Страница:
Злые языки утверждают, что нет такого аршмирца — от Хранителя города до последнего раба, — который хоть раз в жизни не украл бы. Люди более снисходительные готовы признать, что и в Аршмире можно встретить честных горожан. Скажем, двоих или даже троих.
Пытался воровать и Орешек. И ничего, удачно... Может, и привык бы к этому занятию, да увидел однажды, как купцы на рынке без стражников и судей разобрались с пойманным за руку воришкой. Полученного урока Орешку хватило надолго. А тут как раз подвернулся честный способ заработать.
Хранитель Аршмира, высокородный Ульфанш Серебряный Корабль из Клана Спрута, Ветвь Щупальца, слыл покровителем искусств. Следуя наррабанской моде, подхваченной в столице, он завел в Аршмире театр: просторное каменное здание, где постоянная труппа разворачивала перед зрителями торжественное, красочное зрелище — ожившие легенды бурных Огненных Времен. К этой труппе и прибился Орешек. Сначала был на побегушках у актеров, переписывал для них роли, затем стал появляться на сцене в толпе воинов, рабов, разбойников, мятежников.
Симпатичного юношу с хорошей памятью заметил великий артист Раушарни Огненный Голос, который гордо именовал себя Хранителем театра и был вечно окружен толпой подхалимствующих мелких актеров. Он повелел своей свите:
— Эй вы, лицедеи! Возьмите-ка это украшение пристани, вытряхните у него из волос чешую и научите приличным манерам! Возможно, из парня выйдет толк... когда выветрится запах тухлой рыбы!
Чутье не подвело Раушарни: новичок и впрямь оказался способным. Вскоре он дебютировал в небольшой роли пирата Грангара, захваченного в плен отважным Оммукатом Медным Копьем. По этому поводу труппа закатила пирушку, а Раушарни торжественно заявил:
— Если актер шагнул на сцену, убрать его оттуда уже невозможно — проще разрушить театр!
Как выяснилось через два года, это он напророчил на свою голову. Но в тот день Орешек беззаботно пил вино, тискал сидящую у него на коленях кудрявую артисточку и не подозревал о беде, что однажды обрушится на него, выхватит из веселой и безалаберной актерской жизни, вихрем унесет из Аршмира и забросит в разбойничью шайку...
В лесу неподалеку заржала лошадь. Орешек вскинул голову, насторожился. Одна из тех, что отвязались и убежали? Или...
Вей-о! Совсем рядом перекликались голоса! Парень вскочил на ноги, схватил сложенный плащ и ящерицей юркнул из шатра.
Ударил холодный ветер, дождь заморосил сильнее, вдали медленно, словно нехотя, раскатился гром. Не сводя взгляда со стены деревьев вокруг шатра, Орешек расправил плащ, набросил его на плечи и на ощупь застегнул застежку, вшитую в плотную материю. В тот миг ему и в голову не пришло, что этим движением он подписывает себе смертный приговор — самый жестокий в Кодексе законов Великого Грайана.
Затрещали ветки — сквозь чащу вдоль ручья ломились всадники.
Аунк учил встречать опасность лицом к лицу? Не-ет уж, хватит с Орешка на сегодня! Навстречался! Нигде не записано, что он обязан вечно следовать чужим советам!
Не давал он такой присяги! У него своя голова есть! И эта голова хочет оказаться как можно дальше отсюда — желательно вместе с руками, ногами, задницей и прочими частями тела, привычными и родными!
Ходу отсюда, ходу! А тот, кто захочет назвать Орешка трусом, должен будет сначала его догнать!
Обо всем этом парень думал уже на бегу. Он скатился с берега к воде, вброд перешел ручей и поспешил укрыться в зарослях чего-то колючего и непролазного. Плащ теперь мешал, цеплялся за шипы, но Орешек не терял времени на то чтобы возиться с застежкой, а брел напролом. На пути встала высокая голая скала, кустарник разбивался об нее, как морские волны об утес. Парень заметался, пытаясь обойти преграду, непонятным для себя образом вновь оказался у ручья, перемахнул его одним прыжком. Страх заячьими лапами барабанил в груди.
Берег разворотили корни упавшей сосны. Может, она укроет от погони?
Разбойник обогнул гигантскую глыбу земли, корней и мха... и обомлел.
Прямо в лицо ему смотрела лошадиная морда.
Молодой, звонкий, ликующий крик огласил лес:
— Он здесь! Он жив, все сюда!
Соскользнув с седла, всадник упал на колени прямо на сырой от дождя мох, подхватил край мокрого плаща Орешка и поднес ко лбу.
А Орешек не мог шагнуть прочь, не мог даже отшатнуться от счастливого юнца. Взгляд разбойника был прикован к поле плаща, которую сжимал этот сумасшедший. На темной от влаги материи красовался вышитый разноцветными нитками сокол со сложенными крыльями и надменно повернутой головой.
Вей-о-о-о-о!
Шатер принадлежал высокородному Сыну Клана! Только они, гордые потомки Двенадцати, имели право носить на одежде изображения священных животных и птиц, дабы отличаться от низкого сброда.
Плащ, наброшенный на плечи, делал Орешка государственным преступником. Самозванцем и оскорбителем святыни. И не было ему оправдания. Да и что он смог бы сказать в свою защиту? Что не знал, чей шатер грабил?
Но в этот страшный миг Орешек не думал о каре, которая ему угрожала. Он был слишком потрясен — потрясен так, словно боги заговорили с ним, обвиняя в святотатстве. В голове сталкивались обрывки молитв и проклятий. А ведь еще недавно он хладнокровно и мужественно отражал нападение Подгорного Людоеда! Но сейчас сознание своей неискупимой вины раздавило, уничтожило парня.
А из чащи выныривали и спешивались все новые всадники, вспыхивали и гасли негромкие слова:
— И впрямь уцелел! Хранили же боги...
— Ты глянь — глаза мертвые, лицо серое...
— А ты, дурень, какого цвета был бы, кабы в такую передрягу угодил?
— А остальные? Так всех и сожрали?
— Заткнись, дубина, услышит...
— Я — Сайвасти Осенний День из Семейства Саджата, десятник гарнизона крепости Найлигрим. Приветствую высокородного господина, счастлив видеть его невредимым. Сейчас Сыну Клана подадут коня, чтобы Сокол мог отправиться в крепость, где нового Хранителя ждут с надеждой и тревогой. Мои люди свернут шатер, соберут вещи и... Господин! Ты слышишь меня, господин?!
Господин слышал десятника. Во всяком случае, лицо на голос повернул. А когда один из воинов подвел лошадь, ему не пришлось объяснять Сыну Клана, что на этом животном ездят. В седло Сокол взгромоздился почти без посторонней помощи.
