Страница:
в том, что бесцельно бродит ночью по городу. Вдруг он почувствовал, что
сможет вернуться домой и заснуть, если ему удастся взглянуть на ее окна.
Проходя мимо галереи Тэйта, он увидел человека; пуговицы его блестели в
лучах луны.
- Скажите, полисмен, где Рэн-стрит?
- Прямо, пятая улица направо.
Фрэнсис Уилмот снова зашагал. Луна опускалась за дома, ярче сверкали
звезды, дрожь пробежала по деревьям. Он свернул в пятую улицу направо,
прошел квартал, но дома не нашел. Было слишком темно, чтобы различить
номера. Снова повстречался ему человек с блестящими пуговицами.
- Скажите, полисмен, где Ривер Студиос?
- Вы прошли мимо; последний дом по правой стороне.
Фрэнсис Уилмот повернул назад. Вот он - этот дом! Молодой человек
остановился и посмотрел на темные окна. За одним из этих окон - она!
Поднялся ветер, и Фрэнсис Уилмот повернулся и пошел домой. Осторожно,
стараясь не шуметь, поднялся он по лестнице мимо Дэнди, который снова
приподнял голову и проворчал: "Еще более странно, но это те же самые ноги!"
- потом вошел в свою комнату, лег и заснул сладким сном.
За завтраком все обходили молчанием инцидент, происшедший накануне, но
это не удивило Сомса: естественно, что в присутствии молодого американца
говорить не следует; однако Сомс заметил, что Флер бледна. Ночью, когда он
не мог заснуть, в нем зародились опасения юридического порядка. Можно ли в
присутствии шести человек безнаказанно назвать "предательницей" даже эту
рыжую кошку? После завтрака он отправился к своей сестре Уинифрид и
рассказал ей всю историю.
- Прекрасно, мой милый, - одобрила она. - Мне говорили, что эта молодая
особа очень бойка. Знаешь ли, у ее отца была лошадь, которую побила
французская лошадь - не помню ее клички - на этих скачках в... ах, боже мой,
как называются эти скачки?
- Понятия не имею о скачках, - сказал Сомс.
Но к вечеру, когда он сидел о "Клубе знатоков", ему подали визитную
карточку:
Лорд Чарльз Феррар Хай Маршес
У него задрожали было колени, но на выручку ему пришло слово
"выскочка", и он сухо сказал:
- Проводите его в приемную.
Он не намерен был спешить из-за этого субъекта и спокойно допил чай,
прежде чем направиться в этот малоуютный уголок клуба.
Посреди маленькой комнаты стоял высокий худощавый джентльмен с
закрученными кверху усами и моноклем, словно вросшим в орбиту правого глаза.
Морщины пролегли на его худых увядших щеках, в густых волосах пробивалась у
висков седина. Сомсу нетрудно было с первого же взгляда почувствовать к нему
антипатию.
- Если не ошибаюсь, мистер Форсайт?
Сомс наклонил голову.
- Вчера вечером, в присутствии нескольких человек, вы бросили моей
дочери в лицо оскорбление.
- Да. Оно было вполне заслужено.
- Значит, вы не были пьяны?
- Ничуть.
Его сухие, сдержанные ответы, казалось, привели посетителя в
замешательство. Он закрутил усы, нахмурился, отчего монокль глубже врезался
в орбиту, и сказал:
- У меня записаны фамилии тех, кто при этом присутствовал. Будьте добры
написать каждому из них в отдельности, что вы отказываетесь от этих слов.
- И не подумаю.
С минуту длилось молчание.
- Вы, кажется, стряпчий?
- Адвокат.
- Значит, вам известно, каковы могут быть последствия вашего отказа.
- Если ваша дочь пожелает подать в суд, я буду рад встретиться с ней
там.
- Вы отказываетесь взять свои слова обратно?
- Категорически.
- В таком случае, до свидания!
- До свидания!
Сомс был бы рад поколотить посетителя, но вместо этого он отступил на
шаг, чтобы дать ему пройти. Вот наглец! Ему ясно вспомнился голос старого
дяди Джолиона, когда он еще в восьмидесятых годах говорил о ком-то:
"кляузный человечишка, стряпчий". И он почувствовал потребность отвести
душу. Конечно, "Старый Монт" знает этого субъекта; нужно повидаться с ним и
расспросить.
В клубе "Аэроплан" он застал не только сэра Лоренса Монта, казавшегося
необычайно серьезным, но и Майкла, который, видимо, рассказал отцу о
вчерашнем инциденте. Сомс почувствовал облегчение: ему тяжело было бы
говорить об оскорблении, нанесенном его дочери. Сообщив о визите лорда
Феррара, он спросил:
- Этот... Феррар - каково его положение?
- Чарли Феррар? Он кругом в долгах; у него есть несколько хороших
лошадей, и он - прекрасный стрелок.
- На меня он не произвел впечатления джентльмена, - сказал Сомс.
Сэр Лоренс поднял брови, словно размышляя о том, что ответить на это
замечание, высказанное о человеке с родословной человеком, таковой не
имеющим.
- А его дочь отнюдь не леди, - добавил Сомс.
Сэр Лоренс покачал головой.
- Сильно сказано, Форсайт, сильно сказано! Но вы правы - есть у них
какая-то примесь в крови. Шропшир - славный старик, его поколение не
пострадало. Его тетка была...
- Он назвал меня стряпчим, - мрачно усмехнувшись, сказал Сомс, - а она
назвала меня лжецом. Не знаю, что хуже.
Сэр Лоренс встал и посмотрел в окно на Сент-Джемс" стрит. У Сомса
зародилось ощущение, что эта узкая голова, высоко посаженная над тонкой
прямой спиной, в данном случае окажется ценнее его собственной. Тут
приходилось иметь дело с людьми, которые всю жизнь говорили и делали, что им
вздумается, и нисколько не заботились о последствиях; этот баронет и сам так
воспитан - ему лучше знать, что может прийти им в голову.
- Она может обратиться в суд, Форсайт. Ведь это было на людях. Какие вы
можете привести доказательства?
- Я своими ушами слышал.
Сэр Лоренс посмотрел на уши Сомса, словно измеряя их длину.
- Гм! А еще что?
- Эта заметка в газете.
- С газетой она договорится. Еще?
- Ее собеседник может подтвердить.
- Филип Куинси? - вмешался Майкл. - На него не рассчитывайте.
- Что еще?
- Видите ли, - сказал Сомс, - ведь этот молодой американец тоже кое-что
слышал.
- А, - протянул сэр Лоренс. - Берегитесь, как бы она им тоже не
завладела. И это все?
Сомс кивнул. Как подумаешь - маловато!
- Вы говорите, что она назвала вас лжецом. Вы тоже можете подать на нее
в суд.
Последовало молчание; наконец Сомс сказал:
- Нет! Она - женщина.
- Правильно, Форсайт! У них еще сохранились привилегии. Теперь остается
только выжидать. Посмотрим, как повернутся события. "Предательница"! Должно
быть, БЫ себе не представляете, во сколько вам может влететь это слово?
- Деньги - вздор! - сказал Сомс. - Огласка - вот что плохо!
