Голсуорси Джон. Последняя глава (Книга 2)

   - Ну и что из этого? Посмотри лучше: вон лошади!
   По кругу и в самом деле водили лошадей. Динни быстро подошла, чтобы посмотреть на них поближе.
   - Мне они все кажутся такими красивыми! - благоговейно прошептала она. - Даже не пойму, какая лучше, вот только не эта; ее спина мне не нравится.
   Уилфрид заглянул в программу:
   - Это фаворит.
   - А мне все равно не нравится. Посмотри сам. Спина вся ровная, а круп вислый.
   - Верно, но сложение у скаковых лошадей бывает самое разное.
   - Давай я поставлю на лошадь, которая тебе понравится.
   - Тогда постой, дай подумать,
   Люди вокруг них называли имена лошадей, которых проводили мимо. Динни подошла к самому барьеру, Уилфрид стоял тут же, позади нее.
   - Ну прямо свинья, а не лошадь, - сказал кто-то слева от них. - На эту скотину никогда больше не поставлю.
   Динни окинула взглядом говорившего; это был приземистый человек с затылком, заплывшим салом, в котелке и с сигарой в зубах. "Ну и не ставь! подумала Динни. - Тем лучше для лошади".
   Дама, сидевшая на складном стульчике справа, заявила:
   - Надо очистить от людей дорожку, когда выведут лошадей. Из-за этой давки я два года назад уже проиграла.
   Рука Уилфрида легла на плечо Динни,
   - Вон та мне нравится. Бленгейм. Пойдем поставим на нее.
   Они пошли туда, где люди стояли в очередях к окошечкам, похожим на дырки в скворечниках.
   - Подожди здесь, - сказал Уилфрид. - Я пущу туда и нашего скворца и сейчас вернусь.
   Динни стояла, разглядывая толпу.
   - Как поживаете, мисс Черрел? - Перед ней остановился мужчина в сером цилиндре с большим биноклем в футляре через плечо. - Мы с вами познакомились у памятника Фошу и на свадьбе вашей сестры, помните?
   - Да, конечно, мистер Маскем. - Сердце у нее заколотилось, и она заставила себя не смотреть в ту сторону, куда ушел Уилфрид.
   - Сестра вам пишет?
   - Да, мы получили письмо из Египта. На Красном море им, видно, пришлось выдержать ужасную жару.
   - Вы на кого-нибудь поставили?
   - Еще нет.
   - Фаворита я бы остерегался. Он встанет.
   - Мы подумывали о Бленгейме.
   - Ну что ж, лошадь хорошая и ловка в поворотах. Но в той же конюшне есть другая, от нее ждут большего. Вы, я вижу, еще новичок. Дам вам парочку советов, мисс Черрел. Смотрите, чтобы в лошади было одно из двух - или же и то и другое, - высокий круп и характер; не красота, а именно характер.
   - Высокий круп? Значит, сзади она должна быть выше, чем спереди?
   Джек Маскем улыбнулся.
   - Вроде того. Если вы заметите это у лошади, особенно когда она прыгает, можете смело на нее ставить.
   - Да, но что такое характер? Это когда она заносит голову и смотрит поверх людей вдаль? Я здесь видела такую лошадь.
   - Ей-богу, я бы вас взял в ученицы! Вы угадали: это как раз то, что я подразумевал.
   - Но я не знаю, как звали ту лошадь, - пожалела Динни.
   - Обидно.
   И тут она увидела, как лицо его, только что выражавшее живую симпатию, словно застыло. Он приподнял цилиндр и отвернулся. Голос Уилфрида за ее спиной произнес:
   - Ну вот, десятку ты поставила.
   - Пойдем на трибуну, поглядим, как они примут старт. - Он, казалось, не заметил Маскема, и, чувствуя его руку у своего локтя, Динни старалась забыть, как у Маскема вдруг окаменело лицо. Многоголосое моление толпы о том, чтобы "привалило счастье", отвлекло Динни, и, дойдя до трибуны, она уже все забыла, кроме Уилфрида и лошадей. Они нашли свободное место возле перил, недалеко от букмекеров.
