Голсуорси Джон. Последняя глава (Книга 2)

   Во время этого рассказа сэр Лоренс нервно вертел в руках свой монокль; наконец он оставил его в покое;
   - Но, дорогой мой, если этот человек был так безрассуден, что стал мусульманином в мусульманской стране, как вы себе представляете, - неужели сплетнику не скажут, будто его к этому вынудили?
   Юл, ерзавший на самом кончике кресла, вмешался в разговор:
   - И я так думал; но в Хартуме мне рассказывали! все подробности. Мне даже сообщили, в каком это было месяце и как звали шейха, который вынудил его отречься; потом я узнал, что мистер Дезерт и в самом деле примерно в это время вернулся из Дарфура. Может, все это ложь, но вы и сами понимаете, что подобная история, если ее не опровергнуть, будет раздута и может сильно повредить не только самому Дезерту, нем и нашему престижу вообще. Мне кажется, мы обязаны довести до сведения мистера Дезерта то, что о нем говорят бедави {Бедави - группа племен, обитающих на восточном берегу Нила.}.
   - Ну что ж, он здесь, - невесело произнес сэр Лоренс.
   - Знаю, - сказал Джек Маскем. - Я его на днях видел; он - член этого клуба.
   Сэра Лоренса охватило отчаяние. Бедная Динни! Какой печальный исход ее злополучной помолвки! Насмешник, замкнутый человек и немножко оригинал в своих пристрастиях, сэр Лоренс был на редкость привязан к Динни. Она как-то скрашивала его прозаическое отношение к женщинам; будь он помоложе, он бы мог в нее влюбиться. Воцарившееся молчание показало ему, что и оба его собеседника чувствуют себя неловко. Их тревога еще больше усугубляла зловещий смысл того, что он услышал. Наконец сэр Лоренс сказал:
   - Дезерт был шафером моего сына. Я хотел бы поговорить об этом деле с Майклом. Могу я рассчитывать, что вы пока помолчите, мистер Юл?
   - Будьте спокойны, - сказал Юл. - От души надеюсь, что все это неправда. Мне нравятся его стихи.
   - А ты, Джек?
   - Мне его физиономия не очень симпатична, но я не поверю, что англичанин способен на такой поступок, - пусть мне сначала это докажут, как дважды два четыре. Ну, Юл, нам с вами пора, не то мы опоздаем на поезд в Ройстон.
   Слова Маскема еще больше встревожили оставшегося в одиночестве сэра Лоренса. Если его худшие опасения оправдаются, "соль нации" отнюдь не склонна будет вынести мягкий приговор.
   Наконец он встал, отыскал на полке небольшой томик, снова уселся и стал его листать. Это были "Стихи, написанные в Индии" сэра Альфреда Лайелла. Полистав книгу, он нашел поэму "Богословие под страхом смерти".
   Сэр Лоренс прочел стихи, поставил книжку на место и, стоя возле полки, долго тер подбородок. Правда, это было написано больше сорока лет назад, но вряд ли взгляды с тех пор изменились хоть на йоту. Он вспомнил и поэму Дойла {Дойл Фрэнсис Гастингс (1810-1888) - английский поэт и литературовед.} о капрале Восточно-Кентского полка, которого привели к китайскому генералу и потребовали, чтобы он простерся ниц перед китайцем, не то его убьют, на что капрал ответил: "У нас в полку это не принято", - и погиб. Что ж! Такие же правила поведения действуют и теперь, у людей любого сословия, воспитанных хоть в каких-то традициях. Война дала тому бесчисленное множество примеров. Неужели Делерт и в самом деле изменил традициям? Не может быть. Ну, а что, если, несмотря на храбрость, проявленную на войне, в нем все же есть трусливая жилка? Или, может быть, его порою охватывает такое отвращение ко всему на свете, что он с бесшабашным цинизмом попирает все, что попало, только ради того, чтобы хоть что-нибудь попрать?
   Сделав над собой усилие, сэр Лоренс попытался поставить себя на его место. Не будучи человеком верующим, он знал одно: "Мне было бы противно действовать в подобном случае по чужой указке". Чувствуя, что это не решает вопроса, он вышел в холл, притворил за собой дверь телефонной будки и позвонил Майклу. Но задерживаться в клубе было опасно: он мог столкнуться с Дезертом, и сэр Лоренс, взяв такси, поехал на Саутсквер.
