Гоголь Николай Васильевич. Письма 1846-1847 годов

 
   Искренно вас любящий Г.
 
   На обороте: Юрию Федоровичу Самарину.

М. П. ПОГОДИНУ
Сентября 10 <н. ст. 1846>. Остенде

   На письмо твое не отвечал, потому что не знал, куды отвечать: ты этого не объяснил.
 
   Упрек, будто я позабыл тебя, даже неприличен. Я не позабываю никого и ничего: ни добра, ни зла, и нахожу, что позабыть то и другое есть бабья мелочь характера. Нужно всё помнить для того, чтобы изворотиться с тем и другим так, как повелел Христос. Когда я чувствую, что письмо мое нужно и от него какая-нибудь может быть польза душе, я пишу. Когда же не вижу надобности, не пишу. И мне нет до того дела, что и как обо мне думает человек, глядящий под условием сочиненных им самим отношений, а не тех, которые даны Христом. Скажу тебе только то, что если ты выехал с тем, чтобы ехать в святую землю, и в этом нашла потребность твоя душа, то не следует оставлять такого намерения, особенно когда [когда тебе со<ветуют>] твое здоровье телесное сделалось лучше. Нечего и принимать в расчет мнение доктора, будто поездка по морю [будто Средизе<мное море>] может быть тебе вредна: до сих пор я не слышал, чтобы в болезнях, подобных твоей, морской переезд делал вред. К тому ж, как я вижу даже из твоего письма, болезнь душевная у тебя сильнее телесной. [Далее начато: а здесь] Стало быть, здесь потребен иной, высший медик. [доктор] Что же до меня, маршрут мой следующий: в Остенде, где живу для морского купанья, пробуду до последних числ сего месяца, оттуда через Франкфурт (где пробуду недели две) в Италию, в Риме [пробуду в Риме] до декабря, в Неаполе до середины февраля будущего года, к великому посту и пасхе — в Иерусалим, путем Средиземного моря. Буду рад, если встречу тебя там. Но да внушит тебе бог то, что тебе лучше и приличней. [Далее начато: Это] Он знает это больше нас. Стоит только хорошенько войти в самого себя и услышать голос его самого. До меня достигнули слухи, будто Погодин вновь стал тот же Погодин, каким был до смерти жены своей. Сильное несчастие есть страшный будильник и дается затем человеку, чтобы он стал весь другой с ног до головы, как бы до тех пор он ни считал себя готовым и созревшим человеком. А потому разбери себя мысленно перед лицом Христа во всех своих поступках прежде смерти жены своей и после смерти ее, и если найдешь в себе всё в том же виде, как было прежде, и убедишься сам, что ты остался тот же Погодин, то мой совет ехать тогда в Иерусалим. Затем да сохранит тебя и наставит бог во всем, я же, как говеющий и отправляющийся на богомолье, прошу тебя простить за всё, чем ни случилось мне огорчить тебя во всю жизнь мою.
 
   Если будешь писать, то до половины октября можешь адресовать во Франкфурт, на имя Жуковского, после же того в Рим, в poste restante, [или в poste restante] или в посольство.
 
   Твой Г.
 
   На обороте: Wienne (en Autriche).
 
   Monsieur
 
   monsieur Pogodine.
 
   Wienne. Recommand?e aux soins obligeants qe la Mission imp?riale de Russie.

M. П. ПОГОДИНУ
<10 сентября н. ст. 1846. Остенде.>

   Так как ты не означил мне, куда писать к тебе, то я, чтобы верней дошло мое письмо, написал в Вену, в наше посольство. А эту записку отправляю в poste restante, затем, чтобы, если не случится тебе побывать в посольстве, а заглянуть на почту, ты узнал, что есть в посольстве для тебя письмо.
 
   Г.

В. А. ЖУКОВСКОМУ
Остенде. Сентября 12 <н. ст. 1846>

   Уведомляю вас, что буду к вам или первого октября, или первых чисел октября, и что к Плетневу послана третья тетрадь. Работа идет, благодаря бога, трезво и здравомысленно; море придает сил и свежит. Еще немного свежего времени — и всё будет кончено. Обнимаю вас и говорю: «до свиданья».
 
   Ваш Г.
 
   На обороте: Francfort sur Mein.
 
   Son excellence monsieur Basile de Joukoffsky.
 
   Francfort s/M. Saxenhausen. Salzwedelsgarten vor dem Schaumeinthor.

П. А. ПЛЕТНЕВУ
Сентября 12 нов. ст. <1846>. Остенде

   Посылаю тебе третью тетрадь. (В ней семь статей, а с прежними 21; страниц тридцать две, а с прежними 80). Не сердись, если не так скоро высылаю. Вины моей нет: тружусь от всех сил. Некоторые письма нужно было совсем переделать: так они оказались неопрятны. Еще две небольших тетрадки — и всё будет кончено. Не ленюсь ни капли; даже через это не выполняю как следует леченья на морских водах, где до сих пор [ныне] еще пребываю. Прощай. Уведоми о полученье этой тетради, адресуя к Жуковскому. В месяц, надеюсь на бога, всё будет кончено. Книжка выйдет в свет немного поздней, но зато дело будет прочней. Не скучай за работой и будь бодр! Обнимаю тебя.
 
   Твой Г.

П. А. ПЛЕТНЕВУ
Остенде. Сентябр<я> 26 <н. ст. 1846>

   Посылаю тебе четвертую тетрадь, еще маленькая тетрадка — и конец делу; она будет выслана уже из Франкфурта, куда теперь еду, и будет заключать две заключительные статейки о поэзии, поэтах [о поэзии и поэтах] и еще кое-что, относящееся до собственной души из нас каждого, без чего книга была бы без хвоста. О получении же четвертой, ныне посылаемой, тетради уведоми меня сейчас же, адресуя попрежнему на имя Жуковского; это [мне это] необходимо для моего успокоенья. В ней 32 страницы, а считая с прежними — 112. Статей 9, а считая с прежними — тридцать. Слог изравняй; где встретишь грамматические ошибки, поправь. Не скучай за работой. Мужествуй и гляди твердо вперед. Всё будет светло. Говорю тебе это во имя бога и обнимаю тебя крепко.
 
   Твой Г.

С. П. ШЕВЫРЕВУ
Остенде. 26 сентября <н. ст. 1846>

   Письмо твое получено несколько поздно. Жуковский, боясь, чтобы письма ко мне не разъехались со мною, хранил их до моего приезда во Франкфурт, а я пробыл в Остенде, где беру, или брал, морские ванны, немного долее; теперь еду к Жуковскому, а с ним пробуду недели две до отъезда моего в Италию и там отделаю окончательно мои дела относительно всяких ответов и писем. Предисловие ко второму изданию «М<ертвых> д<уш>» посылаю на днях к Плетневу. От него ты получишь его процензированное. Виньетку на обертку для книги закажи ту же самую Сиверсу.
 
   Читаю я твои лекции по экземпляру, полученному от тебя, и жду с нетерпением второй тетради. Это первое степенное дело в нашей литературе. Но вот тебе покамест замечание: ты поторопился подать читателю или слушателям вперед тобою выведенные результаты, для полного уразумения которых еще не так подготовлены читатель или слушатель, а потому твоя книга покуда не вся целиком поймется всеми. Но это ничего. Может быть, посчастливится мне подставить ступеньку к твоей книге тем, которые без того не подымутся к ней. Но прощай! Буду писать к тебе скоро и подробней…

П. А. ПЛЕТНЕВУ
Франкфурт. 3 октябр<я> нового стиля <1846>

   Письмо твое (от 27 август<а> стар<ого> стил<я>) получил. Ничего [В подлиннике описка: ничем] не успеваю тебе на этот раз сказать. Посылаю только предисловие к второму изданию «Мертв<ых> душ», которое дай Никитенке подписать и отправь немедленно Шевыреву. О прочем в следующем. Спешу не опоздать с почтой. Четвертую тетрадь, высланную на прошлой неделе из Остенде, ты, вероятно, получил. Занят пятою, которая будет готова с небольшим через неделю. Прощай!
 
   Твой Г.
 
   Перевороти страницу: там есть поправка одного места в четвертой тетради.
 
   Поправки в статье: «Занимающему важное место».
 
   В том месте, где говорится о дворянстве, сказано так: «Сословие [Звание] это в своем ядре прекрасно, несмотря на шелуху, его облекающую».
 
   Нужно так:
 
   «Сословие это, в своем истинно русском ядре, прекрасно, несмотря на временно наросшую чужеземную шелуху».
 
   В середине то<го> же места о дворянстве сказано так:
 
   «Государь любит это сословие больше всех других, но любит в его истинном виде».
 
   Нужно так:
 
   «Государь любит это сословие больше всех других, но любит в его истинно русском значении, в том прекрасном виде, в каком оно должно быть по духу самой земли нашей».
 
   На обороте: St. P?tersbourg. Russie.
 
   Г. ректору С. П. Б. императ<орского> университета его превосходительству Петру Александровичу Плетневу.
 
   В С. П. Бурге. На Васил<ьевском> о<строве>. В университете.

С. П. ШЕВЫРЕВУ
Франкфурт, 5 октября <н. ст. 1846>

   Спешу прибавить тебе несколько строк. На днях отправил к Плетневу предисловие к «М<ертвым> д<ушам>». Вероятно, ты его уже имеешь. Исправь, пожалуйста, слог. Я не мастер на предисловия. Для меня труден этот приличный язык, которым должен разговаривать автор с нынешней публикою, а потому угладь всякое неловкое выражение и устрой всякий неуклюжий период. Мне нужно было сказать дело весьма для меня нужное. После это почувствуешь и сам, хотя теперь и не смекнешь, почему оно мне нужно. Что книга выйдет несколько позже, это ничего; ей даже и не следует выходить раньше некоторого другого предисловия, не сделавши которого, мне нельзя и в дорогу. Дело это возложено на Плетнева. Это выбор из некоторых моих писем к друзьям, который должен выйти особой книгой. Но это пока между нами. Там, между прочим, часть моей исповеди и объяснение того, что так смущало некоторых относительно моей скрытности и прочее. Печатать я должен был в Петербурге по причинам, которые можешь смекнуть и сам, по причине близости цензурных непосредственных и высших разрешений. В это дело, кроме Плетнева и цензора, не введен никто, а поэтому и ты не сообщай о нем никому, кроме разве Языкова, который имеет один об этом сведение, и то потому, что нечто из писем, мною к нему писанных, поступило в выбор. Из этой книги ты увидишь, что жизнь моя была деятельна даже и в болезненном моем состоянии, хотя на другом поприще, которое есть, впрочем, мое законное поприще, и что велик бог в своих небесных милостях. Но обо всем этом после. Может быть, через месяц, то есть, если не в конце октября, то в начале ноября, должна выйти книга, а потому до того времени не выпускай «М<ертвые> д<уши>». Плетнев пришлет тебе несколько экземпляров, а в том числе и подписанный цензором на второе издание, потому что, по моему соображению, книга должна разойтиться в месяц. Это первая моя дельная книга, нужная у нас многим, а может быть, если бог будет так милостив, принесущая им действительную пользу: что изошло от души, то нельзя, чтобы не принесло пользы душе. Чрез неделю или полторы буду писать к тебе. Теперь захлопотался именно этим делом. Прощай.
 
   Адресуй письма в Рим, на имя посольства. Во Франкфурте остаюсь только две недели и едва управлюсь с делами, которые должен кончить здесь, отправляюсь в дорогу.

Н. М. ЯЗЫКОВУ
Франкфурт. Октябр<я> 5 <н. ст. 1846>

   И ты против меня! Не грех ли и тебе склонять меня на писание журнальных статей, — дело, за которое уже со мной поссорились некоторые приятели? Ну, что во мне толку и какое оживление «Московскому сборнику» от статьи моей? Статья всё же будет моя, а не их; стало быть, им никакой чести. Признаюсь, я не вижу никакой цели в этом сборнике. Дела мало, а педантства много. А из чего люди в нем хлопочут, никак не могу себе определить. Вышел тот же мертвый номер «Москвитянина», только немного потолще. У нас воображают, что всё дело зависит от [от того, чтобы] соединения сил и от какой-то складчины. Сложись-ка прежде сам да сделайся капитальным человеком, а без того принесешь сор в общую кучу. Нет, дело [теперь дело] нужно начинать с другого конца. Прямо с себя, а не с общего дела. Воспитай прежде себя для общего дела, чтобы уметь, точно, о нем говорить, как следу<ет>. А они: надел кафтан да запустил бороду, да и воображают, что распространяют этим русский дух по русской земле! Они просто охаивают этим всякую вещь, о которой действительно следует поговорить и о которой становится теперь стыдно говорить, потому <что> они обратили ее в смешную сторону. Хотел я им кое-что сказать, но знаю, что они меня не послушают, а следовало бы каждому из <них> войти получше в собственные силы и рассмотреть, [рассмотреть, на что именно они им] к какому делу каждый создан вследствие ему данных способностей. Им, слава богу, уже по тридцати и по сорока лет; пора оглядеться. А Панову скажи так, что я весьма понял всякие ко мне заезды по части статьи отдаленными и деликатными дорогами, но не хочет ли он понюхать некоторого словца под именем: нет? Это словцо имеет запах не совсем дурной, его нужно только получше разнюхать. Эти три строки можешь даже ему показать, а прочего не показывай; их не следует обескураживать. Я их выбраню, но потом и притом таким образом, что они после брани подымут нос, а не опустят. Нельзя говорить человеку: «Делаешь не так», не показавши в то же время, как должно делать. А потому и ты также сиди до времени смирно и не шуми, и хорошенько ощупай себя и свой талант, который, видит бог, не затем тебе дан, чтобы писать посланья к Каролинам, но на дело больше крепкое и прочное. Ты прочти внимательно книгу мою, которая будет содержать выбор из разных писем. Там есть кое-что направленное к тебе, посильнее прежнего, и если бог будет так милостив, что вооружит силою мое слово и направит его как раз на то место, на которое следует ударить, то услышат от тебя другие послания, [услышат от тебя все другие стихотворения] а в них твою собственную силу со всем своеобразьем твоего таланта. Так я верю и хочу верить. Но до времени это между нами. Книгу печатает в Петербурге Плетнев, и выйдет <она> не раньше, как через месяц после полученья тобою этого письма. [В подлиннике описка: места. ] В Москве знает только Шевырев. Но прощай. Бог да сопутствует тебе во всем! Адресуй в Рим или в poste restante, или на имя Иванова, что еще лучше. Во Франкфурте пробуду две недели. Жуковский тебе кланяется. Обнимаю тебя.
 
   Твой Г.
 
   На обороте: Николаю Михайловичу Языкову.

А. О. СМИРНОВОЙ
Франкфурт. Октября 8 <н. ст. 1846>

   Что ж вы, друг мой, моя наидобрейшая Александра Осиповна, что вы замолкнули? Или вы находитесь не в том духе, чтобы писать ко мне, или вас озадачило длинное письмо мое? Но длинные письма своим чередом, а коротенькие своим. Хоть два словечка о состояньи своем душевном, чтобы я знал, о чем для вас помолиться! Обо мне же молитесь, да попутствует мне неотлучно бог в предстоящем мне путешествии и да держит меня неотлучно при себе, не попустив никакой мысли не от него поселиться мне в ум и душу, и да будет ко мне так же безмерно милостив, как был доселе. А я буду о вас молиться уже в святой земле, в надежде, что там будет лучше моя молитва. А вы крепитесь. Если ж вам, точно, будет невыносимо в Калуге или где-либо, то это знак, что у вас болит душа, и тогда нужно другое лекарство. Благословясь, поезжайте с богом со мной в Иерусалим, а деньги молельщикам и богомольцам всегда будут на дорогу. Отсюда отправляюсь в Италию, в этом же месяце. До декабря адресуйте письма в Рим, до февраля будущего года — в Неаполь. А первых чисел февраля я, с богом, в дорогу. Прощайте.
 
   Весь ваш Г.
 
   На обороте: Kalouga. Russie.
 
   Ее превосходительству Александре Осиповне Смирновой.
 
   В Калуге.

А. О. СМИРНОВОЙ
<Франкфурт. 15 октября н. ст. 1846.>

   Друг мой Александра Осиповна, мне скучно без ваших писем! Зачем вы замолчали? Но не из-за этого упрека я взял теперь перо писать к вам. Есть другая причина. Взываю к вам о помощи. Вы должны ехать в Петербург, если только позволит вам ваше здоровье. От Плетнева узнаете всё и с ним обдумаете, как и чем можно быть лучше мне полезным. Приходит время, когда должна объясниться хотя отчасти свету причина долгого моего молчания и моей внутренней жизни. Друг мой, если бог милостив, то можно собрать прекрасную жатву во славу святого имени его. Верю, что бог даст наконец мне радость принести добро многим душам. Друг мой прекрасный, требую от вас содействия; один человек, как бы он ни обдумал хорошо, всё ничего не значит. Встретились разные затруднения по поводу появленья той книги, которая, по убежденью души моей, будет теперь очень нужна и которую перед моим удаленьем во святую землю нужно выдать непременно. Но с Плетневым переговорите обо всем. Кроме его и цензора, никто не знает; по крайней мере, я так желал, чтобы было.
 
   Ваш Г.
 
   Адресуйте письмо ваше в Неаполь. В Рим я вряд ли заеду, да и незачем. Еду отсюда дней через пять. Жуковск<ий> здоров и вам кланяется. Я было укрепился на морск<ом> купанье. Теперь опять как-то расклеился. Но бог всё творит, верно, к какому-нибудь новому душевному добру.
 
   На обороте: Kalouga. Russie.
 
   Ее превосходительству Александре Осиповне Смирновой.
 
   В Калуге.

П. А. ПЛЕТНЕВУ
Окт<ября> 16 <н. ст. 1846>. Франк<фурт>

   Тороплюсь отправить тебе пятую и заключительную тетрадь. Так устал, что нет мочи; в силу сладил, особенно со статьей о поэзии, которую в три эпохи мои писал [писал вновь] и вновь сожигал и наконец теперь написал, потому именно, что она необходима моей книге, [Далее начато: и без н<ее>] в объясненье элементов русского человека. Без этого она бы никогда не написалась: так мне трудно писать что-нибудь о литературе. Сам я не вижу, какой стороной она может быть близка к тому делу, которое есть мое кровное дело. Скорбно мне слышать происшедшие неустройства от медленности Никитенки. Но чем же виноват я, добрый друг мой? Я выбрал его потому, что знал его все-таки за лучшего из других, и притом, видя его имя, выставляемое у тебя на «Современнике» я думал, что ты с ним в сношеньях теснейших, чем с другими цензорами. Никитенко ленив, даже до невероятности, это я знал, но у него добрая душа, и на него особенно следует наседать лично. Говоря ему беспрерывно то, о чем и я хочу с своей стороны ему хорошенько растолковать: что с книгой не нужно мешкать, потому что мне нужно прежде нового года собрать деньги [собрать даже деньги] за ее распродажу с тем, чтобы пуститься в дальнюю дорогу. Путешествие на Восток не то, что по Европе. Удобств никаких, издержек множество, а мне нужно, сверх этого, еще и помочь тем людям, которым, кроме меня, никто не поможет. Если же Никитенко будет затрудняться или одолеется робостью, то мое мненье — печатать книгу и в корректурных листах поднести всю на прочтенье государю. Дело мое — правда и. польза, и я верю, что моя книга будет вся им пропущена. В последнем случае поговори об этом хорошенько с Александрой Осиповной, если она только уже в Петербурге; она сумеет, как это устроить. Если же дойдет до духовной цензуры, то этого не бойся. Не делай только этого официальным образом, а призови к себе духовного цензора и потолкуй с ним лично; он пропуст<ит> и скорей, может быть, чем думаешь. В словах моих о церкви говорится то самое, что церковь наша сама о себе говорит и в чем всякий из наших духовных согласен до единого. Извини, что так дурно [скв<ерно>] пишу. Устал в полном смысле и разболелся вновь всем телом; через два дни получишь другое письмо, с подробнейшим распоряжением относительно книги, ее выпуска, продажи и прочего. А между тем тут, в этой тетради, найдешь вставку и перемену к письму [статье] «О лиризме наших поэтов». Нужно выбросить всё то место, где говорится о значении власти монарха, в каком оно должно явиться в мире. Это не будет понято и примется в другом смысле. К тому же сказано несколько нелепо, о нем после когда-нибудь можно составить умную статью. Теперь выбросить нужно ее непременно, хотя бы статья была и напечатана, и на место ее вставить то, что написано на последней странице тетради.
 
   Кусок, который следует выбросить, начинается словами: «Значение [Полное значение] полномочной власти монарха возвысится еще» и прочее и оканчивается словами: «Такое определение не приходило еще европейским правоведцам».
 
   О получении этого письма уведоми меня непремен<но> письмом в Неаполь, на имя посольства или в poste restante, и всё, что ни случится о том, адресуй в Неаполь. Прощай, до следую<щего> письма. Тороплюсь отдать на почту.
 
   Весь твой Г.
 
   Страниц в 5<-й> тетради включительно с прежними 147, а статьи две и третья вставка.

В. А. ЖУКОВСКОМУ
<Франкфурт. 8/20 октября 1846.>

   Нельзя было лучше и кстати сделать подарка. Моя книжка вся исписалась. Подарку дан был поцелуй, а в лице его самому
 
   хозяину.
 
   На обороте: В. А. Жуковскому.

П. А. ПЛЕТНЕВУ
Франкфурт. 20 октя<бря н. ст. 1846>

   Назад тому два дни отправил к тебе пятую и последнюю тетрадь. От усталости и от возвращения вновь многих болезненных недугов не в силах был написать об окончательных распоряжениях. Пишу теперь. Ради бога, употреби все силы и меры к скорейшему отпечатанью книги. Это нужно, нужно и для меня, и для других; словом, нужно для общего добра. Мне говорит <это> мое сердце и необыкновенная милость божия, давшая мне силы потрудиться тогда, когда я не смел уже и думать о том, не смел и ожидать потребной для того свежести душевной, и всё мне далось вдруг на то время: вдруг остановились самые тяжкие недуги, вдруг отклонились все помешательства в работе, и продолжалось всё это по тех пор, покуда не кончилась последняя строка труда. Это просто чудо и милость [и чудо и милость] божия, и мне будет грех тяжкий, если стану жаловаться на возвращенье трудных, болезненных моих <припадков>. Друг мой, я действовал твердо во имя бога, когда составлял мою книгу, во славу его святого имени взял перо, а потому и расступились перед мною все преграды и всё, останавливающее бессильного человека. [всё, останавливающее бессильного человека, уступило] Действуй же и ты во имя бога, печатая книгу мою, как бы делал сим дело на прославленье имени его, позабывши все свои личные отношения к кому бы то ни было, имея в виду одно только общее добро, — и перед тобой расступятся также все препятствия. С Никитенком можно ладить, но с ним необходимо нужно иметь дело лично. Письмом и запиской ничего с ним не сделаешь. В нем не то главное, что он ленив, но то, что он не видит и не чувствует сам, что он ленив. Я это испытал: в бытность мою в Петербурге я его заставил в три дни прочесть то, что он не прочел бы сам по себе <в> два месяца. А после моего отъезда всякая небольшая статья залеживалась у него по месяцу. На него нужно серьезно насесть и на все приводимые им причины отвечать одними и теми же словами: «Послушайте, всё это, что вы говорите, так и могло бы иметь место в другом деле, но вспомните, [вспомните прежде] что всякая минута замедления расстраивает совершенно все обстоятельства автора книги. Вы — человек умный и можете видеть сами, что в книге содержится дело, и предпринята она именно затем, чтобы возбудить благоговенье ко всему тому, что поставляется нам всем в закон нашей же церковью и нашим правительством. Вы можете сами смекнуть, что сам [что и сам] государь же и двор станет в защиту ее. [в защиту каждого слова] Переглядите и цензурный устав ваш, и все предписания прибавочные и покажите мне, против какого параграфа есть в книге противуречие Стыдно вам и колебаться этим, подписуйте твердо и теперь же листки, потому что типография ждет, а времени и без того уже упущено довольно». И если ж им одолеют какие-нибудь нерешительности от всякого рода нелепых слухов, которые сопровождают всякий раз печатанье моей книги, какого бы ни была она рода, то обо всем переговори, как я уже писал в первом письме, с Алекс<андрой> Осиповной и, наперекор всем помешательствам, ускори выход книги. Как кремень, крепись, верь в бога и двигайся вперед — и всё тебе уступит! По выходе книги приготовь экземпля<ры> и поднеси всему царскому дому до единого, не выключая и малолетних, всем великим князьям, детям наследника, детям Марь<и> Никола<е>вны, всему семейству Михаила Павловича. Ни от кого не бери подарков и постарайся от этого вывернуться; скажи, что поднесенье этой книги есть выраженье того чувства, которого я сам не умею себе объяснить, которое стало в последнее <время> еще сильнее, чем было прежде, вследствие которого всё, относящееся к их дому, стало близко моей душе, даже со всем тем, что ни окружает их, и что поднесеньем этой книги им я уже доставляю удовольствие себе, совершенно полное и достаточное, что вследствие и болезненного своего состояния, [состояния душевного] и внутреннего состояния душевного, меня не занимает всё то, [это] что может еще шевелить и занимать человека, живущего в свете. Но если кто из них предложит от себя деньги на вспомоществование многим тем, которых я встречу идущих на поклонение к святым местам, то эти деньги бери смело. [Далее начато: чем их] Друг, много есть [много есть и то] людей, требующих помощи, о которых мы и не знаем, и не подозреваем, но которых страдальческую повесть если бы услышало какое сердце, хотя бы самое бесчувственное, заныло бы оно от скорби. Многим художникам, многим, многим талантам следует хотя нищенское вспомоществова<ние>, чтобы не погибнули с голода в буквальном смысле. Есть многие, которые постигнули уже высшую тайну искусства и его высшее призвание, и для них так нужны святые места и евангелическая земля, как народу еврейскому была нужна манна в пустыне. Много есть также людей и на других поприщах, которые принесут пользу истинную отечеству и всё выплатят с избытком, на них употребленное, и которые влекутся непостижимой душевной потребностью на поклоненье святым местам именно в наступающем году. А потому если бы кто предложил из посторонних для этого деньги, бери и посылай ко мне. Дам отчет во всякой копейке и не брошу никому незаслуженно, если только бог не оставит вразумленьем ум мой, как не оставлял доселе. [иногда] Нужно слишком соображать и взвешивать положенье [состоянье] тех, которым стремишься подать помощь, а особливо если располагаешь не своими, но чужими деньгами. Шесть экземпляров отдай (тот же час по выходе книги) Софье Михаил<овне> Соллог<уб>, с присоединеньем прилагаемого письма. Шесть экземпляров и седьмой, с подписаньем цензора на второе издание, отправь немедленно в Москву к Шевыреву. (Второе издание должно быть напечатано в Москве, ради несравненно большей дешевизны и ради отдыха тебе). Шесть экземпляров отправь моей матери, с надписаньем: «Ее высокоб<лагородию> Марье Ивановне Гоголь, в Полтаву». [в Полтавскую губернию] Один экземпл<яр> в Харьков Иннокентию, с присоединен <ием> при сем следуемого письмеца. Два экземпляра — в Ржев Тверской губернии священнику Матвею Александровичу. Экземпляра же три, а если можно и более, отправь немедленно мне с курьером. Попроси от меня лично графиню Нессельрод, давши ей от имени моего экземпляр. Скажи, ей, что она очень, очень большое сделает мне одолженье, если устроит так, что я получу эту книгу в Неаполе наискорейшим порядком, и попроси [представ<ь> кроме] ее тоже от меня отправить немедленно в Париж два экземпляра графу Александру Петровичу Толстому. [Далее начато: адре<суй>] Не позабудь и Жуковского. Отдай еще Арк<адию> Россети три экземпляра с письмом. Вот тебе всё. Кажется, больше никому. Прочие купят. Ты спрашива<л>, когда же я в Россию. Знает это тот, кто правит всеми нашими обстоятельствами. Что касается до меня, то скажу тебе, что еще никогда не было во мне желания такого сильного ехать в Россию, и я думаю из Иерусалима после светлого праздника первым весенним путем на Константинополь и Одессу направить парус к берегам ее. Хочется очень обнять всё близкое душе моей, а в том числе и тебя. Прощай.