Страница:
В другое время Литисай оборвал бы дерзкого простолюдина, первым заговорившего с Сыном Рода. Но сейчас он вытолкнул из пересохшего горла лишь одно слово:
— Почему?
— Запах, — объяснил Шипастый. Юноша судорожно втянул в себя воздух.
— Это... это какие-то ночные цветы? — робко спросил он, всем сердцем желая, чтобы воин утвердительно кивнул. Старый наемник хмыкнул.
— Во-во, цветочки. Когда я только службу начинал, моему десятку довелось эти цветочки понюхать. Из десятка только я в живых и остался. Это Бродячие Кусты. Чтоб меня уже сегодня хвоей присыпали, если это не так.
Литисай оцепенел от ужаса.
Шипастый покосился на съежившуюся щуплую темную фигурку. Мальчишка, совсем мальчишка! Сколько ему — семнадцать, восемнадцать?..
Старый воин почувствовал, как из сердца уходит злая зависть к знатному щенку, получившему на серебряном подносе должность, к которой он, Шипастый, шел напролом всю жизнь. И больше не хотелось запугивать юнца, и без того трясущегося от страха.
К тому же опасность и впрямь гуляла неподалеку.
Литисай молчал. То ли не хотел унижаться перед наемником из Отребья, то ли не мог справиться со своим языком.
Шипастый еще раз втянул ноздрями тонкий, сладкий, кружащий голову аромат. Заговорил тихо и властно:
— Будь это мой десяток, я приказал бы парням сомкнуться, не терять друг друга из виду. И чтоб мечи держали наготове. Не арбалеты, а мечи. И дозорных вперед я б не посылал, а то этих дозорных больше не увидим.
Полусоветы-полуприказы, четкие и ясные, привели мальчишку в себя. Он тронул коня и нагнал последнего всадника.
— Передай вперед: сомкнуться! Подтянуться! Мечи наголо! От отряда не отрываться! И чтоб у меня не спать на ходу!
Где-то тревожно заухал филин, вдали отозвался тягучий волчий вой.
Наемники тревожно вглядывались во тьму. По рукам пошла пущенная Шипастым фляга с горьким настоем трав, отгоняющим дремоту. А проклятый аромат делался все гуще — липкий, приторный, коварный.
Копыта мягко уходили в мох и траву. Не брякало хорошо пригнанное оружие, не переговаривались напряженные, тревожно собранные воины. Кавалькада беззвучно плыла сквозь ночь, которая сладко пахла смертью. Ладони срослись с эфесами. В любой миг придорожные ветви могли ожить, стегнуть по горлу, захлестнуть, стащить с седла, стиснуть, задушить...
Внезапно мрак разорвало отчаянное предсмертное ржание. Где-то рядом в ужасе и муке гибла лошадь. Звук этот полоснул по сердцу каждого воина. Без приказа кавалькада перешла на рысь, кони раздвигали высокие заросли папоротника. Впереди была опасность — и это было прекрасно! Куда страшнее, когда опасность вокруг тебя, всюду, везде, разлита в воздухе... Наемники готовы были в любой момент слететь с седел и сомкнуться для обороны (в Силуране, как и в Грайане, не сражались верхом).
Храпящие кони вынесли всадников к глубокой котловине с голыми, лишь мхом поросшими каменистыми краями. А на дне...
Литисая замутило. Он выронил повод и левой рукой вцепился в луку седла, усилием воли преодолевая дурноту. Правая рука стискивала меч, о котором юноша в этот миг совсем забыл.
На узкое мальчишеское плечо предостерегающе легла крепкая ладонь.
— Жрут, — жестко сказал Шипастый. — Раз светятся, значит, жрут.
Да, они светились мертвенно-бледным свечением гнилых деревяшек, эти омерзительные, ни на что не похожие кусты с жуткими, словно изломанными ветвями. Они деловито сгрудились вокруг темной кучи... разум отказывался признать в ней безжизненные тела.
Груда зашевелилась, от нее отползла бьющаяся в предсмертных судорогах лошадь, волоча задние ноги и пытаясь приподняться на передних. Она уже не ржала — только вскрикивала, как изнемогший от плача ребенок.
Ближайший куст повел ветвями в сторону содрогающейся жертвы. Из земли вылетел гибкий корень и вонзился в мох ближе к лошади — легко и мягко, словно в землю воткнули меч, чтобы стереть с него кровь. Выпростав из земли второй корень, куст подтянулся к лошади, которая уже почти затихла, и накрыл ее ветвями. Это было сделано быстро, с хищной ловкостью и грацией.
Чем дольше юноша глядел на это кошмарное зрелище, тем нереальнее оно становилось. Конечно, он спит... и ему все это снится... Вот и края котловины подернулись дымкой, стали расплывчатыми... и деревья вокруг слились в черную стену... и он даже красив, этот светящийся ломаный узор внизу. Хорошо бы подъехать, взглянуть поближе, ведь это лишь сон...
Сладкий аромат заползал все глубже в душу, вкрадчивый, как любовный шепот, и властный, как призыв из Бездны... и все слабее стучало сердце, словно тоже хотело заснуть...
Литисай не видел уже, как опустил голову на грудь один из воинов, как выронил меч и беспомощно поднял руки к вискам другой...
И тут, разрывая пелену чар, грянул голос Шипастого:
— Эй, вояки, не спать! Выше голову, куры вы дохлые! А вот сейчас плеткой приласкаю, чтоб вам всем в Бездне до золы сгореть!..
И были эти слова для наемников, словно ведро воды, опрокинутое в знойный день на голову. Они встряхнули, взбодрили солдат, разогнали дурман, заставили взглянуть вокруг прояснившимся взглядом.
Несколько кустов карабкались вверх по склону — к всадникам.
— Громче кричите! — командовал Шипастый. — Это сон гонит! Орите на эти кустики так, будто они вам в «радугу» насквозь проигрались, а платить проигрыш не хотят!
Лес дрогнул от солдатских голосов — свирепая брань, угрозы, хохот, за которым прятался страх... Воины смолкли лишь на миг — чтобы хлебнуть из заветной фляги Шипастого, которую тот вновь пустил по рукам.
— Может, огоньку? — во все горло спросил десятник. — У меня огниво есть!
— Нет, огнем их не проймешь... Эй, а это еще что они затеяли?
Свечение медленно гасло. Чернеющие на глазах кусты, оставив добычу, начали карабкаться на противоположный от солдат склон котловины.
— Уходят? — недоверчиво протянул старый наемник. — Они ж никогда не отступают, не умеют отступать... — Шипастый спешился и рявкнул властно, словно это он командовал десятком. — А ну, парни, готовься меня прикрыть! Хочу кое-что проверить!
Никто и слова сказать не успел, как он с мечом в руках начал спускаться в котловину.
Наемники дружно завопили от ужаса и восхищения.
Шипастый поравнялся с кустами, что совсем недавно карабкались наверх, к всадникам. Теперь свечение почти погасло, кусты походили на взъерошенных мрачных птиц, сложивших крылья.
Воин вскинул меч, но оружие ему не понадобилось. Поспешно вытаскивая из земли корни, кусты поползли прочь, догоняя свою «стаю».
— Уходят! — проорал Шипастый. — Но вы, парни, сюда не спускайтесь, вдруг ловушка... С этой мразью ушами хлопать нельзя!
Всадники глядели сверху, как их товарищ склонился над страшной грудой.
— Грайанцы! Грайанский разъезд! Чтоб мне еловым лапником укрыться! Эти кустики перехватили нашу добычу! Надо бедолагам костер устроить.
— Это уж как положено... — буркнул Литисай, приходя в себя и чувствуя досаду из-за того, что у него перехватили командование. — Но почему они на нас не напали?
Шипастый взбирался по склону. Вот его голова и плечи показались над краем гигантской ямы. Один из всадников спешился и помог старому воину выбраться.
— У тебя кровь на руке, — сказал он Шипастому.
— Это я себя ножом резанул, — объяснил тот. — Боль дурман гонит и в чувство приводит.
И тут Литисай произнес слова, которые эхом раскатились по всей растянувшейся вдоль Красного Урочища армии:
— Ребята, а не наш ли это Ночной Маг развлекается?
Все окаменели в седлах, разом припомнив слухи о чудовищном жертвоприношении, которое король совершил в шатре колдуна, о серебряном тазе, наполненном неизвестно чьей кровью...
— Мой господин прав... — задумчиво протянул Шипастый. — Это не просто колдовство — это наше колдовство, силуранское... грязное, поганое, но наше... Не прикажет ли господин возвращаться? — закончил он деловито.
Вновь обретая высокомерие Сына Рода, Литисай надменно кивнул:
— Эти бедняги получат свой костер, когда здесь пройдет наша армия... Деся-аток! Рысью... марш!
Мечи вернулись в ножны за плечами. Всадники смутными тенями повернули на север, неся весть, которая заставит побледнеть многих смельчаков.
Айрунги Журавлиный Крик, Ночной Маг на службе короля Силурана, начал свою личную — колдовскую — войну!
25
— Почему?
— Запах, — объяснил Шипастый. Юноша судорожно втянул в себя воздух.
— Это... это какие-то ночные цветы? — робко спросил он, всем сердцем желая, чтобы воин утвердительно кивнул. Старый наемник хмыкнул.
— Во-во, цветочки. Когда я только службу начинал, моему десятку довелось эти цветочки понюхать. Из десятка только я в живых и остался. Это Бродячие Кусты. Чтоб меня уже сегодня хвоей присыпали, если это не так.
Литисай оцепенел от ужаса.
Шипастый покосился на съежившуюся щуплую темную фигурку. Мальчишка, совсем мальчишка! Сколько ему — семнадцать, восемнадцать?..
Старый воин почувствовал, как из сердца уходит злая зависть к знатному щенку, получившему на серебряном подносе должность, к которой он, Шипастый, шел напролом всю жизнь. И больше не хотелось запугивать юнца, и без того трясущегося от страха.
К тому же опасность и впрямь гуляла неподалеку.
Литисай молчал. То ли не хотел унижаться перед наемником из Отребья, то ли не мог справиться со своим языком.
Шипастый еще раз втянул ноздрями тонкий, сладкий, кружащий голову аромат. Заговорил тихо и властно:
— Будь это мой десяток, я приказал бы парням сомкнуться, не терять друг друга из виду. И чтоб мечи держали наготове. Не арбалеты, а мечи. И дозорных вперед я б не посылал, а то этих дозорных больше не увидим.
Полусоветы-полуприказы, четкие и ясные, привели мальчишку в себя. Он тронул коня и нагнал последнего всадника.
— Передай вперед: сомкнуться! Подтянуться! Мечи наголо! От отряда не отрываться! И чтоб у меня не спать на ходу!
Где-то тревожно заухал филин, вдали отозвался тягучий волчий вой.
Наемники тревожно вглядывались во тьму. По рукам пошла пущенная Шипастым фляга с горьким настоем трав, отгоняющим дремоту. А проклятый аромат делался все гуще — липкий, приторный, коварный.
Копыта мягко уходили в мох и траву. Не брякало хорошо пригнанное оружие, не переговаривались напряженные, тревожно собранные воины. Кавалькада беззвучно плыла сквозь ночь, которая сладко пахла смертью. Ладони срослись с эфесами. В любой миг придорожные ветви могли ожить, стегнуть по горлу, захлестнуть, стащить с седла, стиснуть, задушить...
Внезапно мрак разорвало отчаянное предсмертное ржание. Где-то рядом в ужасе и муке гибла лошадь. Звук этот полоснул по сердцу каждого воина. Без приказа кавалькада перешла на рысь, кони раздвигали высокие заросли папоротника. Впереди была опасность — и это было прекрасно! Куда страшнее, когда опасность вокруг тебя, всюду, везде, разлита в воздухе... Наемники готовы были в любой момент слететь с седел и сомкнуться для обороны (в Силуране, как и в Грайане, не сражались верхом).
Храпящие кони вынесли всадников к глубокой котловине с голыми, лишь мхом поросшими каменистыми краями. А на дне...
Литисая замутило. Он выронил повод и левой рукой вцепился в луку седла, усилием воли преодолевая дурноту. Правая рука стискивала меч, о котором юноша в этот миг совсем забыл.
На узкое мальчишеское плечо предостерегающе легла крепкая ладонь.
— Жрут, — жестко сказал Шипастый. — Раз светятся, значит, жрут.
Да, они светились мертвенно-бледным свечением гнилых деревяшек, эти омерзительные, ни на что не похожие кусты с жуткими, словно изломанными ветвями. Они деловито сгрудились вокруг темной кучи... разум отказывался признать в ней безжизненные тела.
Груда зашевелилась, от нее отползла бьющаяся в предсмертных судорогах лошадь, волоча задние ноги и пытаясь приподняться на передних. Она уже не ржала — только вскрикивала, как изнемогший от плача ребенок.
Ближайший куст повел ветвями в сторону содрогающейся жертвы. Из земли вылетел гибкий корень и вонзился в мох ближе к лошади — легко и мягко, словно в землю воткнули меч, чтобы стереть с него кровь. Выпростав из земли второй корень, куст подтянулся к лошади, которая уже почти затихла, и накрыл ее ветвями. Это было сделано быстро, с хищной ловкостью и грацией.