   Майкл только что вернулся из Палаты, и они встретились в холле. Сэру Лоренсу не хотелось советоваться с ним в присутствии Флер, хоть он и считал ее умницей, и по его просьбе они с сыном прошли к нему в кабинет. Отец начал с того, что рассказал Майклу о помолвке Динни - весть, которую тот, судя по его лицу, принял со смешанным чувством удовлетворения и тревоги.
   - Ну и хитра! Ведь никому словечком не обмолвилась, - сказал он. - Флер говорила, что у Динни какой-то подозрительно сияющий вид, но мне и в голову ничего не пришло! Мы все так привыкли к тому, что Динни холостячка. И с Уилфридом к тому же? Ну что ж, надеюсь, старик уже пресытился Востоком!
   - Да, но как быть с его вероисповеданием? - мрачно спросил сэр Лоренс.
   - Вряд ли это имеет значение! Динни не очень набожна. Но вот не думал, что религиозные вопросы занимают Уилфрида настолько, что ему захочется менять веру! Меня это поразило.
   - Тут все не так просто.
   Когда отец рассказал ему всю историю, у Майкла сразу побагровели уши и вытянулось лицо.
   - Ты ведь его знаешь лучше нас, - сказал в завершение сэр Лоренс. - Что ты об этом думаешь?
   - Как мне ни грустно, но я не удивлюсь, если это правда. И для него в таком поступке, пожалуй, нет ничего противоестественного. Однако никто этого не поймет. Чудовищная история, папа, тем более что в нее замешана Динни!
   - Прежде чем терзаться, давай-ка выясним, правда ли все это. Ты можешь у него спросить?
   - Когда-то мог, и без труда.
   Сэр Лоренс кивнул:
   - Знаю, но ведь все это было так давно... На лице Майкла мелькнула улыбка.
   - А я так и не мог решить, знаешь ты об этой истории или нет, хоть и подозревал, что знаешь. Я почти не видел Уилфрида с тех пор, как он уехал на Восток. И все же я бы решился... - Он помолчал, потом добавил: - Если это правда, он, несомненно, рассказал Динни. Не мог же он скрыть такую вещь, собираясь на ней жениться!
   Сэр Лоренс пожал плечами:
   - Если он трус, почему бы ему не струсить и тут?
   - Уилфрид один из самых сложных, противоречивых и непонятных людей на всем белом свете. Нельзя судить его по законам, которые управляют другими людьми. Но если он и рассказал Динни, она ни за что нам этого не скажет.
   Отец и сын молча поглядели друг на друга.
   - Имей в виду, - продолжал Майкл, - в нем есть нечто героическое. Только проявляется оно не там, где надо. Потому-то он и поэт.
   Сэр Лоренс стал пощипывать бровь - обычный признак того, что он принял какое-то решение.
   - Ничего не попишешь - надо действовать, люди все равно поднимут шум. Меня не очень волнует, что будет с Дезертом.....
   - А меня очень, - сказал Майкл.
   - Я думаю о Динни.
   - И я тоже. Но ты и тут имей в виду, папа: Динни сама будет решать свою судьбу; не надейся, что нам удастся ее отговорить.
   - Это одна из самых неприятных историй, с какими мне приходилось сталкиваться, - задумчиво произнес сэр Лоренс. - Ну так как же, мальчик, кто с ним поговорит: ты или я?
   - Придется, видно, мне, - вздохнул Майкл.
   - А он скажет тебе правду?
   - Да. Оставайся ужинать.
   Сэр Лоренс покачал головой.
   - Не решаюсь смотреть в глаза Флер, раз мы это от нее скрываем. Разумеется, пока ты с ним не поговоришь, никто не должен ничего знать, даже она.
   - Понятно. Динни еще у вас?
   - Уехала в Кондафорд.
   - А что скажут ее родные? - И Майкл тихонько свистнул.
   Ее родные! Мысль о них не оставляла его во время ужина, за которым Флер обсуждала будущность Кита. Ей хотелось, чтобы сын учился в Харроу, потому что Майкл и его отец учились в Винчестере. Мальчика записали в обе школы, и теперь надо было решить, куда он пойдет.
