Голявкин Виктор. Избранное

   Мама. Пусть все соседи скажут!
   Папа. Что скажут?
   Мама. Пусть они скажут!
   Папа вздыхает. Он говорит:
   – Придется штаны одолжить у соседей.
   Мама. Кто одолжит тебе свои штаны?
   Папа. Ко мне все прекрасно относятся. Все, абсолютно все! Например, Ливерпуль… нет, лучше я пойду к Али, он ко мне неплохо относится…
   Мама мне говорит:
   – Петя, слышишь? Вот твой папаша! Не будь таким! Будь толковым. А то, вот точно так же, пойдешь в заплатках… куда-нибудь там… дирижировать…
   Я говорю:
   – Я никуда не пойду дирижировать.
   – Еще неизвестно, – говорит мама.
   Папа мой говорит:
   – Пойдем, Петя, со мной за штанами.
   Мы идем с папой к дяде Али. Дядя Али – это папа Измайлов. Он только что пришел с работы. Я видел его с балкона. Он даже мне улыбнулся. Конечно, он папе даст штаны. И папа пойдет дирижировать. Мне тоже нужно к дяде Али. Он обещал меня взять с собой, показать мне вышки, как бурят нефть и фонтан нефтяной. Хотя, правда, фонтан – редкость. Но, кто знает, может быть, мне повезет.

5. Папа там, а мы здесь

   Я, мама, Боба, старик Ливерпуль, дядя Али, Фатьма Ханум, Рафис, Расим, Раис, Рамис – все сидим у приемника. Сейчас папу объявят по радио. И заиграет оркестр. Хотя папу не будет видно, но мы-то знаем: он там на сцене; он дирижирует оркестром. Мы все думаем здесь о папе, а он думает там о нас. Хотя там ему некогда думать, но это ведь ничего не значит! Папа мой выступает по радио. Такого еще никогда не бывало!
   – Долго ждать, – говорит Ливерпуль.
   – Сейчас, сейчас, – волнуется мама.
   – Молодец, Володя, – говорит Фатьма.
   В какой раз мама рассказывает:
   – Я и не думала, он звонит вдруг по телефону, так и так, говорит, только что я узнал, меня будут транслировать. Я кричу: «Что транслировать?» Он отвечает: «Меня транслировать». Я говорю: «Каким образом?» Он говорит: «По радио». А я все не пойму, ведь впервые… Когда поняла, так волновалась!
   – За такого человека, как Володя, – говорит Ливерпуль, – я с удовольствием выпил бы. За него я готов всегда выпить.
   – Опять все про то! – возмущается мама.
   – Нет, за успех, – говорит Ливерпуль. – Я за успех… Я не просто так…
   – Да прекратите вы, – говорит мама.
   – Сейчас начнется!
   – Нету там ничего, – говорит мой брат Боба.
   – Там твой папа, – говорит мама.
   – Где же папа, раз там его нет?
   – Суета сует, – говорит Ливерпуль.
   – Вы опять пьяный? – говорю я.
   – Тебя не касается, – говорит он.
   – Так-то так, – говорю, – но все же…
   – Понимаешь, со мной бывает. Не то, чтобы каждый день. Но довольно часто. Я не скажу, что все это здорово. Наверное, даже плохо…
   – Отвратительно! – говорит мама.
   – …но тут, брат, ничего не поделаешь. Тут такое, брат, дело. Привык я – и все тут! Ну, ты не поймешь…
   – Понимать-то нечего! – говорит мама.
   – …в общем-то, скверная штука. А главное, что бесполезная. Толку от этого нету. Ну, совершенно нет толку. Нисколечко… Трудно сказать, зачем я это делаю. Но я это делаю. И никому не советую…
   – Да прекратите вы! – говорит мама.
   – …ты, брат, не думай, что я несчастливый. Я видел свет, много разных людей, а теперь я здесь с вами… Твой отец плавал на шхуне «Мария»… Это шхуна была, я вам скажу! Таких шхун поискать на свете! Твой отец там плавал юнгой. До великих событий. Потом эти события – он на коня. Командир эскадрона! Как в сказке!..
   – Замолчите вы! – кричит мама.
   – Таких людей, – говорит Ливерпуль, – как твой отец, очень мало на свете.
   – Что такое, – вдруг говорит Али, – шкала на Париже?
   – О! Париж! – говорит Ливерпуль. – Я там не был…
   – Почему шкала на Париже? – говорит дядя Али.
   – О каком Париже вы говорите? – говорит мама.
   – О самом французском, – говорит он.
   – Ой, – кричит мама, – шкала на Париже! Приемник совсем на другой волне!
   Мой брат Боба куда-то исчез. Конечно же, это его рук дело! Каждый крутит приемник. Все ищут волну. Наконец-то! Мы слышим гром оркестра.
   – Какая досада! – волнуется мама. – Володю уже объявили!
   – Ура! – кричу я. – Ура!
   – Уррра!! – кричат братья Измайловы.
   – Какая досада, – говорит мама. – Как можно! Ведь самое главное! – Маме обидно. Она ищет Бобу.
   Боба лежит под кроватью. Он чувствует что-то неладное.
   – А ну, выходи! – кричит мама. – Сейчас же!
   Он не думает вылезать.
   – Я жду! – кричит мама. – Давай вылезай!
   – Оставьте его, – говорит Ливерпуль. Он подходит к кровати и спрашивает: – Ты вареные калоши не ел?
   – Не ел… – отвечает Боба.
   – Тарелки в суп не крошил?
   – Не крошил…
   – Затылком ничего не видел?
   – Ничего не видел…
   – Какой же он ненормальный?! Вы слышите? Дай ему бог здоровья!
   – Ливерпуль, Ливерпуль, – говорит мама, – вы мне ребенка калечите.
   Братья Измайловы поют песню. Под мощный гром оркестра.