Гнедая заплясала, почуяв неумелого всадника. Седоку пришлось натянуть поводья. Это движение помогло Орешку выйти из шока. Вылепилась из хаоса первая связная мысль: «Лошадь — это хорошо! Рвануть во весь опор вдоль ручья — и пусть ловят!» Но тотчас в мозгу зазвучало холодно и насмешливо: «Умница, сообразил! Здесь десяток солдатских морд, у всех арбалеты на взводе — они же ожидают нападения Подгорных Тварей! Решат, что гнедая под господином понесла, пристрелят бедную лошадь — вот и весь побег!»
Ни на миг у Орешка не возникло желания рассказать всю правду. И даже не потому, что был он беглым разбойником, обобравшим чужой шатер. Просто все сказанное не смогло бы послужить ему оправданием. Он совершил — плевать, что по неведению, — одно из самых мерзких преступлений. Знаки Кланов — святыня для всех, от короля до последнего раба. Однажды в жизни Орешек проявил неуважение к этим знакам — всего лишь неуважение — и чудом остался жив...
Как ни странно, воспоминание о прошлом кошмаре помогло победить кошмар нынешний. Голова прояснилась. С кристальной четкостью стало ясно: чтобы остаться живых, придется увязнуть в этой истории еще глубже. По самые уши.
Мелькнуло спасительное: ведь и раньше Орешку довод лось выдавать себя за других людей, в том числе и за высокородных господ: на сцене! Правда, даже в роли Сына Клана он конечно, не надевал одежды со священными знаками...
И все-таки это лишь спектакль, очередной спектакль... хотя в случае провала актер погибает...
Да, но кто говорит о провале?!
Орешек приосанился, чуть откинулся в седле. Страх почти исчез. Играть роль — любую — дело привычное! Этим болванам нужен Сын Клана? Они его получат! Конечно, лишь до тех пор, пока не подвернется случай удрать...
Но до чего изобретательна Хозяйка Зла! Ух, что она для него измыслила... ух, сунула мордой в трясину... Ни о чем подобном в Грайане давно никто не слыхал...
Никто и не услышит! Уж об этом-то он, Орешек, позаботится!..
Дорогая цена за поясок, дорогая... Кстати, если пояс предупредил о Подгорных Людоедах, почему на этот раз сплоховал? Не потому ли, что всадники приближались без злых намерений?
Орешку вспомнилось, как легкомысленно брякнул он в той проклятой пещере: «Что же Многоликая обо мне не позаботилась? Я б ей спасибо сказал...»
— Ну, спасибо! — негромко промолвил Орешек. — Ой, спасибо!
Десятник Сайвасти вскинул голову, принял слова господина на свой счет и польщенно заулыбался...
Вскоре русло ручья отклонилось к югу, а перед всадниками вынырнула из кустарника узкая горная тропа. Неровная и каменистая, она заняла все внимание верховых и отвлекла Орешка, весьма скверного наездника, от лишних мыслей. Он совсем успокоился к тому времени, когда тропа, вильнув, влилась в широкую дорогу, на которой вполне могли бы разминуться две телеги. По обеим сторонам дороги вгрызлись в камень могучие темные ели. Дождь прекратился. Орешек откинул капюшон, поднял голову.
Горная гряда, пересекавшая впереди дорогу, плавно перерастала в грозную зубчатую стену. Это впечатляло, вековая мощь скал, помноженная на мощь укреплений, возведенных человеческими руками. Четыре башни четко вырисовывались в небе, а над ними аркой стояла такая большая, такая яркая радуга, что Орешек тихо воскликнул: «Вей-о-о!»
— Добрая примета, — тихо сказал кто-то из солдат, а другой отозвался:
— Это здесь часто бывает...
Так открылась перед новым Хранителем крепость Найлигрим — Ворота Радуги.
10
Пытался воровать и Орешек. И ничего, удачно... Может, и привык бы к этому занятию, да увидел однажды, как купцы на рынке без стражников и судей разобрались с пойманным за руку воришкой. Полученного урока Орешку хватило надолго. А тут как раз подвернулся честный способ заработать.
Хранитель Аршмира, высокородный Ульфанш Серебряный Корабль из Клана Спрута, Ветвь Щупальца, слыл покровителем искусств. Следуя наррабанской моде, подхваченной в столице, он завел в Аршмире театр: просторное каменное здание, где постоянная труппа разворачивала перед зрителями торжественное, красочное зрелище — ожившие легенды бурных Огненных Времен. К этой труппе и прибился Орешек. Сначала был на побегушках у актеров, переписывал для них роли, затем стал появляться на сцене в толпе воинов, рабов, разбойников, мятежников.
Симпатичного юношу с хорошей памятью заметил великий артист Раушарни Огненный Голос, который гордо именовал себя Хранителем театра и был вечно окружен толпой подхалимствующих мелких актеров. Он повелел своей свите:
— Эй вы, лицедеи! Возьмите-ка это украшение пристани, вытряхните у него из волос чешую и научите приличным манерам! Возможно, из парня выйдет толк... когда выветрится запах тухлой рыбы!
Чутье не подвело Раушарни: новичок и впрямь оказался способным. Вскоре он дебютировал в небольшой роли пирата Грангара, захваченного в плен отважным Оммукатом Медным Копьем. По этому поводу труппа закатила пирушку, а Раушарни торжественно заявил:
— Если актер шагнул на сцену, убрать его оттуда уже невозможно — проще разрушить театр!
Как выяснилось через два года, это он напророчил на свою голову. Но в тот день Орешек беззаботно пил вино, тискал сидящую у него на коленях кудрявую артисточку и не подозревал о беде, что однажды обрушится на него, выхватит из веселой и безалаберной актерской жизни, вихрем унесет из Аршмира и забросит в разбойничью шайку...
В лесу неподалеку заржала лошадь. Орешек вскинул голову, насторожился. Одна из тех, что отвязались и убежали? Или...
Вей-о! Совсем рядом перекликались голоса! Парень вскочил на ноги, схватил сложенный плащ и ящерицей юркнул из шатра.
Ударил холодный ветер, дождь заморосил сильнее, вдали медленно, словно нехотя, раскатился гром. Не сводя взгляда со стены деревьев вокруг шатра, Орешек расправил плащ, набросил его на плечи и на ощупь застегнул застежку, вшитую в плотную материю. В тот миг ему и в голову не пришло, что этим движением он подписывает себе смертный приговор — самый жестокий в Кодексе законов Великого Грайана.
Затрещали ветки — сквозь чащу вдоль ручья ломились всадники.
Аунк учил встречать опасность лицом к лицу? Не-ет уж, хватит с Орешка на сегодня! Навстречался! Нигде не записано, что он обязан вечно следовать чужим советам!
