Пущенная наугад стрела угодила в цель. Джилинер вновь увидел, словно воочию, как перед лицом разлетается в жалящие осколки Большой Шар, — и еле сдержал желание ударить старика.
   А тот продолжал спокойно, словно вел речь не о собственной судьбе:
   — Насколько я понимаю, передо мной выбор: либо я становлюсь твоим сообщником — ах, прошу прощения, верным соратником! — либо умру...
   — Нет, почтеннейший, — тонко улыбнулся Джилинер. — Выбора нет. При всем своем воображении ты не можешь представить, какими именно способами я буду эту тайну добывать. Просто поверь на слово: ты не выдержишь. Никто еще не выдерживал.
   — Пытка, да? — понимающе спросил Илларни.
   — Не будем называть этим грубым, примитивным словом мои утонченные и безотказные методы убеждения.
   — Понял, понял и верю! — закивал Илларни. Его седой вихор смешно закачался. — Но и ты не все знаешь обо мне, высокородный! Я в молодости побродил по свету, везде учился новому, интересному. Бывал и в Ксуранге — ах, какие умницы эти ксуури! Какая власть над собственным телом! Представь себе, Ворон: они лечат многие болезни одним желанием выздороветь! Жаль только, не любят делиться мудростью с чужаками, а ведь истина не должна знать границ. Но кое-что я там узнал. Научился, например, хитрому приему... вот уж не думал, что он мне и впрямь когда-нибудь пригодится...
   — Что ты имеешь в виду?
   — В случае необходимости я сумею остановить свое сердце. Если ко мне сунутся с какими-нибудь утонченными и безотказными методами, я совершу свой последний побег — в Бездну...
   Мысль о том, что человек может оборвать собственную жизнь, была для Джилинера, как и для всякого грайанца, настолько чуждой и дикой, что мозг не сразу воспринял ее. Потрясенный Ворон схватил астролога за плечи, глубоко заглянул в ясные старческие глаза. И колдовское чутье, и простое знание людей подсказали ему, что этот человек говорит правду.
   — Ты не сделаешь этого! — севшим голосом промолвил маг, сам не понимая, что говорит.
   — Почему? — удивился Илларни. — Я старый человек, боюсь боли и терпеть не могу издевательств. Все равно ведь умру, так лучше уж без мук.
   Джилинер крепче стиснул старческие плечи. Ему показалось, что астролог сейчас превратится в облачко дыма и ускользнет из-под пальцев, а с ним развеется великая, желанная тайна.
   — Не делай глупостей, — поспешно сказал Ворон, стараясь придать голосу дружескую убедительность. — Подумай, какими гранями алмаза может засверкать для тебя жизнь! Слово «щедрость» окажется слишком бледным и невыразительным, когда я начну...
   От волнения голос его осекся. Илларни подхватил оборвавшуюся фразу:
   — Когда ты начнешь делить добычу со своими сообщниками — да, высокородный? Пожалуйста, убери руки, мне больно. Я ведь могу подумать, что это и есть твои утонченные методы убеждения...
   Джилинер отдернул руки, как от раскаленного железа. А Илларни продолжал:
   — И постарайся понять, ведь это так просто! Вот ты — маг... Допустим, кто-то более могущественный наложил на тебя чары, превратил в свинью... вот именно, в свинью, и нет надежды вернуть прежний облик. Живешь, но каждое мгновение ощущаешь себя грязным животным... ну, разве ты не предпочел бы смерть? — Илларни перешел на воинственный тон. — И ты хочешь, чтобы я сам с собой проделал такое превращение? Служение истине должно очищать душу, выжигать в ней скверну, подобно пламени Бездны, а я... а ты...
   Разгоряченный астролог походил на воробья, вознамерившегося заклевать коршуна. Но ни он сам, ни Джилинер не увидели в этой сцене ничего смешного.
   — Можешь оскорблять меня как угодно, — сухо ответил чародей, — но великий Шадридаг Небесный Путь... ведь ты и его сравнил с грязной свиньей!
