шею малютки, воскликнув голосом глубочайшей скорби: "Я погиб!"
Перегринус протянул руку, чтобы схватить мастера; но вдруг точно
незримая сила удержала его руку, и совсем другие мысли, чем те, которые
переполняли его только что, мелькнули у него в голове.
"Как, -- думал он, -- ты, слабый человек, предавшийся бешеной страсти,
в безумии любовного вожделения принявший за истину ловкий обман, ты хочешь
вероломно предать того, кому обещал свое покровительство? Ты хочешь заковать
в цепи вечного рабства свободный безобидный народец, навеки погубить
единственного друга, у которого слова никогда не расходятся с мыслями? Нет,
нет, опомнись, Перегринус! -- лучше смерть, чем измена!"
-- Дай... мне... пленника... умираю! -- Так, запинаясь, лепетала
малютка угасающим голосом.
-- Нет, -- воскликнул Перегринус, в диком отчаянии хватая малютку в
свои объятия, -- нет -- никогда, но дай мне с тобой умереть!
В это мгновение послышался резкий гармонически! звук, точно кто-то
ударял в маленькие серебряные колокольчики; внезапно губы и щеки Дертье
зарозовели, она вскочила с софы и принялась прыгать вокруг по комнате, разрс
ясь судорожным смехом. Можно было подумать, что ее укусил тарантул.
В ужасе глядел Перегринус на жуткое зрелище, в ужас взглянул на это и
доктор, остановившийся в дверях как окаменелый и загородивший вход в комнату
следовавшему ним господину Сваммеру.
Диковинное занятие странствующих фигляров в винном погребке,
сопровождавшееся изрядными побоями. -- Трагическая история про портняжку из
Саксенгаузена. -- Как Георг Пепуш приводит в удивление почтенных людей. --
Гороскоп. -- Веселая борьба старых знакомых в комнате Левенгука.
Все проходившие мимо погребка останавливались, вытягивали шеи и
заглядывали в окна. Все гуще становилась тол па, все сильнее толкотня,
давка, шум, гам, смех, суета. При чиною всей этой суматохи были два
незнакомца, зашедшие погребок. И лицами, и одеждой, и всем своим обликом они
отличались от жителей Франкфурта, и в их наружности было что-то сразу и
отталкивающее и смехотворное, но главное любопытство вызывали те невероятные
и невиданные штуки, которые они выделывали. Один из них, отвратительно
грязный старик, был одет в длинный и очень узкий сюртук из черной,
порыжевшей и лоснящейся материи. Он как-то ухитрялся то удлиняться и худеть,
то сжиматься в коротконогого толстяка, всего же диковиннее было то, что при
этом он извивался, как червяк. Другой, с высоким хохлом на голове, в пестром
шелковом кафтане и таких же штанах, с большими серебряными застежками,
походивший на петиметра второй половины прошлого столетия, раз за разом
взлетал вверх к потолку и плавно спускался назад, все время напевая сиплым
голосом крайне неблагозвучные песни на каком-то совершенно неведомом языке.
По рассказам хозяина, оба они, один вслед за другим вошли в кабачок,
как вполне благоприличные посетители, и спросили вина. Потом они стали все
пристальнее и пристальнее глядеть друг на друга и завели разговор. Хотя
никто из гостей не понимал их языка, однако ж по тону разговора и по жестам
видно было, что они о чем-то горячо заспорили.
Вдруг они встали, приняли свой теперешний вид и начали выделывать те
безумные штуки, что собрали такую толпу зрителей.
-- Молодец-то, -- воскликнул один из зрителей, -- молодец-то, что так
здорово летает вверх и вниз, ведь, пожалуй, часовщик Деген из Вены, тот
самый, что изобрел летательную машину и то и дело кувыркался с ней вверх
тормашкой и падал на нос?
-- Ах нет, -- возразил другой, -- это не птица Деген. Скорее я бы
подумал, не портняжка ли это из Саксенгаузена, если б только не знал, что
бедняжка сгорел.
Не знаю, известна ли благосклонному читателю достопримечательная
история о портняжке из Саксенгаузена? Вот она.
Однажды ввоскресный день смиренный и кроткий саксенгаузенский
портняжка, прекрасно разодетый, шел из церкви со своей любезнейшей супругой.
Воздух был резкий, накануне за ужином портняжка ничего не ел, кроме половины
яйца всмятку да маринованного огурчика, поутру же выпил только чашечку кофе.
Вот ему и было не по себе -- потому еще, что в церкви пел он, не щадя
голоса, -- и захотелось ему выпить рюмочку желудочной. Всю неделю он работал
прилежно и был чрезвычайно внимателен к своей любезнейшей супруге, которой
сшил даже порядочную юбку из обрезков, падавших под стол при кройке. Вот
любезная супруга и позволила ему зайти в аптеку, чтобы выпить рюмочку
сердцекрепительного. Портняжка так и сделал: вошел в аптеку и спросил
желудочной. Неопытный мальчишка, оставшийся один в аптеке, так как и
рецептариус и главный провизор -- одним словом, все, кто были поумнее, --
отлучились, ошибся и достал с полки закупоренную фляжку вовсе не с
желудочным эликсиром, а с горючим воздухом, которым наполняют воздушные
шары. Его-то и налил мальчишка полный стаканчик; недолго думая портняжка
поднес стаканчик ко рту и жадно стал глотать воздух, пришедшийся ему очень
по вкусу. Но тут он почувствовал себя совсем как-то чудно, точно у него за
плечами выросли крылья или кто-нибудь стал игра им как мячом. В самом деле,
он стал то взлетать, то опускаться, да все выше и выше под самый потолок
аптеки.
-- О господи Иисусе, -- воскликнул он, -- как же это сделался таким
ловким плясуном!
А мальчишка рот разинул от удивления. Случилось туг, что кто-то вдруг
отворил дверь так стремительно, что окно насупротив распахнулось. В ту же
минуту сильный сквозняк подхватил портняжку, и быстро, как ветер, вылетел он
в открытое окно; так его больше никто и не видел. Немало времени спустя
жители Саксенгаузена как-то вечером увидели в небе огненный шар, который
озарил всю окрестность свои" блеском и затем, угасши, упал на землю. Все
хотели знать;
что упало на землю, бросились бегом к месту падения, но нашли там всего
только маленькую кучечку золы, а рядок шпенек от башмачной пряжки, кусочек
желтого атласа с пестрыми цветами и какой-то черный предмет, похожий на
роговой набалдашник. Стали смекать, как такие вещи могли слететь с неба в
огненном шаре. Но тут подошла любезнейшая супруга улетевшего портняжки и,
чуть только взглянул на найденные вещи, принялась ломать руки и взывать в
полном отчаянии: "О, горе мне! да ведь это шпенек от пряжки моего любезного!