Не давал он такой присяги! У него своя голова есть! И эта голова хочет оказаться как можно дальше отсюда — желательно вместе с руками, ногами, задницей и прочими частями тела, привычными и родными!
Ходу отсюда, ходу! А тот, кто захочет назвать Орешка трусом, должен будет сначала его догнать!
Обо всем этом парень думал уже на бегу. Он скатился с берега к воде, вброд перешел ручей и поспешил укрыться в зарослях чего-то колючего и непролазного. Плащ теперь мешал, цеплялся за шипы, но Орешек не терял времени на то чтобы возиться с застежкой, а брел напролом. На пути встала высокая голая скала, кустарник разбивался об нее, как морские волны об утес. Парень заметался, пытаясь обойти преграду, непонятным для себя образом вновь оказался у ручья, перемахнул его одним прыжком. Страх заячьими лапами барабанил в груди.
Берег разворотили корни упавшей сосны. Может, она укроет от погони?
Разбойник обогнул гигантскую глыбу земли, корней и мха... и обомлел.
Прямо в лицо ему смотрела лошадиная морда.
Молодой, звонкий, ликующий крик огласил лес:
— Он здесь! Он жив, все сюда!
Соскользнув с седла, всадник упал на колени прямо на сырой от дождя мох, подхватил край мокрого плаща Орешка и поднес ко лбу.
А Орешек не мог шагнуть прочь, не мог даже отшатнуться от счастливого юнца. Взгляд разбойника был прикован к поле плаща, которую сжимал этот сумасшедший. На темной от влаги материи красовался вышитый разноцветными нитками сокол со сложенными крыльями и надменно повернутой головой.
Вей-о-о-о-о!
Шатер принадлежал высокородному Сыну Клана! Только они, гордые потомки Двенадцати, имели право носить на одежде изображения священных животных и птиц, дабы отличаться от низкого сброда.
Плащ, наброшенный на плечи, делал Орешка государственным преступником. Самозванцем и оскорбителем святыни. И не было ему оправдания. Да и что он смог бы сказать в свою защиту? Что не знал, чей шатер грабил?
Но в этот страшный миг Орешек не думал о каре, которая ему угрожала. Он был слишком потрясен — потрясен так, словно боги заговорили с ним, обвиняя в святотатстве. В голове сталкивались обрывки молитв и проклятий. А ведь еще недавно он хладнокровно и мужественно отражал нападение Подгорного Людоеда! Но сейчас сознание своей неискупимой вины раздавило, уничтожило парня.
А из чащи выныривали и спешивались все новые всадники, вспыхивали и гасли негромкие слова:
— И впрямь уцелел! Хранили же боги...
— Ты глянь — глаза мертвые, лицо серое...
— А ты, дурень, какого цвета был бы, кабы в такую передрягу угодил?
— А остальные? Так всех и сожрали?
— Заткнись, дубина, услышит...
— Я — Сайвасти Осенний День из Семейства Саджата, десятник гарнизона крепости Найлигрим. Приветствую высокородного господина, счастлив видеть его невредимым. Сейчас Сыну Клана подадут коня, чтобы Сокол мог отправиться в крепость, где нового Хранителя ждут с надеждой и тревогой. Мои люди свернут шатер, соберут вещи и... Господин! Ты слышишь меня, господин?!
Господин слышал десятника. Во всяком случае, лицо на голос повернул. А когда один из воинов подвел лошадь, ему не пришлось объяснять Сыну Клана, что на этом животном ездят. В седло Сокол взгромоздился почти без посторонней помощи.
Гнедая заплясала, почуяв неумелого всадника. Седоку пришлось натянуть поводья. Это движение помогло Орешку выйти из шока. Вылепилась из хаоса первая связная мысль: «Лошадь — это хорошо! Рвануть во весь опор вдоль ручья — и пусть ловят!» Но тотчас в мозгу зазвучало холодно и насмешливо: «Умница, сообразил! Здесь десяток солдатских морд, у всех арбалеты на взводе — они же ожидают нападения Подгорных Тварей! Решат, что гнедая под господином понесла, пристрелят бедную лошадь — вот и весь побег!»
Ни на миг у Орешка не возникло желания рассказать всю правду. И даже не потому, что был он беглым разбойником, обобравшим чужой шатер. Просто все сказанное не смогло бы послужить ему оправданием. Он совершил — плевать, что по неведению, — одно из самых мерзких преступлений. Знаки Кланов — святыня для всех, от короля до последнего раба. Однажды в жизни Орешек проявил неуважение к этим знакам — всего лишь неуважение — и чудом остался жив...
Как ни странно, воспоминание о прошлом кошмаре помогло победить кошмар нынешний. Голова прояснилась. С кристальной четкостью стало ясно: чтобы остаться живых, придется увязнуть в этой истории еще глубже. По самые уши.
Мелькнуло спасительное: ведь и раньше Орешку довод лось выдавать себя за других людей, в том числе и за высокородных господ: на сцене! Правда, даже в роли Сына Клана он конечно, не надевал одежды со священными знаками...
И все-таки это лишь спектакль, очередной спектакль... хотя в случае провала актер погибает...
Да, но кто говорит о провале?!
Орешек приосанился, чуть откинулся в седле. Страх почти исчез. Играть роль — любую — дело привычное! Этим болванам нужен Сын Клана? Они его получат! Конечно, лишь до тех пор, пока не подвернется случай удрать...
Но до чего изобретательна Хозяйка Зла! Ух, что она для него измыслила... ух, сунула мордой в трясину... Ни о чем подобном в Грайане давно никто не слыхал...
Никто и не услышит! Уж об этом-то он, Орешек, позаботится!..
Дорогая цена за поясок, дорогая... Кстати, если пояс предупредил о Подгорных Людоедах, почему на этот раз сплоховал? Не потому ли, что всадники приближались без злых намерений?
Орешку вспомнилось, как легкомысленно брякнул он в той проклятой пещере: «Что же Многоликая обо мне не позаботилась? Я б ей спасибо сказал...»
— Ну, спасибо! — негромко промолвил Орешек. — Ой, спасибо!
Десятник Сайвасти вскинул голову, принял слова господина на свой счет и польщенно заулыбался...
Вскоре русло ручья отклонилось к югу, а перед всадниками вынырнула из кустарника узкая горная тропа. Неровная и каменистая, она заняла все внимание верховых и отвлекла Орешка, весьма скверного наездника, от лишних мыслей. Он совсем успокоился к тому времени, когда тропа, вильнув, влилась в широкую дорогу, на которой вполне могли бы разминуться две телеги. По обеим сторонам дороги вгрызлись в камень могучие темные ели. Дождь прекратился. Орешек откинул капюшон, поднял голову.
