Голсуорси Джон. Последняя глава (Книга 2)

   Динни не принадлежала к числу нынешних девиц, для которых даже превратности судьбы служат предлогом нарумяниться, и Адриану сразу бросилась в глаза ее бледность. Но намекнуть ей на это он не решился. Ему вообще было трудно с ней разговаривать, - он знал, что мужчины, даже очень влюбленные, не теряют своих духовных интересов, в то время как женщины, даже не так сильно захваченные страстью, целиком ею поглощены. Тем не менее он стал ей рассказывать, как кто-то пытался провести его за нос.
   - Он запросил пятьсот фунтов за кроманьонский череп, будто бы найденный в Суффолке. И выглядела вся эта история очень правдоподобно. Но я случайно встретил тамошнего археолога. "Ах, этот? - спросил он. - И вам, значит, он хочет всучить свою подделку? Известный жулик. Он уже выкапывал ее раза три. Давно пора упрятать этого типа в тюрьму. Держит череп в шкафу, каждые пять-шесть лет закапывает его в яму, выкапывает обратно и пытается продать. Может, череп и в самом деле кроманьонский, но купил он его во Франции лет двадцать назад. Если бы такой череп нашли у нас, это было бы действительно событие". Тогда я поехал туда, где череп нашли в последний раз. И теперь, когда меня предупредили, что он жулик и сам его закопал, мне все стало ясно. Да, древности почему-то всегда, как говорят американцы, "подрывают моральные устои".
   - А что это был за человек?
   - Восторженный такой парень, похож на моего парикмахера.
   Динни засмеялась:
   - Тебе надо что-то предпринять, не то он все равно его кому-нибудь продаст.
   - Сейчас у нас депрессия. А она прежде всего бьет по торговле древностями и редкими изданиями. Пройдет не меньше десяти лет, прежде чем ему дадут приличную цену.
   - А тебе часто стараются сбыть какую-нибудь подделку?
   - Бывает. И кое-кому это даже удавалось. Но мне жалко, что я не попался на эту удочку... Прелестный череп! Такие теперь редко найдешь.
   - Да, мы, англичане, становимся все уродливее.
   - Неправда. Надень на людей, которых мы встречаем в гостиной и в лавках, сутану с капюшоном или камзол и латы - не отличишь от портретов четырнадцатого-пятнадцатого веков.
   - Да, но мы стали презирать красоту! У нас она считается признаком слабости и распутства.
   - Людям приятно презирать то, чего у них нет. Мы стоим в Европе всего лишь на третьем, - нет, пожалуй, на четвертом месте по обыденности внешнего облика. А если бы не унаследовали кое-что от кельтов, могли бы занять и первое место.
   Динни оглядела кафе. Осмотр не подтвердил выводов дяди и потому, что мысли ее были заняты другим, и потому, что большинство обедающих оказались либо евреями, либо американцами.
   Адриан смотрел на Динни с грустью: лицо у нее осунулось, глаза потухли.
   - Значит, Хьюберт уже уехал? - спросил он.
   - Да.
   - А что ты сама собираешься делать?
   Динни молчала, уставившись в тарелку. Наконец она подняла голову:
   - Может, поеду за границу.
   Рука Адриана потянулась к бородке.
   - Понятно, - сказал он наконец. - А деньги?
   - Денег хватит.
   - И куда?
   - Куда глаза глядят.
   - Одна?
   Динни кивнула.
   - Неприятная сторона всякого отъезда заключается в том, что рано или поздно приходится возвращаться.
   - Здесь мне пока нечего делать. Вот я, пожалуй, и облегчу участь моих ближних, избавив их от своего присутствия.
   Адриан задумался.
   - Ну что ж, дорогая, тебе виднее. Но раз уж ты настроилась съездить куда-нибудь подальше, мне кажется, что Клер обрадуется, если ты решишь поехать на Цейлон.
   По невольному движению ее руки он понял, что мысль эта не приходила ей в голову, и продолжал:
   - Мне почему-то кажется, что живется ей несладко.
   Динни испытующе поглядела на дядю.
   - У меня было такое же ощущение на свадьбе; мне его лицо не понравилось.
   - У тебя ведь просто дар помогать другим, Динни. Как бы мы ни ругали христианство, но заповедь "Давайте, и воздастся вам" - великие слова.
   - Эх, дядя, даже сын божий не прочь был иногда пошутить.
   Адриан внимательно поглядел на нее:
   - Если поедешь на Цейлон, не забудь, что плоды мангового дерева надо есть над миской: они очень сочные.
   Вскоре он с ней расстался и, чувствуя, что больше сегодня работать не сможет, отправился на выставку лошадей.
   ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ
   На Саут-сквер выписывали и "Текущий момент", - политические деятели не могут обойтись без такого рода прессы, иначе рискуешь не уследить за погодой на Флитстрит. Майкл за завтраком сунул газету Флер.
   За шесть дней, которые Динни провела у них в доме, никто и словом не обмолвился об Уилфриде. Но теперь Динни спросила сама:
   - Можно мне поглядеть?
   Флер дала ей газету. Динни прочла заметку, ее слегка передернуло, но она продолжала завтракать. Кит нарушил молчание, сообщив, каких показателей добился Хеббс.
   - Не правда ли, тетя Динни, он ничуть не хуже У. Дж. Грейса {Грейс Уильям (1848-1915) - известный в Англии игрок в крикет.}?
   - Увы, Кит, я ни разу не видела ни того, ни другого.
   - Как, ты не видела У. Дж.?
   - По-моему, он умер, когда меня еще не было на свете.
   Кит поглядел на нее с недоверием.
   - А-а-а...
   - Он умер в тысяча девятьсот пятнадцатом, - сказал Майкл. - Тебе уже было лет одиннадцать.
   - Неужели ты и правда никогда-никогда не видела Хеббса, тетя?
   - Нет.
   - А я его видел целых три раза. Я учусь бить согнутой рукой, как он. "Текущий момент" пишет, что Бредман - лучший игрок в мире. Как ты думаешь, он даже лучше Хеббса?
   - Нет, но вокруг него легче поднять шумиху.
   - А что такое "поднять шумиху"?
   - То, чем занимаются газеты.
   - Значит, выдумывать?
   - Не обязательно.
   - А сейчас о ком поднимают шумиху?
   - Ты не знаешь.
   - А вдруг знаю?
   - Кит, не приставай! - сказала Флер.
   - Можно взять яйцо?
   - Можно.
   Снова наступило молчание; потом Кит поднял в воздух вымазанную желтком ложку и отставил один палец.
   - Смотри! Ноготь еще чернее, чем вчера! Как ты думаешь, он отвалится?
   - А что ты с ним сделал?
   - Придавил ящиком стола. Но я ни капельки не плакал.
   - Не хвастайся, Кит.
   Кит кинул на мать ясный, прямой взгляд и снова принялся за яйцо.
   Полчаса спустя, когда Майкл сидел за своей перепиской, Динни вошла к нему в кабинет.
   - Ты очень занят?
   - Нет, дорогая.
   - Я насчет этой газеты. Неужели они не могут оставить его в покое?
   - Сама видишь, "Леопард" продается нарасхват. Скажи, а как там у вас дела?
   - Я слышала, будто у него был приступ малярии, но не знаю, ни где он, ни что с ним сейчас.
   Майкл поглядел, как она храбро пытается улыбнуться, и нерешительно спросил:
   - Хочешь, я о нем разузнаю?
   - Если я ему буду нужна, он найдет меня сам.
   - Я повидаюсь с Компсоном Грайсом. С Уилфридом у меня почему-то разговор не получается.
   Когда она вышла, Майкл посидел, сердито перебирая письма, на которые ему так и не захотелось отвечать. Бедная Диннй! Какое все это безобразие! Потом он сдвинул письма в сторону и ушел.
   Контора Компсона Грайса помещалась неподалеку от Ковент-Гардена, - этот рынок по каким-то пока непонятным причинам влечет к себе литераторов. Когда Майкл около полудня вошел к молодому издателю, тот сидел в единственной прилично обставленной комнате своей конторы и с довольной улыбкой читал газетную вырезку. При виде посетителя он встал.