Фантазия у него разыгралась: он уже видел себя в суде. Вот он оглашает
злобные слова этой нахалки, бросает публике и репортерам слово "выскочка",
сказанное об его дочери. Это единственный способ защитить себя. Тяжело!
- Что говорит Флер? - неожиданно обратился он к Майклу.
- Война во что бы то ни стало.
Сомс подпрыгнул на стуле.
- Как это по-женски! Женщины лишены воображения.
- Сначала я тоже так думал, сэр, но теперь сомневаюсь. Флер рассуждает
так: если не схватить Марджори Феррар за волосы, она будет болтать направо и
налево; если же предать дело огласке, она не сможет причинить вреда.
- Пожалуй, я зайду к старику Шропшир, - сказал сэр Лоренс. - Наши отцы
вместе стреляли вальдшнепов в Албании в пятьдесят четвертом году.
Сомс не понимал, какое это может иметь отношение к делу, но возражать
не стал. Маркиз - это, как-никак, почти герцог; быть может, даже в наш
демократический век он пользуется влиянием.
- Ему восемьдесят лет, - продолжал сэр Лоренс, - страдает подагрой, но
все еще трудолюбив как пчела, Сомс не мог решить, хорошо это или плохо.
- Откладывать не стоит, пойду к нему сейчас.
На улице они расстались; сэр Лоренс повернул на север, по направлению к
Мейферу.
Маркиз Шропшир диктовал своему секретарю письмо в Совет графства,
настаивая на одном из пунктов своей обширной программы всеобщей
электрификации. Один из первых встал он на защиту электричества и всю жизнь
был ему верен. Это был невысокий, похожий на птицу старик с розовыми щеками
и аккуратно подстриженной белой бородкой. Одетый в мохнатый суконный костюм
с синим вязаным галстуком, продетым в кольцо, он стоял в своей любимой позе:
одну ногу поставил на стул, локтем оперся о колено и подпер подбородок
рукой.
- А, молодой Монт! - сказал он. - Садитесь.
Сэр Лоренс сел и положил ногу на ногу. Ему приятно было слышать, что в
шестьдесят шесть лет его называют "молодым Монтом".
- Вы мне опять принесли одну из ваших чудесных новых книг?
- Нет, маркиз, я пришел за советом.
- А! Мистер Мэрси, продолжайте: "Таким путем, джентльмены, вы добьетесь
для наших налогоплательщиков экономии по меньшей мере в три тысячи ежегодно;
облагодетельствуете всю округу, избавив ее от дыма четырех грязных труб, и
вам будет признателен ваш покорный слуга Шропшир".
- Вот и все, мистер Мэрси; благодарю вас. Итак, дорогой мой Монт?
Проводив глазами спину секретаря и поймав на себе блестящие глаза
старого лорда, глядевшие с таким выражением, точно он намерен каждый день
видеть и узнавать что-нибудь новое, сэр Лоренс вынул монокль и сказал:
- Ваша внучка, сэр, и моя невестка хотят затеять свару.
- Марджори? - спросил старик, по-птичьи склонив голову набок. - Это
меня не касается. Очаровательная молодая женщина; приятно на нее смотреть,
но это меня не касается. Что она еще натворила?
- Назвала мою невестку выскочкой, сказала, что она гоняется за
знаменитостями. А отец моей невестки назвал вашу внучку в лицо
предательницей.
- Смелый человек, - сказал маркиз. - Смелый. Кто он такой?
- Его фамилия Форсайт.
- Форсайт? - повторил старый пэр. - Форсайт? Фамилия знакомая. Ах, да!
"Форсайт и Трефри" - крупные чаеторговцы. Мой отец покупал у них чай. Нет
теперь такого чая. Это тот самый?
- Быть может, родственник. Этот Форсайт - адвокат, сейчас практикой не
занимается. Все знают его коллекцию картин. Он человек стойкий и честный.
- Вот как! А его дочь действительно гоняется за знаменитостями?
Сэр Лоренс улыбнулся.
- Ей нравится быть окруженной людьми. Очень хорошенькая. Прекрасная
мать. В ней есть французская кровь.
- А! - сказал маркиз. - Француженка! Они сложены лучше, чем наши
женщины. Чего вы от меня хотите?
- Поговорите с вашим сыном Чарльзом.
Маркиз снял ногу со стула и выпрямился. Голова его заходила из стороны
в сторону.
- С Чарли я не говорю, - серьезно сказал он. - Мы уже шесть лет как не
разговариваем.
- Простите, сэр. Не знал. Жалею, что побеспокоил вас.
- Нет, нет! Я очень рад вас видеть. Если я увижу Марджори... я подумаю,
подумаю. Но, дорогой мой Монт, что поделаешь с этими молодыми женщинами?
Чувства долга у них нет, постоянства нет, волос нет, фигуры тоже. Кстати, вы
знаете этот проект гидростанции на Северне? - Он взял со стола брошюру. - Я
уже столько лет приставал к ним, чтобы начинали. Будь у нас электричество,
даже мои угольные копи могли бы дать доход; но они там все раскачиваются.
Американцев бы нам сюда.
Видя, что у старика чувство долга заслонило все остальные помыслы, сэр
Лоренс встал и протянул руку.
- До свидания, маркиз. Очень рад, что нашел вас в добром здоровье.
- До свидания, дорогой Монт. Я всегда к вашим услугам. И не забудьте,
пришлите мне еще что-нибудь из ваших книг.
Они пожали друг другу руку. Оглянувшись в дверях, сэр Лоренс увидел,
что маркиз принял прежнюю позу: поставил ногу на стул, подбородком оперся на
руку и уже погрузился в чтение брошюры. "Вот это да", как сказал бы Майкл, -
подумал он. - Но что мог сделать Чарли Феррар? Почему старик шесть лет с ним
не разговаривает? Может быть, "Старый Форсайт" знает..."
В это время "Старый Форсайт" и Майкл шли домой через Сент-Джемс-парк.
- Этот молодой американец, - начал Сомс. - Как вы думаете, что побудило
его вмешаться?
- Не знаю, сэр. А спрашивать не хочу.
- Правильно - мрачно отозвался Сомс: ему самому неприятно было бы
обсуждать с американцем вопросы личного достоинства.
- Слово "выскочка" что-нибудь значит в Америке?
- Не уверен; но коллекционировать таланты - это в Штатах особый вид
идеализма. Они желают общаться с теми, кого считают выше себя. Это даже
трогательно.
Сомс держался другого мнения: почему, он затруднился бы объяснить. До
сих пор его руководящим принципом было никого не считать выше самого себя и
своей дочери, а говорить о руководящих принципах не принято. К тому же, этот
принцип так глубоко затаился в нем, что он и сам не знал о его
существовании.
- Я буду молчать, - сказал он, - если он сам не заговорит. Что еще
может сделать эта особа? Она, вероятно, член какой-нибудь группы?
- Неогедонисты.
- Гедонисты?