Горная гряда, пересекавшая впереди дорогу, плавно перерастала в грозную зубчатую стену. Это впечатляло, вековая мощь скал, помноженная на мощь укреплений, возведенных человеческими руками. Четыре башни четко вырисовывались в небе, а над ними аркой стояла такая большая, такая яркая радуга, что Орешек тихо воскликнул: «Вей-о-о!»
— Добрая примета, — тихо сказал кто-то из солдат, а другой отозвался:
— Это здесь часто бывает...
Так открылась перед новым Хранителем крепость Найлигрим — Ворота Радуги.
10
Комната, некогда уютная, была беспощадно разгромлена. Пышные драпировки, исполосованные кинжалом, свисали лохмотьями, жалкими, как рубище нищего. Словно ураган размел по углам пергаментные и бумажные свитки, а полка красного дерева, на которой они еще недавно красовались, была разнесена в щепки, и щепки эти разлетелись по светлому ковру. В углу грудой лежали обломки кресла. Похоже, оно было брошено в старинные водяные часы, но пролетело мимо и разбилось о стену. По чудом уцелевшему сплетению стеклянных трубочек продолжала бежать розовая жидкость, почти наполнив нижнюю чашу.
И еще один предмет уцелел от разгрома. Великолепное зеркало продолжало сиять, отражая комнату, в которой только что бушевала разъяренная стихия... а также саму «разъяренную стихию» — высокого статного человека с растрепавшимися черными волосами, свирепо озирающегося в поисках еще чего-нибудь, что можно расколошматить.
И самым краешком зеркало отразило длиннорукого коротышку, который в ужасе прислонился к дверному косяку, стараясь не подавать признаков жизни.
Шайса никогда не видел таким господина, которому служил восемь лет.
«Безымянные, что могло случиться... что случилось? Да он ли это? Шерсть на загривке дыбом и все клыки в пене!..»
Словно прочтя его мысли, Джилинер оглянулся. Тонкие черты лица были искажены гримасой, губы подергивались, но из взгляда постепенно уплывало безумие, оставляя после себя боль и горечь.
— Ты опоздал, — сказал маг севшим голосом, — опоздал к началу представления. Много потерял.
Он обернулся в поисках кресла, наткнулся взглядом на кучу обломков и криво усмехнулся.
Шайса рухнул на колени, вскинул ко лбу скрещенные запястья.
— Чем могу я служить своему господину?
— Встань, — устало отозвался Джилинер. Он быстро становился прежним. — У меня выдался скверный день... вернее скверные четверть звона...
— Кого я должен убить за это?!
— Если и убьешь, то не сейчас... О, часы уцелели! Это хорошо. Они живут в моей семье второе столетие, жаль было бы разбить их в припадке злобы. И зеркало я не тронул — тоже хорошо...
Мозг Шайсы раскаленной иглой пронзила страшная догадка.
— Шар... Большой Шар... Что с ним?! Он...
— Думай, что говоришь! — напряженно откликнулся чародей. — Да я скорее глаза себе вырву, чем причиню ему вред. Вон он, в углу, под покрывалом...
Шайса протяжно вздохнул — как смертник, узнавший об отмене приговора.
Джилинер повернулся к зеркалу и всмотрелся в собственное лицо, точно пытаясь разглядеть за ним что-то иное, ускользающее, враждебное.
— Я попытался поработать с драконом, — заговорил он холодно и отстраненно. — Сильный старый ящер, послушался меня с первой попытки. Я вытащил его через врата в Соленых скалах — это неподалеку от Ашшурдага — и вел над побережьем. Хотел перехватить купцов, но на ходу изменил задание. Уж очень удачный случай подвернулся...
Он круто обернулся к Шайсе. Голос его стал напористым и азартным:
— Вдоль берега полоса рифов, называется — Акульи Зубы. Ветер и течение прижали к ним корабль. Понимаешь, все сошло бы за обычное крушение, а я установил бы, сколько свободы можно оставить животному, с какой силой нужно давить на его мозг... ведь жертва все равно никуда бы не делась... Нет, словами не передать!.. Поди сюда!
Шайса без колебаний шагнул к хозяину. Он терпеть не мог испытывать чары на себе, но господину возражать всегда было опасно, а уже сейчас-то...
Тонкие холодные пальцы легли на виски, Шайса почувствовал легкое головокружение — и в его мозг ворвался рокот.
Это было странное ощущение: Шайса раздвоился. Он видел серую кожистую тварь с распластанными перепончатыми крыльями, парящую над злобной темной водой (причем между ним и драконом сверкало зыбкое, едва уловимое марево — поверхность зеркала). И в то же время он сам был драконом. ловил воздушные потоки, чуть покачивался на холодных, упругих невидимых струях и прикидывал, как удобнее ринуться низ — туда, где на обреченной палубе суетились матросы. Зрение у чудища было скверное, человеческие фигурки расплывались в дрожащем тумане (к тому же были серыми — глаз дракона не различал цветов). Но все же чудовище углядело матроса в панике кинувшегося за борт. Остальные, кажется, тоже побросали снасти... а корабль тащит на рифы... вот сейчас и обрушится сверху...
Нет, все-таки драконом Шайса не стал, хоть и взглянул на мир глазами крылатой рептилии. Он думал и чувствовал как человек, у которого в руках страшная, смертоносная игрушка, лучшая игрушка в мире, послушная приказу, не знающая сомнений и жалости, и вот сейчас, сейчас...
И вдруг все кончилось, оборвалось резко и грубо. Чья-то мощная воля выхватила у него «игрушку». Шайса на миг задохнулся, точно его ударили... нет, отшвырнули прочь, как котенка. Серебристый блеск зеркала стал нестерпимым, резал глаза. Шайса с трудом мог разглядеть, как дракон, нелепо взмахивая одним крылом, заваливается на левый бок и падает в свирепую пучину, как бьют его о скалы волны... а затем все исчезает, остается только горькая обида, и боль, и желание разнести в пыль все вокруг, столкнуть в Бездну мир, так подло обманувший и унизивший... Руки сами, без приказа мозга, накрывают Шар тканью и убирают в угол, это делает словно другой человек, а злоба подступает к горлу и душит, ищет выхода...
Шайса опомнился. Он вновь стоял на пушистом ковре. На него сверху вниз глядел хозяин, лоб которого прорезала длинная морщина.
— Я нашел его, — с отвращением выплевывал слова Джилинер. — Сопляк пятнадцатилетний... верховая прогулка вдоль берега... Представляешь, он сознание потерял от такого усилия!
— Кто — «он»? — робко просипел Шайса.