   - Зеленый и шоколадный - это я запомню. Фисташковая начинка - моя любимая в шоколадных конфетах. А сколько я выиграю, если я все-таки выиграю, милый?
   - Послушай!
   Они разобрали слова:
   - Бленгейм: восемнадцать к одному!
   - Сто восемьдесят фунтов! - воскликнула Динни. - Вот хорошо!
   - Это значит, что конюшня в него не верит; у них есть сегодня другой фаворит. Идут! Вон двое в зеленом и шоколадном. Вторая лошадь наша.
   Парад - событие всегда увлекательное для всех, кроме самих лошадей, дал ей возможность разглядеть гнедую, которую они выбрали, и жокея у нее на спине.
   - Как она тебе нравится, Динни?
   - Все они - прелесть. Как это люди могут сказать, какая лошадь лучше, по одному виду?
   - Они и не могут.
   Лошади повернули и шагом прошли мимо трибуны.
   - Тебе не кажется, что Бленгейм сзади выше, чем спереди? - пробормотала Динни.
   - Ничуть. Отлично движется. С чего это ты взяла? Но она только вздрогнула и сжала его руку.
   У них не было бинокля, и в начале скачек они ничего не видели. Какой-то человек у них за спиной без конца повторял:
   - Фаворит ведет! Фаворит ведет!
   Когда лошади прошли тотенхемский поворот, тот же голос, захлебываясь, кричал:
   - Паша, Паша придет первый, нет - фаворит! Впереди фаворит, нет, не он! Илиада! Впереди Илиада!
   Динни почувствовала, как пальцы Уилфрида сжали ее руку.
   - Наша там, с поля, - сказал он. - Смотри!
   Динни увидела, как по внешнему краю дорожки скачет лошадь с жокеем в розовом и коричневом, а поближе - в шоколадном и зеленом. Она выходит вперед, выходит вперед! Они выиграли!
   Кругом воцарились молчание и растерянность, а эти двое стояли, улыбаясь друг другу. Какая счастливая примета!
   - Сейчас я получу деньги, найдем нашу машину и поедем.
   Он настоял на том, чтобы она взяла все деньги, и Динни спрятала их туда же, где хранилось остальное ее богатство, - теперь она была хорошо застрахована от всякой попытки разлучить ее с Уилфридом!
   По дороге домой они опять заехали в Ричмонд-парк и долго сидели в зарослях молодого папоротника, слушая перекличку кукушек, наслаждаясь мирным, солнечным днем, полным шепота листвы и трав.
   Они пообедали в каком-то ресторане в Кенсингтоне и простились на углу Маунт-стрит.
   В ту ночь ее не посещали ни сны, ни тревоги, и она спустилась к завтраку с ясными глазами и налетом загара на щеках. Дядя читал "Текущий момент". Положив газету, он сказал:
   - Когда выпьешь кофе, Динни, взгляни, что здесь написано. Нет, говоря об издателях, я иногда сомневаюсь, люди ли они вообще. Ну, а что касается редакторов, я просто уверен, что они не люди.
   Динни прочла письмо Компсона Грайса, напечатанное под заголовком:
   ОТСТУПНИЧЕСТВО ДЕЗЕРТА.
   НАШ ВЫЗОВ ПРИНЯТ. ИСПОВЕДЬ.
   За этим следовали две строфы из поэмы сэра Альфреда Лайелла "Богословие под страхом смерти".
   Слава земная исполнена лжи,
   Тлен и забвение ждут мою плоть...
   Славы небесной искать для души?
   В сделки с душой не вступает господь...
   Или, быть может, во славу отчизны
   Должен сносить я бесчестие жизни?
   Рок мой влечет меня в призрачный ряд
   Всех безымянных, кто Делу служил...
   Немы преданья, и камни молчат
   Над мириадами древних могил,
   Тех, кто, как я, заработал лишь право
   Гибнуть, страдая, во славу державы.
   И нежный румянец загара на щеках Динни сменился краской гнева.