горе мне! это воскресный камзол моего не наглядного! горе мне! это его
набалдашник!" Однако некий великий ученый объяснил, что набалдашник этот
вовсе не набалдашник, а метеорит или неудавшееся мировое тело. Таким-то
образом жителям Саксенгаузена и всему свету стало известно, что бедный
портняжка, которому аптекарский мальчишка преподнес горючего воздуха вместо
желудочной водки, сгорел в поднебесье и упал на землю метеоритом или
неудавшимся мировым телом.
Кельнеру наконец надоело, что чудной незнакомец не перестает то
удлиняться, то укорачиваться, не обращая на него никакого внимания, и он
подставил ему под самый нос заказанную бутылку бургундского. Незнакомец
тотчас же впился в бутылку и, не отрываясь, высосал ее до последней! капли.
Потом без чувств повалился в кресло и оцепенел.
Посетители с изумлением наблюдали, что он, покуда пил, все больше и
больше раздувался и под конец сделался таким толстым, что потерял всякий
человеческий образ. Летательный аппарат другого как будто тоже застопорился,
и, выбившись из сил и задыхаясь, он уже собирался совсем снизиться; но чуть
только заметил, что его противник лежит полумертвый, как сразу вскочил на
него и принялся что есть мочи дубасить его кулаками.
Но тут хозяин его оттащил, объявив, что вышвырнет его вон, если он не
угомонится. Фокусничать они могут сколько им угодно, ну а ругаться и
драться, как простые мужики, он им не позволит.
Одаренному способностью летать крайне не понравилось, что хозяин
принимает его за какого-то фокусника. Он заявил, что он вовсе не фигляр и не
шарлатан какой-нибудь, но что раньше был балетмейстером при дворе одного
могущественного короля, теперь же сделался вольнопрактикующим bel esprit
(остряк (фр.) и, сообразно своему ремеслу, носит имя Legenie. Если же он в
справедливом гневе на того негодяя подпрыгивал выше, чем полагается, то до
этого никому нет дела и касается только его одного.
Хозяин нашел, что все это не может служить оправданием драки; bel
esprit возразил, что если б хозяин только знал, что это за злой и коварный
человек, то он, конечно, позволил бы вволю насажать ему синяков на спину.
Человек этот служил когда-то на французской таможне, а ныне живет
кровопусканием и бритьем и прозывается monsieur Пиявка. Неуклюжий, грубый,
прожорливый, он каждому в тягость. Мало того что этот бездельник, где с ним
ни встретится, высасывает его вино из-под самого его носа, как это было и
сейчас, нет, негодяй задался целью ни много ни мало как отнять у него
красавицу невесту, которую он собирается увезти с собой из Франкфурта.
Таможенный чиновник слышал все, что говорил bel esprit. Он сверкнул на
него маленькими ядовитыми глазками и затем обратился к хозяину.
-- Не верьте, господин хозяин, -- сказал он, -- не верьте ничему, что
здесь наболтал этот висельник и проходимец. Хорош балетмейстер, который
наступает своими слоновыми ножищами на нежные ножки танцовщиц, а при пируэте
выбивает стоящему у кулисы режиссеру коренной зуб из челюсти и бинокль из
рук! А в стихах у него такие же неуклюжие стопы, как неуклюжи его шаги, они
шатаются как пьяные, и вместо мыслей какая-то размазня. И этот-то пустомеля
возомнил, что если ему удается иногда тяжеловесно вспархивать подобно вялому
гусаку, то красавица должна стат? его невестою.
-- Ты почувствуешь клюв гусака, чертов червяк! -- вскричал bel esprit и
в припадке бешенства снова рванулся к таможенному чиновнику; но хозяин
крепко схватил его сзади выбросил в окно, к великой радости собравшейся
толпы.
Теперь, когда bel esprit очутился снаружи, monsieur Пиявка принял
тотчас же прежний скромный и солидный вид с каким он вошел в погребок. Люди,
стоявшие на улице, ре шили, что это уже не тот человек, который умел так
распирать свое тело, будто оно раздвигалось у него как на шарнирах, и
разошлись. Таможенный чиновник в самых вежливы выражениях поблагодарил
хозяина за его помощь против bel esprit и, в доказательство своей
признательности, предложи безвозмездно выбрить его таким ловким и приятным
способом, как никто в жизни его еще не брил. Хозяин пощупал подбородок и,
так как ему показалось, что он достаточно волосат и колюч, ответил согласием
на предложение monsieur Пиявки. Таможенный чиновник приступил к делу с
большой ловкостью, но вдруг так сильно обрезал нос хозяина, что кровь
потекла крупными каплями. Хозяин, увидев в этом зле намерение, вскочил в
бешенстве, схватил таможенного чиновника, и тот столь же быстро вылетел в
дверь, как bel esprit в окно. Вскоре затем в сенях погребка начался ужасный
шум и гам; хозяин, едва успев заклеить трутом свой раненый не бросился
посмотреть, что за черт поднял новую суматоху.
К своему немалому удивлению, увидел он, что какой-то молодой человек
одной рукой схватил bel esprit, другой -- та меженного чиновника и
исступленно вопил, дики сверка глазами: "Ага, сатанинское отродье, ты не
станешь мне больше поперек дороги, тебе не удастся похитить у меня мою
Гамахею!" А bel esprit и таможенный чиновник, перебивая его пронзительно
кричали: "Спасите -- спасите нас от бесноватого, почтеннейший хозяин! Он
убьет нас, он принял нас за кого-то другого!"
-- Что это, -- воскликнул хозяин, -- что это с вами, любезный господин
Пепуш? Чем эти чудаки вас обидели? Не ошибаетесь ли вы, принимая их за
других? Ведь это балетмейстер господин Legenie, а это таможенный чиновник --
monsier Пиявка.
-- Балетмейстер Legenie?.. Таможенный чиновник Пиявка? -- глухим
голосом повторил Пепуш. Он, казалось, собирался с мыслями, пробуждаясь от
какого-то сна.
Тем временем из общей залы вышли еще два почтенных! бюргера, которые,
будучи знакомы с Пепушем, обратились к нему также с увещаниями успокоиться и
отпустить на свободу обоих чудаков-иностранцев.
Еще раз повторил Пепуш: "Балетмейстер Legenie... Таможенный чиновник
Пиявка?" -- и бессильно уронил руки. С быстротой ветра оба освобожденные
бросились вон, и случившиеся в то время на улице прохожие немало были
поражены зрелищем, как bel esprit упорхнул через крышу супротив стоящего
дома, а брадобрей исчез в грязной луже, скопившейся от дождя меж камней
перед самой дверью погребка.