   — Шадридаг был гений! Гений! А у великих людей и ошибки великие... И потом... вспомни, при каких загадочных обстоятельствах погиб Шадридаг! А если он осознал, в какой ужас вверг две страны, и попытался ценой своей жизни остановить это безумие?
   — Война, — веско и убежденно сказал Джилинер, — не безумие, а следствие человеческой природы. Если бы исчезло все оружие на свете, люди дрались бы кулаками и зубами. А Душа Пламени, при всей ее непостижимой сущности, — лишь оружие, но такое грозное, что пред ним склонится все живое. Любая война закончится, почти не начавшись.
   — Да-а? Тогда почему Наррабан до сих пор не наш?
   — Ты же ученый! — быстро сменил тактику Ворон. — Неужели тебе не было бы интересно...
   Лицо астролога дрогнуло.
   — Пра-авильно! — признался он. — Было бы интересно! Тем более что Шадридаг использовал Душу Пламени не только для войн... он прокладывал в горах дороги, воздвигал крепости...
   — Вот видишь!..
   — Нет, не вижу! Ты со своей бандой убийц не дороги собрался прокладывать!
   — Это на первых порах, но дай мне получить в руки власть...
   — К этому времени ты вконец озвереешь, а я перестану быть ученым. Ибо тот, кто служит тирану, не ученый.
   — Вот как? — издевательски переспросил Ворон. — А ты ни разу в жизни не работал ни на одного правителя?
   — Увы, каждый раз служба кончалась тем, что мне приходилось уносить ноги. Это и научило меня не доверять повелителям и тем, кто рвется повелевать. Посмотришь на иного — и разумный, и просвещенный, и наукой интересуется, и искусства поощряет... а приглядись — и на лице мудрого правителя хоть раз да сверкнут клыки Подгорного Людоеда. Не знаю, в чем тут дело... власть, что ли, так людей калечит? — Илларни безнадежно махнул рукой.
   — За все приходится платить! — Джилинер сдерживался из последних сил. — Иногда цена бывает очень высокой, согласен. Но когда вожделенная, дорого оплаченная вещь попадает тебе в руки — от счастья забываешь, сколько за нее отдал.
   — Но если слишком дорого платить за власть, почет и прочую труху, — без запинки ответил Илларни, — быстро обнаружишь, что за душой у тебя ни медяка... и самому тебе цена — медяк.
   Джилинер невольно хмыкнул:
   — Правду про нас говорят: когда боги создавали первого грайанца, они сначала сотворили длинный язык, а потом уже вокруг языка налепили все остальное... Но что ты скажешь, старик, если я поклянусь: у тебя не будет погребального костра! Посмей только остановить свое неразумное мальчишеское сердце — и я брошу твой труп шакалам!
   — Ты это сделаешь?!
   — Клянусь памятью Первого Ворона. Илларни притих, призадумался.
   — Ладно, — выдохнул он наконец. — Лучше вечность бродить меж мирами, чем возродиться в человеческом теле и увидеть, что твой мир сгорел.
   Джилинер отпрянул, потрясенный мужеством щуплого седого человека.
   Напряженную тишину спугнули голоса из черного провала лестницы. Ворон встрепенулся, подобрался, метнулся к выходу, властно бросив через плечо:
   — Жди меня здесь!
   Едва Великий Одержимый скрылся, как пленник вскочил с ковра и шустро обежал пещеру. Он был похож на зверька, попавшего в клетку и тычущегося носом в каждый угол в поисках выхода. Илларни заглянул за жертвенник, быстро осмотрел статую — искал что-нибудь вроде рычага, открывающего потайной ход. Затем юркнул в коридор — один из трех, вливавшихся в пещеру. Сунулся он туда без особой надежды: если бы ход вел наружу, там стояла бы охрана. Илларни быстро обнаружил, что забрел в тупик, обрывающийся над озером багровой лавы. Задыхаясь от ставшего невыносимым запаха серы, астролог вернулся в пещеру. Второй выход, приподнятый над полом и окруженный чем-то вроде каменного балкончика, старика не интересовал: Илларни совсем недавно спустился оттуда по крутым ступенькам. Коридор этот вел к зарешеченному каземату, где держали ученого. Оставался третий выход — тот, за которым исчез Ворон.
   Илларни высунулся на лестницу и напряженно прислушался. Ему удалось уловить снизу торжествующий, возбужденный голос Великого Одержимого:
   — Живыми их ко мне, обязательно живыми! Посмотрим, заведет ли тогда наш звездочет благородные речи!

31

   — Ну, куда ты свесилась, куда? Хочешь разбрызгать мозги по всему ущелью?
   — Да я ничего, просто смотрю. По стене кустики разрослись... Интересно, как они там держатся, ведь сплошной камень...
   — Я сказал, отойди от края! Не могу видеть, как ты горную козу из себя корчишь!
   Айфер был всерьез рассержен. Он всячески скрывал, что боится высоты, и ему тяжело было смотреть, как Аранша пристроилась на краю обрыва с такой непринужденностью, словно все детство провела на этих откосах и кручах.
   — Ладно, — смилостивилась та, — сейчас уходим. И так ясно, что дороги тут не найти. Если и была, то обвалом засыпало.
   — Или Ухтах с пути сбился, — мрачно согласился Айфер. — Человек, может, здесь и пройдет, а вот верблюд — никак.
   — А если... если не сбился? Если он нас сюда и вел?
   — Ухтах? — не понял Айфер. — Зачем?
   — Ну... Многоликая его знает, не нравится он мне. Глаза такие противные, масленые...
   — Приглянулась ты ему, вот и масленые! Ухтах — он ничего, неплохой дядька... показал мне, как играют в «четыре камешка». Вернусь — наших парней научу... и всех обыграю! — Айфер засиял при мысли о такой великолепной перспективе.
   — Все равно я ему не верю! Жаль, языка не знаю, а то б я его, ящера кругломордого, прижала! А с тобой он о чем всю дорогу болтал?
   Айфер и вовсе расплылся в улыбке — от уха до уха.
   — А он в еде толк понимает! Я от него такого наслушался... Представляешь, курица с медом и орехами! Или гусь в вине... А вот еще: баранину потушат немного с луком, сладким перцем, черносливом... а потом зальют кислым молоком и дальше тушат, пока молоко не выкипит...
   Аранша досадливо махнула рукой:
   — Тебе бы только пожрать!
   — А ты у нас сроду ничего не ела? — обиделся наемник и отвернулся, ища глазами поднимающуюся из-за скалы струйку дыма. Но долго обижаться он не умел. — А у наших, внизу, уже и еда готова...
   Аранша пропустила мимо ушей прозрачный намек.
   — Не нравится мне здесь! — упрямо сказала она. — Трава как из жести вырезана, кусты жесткие, вот-вот на ветру зазвенят. А пустыня... бр-р-р!
   — Пустыня? — снисходительно отозвался Айфер. — Ты ж ее и не видела толком, мы ее по краешку зацепили. Вот я почти мальчишкой караваны охранял, такого насмотрелся... Я кому сказал, отойди от обрыва!
   — Да сейчас, сейчас... что значит — «не видела»? Столько песка, прямо горы... полумесяцами такими, мягкие, как волны...
   — Подумаешь, горы! А песчаные бури тебя трепали? Не воздух, а каша из песка, даже солнца не видно... а песчаные вихри от земли до неба — это тебе как? Но поганее всего соляные пустыни. Блестят, как снег, издали на озеро похоже. Если соль плотно слежалась — еще ничего, можно идти. А если сверху корочка, вроде наста, а под ней соляная пыль, тогда хуже. А самая дрянь — если под корочкой топкая грязь, тут уж верблюду не пройти. Бывали и подлее неожиданности...
   Айфер не договорил, потому что им с Араншей воочию явилась весьма подлая неожиданность.
   Неожиданность гулко ударила в камень рядом с головой Айфера. Неожиданность была в поллоктя длиной, имела железный наконечник и зеленое оперение.
   Наемники среагировали не раздумывая. Аранша, обдирая кожу, метнулась в заросли колючих кустов, торчащих над пропастью. Айфер, при всей своей солидной фигуре, ухитрился втиснуться меж прокаленных солнцем высоких камней и стал почти невидим. Первая заповедь воина — не будь, дурак, мишенью!
   Бурые чужие скалы ожили. Ящерицами выскальзывали на тропу смуглые люди в серых холщовых одеяниях, с темными повязками на волосах. И запрыгала, заскакала по горам гортанная наррабанская речь:
   — Какой баран стрелял?! Живыми брать, только живыми!
   Слова эти подбодрили Айфера. Не таясь, шагнул он на тропу и взревел:
   — Ар-ранша! Эти придурки нас живыми взять хотят! А ну, спиной к спине!.. Эй, твари, ползите сюда. Выучу вас ходить на задних лапах!.. Ага, боитесь?!
   И было чего бояться! Отправляясь в путь, Айфер сменил меч на гигантский топор. («Здесь не гарнизон! С чем хочу, с тем и хожу, хоть с дубиной!») И теперь чудовищное лезвие с гулом резало воздух, заставляя пятиться самых отчаянных.
   Но сзади, от зарослей, не было ответа, и не встала Аранша рядом с грайанским великаном, чтобы прикрыть ему спину. Уголком глаза Айфер увидел, как сверху по откосу заскользили на веревках проворные, гибкие тела — и тут же край зарослей вскипел, как вода в котле. Слышны были неразборчивые вопли и треск ветвей: Аранша вела разговор без переводчика.
   Айфер топором развалил грудь особо наглому наррабанцу, пинком сшиб какого-то ловкача, который пытался проскользнуть ему под руку, и повернулся так, чтобы позади оказалась скала. Уж она-то в спину не ударит! Теперь ему виднее была схватка у края пропасти. Эх, Аранша-атаманша! Поспешить бы к тебе на помощь, да путаются под ногами... всякие...
   Выше по тропе раздался визг (Айфер сразу понял, что голос мужской). Мигом кубарем прокатился бедолага, наверняка впервые в жизни сбитый с ног женской ручкой. Не переставая вращать перед собой топор, Айфер перепрыгнул через кувыркающегося вниз наррабанца, могучим пинком добавил ему скорости и крикнул:
   — Неплохо для бабы!
   Опытный воин знал, что лучший способ подбодрить товарища в бою — это разозлить его как следует. И действительно, от зарослей донесся грозный возглас:
   — Вернемся в крепость, я покажу, кто из нас баба, а кто — десятник!
   «Эх, — довольно подумал Айфер, — не завидую я тем, кто ей сейчас под руку попался!»
   Он взревел, как дракон, и еще стремительнее заработал топором. Казалось, наррабанцы отлетают прочь от одного только вихря, поднятого яростным железом. И пошел грохотать меж скал мощный голос, на смеси наррабанского и грайанского разъясняющий всем этим паршивым шакалам, от кого они произошли, в каких неприятных местах воспитывались и какую грязную жизнь до сих пор вели. А уж какой смертью им предстояло сдохнуть — это красноречивее Айфера объяснял его топор...
   По короткому свисту вожака наррабанцы отхлынули, заманивая богатыря ринуться в погоню. Но это у них не вышло: Айфер, может, и не блистал умом, но боевого опыта у него хватало. В одиночку за толпой он не помчался, воспользовавшись краткой передышкой, окинул взглядом скорчившиеся меж камней искореженные трупы и даже крякнул от удивления: сам не заметил, когда столько навалять успел!..
   Внезапно на тропе возник тощий сутулый наррабанец и, держась на безопасном расстоянии, поднес руку ко рту. Айфер заметил у него в кулаке короткую трубку. Много повидал в жизни грайанский наемник, а вот о шипах рухху слышать ему не приходилось. Поэтому он лишь поудобнее перехватил рукоять топора и приготовился отразить любое нападение. Но противник взмахнул рукой и юркнул вниз по тропе, укрылся за камнями.
   Распаленный боем грайанец и не почувствовал легкого укола в шею, туда, где был распахнут ворот рубахи. Он испустил боевой клич, ожидая новой атаки. Но враги затаились, выжидая, как воронье на побоище.
   И отказали ноги, онемели сильные мускулы. С ужасом и отвращением почувствовал Айфер, что опускается на колени. Ничего более унизительного не испытал он в своей честной жизни воина: собственное тело предало, изменило.
   Наррабанцы осторожно приближались. Чувствуя, что руки наливаются свинцовой тяжестью, Айфер с усилием вскинул топор и зарычал. Ах каким неподъемным стал этот топор, даже глаза застелило багровой пеленой...
   А враги совсем близко, слышно тревожное карканье:
   — Держится! Нужен еще шип!
   — Сдохнет от двух шипов...
   — А так не возьмем!
   Вторая игла клюнула кожу. Топор выпал из ослабевших рук.
   — Живой?
   — Вроде околел... Не угодить бы нам на жертвенник! Велено брать живыми, а тут еще девка в пропасть сорвалась...
   Нет, конечно, его подводит слух. Это же не про Араншу, это не может быть про Араншу...
   — Эй, послушай его сердце — стучит или уже сдох?
   Кто-то встал рядом с беспомощным грайанцем на колени, разорвал на нем рубаху, припал ухом к груди.
   И тут все увидели немыслимое: грайанский богатырь из последних сил вскинул руку. Пальцы намертво сомкнулись на горле врага.
   — Демон! — разом взвыла вся свора. И это слово было последним, что услышал Айфер, проваливаясь в бездонный черный омут.
* * *
   Редкие чахлые кустики не впивались корнями в склон, а лишь беспомощно и жалко цеплялись за камни. Разве вскарабкаешься наверх по такой ненадежной «лестнице»? С каждым твоим движением слабенький кустик выдирается из неприметной трещинки, в которой пытался угнездиться, а ты сползаешь еще ниже, отчаянно цепляясь за следующую жалкую веточку. И еще спасибо, что не летишь на дно, как только что улетел, кувыркаясь, твой меч, выбитый из рук каким-то смуглым умельцем...
   Понемногу Аранша достигла дна ущелья. Руки тряслись от напряжения, пальцы были изрезаны в кровь и не гнулись. Зато ноги гнулись, и еще как! Замычав от боли, наемница рухнула на камни и счастливо замерла, осознавая, что жива...
   Блаженно-мучительное состояние продолжалось недолго. Аранша не могла позволить себе валяться на дне ущелья, сопливо умиляться своему спасению и ждать, что боги пошлют ей помощь. Не из таких она была, эта упрямая рыбачья дочь! Наплевать, что ноги отказываются сделать хоть шаг. Да кто их в конце концов спрашивает? Наплевать, что лютая боль сводит руки. Наверху убивают Айфера и госпожу!..
   Заглушив в горле стон, Аранша поднялась на ноги. Нет, здесь не выбраться, вон она как склон пропахала...
   Пошарив взглядом по камням, наемница не увидела своего меча. Известно, что потерянные вещи присваивает Многоликая... Ну и ладно, пусть старая дрянь подавится этим мечом, у Аранши нож за голенищем. Добудет она и посерьезнее оружие, только б наверх выбраться...
   С каждым шагом боль становилась привычнее, ее вполне можно было терпеть, а взгляд шарил по нависшим вокруг откосам, пока не зацепился за промоину, разрезавшую левый склон. Вероятно, здесь был источник, но почему-то заглох. Но вода успела промыть в камне нечто похожее на ступени. Конечно, карабкаться по этой «парадной лестнице» будет только ненормальный. Куда разумнее брести дальше, надеясь, что стены где-нибудь станут ниже или сквозная пещера выведет на свободу. Правда, это уведет далеко от места схватки...
   Что-то в глубине души, в темном ее уголке, трусливо шепнуло: «Так это же хорошо!»
   Аранша вспомнила старую поговорку наемников, которую любил повторять ее учитель: «Деньги делают героев только из дураков». Мол, раз тебя наняли, маши себе мечом. Как все. Не торопись сложить голову.
   — Ну и пусть! — упрямо сказала Аранша вслух. — Значит, я дура!
   И ущелье ворчливо отозвалось эхом: «дура... дура... дура...»
   Тяжело вздохнув, Аранша всем телом приникла к крутому склону, израненными пальцами впилась в края промоины и начала мучительный подъем...

32

   Орешку и Нурайне было с чего приуныть. Четыре дня искали они Илларни, обошли весь город, тратили медь и серебро налево и направо. Но след астролога затерялся, как тропка муравья в густой траве. А только что у них побывал очень неприятный посетитель. Их дом вновь осчастливил кратким визитом смотритель ковра и подушек. Нхари-дэр прямо-таки истекал медом, передавая послание своего повелителя. И само послание было любезным по форме, хотя и жестким по смыслу: грайанцы загостились в столице, пора им возвратиться на родину или хотя бы покинуть Нарра-до...
   — Светоча можно понять, — негромко сказала Нурайна, глядя на закрывшуюся за гостем дверь. — Мы для него — загадочные, опасные чужеземцы... и живое напоминание о той неприятной истории.
   — Да боится он, что мы языками начнем трепать про то, как он мимо скамьи уселся! — зло отозвался Орешек.
   Женщина промолчала. Орешек бросил на нее тревожный взгляд. Ой, не нравилась ему сегодня Нурайна! Вялая... глаза странно блестят... посреди разговора обрывает фразу, умолкает... Не заболела ли, храни ее Безликие!
   Орешку захотелось немного развеселить свою спутницу. Встав, он отошел к двери, грациозно поклонился Нурайне и вернулся в центр комнаты — но уже чинной походкой воспитаннейшего придворного. На подушки опустился легко и изящно, к яблоку на блюде протянул руку, словно оказывая скромному плоду великую честь.
   В глазах Нурайны мелькнула искорка интереса.
   — Похож... — скупо бросила она.
   Ободренный, актер продолжил представление. Голос его звучал музыкально и мягко:
   — Высокородный господин и прекрасная госпожа, во имя богов, не подумайте, что вас выгоняют из города, но это так оно и есть... Вы — истинное украшение столицы, до сих пор Нарра-до жил лишь предвкушением встречи с вами, но, как говорится, гладкой дороги вашей повозке...
   — Похож, — вновь уронила Нурайна. Глаза ее остекленели, она резко побледнела. — Вашей повозке... повозка... такая легкая, с широкими колесами... чтобы не тонули в песке...
   — Э-эй, — испугался Орешек, — ты это чего?
   Нурайна продолжала монотонно и безжизненно:
   — Но под колесами не песок, а камни. Горная дорога, вокруг скалы...
   Орешек поднялся на ноги, тревожно заглянул сверху вниз в серо-белое, с бисеринками пота, лицо Нурайны. Бредит? Сошла с ума?
   — Впереди повозки — вереница верблюдов, — невыразительно говорила женщина, — и люди, много людей... А в повозке — двое, они связаны... но я не вижу, кто это.
   Орешек протянул руку, чтобы тряхнуть спятившую спутницу за плечо, но ладонь замерла в воздухе, опасливое недоумение сменилось благоговейным восторгом. Парень понял, что происходит у него на глазах. Второе Зрение, о котором он часто слышал в сказках! Дар, которым могли похвастаться очень немногие Истинные Маги!
   Орешек почувствовал себя мальчишкой, который в сумерках слушает старую легенду, полную чудес и невероятных приключений.
   А голос женщины тянулся ровной слабой нитью:
   — Караван остановился, верблюды сгрудились... Погонщики суетятся, кричат, что впереди засыпало тропу...
   Орешек опустился на колени и требовательно заглянул в невидящие глаза наследницы Первого Дракона.
   — Илларни, да? На повозке — Илларни?.. Ну, говори же!
   — Она скользит по склону, как ящерица... — Нурайна явно не слышала вопроса. — Вся круча в пещерках, из одной и появилась женщина. В суматохе ее не замечают, она вьется меж верблюдов, пробирается к повозке. Погонщик хватает ее за руку, она бьет его ножом... сильный, точный удар, тот умер, не крикнув. Женщина прыгает в повозку, режет путы на одном из пленников... вот, вот, встал уже! Это очень сильный, рослый мужчина, но он пьян или болен, даже стоит с трудом... Их заметили! Поднимается крик... женщина тянет мужчину за руку прочь, к пещерам... Я знаю эту женщину! Это...
   Голос оборвался. С глубоким стоном ясновидящая откинулась на ковер.
   Орешек метнулся к сундуку, на котором стоял кувшин с вином, наполнил чашу и вернулся к лежащей в обмороке Нурайне. Что делать? Приводить ее в чувство? А если этим он убьет чародейку? Ведь ее душа сейчас далеко...
   Он сел на ковер рядом с женщиной, поставил на пол чашу и застыл, прислушиваясь к дрожащему, неровному дыханию Нурайны, боясь пошевелиться, чтобы не прогневать таинственные и грозные силы, что владели сейчас хрупким человеческим существом, — и могли его смять, раздавить, уничтожить. В сказках не раз говорилось о том, как погибали колдуны, которые пытались заглянуть дальше, чем позволяли им боги.
   Шло время, но Орешек не замечал его бега. Лишь когда Нурайна коротко застонала, он рванулся к ней — и почувствовал, как затекло тело от напряженного ожидания. Бережно, нежно приподнял он безжизненную голову королевской сестры и пристроил на сгибе своего локтя.
   Другой рукой осторожно поднес чашу с вином к белым губам женщины.
   — Илларни, — сказал он мягко и негромко. — Илларни Звездный Блеск из Рода Ульфер. Астролог Илларни.
   — Пещера, — с трудом отозвалась Нурайна. Она открыла глаза — взгляд оставался невидящим — и глотнула вина. Кожа ее чуть порозовела, она продолжила тверже: — Огромная черная статуя и жертвенник... в засохшей крови...
   — Илларни там, в пещере?
   — Сидит на ступеньках жертвенника. Перед ним — человек в черном, не вижу лица... Рядом на коленях стоит женщина, тот человек намотал ее длинные черные волосы себе на руку...
   Лицо Нурайны исказилось, словно от боли, голос резко изменился. Орешек чуть не уронил чашу — так знакомы ему были эти хрипловатые старческие нотки.
   — Что ж, мерзавец, ты все верно рассчитал! Да, спасая эту девушку, я погублю много других людей... Я понимаю, это несоизмеримо, но не смогу ради тех, кого вижу лишь в своем воображении... не смогу я ради их спасения отдать на растерзание твоим псам вот эту живую девочку! Моя слабость, мой грех, моя слепая совесть... гореть мне в Бездне до золы... Ладно, стервятник, слушай мое последнее слово: я иду на сделку! Нет, не открою тебе тайну, это было бы слишком... да я сойду с ума еще до того, как начну говорить! Но я дам слугам Кхархи Душу Пламени — готовую, сотворенную для убийств! И не вздумай торговаться, я не...
   Голос пресекся. Нурайна провела рукой по воздуху, словно пытаясь поймать что-то ускользающее.
   Орешек забыл всякую осторожность.
   — Где это, скажи? — заорал он, сжимая кулаки и чуть не плача. — Где эта проклятая пещера?!
   Нурайна всем телом потянулась в угол комнаты, где были свалены их дорожные вещи.
   — Дай сюда! — требовательно вскрикнула она. — Дай скорее!..
   — Что дать? — вскочил на ноги Орешек. Он был готов на все, лишь бы не оборвалась ниточка, связывающая женщину с жутким местом, где мучили его хозяина. — Что тебе? Твой мешок?.. Ах мой... Вот, держи!