   - Да, - пробормотал сэр Лоренс, наблюдая за ней, - теперь духа выпустили из бутылки, как сказал бы старый Форсайт. Но вчера я разговаривал с одним человеком и тот уверял, что в нынешние времена ничто не может наложить на тебя несмываемого пятна. Жульничал ли ты в карты, воровал ли" драгоценности, - достаточно съездить года на два за границу, и все будет забыто. Ну, а что касается половых извращений, они теперь вовсе и не извращения! Так что нечего робеть!
   - Меня больше всего возмущает, что отныне всякая гнусь сможет болтать все, что ей вздумается, - горячо воскликнула Динни.
   Сэр Лоренс кивнул:
   - И чем большая гнусь, тем она больше будет болтать! Но бояться нам надо не ее, а людей, "гордых тем, что они англичане", а такие еще найдутся!
   - Дядя, может Уилфрид как-нибудь доказать, что он не трус?
   - Он хорошо воевал,
   - Кто теперь помнит о войне?
   - Может, нам бросить в его машину бомбу на Пикадилли? - пробормотал сквозь зубы сэр Лоренс. - Он мог бы с презрением поглядеть на нее сверху вниз и невозмутимо закурить сигарету. Ничего лучше я придумать не могу.
   - Я вчера встретила мистера Маскема.
   - Ты была на Дерби? - Он вынул из кармашка короткую сигару. - Джек считает, что ты жертва.
   - Ах вот оно что? А какое им всем дело? Почему они не могут оставить меня в покое?
   - Разве такую прелестную фею можно оставить в покое? Ведь Джек женоненавистник.
   Динни невесело засмеялась.
   - Ей-богу, наши горести и те смехотворны!
   Она встала и подошла к окну. Ей почудилось, что весь мир рычит и лает, как свора псов на загнанную в угол кошку. Но Маунт-стрит была пуста, если не считать фургона, развозившего молоко.
   ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
   Когда скачки задерживали Джека Маскема в городе, он ночевал в клубе "Бартон". Прочтя отчет о Дерби в "Текущем моменте", он стал лениво листать газету. Прочие сообщения в этом "заборном листке" никогда его не интересовали. Редакционный стиль газеты возмущал его представления о приличиях; сенсации казались ему вопиющим проявлением дурного вкуса, а политические взгляды раздражали тем, что напоминали его собственные. Но как небрежно ни переворачивал он листы, заголовок "Отступничество Дезерта" все же бросился ему в глаза. Прочитав заметку, он отложил газету.
   - Этого субъекта придется унять! - воскликнул он.
   Как, он еще смеет кичиться своей трусостью и тащить за собой в грязь эту милую девушку! Порядочный человек постыдился бы появляться с ней на людях в тот самый день, когда он открыто признался в своей подлости, достойной этого подлого листка!
   В наш век, когда терпимость и либерализм - повальная болезнь общества, Джек Маскем твердо придерживался своих принципов и не отступал от них ни на шаг. Молодой Дезерт не понравился ему с первого взгляда. Недаром фамилия его похожа на слово "дезертир". И подумать, что такая милая девушка, - ведь не имея никакого опыта, она так разумно рассуждала о скаковых лошадях, рискует загубить свою жизнь из-за этого трусливого наглеца! Нет, это уж слишком! Если бы не Лоренс, он бы давно что-нибудь предпринял. Но тут он внутренне осекся. Что именно?.. Ведь этот субъект сам публично признался в своем позоре! Статья - уловка, он пытается обезоружить противников! Припертый к стенке, делает благородный жест. Афиширует свое предательство. Будь его воля, он бы переломал этому петушку крылья! Но тут он снова осекся... Ни один посторонний человек не может в это вмешиваться. Но если никто открыто не выразит порицания, покажется, что все принимают это как должное!
   "Ах ты черт! - кипятился он. - Ну, хотя бы тут, в клубе, могут же люди запротестовать! Нам в "Бартоне" заячьи души не нужны!"
   Он поднял этот вопрос на заседании правления клуба в тот же день и был потрясен тем, что его выслушали с полнейшим безразличием. Из семи присутствующих членов - председательствовал "Помещик", Уилфрид Бентуорт, четверо сочли, что вопрос этот касается только молодого Дезерта и его совести, не говоря уже о том, что вся эта история раздута прессой! С тех пор как Лайелл писал свою поэму, времена изменились. Один из членов правления дошел до того, что просил не морочить ему голову этой историей; он, видите ли, "Леопарда" не читал, с Дезертом незнаком, а к "Текущему моменту" питает одно отвращение.
   - Я тоже, - сказал ему Джек Маскем, - но вот его поэма! - Он еще утром послал купить ее и провел целый час после обеда за чтением. - Дайте я вам прочту. Это черт знает что!
   - Нет уж, бога ради, Джек, увольте!
   Пятый член правления, который вначале молчал, заявил теперь, что если Маскем настаивает, всем им придется прочесть эту штуку.
   - Да, я настаиваю.
   "Помещик", до сих пор не проронивший ни слова, заметил:
   - Секретарь разошлет книжки всем членам правления. И, кстати, сегодняшний номер "Текущего момента". Мы вернемся к этому вопросу на заседании правления в пятницу. А теперь - как мы решаем насчет этого красного вина?
   И они перешли к обсуждению более важных дел.
   Не раз бывало замечено, что всякая газета определенного толка, напав на какой-нибудь случай, позволяющий ей и похвастать своей добродетелью и блеснуть политическими взглядами, раздувает этот случай, боясь лишь попасться на откровенной клевете и отнюдь не боясь оскорбить тех, о ком она пишет. Обезопасив себя письмом Компсона Грайса, "Текущий момент" пустился во все тяжкие и всю неделю до следующего заседания правления клуба не давал его членам сделать вид, будто они ничего не знают или не интересуются разразившимся скандалом. Не было человека, который не читал и не обсуждал бы "Леопарда", а в день заседания "Текущий момент" поместил большую статью о том, как британец обязан вести себя на Востоке, полную двусмысленных намеков. Тут же было помещено объявление, напечатанное крупным шрифтом:
   "ЛЕОПАРД" И ДРУГИЕ ПОЭМЫ УИЛФРИДА ДЕЗЕРТА.
   ИЗДАНИЕ КОМПСОНА ГРАЙСА.
   ПРОДАНО УЖЕ 40 ТЫСЯЧ.
   ВЫПУЩЕН ТРЕТИЙ БОЛЬШОЙ ТИРАЖ.
   Спор о том, нужно ли подвергать остракизму ближнего своего, всегда собирает большую аудиторию, и сегодня на заседание пришли даже те, кто никогда не удостаивал клуб своим присутствием.
   Проект резолюции был предложен Джеком Маскемом.
   "Предложить достопочтенному Уилфриду Дезерту, в соответствии с параграфом 23 Устава, выйти из членов клуба "Бартон" вследствие поведения, недостойного члена этого клуба".
   При обсуждении резолюции он взял слово первым.
   - Все вы получили книжку, где напечатана поэма Дезерта "Леопард", и номер газеты "Текущий момент" за прошлую пятницу. Вопрос не вызывает сомнений. Дезерт публично признался в том, что, смалодушничав, отрекся от своей веры под дулом пистолета, и я заявляю, что он недостоин быть членом этого клуба. Клуб был основан в память великого путешественника, который не дрогнул бы даже у входа в преисподнюю. Мы не потерпим здесь людей, попирающих английские традиции да еще и хвастающих этим!
   Наступило короткое молчание, а потом тот, кто на прошлом заседании выступал пятым, заметил:
   - А поэма-то, однако, удивительно хороша! Знаменитый адвокат, когда-то путешествовавший
   по Турции, добавил:
   - Разве не полагалось бы пригласить и его на это обсуждение?
   - Зачем? - спросил Маскем. - Что он может добавить к тому, что сказано в поэме или в письме издателя?
   Член правления, который в прошлый раз выступал четвертым, пробурчал:
   - Неужели мы должны считаться с такой газетой, как "Текущий момент"?
   - А чем мы виноваты, если он сам выбрал этот желтый листок? - возразил Маскем.
   - Противно лезть в чужую душу, - продолжал четвертый. - Кто из нас может с уверенностью сказать, что не поступил бы на его месте так же?