- Да, сэр. Их цель - любой ценой получать как можно больше
удовольствий. Никакого значения они не имеют. Но Марджори Феррар у всех на
виду. Она немножко рисует, имеет какое-то отношение к прессе, танцует,
охотится, играет на сцене; на воскресенье всегда уезжает в гости. Это хуже
всего - ведь в гостях делать нечего, вот они и болтают. Вы когда-нибудь
бывали на воскресном сборище, сэр?
- Я? - сказал Сомс. - Ну что вы!
Майкл улыбнулся - действительно, величины несовместимые.
- Надо как-нибудь затащить вас в Липпингхолл.
- Ну нет, благодарю.
- Вы правы, сэр. Скука смертная. Но это кулисы политики. Флер считает,
что это мне на пользу. А Марджори Феррар знает всех, кого мы знаем, знает и
тех, кого мы не знаем. Положение очень неловкое.
- Я бы держал себя так, словно ничего не случилось, - сказал Сомс. Но
как быть с газетой? Следует их предостеречь, что эта женщина -
предательница.
Майкл с улыбкой посмотрел на своего тестя.
В холле их встретил лакей.
- К вам пришел какой-то человек, сэр. Его фамилия - Бегфилл.
- А, да! Куда вы его провели, Кскер?
- Я не знал, что мне с ним делать, сэр: он весь трясется. Я его оставил
в головой.
- Вы меня простите, сэр, - сказал Майкл.
Сомс прошел в гостиную, где застал свою дочь и Фрэнсиса Уилмота.
- Мистер Уилмот уезжает, папа. Ты пришел, как раз вовремя, чтобы
попрощаться.
Если он испытывал когда-нибудь чувство благожелательности к посторонним
людям, то именно в такие минуты. Против молодого человека он ничего не имел,
пожалуй даже ему симпатизировал, но чем меньше около тебя людей, тем лучше.
Кроме того, перед Сомсом стоял вопрос: что подслушал американец? Трудно было
устоять перед компромиссом с самим собой и не задать ему этого вопроса.
- До свидания, мистер Уилмот, - сказал он. - Если вы интересуетесь
картинами... - он приостановился и добавил: - Вам следует заглянуть в
Британский музей.
Фрэнсис Уилмот почтительно пожал протянутую руку.
- Загляну. Счастлив, что познакомился с вами, сэр.
Пока Сомс недоумевал, почему он счастлив, молодой человек повернулся к
Флер.
- Из Парижа я напишу Джону и передам ему ваш привет. Вы были
удивительно добры ко мне. Я буду рад, если вы с Майклом поедете в Штаты и
навестите меня. А если вы привезете с собой вашу собачку, я с удовольствием
разрешу ей еще раз меня укусить.
Он поцеловал руку Флер и вышел, а Сомс задумчиво уставился в затылок
дочери.
- Несколько неожиданно, - сказал он, когда дверь закрылась. -
Что-нибудь с ним случилось?
Она повернулась к нему и холодно спросила:
- Папа, зачем ты устроил вчера этот скандал? Несправедливость обвинения
бросалась в глаза, и Сомс молча закусил ус. Словно он мог промолчать, когда
ее оскорбили в его присутствии!
- Как, по-твоему, какую пользу ты этим принес? Сомс не пытался дать
объяснение, но ее слова причинили ему боль.
- Ты сделал так, что теперь мне трудно смотреть людям в глаза. И
все-таки скрываться я не буду. Если я - выскочка, не пренебрегающая никакими
средствами, чтобы создать "салон", я свою роль проведу до конца. Но ты,
пожалуйста, впредь не думай, что я ребенок, который не может постоять за
себя.
Снова Сомс промолчал, оскорбленный до глубины души.
Флер быстро взглянула на него и сказала:
- Прости, но я ничего не могу поделать; ты все испортил.
И она вышла из комнаты.
Сомс вяло подошел к окну и посмотрел на улицу. УвнДел, как отъехало
такси с чемоданами; увидел, как голуби опустились на мостовую и вновь
взлетели; увидел, как в сумерках мужчина целует женщину, а полисмен, закурив
трубку, уходит со своего поста. Много любопытных вещей видел Сомс. Он
слышал, как пробил Большой Бэн. Ни к чему все это. Он думал о серебряной
ложке. Когда родилась Флер, он сам сунул ей в рот эту ложку.
Человек, которого Кокер провел в столовую, стоял не двигаясь. Постарше
Майкла, шатен, с намеком на бакенбарды и с бледным лицом, на котором застыло
обычное у актеров, но незнакомое Майклу заученно-оживленное выражение, он
одной рукой вцепился в край стола, другой - в свою черную широкополую шляпу.
В ответ на взгляд его больших, обведенных темными кругами глаз Майкл
улыбнулся и сказал:
- Не волнуйтесь, мистер Бергфелд, я не антрепренер. Пожалуйста,
садитесь и курите.
Посетитель молча сел и, пытаясь улыбнуться, взял предложенную папиросу.
Майкл уселся на стол.
- Я узнал от миссис Бергфелд, что вы на мели.
- И прочно, - сорвалось с дрожащих губ.
- Должно быть, всему виной ваше здоровье и ваша фамилия?
- Да.
- Вам нужна работа на открытом воздухе. Никакого гениального плана я не
придумал, но вчера ночью меня осенила одна мысль. Что вы скажете о
разведении кур? Все этим занимаются.
- Если бы у меня были мои сбережения...
- Да, миссис Бергфелд мне рассказала. Я могу навести справки, но
боюсь...
- Это грабеж!
За звуком его слов Майкл сейчас же услышал голоса всех антрепренеров,
которые отказали этому человеку в работе.
- Знаю, - сказал он успокоительным тоном. - Грабят Петра, чтобы
заплатить Павлу. Что и говорить, этот пункт договора - чистое варварство.
Только, право же, не стоит этим терзаться.
Но посетитель уже встал.
- Отнимают у одного, чтобы заплатить другому! Тогда почему не отнять
жизнь у одного, чтобы дать ее другому? То же самое! И это делает Англия -
передовая страна, уважающая права личности! Омерзительно!
Майкл почувствовал, что актер хватает через край.
- Вы забываете, - сказал он, - что война всех нас превратила в
варваров. Этого мы еще не преодолели. И, как вам известно, искру в пороховой
погреб бросила ваша страна. Но что же вы скажете о разведении кур?
Казалось, Бергфелд с величайшим трудом овладел собой.
- Ради моей жены, - сказал он, - я готов делать что угодно. Но если мне
не вернут моих сбережений, как я могу начать дело?
- Обещать ничего не обещаю, но, быть может, я буду вас финансировать
для начала. Этот парикмахер, который живет в первом этаже, тоже хочет
получить работу на свежем воздухе. Кстати, как его фамилия?
- Суэн.
- Вы с ним ладите?
- Он упрямый человек, но мы с ним в хороших отношениях.
Майкл слез со стола.
- Дайте мне время, я это обдумаю. Надеюсь, кое-что нам удастся сделать,
- и он протянул руку.
Бергфелд молча пожал се. Глаза его снова смотрели мрачно.