   - Здравствуйте, Монт! Видели заметку в "Моменте"?
   - Да.
   - Я послал ее Дезерту, а он надписал сверху вот эти четыре строчки. Здорово, а?
   Майкл прочел четыре строки, написанные рукой Уилфрида:
   Приказ хозяина - закон!
   Велит "куси!" - кусает он...
   Велит "служи!" - скулит, юлит,
   Все, как хозяин повелит.
   - Он, значит, в городе?
   - Был полчаса назад.
   - А вы его видели?
   - Нет, не видел с тех пор, как вышла поэма.
   Майкл кинул острый взгляд на его благообразное, пухлое лицо.
   - Довольны тем, как идет книжка?
   - Выпустили сорок одну тысячу, и конца еще не видно.
   - Случайно не знаете, собирается Уилфрид опять на Восток?
   - Понятия не имею.
   - Ему, наверно, здорово опротивела вся эта канитель.
   Компсон Грайс пожал плечами:
   - Много ли поэтов зарабатывали тысячу фунтов на книжке стихов в сто страниц?
   - Недорогая цена за человеческую душу.
   - И получит еще тысячу наверняка.
   - Я всегда считал, что печатать "Леопарда" не надо. Раз он на это пошел, - я его всячески защищал, но этот поступок был непоправимой ошибкой.
   - Не согласен.
   - Естественно. Вам он принес немало.
   - Смейтесь, сколько хотите, - с горячностью возразил Грайс, - но если бы он не хотел, чтобы поэма вышла, он бы мне ее не послал! Я не сторож брату моему. И то, что вещь имеет успех, ее нисколько не порочит.
   Майкл вздохнул.
   - Наверно, нет, но для него это не шутка. На этом рушится его жизнь.
   - И тут я с вами не согласен! Жизнь его рушилась, когда он отрекся от веры, чтобы спасти свою шкуру. А теперь пришло искупление, - оно принесло ему, кстати, совсем недурной доход. Его имя знают тысячи людей, не имевших о нем раньше никакого понятия.
   - Да, - задумчиво сказал Майкл, - тут вы правы. Ничто не приносит такой популярности, как гонения. Грайс, я вот о чем вас попрошу. Узнайте как-нибудь обиняком, каковы его намерения. Я однажды позволил себе бестактность и не могу обратиться к нему сам, а мне очень нужно это знать.
   - Г-м-м, - поморщился Грайс. - Вы же знаете, что он кусается.
   Майкл ухмыльнулся:
   - Ну, своего благодетеля он не укусит. Я вас серьезно прошу. Сделаете?
   - Попытаюсь. Кстати, вот книжка этого канадца, которую я только что издал. Превосходная вещь! Я пошлю вам экземплярчик, вашей супруге, безусловно, понравится. ("И она всем о ней расскажет", - добавил он про себя.)
   Он пригладил свои и без того прилизанные темные волосы и протянул Майклу руку. Майкл пожал ее чуть-чуть крепче, чем ему бы хотелось, и ушел.
   "В конце концов, - думал он, - для Грайса это всего-навсего коммерция. Что ему Уилфрид? В наше время надо хватать все, что попадется под руку!" И он задумался о том, что заставляет людей покупать эту книгу, где нет ни эротики, ни убийств, ни сенсационных разоблачений. Доброе имя империи? Национальная гордость? Ерунда! Нет, болезненный интерес к тому, как далеко может зайти человек, спасая свою жизнь и при этом не поступаясь тем, что принято звать душой. Другими словами, спрос на книгу определялся той безделицей, которую немало людей считают уже умершей: совестью. Перед совестью читателя ставится вопрос, на который ему не так-то легко ответить; а поскольку поставила этот вопрос перед автором сама жизнь, читатель чувствует, что в любую минуту такой же страшный выбор может встать и перед ним самим. Что же он тогда будет делать, несчастный? И Майкл вдруг, в который уже раз, почувствовал прилив глубочайшей жалости и даже какого-то почтения к людям, за что более интеллектуальные из его друзей порой называли его "беднягой Майклом".