   - Все родные твоей матери кончали Харроу, - говорила Флер. - Винчестер, по-моему, уж слишком кичливая и чинная школа. О ее выпускниках никогда даже газеты не сплетничают. Если бы ты не кончил Винчестера, ты бы давно стал любимчиком прессы.
   - А ты хочешь, чтобы о Ките сплетничали в газетах?
   - Ну да, по-хорошему, как о дяде Хилери. Ты ведь знаешь, что я предпочитаю твою родню по материнской линии, - Черрелов, хотя твой отец тоже очень милый.
   - А я как раз думал о том, что Черрелы слишком упрямы и прямолинейны. Военная косточка.
   - Это верно, но у каждого из них есть свои чудачества, и к тому же у них вид настоящих джентльменов.
   - Мне кажется, ты хочешь послать Кита в Харроу только потому, что эта школа славится игрой в крикет.
   Флер гордо вскинула голову.
   - А если даже и так? Я послала бы его в Итон, только это уж слишком претенциозно; к тому же я терпеть не могу их бледно-голубую форму.
   - Конечно, я пристрастен к моей школе, поэтому решай сама. Во всяком случае, школа, которая воспитала такого человека, как дядя Адриан, мне тоже подходит.
   - Дядю Адриана не могла бы воспитать никакая школа, - сказала Флер. Он пришел к нам прямо из палеолита. Но Черрелы - самая древняя ветвь в роду у Кита, и я хочу вывести в нем их породу, как сказал бы Джек Маскем. Кстати, я встретила его на свадьбе Клер, и он приглашал нас приехать к нему в Ройстон поглядеть его конный завод. Мне было бы интересно туда съездить. Джек выглядит как реклама охотничьего костюма; всегда очень элегантная обувь, при этом удивительное умение сохранять непроницаемый вид.
   Майкл кивнул.
   - Джек - монета такой превосходной чеканки, что она почти перестала быть монетой.
   - Напрасно ты так думаешь. Металла там еще сколько угодно.
   - "Соль нации"... Никак не могу решить: в похвалу это говорится или в осуждение. Черрелы - лучшие представители своей касты, они не так чопорны, как Джек; но и глядя на них, я всегда чувствую, как много есть еще на свете такого, что им не снилось и во сне.
   - Ну, дорогой, ведь не всякий может похвастаться христианским всепрощением!
   Майкл бросил на нее пристальный взгляд. Но потом подавил желание сказать колкость и спокойно продолжал:
   - Да, мне трудно сказать, где предел терпимости и сострадания.
   - Вот тут мы куда умнее вас, мужчин. Мы ждем, чтобы предел обозначился сам собой; и полагаемся на свою выдержку. А бедняжки мужчины на это не способны. К счастью, в тебе есть что-то женственное. Поцелуй меня. Осторожно, Кокер иногда бросается. Значит, решено: Кит поступает в Харроу.
   - Если к тому времени еще будут существовать такие школы, как Харроу.
   - Не говори глупостей. Наши школы - вещь куда более вечная, чем любое созвездие. Вспомни, как они процветали во время войны.
   - Во время будущей войны они процветать не будут.
   - Значит, этой войны быть не должно.
   - Если во главе страны стоит "соль нации", войны не избежать.
   - Дорогой, неужели ты всерьез веришь во всю эту чепуху насчет наших моральных обязательств и прочего? Мы просто боялись, что Германия нас обскачет.
   Майкл взъерошил волосы.
   - Да, это прекрасно подтверждает мои слова насчет "соли нации", которой и не снилось многое из того, что творится на свете. И доказывает, что она может выйти с честью далеко не из всякого положения.
   Флер зевнула:
   - Знаешь, Майкл, нам давно пора купить новый обеденный сервиз.
   ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
   После ужина Майкл вышел из дома, не сказав, куда идет. С тех пор как умер тесть и он узнал о Флер и Джоне Форсайте, отношения Майкла с женой оставались как будто прежними; однако в них произошла небольшая, но разительная перемена - Майкл перестал быть подневольным человеком в собственном доме. О том, что случилось почти четыре года назад, не было сказано ни слова: с тех пор у него ни разу не возникало сомнений в верности жены; измена была задушена и погребена. Но хотя внешне Майкл ничуть не изменился, внутренне он стал чувствовать себя более независимо, и Флер это знала. Насчет Уилфрида отец предупреждал его зря. Он все равно ничего бы не сказал Флер. И не потому, что боялся, как бы она не проболталась, - она была не из болтливых, - просто Майкл подсознательно чувствовал, что в таком деле Флер ему не помощник,
   Майкл пошел пешком. "Уилфрид влюблен, - думал он, - значит, к десяти он будет дома, разве что на него нашло вдохновение; однако нельзя же писать стихи в такой сутолоке, на улице или в клубе, всякое вдохновение может иссякнуть!" Он пересек Пэл-Мэл и окунулся в лабиринт узеньких улочек, прибежище холостяков, а потом вышел на Пикадилли, где еще царило затишье перед бурей, которая разразится тут во время театрального разъезда. Пройдя переулком, заселенным ангелами-хранителями мужчин - портными, букмекерами и ростовщиками, - Майкл свернул на Корк-стрит. Когда он остановился возле памятного ему дома, было ровно десять часов. Напротив помещалась картинная галерея, где он впервые увидел Флер, и у него чуть не закружилась голова от охвативших его воспоминаний. Целых три года, пока его друг не воспылал вдруг этой нелепой страстью к Флер, которая испортила их отношения, Майкл был fidus Achates {Верным Ахатом (лат.). Ахат - друг Энея из поэмы Вергилия "Энеида".} Уилфрида. "Ну прямо Давид и Ионафан! {Давид и Ионафан библейские герои, связанные узами дружбы.}" - подумал он, поднимаясь по лестнице, и на сердце у него стало, как прежде, тепло.
   Монашеский лик Стака просиял, когда он отворил Майклу дверь.
   - Мистер Монт? Приятно вас видеть, сэр.
   - Как поживаете, Стак?
   - Малость постарел, а в общем, спасибо, держусь. Мистер Дезерт дома.
   Майкл вошел и положил шляпу.
   Лежавший на диване Уилфрид сразу сел. На нем был темный халат.
   - Кого я вижу!
   - Как живешь?
   - Стак! Дайте нам чего-нибудь выпить!
   - Поздравляю тебя, старина.
   - Знаешь, а ведь я первый раз увидел ее у тебя на свадьбе.
   - Да, почти десять лет назад. Тебе достался цвет нашей семьи, Уилфрид; мы все влюблены в Динни.
   - Поверь, я все это отлично знаю, но не хочу о ней говорить.
   - Есть новые стихи?
   - Да, завтра сдаю в печать книжку, тому же издателю. А ты помнишь первую?
   - А как же! Единственное, на чем мне удалось нажиться.
   - Эта лучше. Там есть настоящая поэма.
   Вошел Стак, неся поднос с напитками.
   - Наливай себе, Майкл.
   Майкл налил немного коньяку и чуть-чуть разбавил его водой. Потом закурил и сел.
   - Когда же свадьба?
   - Зарегистрируемся, и как можно скорее.
   - Ах так? Ну, а потом?
   - Динни хочет показать мне Англию. Пока светит солнце, мы, наверно, будем где-нибудь тут.
   - И снова в Сирию?
   Дезерт поерзал на мягком диване.
   - Еще не знаю, может быть, двинемся куда-нибудь дальше, - пусть решает она.
   Майкл поглядел себе под ноги, на персидский ковер упал пепел.
   - Послушай... - начал он.
   - Что?
   - Ты знаешь такого типа, Телфорда Юла?
   - Понаслышке; он, кажется, что-то пишет.
   - Только что вернулся не то из Аравии, не то из Судана и привез оттуда один анекдот... - Не поднимая глаз, он почувствовал, что Уилфрид выпрямился. - Он касается тебя; история странная и для тебя неприятная. Юл считает, что ты должен об этом знать.
   - Ну?
   Майкл невольно вздохнул.
   - Короче говоря, дело такое: бедуины говорят, будто ты перешел в мусульманство под дулом пистолета. Эту историю рассказали Юлу в Аравии, а потом и в Ливийской пустыне, назвав имя шейха, место в Дарфуре и твою фамилию. - Все еще не поднимая глаз, он чувствовал, что Уилфрид смотрит на него в упор и что у него самого выступил на лбу пот.
   - Ну?
   - Юл хочет, чтобы ты знал, поэтому он сегодня рассказал все это в клубе моему отцу, а отец передал мне. Я пообещал, что зайду к тебе. Ты уж меня прости.
   Молчание. Майкл поднял голову. Какое удивительное лицо - прекрасное, страдальческое!
   - Нечего извиняться; все это правда.
   - Ах, дружище! - вырвалось у Майкла, но продолжать он не смог.
   Дезерт встал, открыл ящик стола и вынул оттуда рукопись.
   - На, прочти.
   Двадцать минут, пока Майкл читал поэму, царила мертвая тишина, только шелестели страницы. Майкл наконец отложил рукопись.
   - Великолепно!
   - Да, но ты бы никогда так не поступил.
   - А я понятия не имею, как бы я поступил
   - Нет, имеешь. Ты бы никогда не позволил, чтобы какая-то дурацкая заумь или еще бог знает что подавили первое движение твоей души, как это было со мной. Душа мне подсказывала сказать им: "Стреляйте, и будьте вы прокляты". Господи, как я жалею, что этого не сделал! Тогда меня сейчас бы здесь не было. Странная вещь, но если бы они угрожали мне пыткой, я бы устоял. А ведь я, конечно, предпочитаю смерть пытке.
   - В пытке есть что-то подлое.
   - Фанатики - не подлецы. Из-за меня он пошел бы в ад, но, ей-богу, ему совсем не хотелось меня убивать; он меня умолял; стоял, наведя пистолет, и молил не вынуждать его меня убивать. Его брат - большой мой друг. Фанатизм это поразительная штука! Он готов был спустить курок и молил меня спасти его. В этом было что-то удивительно человечное. Как сейчас вижу его глаза. Он ведь дал обет. Ты себе не представляешь, какое этот человек почувствовал облегчение!
   - В поэме обо всем этом не сказано ни слова, - заметил Майкл.
   - Жалость к палачу вряд ли может мне служить оправданием. И нечего ею хвастать, особенно потому, что она все же спасла мне жизнь. К тому же я не уверен, что настоящая причина в этом. Если не веришь в бога, любая религия надувательство. А мне ради этого надувательства грозило беспросветное ничто! Уж если суждено умереть, то хоть ради чего-то стоящего!
   - А ты не думаешь, что тебе имело бы смысл опровергнуть эту историю? неуверенно спросил Майкл.
   - Ничего опровергать я не буду. Если вышла наружу - тут уж ничего не попишешь.
   - А Динни знает?
   - Да. Она читала поэму. Сначала я не хотел ей рассказывать, но потом все-таки рассказал. Она приняла это так, как не смог бы, наверно, никто другой. Удивительно!
   - Но, может, ты должен опровергнуть эту историю, хотя бы ради нее.
   - Нет, но с Динни я, видно, должен расстаться.
   - Ну об этом надо спросить ее. Если Динни полюбила, то уж не на шутку.
   - Я тоже!
   Майкл встал и налил себе еще коньяку. Как выбраться из этого тупика?
   - Вот именно! - воскликнул Дезерт, не сводя с него глаз. - Подумай, что будет, если об этом пронюхают газеты! - И он горько усмехнулся.
   По словам того же Юла, об этом пока говорят только в пустыне, - пытаясь его приободрить, сказал Майк.
   - Сегодня - в пустыне, завтра - на базарах. Пропащее дело. Придется испить чашу до дна.
   Майкл положил руку ему на плечо.
   - На меня ты всегда можешь положиться. Помни: только не вешай головы. Но я себе представляю, сколько ты еще хлебнешь горя!
   - "Трус"! На мне будет это клеймо: может предать в любую минуту. И они будут правы.
   - Чепуха! - воскликнул Майкл.
   Уилфрид не обратил на него внимания.
   - И вместе с тем все во мне восстает, когда я думаю, что должен был умереть ради позы, в которую ни на грош не верю. Все эти басни, суеверия, как я их ненавижу! Я охотно отдам жизнь, чтобы с ними покончить, но умирать за них не желаю! Если бы меня заставили мучить животных, повесить кого-нибудь или изнасиловать женщину, я бы, конечно, предпочел смерть. Но какого дьявола мне умирать, чтобы угодить тем, кого я презираю? Тем, кто верит в обветшалые догмы, причинившие людям больше зла, чем что бы то ни было на свете! Чего ради? А?
   Эта вспышка покоробила Майкла; он опустил голову, помрачневший и огорченный.
   - Символ... - пробормотал он.
   - Символ? Я могу постоять за все, что того достойно: честность, человеколюбие, отвагу, - ведь я все же провоевал войну; но стоит ли драться за то, что я считаю мертвечиной?
   - Эта история не должна выйти наружу! - с жаром воскликнул Майкл. Нельзя допустить, чтобы всякая шваль могла тебя презирать.
   Уилфрид пожал плечами.
   - А я и сам себя презираю. Никогда не подавляй первого движения твоей души, Майкл.
   - Но что же ты думаешь делать?
   - А не все ли равно? Ведь ничего не изменится. Никто меня не поймет, а если и поймет - не посочувствует. Да и с какой стати? Я ведь и сам себе не сочувствую.
   - Думаю, что в наши дни многие будут тебе сочувствовать.
   - Те, с кем я не хотел бы лежать рядом даже мертвый. Нет, я отщепенец.
   - А Динни?
   - Это мы будем решать с ней.
   Майкл взял шляпу.
   - Помни, я всегда буду рад помочь тебе всем, чем могу. Спокойной ночи, дружище.
   - Спокойной ночи. Спасибо!
   Майкл пришел в себя только на улице. Да, ничего не поделаешь. Уилфрид загнан в угол! Его подвело презрение к условностям. Но национальный характер англичанина не терпит никаких отклонений от нормы; стоит человеку отойти от нее хоть в чем-нибудь, и это будет считаться изменой всему. А что касается этого нелепого сочувствия своему палачу - кто же в это поверит, не зная Уилфрида? Какая трагическая ирония судьбы! Теперь на него ляжет несмываемое клеймо трусости.
   "У него, конечно, найдутся защитники, - думал Майкл, - одержимые индивидуалисты, большевики, - но от этого ему не станет легче. Что может быть обиднее поддержки людей, которых ты не понимаешь и которые не понимают тебя? И чем такая поддержка поможет Динни, еще более далекой от этих людей, чем Уилфрид? Ах ты, дьявольщина!"
   Мысленно выругавшись, он пересек Бонд-стрит и пошел по Хей-хилл на Беркли-сквер. Если он сегодня же не повидает отца, ночью ему не уснуть.
   На Маунт-стрит Блор поил отца и мать особым, бледным грогом, который, как уверяли, нагоняет сон.
   - Кэтрин? - спросила леди Монт. - Корь?
   - Нет, мне просто надо поговорить с папой.
   - Об этом молодом человеке, перешедшем в какую-то другую веру... У меня от него всегда начинались колики, - не боялся молнии, и все такое...
   Майкл с изумлением взглянул на нее.
   - Ты права, это касается Уилфрида.
   - Эм, - сказал сэр Лоренс, - имей в виду, это абсолютно между нами. Ну, что там, Майкл?
   - Все правда; он ничего не отрицает и не собирается отрицать. Динни знает.
   - Что правда? - спросила леди Монт.
   - Он отрекся от веры под страхом смерти, которой ему грозили арабы-фанатики.
   - Какая скука!
   "Господи, - подумал Майкл, - если бы все отнеслись к этому так!"
   - Значит, придется сказать Юлу, что никто ничего опровергать не будет? - нахмурившись, спросил сэр Лоренс.
   Майкл кивнул,
   - Но если так, дело этим не кончится.
   - Конечно, но ему уже все равно.
   - Молния! - вдруг произнесла леди Монт.
   - Совершенно верно, мама. Он написал об этом стихи, и очень хорошие. Посылает их завтра издателю. Но, папа, заставь хоть Юла и Джека Маскема держать язык за зубами. В конце концов им-то какое дело?
   Сэр Лоренс пожал худыми плечами, - в семьдесят два года они были уже не такими прямыми, как раньше.
   - В этом деле, Майкл, у нас две задачи, и, насколько я понимаю, их лучше не путать. Первая: как положить конец клубным сплетням. Вторая касается Динни и ее родных. Ты говоришь, что Динни все знает, но родные ее ничего не знают, если не считать нашей семьи, а судя по тому, что Динни ничего не сказала нам, она не скажет и дома. Это нехорошо. И неразумно, продолжал он, не дожидаясь возражений Майкла, - потому что эта история все равно выйдет наружу, и они никогда не простят Дезерту, если он женится на Динни, скрыв от них свой позор. Да и я бы не простил, дело слишком серьезное.
   - Вот неприятность, - пробормотала леди Монт. - Спроси Адриана.
   - Лучше Хилери, - сказал сэр Лоренс.
   - Вторую задачу, папа, по-моему, может решить только Динни, - заметил Майкл. - Ее надо предупредить, что пошли разговоры, и тогда либо она, либо Уилфрид скажут ее родным.
   - Вот если бы он от нее отказался! Не может ведь он жениться теперь, когда пошли эти толки!
   - Что-то мне не верится, чтобы Динни его бросила, - пробормотала леди Монт. - Слишком уж долго она его подбирала. Весна любви!
   - По словам Уилфрида, он понимает, что должен от нее отказаться. Ах, будь оно все проклято!
   - Вернемся тогда к нашей первой задаче, Майкл.
   Я могу, конечно, попробовать, но сильно сомневаюсь, выйдет ли у меня что-нибудь, особенно если появится его поэма. А что он в ней пишет-пытается оправдаться?
   - Скорее объяснить.
   - Столько же желчи и бунтарства, как и в его ранних стихах?
   Майкл кивнул.
   - Джек и Юл могут смолчать из жалости, но горе Дезерту, если он будет вести себя вызывающе, - я ведь знаю Маскема. Его коробит, когда молодежь кичится своим скепсисом.
   - Трудно сказать, чем все это кончится, но, по-моему, нужно изо всех сил играть на оттяжку.
   - Мечты, мечты... - пробормотала леди Монт. - Спокойной ночи, мальчик, я пойду к себе. Не забудь про собаку, ее еще не выводили.
   - Ну что ж, постараюсь сделать все, что возможно, - сказал сэр Лоренс.
   Майкл подставил матери щеку для поцелуя, пожал руку отцу и вышел.
   На сердце у него было тяжело, ибо беда грозила людям, которых он любил, а уберечь их обоих от страданий, очевидно, нельзя. Его неотступно преследовала мысль: "А что бы сделал я на месте Уилфрида?" И, шагая домой, он решил, что никто не знает заранее, как поступит на месте другого. Была ветреная весенняя ночь, не лишенная своей прелести; Майкл наконец добрался до Саут-сквер и вошел в дом.
   ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
   Уилфрид сидел у себя за столом; перед ним лежали два письма: одно он только что написал Динни, а другое получил от нее. Он рассеянно разглядывал фотографии, стараясь собраться с мыслями, а так как он тщетно занимался этим со вчерашнего вечера, с тех пор как от него ушел Майкл, мысли его все больше путались. Зачем ему понадобилось именно сейчас влюбиться по-настоящему и понять, что наконец-то он нашел ту, единственную, с кем может связать свою судьбу? Он никогда раньше и не помышлял о женитьбе, не предполагал, что способен испытывать к женщине что-нибудь, кроме мимолетного влечения, которое так легко утолить. Даже в разгар увлечения Флер он знал, что это ненадолго, и вообще его отношение к женщинам было таким же скептическим, как и к религии, патриотизму и прочим добродетелям, которые обычно приписывают англичанам. Ему казалось, что он надежно защищен броней скептицизма, но у него нашлось уязвимое место. Он горько смеялся над собой, понимая, что томительное одиночество, которое он чувствовал с тех пор, как случилась эта история в Дарфуре, безотчетно вызвало у него тягу к людям, которой так же безотчетно воспользовалась Динни. Их сблизило то, что должно было оттолкнуть друг от друга.