"Этот человек, - подумал Майкл, - может в один прекрасный день
покончить с собой". И он проводил его до двери. Несколько минут смотрел он
вслед удаляющейся фигуре с таким чувством, словно самый мрак соткан из
бесчисленных историй, столь же печальных, как жизнь этого человека, и
парикмахера, и того, который остановил его и шепотом попросил работы. Да,
пусть отец уступит ему клочок земли за рощей в Липпингхолле. Он Майкл -
купит им домик, купит кур, и так будет основана колония - Бергфелды,
парикмахер и Генри Боддик. В роще они могут нарубить деревьев и построить
курятники. Производство предметов питания - проведение в жизнь теории
Фоггарта. Флер над ним посмеется. Но разве в наши дни может человек избежать
насмешек? Он вошел в дом. В холле стояла Флер.
- Фрэнсис Уилмот уехал, - сказала она.
- Почему?
- Он уезжает в Париж.
- Что он подслушал вчера?
- Неужели ты думаешь, что я его спрашивала?
- Конечно нет, - смиренно сказал Майкл. - Пойдем наверх, посмотрим на
Кита; ему как раз время купаться.
Действительно, одиннадцатый баронет сидел в ванне.
- Идите, няня, - сказала Флер. - Я им займусь.
- Он три минуты сидит в ванне, мэм.
- Сварился всмятку, - сказал Майкл.
Ребенку был год и два месяца, и энергии его можно было позавидовать:
все время он находился в движении. Казалось, он вкладывал в жизнь какой-то
смысл. Жизненная сила его была абсолютна - не относительна. В том, как он
прыгал, и ворковал, и плескался, была радость мошки, пляшущей в луче света,
галчонка, пробующего летать. Он не предвкушал будущих благ, он наслаждался
минутой. Весь белый, с розовыми пятками, с волосами и глазенками, которым
еще предстояло посветлеть, он цеплялся руками за мать, за мыло, за полотенце
- казалось, ему недостает только хвоста. Майкл смотрел на него и размышлял.
Этот человечек имеет в своем распоряжении все, чего только можно пожелать.
Как они будут его воспитывать? Подготовлены ли они к этой задаче? Ведь и они
тоже, как и все это поколение их класса, родились эмансипированными, имели
отцов и матерей, скрепя сердце поклонявшихся новому фетишу - свободе! Со дня
рождения они имели все, чего только могли пожелать, им оставалось одно:
ломать себе голову над тем, чего же им еще не хватает. Избыток свободы
побуждал к беспокойным исканиям. С войной свободе пришел конец; но война
перегнула палку, снова захотелось произвола. А для тех, кто, как Флер,
немножко запоздал родиться и не мог принять участие в войне, рассказы о ней
окончательно убили уважение к чему бы то ни было. Пиетет погиб, служение
людям сдано в архив, атавизм опровергнут, всякое чувство смешно и будущее
туманно - так нужно ли удивляться, что современные люди - те же мошки,
пляшущие в луче света, только принимающие себя всерьез? Так думал Майкл,
сидя над ванночкой и хмурясь на своего сынишку. Можно ли иметь детей, если
ни во что не веришь? Впрочем, сейчас опять пытаются найти объект какой-то
веры. Только уж очень это медлительный процесс. "Слишком мы много
анализируем, - думал он, - вот в чем беда".
Флер вытерла одиннадцатого баронета и начала присыпать его тальком; ее
взгляд словно проникал ему под кожу, чтобы убедиться, все ли там в порядке.
Майкл следил, как она брала то одну, то другую ручку, осматривая каждый
ноготок, на секунду целиком отдаваясь материнскому чувству. А Майкл, с
грустью сознавая несовместимость подобных переживаний с положением члена
парламента, щелкнул перед носом младенца пальцами и вышел из детской.
Он отправился в свой кабинет, достал один из томов Британской
энциклопедии и отыскал слово "куры". Прочел об орпингтонах, легхорнах,
брамапутрах, но пользы извлек мало. Он вспомнил: если перед клювом курицы
провести мелом черту, курица вообразит, что клюв ее к этой черте привязан.
Ему хотелось, чтобы кто-нибудь провел меловую черту перед его носом. Может
быть, фоггартизм такая черта? В эту минуту послышался голос:
- Скажите Флер, что я ухожу к ее тетке.
- Покидаете нас, сэр?
- Да, здесь во мне не нуждаются.
Что могло случиться?
- Но с Флер вы повидаетесь перед уходом, сэр?
- Нет, - сказал Сомс.
Неужели кто-то стер меловую черту перед носом "Старого Форсайта"?
- Скажите, сэр, прибыльное это дело - разводить кур?
- Теперь нет прибыльных дел.
- И тем не менее суммы, получаемые от налогоплательщиков, все
увеличиваются?
- Да, - сказал Сомс, - тут что-то неладно.
- Не думаете ли вы, сэр, что люди преувеличивают свои доходы?
Сомс заморгал. Даже сейчас, в пессимистическом настроении, он все же
был лучшего мнения о людях.
- Позаботьтесь, чтобы Флер не вздумала оскорблять эту рыжую кошку,
сказал он. - Флер родилась с серебряной ложкой во рту; по ее мнению, она
может делать все, что ей вздумается. - Он захлопнул за собой дверь.
Серебряная ложка во рту! Как кстати!..
Уложив ребенка. Флер удалилась в свое святилище, которое в былые дни
носило бы название будуара. Подсев к бюро, она мрачно задумалась. Как мог
отец устроить такой скандал на людях? Неужели он не понимает, что эти слова
не имеют никакого значения, пока они не преданы огласке? Она горела желанием
излить свои чувства и сообщить людям свое мнение о Марджори Феррар.
Она написала несколько писем - одно леди Элисон и два письма женщинам,
бывшим свидетельницами вчерашней сцены. Третье письмо она закончила так:
"Женщина, которая прикидывается вашим другом, пробирается к вам в дом и
за вашей спиной наносит вам удар, такая женщина - змея. Не понимаю, как ее
терпят в обществе. Она не имеет представления о нравственности, какие бы то
ни было моральные побуждения ей чужды. Что касается ее очарования - о боже!"
Так! Теперь оставался еще Фрэнсис Уилмот. Она не все успела ему
сказать.
"Милый Фрэнсис, Мне жаль, что Вы так внезапно уехали, Я хотела Вас
поблагодарить за то, что вчера Вы выступили в мою защиту. О Марджори Феррар
скажу только, что дальше идти некуда. Но в лондонском обществе не принято
обращать внимания на шпильки. Я была очень рада познакомиться с Вами. Не
забывайте нас; когда вернетесь из Парижа - приходите.
Ваш друг Флер Монт"
Впредь она будет приглашать на свои вечера только мужчин. Но придут ли
они, если не будет женщин? А такие мужчины, как Филип Куинси, не менее
ядовиты, чем женщины. Кроме того, могут подумать, что она глубоко
оскорблена. Нет! Пусть все идет по-старому; нужно только вычеркнуть этих
субъектов "кошачьей породы". Впрочем, она ни в ком не уверена, если не
считать Элисон и такой тяжелой артиллерии, как мистер Блайт, посланники и
тричетыре политических деятеля. Все остальные готовы вцепиться когтями вам в
спину или в лицо, если на них никто не смотрит. Это модно. Живя в обществе,
сможет вернуться домой и заснуть, если ему удастся взглянуть на ее окна.
Проходя мимо галереи Тэйта, он увидел человека; пуговицы его блестели в
лучах луны.
- Скажите, полисмен, где Рэн-стрит?
- Прямо, пятая улица направо.
Фрэнсис Уилмот снова зашагал. Луна опускалась за дома, ярче сверкали
звезды, дрожь пробежала по деревьям. Он свернул в пятую улицу направо,
прошел квартал, но дома не нашел. Было слишком темно, чтобы различить
номера. Снова повстречался ему человек с блестящими пуговицами.
- Скажите, полисмен, где Ривер Студиос?
- Вы прошли мимо; последний дом по правой стороне.
Фрэнсис Уилмот повернул назад. Вот он - этот дом! Молодой человек
остановился и посмотрел на темные окна. За одним из этих окон - она!
Поднялся ветер, и Фрэнсис Уилмот повернулся и пошел домой. Осторожно,
стараясь не шуметь, поднялся он по лестнице мимо Дэнди, который снова
приподнял голову и проворчал: "Еще более странно, но это те же самые ноги!"
- потом вошел в свою комнату, лег и заснул сладким сном.
За завтраком все обходили молчанием инцидент, происшедший накануне, но
это не удивило Сомса: естественно, что в присутствии молодого американца
говорить не следует; однако Сомс заметил, что Флер бледна. Ночью, когда он
не мог заснуть, в нем зародились опасения юридического порядка. Можно ли в
присутствии шести человек безнаказанно назвать "предательницей" даже эту
рыжую кошку? После завтрака он отправился к своей сестре Уинифрид и
рассказал ей всю историю.
- Прекрасно, мой милый, - одобрила она. - Мне говорили, что эта молодая
особа очень бойка. Знаешь ли, у ее отца была лошадь, которую побила
французская лошадь - не помню ее клички - на этих скачках в... ах, боже мой,
как называются эти скачки?
- Понятия не имею о скачках, - сказал Сомс.
Но к вечеру, когда он сидел о "Клубе знатоков", ему подали визитную
карточку:
Лорд Чарльз Феррар Хай Маршес
У него задрожали было колени, но на выручку ему пришло слово
"выскочка", и он сухо сказал:
- Проводите его в приемную.
Он не намерен был спешить из-за этого субъекта и спокойно допил чай,
прежде чем направиться в этот малоуютный уголок клуба.
Посреди маленькой комнаты стоял высокий худощавый джентльмен с
закрученными кверху усами и моноклем, словно вросшим в орбиту правого глаза.
Морщины пролегли на его худых увядших щеках, в густых волосах пробивалась у
висков седина. Сомсу нетрудно было с первого же взгляда почувствовать к нему
антипатию.
- Если не ошибаюсь, мистер Форсайт?
Сомс наклонил голову.
- Вчера вечером, в присутствии нескольких человек, вы бросили моей
дочери в лицо оскорбление.
- Да. Оно было вполне заслужено.
- Значит, вы не были пьяны?
- Ничуть.
Его сухие, сдержанные ответы, казалось, привели посетителя в
замешательство. Он закрутил усы, нахмурился, отчего монокль глубже врезался
в орбиту, и сказал:
- У меня записаны фамилии тех, кто при этом присутствовал. Будьте добры
написать каждому из них в отдельности, что вы отказываетесь от этих слов.
- И не подумаю.
С минуту длилось молчание.
- Вы, кажется, стряпчий?
- Адвокат.
- Значит, вам известно, каковы могут быть последствия вашего отказа.
- Если ваша дочь пожелает подать в суд, я буду рад встретиться с ней
там.
- Вы отказываетесь взять свои слова обратно?
- Категорически.
- В таком случае, до свидания!
- До свидания!
Сомс был бы рад поколотить посетителя, но вместо этого он отступил на
шаг, чтобы дать ему пройти. Вот наглец! Ему ясно вспомнился голос старого
дяди Джолиона, когда он еще в восьмидесятых годах говорил о ком-то:
"кляузный человечишка, стряпчий". И он почувствовал потребность отвести
душу. Конечно, "Старый Монт" знает этого субъекта; нужно повидаться с ним и
расспросить.
В клубе "Аэроплан" он застал не только сэра Лоренса Монта, казавшегося
необычайно серьезным, но и Майкла, который, видимо, рассказал отцу о
вчерашнем инциденте. Сомс почувствовал облегчение: ему тяжело было бы
говорить об оскорблении, нанесенном его дочери. Сообщив о визите лорда
Феррара, он спросил:
- Этот... Феррар - каково его положение?
- Чарли Феррар? Он кругом в долгах; у него есть несколько хороших
лошадей, и он - прекрасный стрелок.
- На меня он не произвел впечатления джентльмена, - сказал Сомс.
Сэр Лоренс поднял брови, словно размышляя о том, что ответить на это
замечание, высказанное о человеке с родословной человеком, таковой не
имеющим.
- А его дочь отнюдь не леди, - добавил Сомс.
Сэр Лоренс покачал головой.
- Сильно сказано, Форсайт, сильно сказано! Но вы правы - есть у них
какая-то примесь в крови. Шропшир - славный старик, его поколение не
пострадало. Его тетка была...
- Он назвал меня стряпчим, - мрачно усмехнувшись, сказал Сомс, - а она
назвала меня лжецом. Не знаю, что хуже.
Сэр Лоренс встал и посмотрел в окно на Сент-Джемс" стрит. У Сомса
зародилось ощущение, что эта узкая голова, высоко посаженная над тонкой
прямой спиной, в данном случае окажется ценнее его собственной. Тут
приходилось иметь дело с людьми, которые всю жизнь говорили и делали, что им
вздумается, и нисколько не заботились о последствиях; этот баронет и сам так
воспитан - ему лучше знать, что может прийти им в голову.
- Она может обратиться в суд, Форсайт. Ведь это было на людях. Какие вы
можете привести доказательства?
- Я своими ушами слышал.
Сэр Лоренс посмотрел на уши Сомса, словно измеряя их длину.
- Гм! А еще что?
- Эта заметка в газете.
- С газетой она договорится. Еще?
- Ее собеседник может подтвердить.
- Филип Куинси? - вмешался Майкл. - На него не рассчитывайте.
- Что еще?
- Видите ли, - сказал Сомс, - ведь этот молодой американец тоже кое-что
слышал.
- А, - протянул сэр Лоренс. - Берегитесь, как бы она им тоже не
завладела. И это все?
Сомс кивнул. Как подумаешь - маловато!
- Вы говорите, что она назвала вас лжецом. Вы тоже можете подать на нее
в суд.
Последовало молчание; наконец Сомс сказал:
- Нет! Она - женщина.
- Правильно, Форсайт! У них еще сохранились привилегии. Теперь остается
только выжидать. Посмотрим, как повернутся события. "Предательница"! Должно
быть, БЫ себе не представляете, во сколько вам может влететь это слово?
- Деньги - вздор! - сказал Сомс. - Огласка - вот что плохо!