В ответ услышал негромкое, раздельное:
— Архан Золотой Пояс... Из Клана Медведя... Ветвь Берлоги...
И вновь — вспышка гнева:
— Шайса, змей ты мой ручной, ты понимаешь, что происходит? Я развивал и оттачивал свою Силу, свой великий Дар посвятил этому всю жизнь! Я создал Большой Шар, многократно увеличивающий мое могущество! Я знал, что я самый сильный чародей в мире! Ни среди Истинных, ни среди Ночных Магов нет мне равного! Мы же с тобой столько лет следили за всеми потомками Двенадцати в Грайане и Силуране... ты нанимал шпионов, подкупал прислугу, я часами не отходил от зеркала... мы знали о каждом, кто может хотя бы пустой бокал по столу взглядом передвинуть... хотя бы приказать свече погаснуть... И вдруг какой-то гаденыш, мальчишка... одним усилием воли перехватывает у меня власть над драконом! Как будто не было ни моих походов в Подгорный Мир, ни Большого Шара! Мысленно дотянулся, пожелал — и все! Ты соображаешь, кто из него со временем вырастет? Второй Шадридаг Небесный Путь? Не позволю!.. Не дам!..
Тут Шайса наконец все понял — и молча проклял свою слепоту и тупость.
Впервые перед ним приоткрылась вечно запертая дверца в душу господина. Первый и, вероятно, последний раз ему предоставилась возможность узнать, что составляло суть этой грозной, недоброй души.
Джилинер Холодный Блеск из Клана Ворона, Ветвь Черного Пера, был равнодушен к женщинам, к еде, к вину, к золоту, к славе. Власть манила его, но не была целью жизни. Тяга к знаниям, полностью поглощавшая многих ученых и магов, была для него лишь инструментом в точных, аккуратных руках.
Важнее всего для него была сама Сила. Джилинер должен был твердо знать, что он — самый могущественный чародей на свете. Магия была его единственной любовью, и терпеть соперников было невыносимо. Когда Ворон в припадке ярости громил свой кабинет, в нем бушевала самая обычная ревность, неразумная ревность юнца, заставшего возлюбленную в постели с другим...
Все это Шайса осознал в мгновение ока. И еще он понял, что хозяина нужно срочно успокоить и утешить.
При необходимости Шайса мог говорить хоть и сипло, но гладко и цветисто:
— Пусть мой господин вспомнит, что юный Сын Клана потерял сознание от напряжения, а мой хозяин не только не рухнул в обморок, но нашел в себе достаточно сил, чтобы переломать всю мебель.
— Что ты понимаешь в магии! — хмыкнул Джилинер.
— Только то, что знаю со слов моего хозяина. Мальчишка наверняка до смерти перепугался, увидев живого дракона. А мой господин говорил как-то, что сильные чувства, особенно страх, усиливают мысленные приказы.
— Да, это так... — задумчиво протянул Ворон. Шайса, заметив свою крошечную победу, поспешил ее закрепить:
— Да будь этот Медвежонок и впрямь силен, как сам Шадридаг... Сколько ему лет? Пятнадцать? Ну что в этом возрасте можно знать о колдовстве?.. А пока он подрастет, мой хозяин уже станет спасителем мира, грозным и любимым повелителем. И такие, как Архан, будут служить ему... Да, господин, а корабль уцелел? — Шайса сменил тему, чтобы отвлечь мага от опасных мыслей.
— Корабль? — непонимающе переспросил Джилинер. — Ах корабль... а знаешь, я о нем совсем забыл... Обязательно надо выяснить, остались ли в живых матросы, будут ли они распускать слухи...
Хозяин стал почти прежним. Он скользнул по разгромленной комнате насмешливым взглядом.
— Ох и намусорил же я... Впрочем, я звал тебя не для того, чтобы плакать на твоем плече. Помнишь белокурого красавчика из свиты Нуртора? Аудан Гибкий Лук, Правая Рука короля Силурана... Он начал всерьез мешать мне: советует королю не доверять Ночному Магу, не развязывать войну... Короче, если с Ауданом в ближайшее время случится несчастье, я не сойду с ума от горя. Этот человек мне совсем не нужен... Что ты молчишь?
— Подсчитываю, сколько дней мне понадобится, чтобы переправиться через Лунные горы и добраться до...
— Нет! Этой ночью Айрунги хочет показать королю свое умение и окончательно решить вопрос о войне. Раз уж я не могу начать действовать в Грайане... раз уж меня держит клятва, принесенная королю и скрепленная могучими чарами... так хотя бы в Силуране никто ни на волос не должен помешать моим планам!
— Но как же я...
— Я тебе помогу. Я, конечно, не Архан, — зло усмехнулся маг, — но перебросить тебя через Лунные горы сумею. А уж обратно ты сам как-нибудь...
Шайса постарался унять дрожь в руках. Накатило томительное воспоминание: хозяин вскидывает перед собой руки — и над землей, почти касаясь травы, вспыхивает желтое кольцо Он, Шайса, собирается с духом и шагает в это кольцо. В глазах вспыхивает желтое зарево, тело наливается пульсирующей болью, кажется, что крохотные острые щипчики рвут его на мелкие кусочки... и все исчезает. Когда Шайса решается открыть глаза, то сквозь расплывающиеся радужные пятна видит голые скалы, в трещинах которых угнездился колючий дрок. Где-то внизу глухо шумит море, а вдали, меж утесов, виден край зубчатой стены. Там лежит город, до которого надо было бы добираться не менее шести дней...
Ну не любит, не любит Шайса эти колдовские штучки! Но сейчас, ясное дело, не до капризов...
Хозяин сдвинул деревянный диск, украшенный спиральным узором, и повелительно произнес в открывшееся отверстие:
— Пусть кто-нибудь немедленно наведет порядок в комнате с зеркалом.
Вернув диск на место, Джилинер кивнул Шайсе и направился к двери, но на пороге замешкался. Глаза его сузились, брови сдвинулись: неожиданная мысль поразила мага.
— Если бы этот паршивец Архан был старше, я решил бы, что та давняя история — его рук дело.
— Какая история, господин?
— Ты не помнишь? Неужели... ах да! Это же было за год до того, как я приблизил тебя к себе... правильно, девять лет назад. Ты и не мог знать об этом случае. А мне он не дает покоя!
Джилинер шагнул было назад в комнату, но вид раскатившихся по полу свитков привел его в уныние.
— Ладно, потом найдешь и почитаешь, а пока скажу главное. Есть у меня запись, в хорошую сумму мне обошлась. Рассказывает Вьяшис Юркий Уж из Рода Хорчар, сотник дворцовой охраны короля Бранлара.
Шайса понимающе покрутил головой. Свидетельство такого человека и впрямь должно было стоить недешево.
— Начало у истории не совсем понятное. Якобы какие-то преступники похитили одну из королевских дочерей и в ожидании выкупа спрятали в заброшенной шахте неподалеку от Тайверана. Сам сотник в это не верит, но не может объяснить, как иначе принцесса могла в этой шахте оказаться... Ладно, важнее другое: случился обвал. По приказу Бранлара к шахте были согнаны крестьяне из ближнего села, со строившейся неподалеку дороги доставили рабов... даже стражники обломки камня растаскивали. Вьяшис как раз и наблюдал за ходом работ. Шахтный ствол оказался завален на всю высоту, приходилось поднимать наверх большие глыбы, дело двигалось медленно. Становилось ясно, что принцесса обречена. И тут в дело вмешался некто, оставшийся неизвестным. Он выпустил на вволю Душу Пламени.
— Душу Пла... что-о-о?!
— Ты не ослышался! То, что в стародавние времена умел делать лишь Шадридаг Небесный Путь, повторил некий загадочный незнакомец. На противоположном от места работ склоне горы послышался чудовищный грохот, содрогнулась земля, люди видели взлетающие ввысь громадные камни... видели еще многое, но сотник не перечислял все, что померещилось насмерть перепуганным рабам, он излагал лишь то, чему сам был свидетелем. Как вскоре обнаружилось, часть горного склона сползла в реку и запрудила ее. Вскрылась старая штольня, по которой, когда улеглась паника, люди смогли добраться до принцессы. Девушка была без сознания, но жива.
— И не нашли того, кто...
— Бранлар, дабы пресечь слухи, объявил, что все происшедшее сотворено совместной магией Клана Дракона. Жалкая ложь! Они сами всем Кланом пытались доискаться, кто это повторяет подвиги Шадридага... А меня эта история просто измучила! Кто-то разнес гору вдребезги, как я — свою комнату. И у этого «кого-то» хватает ума не бахвалиться могуществом. Он скрывается, выжидает... Не успокоюсь, пока не раскопаю нору этого гада и не вытащу его оттуда за хвост!
Джилинер знал, что Шайса не тупой исполнитель приказов, а самостоятельно мыслящий помощник, не раз подававший хозяину дельные советы. Вот и сейчас — прищурился, свел белесые брови, помассировал поврежденное горло...
— А не могла ли сама высокородная госпожа призвать на помощь чары?
— Нет, — презрительно ответил Джилинер. — Во-первых, я невысокого мнения о женщинах-чародейках. Во-вторых, это всего лишь незаконная дочь короля от одной из дворцовых рабынь. Бранлар дал ей имя и воспитал при дворе, а не то чистить бы ей котлы на кухне.
— Ну и что? — рассудительно просипел Шайса. — Из таких незаконных детей вырастают сильные Ночные Маги... Ох, да как я сразу не сообразил! Дочь дворцовой рабыни, которой Бранлар дал имя... Но разве это не Нурайна?
— Она, она самая! Я тоже слышал, что молодой король прислушивается к советам своей так называемой сестрицы... даже в государственных вопросах, хоть это и вовсе не бабьего ума дело. Но она не колдунья, иначе мои шпионы пронюхали бы об этом.
— Если мой господин и прав, в чем я по тупости своей сомневаюсь, то девушка все же играет в деле немалую роль. Что это за история с похищением, в которое не верит сотник дворцовой стражи? И потом... этот маг, кем бы он ни был, разорвал гору не там, где шли спасательные работы, а со стороны реки — вскрыл старую штольню — значит, знал там все ходы-выходы... а много ли народу шляется по заброшенным шахтам?
Джилинер остановил на своем подручном пристальный взгляд.
— Ты умен, Шайса. В новом мире, который я выстрою по воле своей, ты будешь не последним человеком. Вернешься из Силурана — попробуй разгадать эту загадку. А сейчас спустимся во двор. Ты и ахнуть не успеешь, как очутишься за Лунными горами!
Он двинулся нешироким темным коридорчиком, продолжая говорить:
И еще один предмет уцелел от разгрома. Великолепное зеркало продолжало сиять, отражая комнату, в которой только что бушевала разъяренная стихия... а также саму «разъяренную стихию» — высокого статного человека с растрепавшимися черными волосами, свирепо озирающегося в поисках еще чего-нибудь, что можно расколошматить.
И самым краешком зеркало отразило длиннорукого коротышку, который в ужасе прислонился к дверному косяку, стараясь не подавать признаков жизни.
Шайса никогда не видел таким господина, которому служил восемь лет.
«Безымянные, что могло случиться... что случилось? Да он ли это? Шерсть на загривке дыбом и все клыки в пене!..»
Словно прочтя его мысли, Джилинер оглянулся. Тонкие черты лица были искажены гримасой, губы подергивались, но из взгляда постепенно уплывало безумие, оставляя после себя боль и горечь.
— Ты опоздал, — сказал маг севшим голосом, — опоздал к началу представления. Много потерял.
Он обернулся в поисках кресла, наткнулся взглядом на кучу обломков и криво усмехнулся.
Шайса рухнул на колени, вскинул ко лбу скрещенные запястья.
— Чем могу я служить своему господину?
— Встань, — устало отозвался Джилинер. Он быстро становился прежним. — У меня выдался скверный день... вернее скверные четверть звона...
— Кого я должен убить за это?!
— Если и убьешь, то не сейчас... О, часы уцелели! Это хорошо. Они живут в моей семье второе столетие, жаль было бы разбить их в припадке злобы. И зеркало я не тронул — тоже хорошо...
Мозг Шайсы раскаленной иглой пронзила страшная догадка.
— Шар... Большой Шар... Что с ним?! Он...
— Думай, что говоришь! — напряженно откликнулся чародей. — Да я скорее глаза себе вырву, чем причиню ему вред. Вон он, в углу, под покрывалом...
Шайса протяжно вздохнул — как смертник, узнавший об отмене приговора.
Джилинер повернулся к зеркалу и всмотрелся в собственное лицо, точно пытаясь разглядеть за ним что-то иное, ускользающее, враждебное.
— Я попытался поработать с драконом, — заговорил он холодно и отстраненно. — Сильный старый ящер, послушался меня с первой попытки. Я вытащил его через врата в Соленых скалах — это неподалеку от Ашшурдага — и вел над побережьем. Хотел перехватить купцов, но на ходу изменил задание. Уж очень удачный случай подвернулся...
Он круто обернулся к Шайсе. Голос его стал напористым и азартным:
— Вдоль берега полоса рифов, называется — Акульи Зубы. Ветер и течение прижали к ним корабль. Понимаешь, все сошло бы за обычное крушение, а я установил бы, сколько свободы можно оставить животному, с какой силой нужно давить на его мозг... ведь жертва все равно никуда бы не делась... Нет, словами не передать!.. Поди сюда!