   Размышляя таким образом, он дошел до своей приемной в парламенте и принялся было рассматривать предложенный кем-то законопроект об охране природных богатств, но ему принесли визитную карточку генерала Конвея Черрела с припиской: "Можете вы уделить мне минутку?"
   Майкл черкнул тут же карандашом: "Буду очень рад, сэр", - вернул карточку служителю и встал. Из всех своих родных он хуже всего знал отца Динни и ждал его прихода с некоторым трепетом.
   Генерал вошел со словами:
   - Ну, тут у вас настоящий крольчатник!
   Вид у него был подтянутый, как и полагается человеку его профессии, но лицо осунулось и казалось встревоженным.
   - Хорошо, что мы хоть не размножаемся, как кролики, дядя Кон!
   Генерал сухо рассмеялся.
   - Да, и на том спасибо! Надеюсь, я тебе не помешал? Я насчет Динни. Она все еще живет у вас?
   - Да.
   Генерал помялся, но потом, скрестив руки на набалдашнике своей трости, твердо произнес:
   - Ты ведь близкий друг Дезерта, правда?
   - Был им. Теперь я и сам не знаю, друг я ему или нет.
   - Он еще в Лондоне?
   - Да, я слышал, что у него приступ малярии.
   - Динни с ним еще встречается?
   - Нет.
   Генерал снова помялся и снова собрался с духом, крепко сжав руками трость.
   - Мы с матерью, как ты понимаешь, хотим только ее счастья. Мы хотим, чтобы ей было хорошо, все остальное не имеет значения. А ты как думаешь?
   - Мне кажется, никому не важно, что мы все думаем.
   Генерал нахмурился:
   - То есть как это так?
   - Важно, что думают они оба.
   - Я слышал, что он собирается уезжать.
   - Он сказал это моему отцу, но пока не уехал. Его издатель только что говорил мне, что сегодня утром он еще был у себя.
   - А как Динни?
   - Очень удручена. Но старается не показывать вида.
   - Надо, чтобы он наконец решился.
   - На что?
   - Это нехорошо по отношению к Динни. Он должен либо жениться, либо немедленно уехать.
   - А вам на его месте легко было бы принять решение?
   - Не знаю,
   Майкл беспокойно заходил по комнате. - По-моему, вопрос этот решается не так просто. Ведь тут замешано оскорбленное самолюбие, а когда оно входит в игру, то уродует и все остальные чувства. Вам-то следует это знать, сэр. Вы не раз видели людей, попавших под военно-полевой суд.
   Генерал был поражен: слова Майкла показались ему откровением. Он молча глядел на племянника во все глаза.
   - Уилфрида судят военно-полевым судом, - продолжал тот, - но у вас это делается быстро, без затей, а его подвергают медленной пытке, и я не вижу ей конца.
   - Понятно, - тихо сказал генерал. - Но он не должен был втягивать в это дело Динни.
   Майкл улыбнулся.
   - Любовь никогда не поступает по правилам.
   - Да, теперь считают, что это так.
   - Если верить слухам, то так считали и в древности. Генерал подошел к окну и постоял, глядя на улицу.
   - Мне не хочется идти к Динни, - сказал он, не оборачиваясь. - Я боюсь ей надоедать. И мать тоже боится. Мы ведь ничем ей не можем помочь!
   В его голосе звучала такая тревога за дочь, что Майкл был растроган.
   - Мне кажется, что так или иначе все это скоро кончится, - сказал он. И как бы оно ни кончилось, - все будет к лучшему, и для них и для всех кругом.
   Генерал повернулся к нему.
   - Будем надеяться. Я хотел просить тебя держать нас в курсе событий. И не давай Динни ничего делать без нашего ведома. Нам очень тяжело ждать, не зная, что с ней. Не буду тебя больше задерживать. Спасибо, ты меня утешил. До свидания.
   Он крепко пожал племяннику руку и ушел. Майкл подумал: "Ждать у моря погоды... Что может быть хуже? Бедный старик..."
   ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
   Компсон Грайс, человек не злой и относившийся к Майклу с симпатией, отправился обедать, раздумывая о своем обещании. Он свято верил, что ничто так не помогает жить, как хорошая еда, и в любом другом случае пригласил бы нужного человека пообедать и вытянул бы из него все, что хотел узнать, за второй или третьей рюмкой коллекционного коньяка. Но Уилфрида он боялся. Поэтому, поглощая камбалу под белым соусом и запивая ее шабли, он решил написать ему письмо, которое и сочинил, сидя в зеленом кабинете своего клуба за чашкой кофе и попыхивая сигарой.
   "Клуб "Всякая всячина".
   Дорогой Дезерт,
   Учитывая поразительный успех "Леопарда" и возможность больших тиражей в будущем, мне хотелось бы точно знать, что я должен делать с вашими авторскими, когда придет время их выплачивать. Не будете ли вы добры уведомить меня, собираетесь ли опять на Восток и когда; сообщите мне адрес, по которому я смогу переводить вам деньги. Может быть, вы предпочтете, чтобы я вносил гонорар прямо на ваш текущий счет, под квитанцию банка? До сих пор наши финансовые отношения были довольно несложными, но "Леопард", несомненно, повысит - и уже повысил - спрос на обе ваши предыдущие книжки, поэтому мне нужно знать, где вы находитесь. Долго ли еще вы собираетесь пробыть в городе? Я, как всегда, буду искренне рад, если вам захочется ко мне заглянуть.
   Сердечно поздравляю с успехом и желаю всего наилучшего.
   Искренне ваш,
   Компсон Грайс".
   Письмо это, написанное изящным почерком, он адресовал на Корк-стрит и тут же отправил с посыльным. Весь остаток обеденного перерыва он расхваливал своим глуховатым голосом только что выпущенную им канадскую продукцию, а потом, взяв такси, отправился назад в Ковент-Гарден. В приемной его встретил конторщик,
   - Вас дожидается в кабинете мистер Дезерт.
   - Хорошо! - воскликнул Компсон Грайс, подавив невольный трепет и подумав: "Быстрая работа!"
   Уилфрид стоял у окна, откуда был виден край Ковент-Гарденского рынка, и Грайс испугался, когда тот обернулся к нему; лицо почернело, заострилось и дышало горечью; рука, когда он ее пожал, показалась ему лихорадочно горячей и сухой.
   - Вы получили мое письмо? - спросил он.
   - Спасибо. Вот адрес моего банка. Лучше всего вносить деньги туда и получать от них квитанции.
   - У вас неважный вид. Собираетесь в путь?
   - Да, наверно... Ну что ж, прощайте, Грайс. Спасибо за все.
   Компсон Грайс сказал на этот раз от души:
   - Мне очень жаль, что вам так досталось...
   Уилфрид передернул плечами и пошел к двери. Когда он скрылся, издатель постоял, вертя в руках адрес банка. Потом он сказал вслух: "Ох, не нравится мне его вид. Определенно не нравится..." - и взялся за телефонную трубку.
   Уилфрид двинулся в северную часть города; ему надо было нанести еще один визит. В музей он пришел как раз, когда Адриану подали его дуврский чай с булочкой.
   - Вот хорошо! - сказал Адриан, вставая ему навстречу. - Очень рад вас видеть. Подвигайте к себе чашку, она чистая. Садитесь.
   Вид Дезерта и прикосновение его горячей руки испугали Адриана не меньше, чем Грайса. Уилфрид отхлебнул чай.
   - Можно закурить?
   Он закурил сигарету и, нахохлившись, молчал. Адриан ждал, чтобы он заговорил первый.
   - Простите, что вломился к вам без зова... - сказал наконец Уилфрид, но я снова собираюсь в дальние края. И хотел узнать, что будет для Динни легче: если я просто исчезну или все-таки напишу ей?
   У Адриана стало как-то очень тоскливо на сердце.
   - Вы боитесь, что, если с ней встретитесь, не сможете выдержать характер?
   Дезерт нервно дернулся.
   - Да нет, не совсем. Может, вам покажется это свинством, но мне все так опротивело, что я больше ничего не чувствую. Если я с ней встречусь, я могу ее обидеть. А она настоящий ангел. Вам, наверно, трудно понять, что со мной происходит. Да я и сам не пойму. Знаю только, что мне хочется поскорее уехать от всего и от всех.
   Адриан кивнул.
   - Я слыхал, что вы были больны, - может, этим и объясняется ваше состояние? Ради бога, не сделайте ошибки, не обманитесь в себе!
   Уилфрид улыбнулся.
   - Малярия для меня дело привычное. Она тут ни при чем. Вам это покажется смешным, но у меня такое чувство, будто из меня выцедили всю кровь. Я хочу: уехать туда, где ничто и никто мне не будет обо всем этом напоминать. А Динни напоминает больше, чем кто бы то ни было.
   - Понятно, - грустно сказал Адриан, поглаживая бородку. Потом встал и заходил по комнате. - А вам не кажется, что было бы честнее по отношению к себе, к Динни с ней увидеться?
   Уилфрид ответил почти с яростью:
   - Повторяю вам, я могу сделать ей больно!
   - Вы ей все равно причините боль - слишком уж она цельная натура, ничего не делает наполовину. слушайте! Вы же напечатали эту поэму намеренно. все время казалось, что для вас этот поступок - нечто вроде искупления. А ведь, несмотря на это, вы предложили Динни стать вашей женой? Я не такой болвана чтобы требовать - женитесь на ней, даже если вы больше не питаете к ней прежнего чувства; но уверены ли вы, что это так?
   - Чувства мои не изменились, у меня их просто больше нет. У парии, у шелудивого пса все чувству убиты.
   - Вы понимаете, что говорите?
   - Прекрасно понимаю. С той минуты, как я отказался, я знаю, что теперь я пария, - все равно, знают об этом люди или нет. Но оказалось, что и это не все равно.
   - Понятно, - повторил Адриан и застыл. - Наверное, вы правы и другого выхода нет.
   - Не знаю, как для других, а для меня - нет. Я и изгнан и должен жить один. И не жалуюсь. У меня нет для себя оправдания. - В его тоне звучала холодная решимость.
   - Значит, вы хотите знать, как вам меньше огорчить Динни? - очень мягко спросил Адриан. - Этого я вам сказать не могу. К великому моему сожалению в прошлый раз я дал вам неверный совет. Да и разве можно давать советы? Вы сами должны решать, как вам поступать.
   Уилфрид встал.
   - Смешно, правда? Меня толкнуло к Динни одно чувство. И оно же отталкивает меня от нее. Ну, прощайте, сэр; думаю, что я вас больше никогда не увижу. И спасибо за то, что вы хотели мне помочь.
   - Мне очень обидно, что я не смог ничего сделать. - Лицо Уилфрида вдруг озарилось неожиданной улыбкой, которая так его красила.
   - Попробую еще разок прогуляться. А вдруг меня осенит, и я пойму, как мне быть. Во всяком случае, помните: я не хочу огорчать ее больше, чем нужно. Прощайте!
   Чай Аддриана простыл, булочка осталась нетронутой. Он отодвинул их от себя. У него было такое чувство, будто он предал Динни, но, господи прости, что же он мог сделать? Какие странные глаза у этого человека! "Будто из меня выцедили всю кровь..." Ох, как это страшно! Но, судя по его лицу, так оно и есть. Уж больно тонкая душевная организация. И дьявольская гордыня! "Собираюсь в дальние края". Будет бродить по Востоку, как Вечный жид; станет одним из тех загадочных англичан, кого встречаешь в забытых богом уголках земли! Откуда они - не говорят, это люди без будущего, они живут только сегодняшним днем. Адриан набил трубку и попытался убедить себя, что в конце концов Динни будет счастливее, не имея такого мужа. Но это ему не удалось. в жизни женщины только однажды расцветает настоящая любовь, и у Динни это она и есть. Тут сомневаться нечего. Можно, конечно, прожить и без такой любви, о да несомненно! Но "песен и золота" уже больше не будеет! И, схватив свою потрепанную шляпу, он вышел на улицу и направился было в сторону Гайд-парка, но, поддавшись внезапному порыву, свернул на Маунт-стрит.
   Когда Блор ввел Адриана в гостиную, его сестра заканчивала язык одной из собак на своем гобелене и делала последние стежки красными нитками. Она показала вышивку Адриану.
   - С него должна капать слюна. Он ведь смотрит на того зайчика.
   - А синие капли будет красиво?
   - Лучше серые, на этом фоне.
   Леди Монт испытующе поглядела на брата, - тот уселся на маленький стульчик, поджав длинные ноги.
   - Ты похож на военного корреспондента - походный стульчик и вечно некогда побриться. Я так хочу, чтобы Динни вышла замуж! Ей уже двадцать шесть. Все это такая ерунда насчет трусости. Они могли бы поехать на Корсику.
   Адриан улыбнулся. Эм, конечно, была права, и в то же время как она ошибалась!
   - Сегодня приходил Кон, - продолжала его сестра, - он был у Майкла. Никто ничего не знает. А Флер говорит, что Динни все время гуляет с Китом и Дэнди, нянчит Кэтрин и читает книжки, не переворачивая страниц.
   Адриан раздумывал, стоит ли рассказать ей о встрече с Дезертом.
   - А Кон говорит, что в этом году он никак не может свести концы с концами, - тут и свадьба Клер, и налоги, и беременность Джин, - ему придется срубить часть леса и продать лошадей. Мы тоже сидим без денег. Хорошо, что у Флер их много. Деньги - это такая скука. А как ты думаешь?
   Адриан вздрогнул, - он думал совсем о другом.
   - Да, никто сейчас ничего хорошего и не ждет, лишь бы кое-как хватало на жизнь.
   - Хуже всего иждивенцы. У Босуэлла сестра, которая может ходить только одной ногой, а у жены Джонсона рак, вот бедняга! И у всех что-нибудь или кто-нибудь да есть. Динни говорит, что в Кондафорде у матери столько забот; в деревне такая беднота! Прямо не знаю, как будем жить. Лоренс не может скопить ни гроша.
   - Мы сидим между двух стульев, Эм; в один прекрасный день с грохотом полетим на пол.
   - Да, наверняка кончим в богадельне. - И леди Монт поднесла свою вышивку к свету. - Нет, течь с него не будет. А нельзя поехать в Кению? Говорят, там все-таки можно себя прокормить.
   - Меня бесит мысль, - воскликнул вдруг Адриан с непривычным жаром, что какой-нибудь выскочка купит Кондафорд и будет устраивать там воскресные попойки!
   - Тогда я лучше уйду в лес и буду всех пугать, как леший. Что же это за Кондафорд без Черрелов?
   - А очень просто! Есть такая чертова штука, как прогресс, а Англия колыбель прогресса.
   Леди Монт вздохнула и, встав, подплыла к своему попугаю.
   - Полли! Мы с тобой пойдем в богадельню.
   ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
   Когда Компсон Грайс позвонил Майклу или, вернее, Флер, потому что Майкла не было дома, голос у него был смущенный.
   - Что ему передать, мистер Грайс?
   - Ваш муж просил меня выяснить намерения Дезерта. Так вот - Дезерт только что у меня был и сказал, что он опять собирается уезжать, но я... мне не понравилось, как он выглядит, и рука у него была горячая, будто у него лихорадка.
   - Да, у него малярия.
   - А! Кстати, я посылаю вам книгу, она вам безусловно понравится; автор - француз из Канады.
   - Большое спасибо. Я передам Майклу, когда он придет.
   Флер задумалась. Сообщить эту новость Динни? Ей не хотелось ничего говорить, не посоветовавшись с Майклам, но в эти дни он был очень занят в Палате и вряд ли вернется даже к ужину. Как это похоже на Уилфрида - мучить человека неизвестностью! Флер не сомневалась, что знает ему цену лучше, чем Динни или Майкл. Они уверены, что под всем наносным сердце у него - золотое; Флер же, к которой он когда-то питал такую необузданную страсть, знала, что золото это не самой высокой пробы. "Я понимаю его, наверно, потому, признавалась она себе не без горечи, - что у меня самой натура куда более низменная, чем у них". Люди меряют своих ближних на свой аршин. Однако ей трудно было высоко ценить человека, чьей любовницей она так и не стала и кто сбежал тогда на край света. Увлечения Майкла всегда были неумеренными, ну а Динни, - Динни она вообще не понимала.