   Послышалось шарканье ног, и морщинистый знаток древних цивилизаций Цейлона пробормотал:
   - На мой взгляд, Дезерт вывел себя из игры не своим отступничеством, а той шумихой, которую он поднял. Человек порядочный предпочел бы молчать. Да он просто рекламирует свою книгу! Уже третье издание, и все ее читают. Зарабатывать таким способом деньги - это уж слишком!
   - Вряд ли он об этом думал, - сказал четвертый. - Успех книги был подогрет скандалом.
   - Он мог изъять свою книгу.
   - Это зависит от договора с издателем. Да и все бы сказали, что он спасается от бури, которую сам же поднял. Лично мне кажется, что он поступил благородно, сделав публичное признание.
   - Красивый жест! - пробурчал адвокат.
   - Если бы это был офицерский клуб, никто бы не раздумывал, как поступить, - заявил Маскем.
   Автор "Возвращения в Мексику" сухо возразил:
   - К счастью, он не офицерский!
   - Я не уверен, что к поэтам можно применять обычные мерки, - задумчиво произнес пятый член правления.
   - Почему же нет, если это касается обычных норм человеческого поведения? - спросил знаток цейлонской культуры.
   Тщедушный человечек, сидевший напротив председателя, вдруг выпалил: "Тек-к-ущий м-момент..." - словно внутри у него лопнул воздушный шар.
   - Весь город только об этом и говорит, - заметил адвокат.
   - Молодежь у меня дома просто потешается, - сказал человек, еще не произнесший ни слова. - Спрашивают: "Да что же особенного он сделал?" Обвиняют нас в ханжестве, смеются над стихами Лайелла и считают, что Англии только на пользу, если с нее немножко собьют спеси.
   - Вот-вот! - воскликнул Маскем. - Современный жаргон! Все устои побоку! Неужели мы будем это терпеть?
   - Кто-нибудь из вас знаком с Дезертом? - спросил пятый член правления.
   - Шапочное знакомство, - ответил Маскем. Никто больше не был знаком с поэтом.
   И вдруг заговорил смуглый человек с глубокими, живыми глазами:
   - Я скоро еду в Афганистан, и у меня одна надежда - что эта история туда не дошла.
   - Почему? - спросил четвертый член правления.
   - Да потому, что меня и без того будут там презирать.
   Слова известного путешественника произвели на всех большое впечатление. Два члена правления, которые, так же как и председатель, еще не высказывались, воскликнули разом:
   - Верно!
   - Нельзя осуждать человека, не выслушав его, - сказал адвокат.
   - А как вы на это смотрите, "Помещик"? - спросил четвертый член правления.
   Председатель, молча куривший трубку, вынул ее изо рта.
   - Кто еще хочет высказаться?
   - Я, - сказал автор "Возвращения в Мексику". - Давайте осудим его поведение за то, что он опубликовал свою поэму.
   - Нельзя, - сердито проворчал Маскем. - Нельзя отделять один вопрос от другого. Я вас спрашиваю: достоин он быть членом нашего клуба или нет? И прошу председателя поставить этот вопрос на голосование.
   Но "Помещик" молча продолжал курить трубку. Опыт ведения собраний подсказывал ему, что голосовать еще рано. Сейчас пойдут беспорядочные споры. Они, конечно, ни к чему не приведут, но создадут у всех ощущение, что вопрос был рассмотрен по всей справедливости.
   Джек Маскем молчал; его длинное лицо было непроницаемо, а длинные ноги вытянуты чуть ли не на середину комнаты. Дискуссия продолжалась.
   - Ну, и как же быть? - спросил наконец член правления, посетивший Мексику.
   "Помещик" выбил пепел из трубки.
   - Мне кажется, что мы должны попросить мистера Дезерта объяснить нам мотивы опубликования этой поэмы.
   - Правильно! - заявил адвокат.
   - Верно! - дружно воскликнули все те же двое. - Согласен, - сказал знаток Цейлона.
   - Кто-нибудь против? - спросил "Помещик".
   - Не понимаю, какой в этом смысл, - пробормотал Джек Маскем. - Он ренегат, и сам в этом признался.
   Так как никто больше не возражал, председатель снова взял слово.