Бюргеры заставили совершенно растерянного Пепуша войти в погребок и
распить с ними бутылку хорошего ниренштейнера. Пепуша не пришлось
уговаривать, и он с превеликим удовольствием принялся попивать благородное
вино, хотя и сидел безмолвно, как истукан, не отвечая ни словечка на все
обращения к нему собеседников. Но наконец лицо его прояснилось, и он
заговорил с достаточной приветливостью:
-- Вы хорошо сделали, добрые мои друзья и товарищи, что не допустили
меня тут же на месте убить негодяев, находившихся в полной моей власти. Но
вы и не подозреваете, что за опасные существа скрывались под этими
причудливыми масками.
Пепуш остановился, и можно себе представить, с каким напряженным
любопытством его собеседники насторожили слух в ожидании его разоблачений. И
хозяин подсел к ним, и все трое, оба бюргера и хозяин, облокотившись на стол
и тесно, голова к голове, прижавшись друг к другу, затаили дыхание, чтобы ни
слова не проронить из рассказа Пепуша.
Видите ли, -- продолжал свою речь господин Георг Пепуш тихо и
торжественно, -- видите ли, добрые люди, тот, кого вы называете
балетмейстером Legenie, есть не кто иной, как злой, неуклюжий гений Тетель,
тот же, кого вы принимаете за таможенного чиновника Пиявку, --
отвратительный кровосос, гадкий принц пиявок. Оба они влюблены в принцессу
Гамахею, которая, да будет вам известно, есть прекрасная, обворожительная
дочь могущественного короля Секакиса, и оба они явились сюда, чтобы отбить
ее у чертополоха Цехерита. Но это величайшая глупость, которая может
возникнуть только в самой тупой башке, ибо, кроме чертополоха Цехерита, есть
только одно существо в целом мире, которому может принадлежать принцесса
Гамахея, да и это существо, быть может, тщетно будет бороться с чертополохом
Цехеритом. Скоро чертополох Цехерит расцветет в полуночный час во всем своем
великолепии, и в любовной смерти забрезжит утренняя заря высшей жизни. Но
чертополох Цехерит -- это я сам, и вот почему вы не поставите мне в вину,
добрые люди, что я разгневался на этих предателей вообще все это дело
принимаю так близко к сердцу.
Слушатели Пепуша разинули рты, вытаращили глаза и не могли вымолвить ни
слова от неожиданности. Они, как говорится, будто с неба свалились, и в
голове у них гудело от быстрого падения.
Пепуш залпом осушил бокал вина и сказал, обращаясь к хозяину:
Да, да, почтеннейший хозяин, скоро доживете вы до той минуту, когда я
расцвету в виде Сасtus grandiflorus и по всей округе разнесется необычайно
прекрасный запах ванили, -- можете мне поверить.
Хозяин мог на это только пробормотать с глупым видом: "Вот те штука!"
Но оба других слушателя многозначительно посмотрели друг на друга, и один из
них сказал, двусмысленно улыбаясь и взяв Пепуша за руку:
-- Вы, кажется, немного разволновались, дорогой господин Пепуш, что,
если бы вам выпить стаканчик воды?
-- Ни капли, -- перебил Пепуш благожелательного собеседника, -- ни
капли! Разве можно подливать воду в кипящее масло, не усилив ярости пламени?
Вы полагаете, что я разволновался? Действительно, это очень возможно. Нужно
быть сущим дьяволом, чтобы сохранить спокойствие, обменявшись, как я,
выстрелами со своим сердечным другом и вдобавок пустив самому себе пулю в
лоб! Вот! нате -- в ваши руки отдаю я смертоносное оружие, ибо теперь уже
все пропало!
Пепуш вытащил из кармана пару пистолетов, хозяин отпрянул назад, оба
бюргера схватили в руки смертоносное оружие и разразились громким хохотом:
пистолеты были деревянные, какие дарят детям на елку.
Пепуш, казалось, совсем не замечал, что происходило вокруг него; он
сидел погруженный в глубокое раздумье и только повторял беспрестанно: "Лишь
бы мне найти его, лишь бы мне найти его!"
Хозяин собрался с духом и робко спросил:
-- Кого вы разумеете, дражайший господин Пепуш, кого вы не можете
найти?
-- Если вы знаете, -- сказал Пепуш торжественно, пристально смотря на
хозяина, -- если вы знаете кого-нибудь, кто мог бы соперничать с королем
Секакисом в могущество и в чудесной силе, то назовите его имя, и я облобызаю
ваши ноги! А впрочем, я хотел вас спросить, не знаете ли вы кого-нибудь, кто
знаком с господином Перегринусом Тисом и мог бы мне сказать, где найти его в
эту минуту.
-- Ну, тогда, -- ответил, весело улыбаясь, хозяин, -- ну, тогда я могу
вам услужить, почтеннейший господин Пепуш, и сообщить вам, что добрый
господин Тис побывал здесь всего час назад и выпил кружечку вюрцбургского.
Он был очень задумчив и, когда я всего только спросил, что нового на бирже,
вдруг воскликнул: "Да, сладость моя Гамахея! -- я отрекся от тебя! Будь
счастлива в объятиях моего Георга!" Тут какой-то тонкий курьезный голосок
произнес: "Пойдемте теперь к Левенгуку и поглядим гороскоп!" Тотчас же
господин Тис осушил наспех стакан и ушел вместе с таинственным бестелесным
голоском; по всей вероятности, оба -- и голосок и господин Тис --
направились к Левенгуку, который предается ламентациям, ибо все его ученые
блохи подохли. Тут Георг вскочил в полной ярости, схватил хозяина за горло и
вскричал:
-- Проклятый пиявочный вестовщик, что говоришь ты? Отрекся? -- от нее
отрекся -- от Гамахеи -- Перегринус -- Секакис?
Рассказ хозяина точно соответствовал истине: он в самом деле расслышал
серебристый голосок мастера-блохи, приглашавший господина Перегринуса Тиса
идти к микроскописту Левенгуку -- благосклонный читатель уже знает, с какой
целью. И Перегринус действительно направился к нему.
Левенгук принял Перегринуса со слащавой отталкивающей любезностью и с
той смиренной льстивостью, в которой выражается вынужденное и тягостное
признание чужого превосходства. Но в зрачке у Перегринуса находилось
микроскопическое стекло, и господину Антону ван Левенгуку нимало не помогли
его любезность и смирение, -- напротив того, Перегринус сразу же заметил и
досаду и ненависть, клокотавшие в душе микроскописта.
В то время как Левенгук рассыпался в уверениях, какая честь, какая
радость для него посещение господина Тиса, мысли его гласили: "Я желал бы,
чтоб чернокрылый сатана загнал тебя на десять тысяч сажен в преисподнюю, а
между тем я должен быть любезным и почтительным с тобой, потому что
проклятое сочетание звезд подчинило меня твоему владычеству и все мое
существование в известной степени зависит от тебя. Постой, однако, мне,
может быть, удастся тебя перехитрить, потому что, при всем твоем знатном
происхождении, ты все-таки порядочный болван. Ты думаешь, что прекрасная
Дертье Эльвердинк тебя любит, и того и гляди хочешь даже на ней жениться?
Обратись только за этим ко мне, и ты, несмотря на все присущее тебе
могущество, о котором ты даже не ведаешь, попадешься в мои руки, так что
даже того и не заметишь, и уж тогда я применю все среда чтобы тебя погубить
и завладеть как Дертье, так и мастером-блохой".
Естественно, что Перегринус сообразовал свое поведение с этими мыслями
Левенгука и остерегся упомянуть хотя бы одним словом о прекрасной Дертье
Эльвердинк. Он объяснил свое посещение просто желанием посмотреть удиви
тельную естественноисторическую коллекцию господина ван Левенгука.
Пока Левенгук отпирал свои большие шкафы, мастер блоха шепнул
тихомолком на ухо Перегринусу, что на сто у окна лежит его (Перегринуса)
гороскоп. Перегринус осторожно подошел и пристально поглядел в него. Он
увидел разные линии, мистически перекрещивавшиеся одна с другой, и иные
диковинные знаки; но он не обладал никакими сведениями в астрологии, и, как
пристально он ни глядел, все оставалось для него неясным и запутанным.
Странным только ему показалось, что он совершенно ясно распознал самого себя
в красной блестящей точке посередине доски, на которой был начертан
гороскоп. Чем дольше он созерцал эту точку, тем явственнее она принимала
форму сердца, тем пламеннее становился красный ее цвет; но сверкала она
точно сквозь некую ткань, ее опутывавшую.
Перегринус хорошо заметил, что Левенгук всячески старался отвлечь его
от гороскопа, и принял благоразумное решение прямо, без обиняков, спросить
своего любезного врага о значении таинственной доски, ибо он не подвергался
опасности быть обманутым.
Злорадно посмеиваясь, Левенгук рассыпался в уверениях, что ему не может
быть ничего приятнее, как растолковав своему высокоуважаемому другу знаки на
доске, которые о начертил сам, руководствуясь своими малыми знаниями, этом
деле.
А мысли гласили: "Ого! вот куда ты метишь, голубчик! Надо сказать
правду, неплохой совет дал тебе мастер-блоха! Я сам, моим собственным
толкованием таинственной доски может быть, должен помочь тебе узнать, в чем
состоит магическая сила твоей достойной особы! Я мог бы чего-нибудь просто
наврать тебе, но к чему -- ты все равно ни йоты не поймешь даже из всей
правды, которую я тебе открою, и останешься таким же дураком, как прежде.
Гораздо будет для меня удобнее, не утруждая себя новыми выдумками,
рассказать тебе о знаках на доске столько, сколько мне заблагорассудится".
Таким образом, Перегринус мог быть спокоен, что если он и не все
узнает, то по крайней мере не будет и обманут.
Левенгук поставил доску на станок, имевший сходство с мольбертом,
выдвинув его на середину комнаты. Оба, Левенгук и Перегринус, сели перед
доской и воззрились на нее в полном молчании.
-- Вы, может быть, и не предчувствуете, -- начал наконец торжественно
Левенгук, -- вы, может быть, и не предчувствуете, Перегринус Тис, что те
черты, те знаки на доске, которые вы так внимательно разглядываете,
составляют ваш собственный гороскоп, который я начертил по таинственным
законам астрологической науки и под благоприятным влиянием созвездий.
"Откуда у вас такая наглость, как смеете вы проникать в хитросплетения моей
жизни, как дерзаете вы открывать тайны моей судьбы?" -- могли бы вы спросить
меня, Перегринус, и имели бы на то полное право, если бы я не был в
состоянии тотчас же доказать вам свое внутреннее к тому призвание. Мне
неведомо, знавали ли вы славного раввина Исаака Бен Гаррафада или по крайней
мере слыхали ли о нем. Многими глубокими познаниями обладал раввин Гаррафад
и среди них -- редким даром читать на лице человека, обитала ли уже раньше
его душа в другом теле или она совершенно свежа и нова. Я был еще очень
молод, когда старый раввин умер от несварения желудка, объевшись вкусным
кушаньем, приправленным большим количеством чесноку. Евреи так быстро
убежали с его телом, что покойный не успел собрать и захватить с собой все
свои знания и дарования, рассеянные его болезнью. Обрадованные наследники
поделили все между собой, я же успел-таки стянуть его дивный дар ясновидения
в то самое мгновение, как он трепетал на острие меча, приставленного ангелом
смерти к груди старого раввина. Так перешел ко мне тот дивный дар, и я,
подобно раввину Исааку Бен Гаррафаду, вижу по лицу человека, обитала ли его
душа уже в другом теле или нет. Ваше лицо, Перегринус Тис, при первом же на
него взгляде, возбудило во мне самые странные думы и сомнения. Несомненным
было для меня давнее предсуществование вашей души, но все предшествующие
вашей теперешней жизни воплощения оставались в полном мраке. Я должен был
прибегнуть к созвездиям и составить ваш гороскоп, чтобы разрешить эту
загадку.
И вы, -- перебил Перегринус укротителя блох, -- и вы Доискались до
чего-нибудь, господин Левенгук?
Ну, разумеется, -- отвечал Левенгук еще более торжественным тоном, --
ну, разумеется! Я
узнал, что психическое начало, которое оживляет ныне изящное тело моего
достойного друга, господина Перегринуса Тиса, существовало уже задолго до
этого, правда только как идея без сознания своего образа. Взгляните сюда,
господин Перегринус, рассмотрите внимательно красную точку в середине доски.
Это -- не только вы сами, но эта точка есть также тот образ, который ваше
психическое начало в те времена не могло осознать. Сверкающим карбункулом
лежали вы тогда в глубоких недрах земли, а простершись над вами, на зеленой
земной поверхности, спала прелестная Гамахея, только в той бессознательное
растворялся также и ее образ. Странные линии, незнакомые сочетания звезд
прорезают теперь вашу жизнь с того момента, как идея приняла образ и
превратилась в господина Перегринуса Тиса. Вы, сами того не подозревая,
обладаете талисманом. Этот талисман и есть красный карбункул; возможно что
король Секакис носил его как драгоценный камень в свое короне или что сам он
некоторым образом был карбункулом; во всяком случае, вы обладаете им теперь,
но, чтобы пробудить его дремлющую силу, должно произойти одно событие, и
тогда с пробуждением силы нашего талисмана решится участь одной несчастной,
которая до сей поры влачю тягостную призрачную жизнь между страхом и смутной
Перегринус протянул руку, чтобы схватить мастера; но вдруг точно
незримая сила удержала его руку, и совсем другие мысли, чем те, которые
переполняли его только что, мелькнули у него в голове.
"Как, -- думал он, -- ты, слабый человек, предавшийся бешеной страсти,
в безумии любовного вожделения принявший за истину ловкий обман, ты хочешь
вероломно предать того, кому обещал свое покровительство? Ты хочешь заковать
в цепи вечного рабства свободный безобидный народец, навеки погубить
единственного друга, у которого слова никогда не расходятся с мыслями? Нет,
нет, опомнись, Перегринус! -- лучше смерть, чем измена!"
-- Дай... мне... пленника... умираю! -- Так, запинаясь, лепетала
малютка угасающим голосом.
-- Нет, -- воскликнул Перегринус, в диком отчаянии хватая малютку в
свои объятия, -- нет -- никогда, но дай мне с тобой умереть!
В это мгновение послышался резкий гармонически! звук, точно кто-то
ударял в маленькие серебряные колокольчики; внезапно губы и щеки Дертье
зарозовели, она вскочила с софы и принялась прыгать вокруг по комнате, разрс
ясь судорожным смехом. Можно было подумать, что ее укусил тарантул.
В ужасе глядел Перегринус на жуткое зрелище, в ужас взглянул на это и
доктор, остановившийся в дверях как окаменелый и загородивший вход в комнату
следовавшему ним господину Сваммеру.
Диковинное занятие странствующих фигляров в винном погребке,
сопровождавшееся изрядными побоями. -- Трагическая история про портняжку из
Саксенгаузена. -- Как Георг Пепуш приводит в удивление почтенных людей. --
Гороскоп. -- Веселая борьба старых знакомых в комнате Левенгука.
Все проходившие мимо погребка останавливались, вытягивали шеи и
заглядывали в окна. Все гуще становилась тол па, все сильнее толкотня,
давка, шум, гам, смех, суета. При чиною всей этой суматохи были два
незнакомца, зашедшие погребок. И лицами, и одеждой, и всем своим обликом они
отличались от жителей Франкфурта, и в их наружности было что-то сразу и
отталкивающее и смехотворное, но главное любопытство вызывали те невероятные
и невиданные штуки, которые они выделывали. Один из них, отвратительно
грязный старик, был одет в длинный и очень узкий сюртук из черной,
порыжевшей и лоснящейся материи. Он как-то ухитрялся то удлиняться и худеть,
то сжиматься в коротконогого толстяка, всего же диковиннее было то, что при
этом он извивался, как червяк. Другой, с высоким хохлом на голове, в пестром
шелковом кафтане и таких же штанах, с большими серебряными застежками,
походивший на петиметра второй половины прошлого столетия, раз за разом
взлетал вверх к потолку и плавно спускался назад, все время напевая сиплым
голосом крайне неблагозвучные песни на каком-то совершенно неведомом языке.
По рассказам хозяина, оба они, один вслед за другим вошли в кабачок,
как вполне благоприличные посетители, и спросили вина. Потом они стали все
пристальнее и пристальнее глядеть друг на друга и завели разговор. Хотя
никто из гостей не понимал их языка, однако ж по тону разговора и по жестам
видно было, что они о чем-то горячо заспорили.
Вдруг они встали, приняли свой теперешний вид и начали выделывать те
безумные штуки, что собрали такую толпу зрителей.
-- Молодец-то, -- воскликнул один из зрителей, -- молодец-то, что так
здорово летает вверх и вниз, ведь, пожалуй, часовщик Деген из Вены, тот
самый, что изобрел летательную машину и то и дело кувыркался с ней вверх
тормашкой и падал на нос?
-- Ах нет, -- возразил другой, -- это не птица Деген. Скорее я бы
подумал, не портняжка ли это из Саксенгаузена, если б только не знал, что
бедняжка сгорел.
Не знаю, известна ли благосклонному читателю достопримечательная
история о портняжке из Саксенгаузена? Вот она.
Однажды ввоскресный день смиренный и кроткий саксенгаузенский
портняжка, прекрасно разодетый, шел из церкви со своей любезнейшей супругой.
Воздух был резкий, накануне за ужином портняжка ничего не ел, кроме половины
яйца всмятку да маринованного огурчика, поутру же выпил только чашечку кофе.
Вот ему и было не по себе -- потому еще, что в церкви пел он, не щадя
голоса, -- и захотелось ему выпить рюмочку желудочной. Всю неделю он работал
прилежно и был чрезвычайно внимателен к своей любезнейшей супруге, которой
сшил даже порядочную юбку из обрезков, падавших под стол при кройке. Вот
любезная супруга и позволила ему зайти в аптеку, чтобы выпить рюмочку
сердцекрепительного. Портняжка так и сделал: вошел в аптеку и спросил
желудочной. Неопытный мальчишка, оставшийся один в аптеке, так как и
рецептариус и главный провизор -- одним словом, все, кто были поумнее, --
отлучились, ошибся и достал с полки закупоренную фляжку вовсе не с
желудочным эликсиром, а с горючим воздухом, которым наполняют воздушные
шары. Его-то и налил мальчишка полный стаканчик; недолго думая портняжка
поднес стаканчик ко рту и жадно стал глотать воздух, пришедшийся ему очень
по вкусу. Но тут он почувствовал себя совсем как-то чудно, точно у него за
плечами выросли крылья или кто-нибудь стал игра им как мячом. В самом деле,
он стал то взлетать, то опускаться, да все выше и выше под самый потолок
аптеки.
-- О господи Иисусе, -- воскликнул он, -- как же это сделался таким
ловким плясуном!
А мальчишка рот разинул от удивления. Случилось туг, что кто-то вдруг
отворил дверь так стремительно, что окно насупротив распахнулось. В ту же
минуту сильный сквозняк подхватил портняжку, и быстро, как ветер, вылетел он
в открытое окно; так его больше никто и не видел. Немало времени спустя
жители Саксенгаузена как-то вечером увидели в небе огненный шар, который
озарил всю окрестность свои" блеском и затем, угасши, упал на землю. Все
хотели знать;
что упало на землю, бросились бегом к месту падения, но нашли там всего
только маленькую кучечку золы, а рядок шпенек от башмачной пряжки, кусочек
желтого атласа с пестрыми цветами и какой-то черный предмет, похожий на
роговой набалдашник. Стали смекать, как такие вещи могли слететь с неба в
огненном шаре. Но тут подошла любезнейшая супруга улетевшего портняжки и,
чуть только взглянул на найденные вещи, принялась ломать руки и взывать в
полном отчаянии: "О, горе мне! да ведь это шпенек от пряжки моего любезного!
горе мне! это воскресный камзол моего не наглядного! горе мне! это его
набалдашник!" Однако некий великий ученый объяснил, что набалдашник этот
вовсе не набалдашник, а метеорит или неудавшееся мировое тело. Таким-то
образом жителям Саксенгаузена и всему свету стало известно, что бедный
портняжка, которому аптекарский мальчишка преподнес горючего воздуха вместо
желудочной водки, сгорел в поднебесье и упал на землю метеоритом или
неудавшимся мировым телом.
Кельнеру наконец надоело, что чудной незнакомец не перестает то
удлиняться, то укорачиваться, не обращая на него никакого внимания, и он
подставил ему под самый нос заказанную бутылку бургундского. Незнакомец
тотчас же впился в бутылку и, не отрываясь, высосал ее до последней! капли.
Потом без чувств повалился в кресло и оцепенел.
Посетители с изумлением наблюдали, что он, покуда пил, все больше и
больше раздувался и под конец сделался таким толстым, что потерял всякий
человеческий образ. Летательный аппарат другого как будто тоже застопорился,
и, выбившись из сил и задыхаясь, он уже собирался совсем снизиться; но чуть
только заметил, что его противник лежит полумертвый, как сразу вскочил на
него и принялся что есть мочи дубасить его кулаками.
Но тут хозяин его оттащил, объявив, что вышвырнет его вон, если он не
угомонится. Фокусничать они могут сколько им угодно, ну а ругаться и
драться, как простые мужики, он им не позволит.
Одаренному способностью летать крайне не понравилось, что хозяин
принимает его за какого-то фокусника. Он заявил, что он вовсе не фигляр и не
шарлатан какой-нибудь, но что раньше был балетмейстером при дворе одного
могущественного короля, теперь же сделался вольнопрактикующим bel esprit
(остряк (фр.) и, сообразно своему ремеслу, носит имя Legenie. Если же он в
справедливом гневе на того негодяя подпрыгивал выше, чем полагается, то до
этого никому нет дела и касается только его одного.
Хозяин нашел, что все это не может служить оправданием драки; bel
esprit возразил, что если б хозяин только знал, что это за злой и коварный
человек, то он, конечно, позволил бы вволю насажать ему синяков на спину.
Человек этот служил когда-то на французской таможне, а ныне живет
кровопусканием и бритьем и прозывается monsieur Пиявка. Неуклюжий, грубый,
прожорливый, он каждому в тягость. Мало того что этот бездельник, где с ним
ни встретится, высасывает его вино из-под самого его носа, как это было и
сейчас, нет, негодяй задался целью ни много ни мало как отнять у него
красавицу невесту, которую он собирается увезти с собой из Франкфурта.
Таможенный чиновник слышал все, что говорил bel esprit. Он сверкнул на
него маленькими ядовитыми глазками и затем обратился к хозяину.
-- Не верьте, господин хозяин, -- сказал он, -- не верьте ничему, что
здесь наболтал этот висельник и проходимец. Хорош балетмейстер, который
наступает своими слоновыми ножищами на нежные ножки танцовщиц, а при пируэте
выбивает стоящему у кулисы режиссеру коренной зуб из челюсти и бинокль из
рук! А в стихах у него такие же неуклюжие стопы, как неуклюжи его шаги, они
шатаются как пьяные, и вместо мыслей какая-то размазня. И этот-то пустомеля
возомнил, что если ему удается иногда тяжеловесно вспархивать подобно вялому
гусаку, то красавица должна стат? его невестою.
-- Ты почувствуешь клюв гусака, чертов червяк! -- вскричал bel esprit и
в припадке бешенства снова рванулся к таможенному чиновнику; но хозяин
крепко схватил его сзади выбросил в окно, к великой радости собравшейся
толпы.
Теперь, когда bel esprit очутился снаружи, monsieur Пиявка принял
тотчас же прежний скромный и солидный вид с каким он вошел в погребок. Люди,
стоявшие на улице, ре шили, что это уже не тот человек, который умел так
распирать свое тело, будто оно раздвигалось у него как на шарнирах, и
разошлись. Таможенный чиновник в самых вежливы выражениях поблагодарил
хозяина за его помощь против bel esprit и, в доказательство своей
признательности, предложи безвозмездно выбрить его таким ловким и приятным
способом, как никто в жизни его еще не брил. Хозяин пощупал подбородок и,
так как ему показалось, что он достаточно волосат и колюч, ответил согласием
на предложение monsieur Пиявки. Таможенный чиновник приступил к делу с
большой ловкостью, но вдруг так сильно обрезал нос хозяина, что кровь
потекла крупными каплями. Хозяин, увидев в этом зле намерение, вскочил в
бешенстве, схватил таможенного чиновника, и тот столь же быстро вылетел в
дверь, как bel esprit в окно. Вскоре затем в сенях погребка начался ужасный
шум и гам; хозяин, едва успев заклеить трутом свой раненый не бросился
посмотреть, что за черт поднял новую суматоху.
К своему немалому удивлению, увидел он, что какой-то молодой человек
одной рукой схватил bel esprit, другой -- та меженного чиновника и
исступленно вопил, дики сверка глазами: "Ага, сатанинское отродье, ты не
станешь мне больше поперек дороги, тебе не удастся похитить у меня мою
Гамахею!" А bel esprit и таможенный чиновник, перебивая его пронзительно
кричали: "Спасите -- спасите нас от бесноватого, почтеннейший хозяин! Он
убьет нас, он принял нас за кого-то другого!"
-- Что это, -- воскликнул хозяин, -- что это с вами, любезный господин
Пепуш? Чем эти чудаки вас обидели? Не ошибаетесь ли вы, принимая их за
других? Ведь это балетмейстер господин Legenie, а это таможенный чиновник --
monsier Пиявка.
-- Балетмейстер Legenie?.. Таможенный чиновник Пиявка? -- глухим
голосом повторил Пепуш. Он, казалось, собирался с мыслями, пробуждаясь от
какого-то сна.
Тем временем из общей залы вышли еще два почтенных! бюргера, которые,
будучи знакомы с Пепушем, обратились к нему также с увещаниями успокоиться и
отпустить на свободу обоих чудаков-иностранцев.
Еще раз повторил Пепуш: "Балетмейстер Legenie... Таможенный чиновник
Пиявка?" -- и бессильно уронил руки. С быстротой ветра оба освобожденные
бросились вон, и случившиеся в то время на улице прохожие немало были
поражены зрелищем, как bel esprit упорхнул через крышу супротив стоящего
дома, а брадобрей исчез в грязной луже, скопившейся от дождя меж камней
перед самой дверью погребка.
Бюргеры заставили совершенно растерянного Пепуша войти в погребок и
распить с ними бутылку хорошего ниренштейнера. Пепуша не пришлось
уговаривать, и он с превеликим удовольствием принялся попивать благородное
вино, хотя и сидел безмолвно, как истукан, не отвечая ни словечка на все
обращения к нему собеседников. Но наконец лицо его прояснилось, и он
заговорил с достаточной приветливостью:
-- Вы хорошо сделали, добрые мои друзья и товарищи, что не допустили
меня тут же на месте убить негодяев, находившихся в полной моей власти. Но
вы и не подозреваете, что за опасные существа скрывались под этими
причудливыми масками.
Пепуш остановился, и можно себе представить, с каким напряженным
любопытством его собеседники насторожили слух в ожидании его разоблачений. И
хозяин подсел к ним, и все трое, оба бюргера и хозяин, облокотившись на стол
и тесно, голова к голове, прижавшись друг к другу, затаили дыхание, чтобы ни
слова не проронить из рассказа Пепуша.
Видите ли, -- продолжал свою речь господин Георг Пепуш тихо и
торжественно, -- видите ли, добрые люди, тот, кого вы называете
балетмейстером Legenie, есть не кто иной, как злой, неуклюжий гений Тетель,
тот же, кого вы принимаете за таможенного чиновника Пиявку, --
отвратительный кровосос, гадкий принц пиявок. Оба они влюблены в принцессу
Гамахею, которая, да будет вам известно, есть прекрасная, обворожительная
дочь могущественного короля Секакиса, и оба они явились сюда, чтобы отбить
ее у чертополоха Цехерита. Но это величайшая глупость, которая может
возникнуть только в самой тупой башке, ибо, кроме чертополоха Цехерита, есть
только одно существо в целом мире, которому может принадлежать принцесса
Гамахея, да и это существо, быть может, тщетно будет бороться с чертополохом
Цехеритом. Скоро чертополох Цехерит расцветет в полуночный час во всем своем
великолепии, и в любовной смерти забрезжит утренняя заря высшей жизни. Но
чертополох Цехерит -- это я сам, и вот почему вы не поставите мне в вину,
добрые люди, что я разгневался на этих предателей вообще все это дело
принимаю так близко к сердцу.
Слушатели Пепуша разинули рты, вытаращили глаза и не могли вымолвить ни
слова от неожиданности. Они, как говорится, будто с неба свалились, и в
голове у них гудело от быстрого падения.
Пепуш залпом осушил бокал вина и сказал, обращаясь к хозяину:
Да, да, почтеннейший хозяин, скоро доживете вы до той минуту, когда я
расцвету в виде Сасtus grandiflorus и по всей округе разнесется необычайно
прекрасный запах ванили, -- можете мне поверить.
Хозяин мог на это только пробормотать с глупым видом: "Вот те штука!"
Но оба других слушателя многозначительно посмотрели друг на друга, и один из
них сказал, двусмысленно улыбаясь и взяв Пепуша за руку:
-- Вы, кажется, немного разволновались, дорогой господин Пепуш, что,
если бы вам выпить стаканчик воды?
-- Ни капли, -- перебил Пепуш благожелательного собеседника, -- ни
капли! Разве можно подливать воду в кипящее масло, не усилив ярости пламени?
Вы полагаете, что я разволновался? Действительно, это очень возможно. Нужно
быть сущим дьяволом, чтобы сохранить спокойствие, обменявшись, как я,
выстрелами со своим сердечным другом и вдобавок пустив самому себе пулю в
лоб! Вот! нате -- в ваши руки отдаю я смертоносное оружие, ибо теперь уже
все пропало!
Пепуш вытащил из кармана пару пистолетов, хозяин отпрянул назад, оба
бюргера схватили в руки смертоносное оружие и разразились громким хохотом:
пистолеты были деревянные, какие дарят детям на елку.
Пепуш, казалось, совсем не замечал, что происходило вокруг него; он
сидел погруженный в глубокое раздумье и только повторял беспрестанно: "Лишь
бы мне найти его, лишь бы мне найти его!"
Хозяин собрался с духом и робко спросил:
-- Кого вы разумеете, дражайший господин Пепуш, кого вы не можете
найти?
-- Если вы знаете, -- сказал Пепуш торжественно, пристально смотря на
хозяина, -- если вы знаете кого-нибудь, кто мог бы соперничать с королем
Секакисом в могущество и в чудесной силе, то назовите его имя, и я облобызаю
ваши ноги! А впрочем, я хотел вас спросить, не знаете ли вы кого-нибудь, кто
знаком с господином Перегринусом Тисом и мог бы мне сказать, где найти его в
эту минуту.
-- Ну, тогда, -- ответил, весело улыбаясь, хозяин, -- ну, тогда я могу
вам услужить, почтеннейший господин Пепуш, и сообщить вам, что добрый
господин Тис побывал здесь всего час назад и выпил кружечку вюрцбургского.
Он был очень задумчив и, когда я всего только спросил, что нового на бирже,
вдруг воскликнул: "Да, сладость моя Гамахея! -- я отрекся от тебя! Будь
счастлива в объятиях моего Георга!" Тут какой-то тонкий курьезный голосок
произнес: "Пойдемте теперь к Левенгуку и поглядим гороскоп!" Тотчас же
господин Тис осушил наспех стакан и ушел вместе с таинственным бестелесным
голоском; по всей вероятности, оба -- и голосок и господин Тис --
направились к Левенгуку, который предается ламентациям, ибо все его ученые
блохи подохли. Тут Георг вскочил в полной ярости, схватил хозяина за горло и
вскричал:
-- Проклятый пиявочный вестовщик, что говоришь ты? Отрекся? -- от нее
отрекся -- от Гамахеи -- Перегринус -- Секакис?
Рассказ хозяина точно соответствовал истине: он в самом деле расслышал
серебристый голосок мастера-блохи, приглашавший господина Перегринуса Тиса
идти к микроскописту Левенгуку -- благосклонный читатель уже знает, с какой
целью. И Перегринус действительно направился к нему.
Левенгук принял Перегринуса со слащавой отталкивающей любезностью и с
той смиренной льстивостью, в которой выражается вынужденное и тягостное
признание чужого превосходства. Но в зрачке у Перегринуса находилось
микроскопическое стекло, и господину Антону ван Левенгуку нимало не помогли
его любезность и смирение, -- напротив того, Перегринус сразу же заметил и
досаду и ненависть, клокотавшие в душе микроскописта.
В то время как Левенгук рассыпался в уверениях, какая честь, какая
радость для него посещение господина Тиса, мысли его гласили: "Я желал бы,
чтоб чернокрылый сатана загнал тебя на десять тысяч сажен в преисподнюю, а
между тем я должен быть любезным и почтительным с тобой, потому что
проклятое сочетание звезд подчинило меня твоему владычеству и все мое
существование в известной степени зависит от тебя. Постой, однако, мне,
может быть, удастся тебя перехитрить, потому что, при всем твоем знатном
происхождении, ты все-таки порядочный болван. Ты думаешь, что прекрасная
Дертье Эльвердинк тебя любит, и того и гляди хочешь даже на ней жениться?
Обратись только за этим ко мне, и ты, несмотря на все присущее тебе
могущество, о котором ты даже не ведаешь, попадешься в мои руки, так что
даже того и не заметишь, и уж тогда я применю все среда чтобы тебя погубить
и завладеть как Дертье, так и мастером-блохой".
Естественно, что Перегринус сообразовал свое поведение с этими мыслями
Левенгука и остерегся упомянуть хотя бы одним словом о прекрасной Дертье
Эльвердинк. Он объяснил свое посещение просто желанием посмотреть удиви
тельную естественноисторическую коллекцию господина ван Левенгука.
Пока Левенгук отпирал свои большие шкафы, мастер блоха шепнул
тихомолком на ухо Перегринусу, что на сто у окна лежит его (Перегринуса)
гороскоп. Перегринус осторожно подошел и пристально поглядел в него. Он
увидел разные линии, мистически перекрещивавшиеся одна с другой, и иные
диковинные знаки; но он не обладал никакими сведениями в астрологии, и, как
пристально он ни глядел, все оставалось для него неясным и запутанным.
Странным только ему показалось, что он совершенно ясно распознал самого себя
в красной блестящей точке посередине доски, на которой был начертан
гороскоп. Чем дольше он созерцал эту точку, тем явственнее она принимала
форму сердца, тем пламеннее становился красный ее цвет; но сверкала она
точно сквозь некую ткань, ее опутывавшую.
Перегринус хорошо заметил, что Левенгук всячески старался отвлечь его
от гороскопа, и принял благоразумное решение прямо, без обиняков, спросить
своего любезного врага о значении таинственной доски, ибо он не подвергался
опасности быть обманутым.
Злорадно посмеиваясь, Левенгук рассыпался в уверениях, что ему не может
быть ничего приятнее, как растолковав своему высокоуважаемому другу знаки на
доске, которые о начертил сам, руководствуясь своими малыми знаниями, этом
деле.
А мысли гласили: "Ого! вот куда ты метишь, голубчик! Надо сказать
правду, неплохой совет дал тебе мастер-блоха! Я сам, моим собственным
толкованием таинственной доски может быть, должен помочь тебе узнать, в чем
состоит магическая сила твоей достойной особы! Я мог бы чего-нибудь просто
наврать тебе, но к чему -- ты все равно ни йоты не поймешь даже из всей
правды, которую я тебе открою, и останешься таким же дураком, как прежде.
Гораздо будет для меня удобнее, не утруждая себя новыми выдумками,
рассказать тебе о знаках на доске столько, сколько мне заблагорассудится".
Таким образом, Перегринус мог быть спокоен, что если он и не все
узнает, то по крайней мере не будет и обманут.
Левенгук поставил доску на станок, имевший сходство с мольбертом,
выдвинув его на середину комнаты. Оба, Левенгук и Перегринус, сели перед
доской и воззрились на нее в полном молчании.
-- Вы, может быть, и не предчувствуете, -- начал наконец торжественно
Левенгук, -- вы, может быть, и не предчувствуете, Перегринус Тис, что те
черты, те знаки на доске, которые вы так внимательно разглядываете,
составляют ваш собственный гороскоп, который я начертил по таинственным
законам астрологической науки и под благоприятным влиянием созвездий.
"Откуда у вас такая наглость, как смеете вы проникать в хитросплетения моей
жизни, как дерзаете вы открывать тайны моей судьбы?" -- могли бы вы спросить
меня, Перегринус, и имели бы на то полное право, если бы я не был в
состоянии тотчас же доказать вам свое внутреннее к тому призвание. Мне
неведомо, знавали ли вы славного раввина Исаака Бен Гаррафада или по крайней
мере слыхали ли о нем. Многими глубокими познаниями обладал раввин Гаррафад
и среди них -- редким даром читать на лице человека, обитала ли уже раньше
его душа в другом теле или она совершенно свежа и нова. Я был еще очень
молод, когда старый раввин умер от несварения желудка, объевшись вкусным
кушаньем, приправленным большим количеством чесноку. Евреи так быстро
убежали с его телом, что покойный не успел собрать и захватить с собой все
свои знания и дарования, рассеянные его болезнью. Обрадованные наследники
поделили все между собой, я же успел-таки стянуть его дивный дар ясновидения
в то самое мгновение, как он трепетал на острие меча, приставленного ангелом
смерти к груди старого раввина. Так перешел ко мне тот дивный дар, и я,
подобно раввину Исааку Бен Гаррафаду, вижу по лицу человека, обитала ли его
душа уже в другом теле или нет. Ваше лицо, Перегринус Тис, при первом же на
него взгляде, возбудило во мне самые странные думы и сомнения. Несомненным
было для меня давнее предсуществование вашей души, но все предшествующие
вашей теперешней жизни воплощения оставались в полном мраке. Я должен был
прибегнуть к созвездиям и составить ваш гороскоп, чтобы разрешить эту
загадку.
И вы, -- перебил Перегринус укротителя блох, -- и вы Доискались до
чего-нибудь, господин Левенгук?
Ну, разумеется, -- отвечал Левенгук еще более торжественным тоном, --
ну, разумеется! Я
узнал, что психическое начало, которое оживляет ныне изящное тело моего
достойного друга, господина Перегринуса Тиса, существовало уже задолго до
этого, правда только как идея без сознания своего образа. Взгляните сюда,
господин Перегринус, рассмотрите внимательно красную точку в середине доски.
Это -- не только вы сами, но эта точка есть также тот образ, который ваше
психическое начало в те времена не могло осознать. Сверкающим карбункулом
лежали вы тогда в глубоких недрах земли, а простершись над вами, на зеленой
земной поверхности, спала прелестная Гамахея, только в той бессознательное
растворялся также и ее образ. Странные линии, незнакомые сочетания звезд
прорезают теперь вашу жизнь с того момента, как идея приняла образ и
превратилась в господина Перегринуса Тиса. Вы, сами того не подозревая,
обладаете талисманом. Этот талисман и есть красный карбункул; возможно что
король Секакис носил его как драгоценный камень в свое короне или что сам он
некоторым образом был карбункулом; во всяком случае, вы обладаете им теперь,
но, чтобы пробудить его дремлющую силу, должно произойти одно событие, и
тогда с пробуждением силы нашего талисмана решится участь одной несчастной,
которая до сей поры влачю тягостную призрачную жизнь между страхом и смутной