Чем дольше юноша глядел на это кошмарное зрелище, тем нереальнее оно становилось. Конечно, он спит... и ему все это снится... Вот и края котловины подернулись дымкой, стали расплывчатыми... и деревья вокруг слились в черную стену... и он даже красив, этот светящийся ломаный узор внизу. Хорошо бы подъехать, взглянуть поближе, ведь это лишь сон...
Сладкий аромат заползал все глубже в душу, вкрадчивый, как любовный шепот, и властный, как призыв из Бездны... и все слабее стучало сердце, словно тоже хотело заснуть...
Литисай не видел уже, как опустил голову на грудь один из воинов, как выронил меч и беспомощно поднял руки к вискам другой...
И тут, разрывая пелену чар, грянул голос Шипастого:
— Эй, вояки, не спать! Выше голову, куры вы дохлые! А вот сейчас плеткой приласкаю, чтоб вам всем в Бездне до золы сгореть!..
И были эти слова для наемников, словно ведро воды, опрокинутое в знойный день на голову. Они встряхнули, взбодрили солдат, разогнали дурман, заставили взглянуть вокруг прояснившимся взглядом.
Несколько кустов карабкались вверх по склону — к всадникам.
— Громче кричите! — командовал Шипастый. — Это сон гонит! Орите на эти кустики так, будто они вам в «радугу» насквозь проигрались, а платить проигрыш не хотят!
Лес дрогнул от солдатских голосов — свирепая брань, угрозы, хохот, за которым прятался страх... Воины смолкли лишь на миг — чтобы хлебнуть из заветной фляги Шипастого, которую тот вновь пустил по рукам.
— Может, огоньку? — во все горло спросил десятник. — У меня огниво есть!
— Нет, огнем их не проймешь... Эй, а это еще что они затеяли?
Свечение медленно гасло. Чернеющие на глазах кусты, оставив добычу, начали карабкаться на противоположный от солдат склон котловины.
— Уходят? — недоверчиво протянул старый наемник. — Они ж никогда не отступают, не умеют отступать... — Шипастый спешился и рявкнул властно, словно это он командовал десятком. — А ну, парни, готовься меня прикрыть! Хочу кое-что проверить!
Никто и слова сказать не успел, как он с мечом в руках начал спускаться в котловину.
Наемники дружно завопили от ужаса и восхищения.
Шипастый поравнялся с кустами, что совсем недавно карабкались наверх, к всадникам. Теперь свечение почти погасло, кусты походили на взъерошенных мрачных птиц, сложивших крылья.
Воин вскинул меч, но оружие ему не понадобилось. Поспешно вытаскивая из земли корни, кусты поползли прочь, догоняя свою «стаю».
— Уходят! — проорал Шипастый. — Но вы, парни, сюда не спускайтесь, вдруг ловушка... С этой мразью ушами хлопать нельзя!
Всадники глядели сверху, как их товарищ склонился над страшной грудой.
— Грайанцы! Грайанский разъезд! Чтоб мне еловым лапником укрыться! Эти кустики перехватили нашу добычу! Надо бедолагам костер устроить.
— Это уж как положено... — буркнул Литисай, приходя в себя и чувствуя досаду из-за того, что у него перехватили командование. — Но почему они на нас не напали?
Шипастый взбирался по склону. Вот его голова и плечи показались над краем гигантской ямы. Один из всадников спешился и помог старому воину выбраться.
— У тебя кровь на руке, — сказал он Шипастому.
— Это я себя ножом резанул, — объяснил тот. — Боль дурман гонит и в чувство приводит.
И тут Литисай произнес слова, которые эхом раскатились по всей растянувшейся вдоль Красного Урочища армии:
— Ребята, а не наш ли это Ночной Маг развлекается?
Все окаменели в седлах, разом припомнив слухи о чудовищном жертвоприношении, которое король совершил в шатре колдуна, о серебряном тазе, наполненном неизвестно чьей кровью...
— Мой господин прав... — задумчиво протянул Шипастый. — Это не просто колдовство — это наше колдовство, силуранское... грязное, поганое, но наше... Не прикажет ли господин возвращаться? — закончил он деловито.
Вновь обретая высокомерие Сына Рода, Литисай надменно кивнул:
— Эти бедняги получат свой костер, когда здесь пройдет наша армия... Деся-аток! Рысью... марш!
Мечи вернулись в ножны за плечами. Всадники смутными тенями повернули на север, неся весть, которая заставит побледнеть многих смельчаков.
Айрунги Журавлиный Крик, Ночной Маг на службе короля Силурана, начал свою личную — колдовскую — войну!
25
В ранние, еще прозрачные сумерки вплелся женский голос. Песня горько укоряла разлучницу, что в чужом краю сгубила смелого воина.
Остановившись под темной стеной шаутея, Орешек поднял голову и прислушался. Кто там заливается? Айлеста? Нет, Аунава...
Подумать только, когда-то все три сотничихи казались ему на одно лицо: тупые домашние овцы... Какое жестокое и несправедливое суждение! Они же такие разные! Скажем, Миланни Нежная Песня... да, она не может похвастаться быстротой соображения, зато все сотничьи детишки (которых Орешек так и не сумел сосчитать) при всякой царапине бегут именно к Миланни: и ссадину промоет, и доброе слово скажет, и чем-нибудь вкусненьким угостит — у нее всегда при себе мешочек с лакомствами. И провинившиеся рабыни падают Миланни в ноги, чтоб замолвила слово перед шайвигаром, упросила смягчить наказание...
Вот Айлеста Белая Лилия — та и впрямь выглядит законченной идиоткой, слова из нее не вытянешь. Не сразу Орешек понял, что это — от непобедимой застенчивости. Зато в рукоделии молодая женщина достигла таких же высот, как Аунк — в фехтовании. У Орешка над кроватью висела теперь огромная вышивка — крепость в венце радуги. Такое чудо украсило бы и королевский дворец! Про Айлесту говорили, что у нее весь ум ушел в пальцы. Что ж, многие и этим похвастаться не могут...
А уж кого точно дурой не назовешь, так это Аунаву Гибкую Иву. Сплетницей, язвой, змеей — пожалуйста, но не дурой... Вот ведь трагедия: этой женщине жить бы при дворе, заплетать да расплетать сложнейшие нити интриг! А здесь, в захолустной крепости, ей так же просторно, как боевому кораблю — в деревенском пруду с лягушками! Вот и озлобилась...
Хранитель пересек пустеющую рыночную площадь, отвечая небрежным взглядом на низкие поклоны припозднившихся покупателей и торговцев. Мысли были заняты другим. Только что из окна он увидел за баней занятную сцену и теперь спешил убедиться, что глаза его не обманули.
За рядами прилавков замаячила стена бани. Из крошечных окошек долетали крики и хохот.
Орешек чуть не взвыл — так остро вспомнилось недавнее унижение.
Вчера крепость покинули ваасмирские торговцы. Недостающие товары были доставлены, пересчитаны и сложены в Купеческой башне, и ваасмирцы, с трудом поверившие в спасение от неминуемой казни, не стали задерживаться в Найлигриме даже лишнего звона. Солдаты проводили их насмешливыми криками и свистом, а Орешек, ободренный своей победой, совершил неосмотрительный поступок — приказал к вечеру приготовить для себя баню.
Шайвигар скоренько распорядился: солдатню выставили, лавки продрали с песочком, на полу рассыпали свежие зеленые ветки, по стенам развесили пучки сухих трав для аромата. Все бы хорошо и даже замечательно, однако Хранитель изумил всех, заявив, что желает мыться в полном одиночестве... Да-а, это было потрясением для шайвигара и дало всей крепости богатую тему для разговоров. Ведь даже в самых дешевых банях крутятся среди моющихся рабы-банщики: кому кувшин воды на голову вылить, кому спину куском рогожки потереть. А чтобы высокородный Хранитель крепости... да совсем без слуг... Ясно, что тут дело нечисто!
Интересно, кто додумался до разгадки тайны? Перепелка с ее длинным языком и живым воображением? Или Аунава, ивушка плакучая? А может, другая светлая голова нашлась? Так или иначе, весь сегодняшний день Орешек ловил на себе странные взгляды, а полтора звона назад притащился лекарь Зиннитин и осторожненько начал предлагать свои услуги, упирая на то, что в Аршмире ему часто приходилось иметь дело с подобными случаями... ну, с кожными болезнями...
Вот так! Весь Найлигрим сочувствует Хранителю, который вынужден скрывать следы некоей ужасной кожной болезни... Чтоб их Серая Старуха в болоте утопила, болтунов проклятых! Интересно, Арлине про это нажужжали или не осмелились?..
Орешек завернул за угол бани — и пред ним предстало зрелище, заставившее забыть обиду и наполнившее душу веселым восторгом.
На пустыре, где Хранитель сорвал Поединок Мастерства, вновь звенели мечи. Аранша, уйдя в глухую защиту, легко отражала удары, что яростно и беспорядочно сыпались на ее клинок.
Орешек улыбнулся. Соперница Аранши была в мужской одежде, с высоко подобранными волосами, но он узнал бы ее в любом наряде, с любого расстояния и в любое время суток.
Он и раньше слышал (от Перепелки, разумеется), что Арлина берет уроки фехтования, но увидеть это довелось впервые. Честно говоря, зрелище было довольно забавным. Арлина походила на неуклюжего щенка, свирепо атакующего добродушного взрослого пса.
Наемница заметила Сокола, издала пронзительное короткое шипение и опустила меч. Арлина, не привыкшая еще к сигналу прекращения схватки, продолжала атаку. Аранша уклонилась от клинка и поменяла положение так, чтобы госпожа оказалась лицом к Хранителю.
Увидев жениха, Арлина ойкнула, выронила меч и в отчаянии вскинула руки, чтобы поправить волосы, начисто забыв при этом, что служанка с огромным трудом сколола их в узел. Разумеется, суматошные старания привести прическу в порядок лишь выпустили на свободу буйный черный водопад, расшвырявший вокруг шпильки.
Нет, улыбнулся Орешек, не выйдет из девочки бойца. Разве ж это можно — бросать оружие на землю?
Мысль эта доставила ему удовольствие. Почему-то не хотелось, чтобы Арлина стала умелым воином. Аранша — другое дело: боевое мастерство шло ей, было частью ее тела и души...
Под стеной башни лежало бревно. Усевшись на него, Орешек похлопал ладонью по шершавой коре. Арлина охотно села рядом — веселая, разгоряченная, немного смущенная. Наемница замешкалась, но после приглашающего взгляда Хранителя опустилась на краешек бревна.
— Господин мой, — спросила Арлина, торопясь увести разговор от фехтования, — правда ли, что к Лунным горам движется силуранская армия?
— Правда, — выдал Хранитель военную тайну, которую в крепости и так знал каждый раб. — Но они скоро повернут на запад, к Фаншмиру.
Арлина перевела вопросительный взгляд на Араншу.
— Все верно, госпожа, — авторитетно подтвердила та. — Наши разъезды все время следят за силуранцами. Позавчера приглядывал мой десяток.
Наемница сказала «мой десяток» со спокойным величием. Джангилар Меч Судьбы мог бы таким же тоном сказать: «Мое королевство!» При этом Аранша не удержалась: дотронулась до свисающей с перевязи железной бляхи на тонкой цепочке — знака десятника.
Отметил Орешек и то, что перевязь на Аранше не зелено-красная, как в день его прибытия в крепость, а зелено-белая. Шайвигар расстарался — теперь солдаты, как и положено, носили цвета Клана своего Хранителя.
— Значит, это война... — печально сказала Арлина.
— Не война, а дурацкая заварушка, — отозвалась ободренная вниманием Аранша. — Пока дотопают они до Фаншмира, пока погрузятся на корабли... Наши портовые города наверняка извещены разведчиками, а береговая оборона там ого-го какая! Вот я в Яргимире служила... Прямо на скалах катапульты, да такие мощные — глядеть страшно! Целые глыбы швыряют! Канаты не люди натягивают, а упряжки быков!
— Ты, наверное, долго бродила по свету и много повидала... — скользнула в голосе Арлины зависть, легкая, как летнее облачко.
— Да не особенно... В Яргимире было первое место службы. Потом нашу сотню перебросили в Ваасмир. Хороший город, служи да радуйся... Нет, дернула меня Серая Старуха сотнику нос набок свернуть!
— За что ж ты его так?
— А пусть не тянет лапы куда не просили... Еще легко отделалась, могли руку отрубить за то, что своего командира ударила. Спасибо ваасмирскому дарнигару, не поленился во всем разобраться. Сотника — в рядовые, а меня — в это захолустье...
— Тебе не нравятся здешние края?
— Почему — не нравятся? Это моя родина. Откуда ушла, туда и вернулась.
— Ты никогда не рассказывала о себе, — укорила ее Арлина.
— А разве это интересно высокородной госпоже? — искренне удивилась наемница. — Мои родичи рыбачат на берегу Моря Туманов... то есть рыбачили. — Аранша нахмурилась, голос ее стал низким и напряженным. — Господину, конечно, рассказали про деревню Старый Невод, на которую в Первотравном месяце напали Подгорные Твари. У меня там все родные погибли — дед и сестра с малышами. Теперь и вернуться некуда...
Три человека притихли. Крепость вдруг показалась им маленькой, стены ее — низкими и непрочными. Вражеской армией стояли вокруг горы, обитель злобных чудовищ. Силы, более древние, чем крепость, страна и даже сам Человек, хмуро глядели на кучку камней, уложенных один на другой жалкими людскими руками...
Все трое обрадовались, когда из-за угла вывернулся маленький наемник Тайхо и, по-взрослому приветствовав Хранителя, передал настоятельную и срочную просьбу Правой и Левой Руки — пожаловать в шаутей...
Дарнигар, заложив тяжелые ладони за пояс, мерил большими шагами комнату. Шайвигар, бледный, с подрагивающими губами, смотрел перед собой. Он не встал, когда вошел Хранитель. Это сразу отметил наблюдательный Орешек, который и без того был встревожен тем, что помощники ждали его не в зале шаутея, а в покоях Хранителя — для особой секретности. Вей-о! Не к добру это!
— Что случилось? — тревожно спросил Орешек.
Харнат остановился и вскинул на Хранителя мрачные глаза.
— В полдень не вернулся из дозора третий десяток второй сотни. Я послал на разведку троих конных. Они вернулись с дурными вестями. Силуранская армия не повернула на запад. Она движется к перевалу, господин мой. Завтра Нуртор будет здесь.
Ледяной ком прокатился от горла к животу Орешка. Парень почувствовал себя мышонком, на спину которого легла когтистая лапа.
— Надо известить короля... и Ваасмир...
— Уже отправлены трое гонцов. Разными дорогами.
— Правильно, — сказал Хранитель, беря себя в руки. — Какие еще отданы приказы?
— Я вызвал сотников. Надо собрать солдат в казармах, запереть кабак, подготовить все для приема крестьян, которые ночью хлынут сюда с семьями и скотом...
— Первые крестьяне уже заявились, — вставил шайвигар. — Если господин позволит, прикажу увеличить выпечку хлеба.
— Распоряжайся, как считаешь нужным, почтенный Аджунес, — отозвался Хранитель. — Я уверен, что хозяйственные заботы в надежных руках... — и менее уверенно добавил, обернувшись к Харнату: — Вероятно, солдатам надо раздать оружие...
— Сразу после вечерней переклички, — подтвердил дарнигар, даже взглядом не показав, как позабавила его наивность Хранителя. Воины и так не расставались с оружием. Это, конечно, было против правил, но попробуй заставить наемника после дежурства сдать любимый меч в арсенал! Харнат, как и другие командиры, всюду и везде, смотрел на это сквозь пальцы. А если неопытный чудак вроде молодого Сокола спрашивал солдата, почему вне караула тот разгуливает с клинком в ножнах, воин не моргнув глазом отвечал, что собирается потренироваться на плацу (это разрешалось в любое время дня).
Харнат постарался натолкнуть Сына Клана на самое главное:
— Объявить Большой Сбор имеет право лишь Хранитель, и я покорно жду приказа...
— Ах да... конечно...
«Что еще? — лихорадочно соображал Орешек. — Дом Исцеления?»
— Надо приказать Зиннитину подготовить все к приему раненых... может, дать ему еще пару рабов в помощь...
— Сделаем, господин мой, — кивнул Аджунес.
— Катапульты, — азартно продолжал Хранитель, — и копьеметы. Я видел, на стенах стоят только рамы...
— Так, господин, — отозвался Харнат. — Механизм и канаты убраны от непогоды... Всю ночь будем собирать, при факелах. Пусть Левая Рука даст мастеров-рабов...
— Кузнеца дам, — взвился Аджунес, — а плотников — ни за что! Своими силами управитесь, среди солдат такие умельцы есть... Армия с марша на стены не полезет, а мне крестьян размещать надо! Они со скотиной припрутся, а на скотном дворе и так тесно... кормушки новые, навесы... ах да, для людей тоже навесы нужны от непогоды...
— Почему раньше не позаботились? — возмутился Хранитель.
— Кто ж знал... а доски в хозяйстве всегда нужны... Зато, — поспешил добавить шайвигар, — с продовольствием все в порядке, любую осаду выдержим.
— Так, — деловито подытожил Хранитель, — перекличку — немедленно, катапульты собрать, караулы удвоить...
И вдруг он осекся. Харнат и Аджунес с тревогой увидели, что лицо молодого Сокола резко побледнело, на лбу выступили мелкие капельки пота.
— Не занемог ли высокородный господин? — робко спросил шайвигар.
— Я... нет... о чем это я?.. Ах да, Большой Сбор... перекличка... Пусть Правая Рука сейчас же распорядится. А ты, почтенный Аджунес... эти... навесы... Я скоро выйду к вам и сам проверю.
Помощники покинули комнату. За дверью Харнат сказал понимающе:
— Он так молод... не знает, что такое война... вот и разволновался!
Аджунес с некоторым сомнением кивнул.
Дарнигар и шайвигар не видели, как Хранитель беспомощно опустился на край кровати, закрыв руками лицо.
Только что это самое лицо мелькнуло перед ним в рамке зеркала — возбужденная физиономия со сверкающими глазами.
Время замерло и покатилось вспять.
Аршмир... Театр... Подолгу отрабатывал он тогда перед зеркалом именно такое выражение лица.
«Малек ты портовый! — горячился Раушарни. — Ты должен пылать вдохновением боя! Зритель должен верить, что солдаты пойдут за тобой на смерть!»
Чад огромных светильников, грубые декорации на широких досках, пышные костюмы из тряпья...
«Вперед, мое доблестное войско!..»
Орешек застонал от стыда. Как он мог забыть... забыть самого себя?
Беглый раб, бродяга, актер, разбойник — как он мог позволить новой маске прирасти к лицу?
День за днем откладывал он свое исчезновение — а потом и думать о нем забыл, втянувшись в эту небывалую, невероятную жизнь. Жизнь, которой придает смысл важное дело, которую согревает уважение окружающих, которую освещают ласковые взгляды самой лучшей в мире девушки... ох, только не о ней сейчас...
Орешек ударил кулаком по парчовому покрывалу. Надо же быть такой беспечной скотиной! Почему он не ушел сразу после своего эффектного появления в этой распроклятой крепости? Почему в тот же вечер, на ночлеге, не спалил в придорожном костре распроклятый плащ? Почему не подался за первым же ветром из этой распроклятой страны?
А теперь...
Орешек в ужасе замер.
Вей-о! Теперь — поздно!
Исчезновение Хранителя в самом начале осады — это, конечно, трусость и подлость, но человек, который и так уже замаран страшным позором самозванства, вполне может приклеить к себе еще клички «трус» и «подлец». Нет, все гораздо серьезнее. Будут ли солдаты биться и умирать за стены, которые покинул Хранитель? Возьмет ли отважный и опытный Харнат на себя такую ответственность — возглавить оборону, если командир бежал с поля боя? Ой вряд ли! Старый солдат боится лишь одного — пойти против воли высокородных. А тут эта воля будет выражена весьма ясно...
Завтра в эту крепость войдут вражеские войска. Прошагают парадным строем в открытые без боя ворота? Или прокатятся лютой лавиной, сминая остатки сопротивления?
Арлину, хвала Безликим, никто не посмеет обидеть, она же Волчица, Дочь Клана. Но добрая Миланни, но тихая Айлеста, но маленький Тайхо, которого никто не сумеет удержать от битвы?..
Только сейчас Орешек понял, как успел он привязаться к этим людям.
А следом пришло и другое открытие: он за них отвечает!
Это было истинным ударом для Орешка, который за всю свою жизнь ни разу еще не чувствовал ответственности за другого человека. Да что там — даже щенок или котенок никогда полностью не зависели от него. А сейчас...
— Капкан захлопнулся! — с отчаянием сказал Орешек вслух. — Капкан захлопнулся!
Стало страшно — почти так же страшно, как там, на берегу ручья, когда он обнаружил знак Клана на плаще.
«Сам виноват, — с бессильной злобой подумал Орешек. — Капкан не поймает лису, если лиса сама в него не сунется!»
Откуда-то из прошлого, отодвинувшегося далеко-далеко, прежнее легкомыслие шепотком подсказало выход:
«Но ведь исчезают не только беглецы и трусы! Воин может пропасть в суматохе боя, в военной неразберихе, и никто не подумает о нем плохо, если до этого он вел себя достойно и храбро...»
За стеной многоголосо затрубили рога. Орешек нервно вскочил, но тут же сообразил, что это Большой Сбор.
Шаутей наполнился тревожными голосами. Подойдя к окну, Орешек увидел, что торговцы поспешно сворачивают свой нехитрый товарец, а двое наемников подгоняют их. Из бани, на ходу поправляя наспех натянутую одежду, горохом выкатилась толпа солдат. На пустыре копошились люди, но в сгущающемся сумраке не видно было, что они там делают.
Гул голосов становился все мощнее. Найлигрим пробудился от долгой ленивой дремоты и вспомнил, что он — не захолустный поселок, а крепость с боевым гарнизоном.
Орешек провел ладонью по ножнам висящей на стене Сайминги, подумал немного и решительно снял оружие с крюка. Что бы ни случилось, как бы ни повернулась судьба, он со своим сокровищем не расстанется!
Остановившись под темной стеной шаутея, Орешек поднял голову и прислушался. Кто там заливается? Айлеста? Нет, Аунава...
Подумать только, когда-то все три сотничихи казались ему на одно лицо: тупые домашние овцы... Какое жестокое и несправедливое суждение! Они же такие разные! Скажем, Миланни Нежная Песня... да, она не может похвастаться быстротой соображения, зато все сотничьи детишки (которых Орешек так и не сумел сосчитать) при всякой царапине бегут именно к Миланни: и ссадину промоет, и доброе слово скажет, и чем-нибудь вкусненьким угостит — у нее всегда при себе мешочек с лакомствами. И провинившиеся рабыни падают Миланни в ноги, чтоб замолвила слово перед шайвигаром, упросила смягчить наказание...
Вот Айлеста Белая Лилия — та и впрямь выглядит законченной идиоткой, слова из нее не вытянешь. Не сразу Орешек понял, что это — от непобедимой застенчивости. Зато в рукоделии молодая женщина достигла таких же высот, как Аунк — в фехтовании. У Орешка над кроватью висела теперь огромная вышивка — крепость в венце радуги. Такое чудо украсило бы и королевский дворец! Про Айлесту говорили, что у нее весь ум ушел в пальцы. Что ж, многие и этим похвастаться не могут...
А уж кого точно дурой не назовешь, так это Аунаву Гибкую Иву. Сплетницей, язвой, змеей — пожалуйста, но не дурой... Вот ведь трагедия: этой женщине жить бы при дворе, заплетать да расплетать сложнейшие нити интриг! А здесь, в захолустной крепости, ей так же просторно, как боевому кораблю — в деревенском пруду с лягушками! Вот и озлобилась...
Хранитель пересек пустеющую рыночную площадь, отвечая небрежным взглядом на низкие поклоны припозднившихся покупателей и торговцев. Мысли были заняты другим. Только что из окна он увидел за баней занятную сцену и теперь спешил убедиться, что глаза его не обманули.
За рядами прилавков замаячила стена бани. Из крошечных окошек долетали крики и хохот.
Орешек чуть не взвыл — так остро вспомнилось недавнее унижение.
Вчера крепость покинули ваасмирские торговцы. Недостающие товары были доставлены, пересчитаны и сложены в Купеческой башне, и ваасмирцы, с трудом поверившие в спасение от неминуемой казни, не стали задерживаться в Найлигриме даже лишнего звона. Солдаты проводили их насмешливыми криками и свистом, а Орешек, ободренный своей победой, совершил неосмотрительный поступок — приказал к вечеру приготовить для себя баню.
Шайвигар скоренько распорядился: солдатню выставили, лавки продрали с песочком, на полу рассыпали свежие зеленые ветки, по стенам развесили пучки сухих трав для аромата. Все бы хорошо и даже замечательно, однако Хранитель изумил всех, заявив, что желает мыться в полном одиночестве... Да-а, это было потрясением для шайвигара и дало всей крепости богатую тему для разговоров. Ведь даже в самых дешевых банях крутятся среди моющихся рабы-банщики: кому кувшин воды на голову вылить, кому спину куском рогожки потереть. А чтобы высокородный Хранитель крепости... да совсем без слуг... Ясно, что тут дело нечисто!
Интересно, кто додумался до разгадки тайны? Перепелка с ее длинным языком и живым воображением? Или Аунава, ивушка плакучая? А может, другая светлая голова нашлась? Так или иначе, весь сегодняшний день Орешек ловил на себе странные взгляды, а полтора звона назад притащился лекарь Зиннитин и осторожненько начал предлагать свои услуги, упирая на то, что в Аршмире ему часто приходилось иметь дело с подобными случаями... ну, с кожными болезнями...
Вот так! Весь Найлигрим сочувствует Хранителю, который вынужден скрывать следы некоей ужасной кожной болезни... Чтоб их Серая Старуха в болоте утопила, болтунов проклятых! Интересно, Арлине про это нажужжали или не осмелились?..
Орешек завернул за угол бани — и пред ним предстало зрелище, заставившее забыть обиду и наполнившее душу веселым восторгом.
На пустыре, где Хранитель сорвал Поединок Мастерства, вновь звенели мечи. Аранша, уйдя в глухую защиту, легко отражала удары, что яростно и беспорядочно сыпались на ее клинок.
Орешек улыбнулся. Соперница Аранши была в мужской одежде, с высоко подобранными волосами, но он узнал бы ее в любом наряде, с любого расстояния и в любое время суток.
Он и раньше слышал (от Перепелки, разумеется), что Арлина берет уроки фехтования, но увидеть это довелось впервые. Честно говоря, зрелище было довольно забавным. Арлина походила на неуклюжего щенка, свирепо атакующего добродушного взрослого пса.
Наемница заметила Сокола, издала пронзительное короткое шипение и опустила меч. Арлина, не привыкшая еще к сигналу прекращения схватки, продолжала атаку. Аранша уклонилась от клинка и поменяла положение так, чтобы госпожа оказалась лицом к Хранителю.
Увидев жениха, Арлина ойкнула, выронила меч и в отчаянии вскинула руки, чтобы поправить волосы, начисто забыв при этом, что служанка с огромным трудом сколола их в узел. Разумеется, суматошные старания привести прическу в порядок лишь выпустили на свободу буйный черный водопад, расшвырявший вокруг шпильки.
Нет, улыбнулся Орешек, не выйдет из девочки бойца. Разве ж это можно — бросать оружие на землю?
Мысль эта доставила ему удовольствие. Почему-то не хотелось, чтобы Арлина стала умелым воином. Аранша — другое дело: боевое мастерство шло ей, было частью ее тела и души...
Под стеной башни лежало бревно. Усевшись на него, Орешек похлопал ладонью по шершавой коре. Арлина охотно села рядом — веселая, разгоряченная, немного смущенная. Наемница замешкалась, но после приглашающего взгляда Хранителя опустилась на краешек бревна.
— Господин мой, — спросила Арлина, торопясь увести разговор от фехтования, — правда ли, что к Лунным горам движется силуранская армия?
— Правда, — выдал Хранитель военную тайну, которую в крепости и так знал каждый раб. — Но они скоро повернут на запад, к Фаншмиру.
Арлина перевела вопросительный взгляд на Араншу.
— Все верно, госпожа, — авторитетно подтвердила та. — Наши разъезды все время следят за силуранцами. Позавчера приглядывал мой десяток.
Наемница сказала «мой десяток» со спокойным величием. Джангилар Меч Судьбы мог бы таким же тоном сказать: «Мое королевство!» При этом Аранша не удержалась: дотронулась до свисающей с перевязи железной бляхи на тонкой цепочке — знака десятника.
Отметил Орешек и то, что перевязь на Аранше не зелено-красная, как в день его прибытия в крепость, а зелено-белая. Шайвигар расстарался — теперь солдаты, как и положено, носили цвета Клана своего Хранителя.
— Значит, это война... — печально сказала Арлина.
— Не война, а дурацкая заварушка, — отозвалась ободренная вниманием Аранша. — Пока дотопают они до Фаншмира, пока погрузятся на корабли... Наши портовые города наверняка извещены разведчиками, а береговая оборона там ого-го какая! Вот я в Яргимире служила... Прямо на скалах катапульты, да такие мощные — глядеть страшно! Целые глыбы швыряют! Канаты не люди натягивают, а упряжки быков!
— Ты, наверное, долго бродила по свету и много повидала... — скользнула в голосе Арлины зависть, легкая, как летнее облачко.
— Да не особенно... В Яргимире было первое место службы. Потом нашу сотню перебросили в Ваасмир. Хороший город, служи да радуйся... Нет, дернула меня Серая Старуха сотнику нос набок свернуть!
— За что ж ты его так?
— А пусть не тянет лапы куда не просили... Еще легко отделалась, могли руку отрубить за то, что своего командира ударила. Спасибо ваасмирскому дарнигару, не поленился во всем разобраться. Сотника — в рядовые, а меня — в это захолустье...
— Тебе не нравятся здешние края?
— Почему — не нравятся? Это моя родина. Откуда ушла, туда и вернулась.
— Ты никогда не рассказывала о себе, — укорила ее Арлина.
— А разве это интересно высокородной госпоже? — искренне удивилась наемница. — Мои родичи рыбачат на берегу Моря Туманов... то есть рыбачили. — Аранша нахмурилась, голос ее стал низким и напряженным. — Господину, конечно, рассказали про деревню Старый Невод, на которую в Первотравном месяце напали Подгорные Твари. У меня там все родные погибли — дед и сестра с малышами. Теперь и вернуться некуда...
Три человека притихли. Крепость вдруг показалась им маленькой, стены ее — низкими и непрочными. Вражеской армией стояли вокруг горы, обитель злобных чудовищ. Силы, более древние, чем крепость, страна и даже сам Человек, хмуро глядели на кучку камней, уложенных один на другой жалкими людскими руками...
Все трое обрадовались, когда из-за угла вывернулся маленький наемник Тайхо и, по-взрослому приветствовав Хранителя, передал настоятельную и срочную просьбу Правой и Левой Руки — пожаловать в шаутей...
Дарнигар, заложив тяжелые ладони за пояс, мерил большими шагами комнату. Шайвигар, бледный, с подрагивающими губами, смотрел перед собой. Он не встал, когда вошел Хранитель. Это сразу отметил наблюдательный Орешек, который и без того был встревожен тем, что помощники ждали его не в зале шаутея, а в покоях Хранителя — для особой секретности. Вей-о! Не к добру это!
— Что случилось? — тревожно спросил Орешек.
Харнат остановился и вскинул на Хранителя мрачные глаза.
— В полдень не вернулся из дозора третий десяток второй сотни. Я послал на разведку троих конных. Они вернулись с дурными вестями. Силуранская армия не повернула на запад. Она движется к перевалу, господин мой. Завтра Нуртор будет здесь.
Ледяной ком прокатился от горла к животу Орешка. Парень почувствовал себя мышонком, на спину которого легла когтистая лапа.
— Надо известить короля... и Ваасмир...
— Уже отправлены трое гонцов. Разными дорогами.
— Правильно, — сказал Хранитель, беря себя в руки. — Какие еще отданы приказы?
— Я вызвал сотников. Надо собрать солдат в казармах, запереть кабак, подготовить все для приема крестьян, которые ночью хлынут сюда с семьями и скотом...
— Первые крестьяне уже заявились, — вставил шайвигар. — Если господин позволит, прикажу увеличить выпечку хлеба.
— Распоряжайся, как считаешь нужным, почтенный Аджунес, — отозвался Хранитель. — Я уверен, что хозяйственные заботы в надежных руках... — и менее уверенно добавил, обернувшись к Харнату: — Вероятно, солдатам надо раздать оружие...
— Сразу после вечерней переклички, — подтвердил дарнигар, даже взглядом не показав, как позабавила его наивность Хранителя. Воины и так не расставались с оружием. Это, конечно, было против правил, но попробуй заставить наемника после дежурства сдать любимый меч в арсенал! Харнат, как и другие командиры, всюду и везде, смотрел на это сквозь пальцы. А если неопытный чудак вроде молодого Сокола спрашивал солдата, почему вне караула тот разгуливает с клинком в ножнах, воин не моргнув глазом отвечал, что собирается потренироваться на плацу (это разрешалось в любое время дня).
Харнат постарался натолкнуть Сына Клана на самое главное:
— Объявить Большой Сбор имеет право лишь Хранитель, и я покорно жду приказа...
— Ах да... конечно...
«Что еще? — лихорадочно соображал Орешек. — Дом Исцеления?»
— Надо приказать Зиннитину подготовить все к приему раненых... может, дать ему еще пару рабов в помощь...
— Сделаем, господин мой, — кивнул Аджунес.
— Катапульты, — азартно продолжал Хранитель, — и копьеметы. Я видел, на стенах стоят только рамы...
— Так, господин, — отозвался Харнат. — Механизм и канаты убраны от непогоды... Всю ночь будем собирать, при факелах. Пусть Левая Рука даст мастеров-рабов...
— Кузнеца дам, — взвился Аджунес, — а плотников — ни за что! Своими силами управитесь, среди солдат такие умельцы есть... Армия с марша на стены не полезет, а мне крестьян размещать надо! Они со скотиной припрутся, а на скотном дворе и так тесно... кормушки новые, навесы... ах да, для людей тоже навесы нужны от непогоды...
— Почему раньше не позаботились? — возмутился Хранитель.
— Кто ж знал... а доски в хозяйстве всегда нужны... Зато, — поспешил добавить шайвигар, — с продовольствием все в порядке, любую осаду выдержим.
— Так, — деловито подытожил Хранитель, — перекличку — немедленно, катапульты собрать, караулы удвоить...
И вдруг он осекся. Харнат и Аджунес с тревогой увидели, что лицо молодого Сокола резко побледнело, на лбу выступили мелкие капельки пота.
— Не занемог ли высокородный господин? — робко спросил шайвигар.
— Я... нет... о чем это я?.. Ах да, Большой Сбор... перекличка... Пусть Правая Рука сейчас же распорядится. А ты, почтенный Аджунес... эти... навесы... Я скоро выйду к вам и сам проверю.
Помощники покинули комнату. За дверью Харнат сказал понимающе:
— Он так молод... не знает, что такое война... вот и разволновался!
Аджунес с некоторым сомнением кивнул.
Дарнигар и шайвигар не видели, как Хранитель беспомощно опустился на край кровати, закрыв руками лицо.
Только что это самое лицо мелькнуло перед ним в рамке зеркала — возбужденная физиономия со сверкающими глазами.
Время замерло и покатилось вспять.
Аршмир... Театр... Подолгу отрабатывал он тогда перед зеркалом именно такое выражение лица.
«Малек ты портовый! — горячился Раушарни. — Ты должен пылать вдохновением боя! Зритель должен верить, что солдаты пойдут за тобой на смерть!»
Чад огромных светильников, грубые декорации на широких досках, пышные костюмы из тряпья...
«Вперед, мое доблестное войско!..»
Орешек застонал от стыда. Как он мог забыть... забыть самого себя?
Беглый раб, бродяга, актер, разбойник — как он мог позволить новой маске прирасти к лицу?
День за днем откладывал он свое исчезновение — а потом и думать о нем забыл, втянувшись в эту небывалую, невероятную жизнь. Жизнь, которой придает смысл важное дело, которую согревает уважение окружающих, которую освещают ласковые взгляды самой лучшей в мире девушки... ох, только не о ней сейчас...
Орешек ударил кулаком по парчовому покрывалу. Надо же быть такой беспечной скотиной! Почему он не ушел сразу после своего эффектного появления в этой распроклятой крепости? Почему в тот же вечер, на ночлеге, не спалил в придорожном костре распроклятый плащ? Почему не подался за первым же ветром из этой распроклятой страны?
А теперь...
Орешек в ужасе замер.
Вей-о! Теперь — поздно!
Исчезновение Хранителя в самом начале осады — это, конечно, трусость и подлость, но человек, который и так уже замаран страшным позором самозванства, вполне может приклеить к себе еще клички «трус» и «подлец». Нет, все гораздо серьезнее. Будут ли солдаты биться и умирать за стены, которые покинул Хранитель? Возьмет ли отважный и опытный Харнат на себя такую ответственность — возглавить оборону, если командир бежал с поля боя? Ой вряд ли! Старый солдат боится лишь одного — пойти против воли высокородных. А тут эта воля будет выражена весьма ясно...
Завтра в эту крепость войдут вражеские войска. Прошагают парадным строем в открытые без боя ворота? Или прокатятся лютой лавиной, сминая остатки сопротивления?
Арлину, хвала Безликим, никто не посмеет обидеть, она же Волчица, Дочь Клана. Но добрая Миланни, но тихая Айлеста, но маленький Тайхо, которого никто не сумеет удержать от битвы?..
Только сейчас Орешек понял, как успел он привязаться к этим людям.
А следом пришло и другое открытие: он за них отвечает!
Это было истинным ударом для Орешка, который за всю свою жизнь ни разу еще не чувствовал ответственности за другого человека. Да что там — даже щенок или котенок никогда полностью не зависели от него. А сейчас...
— Капкан захлопнулся! — с отчаянием сказал Орешек вслух. — Капкан захлопнулся!
Стало страшно — почти так же страшно, как там, на берегу ручья, когда он обнаружил знак Клана на плаще.
«Сам виноват, — с бессильной злобой подумал Орешек. — Капкан не поймает лису, если лиса сама в него не сунется!»
Откуда-то из прошлого, отодвинувшегося далеко-далеко, прежнее легкомыслие шепотком подсказало выход:
«Но ведь исчезают не только беглецы и трусы! Воин может пропасть в суматохе боя, в военной неразберихе, и никто не подумает о нем плохо, если до этого он вел себя достойно и храбро...»
За стеной многоголосо затрубили рога. Орешек нервно вскочил, но тут же сообразил, что это Большой Сбор.
Шаутей наполнился тревожными голосами. Подойдя к окну, Орешек увидел, что торговцы поспешно сворачивают свой нехитрый товарец, а двое наемников подгоняют их. Из бани, на ходу поправляя наспех натянутую одежду, горохом выкатилась толпа солдат. На пустыре копошились люди, но в сгущающемся сумраке не видно было, что они там делают.
Гул голосов становился все мощнее. Найлигрим пробудился от долгой ленивой дремоты и вспомнил, что он — не захолустный поселок, а крепость с боевым гарнизоном.
Орешек провел ладонью по ножнам висящей на стене Сайминги, подумал немного и решительно снял оружие с крюка. Что бы ни случилось, как бы ни повернулась судьба, он со своим сокровищем не расстанется!