   - Секретарь попросит его встретиться с нами и объяснить свои мотивы. Повестка дня исчерпана, джентльмены.
   Несмотря на то, что, по общему разумению, вопрос был еще sub judice {На расследовании (лат.).}, сэру Лоренсу в тот же день рассказали о разбирательстве три члена правления, и в том числе Джек Маскем. С этой новостью сэр Лоренс и отправился ужинать на Саут-стрит.
   С тех пор как в печати появились поэма и письмо Компсона Грайса, Майкл и Флер ни о чем другом не разговаривали, тем более что все их знакомые не давали им проходу бесконечными расспросами. Но точки зрения у них были диаметрально противоположные. Майкл прежде был противником публикации поэмы; но теперь, когда она появилась, упорно защищал Уилфрида, хваля его за честность и мужество. Флер не могла ему простить, как она выражалась, "всего этого идиотизма". Если бы он держал язык за зубами и не тешил своего самолюбия, все было бы скоро забыто, не оставило бы и следа. Как это нехорошо по отношению к Динни и как не нужно самому Уилфриду; но он ведь всегда был таким! - говорила Флер. Она не могла забыть, как восемь лет назад он упрямо требовал, чтобы она стала его любовницей, и как сбежал от нее, когда она на это не пошла. Сэр Лоренс рассказал им о собрании в клубе, и Флер сухо заметила:
   - А чего же еще он мог ожидать?
   - Почему на него так зол Маскем? - проворчал Майкл.
   - Некоторые псы сразу кидаются друг на друга. Другие доходят до этого, поразмыслив. Тут, по-видимому, сочетается и то и другое. И кость, которую они не могут поделить, - это Динни.
   Флер расхохоталась.
   - Джек Маскем и Динни!
   - Подсознательно, дорогая. Нам трудно постичь психологию женоненавистника, это умел делать только Фрейд. Он тебе все объяснит, - даже отчего человек икает.
   - Сомневаюсь, чтобы Уилфрид пришел на вызов правления клуба, - мрачно заметил Майкл.
   - Конечно, он не пойдет, - согласилась Флер.
   - И что же тогда будет?
   - Его почти наверняка исключат, в соответствии с какими-то там правилами.
   Майкл пожал плечами.
   - А ему-то что? Одним клубом больше, одним клубом меньше.
   - Конечно, - сказала Флер. - Его положение пока еще не определилось, люди сплетничают, вот и все. А вот если его исключат из клуба, - значит, ему вынесен обвинительный приговор. И тут уж общественное мнение будет против него.
   - И за него тоже.
   - О да, но мы знаем, кто будет за него: все обиженные.
   - Ей-богу, не в этом дело, - сердито проворчал Майкл. - Я представляю себе, что он сейчас переживает; ведь его первым порывом было послать араба к черту, и он горько кается, что этого не сделал.
   Сэр Лоренс кивнул:
   - Динни меня спрашивала, может ли он как-нибудь доказать, что он не трус. Казалось бы, что может, но это совсем не так просто. Люди вовсе не жаждут подвергаться смертельной опасности только для того, чтобы их избавителя похвалили в газете. Да и ломовые лошади теперь не так уж часто угрожают жизни прохожих на Пикадилли. Он, конечно, может кого-нибудь сбросить в реку с Вестминстерского моста, а потом кинуться на выручку, но ведь это будет просто убийство и самоубийство. Странно, на свете столько героического, а человеку очень трудно намеренно совершить геройский поступок!
   - Он должен явиться на заседание правления клуба, - сказал Майкл, - и я надеюсь, что он так и поступит. Знаешь, он мне как-то сказал одну вещь, и хотя вы будете смеяться, но я, зная Уилфрида, уверен, что для него это решило вопрос.
   Флер уперлась локтями в полированный стол и, положив подбородок на руки, вытянула голову. Она была похожа на девочку, рассматривающую фарфоровую статуэтку с картины Альфреда Стивенса {Стивенс Альфред (1828-1906) - бельгийский художник.} из коллекции Сомса Форсайта.
   - Ну? - спросила она. - Что он сказал?
   - Он сказал, что ему было жалко своего палача.
   Ни Флер, ни сэр Лоренс не шевельнулись, у них только чуть-чуть вздернулись брови. Тон Майкла сразу стал вызывающим.
   - Я понимаю, это звучит глупо, но Уилфрид рассказывал, что араб молил не делать его убийцей: он дал обет обращать неверных.
   - Если он предложит такую версию правлению клуба, - задумчиво произнес сэр Лоренс, - ему никто не поверит.
   - Нет, этого он не сделает, - заметила Флер, - он до смерти боится показаться смешным.
   - Вот именно! Но я рассказал вам, чтобы вы поняли, как все это сложно. Совсем не так, как это представляется нашей "соли земли".
   - Какая тонкая ирония судьбы! - холодно произнес сэр Лоренс. - Но, увы! Динни от этого ничуть не легче!
   - Я, пожалуй, схожу к нему еще раз, - сказал Майкл.
   - Проще всего будет, если он сам выйдет из клуба, - заявила практичная Флер.
   И на этом спор прекратился.
   ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
   Когда те, кого мы любим, попадают в беду, нам приходится особенно деликатно проявлять свое сочувствие. Динни это давалось не легко. Она искала малейшего повода, чтобы утешить Уилфрида, но, хотя они по-прежнему виделись каждый день, повода все не было. Если бы не выражение его лица в те минуты, когда он переставал за собой следить, никто бы не заподозрил, какие муки его терзают. После Дерби прошло уже две недели. Динни приходила на Корк-стрит, они ездили на прогулки и брали с собою Фоша, а Уилфрид ни разу даже не обмолвился о том, о чем говорил весь литературный, окололитературный и чиновный Лондон. Сэр Лоренс рассказал ей, что Уилфрида вызвали на заседание правления клуба "Бартон", в ответ на что он вышел из этого клуба. А от Майкла - он еще раз был у Уилфрида - Динни узнала, что ему известно о той роли, которую сыграл в этой истории Джек Маскем. Так как Уилфрид упорно не хотел говорить с ней откровенно, то и она решила не замечать того, что творится вокруг них, чего бы ей это ни стоило. Когда она смотрела на него, сердце ее сжималось, но она старалась держать себя в руках. Ее постоянно мучили сомнения: правильно ли она поступает, не пытаясь побороть его скрытность. Это был долгий и мучительный урок, научивший ее, что даже истинная любовь не может исцелить глубокие душевные раны. С другой стороны, жизнь ее омрачалась молчаливым укором в глазах опечаленных близких, - они ее так раздражали, что ей даже становилось стыдно.
   И наконец произошел пренеприятный эпизод, который все же принес облегчение, потому что заставил Уилфрида заговорить.
   Они были в музее Тейта и, возвращаясь домой, поднимались по ступенькам на Карлтон-хауз-террас. Динни продолжала разговор о прерафаэлитах и так бы ничего и не заметила, если бы Уилфрид вдруг не изменился в лице. Обернувшись, она увидела Джека Маскема, - тот с каменным лицом приподнял цилиндр, даже не глядя на них. Снял серую фетровую шляпу и его спутник невысокий смуглый человек. Когда они прошли мимо, Динни услышала, как Маскем сказал:
   - Ну, это уж, скажу я вам, наглость!
   Она инстинктивно протянула руку, чтобы удержать Уилфрида, но не успела. Он круто повернулся, и Динни увидела, как в трех шагах от нее Уилфрид легонько ударил Маскема по плечу; тот резко обернулся, а рядом, задрав голову, поглядывал на них, как терьер на двух больших и драчливых псов, маленький спутник Маскема. Динни услышала негромкий голос Уилфрида:
   - Какой же вы трус и подлец!
   Наступило молчание, - казалось, оно никогда не кончится; глаза Динни беспомощно перебегали с перекошенного лица Уилфрида на каменное, грозное лицо Маскема и черные моргающие глазки человека, похожего на терьера. Она услышала, как тот позвал: "Ну, пойдемте, Джек!" - и увидела, как по длинной фигуре Маскема пробежала дрожь, руки его сжались, губы прошептали: