Меркуцио
у Шекспира в "Ромео и Юлии" так прекрасно описывает, что можно заподозрить,
не катался, этот экипаж не раз по его собственному носу.
Но только при обозрении стола в хорошую лупу искусство укротителя блох
обнаруживалось в полной мере. Тогда только изумленному зрителю открывалась
вся роскошь изящество упряжи, тонкая отделка оружия, блеск и чистота
мундиров. Казалось совершенно непостижимым, каким инструментами пользовался
укротитель блох, чтобы с такой чистотой и пропорциональностью изготовить
некоторые мелкие подробности, как, например, шпоры, пуговицы и т. д., и
рядом с этим казалась уже сущим пустяком мастерская работа портного,
состоявшая, ни много ни мало, в том, чтобы сшить для блох по паре рейтуз в
обтяжку, -- причем труднейшей задачей была, конечно, примерка.
Так велико было стечение публики, что целый день зал укротителя блох
был переполнен любопытными, которых не смущала и высокая входная плата. Но и
по вечерам посетителей было много, даже, пожалуй, еще больше, так как тогда
приходили и такие лица, которых даже не столько забавлял вся эта тончайшая
работа, сколько повергало в изумлена другое изделие укротителя, снискавшее
ему особое внимание и уважение естествоиспытателей. Это был ночной
микроскоп, который, как солнечный микроскоп днем, подобно волшебному фонарю,
отбрасывал на белую стену изображение предмета с такой ясностью и
отчетливостью, что не оставалось желать большего. Кроме того, укротитель
блох торговал еще прекраснейшими микроскопами, за которые ему охотно платили
большие деньги.
Случилось, что один молодой человек, по имени Георг Пепуш --
благосклонный читатель скоро ближе с ним познакомится, -- возымел раз
желание посетить укротителя блох поздно вечером. Еще на лестнице донеслась
до него перебранка, которая становилась все громче и громче, пока не
разразилась наконец дикими криками и беснованием. Только что собирался Пепуш
войти, как дверь зала с треском распахнулась, и в дикой сумятице, с бледными