Фантазия у него разыгралась: он уже видел себя в суде. Вот он оглашает
злобные слова этой нахалки, бросает публике и репортерам слово "выскочка",
сказанное об его дочери. Это единственный способ защитить себя. Тяжело!
- Что говорит Флер? - неожиданно обратился он к Майклу.
- Война во что бы то ни стало.
Сомс подпрыгнул на стуле.
- Как это по-женски! Женщины лишены воображения.
- Сначала я тоже так думал, сэр, но теперь сомневаюсь. Флер рассуждает
так: если не схватить Марджори Феррар за волосы, она будет болтать направо и
налево; если же предать дело огласке, она не сможет причинить вреда.
- Пожалуй, я зайду к старику Шропшир, - сказал сэр Лоренс. - Наши отцы
вместе стреляли вальдшнепов в Албании в пятьдесят четвертом году.
Сомс не понимал, какое это может иметь отношение к делу, но возражать
не стал. Маркиз - это, как-никак, почти герцог; быть может, даже в наш
демократический век он пользуется влиянием.
- Ему восемьдесят лет, - продолжал сэр Лоренс, - страдает подагрой, но
все еще трудолюбив как пчела, Сомс не мог решить, хорошо это или плохо.
- Откладывать не стоит, пойду к нему сейчас.
На улице они расстались; сэр Лоренс повернул на север, по направлению к
Мейферу.
Маркиз Шропшир диктовал своему секретарю письмо в Совет графства,
настаивая на одном из пунктов своей обширной программы всеобщей
электрификации. Один из первых встал он на защиту электричества и всю жизнь
был ему верен. Это был невысокий, похожий на птицу старик с розовыми щеками
и аккуратно подстриженной белой бородкой. Одетый в мохнатый суконный костюм
с синим вязаным галстуком, продетым в кольцо, он стоял в своей любимой позе:
одну ногу поставил на стул, локтем оперся о колено и подпер подбородок
рукой.
- А, молодой Монт! - сказал он. - Садитесь.
Сэр Лоренс сел и положил ногу на ногу. Ему приятно было слышать, что в
шестьдесят шесть лет его называют "молодым Монтом".
- Вы мне опять принесли одну из ваших чудесных новых книг?
- Нет, маркиз, я пришел за советом.
- А! Мистер Мэрси, продолжайте: "Таким путем, джентльмены, вы добьетесь
для наших налогоплательщиков экономии по меньшей мере в три тысячи ежегодно;
облагодетельствуете всю округу, избавив ее от дыма четырех грязных труб, и
вам будет признателен ваш покорный слуга Шропшир".
- Вот и все, мистер Мэрси; благодарю вас. Итак, дорогой мой Монт?
Проводив глазами спину секретаря и поймав на себе блестящие глаза
старого лорда, глядевшие с таким выражением, точно он намерен каждый день
видеть и узнавать что-нибудь новое, сэр Лоренс вынул монокль и сказал:
- Ваша внучка, сэр, и моя невестка хотят затеять свару.
- Марджори? - спросил старик, по-птичьи склонив голову набок. - Это
меня не касается. Очаровательная молодая женщина; приятно на нее смотреть,
но это меня не касается. Что она еще натворила?
- Назвала мою невестку выскочкой, сказала, что она гоняется за
знаменитостями. А отец моей невестки назвал вашу внучку в лицо
предательницей.
- Смелый человек, - сказал маркиз. - Смелый. Кто он такой?
- Его фамилия Форсайт.
- Форсайт? - повторил старый пэр. - Форсайт? Фамилия знакомая. Ах, да!
"Форсайт и Трефри" - крупные чаеторговцы. Мой отец покупал у них чай. Нет
теперь такого чая. Это тот самый?
- Быть может, родственник. Этот Форсайт - адвокат, сейчас практикой не
занимается. Все знают его коллекцию картин. Он человек стойкий и честный.
- Вот как! А его дочь действительно гоняется за знаменитостями?
Сэр Лоренс улыбнулся.
- Ей нравится быть окруженной людьми. Очень хорошенькая. Прекрасная
мать. В ней есть французская кровь.
- А! - сказал маркиз. - Француженка! Они сложены лучше, чем наши
женщины. Чего вы от меня хотите?
- Поговорите с вашим сыном Чарльзом.
Маркиз снял ногу со стула и выпрямился. Голова его заходила из стороны
в сторону.
- С Чарли я не говорю, - серьезно сказал он. - Мы уже шесть лет как не
разговариваем.
- Простите, сэр. Не знал. Жалею, что побеспокоил вас.
- Нет, нет! Я очень рад вас видеть. Если я увижу Марджори... я подумаю,
подумаю. Но, дорогой мой Монт, что поделаешь с этими молодыми женщинами?
Чувства долга у них нет, постоянства нет, волос нет, фигуры тоже. Кстати, вы
знаете этот проект гидростанции на Северне? - Он взял со стола брошюру. - Я
уже столько лет приставал к ним, чтобы начинали. Будь у нас электричество,
даже мои угольные копи могли бы дать доход; но они там все раскачиваются.
Американцев бы нам сюда.
Видя, что у старика чувство долга заслонило все остальные помыслы, сэр
Лоренс встал и протянул руку.
- До свидания, маркиз. Очень рад, что нашел вас в добром здоровье.
- До свидания, дорогой Монт. Я всегда к вашим услугам. И не забудьте,
пришлите мне еще что-нибудь из ваших книг.
Они пожали друг другу руку. Оглянувшись в дверях, сэр Лоренс увидел,
что маркиз принял прежнюю позу: поставил ногу на стул, подбородком оперся на
руку и уже погрузился в чтение брошюры. "Вот это да", как сказал бы Майкл, -
подумал он. - Но что мог сделать Чарли Феррар? Почему старик шесть лет с ним
не разговаривает? Может быть, "Старый Форсайт" знает..."
В это время "Старый Форсайт" и Майкл шли домой через Сент-Джемс-парк.
- Этот молодой американец, - начал Сомс. - Как вы думаете, что побудило
его вмешаться?
- Не знаю, сэр. А спрашивать не хочу.
- Правильно - мрачно отозвался Сомс: ему самому неприятно было бы
обсуждать с американцем вопросы личного достоинства.
- Слово "выскочка" что-нибудь значит в Америке?
- Не уверен; но коллекционировать таланты - это в Штатах особый вид
идеализма. Они желают общаться с теми, кого считают выше себя. Это даже
трогательно.
Сомс держался другого мнения: почему, он затруднился бы объяснить. До
сих пор его руководящим принципом было никого не считать выше самого себя и
своей дочери, а говорить о руководящих принципах не принято. К тому же, этот
принцип так глубоко затаился в нем, что он и сам не знал о его
существовании.
- Я буду молчать, - сказал он, - если он сам не заговорит. Что еще
может сделать эта особа? Она, вероятно, член какой-нибудь группы?
- Неогедонисты.
- Гедонисты?
- Да, сэр. Их цель - любой ценой получать как можно больше
удовольствий. Никакого значения они не имеют. Но Марджори Феррар у всех на
виду. Она немножко рисует, имеет какое-то отношение к прессе, танцует,
охотится, играет на сцене; на воскресенье всегда уезжает в гости. Это хуже
всего - ведь в гостях делать нечего, вот они и болтают. Вы когда-нибудь
бывали на воскресном сборище, сэр?
- Я? - сказал Сомс. - Ну что вы!
Майкл улыбнулся - действительно, величины несовместимые.
- Надо как-нибудь затащить вас в Липпингхолл.
- Ну нет, благодарю.
- Вы правы, сэр. Скука смертная. Но это кулисы политики. Флер считает,
что это мне на пользу. А Марджори Феррар знает всех, кого мы знаем, знает и
тех, кого мы не знаем. Положение очень неловкое.
- Я бы держал себя так, словно ничего не случилось, - сказал Сомс. Но
как быть с газетой? Следует их предостеречь, что эта женщина -
предательница.
Майкл с улыбкой посмотрел на своего тестя.
В холле их встретил лакей.
- К вам пришел какой-то человек, сэр. Его фамилия - Бегфилл.
- А, да! Куда вы его провели, Кскер?
- Я не знал, что мне с ним делать, сэр: он весь трясется. Я его оставил
в головой.
- Вы меня простите, сэр, - сказал Майкл.
Сомс прошел в гостиную, где застал свою дочь и Фрэнсиса Уилмота.
- Мистер Уилмот уезжает, папа. Ты пришел, как раз вовремя, чтобы
попрощаться.
Если он испытывал когда-нибудь чувство благожелательности к посторонним
людям, то именно в такие минуты. Против молодого человека он ничего не имел,
пожалуй даже ему симпатизировал, но чем меньше около тебя людей, тем лучше.
Кроме того, перед Сомсом стоял вопрос: что подслушал американец? Трудно было
устоять перед компромиссом с самим собой и не задать ему этого вопроса.
- До свидания, мистер Уилмот, - сказал он. - Если вы интересуетесь
картинами... - он приостановился и добавил: - Вам следует заглянуть в
Британский музей.
Фрэнсис Уилмот почтительно пожал протянутую руку.
- Загляну. Счастлив, что познакомился с вами, сэр.
Пока Сомс недоумевал, почему он счастлив, молодой человек повернулся к
Флер.
- Из Парижа я напишу Джону и передам ему ваш привет. Вы были
удивительно добры ко мне. Я буду рад, если вы с Майклом поедете в Штаты и
навестите меня. А если вы привезете с собой вашу собачку, я с удовольствием
разрешу ей еще раз меня укусить.
Он поцеловал руку Флер и вышел, а Сомс задумчиво уставился в затылок
дочери.
- Несколько неожиданно, - сказал он, когда дверь закрылась. -
Что-нибудь с ним случилось?
Она повернулась к нему и холодно спросила:
- Папа, зачем ты устроил вчера этот скандал? Несправедливость обвинения
бросалась в глаза, и Сомс молча закусил ус. Словно он мог промолчать, когда
ее оскорбили в его присутствии!
- Как, по-твоему, какую пользу ты этим принес? Сомс не пытался дать
объяснение, но ее слова причинили ему боль.
- Ты сделал так, что теперь мне трудно смотреть людям в глаза. И
все-таки скрываться я не буду. Если я - выскочка, не пренебрегающая никакими
средствами, чтобы создать "салон", я свою роль проведу до конца. Но ты,
пожалуйста, впредь не думай, что я ребенок, который не может постоять за
себя.
Снова Сомс промолчал, оскорбленный до глубины души.
Флер быстро взглянула на него и сказала:
- Прости, но я ничего не могу поделать; ты все испортил.
И она вышла из комнаты.
Сомс вяло подошел к окну и посмотрел на улицу. УвнДел, как отъехало
такси с чемоданами; увидел, как голуби опустились на мостовую и вновь
взлетели; увидел, как в сумерках мужчина целует женщину, а полисмен, закурив
трубку, уходит со своего поста. Много любопытных вещей видел Сомс. Он
слышал, как пробил Большой Бэн. Ни к чему все это. Он думал о серебряной
ложке. Когда родилась Флер, он сам сунул ей в рот эту ложку.
Человек, которого Кокер провел в столовую, стоял не двигаясь. Постарше
Майкла, шатен, с намеком на бакенбарды и с бледным лицом, на котором застыло
обычное у актеров, но незнакомое Майклу заученно-оживленное выражение, он
одной рукой вцепился в край стола, другой - в свою черную широкополую шляпу.
В ответ на взгляд его больших, обведенных темными кругами глаз Майкл
улыбнулся и сказал:
- Не волнуйтесь, мистер Бергфелд, я не антрепренер. Пожалуйста,
садитесь и курите.
Посетитель молча сел и, пытаясь улыбнуться, взял предложенную папиросу.
Майкл уселся на стол.
- Я узнал от миссис Бергфелд, что вы на мели.
- И прочно, - сорвалось с дрожащих губ.
- Должно быть, всему виной ваше здоровье и ваша фамилия?
- Да.
- Вам нужна работа на открытом воздухе. Никакого гениального плана я не
придумал, но вчера ночью меня осенила одна мысль. Что вы скажете о
разведении кур? Все этим занимаются.
- Если бы у меня были мои сбережения...
- Да, миссис Бергфелд мне рассказала. Я могу навести справки, но
боюсь...
- Это грабеж!
За звуком его слов Майкл сейчас же услышал голоса всех антрепренеров,
которые отказали этому человеку в работе.
- Знаю, - сказал он успокоительным тоном. - Грабят Петра, чтобы
заплатить Павлу. Что и говорить, этот пункт договора - чистое варварство.
Только, право же, не стоит этим терзаться.
Но посетитель уже встал.
- Отнимают у одного, чтобы заплатить другому! Тогда почему не отнять
жизнь у одного, чтобы дать ее другому? То же самое! И это делает Англия -
передовая страна, уважающая права личности! Омерзительно!
Майкл почувствовал, что актер хватает через край.
- Вы забываете, - сказал он, - что война всех нас превратила в
варваров. Этого мы еще не преодолели. И, как вам известно, искру в пороховой
погреб бросила ваша страна. Но что же вы скажете о разведении кур?
Казалось, Бергфелд с величайшим трудом овладел собой.
- Ради моей жены, - сказал он, - я готов делать что угодно. Но если мне
не вернут моих сбережений, как я могу начать дело?
- Обещать ничего не обещаю, но, быть может, я буду вас финансировать
для начала. Этот парикмахер, который живет в первом этаже, тоже хочет
получить работу на свежем воздухе. Кстати, как его фамилия?
- Суэн.
- Вы с ним ладите?
- Он упрямый человек, но мы с ним в хороших отношениях.
Майкл слез со стола.
- Дайте мне время, я это обдумаю. Надеюсь, кое-что нам удастся сделать,
- и он протянул руку.
Бергфелд молча пожал се. Глаза его снова смотрели мрачно.
"Этот человек, - подумал Майкл, - может в один прекрасный день
покончить с собой". И он проводил его до двери. Несколько минут смотрел он
вслед удаляющейся фигуре с таким чувством, словно самый мрак соткан из
бесчисленных историй, столь же печальных, как жизнь этого человека, и
парикмахера, и того, который остановил его и шепотом попросил работы. Да,
пусть отец уступит ему клочок земли за рощей в Липпингхолле. Он Майкл -
купит им домик, купит кур, и так будет основана колония - Бергфелды,
парикмахер и Генри Боддик. В роще они могут нарубить деревьев и построить
курятники. Производство предметов питания - проведение в жизнь теории
Фоггарта. Флер над ним посмеется. Но разве в наши дни может человек избежать
насмешек? Он вошел в дом. В холле стояла Флер.
- Фрэнсис Уилмот уехал, - сказала она.
- Почему?
- Он уезжает в Париж.
- Что он подслушал вчера?
- Неужели ты думаешь, что я его спрашивала?
- Конечно нет, - смиренно сказал Майкл. - Пойдем наверх, посмотрим на
Кита; ему как раз время купаться.
Действительно, одиннадцатый баронет сидел в ванне.
- Идите, няня, - сказала Флер. - Я им займусь.
- Он три минуты сидит в ванне, мэм.
- Сварился всмятку, - сказал Майкл.
Ребенку был год и два месяца, и энергии его можно было позавидовать:
все время он находился в движении. Казалось, он вкладывал в жизнь какой-то
смысл. Жизненная сила его была абсолютна - не относительна. В том, как он
прыгал, и ворковал, и плескался, была радость мошки, пляшущей в луче света,
галчонка, пробующего летать. Он не предвкушал будущих благ, он наслаждался
минутой. Весь белый, с розовыми пятками, с волосами и глазенками, которым
еще предстояло посветлеть, он цеплялся руками за мать, за мыло, за полотенце
- казалось, ему недостает только хвоста. Майкл смотрел на него и размышлял.
Этот человечек имеет в своем распоряжении все, чего только можно пожелать.
Как они будут его воспитывать? Подготовлены ли они к этой задаче? Ведь и они
тоже, как и все это поколение их класса, родились эмансипированными, имели
отцов и матерей, скрепя сердце поклонявшихся новому фетишу - свободе! Со дня
рождения они имели все, чего только могли пожелать, им оставалось одно:
ломать себе голову над тем, чего же им еще не хватает. Избыток свободы
побуждал к беспокойным исканиям. С войной свободе пришел конец; но война
перегнула палку, снова захотелось произвола. А для тех, кто, как Флер,
немножко запоздал родиться и не мог принять участие в войне, рассказы о ней
окончательно убили уважение к чему бы то ни было. Пиетет погиб, служение
людям сдано в архив, атавизм опровергнут, всякое чувство смешно и будущее
туманно - так нужно ли удивляться, что современные люди - те же мошки,
пляшущие в луче света, только принимающие себя всерьез? Так думал Майкл,
сидя над ванночкой и хмурясь на своего сынишку. Можно ли иметь детей, если
ни во что не веришь? Впрочем, сейчас опять пытаются найти объект какой-то
веры. Только уж очень это медлительный процесс. "Слишком мы много
анализируем, - думал он, - вот в чем беда".
Флер вытерла одиннадцатого баронета и начала присыпать его тальком; ее
взгляд словно проникал ему под кожу, чтобы убедиться, все ли там в порядке.
Майкл следил, как она брала то одну, то другую ручку, осматривая каждый
ноготок, на секунду целиком отдаваясь материнскому чувству. А Майкл, с
грустью сознавая несовместимость подобных переживаний с положением члена
парламента, щелкнул перед носом младенца пальцами и вышел из детской.
Он отправился в свой кабинет, достал один из томов Британской
энциклопедии и отыскал слово "куры". Прочел об орпингтонах, легхорнах,
брамапутрах, но пользы извлек мало. Он вспомнил: если перед клювом курицы
провести мелом черту, курица вообразит, что клюв ее к этой черте привязан.
Ему хотелось, чтобы кто-нибудь провел меловую черту перед его носом. Может
быть, фоггартизм такая черта? В эту минуту послышался голос:
- Скажите Флер, что я ухожу к ее тетке.
- Покидаете нас, сэр?
- Да, здесь во мне не нуждаются.
Что могло случиться?
- Но с Флер вы повидаетесь перед уходом, сэр?
- Нет, - сказал Сомс.
Неужели кто-то стер меловую черту перед носом "Старого Форсайта"?
- Скажите, сэр, прибыльное это дело - разводить кур?
- Теперь нет прибыльных дел.
- И тем не менее суммы, получаемые от налогоплательщиков, все
увеличиваются?
- Да, - сказал Сомс, - тут что-то неладно.
- Не думаете ли вы, сэр, что люди преувеличивают свои доходы?
Сомс заморгал. Даже сейчас, в пессимистическом настроении, он все же
был лучшего мнения о людях.
- Позаботьтесь, чтобы Флер не вздумала оскорблять эту рыжую кошку,
сказал он. - Флер родилась с серебряной ложкой во рту; по ее мнению, она
может делать все, что ей вздумается. - Он захлопнул за собой дверь.
Серебряная ложка во рту! Как кстати!..
Уложив ребенка. Флер удалилась в свое святилище, которое в былые дни
носило бы название будуара. Подсев к бюро, она мрачно задумалась. Как мог
отец устроить такой скандал на людях? Неужели он не понимает, что эти слова
не имеют никакого значения, пока они не преданы огласке? Она горела желанием
излить свои чувства и сообщить людям свое мнение о Марджори Феррар.
Она написала несколько писем - одно леди Элисон и два письма женщинам,
бывшим свидетельницами вчерашней сцены. Третье письмо она закончила так:
"Женщина, которая прикидывается вашим другом, пробирается к вам в дом и
за вашей спиной наносит вам удар, такая женщина - змея. Не понимаю, как ее
терпят в обществе. Она не имеет представления о нравственности, какие бы то
ни было моральные побуждения ей чужды. Что касается ее очарования - о боже!"
Так! Теперь оставался еще Фрэнсис Уилмот. Она не все успела ему
сказать.
"Милый Фрэнсис, Мне жаль, что Вы так внезапно уехали, Я хотела Вас
поблагодарить за то, что вчера Вы выступили в мою защиту. О Марджори Феррар
скажу только, что дальше идти некуда. Но в лондонском обществе не принято
обращать внимания на шпильки. Я была очень рада познакомиться с Вами. Не
забывайте нас; когда вернетесь из Парижа - приходите.
Ваш друг Флер Монт"
Впредь она будет приглашать на свои вечера только мужчин. Но придут ли
они, если не будет женщин? А такие мужчины, как Филип Куинси, не менее
ядовиты, чем женщины. Кроме того, могут подумать, что она глубоко
оскорблена. Нет! Пусть все идет по-старому; нужно только вычеркнуть этих
субъектов "кошачьей породы". Впрочем, она ни в ком не уверена, если не
считать Элисон и такой тяжелой артиллерии, как мистер Блайт, посланники и
тричетыре политических деятеля. Все остальные готовы вцепиться когтями вам в
спину или в лицо, если на них никто не смотрит. Это модно. Живя в обществе,