Шайса без колебаний шагнул к хозяину. Он терпеть не мог испытывать чары на себе, но господину возражать всегда было опасно, а уже сейчас-то...
Тонкие холодные пальцы легли на виски, Шайса почувствовал легкое головокружение — и в его мозг ворвался рокот.
Это было странное ощущение: Шайса раздвоился. Он видел серую кожистую тварь с распластанными перепончатыми крыльями, парящую над злобной темной водой (причем между ним и драконом сверкало зыбкое, едва уловимое марево — поверхность зеркала). И в то же время он сам был драконом. ловил воздушные потоки, чуть покачивался на холодных, упругих невидимых струях и прикидывал, как удобнее ринуться низ — туда, где на обреченной палубе суетились матросы. Зрение у чудища было скверное, человеческие фигурки расплывались в дрожащем тумане (к тому же были серыми — глаз дракона не различал цветов). Но все же чудовище углядело матроса в панике кинувшегося за борт. Остальные, кажется, тоже побросали снасти... а корабль тащит на рифы... вот сейчас и обрушится сверху...
Нет, все-таки драконом Шайса не стал, хоть и взглянул на мир глазами крылатой рептилии. Он думал и чувствовал как человек, у которого в руках страшная, смертоносная игрушка, лучшая игрушка в мире, послушная приказу, не знающая сомнений и жалости, и вот сейчас, сейчас...
И вдруг все кончилось, оборвалось резко и грубо. Чья-то мощная воля выхватила у него «игрушку». Шайса на миг задохнулся, точно его ударили... нет, отшвырнули прочь, как котенка. Серебристый блеск зеркала стал нестерпимым, резал глаза. Шайса с трудом мог разглядеть, как дракон, нелепо взмахивая одним крылом, заваливается на левый бок и падает в свирепую пучину, как бьют его о скалы волны... а затем все исчезает, остается только горькая обида, и боль, и желание разнести в пыль все вокруг, столкнуть в Бездну мир, так подло обманувший и унизивший... Руки сами, без приказа мозга, накрывают Шар тканью и убирают в угол, это делает словно другой человек, а злоба подступает к горлу и душит, ищет выхода...
Шайса опомнился. Он вновь стоял на пушистом ковре. На него сверху вниз глядел хозяин, лоб которого прорезала длинная морщина.
— Я нашел его, — с отвращением выплевывал слова Джилинер. — Сопляк пятнадцатилетний... верховая прогулка вдоль берега... Представляешь, он сознание потерял от такого усилия!
— Кто — «он»? — робко просипел Шайса.
В ответ услышал негромкое, раздельное:
— Архан Золотой Пояс... Из Клана Медведя... Ветвь Берлоги...
И вновь — вспышка гнева:
— Шайса, змей ты мой ручной, ты понимаешь, что происходит? Я развивал и оттачивал свою Силу, свой великий Дар посвятил этому всю жизнь! Я создал Большой Шар, многократно увеличивающий мое могущество! Я знал, что я самый сильный чародей в мире! Ни среди Истинных, ни среди Ночных Магов нет мне равного! Мы же с тобой столько лет следили за всеми потомками Двенадцати в Грайане и Силуране... ты нанимал шпионов, подкупал прислугу, я часами не отходил от зеркала... мы знали о каждом, кто может хотя бы пустой бокал по столу взглядом передвинуть... хотя бы приказать свече погаснуть... И вдруг какой-то гаденыш, мальчишка... одним усилием воли перехватывает у меня власть над драконом! Как будто не было ни моих походов в Подгорный Мир, ни Большого Шара! Мысленно дотянулся, пожелал — и все! Ты соображаешь, кто из него со временем вырастет? Второй Шадридаг Небесный Путь? Не позволю!.. Не дам!..
Тут Шайса наконец все понял — и молча проклял свою слепоту и тупость.
Впервые перед ним приоткрылась вечно запертая дверца в душу господина. Первый и, вероятно, последний раз ему предоставилась возможность узнать, что составляло суть этой грозной, недоброй души.
Джилинер Холодный Блеск из Клана Ворона, Ветвь Черного Пера, был равнодушен к женщинам, к еде, к вину, к золоту, к славе. Власть манила его, но не была целью жизни. Тяга к знаниям, полностью поглощавшая многих ученых и магов, была для него лишь инструментом в точных, аккуратных руках.
Важнее всего для него была сама Сила. Джилинер должен был твердо знать, что он — самый могущественный чародей на свете. Магия была его единственной любовью, и терпеть соперников было невыносимо. Когда Ворон в припадке ярости громил свой кабинет, в нем бушевала самая обычная ревность, неразумная ревность юнца, заставшего возлюбленную в постели с другим...
Все это Шайса осознал в мгновение ока. И еще он понял, что хозяина нужно срочно успокоить и утешить.
При необходимости Шайса мог говорить хоть и сипло, но гладко и цветисто:
— Пусть мой господин вспомнит, что юный Сын Клана потерял сознание от напряжения, а мой хозяин не только не рухнул в обморок, но нашел в себе достаточно сил, чтобы переломать всю мебель.
— Что ты понимаешь в магии! — хмыкнул Джилинер.
— Только то, что знаю со слов моего хозяина. Мальчишка наверняка до смерти перепугался, увидев живого дракона. А мой господин говорил как-то, что сильные чувства, особенно страх, усиливают мысленные приказы.
— Да, это так... — задумчиво протянул Ворон. Шайса, заметив свою крошечную победу, поспешил ее закрепить:
— Да будь этот Медвежонок и впрямь силен, как сам Шадридаг... Сколько ему лет? Пятнадцать? Ну что в этом возрасте можно знать о колдовстве?.. А пока он подрастет, мой хозяин уже станет спасителем мира, грозным и любимым повелителем. И такие, как Архан, будут служить ему... Да, господин, а корабль уцелел? — Шайса сменил тему, чтобы отвлечь мага от опасных мыслей.
— Корабль? — непонимающе переспросил Джилинер. — Ах корабль... а знаешь, я о нем совсем забыл... Обязательно надо выяснить, остались ли в живых матросы, будут ли они распускать слухи...
Хозяин стал почти прежним. Он скользнул по разгромленной комнате насмешливым взглядом.
— Ох и намусорил же я... Впрочем, я звал тебя не для того, чтобы плакать на твоем плече. Помнишь белокурого красавчика из свиты Нуртора? Аудан Гибкий Лук, Правая Рука короля Силурана... Он начал всерьез мешать мне: советует королю не доверять Ночному Магу, не развязывать войну... Короче, если с Ауданом в ближайшее время случится несчастье, я не сойду с ума от горя. Этот человек мне совсем не нужен... Что ты молчишь?