6. Воскресенье

   В стену к нам постучали Измайловы. Мы всегда стучим к ним, а они стучат к нам. Это наша связь.
   Я бегу к ним узнать, в чем дело.
   Рамис, Рафис, Расим, Раис – в белых рубашках, в панамках и в синих сандалиях. Дядя Али говорит:
   – Как Володя? Не хочет ли он прогуляться с детьми? Такой вечер! Вот мы все готовы.
   Мой папа спал. Но он встал сейчас же.
   – Да, да, да! – сказал он. – Немедленно! Мы идем прогуляться!
   Это так неожиданно!
   Я ищу свой костюмчик. Мой брат Боба плачет. Он сам не может одеться.
   – В чем дело? – говорит мама.
   – Скорей, – говорит папа, – вечер чудесный, Али ждет нас, дети ждут, я пойду умоюсь…
   Мой папа идет умываться.
   – Я не пойму, – говорит мама, – он же спал…
   Папа мой одевается. Я одеваю Бобу.
   – Сумасшедшие! – говорит мама.
   Вот и тетя Фатьма. Она нас торопит. У них разговоры с мамой. Им гулять некогда. Им нужно договорить. Все кругом им мешают. Всегда не дают разговаривать.
   Мы идем на бульвар всей компанией. У нас замечательная компания! Разве лучше бывают компании? Четыре моих лучших друга – все в белых рубашках и синих сандалиях. А я в красных сандалиях, а Боба в коричневых. Боба несет заводной паровоз, а Рафис винтовку. У него замечательная винтовка. Ее сделал дядя Али. Он все может сделать – стул, стол, табуретку… У нас в прошлом году была елка огромная. Мы стали ставить ее – ну никак! – елка все время падает. «Крест надо, – говорит папа, – где я возьму его?» Мы опять ставим елку в бочонок, а елка все время падает. Входит дядя Али, говорит: «У вас доски есть?» Мы говорим: «Какие доски?» – «Деревянные», – говорит он. Я принес две дощечки. А он говорит: «Толще есть?» Я говорю: «Толще есть». Он говорит: «Тащи их». Он берет доски: раз-два – и крест готов. Мы так удивились! Соседи у нас просто редкие. Мы к ним ходим. Они ходят к нам.
   Папа учит музыке Раиса, Рамиса, а Расим, Рафис еще маленькие. А то их папа тоже учил бы.
   Мы идем на бульвар всей компанией.
   А на бульваре народу! Море как зеркало. Играет музыка. Папа держит меня крепко за руку, а я иду по барьеру. А за барьером море. Там катают на катере.
   – Кто со мной? – говорит папа. Он идет первый на пристань.
   Мы садимся в катер. Мотор тарахтит, и мы едем. А я сижу с гармонистом. Он вовсю играет. И поет здорово:

 
Любимый город может спать спокойно…
 

   Я тоже пою, поют братья Измайловы. Все поют.
   С моря город наш весь в огнях. Будто фейерверк. Очень красиво!
   Только жаль, мало катались.
   – Еще хотим! – кричат братья Измайловы.
   Катер подходит к пристани.
   Брат мой Боба схватился за поручни. Еле-еле его оторвали.
   Он идет и ревет на весь бульвар.
   – Прекрати, – кричит папа. – Мне это не нравится!
   Мы заходим в тир.
   Папа с дядей Али стреляют. А нам не дают. Мы стоим, смотрим, даже не просим. Мы знаем, нельзя мешать, раз люди целятся.
   – Все в десятку, – говорит папа.
   Они снова целятся, а мы смотрим.
   – А где Боба? – говорит папа.
   Мы выбегаем из тира. Папа даже забыл свою премию. Возле тира толпа.
   – Что случилось? – говорит папа.
   – Да вот, мальчик тут потерялся. А где живет, не знает. То есть он номер дома помнит. А улицу он забыл.
   – Где этот мальчик?
   Да разве увидишь здесь мальчика! В такой толпе!
   Мы, конечно, его не видим. Зато мы слышим, как он говорит:
   – Я забыл свою улицу…
   Ну конечно же, это Боба!
   Ему говорят:
   – Вспоминай, мальчик, ведь важно.
   – Сейчас, – говорит Боба, – вспомню…
   Ему говорят:
   – Ты не торопись. Вспоминай без волненья.
   А он говорит:
   – Я совсем не волнуюсь.
   Ему говорят:
   – Ты кушать хочешь?
   – Хочу, – говорит Боба.
   – Сыр хочешь?
   – Сыр не хочу.
   – А конфету?
   – Конфету хочу.
   – Тебя хорошо кормят?
   – Плохо.
   – Товарищи! Мальчика плохо кормят! Тебя очень плохо кормят?
   – Очень.
   – А чем тебя кормят?
   – Всем.
   – Значит, ты не бываешь голодным?
   – Бываю.
   – Как же ты бываешь голодным, если тебя всем кормят?
   – А я не бываю голодным.
   – Ты же сказал, бываешь.
   – А я нарочно.
   – Зачем же ты нас обманываешь?
   – Просто так.
   – Ты всех обманываешь?
   – Всех.
   – Зачем же ты это делаешь?
   – Просто так.
   – Смотрите какой! Просто жуть! Ну и ребенок!
   Тогда папа сказал целую речь. Он сказал:
   – Товарищи! Это мой сын. Он сбежал из тира. Давайте-ка мне его сюда! Я его отец. А болтает он здорово. Уж верно. Вы сами заметили. И где только он научился болтать! Просто диву даешься! Я вижу, он вам понравился. Но я вам его не оставлю. Раз уж он мой сын.
   Тогда все расступились. Мой папа взял Бобу на плечи. Пожелал всем успехов в работе. И мы пошли домой.
   А премия в тире осталась. Тут все на свете забудешь!

7. Мой папа пишет музыку

   Наш папа сегодня дома. Сегодня он не идет в музыкальную школу, где он обычно преподает. Сегодня у папы свободный день. Сегодня он пишет музыку. В это время у нас дома тихо. Мы с мамой ходим на цыпочках. Брат мой Боба уходит к Измайловым.
   Наш папа пишет музыку!
   – Тру-ру-ру! – напевает папа. – Та-та! Та-та-та!
   Это правда, я не люблю Клементи. Не очень люблю я музыку. Но когда папа за роялем, поет, играет и пишет ноты, – мне кажется, он сочиняет марш. Музыку я не люблю, это верно. Я люблю разные песни. Те, что поют солдаты. И марши люблю, что гремят на парадах. Если бы папа мой написал такой марш! Я был бы очень доволен. Я папу просил об этом. Он мне обещал. Может быть, он сейчас пишет марш для солдат? Может быть, я увижу когда-нибудь целый полк – все с винтовками, в касках, раз-два! – все шагают под громкий папин марш! Как было бы здорово!
   – Ты пишешь марш? – говорю я папе.
   – Марш? Какой марш?
   – Самый военный, – говорю я.
   – Убери его, – говорит папа.
   – Марш отсюда! – говорит мама.
   Я иду на балкон. Я вижу девочку с бантом. Подумаешь, бант! Папа мой пишет музыку! Может быть, марш!
   – Тру-ру-ру! – поет папа.
   Ага, слышит, наверное! Пусть она знает. Все делает вид, что не слышит!
   – Трам-там! – стучит папа по крышке рояля.
   Это нельзя не услышать.
   Она поднимает голову. Но я смотрю в сторону. Пусть она знает!
   – Бам! – папа стукнул по крышке рояля. С такой силой, что я даже вздрогнул.
   – Бам!!! Бам!!! Бам!!! – он стучит кулаком по крышке.
   – Ага! Ну, каково?
   А она только бантом махнула.
   Тогда я разозлился и крикнул:
   – Эй, ты! Нечего здесь проходить! Слышишь! Нечего!
   Расстроенный, я ушел с балкона. Я вижу, и папа расстроенный. Он сидит, подперев рукой щеку. Такой весь печальный.
   – Мама на кухне, – говорит он.
   – Зачем мне мама?
   – Тогда как хочешь, – говорит он.
   Вот и мама. Она говорит:
   – Брось ты это… Володя…
   – Что бросить-то? – говорит папа.
   – Эту твою… симфонию…
   – Я же чувствую… тут вот не то… тут не то… а тут – то!
   – Ну и брось, раз все не то…
   – Не все не то…
   – Все равно.
   – Как это так все равно?!
   – Я-то тут ни при чем? – говорит ему мама.
   – Ты ни при чем, верно…
   – И Петя ни при чем, и Боба.
   – И Петя и Боба… – говорит папа.
   Он смотрит на нас, а мы на него.
   – Дайте мне отдохнуть, – просит папа.
   Но ему не дают отдохнуть. К нам звонок. Это Олимпиада Васильевна. Со своим сыном Мишей. Папа будет с ним заниматься.

8. Олимпиада Васильевна и дядя Гоша

   Миша кривляется, строит рожи, показывает всем язык. А папа сидит с ним рядом, считает в такт: раз – и, два – и, три – и…
   Занимается папа бесплатно. Потому что знакомый.
   – Вы золотой человек, – говорит Олимпиада Васильевна.
   – Баловник он у вас, – отвечает ей папа.
   Она кричит сыну в ухо:
   – Где совесть? Где совесть? Где совесть у человека?!
   Он перестает строить рожи. Но ненадолго.
   – Бессовестный! – кричит Олимпиада Васильевна.
   – Они все такие, – говорит папа.
   – Все бессовестные, – говорит Олимпиада Васильевна.
   Почему, думал я, его учат музыке? Почему меня учат музыке? Почему всех кругом учат музыке? Если никто не хочет? Я не мог понять!
   – Вот тут вам подарок, – говорит Олимпиада Васильевна.
   – Бросьте вы, – говорит папа.
   – Нет, пожалуйста, я вас прошу.
   – Я вас тоже прошу, – отвечает папа.
   – Нет уж, вы позвольте…
   Папа смеется.
   Мама моя говорит:
   – Он странный. Вы не обращайте внимания.
   – Я-то вижу, – вздыхает Олимпиада Васильевна. Она почему-то все время вздыхала.
   За ней приходил ее муж – дядя Гоша.
   Миша тотчас же вскакивал и во всю глотку вопил: «Конец!»
   Он хотел скорее домой.
   Дядя Гоша ходил по комнате.
   – Где сейчас моряки? – орал он. – Нет сейчас моряков! Это точно. Это ведь факт!
   – Что факт? – спрашивал папа.
   – Слушайте дальше. Не перебивайте. Вы знаете голубку «Куин Мери»?
   – Не знаю, – говорит папа.
   – Так вот я плавал на этой голубке, на этой старой посудине. Под парусами, нет, на всех парах! Мы неслись, я вам скажу, как черти! Сто восемьдесят миль в час! Как вам это кажется? Как поется: «Пятнадцать человек на сундук мертвеца, го-го-го! – так, кажется? Чудесная песня! Мда… так вот было зрелище!
   – Как интересно! – говорит мама.
   – Я был в Африке, крокодилы так, можно сказать, и лезут, но наш брат, ему карты в руки… ребята с нашей калоши…
   – Чего? – спрашивал я.
   – Ты помолчи, – говорил он мне. – Так вот значит, о чем это я? Да! Наш корабль возил опоссумов. Для разных там зоопарков. Вы видели опоссумов? Они вылезали из ящиков, гуляли по палубе, как матросы. Мы кормили их. Вместе с ними резвились… Милейшие звери!
   – Как они выглядят?
   – Очень мило, чертовски мило, носик кнопкой, хвостишко, – чудесные! А когда я был в Марселе…
   – Вы были и там? – удивлялась мама.
   – Я был везде! – отвечал дядя Гоша.
   – Интересный вы человек! – говорила мама.
   Он продолжал задумчиво:
   – Я был в Лондоне и Амстердаме… Забыл, кстати, про опоссумов! Они, черти, жрут шоколад, ха-ха-ха!
   Смеялся он долго. Потом вдруг прекращал внезапно. И начинал говорить очень быстро:
   – Каир, Стамбул, языки мне даются легко, всем обязан морю, поездки, лианы, магнолии, кактусы… сербский, немецкий, французский…
   – Хватит, – просил папа, – дальше не надо.
   – Нет, почему же, я не устал.
   – Я понял все, – говорил папа.
   – Ну, хорошо, – соглашался он. – Дети ваши всегда пусть заходят. Прошу! Им нужны сласти. Конфеты и прочее.
   – Спасибо, – говорил папа.
   – Счет, как в банке!
   – Спасибо, – говорил папа.
   Олимпиада Васильевна не слушала. Она ушла на балкон. Она не слушала дядю Гошу. Ей было неинтересно…
   Я смотрю, а папа такой усталый! У него глаза закрываются. Он хочет спать.
   Дядя Гоша все ходит по комнате. Он бьет по шкафу ладонью:
   – Как вы так живете?
   Папа. Как?
   Дядя Гоша. Ну у вас, например, нет шкафа.
   Папа. Как нет, а это что?
   Дядя Гоша. Вот этот старый ящик?
   Папа. А что?
   Дядя Гоша. Нет, я вас не пойму, как так можно жить!
   Папа. Как?
   Дядя Гоша. Вот так.
   Мама. Да, да, да… Я ему говорила…
   Дядя Гоша. Правда, тут роль играет хозяйка.
   Мама. Я виновата?
   Дядя Гоша. Я уж не знаю…
   Мама. С моим больным сердцем…
   Папа. Я вас прошу, прекратите!
   Дядя Гоша. Ведь вам карты в руки… Новейший шкаф… я в одном доме видел… Я вам добра желаю. Я от души, так сказать. Мне-то ведь все равно. Но на вашем бы месте…
   Папа. Что на нашем месте?
   Дядя Гоша. Я купил бы отличный шкаф.
   Папа. Еще что?
   Дядя Гоша. Купил бы отличную люстру. Ведь вам карты в руки!
   Папа. Скажи, пожалуйста, почему мне карты в руки? Я совершенно не понял.
   Дядя Гоша. Ведь ты музыкант. Так сказать, эстетически-музыкальное движение души. Правильно я говорю? Я, брат, все понимаю. Я вашего брата знаю. Культурный ты человек или нет? Ведь у тебя есть деньги. Ты тратишь их не туда. Понимаешь? Они не туда идут, не туда! Ты подумай, ведь я для тебя, для твоей же пользы, ведь я тебе только добра желаю!
   А папа спит. Он уже ничего не слышит. Так и не узнает он этого! Так и будет он тратить их не туда. Так и не купит шкафа мой папа. И люстру тоже не купит. Он спит. И ничего не слышит. А то что слышал, – забыл. Что же делать. Такой человек мой папа!
   Наши гости уходят. Вздыхает Олимпиада Васильевна. А папа спит.
   Я иду закрывать за ними дверь. Даю на прощанье щелчок Мише. Он кидается дать мне ответный щелчок. Но поздно. Я быстро захлопнул дверь.
   – Красивая женщина, – говорит мама. – А Гоша такой романтичный!
   А папа спит.

9. Старик Ливерпуль и папа

   Папа курил свою трубку. Дым из трубки шел вверх, к потолку. Старик Ливерпуль дул на чай и грыз сахар. У него все зубы целые. Мама спрашивает всякий раз:
   «И как вы сохранили зубы?»
   Он постукивает по зубам ногтями и говорит, что ел крабов, омаров и желуди.
   Папа мой говорит, что он тоже ел желуди.
   Мама машет рукой и смеется. Не верит она в то, что папа ел желуди.
   – Дорогой Ливерпуль, – говорит мама, – что за чушь?
   Они думали, что я сплю, но я не спал, а приоткрыл даже чуточку дверь, чтобы видеть их лица.
   Старик Ливерпуль любит папу. Когда папа мой плавал юнгой (совсем давно), он был в краях Ливерпуля. И хотя это было давно, папа помнит, какие там деревья, дома, даже небо…
   Старик Ливерпуль. Да, да, да, точно такое небо!
   Папа. Я помню.
   Мама. Гоша там тоже был.
   Папа. Гоша просто болтун.
   Мама. Ничего подобного!
   Старик Ливерпуль. Где был Гоша?
   Мама. Там, где и вы.
   Папа. Никогда он там не был.
   Мама. Как можно…
   Папа. Я совсем забыл. Он там действительно был, успокойся.
   Старик Ливерпуль. Был, и слава богу!
   Мама. А я что говорю?
   Папа. То же самое.
   Мама. Ну так вот!
   Все молча пьют чай. Только слышен хруст сахара.
   Старик Ливерпуль. В мире сейчас тревожно. А когда Гесс перелетел в Англию…
   Папа. Это было давно. А вот Гитлер – уже не Гесс…
   Мама. У нас мир с фашистами.
   Папа. Какой может быть мир с фашистами! В этот мир я мало верю.
   Мама. Как ты не веришь? Мир есть мир.
   Папа. Что верно, то верно…
   Почему в мире тревожно? Кто такой Гесс? И еще этот Гитлер… Все было так интересно! Но понять я не мог ничего.
   Ворочается мой брат Боба. Он лежит рядом со мной в комнате. Он встает вдруг с кровати, идет к дверям. Приоткрыв дверь, говорит Ливерпулю:
   – А вы можете съесть песок?
   Все смеются. Боба бежит обратно.
   Мама плотно закрыла двери. Теперь я ничего не вижу. Только кое-что слышу:
   – «Мария» утонула в тысяча девятьсот семнадцатом…
   – Если Гесс перелетел в Англию, то значит…
   – Черт его знает, что это значит, но факт, что он туда перелетел…
   Я слышу хруст сахара, вижу омаров в больших красных шапках, шхуну «Марию», Гесса, который летит в свою Англию, сыплет сверху песок на шхуну и шхуна «Мария» тонет…

10. На дачу!

   Мы все-таки едем на дачу!
   – В Москву бы поехать, – говорит папа.
   – В какую Москву? – мама не понимает.
   – Мы сошли бы в Москве на Казанском вокзале… что, разве было бы плохо?
   – К чему это все? – мама не понимает.
   Мой папа в Москве родился. Он хочет в Москву. Он давно там не был. Он каждый год в Москву хочет. А мама не хочет. Она здесь родилась. Она любит дачу. И я люблю дачу. Кто дачу не любит! Я люблю и Москву. Кто Москву не любит! Но что же делать! На дачу мне тоже хочется.
   Мы стоим возле машины на улице. Все наши вещи в кузове. Мама с Бобой сели в кабину. Папа все говорит про Москву. Это с ним бывает.
   – Я спешу, – говорит шофер.
   Мама вдруг говорит:
   – Где подушка и чайник?
   Я бегу за подушкой и чайником.
   – Не забудь закрыть дверь! – кричит мама.
   Подушка огромная. Трудно бежать. Я теряю крышку от чайника.
   – Она где-то звякнула, – говорю я.
   – Поищите ее! – кричит мама.
   Нас провожает вся улица. Здесь, конечно, братья Измайловы. И другие мальчишки. Они все бегут на лестницу. Ищут нашу крышку. Шофер говорит:
   – Это мне надоело.
   – Вы же видите, – говорит папа.
   – Я-то вижу, – говорит он.
   – В чем же дело? – говорит папа.
   Наконец крышка найдена. Я лезу в кузов. Любой хочет ехать в кузове! Братья Измайловы едут завтра. Они едут в пионерлагерь. Но их повезут в автобусе. Они не поедут в кузове.
   – Отойдите! – кричу я. – Ведь это машина! А не какая-нибудь там повозка!
   – Ой, – кричит папа, – ведро забыли!
   Я бегу за ведром. Подаю ведро папе.
   – Ничего не забыли? – кричит шофер.
   К нам спешит Ливерпуль.
   – Чуть-чуть не опоздал, – говорит он.
   Старик Ливерпуль всем жмет руки.
   Мы трогаем с места.
   Все мальчишки бегут за нами. Кричат и машут руками. Один Ливерпуль остался. Он стоит, смотрит нам вслед…
   А мы вовсю едем! Ветер свистит. Волосы у папы растрепались. И у меня растрепались волосы. Уже нашего дома не видно. И всех мальчишек, и Ливерпуля…
   Папа вдруг посмотрел на меня – я на папу. И мы рассмеялись. Не оттого что растрепаны волосы. Не потому. А просто так. Здорово – ехать на дачу, когда папа рядом, вот здесь, на вещах – вы себе не представляете!
   Жаль, что днем едем. Лучше бы ночью. Тогда наши фары горели бы. Но днем светло. Тоже неплохо. Очень трудно сказать, что лучше!
   Вдруг я вспомнил про девочку с бантом… Эх, был бы я пиратом! Вот так мчался бы я на своей шхуне… Бьют волны, и шхуна качается… Вдали виден корабль… В нем едет девочка с бантом… Со мной целый отряд… Я беру в плен корабль… «Ах, это вы! – скажу я. – Ну, что ж, здравствуйте!» – «Ой! – вскрикнет она. – Дайте мне воды…» Я скажу: «Я вас всех отпускаю. Плывите себе на здоровье! Куда ваши глаза глядят…» Она скажет: «Ой, вы такой благородный! Просто дальше уж некуда! Я остаюсь с вами. Я влюблена!» – «Хорошо, – скажу я, – пожалуйста, как хотите…»
   Стучит ведро о кастрюлю. Звенят ложки и вилки в мешке. Звенит крышка чайника.
   Мы выезжаем из города. Куда ни глянь – вышки. Целый лес вышек. Где-то здесь должен быть дядя Али. Может быть, он меня видит.
   Мы едем берегом моря. Лодки в море и на песке. И белые чайки над морем. И сети. И скалы.
   Мы едем сквозь виноградники. Блестит дорога на солнце. А по бокам виноградники.
   Мы едем совсем рядом с поездом. Мы мчимся, и поезд мчится – кто кого перегонит!
   Едут навстречу нам машины. Мы едем навстречу машинам.
   Идут навстречу нам люди. Мы едем навстречу людям.
   Орет осел.
   Кричат бараны, и блеют козы.
   Кудахчут куры, кричит петух.
   Наша дача уже совсем рядом!

11. На даче

   На даче у нас виноградники, инжировые и айвовые деревья, а за деревьями и виноградниками море синее, иногда зеленое, а когда дождь и ветер, – серое. Вот какое море! А песок под ногами горячий. Но к этому я привыкну. В прошлом году мне так жгло ноги – вы себе не представляете! А потом я привык и ходил себе, сколько влезет. У нас на даче есть бык. Он в сарае. Его звать Алеша. Я видел его только в щелку сарая. Огромный бык. Рога – во! Говорят, очень злющий. Тетя Эля, хозяйка наша, рассказывала. Он сломал два забора, двоих забодал, много бед натворил. Бык страшнейший, ну просто жуть! Иногда он протяжно ревет. Тогда мне становится страшно. Я бегу от сарая подальше. Я хватаю палку и жду. Я готов его встретить отважно. Мы только вчера приехали, а тетя Эля уже нам сказала:
   – Смотрите, наш бык опасен!
   Мама сказала:
   – Как опасен?
   – Свирепый он. Не допускайте детей. Чтоб они дверь в сарай не открыли.
   Мама сказала нам:
   – Слышите?
   Я-то дверь не открою. Вот Боба – он может. Что ему бык! Ему все равно. Странный он человек! Я не верю, что я был таким, как он. Хотя мне говорят, что я был таким.
   Я сейчас стою в винограднике. Вижу поезд вдали, белый дым. Слышу стук колес. Кричат, кружатся в небе птицы. А солнце-то словно костер горит! Вся голова моя теплая. Мне бы в море сейчас!
   Но мама меня одного не пускает. Очень жаль, что нет со мной братьев Измайловых!
   Вон сидит на заборе мальчишка – весь черный. Нужно с ним познакомиться. Непременно я загорю, как он. Чего бы мне ни стоило!
   Я стою в винограднике. Здорово, что мы на даче! Скоро наш виноград поспеет. Мы будем есть его сколько хотим. Пока не наедимся. Папа меня так учил: «Ты берешь в руки кисть. Вот так, а другой рукой ягоды рвешь. И кладешь их в рот. Ты набираешь их полный рот. Как можно больше. Потом – раз! – надави все зубами. Ты понял? Вот так едят виноград!» Каждый год он повторял: «Погоди, пусть он только поспеет!» Я покажу тебе, как это делается. Пусть он только поспеет!» – «Это замечательно!» – говорил я. «Еще бы! – говорил папа. – К тому же ты можешь его сушить. Вон на той плоской крыше. Брезент расстели и суши. Зимой всех угостишь». Каждый год я собирался сушить. Но не сушил ни разу. В этот год я насушу два мешка или три, или даже четыре…