Страница:
Ольга Голотвина
Представление для богов
Посвящается Юле Холодковой, у которой Айрунги Журавлиный Крик обучался основам алхимии, а также моему сыну Андрею, который недолгое время был военным советником при дворе Нуртора Черной Скале.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
ХРАНИТЕЛЬ ПОГРАНИЧНОЙ КРЕПОСТИ
«Из всех преступлений, которые знает Великий Грайан, самыми мерзостными, тяжкими и непростительными закон называет государственную измену и самовольное причисление себя к Детям Клана. Преступник, чья вина доказана, должен быть либо заживо сварен в котле с кипящей водой, либо брошен в яму с голодными псами. Тело казненного не предается честному погребальному костру».
Кодекс законов Великого Грайана, свиток третий.Составил Санфир Ясная Память из Клана Лебедя, Ветвь Белого Пера.11-й год от начала Железных Времен.
1
Животные более чутки к опасности, чем люди. Человека может обмануть покой жаркого солнечного дня, полного запаха разогретой на солнце сосновой коры и хвои. Человека может заворожить ровное гудение ветра в вершинах сосен. Человеку может отвести глаза картина безобидного песчаного обрыва, изрытого небольшими пещерками и прошитого наверху корнями сосен.
Но зверя не проведешь. И пусть широкая полоса влажного песка призывно стелется к реке от подножия обрыва — на полосе этой, просто созданной для водопоя, нет ни одного отпечатка копыта, ни одного следа волчьей или рысьей лапы.
И не потому, что острый нюх лесных жителей уловил бы запах впитавшейся в песок крови. Жизнь леса полна мелких трагедий, все время кто-нибудь гибнет, чтобы жили другие. Нет, не поэтому разбежалось прочь все зверье из приречной полосы. И не потому птицы не вплетают свои голоса в песню сосновых ветвей. И не потому смолкли, затаились кузнечики — хотя им-то, крохотным, чего бояться?..
Лес замер, замкнулся, ощутив присутствие чего-то опасного и очень чужого, что по-хозяйски расположилось неподалеку от берега. Не просто смерть поджидала здесь добычу — смерть незнакомая, непонятная, появившаяся неизвестно откуда и от этого вдвойне страшная.
Над обрывом незримой волчицей уселась тревога, подняла к небу острую морду, надрывно завыла.
Но не всем людям дано слышать этот беззвучный вой. Поэтому двое из троих спутников, бредущих по песчаной полосе вдоль воды, испытывали лишь усталость и раздражение.
Но идущий впереди коренастый бородач со шрамом на лбу держался более настороженно, чем его спутники. Бородачу довелось крепко хлебнуть лесной жизни, жизни затравленного зверя, это сделало его более восприимчивым к неслышному голосу близкой беды. И теперь он хмуро озирался по сторонам, сам не понимая, что именно не дает ему покоя.
— Места тут... нехорошие... — осторожно сказал он наконец. — Недобрые места... Чего-то здесь не хватает...
— Здесь что-то лишнее, — уныло поправил его идущий следом парень с густыми каштановыми волосами. — Мы здесь лишние... Нет, правда, Коряга, чего мы здесь таскаемся, муравья в густой траве отлавливаем? Может, махнуть в Анмир, а? По кабакам пошляемся, послушаем, что там люди болтают... Вдруг да повезет — что-нибудь узнаем!
— Не лезь в шибко умные, Орешек! — прикрикнул на него бородач. — В Анмир Матерый тоже людей отправил, а наше дело — здешние места проверить. А места здесь скверные. Пусто... тревожно... белок — и тех нет...
— И хорошо, что нет, — вздохнул Орешек. — А то бы они передохли со смеху, на нас глядя. Топаем как дураки, сами не зная куда, отдохнуть и то не присядем...
— Ладно, привал, — неохотно кивнул бородач и уселся под песчаным обрывом. Орешек с наслаждением плюхнулся рядом.
Третий путник — темный, мрачный, жилистый — опустился на песок с видом человека, которому все равно, отдыхать или идти дальше. Он обхватил колени руками и устремил взгляд на противоположный берег, глубоко уйдя в какую-то безрадостную думу.
Орешек с ленивым интересом сощурил глаза на серую гладь воды.
— И с чего такую смирную реку назвали Бешеной?
— А ты бы на нее пониже по течению посмотрел, за Анмиром, — снисходительно объяснил Коряга. — Она от притоков силы набирается, а русло там узкое, каменное. Вот река и скачет...
— А что это мы все берегом да берегом плетемся? Может, эти душегубы где-нибудь в чаще лагерем стоят?
— Сразу видно, что ты в городе рос... В лесу любая тварь к воде тянется. Проверим для начала речные берега.
— Ясно... А что мы с ними делать будем, с душегубами, когда отыщем?
— Постараемся, чтобы они с нами ничего не сделали... Ты видел, во что они превращают трупы тех, кто к ним в руки попадает? Топорами, гады, работают! Правильно, что Матерый не хочет таких соседей под боком терпеть.
— Да откуда они взялись? Беглые рабы?
— Вряд ли, — низким, хриплым голосом вступил в разговор третий путник. Коряга и Орешек тут же замолчали и уважительно к нему обернулись. — Я видел тела жертв. Действовала не только невероятно сильная, но и очень умелая, точная рука. Рабу так не наловчиться, разве что лесорубу на лесосеке. Впрочем, тут есть загадки и посложнее...
Мрачный человек замолчал, внезапно утратив интерес к разговору. Его собеседники почтительно ожидали продолжения, затем самый молодой из них не выдержал:
— Какие загадки, Аунк?
Аунк, оторвавшись от своих мыслей, поднял на него ледяные серые глаза.
— Ну, например: зачем убийцам крошить тело человека, который убит с первого удара? А я ручаюсь, что с первого...
Ручательство было принято с полным доверием: Аунк знал о колющем и рубящем оружии решительно все и немножко сверх того.
— Это что же, — потрясенно спросил Коряга, — они так озверели, что рассудок потеряли и по мертвецу топорами молотили?
— Не похоже, — покачал головой Аунк. — Удары точные, расчетливые. Кто-то разделывал тело, как мясник — свиную тушу... — Аунк на миг замялся. — Да, мне показалось, что кто-то разрубал мясо для еды. Тем более что некоторых кусков не хватало.
Орешка замутило, а Коряга непонимающе спросил:
— Это зверь, что ли?
— Вот именно, медведь с топором! — насмешливо отозвался Аунк.
Никому другому Коряга не простил бы издевки. Но с Аунком опасался спорить даже Матерый, свирепый главарь разбойничьей шайки. Поэтому Коряга позволил себе лишь злой выпад, спрятанный под завесой почтительности:
— Ну, какое бы там ни было страшилище, тебе бояться нечего. Тебе ведь еще долго жить, аж два месяца, сам говорил...
— Семьдесят четыре дня, — невозмутимо поправил его Аунк.
— А тошно, небось, знать, когда помрешь! — с притворным сочувствием вздохнул Коряга, стараясь побольнее уколоть противника.
Но он имел дело с опытным фехтовальщиком. Аунк и бровью не повел.
— Нет, почему же? — спокойно отпарировал он. — По-моему, куда хуже не знать дня своей смерти. Бродишь себе по земле, посапываешь в две дырки... а может, тебе не суждено дожить до завтрашнего утра...
— Хватит рассиживаться! — обиделся Коряга. — А ну, вставайте оба, пошли дальше!
И поднялся первым, отряхивая с одежды песок.
Тут-то и оборвалась туго натянутая ниточка злого ожидания, тут-то и показала себя недобрая чужая сила, в страхе перед которой замер лес.
В одной из вырытых в обрыве пещерок коротко прошуршал песок, из отверстия прянуло что-то длинное, гибкое, упруго и резко взметнулось над жертвой, с тупым хряском обрушилось наискось вниз...
Тело Коряги беспомощно осело, заливая песок сильной струей крови. Отрубленная бородатая голова покатилась к воде
Аунк и Орешек вскочили, выхватили мечи одинаковым движением — точным, быстрым, красивым. Два человека, такие разные, стали вдруг похожи: та же боевая стойка, тот же зоркий взгляд без тени страха...
Из пещерки высовывалась, как сначала показалось людям, змея с непропорционально большой головой. На голове серо тускнел острый гребень, который сбегал с затылка на лоб и выдавался вперед и вниз длинным клином. Вокруг гребня поблескивали маленькие глазки — издали было и не сосчитать, сколько их.
Чудище подалось вперед, и стало ясно, что это не змея, а тварь с невероятно длинной — локтя в три — и очень гибкой шеей. За шеей на свет показалось длинное членистое тело на четырех парах лап.
Гигантская грязно-бурая «гусеница» соскользнула вниз головой по склону на песок и застыла, не понимая, почему жертва не бросается наутек. Тварь любила догонять и бить в спину.
На этот раз никто не собирался доставлять ей такое удовольствие.
— Какой гребень-то острый! — хладнокровно сказал Аунк, словно разглядывая чудовище сквозь решетку клетки. — Вот это и есть топор, который мы искали.
— Вижу, — отозвался Орешек, стараясь, чтобы голос не дрогнул. — Поздравляю с находочкой, можешь взять ее себе. Там еще две выглядывают...
— Где?.. А, вижу! Молодец, ученик! И четвертая высовывается...
Сердито фыркнув, первая «гусеница» ринулась в бой. Остальные уже спешили ей на помощь.
— Та, что ближе, — моя! — бросил Аунк и встретил метнувшееся к нему лезвие гребня точным, аккуратным выпадом. Меч встретился с шеей, но не обрубил ее. Гибкая «змея» лишь прогнулась, крутанула головой, огибая клинок, и вновь взмыла для удара.
— На шее — прочная чешуя! — громко предупредил ученика Аунк. — Попробуй бить по глазам!
— А на лапах — когти! — крикнул в ответ Орешек, которого теснило к реке чудовище, шагавшее на трех парах лап и угрожающе поднявшее в воздух четвертую, переднюю, с широкими, как лопаты, ступнями.
Аунк уже рубился с тремя противниками одновременно. Это был красивый бой! Ловкое тренированное тело легко уклонялось от ударов смертоносных гребней, а стремительный клинок создал между своим хозяином и хищниками непробиваемую завесу.
Гребни-топоры мельтешили, мешая друг другу, и это подсказало бойцу дерзкую мысль. Улучив момент, когда чудовища сгрудились, стараясь добраться до человека, Аунк оттолкнулся от земли и кувырком перелетел через шею крайней твари. Такой прыжок привел бы в восторг любого бродячего циркача. Глухо фыркая, две «гусеницы» ринулись на врага прямо через тело своей третьей товарки, в спешке опрокинули, повалили ее. Аунк упал на землю, чтобы избежать рубящих ударов, перекатился вплотную к третьей твари, которая еще не успела подняться, и всадил клинок в ее светло-желтое тугое брюхо. Из раны выступила густая белая жидкость. Раненая «гусеница» издала резкое предсмертное шипение, которое привело в замешательство остальных хищников. Аунк, успевший вскочить на ноги, почувствовал, что враг дрогнул, и перешел в бешеную контратаку.
Тем временем Орешек не без успеха следовал совету учителя: ему удалось повредить «гусенице» три глаза.
Тварь злобно шипела, мотала длинной шеей, но не отступала. Однако молодой боец заметил, что удары врага становятся неточными, и рискнул на смелый маневр. Пригнувшись, Орешек скользнул вперед, прямо под угрожающе вскинутую пару лап. Вслед ему устремился гребень-топор, задел спину, разрезал куртку, но Орешек не получил ни царапины. Монстр тяжело рухнул на передние лапы, чтобы раздавить наглеца. Но Орешек и не собирался сидеть у врага под брюхом. Вывернувшись сбоку, он задом наперед вскочил на спину твари и беспорядочно, как попало, стал вонзать меч в упругую шкуру. Он колол и колол, не поняв даже, какой из ударов оказался смертельным для «гусеницы».
Поняв, что тратит время на мертвого противника, Орешек спрыгнул с обмякшей твари и ринулся на помощь Аунку, который выбивал грозную щелкающую мелодию на гребнях двух оставшихся в живых монстров.
Под удвоенным напором хищники отступили к песчаному берегу. Люди не стали их преследовать, пользуясь короткой передышкой. Но и чудовища не обратились в бегство — замерев, следили они за добычей.
— Может, в реку уйдем? — предложил Орешек, не сводя глаз с «гусениц». — Я умею плавать.
— А если они тоже умеют? В воде мечом не помашешь. Твоя гадина тебя как раз к реке и теснила...
Договорить Аунк не успел. Из пещерок в склоне вынырнули еще две твари и заспешили к полю боя. Они были гораздо мельче своих собратьев, с более короткой шеей и тупым коротким гребнем.
Люди вскинули мечи, ожидая атаки. Мелкие твари юрко заскользили вокруг, держась на безопасном расстоянии и наклонив к противнику головы с тупыми гребнями, которые, как теперь можно было разглядеть, были усеяны небольшими дырочками. Из этих дырочек ударили тонкие сильные струйки зеленой вонючей жидкости. Попадая на одежду и кожу, струйки застывали, превращаясь в нити очень прочной паутины.
Аунк и Орешек яростно сдирали с себя клочья паутины, рубили их мечами. Отвращение перешло в отчаяние, когда люди поняли, что освободиться не удастся. Шустрые мелкие «гусеницы» продолжали обстрел, снуя вокруг, и вскоре люди бессильно валялись на песке, надежно спутанные по рукам и ногам.
Приободрившиеся крупные твари вскинули свои «топоры» и не спеша, трусцой двинулись к беспомощной добыче.
— Что, учитель, — непослушными губами шепнул Орешек, — нас, похоже, сейчас жрать будут?
Аунк не ответил. Кажется, он даже не услышал вопроса. Лицо его посерело, глаза стали жесткими и сосредоточенными. Негромко, но четко произнес он короткую фразу на языке, которого Орешек ни разу не слышал.
И тут Орешку стало еще страшнее. Ни черточки не изменилось в лице учителя, но парень был готов поклясться, что рядом на песке лежит не Аунк, а кто-то другой, более опасный, чем приближающиеся твари.
Аунк резко напряг мышцы, разорвал зеленую паутину и вскочил на ноги. Нет, не вскочил — взлетел, еще в полете нанеся первый удар ближайшей «гусенице». Удар был так тяжел и ужасен, что перерубил прочную шею, но и сталь не выдержала — меч переломился. Не помедлив ни мгновения, Аунк отшвырнул обломок клинка, подхватил с песка голову «гусеницы» с острым гребнем и с этим «оружием» ринулся на второго врага.
Орешек забыл о стискивающих его тенетах — настолько невероятное и захватывающее зрелище мелькало перед ним. Именно мелькало — глаз с трудом успевал следить за стремительными движениями Аунка. Орешек понял лишь, что его учитель опрокинул «гусеницу», выдрав ей при этом лапу, перевернул чудовище на спину и острым краем гребня рассек живот. Бросив издыхающего врага, он накинулся на мелких тварей и буквально размазал, растер их по песку.
Это была не схватка, это было жестокое, беспощадное избиение, и все здесь было слишком, все чересчур: быстрота, с которой Аунк настиг жертву, мощь, с которой повалил он чудище, ярость, с которой расправлялся он с «гусеницами».
Боги положили предел человеческой силе и ловкости, но тот, кто называл себя Аунком, только что на глазах Орешка шагнул за этот предел!
Схватка закончилась молниеносно. Над Орешком склонилось неузнаваемое лицо — серое, измученное, покрытое бисеринками пота.
Человек, который только что ураганом смел стаю чудовищ, дрожащими руками поднял обломок меча и неуклюже стал резать им паутину. Не сразу удалось ему освободить руки Орешка.
— Дальше ты сам, — пробормотал Аунк и рухнул на песок.
Орешек отдирал со своего меча клочья паутины, опасливо посматривая на Аунка. На языке нетерпеливо приплясывало не меньше десятка вопросов, но парень усилием воли приказал себе заткнуться.
— Проверь пещеры! — донесся до него хриплый, затрудненный, но властный голос. Орешек негромко выругался и послушно полез по склону наверх.
Пещерки, хвала богам, оказались неглубокими, без разветвлений. Парень с отвращением обнаружил, что они были выстланы осколками крупных полупереваренных костей — возможно, и человеческих...
Спустившись к реке, он увидел, что Аунк спит. Лицо учителя было таким усталым и обескровленным, что Орешек не стал его будить и со вздохом поплелся собирать валежник, чтобы сложить погребальный костер для злосчастного Коряги.
Позже, когда был отдан печальный долг погибшему, учитель и ученик сидели у воды и спорили, взять ли с собой для доказательства голову одной из тварей или хватит гребня-топора.
А доказательство было необходимо — на слово им вряд ли кто-нибудь поверил бы (хотя, возможно, Аунка и не осмелились бы в глаза обвинить во лжи). Ведь существа, с которыми только что шел бой, не принадлежали к Миру Людей, а были чужаками, заявившимися из загадочного Подгорного Мира. Даже Подгорные Охотники — немногочисленные лихие парни, знающие дорогу в те опасные края, — не могли похвастаться, что им известны все обитающие там твари...
Аунк пытался запихать гребень-топор в свой дорожный мешок, когда Орешек набрался смелости заговорить о последних мгновениях боя.
Голос Аунка стал суровым:
— Я открыл тебе много тайн, но эту, самую опасную, хотел приберечь до последних дней моей жизни... ты знаешь, мне осталось жить семьдесят четыре дня...
Орешек искоса бросил взгляд на осунувшееся, землисто-серое лицо учителя. Тонкая кожа так обтянула острые скулы, что, казалось, вот-вот порвется.
— Но я знаю, что ты будешь мучиться неизвестностью... ты ведь любопытен, как сорока. Что ж, слушай: ты сам не знаешь, какое тайное умение носишь в себе...
Душа Орешка сладко заныла в предчувствии чего-то необычного, жутковатого, но невероятно притягательного.
— Человек — ленивое животное, — серьезно и строго продолжил Аунк. — Он понемногу пользуется тем, что дали ему боги. А я научу тебя сразу выплескивать то, что скрыто в тебе. Силу, ловкость, зоркость...
— Ты забыл про ум.
— Про твой-то ум не грех и забыть... Молчи и слушай. Прошлым летом я заставлял тебя подолгу смотреть на лезвие меча, сверкающее на солнце. Ты еще скулил: мол, голова кружится... Так вот: я вводил тебя в особое состояние между сном, бодрствованием и смертью... Молчи, я сказал! Ты этого не помнишь и помнить не можешь. В этом колдовском сне ты заучил одну фразу... нет, не ту, что сегодня услышал от меня. Этот набор слов у каждого свой, неповторимый. Вот эта фраза, прочти ее — только, во имя Хозяйки Зла, не вслух!
Взгляд юноши заскользил за тонкой палочкой, которая выводила на песке буквы.
— Аунк, но это же бред!
— Конечно, бред! Эту фразу ты никогда не скажешь случайно. И никто не произнесет ее при тебе. К тому же бессмыслица легче запоминается. — Аунк тщательно взрыхлил палочкой песок, уничтожая надпись. — Эти слова — ключ. Они откроют в твоей душе потайную дверку и выпустят наружу демона. Ты станешь смертью. Ненадолго, ведь боги дают такие подарки лишь на краткий срок. Но за это время ты успеешь выстелить землю вокруг себя трупами. Потом тебе будет очень плохо — за все приходится расплачиваться...
Голос Аунка зазвенел, как клинок в бою:
— Ученик, заклинаю тебя Последним Костром: произноси эти страшные слова лишь тогда, когда выхода нет и смерть вот-вот догонит и прыгнет на плечи... нет, когда она уже сидит на плечах! И никогда — слышишь, никогда! — не пользуйся этим даром в честном поединке, даже если враг явно сильнее, а на кон поставлена жизнь. Иначе я тебя из Бездны прокляну...
Помолчав, учитель взвесил на руке гребень-топор и уточнил:
— Ну... во всяком случае, если твоим противником будет человек...
Но зверя не проведешь. И пусть широкая полоса влажного песка призывно стелется к реке от подножия обрыва — на полосе этой, просто созданной для водопоя, нет ни одного отпечатка копыта, ни одного следа волчьей или рысьей лапы.
И не потому, что острый нюх лесных жителей уловил бы запах впитавшейся в песок крови. Жизнь леса полна мелких трагедий, все время кто-нибудь гибнет, чтобы жили другие. Нет, не поэтому разбежалось прочь все зверье из приречной полосы. И не потому птицы не вплетают свои голоса в песню сосновых ветвей. И не потому смолкли, затаились кузнечики — хотя им-то, крохотным, чего бояться?..
Лес замер, замкнулся, ощутив присутствие чего-то опасного и очень чужого, что по-хозяйски расположилось неподалеку от берега. Не просто смерть поджидала здесь добычу — смерть незнакомая, непонятная, появившаяся неизвестно откуда и от этого вдвойне страшная.
Над обрывом незримой волчицей уселась тревога, подняла к небу острую морду, надрывно завыла.
Но не всем людям дано слышать этот беззвучный вой. Поэтому двое из троих спутников, бредущих по песчаной полосе вдоль воды, испытывали лишь усталость и раздражение.
Но идущий впереди коренастый бородач со шрамом на лбу держался более настороженно, чем его спутники. Бородачу довелось крепко хлебнуть лесной жизни, жизни затравленного зверя, это сделало его более восприимчивым к неслышному голосу близкой беды. И теперь он хмуро озирался по сторонам, сам не понимая, что именно не дает ему покоя.
— Места тут... нехорошие... — осторожно сказал он наконец. — Недобрые места... Чего-то здесь не хватает...
— Здесь что-то лишнее, — уныло поправил его идущий следом парень с густыми каштановыми волосами. — Мы здесь лишние... Нет, правда, Коряга, чего мы здесь таскаемся, муравья в густой траве отлавливаем? Может, махнуть в Анмир, а? По кабакам пошляемся, послушаем, что там люди болтают... Вдруг да повезет — что-нибудь узнаем!
— Не лезь в шибко умные, Орешек! — прикрикнул на него бородач. — В Анмир Матерый тоже людей отправил, а наше дело — здешние места проверить. А места здесь скверные. Пусто... тревожно... белок — и тех нет...
— И хорошо, что нет, — вздохнул Орешек. — А то бы они передохли со смеху, на нас глядя. Топаем как дураки, сами не зная куда, отдохнуть и то не присядем...
— Ладно, привал, — неохотно кивнул бородач и уселся под песчаным обрывом. Орешек с наслаждением плюхнулся рядом.
Третий путник — темный, мрачный, жилистый — опустился на песок с видом человека, которому все равно, отдыхать или идти дальше. Он обхватил колени руками и устремил взгляд на противоположный берег, глубоко уйдя в какую-то безрадостную думу.
Орешек с ленивым интересом сощурил глаза на серую гладь воды.
— И с чего такую смирную реку назвали Бешеной?
— А ты бы на нее пониже по течению посмотрел, за Анмиром, — снисходительно объяснил Коряга. — Она от притоков силы набирается, а русло там узкое, каменное. Вот река и скачет...
— А что это мы все берегом да берегом плетемся? Может, эти душегубы где-нибудь в чаще лагерем стоят?
— Сразу видно, что ты в городе рос... В лесу любая тварь к воде тянется. Проверим для начала речные берега.
— Ясно... А что мы с ними делать будем, с душегубами, когда отыщем?
— Постараемся, чтобы они с нами ничего не сделали... Ты видел, во что они превращают трупы тех, кто к ним в руки попадает? Топорами, гады, работают! Правильно, что Матерый не хочет таких соседей под боком терпеть.
— Да откуда они взялись? Беглые рабы?
— Вряд ли, — низким, хриплым голосом вступил в разговор третий путник. Коряга и Орешек тут же замолчали и уважительно к нему обернулись. — Я видел тела жертв. Действовала не только невероятно сильная, но и очень умелая, точная рука. Рабу так не наловчиться, разве что лесорубу на лесосеке. Впрочем, тут есть загадки и посложнее...
Мрачный человек замолчал, внезапно утратив интерес к разговору. Его собеседники почтительно ожидали продолжения, затем самый молодой из них не выдержал:
— Какие загадки, Аунк?
Аунк, оторвавшись от своих мыслей, поднял на него ледяные серые глаза.
— Ну, например: зачем убийцам крошить тело человека, который убит с первого удара? А я ручаюсь, что с первого...
Ручательство было принято с полным доверием: Аунк знал о колющем и рубящем оружии решительно все и немножко сверх того.
— Это что же, — потрясенно спросил Коряга, — они так озверели, что рассудок потеряли и по мертвецу топорами молотили?
— Не похоже, — покачал головой Аунк. — Удары точные, расчетливые. Кто-то разделывал тело, как мясник — свиную тушу... — Аунк на миг замялся. — Да, мне показалось, что кто-то разрубал мясо для еды. Тем более что некоторых кусков не хватало.
Орешка замутило, а Коряга непонимающе спросил:
— Это зверь, что ли?
— Вот именно, медведь с топором! — насмешливо отозвался Аунк.
Никому другому Коряга не простил бы издевки. Но с Аунком опасался спорить даже Матерый, свирепый главарь разбойничьей шайки. Поэтому Коряга позволил себе лишь злой выпад, спрятанный под завесой почтительности:
— Ну, какое бы там ни было страшилище, тебе бояться нечего. Тебе ведь еще долго жить, аж два месяца, сам говорил...
— Семьдесят четыре дня, — невозмутимо поправил его Аунк.
— А тошно, небось, знать, когда помрешь! — с притворным сочувствием вздохнул Коряга, стараясь побольнее уколоть противника.
Но он имел дело с опытным фехтовальщиком. Аунк и бровью не повел.
— Нет, почему же? — спокойно отпарировал он. — По-моему, куда хуже не знать дня своей смерти. Бродишь себе по земле, посапываешь в две дырки... а может, тебе не суждено дожить до завтрашнего утра...
— Хватит рассиживаться! — обиделся Коряга. — А ну, вставайте оба, пошли дальше!
И поднялся первым, отряхивая с одежды песок.
Тут-то и оборвалась туго натянутая ниточка злого ожидания, тут-то и показала себя недобрая чужая сила, в страхе перед которой замер лес.
В одной из вырытых в обрыве пещерок коротко прошуршал песок, из отверстия прянуло что-то длинное, гибкое, упруго и резко взметнулось над жертвой, с тупым хряском обрушилось наискось вниз...
Тело Коряги беспомощно осело, заливая песок сильной струей крови. Отрубленная бородатая голова покатилась к воде
Аунк и Орешек вскочили, выхватили мечи одинаковым движением — точным, быстрым, красивым. Два человека, такие разные, стали вдруг похожи: та же боевая стойка, тот же зоркий взгляд без тени страха...
Из пещерки высовывалась, как сначала показалось людям, змея с непропорционально большой головой. На голове серо тускнел острый гребень, который сбегал с затылка на лоб и выдавался вперед и вниз длинным клином. Вокруг гребня поблескивали маленькие глазки — издали было и не сосчитать, сколько их.
Чудище подалось вперед, и стало ясно, что это не змея, а тварь с невероятно длинной — локтя в три — и очень гибкой шеей. За шеей на свет показалось длинное членистое тело на четырех парах лап.
Гигантская грязно-бурая «гусеница» соскользнула вниз головой по склону на песок и застыла, не понимая, почему жертва не бросается наутек. Тварь любила догонять и бить в спину.
На этот раз никто не собирался доставлять ей такое удовольствие.
— Какой гребень-то острый! — хладнокровно сказал Аунк, словно разглядывая чудовище сквозь решетку клетки. — Вот это и есть топор, который мы искали.
— Вижу, — отозвался Орешек, стараясь, чтобы голос не дрогнул. — Поздравляю с находочкой, можешь взять ее себе. Там еще две выглядывают...
— Где?.. А, вижу! Молодец, ученик! И четвертая высовывается...
Сердито фыркнув, первая «гусеница» ринулась в бой. Остальные уже спешили ей на помощь.
— Та, что ближе, — моя! — бросил Аунк и встретил метнувшееся к нему лезвие гребня точным, аккуратным выпадом. Меч встретился с шеей, но не обрубил ее. Гибкая «змея» лишь прогнулась, крутанула головой, огибая клинок, и вновь взмыла для удара.
— На шее — прочная чешуя! — громко предупредил ученика Аунк. — Попробуй бить по глазам!
— А на лапах — когти! — крикнул в ответ Орешек, которого теснило к реке чудовище, шагавшее на трех парах лап и угрожающе поднявшее в воздух четвертую, переднюю, с широкими, как лопаты, ступнями.
Аунк уже рубился с тремя противниками одновременно. Это был красивый бой! Ловкое тренированное тело легко уклонялось от ударов смертоносных гребней, а стремительный клинок создал между своим хозяином и хищниками непробиваемую завесу.
Гребни-топоры мельтешили, мешая друг другу, и это подсказало бойцу дерзкую мысль. Улучив момент, когда чудовища сгрудились, стараясь добраться до человека, Аунк оттолкнулся от земли и кувырком перелетел через шею крайней твари. Такой прыжок привел бы в восторг любого бродячего циркача. Глухо фыркая, две «гусеницы» ринулись на врага прямо через тело своей третьей товарки, в спешке опрокинули, повалили ее. Аунк упал на землю, чтобы избежать рубящих ударов, перекатился вплотную к третьей твари, которая еще не успела подняться, и всадил клинок в ее светло-желтое тугое брюхо. Из раны выступила густая белая жидкость. Раненая «гусеница» издала резкое предсмертное шипение, которое привело в замешательство остальных хищников. Аунк, успевший вскочить на ноги, почувствовал, что враг дрогнул, и перешел в бешеную контратаку.
Тем временем Орешек не без успеха следовал совету учителя: ему удалось повредить «гусенице» три глаза.
Тварь злобно шипела, мотала длинной шеей, но не отступала. Однако молодой боец заметил, что удары врага становятся неточными, и рискнул на смелый маневр. Пригнувшись, Орешек скользнул вперед, прямо под угрожающе вскинутую пару лап. Вслед ему устремился гребень-топор, задел спину, разрезал куртку, но Орешек не получил ни царапины. Монстр тяжело рухнул на передние лапы, чтобы раздавить наглеца. Но Орешек и не собирался сидеть у врага под брюхом. Вывернувшись сбоку, он задом наперед вскочил на спину твари и беспорядочно, как попало, стал вонзать меч в упругую шкуру. Он колол и колол, не поняв даже, какой из ударов оказался смертельным для «гусеницы».
Поняв, что тратит время на мертвого противника, Орешек спрыгнул с обмякшей твари и ринулся на помощь Аунку, который выбивал грозную щелкающую мелодию на гребнях двух оставшихся в живых монстров.
Под удвоенным напором хищники отступили к песчаному берегу. Люди не стали их преследовать, пользуясь короткой передышкой. Но и чудовища не обратились в бегство — замерев, следили они за добычей.
— Может, в реку уйдем? — предложил Орешек, не сводя глаз с «гусениц». — Я умею плавать.
— А если они тоже умеют? В воде мечом не помашешь. Твоя гадина тебя как раз к реке и теснила...
Договорить Аунк не успел. Из пещерок в склоне вынырнули еще две твари и заспешили к полю боя. Они были гораздо мельче своих собратьев, с более короткой шеей и тупым коротким гребнем.
Люди вскинули мечи, ожидая атаки. Мелкие твари юрко заскользили вокруг, держась на безопасном расстоянии и наклонив к противнику головы с тупыми гребнями, которые, как теперь можно было разглядеть, были усеяны небольшими дырочками. Из этих дырочек ударили тонкие сильные струйки зеленой вонючей жидкости. Попадая на одежду и кожу, струйки застывали, превращаясь в нити очень прочной паутины.
Аунк и Орешек яростно сдирали с себя клочья паутины, рубили их мечами. Отвращение перешло в отчаяние, когда люди поняли, что освободиться не удастся. Шустрые мелкие «гусеницы» продолжали обстрел, снуя вокруг, и вскоре люди бессильно валялись на песке, надежно спутанные по рукам и ногам.
Приободрившиеся крупные твари вскинули свои «топоры» и не спеша, трусцой двинулись к беспомощной добыче.
— Что, учитель, — непослушными губами шепнул Орешек, — нас, похоже, сейчас жрать будут?
Аунк не ответил. Кажется, он даже не услышал вопроса. Лицо его посерело, глаза стали жесткими и сосредоточенными. Негромко, но четко произнес он короткую фразу на языке, которого Орешек ни разу не слышал.
И тут Орешку стало еще страшнее. Ни черточки не изменилось в лице учителя, но парень был готов поклясться, что рядом на песке лежит не Аунк, а кто-то другой, более опасный, чем приближающиеся твари.
Аунк резко напряг мышцы, разорвал зеленую паутину и вскочил на ноги. Нет, не вскочил — взлетел, еще в полете нанеся первый удар ближайшей «гусенице». Удар был так тяжел и ужасен, что перерубил прочную шею, но и сталь не выдержала — меч переломился. Не помедлив ни мгновения, Аунк отшвырнул обломок клинка, подхватил с песка голову «гусеницы» с острым гребнем и с этим «оружием» ринулся на второго врага.
Орешек забыл о стискивающих его тенетах — настолько невероятное и захватывающее зрелище мелькало перед ним. Именно мелькало — глаз с трудом успевал следить за стремительными движениями Аунка. Орешек понял лишь, что его учитель опрокинул «гусеницу», выдрав ей при этом лапу, перевернул чудовище на спину и острым краем гребня рассек живот. Бросив издыхающего врага, он накинулся на мелких тварей и буквально размазал, растер их по песку.
Это была не схватка, это было жестокое, беспощадное избиение, и все здесь было слишком, все чересчур: быстрота, с которой Аунк настиг жертву, мощь, с которой повалил он чудище, ярость, с которой расправлялся он с «гусеницами».
Боги положили предел человеческой силе и ловкости, но тот, кто называл себя Аунком, только что на глазах Орешка шагнул за этот предел!
Схватка закончилась молниеносно. Над Орешком склонилось неузнаваемое лицо — серое, измученное, покрытое бисеринками пота.
Человек, который только что ураганом смел стаю чудовищ, дрожащими руками поднял обломок меча и неуклюже стал резать им паутину. Не сразу удалось ему освободить руки Орешка.
— Дальше ты сам, — пробормотал Аунк и рухнул на песок.
Орешек отдирал со своего меча клочья паутины, опасливо посматривая на Аунка. На языке нетерпеливо приплясывало не меньше десятка вопросов, но парень усилием воли приказал себе заткнуться.
— Проверь пещеры! — донесся до него хриплый, затрудненный, но властный голос. Орешек негромко выругался и послушно полез по склону наверх.
Пещерки, хвала богам, оказались неглубокими, без разветвлений. Парень с отвращением обнаружил, что они были выстланы осколками крупных полупереваренных костей — возможно, и человеческих...
Спустившись к реке, он увидел, что Аунк спит. Лицо учителя было таким усталым и обескровленным, что Орешек не стал его будить и со вздохом поплелся собирать валежник, чтобы сложить погребальный костер для злосчастного Коряги.
Позже, когда был отдан печальный долг погибшему, учитель и ученик сидели у воды и спорили, взять ли с собой для доказательства голову одной из тварей или хватит гребня-топора.
А доказательство было необходимо — на слово им вряд ли кто-нибудь поверил бы (хотя, возможно, Аунка и не осмелились бы в глаза обвинить во лжи). Ведь существа, с которыми только что шел бой, не принадлежали к Миру Людей, а были чужаками, заявившимися из загадочного Подгорного Мира. Даже Подгорные Охотники — немногочисленные лихие парни, знающие дорогу в те опасные края, — не могли похвастаться, что им известны все обитающие там твари...
Аунк пытался запихать гребень-топор в свой дорожный мешок, когда Орешек набрался смелости заговорить о последних мгновениях боя.
Голос Аунка стал суровым:
— Я открыл тебе много тайн, но эту, самую опасную, хотел приберечь до последних дней моей жизни... ты знаешь, мне осталось жить семьдесят четыре дня...
Орешек искоса бросил взгляд на осунувшееся, землисто-серое лицо учителя. Тонкая кожа так обтянула острые скулы, что, казалось, вот-вот порвется.
— Но я знаю, что ты будешь мучиться неизвестностью... ты ведь любопытен, как сорока. Что ж, слушай: ты сам не знаешь, какое тайное умение носишь в себе...
Душа Орешка сладко заныла в предчувствии чего-то необычного, жутковатого, но невероятно притягательного.
— Человек — ленивое животное, — серьезно и строго продолжил Аунк. — Он понемногу пользуется тем, что дали ему боги. А я научу тебя сразу выплескивать то, что скрыто в тебе. Силу, ловкость, зоркость...
— Ты забыл про ум.
— Про твой-то ум не грех и забыть... Молчи и слушай. Прошлым летом я заставлял тебя подолгу смотреть на лезвие меча, сверкающее на солнце. Ты еще скулил: мол, голова кружится... Так вот: я вводил тебя в особое состояние между сном, бодрствованием и смертью... Молчи, я сказал! Ты этого не помнишь и помнить не можешь. В этом колдовском сне ты заучил одну фразу... нет, не ту, что сегодня услышал от меня. Этот набор слов у каждого свой, неповторимый. Вот эта фраза, прочти ее — только, во имя Хозяйки Зла, не вслух!
Взгляд юноши заскользил за тонкой палочкой, которая выводила на песке буквы.
— Аунк, но это же бред!
— Конечно, бред! Эту фразу ты никогда не скажешь случайно. И никто не произнесет ее при тебе. К тому же бессмыслица легче запоминается. — Аунк тщательно взрыхлил палочкой песок, уничтожая надпись. — Эти слова — ключ. Они откроют в твоей душе потайную дверку и выпустят наружу демона. Ты станешь смертью. Ненадолго, ведь боги дают такие подарки лишь на краткий срок. Но за это время ты успеешь выстелить землю вокруг себя трупами. Потом тебе будет очень плохо — за все приходится расплачиваться...
Голос Аунка зазвенел, как клинок в бою:
— Ученик, заклинаю тебя Последним Костром: произноси эти страшные слова лишь тогда, когда выхода нет и смерть вот-вот догонит и прыгнет на плечи... нет, когда она уже сидит на плечах! И никогда — слышишь, никогда! — не пользуйся этим даром в честном поединке, даже если враг явно сильнее, а на кон поставлена жизнь. Иначе я тебя из Бездны прокляну...
Помолчав, учитель взвесил на руке гребень-топор и уточнил:
— Ну... во всяком случае, если твоим противником будет человек...
2
За раскрытой настежь дверью враждебно дышала ледяная темнота.
Плечистый чернобородый человек, набычившись, глядел через порог во тьму. Он не верил своим глазам. Происходящее казалось тягостным и нелепым сном. Не такой встречи он вправе был ожидать!
Не поднялась в замке суматоха, не забегали слуги с факелами, не придержал стремя сам Хранитель замка, чтобы помочь сойти с седла дорогому гостю, окруженному свитой.
Нет, ворота распахнулись быстро, а узкий подъемный мостик был даже заранее опущен, как будто ночной приезд не был неожиданностью. Услужливые проворные тени приняли и увели лошадей — но тихо, без радостной суеты, словно в замок стягивались заговорщики, а не пожаловал Нуртор Черная Скала, король Силурана!
И эта башня с черным проемом распахнутой настежь двери!..
И этот согнувшийся в поклоне седой слуга вместо Хранителя замка!
— Где Айрунги? — рявкнул король. — Почему не разбудили своего господина, ленивые твари? Почему не сказали ему, что прибыл государь?!
Казалось, даже голова вепря, вышитая на его камзоле, ощерилась грознее, чем обычно.
— Хозяин не спит, — очень почтительно, но без тени страха ответил слуга. — Почти каждую ночь у него бывают гости — и порой даже более могущественные, чем король... ужасные гости... — Голос слуги дрогнул. — Впрочем, мой господин готов к встрече с любым, кто прибудет в замок. Но если прибывший хочет, чтобы от его разговора с магом была польза, он должен сам войти к моему хозяину — и обязательно один!
Из-за спины опешившего короля возник статный белокурый человек в нарядном камзоле.
— Не слишком ли много чести для твоего хозяина? — насмешливо и гневно спросил он. — Ох, распустил колдун слуг, раз они в присутствии короля смеют так языком махать!
— Я говорю то, что мне приказано говорить, — спокойно поклонился старик. — И пусть государь не беспокоится о свите: о ней позаботятся...
Король хмуро и сосредоточенно размышлял, поглядывая на темный дверной проем. Створки дверей были похожи на челюсти капкана.
Белокурый спутник короля украдкой бросил на Нуртора удивленный взгляд. Зная нрав своего повелителя, он ожидал куда более бурного развития событий. Король давно уже должен был рассвирепеть и приказать, чтобы дерзкого колдуна вытащили за бороду во двор. Да и для языкастого слуги нашлось бы подходящее наказание...
А государь стоит и раздумывает — занятие не совсем привычное для любого из Вепрей, а уж для Нуртора и подавно...
— Ладно, — сказал вдруг король мирным голосом. — Попробую играть по правилам, которые предлагает этот маг. Но горе ему, если все окажется глупой комедией!
— Государь! — встревожился белокурый щеголь. — Ты не можешь пойти один в это проклятое логово!..
— Это не логово, Аудан, — отозвался король чуть потеплевшим голосом. — Это замок, где мы с тобой частенько бывали в юности.
— Тогда он был в руках благородного, честного и надежного Хранителя! — вздохнул Аудан. — Человека, смерть которого была для меня таким же горем, как и для моего государя! И мне больно думать, что в замок этот вполз подозрительный и опасный колдун, который явился неизвестно откуда и заморочил всех при дворе своим длинным грайанским языком... ничего, кстати, еще не сделав... И теперь это — логово!
— Выходит, я по глупости позволяю разным проходимцам селиться в замках, принадлежащих короне? — рявкнул, багровея, Нуртор. — Здесь кто-то смеет поучать короля?! Не забывайся, Аудан! Ты, конечно, Правая Рука, но запомни: чтобы указывать мне, сначала тебе придется спихнуть меня с трона и плюхнуть на этот трон свою собственную задницу!
Белокурый придворный склонил голову в знак покорности, но вообще-то принял выволочку невозмутимо: ему было не привыкать. Тяжелый нрав Нуртора Черной Скалы вошел в поговорку. И лишь один человек в Силуране мог сохранять хладнокровие рядом с разгневанным государем. Более того, Аудан Гибкий Лук из Рода Риавар был единственным, кто осмеливался высказывать свое мнение и даже спорить с королем, упрямым и своенравным, как и любой Сын Клана Вепря. Воспитанный вместе с Нуртором, игравший и дравшийся с ним в детстве, Аудан мог бы, пожалуй, считаться даже другом короля, если допустить, что Нуртор вообще мог бы быть кому-нибудь другом...
Выждав, когда утихнет гневный рев, Аудан спросил вкрадчиво:
— Могу ли я хотя бы нести факел, чтобы осветить дорогу моему повелителю?
— Путь государю, — почтительно вмешался слуга, — озарит иной свет. Не жалкий факел в человеческих руках... пусть даже в руках столь достойных, — поспешил он поклониться возмущенному Аудану, — а огни, что загораются лишь для тех, кто не таит в душе страха... а отвага Вепрей известна всем!
Это были именно те слова, которые могли подтолкнуть колеблющегося короля.
— Ждите меня здесь! — властно бросил он и перешагнул черный порог.
И тут же по обе стороны длинного коридора сами собой вспыхнули свечи в высоких бронзовых шандалах.
За спиной раздались изумленные и испуганные голоса. Свита тревожилась за государя, но никто, даже Аудан, не рискнул нарушить прямой приказ Вепря. Это означало бы подписать самому себе смертный приговор.
На миг король остановился, свирепо засопел — и решительно двинулся по коридору.
С раздражением и недоверием оглядел Нуртор сводчатый зал, освещенный лишь пламенем большого очага. По стенам, задрапированным тяжелыми тканями, ползали бесформенные тени. Кое-где из драпировок, как из засады, выглядывали полки, с которых на короля пялились траченные молью звериные чучела. На широком столе тихо светились странной формы стеклянные сосуды и тускло поблескивали непонятные железяки, похожие на орудия пыток.
Мертвые черные светильники, на цепочках спускавшиеся с потолка, походили на злобных птиц, парящих в полумраке. Нуртору хотелось взмахом руки отогнать их прочь.
Король помнил этот зал иным. Помнил веселую пляску факельных огней, стол, уставленный яствами, суетящихся слуг; помнил ленивых и ласковых собак, развалившихся под ногами гостей; голоса бродячих певцов, тонущие в хохоте и криках пирующих.
Хорошо было здесь при жизни прежнего Хранителя замка. Весело, тепло... да, именно тепло! Не пробирал вошедшего ледяной холод вдоль позвоночника, не глядели недобро узкие окна, как враждебно сощуренные глаза... огонь в очаге не напоминал о погребальном костре... не заползал во все углы странный, едкий, ни на что не похожий запах, мерзость какая-то...
Плечистый чернобородый человек, набычившись, глядел через порог во тьму. Он не верил своим глазам. Происходящее казалось тягостным и нелепым сном. Не такой встречи он вправе был ожидать!
Не поднялась в замке суматоха, не забегали слуги с факелами, не придержал стремя сам Хранитель замка, чтобы помочь сойти с седла дорогому гостю, окруженному свитой.
Нет, ворота распахнулись быстро, а узкий подъемный мостик был даже заранее опущен, как будто ночной приезд не был неожиданностью. Услужливые проворные тени приняли и увели лошадей — но тихо, без радостной суеты, словно в замок стягивались заговорщики, а не пожаловал Нуртор Черная Скала, король Силурана!
И эта башня с черным проемом распахнутой настежь двери!..
И этот согнувшийся в поклоне седой слуга вместо Хранителя замка!
— Где Айрунги? — рявкнул король. — Почему не разбудили своего господина, ленивые твари? Почему не сказали ему, что прибыл государь?!
Казалось, даже голова вепря, вышитая на его камзоле, ощерилась грознее, чем обычно.
— Хозяин не спит, — очень почтительно, но без тени страха ответил слуга. — Почти каждую ночь у него бывают гости — и порой даже более могущественные, чем король... ужасные гости... — Голос слуги дрогнул. — Впрочем, мой господин готов к встрече с любым, кто прибудет в замок. Но если прибывший хочет, чтобы от его разговора с магом была польза, он должен сам войти к моему хозяину — и обязательно один!
Из-за спины опешившего короля возник статный белокурый человек в нарядном камзоле.
— Не слишком ли много чести для твоего хозяина? — насмешливо и гневно спросил он. — Ох, распустил колдун слуг, раз они в присутствии короля смеют так языком махать!
— Я говорю то, что мне приказано говорить, — спокойно поклонился старик. — И пусть государь не беспокоится о свите: о ней позаботятся...
Король хмуро и сосредоточенно размышлял, поглядывая на темный дверной проем. Створки дверей были похожи на челюсти капкана.
Белокурый спутник короля украдкой бросил на Нуртора удивленный взгляд. Зная нрав своего повелителя, он ожидал куда более бурного развития событий. Король давно уже должен был рассвирепеть и приказать, чтобы дерзкого колдуна вытащили за бороду во двор. Да и для языкастого слуги нашлось бы подходящее наказание...
А государь стоит и раздумывает — занятие не совсем привычное для любого из Вепрей, а уж для Нуртора и подавно...
— Ладно, — сказал вдруг король мирным голосом. — Попробую играть по правилам, которые предлагает этот маг. Но горе ему, если все окажется глупой комедией!
— Государь! — встревожился белокурый щеголь. — Ты не можешь пойти один в это проклятое логово!..
— Это не логово, Аудан, — отозвался король чуть потеплевшим голосом. — Это замок, где мы с тобой частенько бывали в юности.
— Тогда он был в руках благородного, честного и надежного Хранителя! — вздохнул Аудан. — Человека, смерть которого была для меня таким же горем, как и для моего государя! И мне больно думать, что в замок этот вполз подозрительный и опасный колдун, который явился неизвестно откуда и заморочил всех при дворе своим длинным грайанским языком... ничего, кстати, еще не сделав... И теперь это — логово!
— Выходит, я по глупости позволяю разным проходимцам селиться в замках, принадлежащих короне? — рявкнул, багровея, Нуртор. — Здесь кто-то смеет поучать короля?! Не забывайся, Аудан! Ты, конечно, Правая Рука, но запомни: чтобы указывать мне, сначала тебе придется спихнуть меня с трона и плюхнуть на этот трон свою собственную задницу!
Белокурый придворный склонил голову в знак покорности, но вообще-то принял выволочку невозмутимо: ему было не привыкать. Тяжелый нрав Нуртора Черной Скалы вошел в поговорку. И лишь один человек в Силуране мог сохранять хладнокровие рядом с разгневанным государем. Более того, Аудан Гибкий Лук из Рода Риавар был единственным, кто осмеливался высказывать свое мнение и даже спорить с королем, упрямым и своенравным, как и любой Сын Клана Вепря. Воспитанный вместе с Нуртором, игравший и дравшийся с ним в детстве, Аудан мог бы, пожалуй, считаться даже другом короля, если допустить, что Нуртор вообще мог бы быть кому-нибудь другом...
Выждав, когда утихнет гневный рев, Аудан спросил вкрадчиво:
— Могу ли я хотя бы нести факел, чтобы осветить дорогу моему повелителю?
— Путь государю, — почтительно вмешался слуга, — озарит иной свет. Не жалкий факел в человеческих руках... пусть даже в руках столь достойных, — поспешил он поклониться возмущенному Аудану, — а огни, что загораются лишь для тех, кто не таит в душе страха... а отвага Вепрей известна всем!
Это были именно те слова, которые могли подтолкнуть колеблющегося короля.
— Ждите меня здесь! — властно бросил он и перешагнул черный порог.
И тут же по обе стороны длинного коридора сами собой вспыхнули свечи в высоких бронзовых шандалах.
За спиной раздались изумленные и испуганные голоса. Свита тревожилась за государя, но никто, даже Аудан, не рискнул нарушить прямой приказ Вепря. Это означало бы подписать самому себе смертный приговор.
На миг король остановился, свирепо засопел — и решительно двинулся по коридору.
С раздражением и недоверием оглядел Нуртор сводчатый зал, освещенный лишь пламенем большого очага. По стенам, задрапированным тяжелыми тканями, ползали бесформенные тени. Кое-где из драпировок, как из засады, выглядывали полки, с которых на короля пялились траченные молью звериные чучела. На широком столе тихо светились странной формы стеклянные сосуды и тускло поблескивали непонятные железяки, похожие на орудия пыток.
Мертвые черные светильники, на цепочках спускавшиеся с потолка, походили на злобных птиц, парящих в полумраке. Нуртору хотелось взмахом руки отогнать их прочь.
Король помнил этот зал иным. Помнил веселую пляску факельных огней, стол, уставленный яствами, суетящихся слуг; помнил ленивых и ласковых собак, развалившихся под ногами гостей; голоса бродячих певцов, тонущие в хохоте и криках пирующих.
Хорошо было здесь при жизни прежнего Хранителя замка. Весело, тепло... да, именно тепло! Не пробирал вошедшего ледяной холод вдоль позвоночника, не глядели недобро узкие окна, как враждебно сощуренные глаза... огонь в очаге не напоминал о погребальном костре... не заползал во все углы странный, едкий, ни на что не похожий запах, мерзость какая-то...