— Подсчитываю, сколько дней мне понадобится, чтобы переправиться через Лунные горы и добраться до...
— Нет! Этой ночью Айрунги хочет показать королю свое умение и окончательно решить вопрос о войне. Раз уж я не могу начать действовать в Грайане... раз уж меня держит клятва, принесенная королю и скрепленная могучими чарами... так хотя бы в Силуране никто ни на волос не должен помешать моим планам!
— Но как же я...
— Я тебе помогу. Я, конечно, не Архан, — зло усмехнулся маг, — но перебросить тебя через Лунные горы сумею. А уж обратно ты сам как-нибудь...
Шайса постарался унять дрожь в руках. Накатило томительное воспоминание: хозяин вскидывает перед собой руки — и над землей, почти касаясь травы, вспыхивает желтое кольцо Он, Шайса, собирается с духом и шагает в это кольцо. В глазах вспыхивает желтое зарево, тело наливается пульсирующей болью, кажется, что крохотные острые щипчики рвут его на мелкие кусочки... и все исчезает. Когда Шайса решается открыть глаза, то сквозь расплывающиеся радужные пятна видит голые скалы, в трещинах которых угнездился колючий дрок. Где-то внизу глухо шумит море, а вдали, меж утесов, виден край зубчатой стены. Там лежит город, до которого надо было бы добираться не менее шести дней...
Ну не любит, не любит Шайса эти колдовские штучки! Но сейчас, ясное дело, не до капризов...
Хозяин сдвинул деревянный диск, украшенный спиральным узором, и повелительно произнес в открывшееся отверстие:
— Пусть кто-нибудь немедленно наведет порядок в комнате с зеркалом.
Вернув диск на место, Джилинер кивнул Шайсе и направился к двери, но на пороге замешкался. Глаза его сузились, брови сдвинулись: неожиданная мысль поразила мага.
— Если бы этот паршивец Архан был старше, я решил бы, что та давняя история — его рук дело.
— Какая история, господин?
— Ты не помнишь? Неужели... ах да! Это же было за год до того, как я приблизил тебя к себе... правильно, девять лет назад. Ты и не мог знать об этом случае. А мне он не дает покоя!
Джилинер шагнул было назад в комнату, но вид раскатившихся по полу свитков привел его в уныние.
— Ладно, потом найдешь и почитаешь, а пока скажу главное. Есть у меня запись, в хорошую сумму мне обошлась. Рассказывает Вьяшис Юркий Уж из Рода Хорчар, сотник дворцовой охраны короля Бранлара.
Шайса понимающе покрутил головой. Свидетельство такого человека и впрямь должно было стоить недешево.
— Начало у истории не совсем понятное. Якобы какие-то преступники похитили одну из королевских дочерей и в ожидании выкупа спрятали в заброшенной шахте неподалеку от Тайверана. Сам сотник в это не верит, но не может объяснить, как иначе принцесса могла в этой шахте оказаться... Ладно, важнее другое: случился обвал. По приказу Бранлара к шахте были согнаны крестьяне из ближнего села, со строившейся неподалеку дороги доставили рабов... даже стражники обломки камня растаскивали. Вьяшис как раз и наблюдал за ходом работ. Шахтный ствол оказался завален на всю высоту, приходилось поднимать наверх большие глыбы, дело двигалось медленно. Становилось ясно, что принцесса обречена. И тут в дело вмешался некто, оставшийся неизвестным. Он выпустил на вволю Душу Пламени.
— Душу Пла... что-о-о?!
— Ты не ослышался! То, что в стародавние времена умел делать лишь Шадридаг Небесный Путь, повторил некий загадочный незнакомец. На противоположном от места работ склоне горы послышался чудовищный грохот, содрогнулась земля, люди видели взлетающие ввысь громадные камни... видели еще многое, но сотник не перечислял все, что померещилось насмерть перепуганным рабам, он излагал лишь то, чему сам был свидетелем. Как вскоре обнаружилось, часть горного склона сползла в реку и запрудила ее. Вскрылась старая штольня, по которой, когда улеглась паника, люди смогли добраться до принцессы. Девушка была без сознания, но жива.
— И не нашли того, кто...
— Бранлар, дабы пресечь слухи, объявил, что все происшедшее сотворено совместной магией Клана Дракона. Жалкая ложь! Они сами всем Кланом пытались доискаться, кто это повторяет подвиги Шадридага... А меня эта история просто измучила! Кто-то разнес гору вдребезги, как я — свою комнату. И у этого «кого-то» хватает ума не бахвалиться могуществом. Он скрывается, выжидает... Не успокоюсь, пока не раскопаю нору этого гада и не вытащу его оттуда за хвост!
Джилинер знал, что Шайса не тупой исполнитель приказов, а самостоятельно мыслящий помощник, не раз подававший хозяину дельные советы. Вот и сейчас — прищурился, свел белесые брови, помассировал поврежденное горло...
— А не могла ли сама высокородная госпожа призвать на помощь чары?
— Нет, — презрительно ответил Джилинер. — Во-первых, я невысокого мнения о женщинах-чародейках. Во-вторых, это всего лишь незаконная дочь короля от одной из дворцовых рабынь. Бранлар дал ей имя и воспитал при дворе, а не то чистить бы ей котлы на кухне.
— Ну и что? — рассудительно просипел Шайса. — Из таких незаконных детей вырастают сильные Ночные Маги... Ох, да как я сразу не сообразил! Дочь дворцовой рабыни, которой Бранлар дал имя... Но разве это не Нурайна?
— Она, она самая! Я тоже слышал, что молодой король прислушивается к советам своей так называемой сестрицы... даже в государственных вопросах, хоть это и вовсе не бабьего ума дело. Но она не колдунья, иначе мои шпионы пронюхали бы об этом.
— Если мой господин и прав, в чем я по тупости своей сомневаюсь, то девушка все же играет в деле немалую роль. Что это за история с похищением, в которое не верит сотник дворцовой стражи? И потом... этот маг, кем бы он ни был, разорвал гору не там, где шли спасательные работы, а со стороны реки — вскрыл старую штольню — значит, знал там все ходы-выходы... а много ли народу шляется по заброшенным шахтам?
Джилинер остановил на своем подручном пристальный взгляд.
— Ты умен, Шайса. В новом мире, который я выстрою по воле своей, ты будешь не последним человеком. Вернешься из Силурана — попробуй разгадать эту загадку. А сейчас спустимся во двор. Ты и ахнуть не успеешь, как очутишься за Лунными горами!
Он двинулся нешироким темным коридорчиком, продолжая говорить: