Страница:
Я еще долго ходил бы. Не так уж мне холодно было. Но мама взяла меня за руку и притащила домой.
Весь день я не снимал костюм. Выступал перед мамой, кривлялся, прыгал через скамейку, снимал колпак и становился на голову. Что я только не делал!
В три часа я надел пальто, шапку, колпак взял под мышку и вышел.
У входа в школу надел маску. Никого еще не было. Я пришел раньше всех.
Я ходил по школе. По этажам, по всем лестницам, по пустым классам.
В одном классе была тетя Даша. Она убирала класс. Тетя Даша меня не узнала. Еще бы! Ведь я был в маске. Но костюм ей, наверно, понравился. Потому что она улыбнулась.
Я стоял и стоял в дверях. Может быть, что-нибудь скажет, похвалит костюм. Тогда тетя Даша сказала: «Иди, милый, отсюда, гляди, пыль какая…»
Я пошел в зал, где елка. Там уже было много ребят. Играл оркестр. Летел серпантин. Пели песни. Карнавал уже начался. Каких только костюмов не было! И Буратино с длинным носом, и три мушкетера, и Золушка, и Карабас Барабас, и казак в бурке. Правда, бурка была из картона, зато шашка что надо! Как настоящая шашка. Шашка тащилась по полу, а сам казак ходил осторожно, чтоб бурка с него не свалилась, он все поправлял ее. Потом в зал въехал конь со всадником. Я вовсю смеялся. Тем более что тот, кто был лошадью, вдруг маску снял и сказал: «Мне так не видно!» И мы все узнали Гришаткина. Вот так лошадь! А тот, кто сидел на Гришаткине, слез с него и говорит: «Эх ты, Колька, не мог потерпеть! Может быть, нам бы премию дали!» Но маску не снял, и мы его не узнали. Гришаткин встал и ушел, а всадник за ним пошел. Ну, смеху было!
Пал Палыч увидел меня и спросил:
– Ну как?
– Очень смешно, – говорю.
Кто-то сказал Пал Палычу:
– Подумать только: где-то война, а здесь все своим чередом…
Я пошел казака искать.
Народу еще прибавилось. Я не нашел его сразу. Вдруг слышу, кто-то зовет меня. Да это же сам казак! Мишка, сын дяди Гоши! Я по голосу сразу узнал.
– Это ты? – говорит. – Ишь ты какой!
– Я, – говорю, – знаменитый клоун! Сын Горхмаза!
Он говорит:
– А я знаменитый казак! Ты мою шашку видел?
– А это видел? – говорю. – Жабо!
– Жабо?
– Вот именно, – говорю. – Жабо, а не что-нибудь!
Он засмеялся и говорит:
– Жаба! Жаба!
– Не жаба, а жабо! – говорю. – Дурак ты!
– Как ты смеешь мне так говорить! – и за шашку хватается.
Потом мы помирились, и он говорит:
– А ну покажи жабо! Хорошее жабо.
– А у тебя, – говорю, – шашка хорошая. Мне твоя шашка нравится.
– Да бурка у меня неважная, все время валится. Поплясать хочется, а нельзя. Можно только ходить, и то медленно…
– Да сними ты ее, – говорю, – и все!
– Какой же тогда, – говорит, – я казак буду!
– Был, – говорю, – казаком, и хватит.
– А ты жабо свое снимешь?
– Зачем мне жабо снимать, если оно не мешает.
– Как хочешь, – говорит, – а я свою бурку сниму. Надоела мне бурка!
Он отдал ее первокласснику. А тот ее бросил. Тогда он позвал Золушку и говорит:
– Вот тебе, держи…
И мы с ним побежали к елке.
У меня стало такое хорошее настроение! Мы так плясали, что даже игрушки попадали. Не все игрушки попадали. Но две-три игрушки упали. Потом их обратно повесили. А какие мы пели песни! Мы пели: «Елка, елка, зеленая иголка», и «В лесу родилась елочка», и «Елки, елки, какие елки!», и «Новый год, новый год, много счастья принесет»…
Веселый был карнавал!
Обратно мы шли вместе с Мишкой. Он мне про отца рассказывал, про дядю Гошу. Про то, что он хочет уехать куда-то, совсем в другой город, поскольку он здесь засыпался, а как засыпался, Мишка не знал, он только знал, что засыпался. А мать его ехать не хочет. Поскольку она не засыпалась. А Мишка ждет не дождется. Он путешествовать любит.
Мы всю дорогу смеялись. Карнавал вспоминали. Столько я никогда не смеялся. Я про все на свете забыл. Я даже забыл снять колпак. Так и шел в колпаке.
Радостный, я вбежал в комнату. Я все не снимал колпак. С него стекала вода. На улице шел мокрый снег. На столе я увидел записку. Не записку, какую-то просто бумажку. Я стал читать:
…Войсковая часть № 15/40 извещает вас, что ваш муж геройски погиб в боях под Москвой… числа… года. Похоронен в деревне Дубки…
. . . . . . . .
30. 1 января
31. Последняя глава (Через пять лет)
Полосы на окнах
1. Затемнение
Мы с мамой завесили окна. Потом зажгли свет. Сейчас нужно завешивать окна.
Сейчас война.
Наш город в затемнении.
Не видно сверху нашего города.
Вдруг в дверь заколотили, да с такой силой, будто несколько человек сразу колотят в нашу дверь, так оно и было. Вошел управдом и соседи.
Мой маленький брат Боба захотел их напугать, внезапно выскочил перед ними и зарычал, но они на него внимания не обратили.
– Что-нибудь произошло? – спросила мама. – Что-нибудь случилось?
– Тушите свет! – закричал управдом. – Скорее тушите свет!
Мама руки в боки и говорит:
– С какой стати? И не подумаю!
– Скорее тушите, вам говорят! – он щелкнул выключателем, и все оказались в темноте.
– В чем дело? – возмутилась мама.
– Поглядите, что у вас творится!
– Ума не приложу, – сказала мама, – что у нас может твориться?
– У вас щели, – сказала Ханум Измайловна, – вот такие щели! Настоящая сигнализация вражеским самолетам!
Отец мой на фронте, а у нас сигнализация?! Это уж слишком. Семья фронтовика сигнализирует вражеским самолетам, получается?
– На окнах у нас матрасы, – говорит мама, – они свет не пропускают, не болтайте ерунду!
– Узкие у тебя матрасы, соседка, – сказала Ханум, – понимаешь – узкие.
– У меня узкие матрасы? – возмутилась мама. – Это у вас узкие матрасы!
– Посмотри с улицы на свои окна, соседка. Сходи на улицу и посмотри. Такие щели! Вот такие щели!
В темноте не было видно, какие она показывала щели.
– Обсудим все спокойно, – сказал старик Ливерпуль. – Раз нету света, не надо торопиться. Все устроим. Никому ведь ничего не угрожает в данную минуту. Обо всем поговорим по порядку. Дела дневные позади, и спешить нам сегодня некуда. Не такой уж это сложный вопрос, чтобы спешку устраивать, в самом деле…
– Развел антимонию, – сказала Мирзоян, – всегда навеселе и заводит антимонию.
– Да погодите вы, – сказал управдом. – Сейчас не время разногласиям. Нужно быть начеку. За светом следить внимательно. Ни щелочки света, понятно? Так что ликвидируйте просветы.
– Ликвидируем, – сказал я. Мне это слово понравилось.
– Хорошо, – сказала мама, – я повешу по бокам одеяла.
– Вешайте что хотите, – сказал управдом, – это ваше дело.
– Ай, соседка, – сказала Мирзоян, – на чем же вы спать-то будете?
– На чем все спят, – сказала мама.
– Все постели повесите и тогда как?
– А что же мне еще вешать?
– Что-нибудь другое.
– Откуда же я возьму другое? Выкручиваемся как можем.
– Мы тоже выкручиваемся, – сочувствовали соседи.
– Кручусь и верчусь, – сказала мама.
– Все крутятся и вертятся, – поддерживали соседи.
– На чем же вы все-таки спите? – не отставала Мирзоян.
– С окон снимаем и спать ложимся.
– А потом?
– Потом снова приколачиваем.
– Так каждый день и приколачиваете?
– В матрасе уже полно дырок. Остается только повесить на гвозди. Мы люди не богатые и не гордые.
– А вы сказали: приколачиваете, – вмешался Ливерпуль.
– То вешаем, то приколачиваем, – говорит мама.
– Бедные матрасы, – посочувствовал Ливерпуль, – навряд ли они войну продержатся.
– Вся жизнь у людей изменилась, даже вещи не на своих местах оказались, – сказала Мирзоян.
– И беседуем во мгле, – сказал Ливерпуль.
Дверь была не заперта, и кто-то вошел к нам на веранду.
– Эй, кто здесь есть? – закричали с веранды.
– Что там опять такое? – спросила мама.
– Ваш пятилетний сын по улицам разгуливает, – ответили с веранды.
– Ах, вечно он сбегает, – спохватилась мама, – вечно он в движении!
«…Кручусь я и верчусь. И ничего не видно!» – распевал Боба на веранде.
Мама уже была там.
– Я вообще не люблю ничего плохого, – объяснял Боба, – когда темно, когда нет света и когда ничего не видно.
– Можно подумать, что он один всего этого не любит, – отвечала мама из темноты коридора.
– Я ходил искать свет, – оправдывался Боба.
– И нашел? – насторожился управдом.
– Нигде нету света, – сказал Боба.
– Вот видите, кругом порядок! – сказал управдом.
– Тогда дайте мне красную повязку, – сказал Боба.
Старик Ливерпуль сорвал свою повязку дежурного и повязал Бобе на рукав.
Даже в темноте было заметно, как Боба загордился. «Завтра я у него эту повязку отберу», – подумал я.
Расходились соседи. Свалили стул с грохотом. Кто-то ушибся.
Мы сняли наши матрасы.
Окна были раскрыты, и небо черное.
На улице ни огонька.
Мне не спалось.
Было душно. Бродил в небе слабый прожектор.
«У всех свое затемнение, – думал я, – у каждого по-своему».
У старушек Добрушкиных ковры висят.
У Груниных шторы.
У Мирзоян фанера.
У дяди Миши картон.
У Фалалеевых рекламные противопожарные щиты.
У старика Ливерпуля доски, остаются щели, и его несколько раз предупреждали.
У дяди Гоши окна завешены шалями, и меня всегда интересует, откуда он набрал столько шалей.
У Алиевых одно окно, они к нему прислоняют шкаф. Не лень людям шкаф двигать каждый вечер. Зато никогда в жизни осколки им в комнату не влетят, как они уверяют.
У Измайловых блестящая плотная бумага, все спрашивают, откуда они ее достали, а папа Измайлов улыбается и говорит: «В универмаге до войны». Все удивляются, как он мог знать, что начнется война и ему понадобится эта бумага. Он отвечает, что купил ее для совсем другой надобности, но не успел использовать. Тогда спрашивают, для какой надобности он ее купил и почему не успел использовать.
Оказывается, он собирался оклеить стены своей веранды, но все откладывал.
А теперь ждет окончания войны, чтобы снять ее с окон и оклеить веранду. С завистью смотрят на его практичное, недорогое затемнение.
Все хотят иметь красивое и практичное затемнение.
Я тоже жалею, что мы не купили раньше такой бумаги и теперь нам приходится вывешивать матрасы.
Боба спит с красной повязкой. Даже во сне лицо у него довольное и гордое.
…Рано утром влетели к нам братья Измайловы, у каждого по рулону.
Рамис, Рафис, Расим, Раис промчались в нашу комнату как конники, размахивая рулонами. Ни слова не говоря, оставили свои рулоны и умчались.
– Порядочно у них бумаги, – сказал я, – на две семьи.
Мой брат Боба схватил рулон, но мама отняла.
– Спасибо соседям, – сказала она. – Обращайтесь с бумагой бережно. Сегодня мы сделаем шторы. А когда кончится война, нашим соседям эта бумага понадобится, чтобы оклеить веранду.
2. Герои
3. Звездочка
Весь день я не снимал костюм. Выступал перед мамой, кривлялся, прыгал через скамейку, снимал колпак и становился на голову. Что я только не делал!
В три часа я надел пальто, шапку, колпак взял под мышку и вышел.
У входа в школу надел маску. Никого еще не было. Я пришел раньше всех.
Я ходил по школе. По этажам, по всем лестницам, по пустым классам.
В одном классе была тетя Даша. Она убирала класс. Тетя Даша меня не узнала. Еще бы! Ведь я был в маске. Но костюм ей, наверно, понравился. Потому что она улыбнулась.
Я стоял и стоял в дверях. Может быть, что-нибудь скажет, похвалит костюм. Тогда тетя Даша сказала: «Иди, милый, отсюда, гляди, пыль какая…»
Я пошел в зал, где елка. Там уже было много ребят. Играл оркестр. Летел серпантин. Пели песни. Карнавал уже начался. Каких только костюмов не было! И Буратино с длинным носом, и три мушкетера, и Золушка, и Карабас Барабас, и казак в бурке. Правда, бурка была из картона, зато шашка что надо! Как настоящая шашка. Шашка тащилась по полу, а сам казак ходил осторожно, чтоб бурка с него не свалилась, он все поправлял ее. Потом в зал въехал конь со всадником. Я вовсю смеялся. Тем более что тот, кто был лошадью, вдруг маску снял и сказал: «Мне так не видно!» И мы все узнали Гришаткина. Вот так лошадь! А тот, кто сидел на Гришаткине, слез с него и говорит: «Эх ты, Колька, не мог потерпеть! Может быть, нам бы премию дали!» Но маску не снял, и мы его не узнали. Гришаткин встал и ушел, а всадник за ним пошел. Ну, смеху было!
Пал Палыч увидел меня и спросил:
– Ну как?
– Очень смешно, – говорю.
Кто-то сказал Пал Палычу:
– Подумать только: где-то война, а здесь все своим чередом…
Я пошел казака искать.
Народу еще прибавилось. Я не нашел его сразу. Вдруг слышу, кто-то зовет меня. Да это же сам казак! Мишка, сын дяди Гоши! Я по голосу сразу узнал.
– Это ты? – говорит. – Ишь ты какой!
– Я, – говорю, – знаменитый клоун! Сын Горхмаза!
Он говорит:
– А я знаменитый казак! Ты мою шашку видел?
– А это видел? – говорю. – Жабо!
– Жабо?
– Вот именно, – говорю. – Жабо, а не что-нибудь!
Он засмеялся и говорит:
– Жаба! Жаба!
– Не жаба, а жабо! – говорю. – Дурак ты!
– Как ты смеешь мне так говорить! – и за шашку хватается.
Потом мы помирились, и он говорит:
– А ну покажи жабо! Хорошее жабо.
– А у тебя, – говорю, – шашка хорошая. Мне твоя шашка нравится.
– Да бурка у меня неважная, все время валится. Поплясать хочется, а нельзя. Можно только ходить, и то медленно…
– Да сними ты ее, – говорю, – и все!
– Какой же тогда, – говорит, – я казак буду!
– Был, – говорю, – казаком, и хватит.
– А ты жабо свое снимешь?
– Зачем мне жабо снимать, если оно не мешает.
– Как хочешь, – говорит, – а я свою бурку сниму. Надоела мне бурка!
Он отдал ее первокласснику. А тот ее бросил. Тогда он позвал Золушку и говорит:
– Вот тебе, держи…
И мы с ним побежали к елке.
У меня стало такое хорошее настроение! Мы так плясали, что даже игрушки попадали. Не все игрушки попадали. Но две-три игрушки упали. Потом их обратно повесили. А какие мы пели песни! Мы пели: «Елка, елка, зеленая иголка», и «В лесу родилась елочка», и «Елки, елки, какие елки!», и «Новый год, новый год, много счастья принесет»…
Веселый был карнавал!
Обратно мы шли вместе с Мишкой. Он мне про отца рассказывал, про дядю Гошу. Про то, что он хочет уехать куда-то, совсем в другой город, поскольку он здесь засыпался, а как засыпался, Мишка не знал, он только знал, что засыпался. А мать его ехать не хочет. Поскольку она не засыпалась. А Мишка ждет не дождется. Он путешествовать любит.
Мы всю дорогу смеялись. Карнавал вспоминали. Столько я никогда не смеялся. Я про все на свете забыл. Я даже забыл снять колпак. Так и шел в колпаке.
Радостный, я вбежал в комнату. Я все не снимал колпак. С него стекала вода. На улице шел мокрый снег. На столе я увидел записку. Не записку, какую-то просто бумажку. Я стал читать:
…Войсковая часть № 15/40 извещает вас, что ваш муж геройски погиб в боях под Москвой… числа… года. Похоронен в деревне Дубки…
. . . . . . . .
30. 1 января
…Папа мой украшает елку. Сначала мы украшали все вместе – я, мама, Боба и папа, потом мы пошли спать, а папа остался. Он ходил вокруг елки на цыпочках и говорил сам с собой. Но я слышал, что он говорил, хотя он говорил очень тихо, я видел его и слышал: «Вот этот заяц пойдет сюда, нет, пожалуй, сюда… а вот этот шар перевесим вот так… ну, а это уже никуда не годится – три шара вместе! Куда ни шло – два, не три же! – Мы их перевесим…» – «Иди спать», – говорит ему мама. «Спите, спите, – говорит он, – я хочу шар перевесить. И вот эту грушу…» Потом он садится на стул, смотрит на елку…
Это было в прошлом году.
Больше я не увижу папу.
Мой папа убит.
Мне казалось, война – это что-то такое, где палят пушки и мчатся танки, и падают бомбы, и ничего не случается. Просто пушки палят, танки мчатся, бомбы падают, и ничего не случается. Кричат «ура» и побеждают.
Я стою на балконе. Гляжу сквозь ветки на улицу. Вижу снег, и людей, и машины, и мне кажется, я жду папу… Вот сейчас выйдет он из-за угла…
Но мой папа убит.
Папа мой похоронен.
Я ухожу с балкона. Тревога. Воет сирена.
Мама, Боба, я идем в бомбоубежище.
Это было в прошлом году.
Больше я не увижу папу.
Мой папа убит.
Мне казалось, война – это что-то такое, где палят пушки и мчатся танки, и падают бомбы, и ничего не случается. Просто пушки палят, танки мчатся, бомбы падают, и ничего не случается. Кричат «ура» и побеждают.
Я стою на балконе. Гляжу сквозь ветки на улицу. Вижу снег, и людей, и машины, и мне кажется, я жду папу… Вот сейчас выйдет он из-за угла…
Но мой папа убит.
Папа мой похоронен.
Я ухожу с балкона. Тревога. Воет сирена.
Мама, Боба, я идем в бомбоубежище.
31. Последняя глава (Через пять лет)
– Папа! Папа! – кричали братья Измайловы.
Дядя Али пришел с войны. Сверкали его ордена и медали.
Он обнял меня.
Потом он обнял маму.
– Прошу всех на крышу! – сказал Ливерпуль.
Все пошли на крышу.
Была победа. Салют. Радость. Цветы. Солнце. Синее море…
– Ура! – орал Боба. – Ура!
Возвращались домой солдаты.
Но мой папа, мой добрый папа, он никогда не вернется…
Дядя Али пришел с войны. Сверкали его ордена и медали.
Он обнял меня.
Потом он обнял маму.
– Прошу всех на крышу! – сказал Ливерпуль.
Все пошли на крышу.
Была победа. Салют. Радость. Цветы. Солнце. Синее море…
– Ура! – орал Боба. – Ура!
Возвращались домой солдаты.
Но мой папа, мой добрый папа, он никогда не вернется…
Полосы на окнах
1. Затемнение
Сейчас война.
Наш город в затемнении.
Не видно сверху нашего города.
Вдруг в дверь заколотили, да с такой силой, будто несколько человек сразу колотят в нашу дверь, так оно и было. Вошел управдом и соседи.
Мой маленький брат Боба захотел их напугать, внезапно выскочил перед ними и зарычал, но они на него внимания не обратили.
– Что-нибудь произошло? – спросила мама. – Что-нибудь случилось?
– Тушите свет! – закричал управдом. – Скорее тушите свет!
Мама руки в боки и говорит:
– С какой стати? И не подумаю!
– Скорее тушите, вам говорят! – он щелкнул выключателем, и все оказались в темноте.
– В чем дело? – возмутилась мама.
– Поглядите, что у вас творится!
– Ума не приложу, – сказала мама, – что у нас может твориться?
– У вас щели, – сказала Ханум Измайловна, – вот такие щели! Настоящая сигнализация вражеским самолетам!
Отец мой на фронте, а у нас сигнализация?! Это уж слишком. Семья фронтовика сигнализирует вражеским самолетам, получается?
– На окнах у нас матрасы, – говорит мама, – они свет не пропускают, не болтайте ерунду!
– Узкие у тебя матрасы, соседка, – сказала Ханум, – понимаешь – узкие.
– У меня узкие матрасы? – возмутилась мама. – Это у вас узкие матрасы!
– Посмотри с улицы на свои окна, соседка. Сходи на улицу и посмотри. Такие щели! Вот такие щели!
В темноте не было видно, какие она показывала щели.
– Обсудим все спокойно, – сказал старик Ливерпуль. – Раз нету света, не надо торопиться. Все устроим. Никому ведь ничего не угрожает в данную минуту. Обо всем поговорим по порядку. Дела дневные позади, и спешить нам сегодня некуда. Не такой уж это сложный вопрос, чтобы спешку устраивать, в самом деле…
– Развел антимонию, – сказала Мирзоян, – всегда навеселе и заводит антимонию.
– Да погодите вы, – сказал управдом. – Сейчас не время разногласиям. Нужно быть начеку. За светом следить внимательно. Ни щелочки света, понятно? Так что ликвидируйте просветы.
– Ликвидируем, – сказал я. Мне это слово понравилось.
– Хорошо, – сказала мама, – я повешу по бокам одеяла.
– Вешайте что хотите, – сказал управдом, – это ваше дело.
– Ай, соседка, – сказала Мирзоян, – на чем же вы спать-то будете?
– На чем все спят, – сказала мама.
– Все постели повесите и тогда как?
– А что же мне еще вешать?
– Что-нибудь другое.
– Откуда же я возьму другое? Выкручиваемся как можем.
– Мы тоже выкручиваемся, – сочувствовали соседи.
– Кручусь и верчусь, – сказала мама.
– Все крутятся и вертятся, – поддерживали соседи.
– На чем же вы все-таки спите? – не отставала Мирзоян.
– С окон снимаем и спать ложимся.
– А потом?
– Потом снова приколачиваем.
– Так каждый день и приколачиваете?
– В матрасе уже полно дырок. Остается только повесить на гвозди. Мы люди не богатые и не гордые.
– А вы сказали: приколачиваете, – вмешался Ливерпуль.
– То вешаем, то приколачиваем, – говорит мама.
– Бедные матрасы, – посочувствовал Ливерпуль, – навряд ли они войну продержатся.
– Вся жизнь у людей изменилась, даже вещи не на своих местах оказались, – сказала Мирзоян.
– И беседуем во мгле, – сказал Ливерпуль.
Дверь была не заперта, и кто-то вошел к нам на веранду.
– Эй, кто здесь есть? – закричали с веранды.
– Что там опять такое? – спросила мама.
– Ваш пятилетний сын по улицам разгуливает, – ответили с веранды.
– Ах, вечно он сбегает, – спохватилась мама, – вечно он в движении!
«…Кручусь я и верчусь. И ничего не видно!» – распевал Боба на веранде.
Мама уже была там.
– Я вообще не люблю ничего плохого, – объяснял Боба, – когда темно, когда нет света и когда ничего не видно.
– Можно подумать, что он один всего этого не любит, – отвечала мама из темноты коридора.
– Я ходил искать свет, – оправдывался Боба.
– И нашел? – насторожился управдом.
– Нигде нету света, – сказал Боба.
– Вот видите, кругом порядок! – сказал управдом.
– Тогда дайте мне красную повязку, – сказал Боба.
Старик Ливерпуль сорвал свою повязку дежурного и повязал Бобе на рукав.
Даже в темноте было заметно, как Боба загордился. «Завтра я у него эту повязку отберу», – подумал я.
Расходились соседи. Свалили стул с грохотом. Кто-то ушибся.
Мы сняли наши матрасы.
Окна были раскрыты, и небо черное.
На улице ни огонька.
Мне не спалось.
Было душно. Бродил в небе слабый прожектор.
«У всех свое затемнение, – думал я, – у каждого по-своему».
У старушек Добрушкиных ковры висят.
У Груниных шторы.
У Мирзоян фанера.
У дяди Миши картон.
У Фалалеевых рекламные противопожарные щиты.
У старика Ливерпуля доски, остаются щели, и его несколько раз предупреждали.
У дяди Гоши окна завешены шалями, и меня всегда интересует, откуда он набрал столько шалей.
У Алиевых одно окно, они к нему прислоняют шкаф. Не лень людям шкаф двигать каждый вечер. Зато никогда в жизни осколки им в комнату не влетят, как они уверяют.
У Измайловых блестящая плотная бумага, все спрашивают, откуда они ее достали, а папа Измайлов улыбается и говорит: «В универмаге до войны». Все удивляются, как он мог знать, что начнется война и ему понадобится эта бумага. Он отвечает, что купил ее для совсем другой надобности, но не успел использовать. Тогда спрашивают, для какой надобности он ее купил и почему не успел использовать.
Оказывается, он собирался оклеить стены своей веранды, но все откладывал.
А теперь ждет окончания войны, чтобы снять ее с окон и оклеить веранду. С завистью смотрят на его практичное, недорогое затемнение.
Все хотят иметь красивое и практичное затемнение.
Я тоже жалею, что мы не купили раньше такой бумаги и теперь нам приходится вывешивать матрасы.
Боба спит с красной повязкой. Даже во сне лицо у него довольное и гордое.
…Рано утром влетели к нам братья Измайловы, у каждого по рулону.
Рамис, Рафис, Расим, Раис промчались в нашу комнату как конники, размахивая рулонами. Ни слова не говоря, оставили свои рулоны и умчались.
– Порядочно у них бумаги, – сказал я, – на две семьи.
Мой брат Боба схватил рулон, но мама отняла.
– Спасибо соседям, – сказала она. – Обращайтесь с бумагой бережно. Сегодня мы сделаем шторы. А когда кончится война, нашим соседям эта бумага понадобится, чтобы оклеить веранду.
2. Герои
– Советский летчик таранил самолет! – заорал я, вбегая в комнату.
– Зачем же так орать? – сказала мама.
– Он ночью таранил! – орал я.
– Представляю, – сказала мама.
Ничего она не представляла.
Я размахивал газетой:
– Как даст фашисту в хвост! Винтом как врежет р-р-раз! Бац по хвосту! Тот по-ошел вниз…
Раскрыв глаза, смотрел на меня Боба. Он тоже ничего не представлял.
Ведь я собирал все газеты. Я знал всех героев. Я знал их в лицо по портретам. Я очень любил их.
Не мог я пропустить ни одной газеты. Не могло такое произойти.
И все же происходило.
– Одной газеты у меня сегодня не хватает, – сказал я, – в нашем ларьке она кончилась. Где-то нужно найти.
Мама к этому привыкла. А Бобе все равно.
– Попроси у соседей, мама, может быть, у них есть эта газета. Если у них ее нет, придется искать в другом месте.
– Неужели нельзя обойтись без одной газеты?
– Никак нельзя.
– Спроси сам.
– Но мне могут не дать.
Мама идет за газетой и возвращается ни с чем.
– Я так и знал, – говорю. – Такую газету никто не даст. Первый в мире таран. Представляешь? Ночной. Отрубил немцу хвост. Вот герой! Нет, такую газету никто не даст, нечего и просить.
– Если бы она у них была, они бы дали, – говорит мама.
– Никто бы не дал. В этом я убежден.
– Ну, зачем она им, для чего? Никогда бы они не стали из-за газеты портить отношения.
– Ничего ты не понимаешь, мама. Из-за такой газеты можно портить отношения. Если бы ты представляла…
– Газеты, газеты… – говорит мама. – Зачем тебе столько газет?
– Ведь он срезал немцу хвост!
– Ох, эти газеты, – вздыхает мама, – кругом война…
– Не искал бы я эти газеты, если бы там войны не было!
– Понятно, – говорит мама.
Ничего ей не понятно.
Я выскочил на улицу. Сел на трамвай.
– Посмотрите хорошенько, – попросил я в киоске у бульвара. – Неужели не осталось?
– Сейчас посмотрим хорошенько, – продавец знал меня. – Нет, нету, – сказал он, – ни одной нету.
– А может быть, есть?
– Не может быть, раз нету.
– Как жаль, – сказал я, – неужели нету?
– Что за газета? – спросил кто-то.
Собрались люди, и все интересовались, что особенного в газете, которую я так ищу.
– Советский летчик таранил самолет, – сказал я, – он срезал немцу хвост.
– Замечательный летчик, – сказал продавец.
– Я и сам знаю, что замечательный; значит, у вас нет газеты? А где она может быть, вы не знаете?
– Поищи, дорогой, где-нибудь может быть. Непременно где-нибудь есть, нужно поискать.
– Важные сообщения? – спросил кто-то.
– Ночной таран, – сказал я, – срезал немцу хвост.
– Как то есть срезал?
– Вот так – вжик! – и я показал рукой, как это делается.
Все стали обсуждать ночной таран, а продавец сказал:
– Заглядывай почаще.
– Мне нужно сегодня, – сказал я.
– У меня дома есть эта газета, – сказал один старик, – но я сейчас домой не собираюсь.
– А когда вы собираетесь?
– Не скоро.
– Не надо мальчонку расстраивать, – сказал продавец, – если вы домой не собираетесь, незачем об этом говорить.
– В конце концов пойду же я домой, но не сию минуту.
– Я подожду, – сказал я.
– Первый раз вижу, чтобы человек так газету искал.
– Я же вам объясняю: летчик Талалихин таранил самолет, разве этого мало?
– Он твой родственник, что ли? – спросил старик.
– Если бы он был мой родственник, я бы до неба подпрыгнул.
– Я бы тоже подпрыгнул, – сказал старик.
– Ну вот видите!
– Придется идти за газетой, – сказал старик. – Я хотел посидеть на лавочке, но разве можно отдыхать, когда тебе нужна газета.
– Я посижу с вами сколько хотите, – сказал я.
– Не уверен, что тебе интересно со стариком сидеть, – сказал он, – вперед – за твоей газетой!
Я ему рассказывал по дороге:
– Все газеты с портретами Героев, а у меня ни одного, даже самого дальнего родственника Героя нет. Я и сам на фронт сбегал, да толку что? Ничего из этого не получилось. В поселке Монтина меня ссадили и обратно на трамвае привезли. Представляете, поезда там обычно не останавливаются, а этот остановили…
– А где отец? – спросил старик.
– Известно где, на фронте.
– Может, он уже давно Герой, пока ты тут страдаешь.
– Может быть. Вот и смотрю в газетах, но пока нету. Неизвестно ведь, когда будет. Еще до войны увидел я на нашей улице Героя с Золотой Звездой. Я забежал вперед и вовсю глазею на золотую звездочку, мешал ему идти, под ногами верчусь и все глазею, глазею… Он остановился и спрашивает: «Чего тебе?» Я будто онемел: на звездочку уставился и не отхожу. Тогда он слегка приподнял меня, осторожно отодвинул в сторону и пошел дальше. Но я опять за ним побежал, как вдруг, представляете, выходит из-за угла навстречу ему здоровенный дядька – и тоже Герой! Они обнялись, поцеловались и дальше вместе пошли. Вместе сразу два Героя! Встретил сразу двух Героев Советского Союза до войны на нашей улице! Не верите? Клянусь! Вот встреча, а? Только я их фамилии не знаю.
– Верю, верю, – сказал старик, – отчего не верить.
– Я шел за ними, шел, а потом неудобно стало, сколько можно… Скорей всего они были старые друзья, а вы как думаете?
– Наверно, старые друзья, – сказал старик, – пожалуй, так оно и было. Воевали вместе в Испании или летали в Америку через Северный полюс.
– Удивительная была встреча, до сих пор вспоминаю.
Старик согласился, что встреча действительно была удивительна, такого видеть ему до войны не приходилось. Вот окончится война, наглядится он на своих сыновей-героев…
На крыше военкомата устанавливали зенитки. Милиция разгоняла любопытных, а они не уходили. Еще бы! Залезть бы на крышу, на ночь спрятаться и дождаться вражеских самолетов. Начнут палить, а я тут как тут, сын фронтовика, подношу зенитчикам снаряды…
Старик с улицы позвал жену, она вышла на балкон и долго не понимала, что от нее требуется. Потом кивнула головой и вынесла газету. Газета полетела как птица, и я помчался ее ловить. Но оказалась не та газета.
– Найдем, найдем, – сказал старик, – вечно старуха путает.
Он опять стал ее звать, но она не появлялась.
– Придется подняться, – сказал старик.
Мы поднялись, и старик сказал:
– Мальчонке нужна другая газета.
– А зачем она ему? – старуха посмотрела на меня.
– Она ему просто необходима.
– А для чего?
– Ну, это его дело, – сказал старик, проталкивая меня в комнату.
– Я все газеты собираю с первого дня войны, – объяснил я, – ни одной пока не пропустил. А сегодняшний номер особенный, я за ним и гоняюсь.
– А чем он особенный? – спросила старуха.
– Ну как же! – Газета лежала на столе, и я показал ей летчика. Она все поняла и погладила меня по голове. Она все понимала.
– Непорядок у него насчет родственников, – сказал старик.
– А что у него с родственниками? – спросила старуха.
– Ни одного Героя нет, – сказал старик.
Они посмотрели друг на друга и улыбнулись.
– У нас трое сыновей на войне, – сказал старик. – Мать все газеты просматривает, вроде тебя. Следит за позициями войск по карте, пытается узнать, где сыновья находятся, да разве узнаешь.
Старуха вытащила карточки сыновей, и я восхитился, сколько у них орденов. Вот все трое в обнимку. Вот отдельные фотографии. Вот братья совсем малыши.
– Про наших сыновей писали, – сказала старуха с гордостью, – кто-то взял газету, а потом не вернул.
Я спросил фамилию и вспомнил. «Отважный экипаж» – называлась заметка. Такие вещи я крепко запоминал. У стариков газета не сохранилась, и я обещал принести.
Теперь у меня все газеты. Одну дам старикам, и опять получается, что одной у меня все-таки не хватает.
Ну и пусть.
– Зачем же так орать? – сказала мама.
– Он ночью таранил! – орал я.
– Представляю, – сказала мама.
Ничего она не представляла.
Я размахивал газетой:
– Как даст фашисту в хвост! Винтом как врежет р-р-раз! Бац по хвосту! Тот по-ошел вниз…
Раскрыв глаза, смотрел на меня Боба. Он тоже ничего не представлял.
Ведь я собирал все газеты. Я знал всех героев. Я знал их в лицо по портретам. Я очень любил их.
Не мог я пропустить ни одной газеты. Не могло такое произойти.
И все же происходило.
– Одной газеты у меня сегодня не хватает, – сказал я, – в нашем ларьке она кончилась. Где-то нужно найти.
Мама к этому привыкла. А Бобе все равно.
– Попроси у соседей, мама, может быть, у них есть эта газета. Если у них ее нет, придется искать в другом месте.
– Неужели нельзя обойтись без одной газеты?
– Никак нельзя.
– Спроси сам.
– Но мне могут не дать.
Мама идет за газетой и возвращается ни с чем.
– Я так и знал, – говорю. – Такую газету никто не даст. Первый в мире таран. Представляешь? Ночной. Отрубил немцу хвост. Вот герой! Нет, такую газету никто не даст, нечего и просить.
– Если бы она у них была, они бы дали, – говорит мама.
– Никто бы не дал. В этом я убежден.
– Ну, зачем она им, для чего? Никогда бы они не стали из-за газеты портить отношения.
– Ничего ты не понимаешь, мама. Из-за такой газеты можно портить отношения. Если бы ты представляла…
– Газеты, газеты… – говорит мама. – Зачем тебе столько газет?
– Ведь он срезал немцу хвост!
– Ох, эти газеты, – вздыхает мама, – кругом война…
– Не искал бы я эти газеты, если бы там войны не было!
– Понятно, – говорит мама.
Ничего ей не понятно.
Я выскочил на улицу. Сел на трамвай.
– Посмотрите хорошенько, – попросил я в киоске у бульвара. – Неужели не осталось?
– Сейчас посмотрим хорошенько, – продавец знал меня. – Нет, нету, – сказал он, – ни одной нету.
– А может быть, есть?
– Не может быть, раз нету.
– Как жаль, – сказал я, – неужели нету?
– Что за газета? – спросил кто-то.
Собрались люди, и все интересовались, что особенного в газете, которую я так ищу.
– Советский летчик таранил самолет, – сказал я, – он срезал немцу хвост.
– Замечательный летчик, – сказал продавец.
– Я и сам знаю, что замечательный; значит, у вас нет газеты? А где она может быть, вы не знаете?
– Поищи, дорогой, где-нибудь может быть. Непременно где-нибудь есть, нужно поискать.
– Важные сообщения? – спросил кто-то.
– Ночной таран, – сказал я, – срезал немцу хвост.
– Как то есть срезал?
– Вот так – вжик! – и я показал рукой, как это делается.
Все стали обсуждать ночной таран, а продавец сказал:
– Заглядывай почаще.
– Мне нужно сегодня, – сказал я.
– У меня дома есть эта газета, – сказал один старик, – но я сейчас домой не собираюсь.
– А когда вы собираетесь?
– Не скоро.
– Не надо мальчонку расстраивать, – сказал продавец, – если вы домой не собираетесь, незачем об этом говорить.
– В конце концов пойду же я домой, но не сию минуту.
– Я подожду, – сказал я.
– Первый раз вижу, чтобы человек так газету искал.
– Я же вам объясняю: летчик Талалихин таранил самолет, разве этого мало?
– Он твой родственник, что ли? – спросил старик.
– Если бы он был мой родственник, я бы до неба подпрыгнул.
– Я бы тоже подпрыгнул, – сказал старик.
– Ну вот видите!
– Придется идти за газетой, – сказал старик. – Я хотел посидеть на лавочке, но разве можно отдыхать, когда тебе нужна газета.
– Я посижу с вами сколько хотите, – сказал я.
– Не уверен, что тебе интересно со стариком сидеть, – сказал он, – вперед – за твоей газетой!
Я ему рассказывал по дороге:
– Все газеты с портретами Героев, а у меня ни одного, даже самого дальнего родственника Героя нет. Я и сам на фронт сбегал, да толку что? Ничего из этого не получилось. В поселке Монтина меня ссадили и обратно на трамвае привезли. Представляете, поезда там обычно не останавливаются, а этот остановили…
– А где отец? – спросил старик.
– Известно где, на фронте.
– Может, он уже давно Герой, пока ты тут страдаешь.
– Может быть. Вот и смотрю в газетах, но пока нету. Неизвестно ведь, когда будет. Еще до войны увидел я на нашей улице Героя с Золотой Звездой. Я забежал вперед и вовсю глазею на золотую звездочку, мешал ему идти, под ногами верчусь и все глазею, глазею… Он остановился и спрашивает: «Чего тебе?» Я будто онемел: на звездочку уставился и не отхожу. Тогда он слегка приподнял меня, осторожно отодвинул в сторону и пошел дальше. Но я опять за ним побежал, как вдруг, представляете, выходит из-за угла навстречу ему здоровенный дядька – и тоже Герой! Они обнялись, поцеловались и дальше вместе пошли. Вместе сразу два Героя! Встретил сразу двух Героев Советского Союза до войны на нашей улице! Не верите? Клянусь! Вот встреча, а? Только я их фамилии не знаю.
– Верю, верю, – сказал старик, – отчего не верить.
– Я шел за ними, шел, а потом неудобно стало, сколько можно… Скорей всего они были старые друзья, а вы как думаете?
– Наверно, старые друзья, – сказал старик, – пожалуй, так оно и было. Воевали вместе в Испании или летали в Америку через Северный полюс.
– Удивительная была встреча, до сих пор вспоминаю.
Старик согласился, что встреча действительно была удивительна, такого видеть ему до войны не приходилось. Вот окончится война, наглядится он на своих сыновей-героев…
На крыше военкомата устанавливали зенитки. Милиция разгоняла любопытных, а они не уходили. Еще бы! Залезть бы на крышу, на ночь спрятаться и дождаться вражеских самолетов. Начнут палить, а я тут как тут, сын фронтовика, подношу зенитчикам снаряды…
Старик с улицы позвал жену, она вышла на балкон и долго не понимала, что от нее требуется. Потом кивнула головой и вынесла газету. Газета полетела как птица, и я помчался ее ловить. Но оказалась не та газета.
– Найдем, найдем, – сказал старик, – вечно старуха путает.
Он опять стал ее звать, но она не появлялась.
– Придется подняться, – сказал старик.
Мы поднялись, и старик сказал:
– Мальчонке нужна другая газета.
– А зачем она ему? – старуха посмотрела на меня.
– Она ему просто необходима.
– А для чего?
– Ну, это его дело, – сказал старик, проталкивая меня в комнату.
– Я все газеты собираю с первого дня войны, – объяснил я, – ни одной пока не пропустил. А сегодняшний номер особенный, я за ним и гоняюсь.
– А чем он особенный? – спросила старуха.
– Ну как же! – Газета лежала на столе, и я показал ей летчика. Она все поняла и погладила меня по голове. Она все понимала.
– Непорядок у него насчет родственников, – сказал старик.
– А что у него с родственниками? – спросила старуха.
– Ни одного Героя нет, – сказал старик.
Они посмотрели друг на друга и улыбнулись.
– У нас трое сыновей на войне, – сказал старик. – Мать все газеты просматривает, вроде тебя. Следит за позициями войск по карте, пытается узнать, где сыновья находятся, да разве узнаешь.
Старуха вытащила карточки сыновей, и я восхитился, сколько у них орденов. Вот все трое в обнимку. Вот отдельные фотографии. Вот братья совсем малыши.
– Про наших сыновей писали, – сказала старуха с гордостью, – кто-то взял газету, а потом не вернул.
Я спросил фамилию и вспомнил. «Отважный экипаж» – называлась заметка. Такие вещи я крепко запоминал. У стариков газета не сохранилась, и я обещал принести.
Теперь у меня все газеты. Одну дам старикам, и опять получается, что одной у меня все-таки не хватает.
Ну и пусть.
3. Звездочка
Я выпилил маленькую звездочку Героя Советского Союза из большого куска бронзы. Лежит она в старинной бархатной коробочке, как золотая. Откроешь крышку, а она сверкает и переливается. Сколько дней потратил я на эту звездочку, сколько часов! Попробуйте выпилить граненую звездочку из большого куска бронзы! Такую нигде не купишь, нигде не достанешь, ни на что не выменяешь.
– Ты читала про дядю? – спросил я маму, любуясь звездочкой.
Никто не мог читать о моем дяде, которого на свете не было. Я просто его выдумал, соврал, но войдите в мое положение, посочувствуйте человеку, у которого непорядок насчет родственников… Несуществующего дядю наградил я звездой Героя, но разве здесь большой обман? Любой из нас станет Героем, а значит, обмана здесь нет. Если нет мне возможности стать Героем, значит, это единственная возможность. В семье должен быть порядок, в семье должен быть Герой.
Вот так рассуждал я, поглядывая на маму, а она возилась у плиты. Не очень-то она меня слушала, да это и неважно. Я сам хотел в дядю поверить, сам слушал себя, вот что важно. Я хотел, чтоб он был в самом деле.
– Что это еще за дядя? – удивилась мама.
– Не читала? – спросил я, волнуясь.
– Ну и что же ты вычитал?
– То и вычитал.
– Так что же?
– А вот и то.
– Странные у тебя выходки, – сказала мама, – о чем ты?
– Потом, – сказал я и быстро ушел с кухни.
Мы сели за стол, и мама спросила:
– Что это ты там плел?
– Что значит плел? – обиделся я. – Это правда.
– Так в чем там дело? Что там за дядя?
– Дядя как дядя, – отмахнулся я.
– Ну, а все-таки? – не отставала мама.
– Мой дядя, а не твой, ясно? – разнервничался я.
– С ума сошел, – сказала мама.
– Дядя, и все! – крикнул я, закрыв глаза от волнения. – Могла бы и прочесть!
– Ну, хорошо, – сказала мама, – пожалуйста, я просто думала, что-нибудь серьезное.
– Конечно, серьезное! Очень серьезное!
– Представляю, – сказала мама.
Ничего она не представляла.
Я встал из-за стола. Маячил у меня перед глазами прославленный дядя. В руке я сжимал свою звездочку, и острые края впивались мне в ладонь. Я увел Бобу в другую комнату и показал ему звездочку.
– Дай! – сразу сказал Боба.
– Ты погоди, – сказал я.
– Отдай! – заорал он.
Я спрятал звездочку в карман и рассказал ему про дядю. Я сочинил для дяди биографию, и Боба меня слушал внимательно.
– Все понял? – спросил я.
– Все, – сказал Боба.
– А что ты понял?
– Мой дядя Герой Советского Союза.
– Где он раньше жил?
– В Ленинграде.
– А сейчас?
– Не знаю.
– Сейчас он на фронте, балда, чтоб ты знал.
– На фронте, – повторил Боба.
– На каком?
– На нашем.
– На Ленинградском, балда, чтоб ты знал.
– На Ленинградском, – повторил Боба.
– Знаешь, какие у него ордена?
– Не знаю.
Я перечислил. Многими орденами наградил я дядю.
– Повтори, – сказал я.
Но Боба отказался.
– Ты должен знать, сколько орденов у твоего дяди.
– Много… – сказал Боба.
– Вот и хорошо, что много, родной ведь человек.
– Не помню… – ныл Боба.
– А где жил твой дядя, помнишь? – возвратился я к началу.
– Забыл, – сказал Боба.
– Дубина ты, своего родного дядю не знаешь!
– Не хочу твоего дядю… – заплакал Боба.
– Он такой же мой, как и твой!
– Мне дядю не нужно… – ныл Боба.
Я показал ему звездочку, и он сейчас же к ней потянулся.
– Да знаешь ли ты, чья это звездочка? – сказал я.
Он не знал.
– Дядина, – сказал я.
– Мама! – заорал Боба. – Опять дядя?
– Молчи ты, пойми наконец…
Нет, он не понимал. Не мог понять мой брат Боба, что значит для меня дядя…
– Отстань от малыша, – вмешалась мама.
– С такой памятью он далеко не пойдет! – разозлился я. – Ничего из него путного не выйдет! Нужно тренировать свой ум!
– Чего он от тебя хочет? – спросила мама Бобу.
– Дядю хочет… – всхлипывал Боба.
– Объяснишь ты мне наконец, что это за мифический дядя и чего ты хочешь от ребенка?
– Я хочу, чтоб он был умный.
– Он не глупее тебя.
Боба подбежал ко мне и шепотом спросил:
– Отдашь звездочку?
– Дам только подержать, – сказал я. – Такую звездочку даже подержать почетно.
– Дядя родился в Ленинграде! – вдруг выпалил Боба.
– Не совсем, оказывается, тупица, – сказал я.
Бобу словно прорвало:
– Два ордена Красного Знамени, два ордена Красной Звезды…
– Молодец! – сказал я.
– …три медали «За отвагу», три медали «За боевые заслуги»… – шпарил он без запинки.
Мама взяла Бобу за руку, он вырвался.
– Гвардии майор!!! – орал он откуда-то уже с веранды. – Родился в Ленинграде! А сейчас на фронте!!!
Я догнал его, сунул ему под нос звездочку и спросил:
– Чья это звездочка?
И Боба сказал:
– Папина.
Такого ответа я никак не ожидал. В это время завыла сирена, и мама стала быстро одевать Бобу и велела мне переодеться. Несколько раз уже были тревоги и все учебные. Я не спешил, а мама торопила. Сирена выла все сильней и сильней. Я думал, как бы сбежать – поглядеть, что творится на улице в это время. На лестничной площадке собрались все соседи. Некоторые были с узелками, а семья дяди Гоши с подушками. Дежурный повел за собой всю компанию. Я держал за руку Бобу, и он подвывал сирене.
– Ты читала про дядю? – спросил я маму, любуясь звездочкой.
Никто не мог читать о моем дяде, которого на свете не было. Я просто его выдумал, соврал, но войдите в мое положение, посочувствуйте человеку, у которого непорядок насчет родственников… Несуществующего дядю наградил я звездой Героя, но разве здесь большой обман? Любой из нас станет Героем, а значит, обмана здесь нет. Если нет мне возможности стать Героем, значит, это единственная возможность. В семье должен быть порядок, в семье должен быть Герой.
Вот так рассуждал я, поглядывая на маму, а она возилась у плиты. Не очень-то она меня слушала, да это и неважно. Я сам хотел в дядю поверить, сам слушал себя, вот что важно. Я хотел, чтоб он был в самом деле.
– Что это еще за дядя? – удивилась мама.
– Не читала? – спросил я, волнуясь.
– Ну и что же ты вычитал?
– То и вычитал.
– Так что же?
– А вот и то.
– Странные у тебя выходки, – сказала мама, – о чем ты?
– Потом, – сказал я и быстро ушел с кухни.
Мы сели за стол, и мама спросила:
– Что это ты там плел?
– Что значит плел? – обиделся я. – Это правда.
– Так в чем там дело? Что там за дядя?
– Дядя как дядя, – отмахнулся я.
– Ну, а все-таки? – не отставала мама.
– Мой дядя, а не твой, ясно? – разнервничался я.
– С ума сошел, – сказала мама.
– Дядя, и все! – крикнул я, закрыв глаза от волнения. – Могла бы и прочесть!
– Ну, хорошо, – сказала мама, – пожалуйста, я просто думала, что-нибудь серьезное.
– Конечно, серьезное! Очень серьезное!
– Представляю, – сказала мама.
Ничего она не представляла.
Я встал из-за стола. Маячил у меня перед глазами прославленный дядя. В руке я сжимал свою звездочку, и острые края впивались мне в ладонь. Я увел Бобу в другую комнату и показал ему звездочку.
– Дай! – сразу сказал Боба.
– Ты погоди, – сказал я.
– Отдай! – заорал он.
Я спрятал звездочку в карман и рассказал ему про дядю. Я сочинил для дяди биографию, и Боба меня слушал внимательно.
– Все понял? – спросил я.
– Все, – сказал Боба.
– А что ты понял?
– Мой дядя Герой Советского Союза.
– Где он раньше жил?
– В Ленинграде.
– А сейчас?
– Не знаю.
– Сейчас он на фронте, балда, чтоб ты знал.
– На фронте, – повторил Боба.
– На каком?
– На нашем.
– На Ленинградском, балда, чтоб ты знал.
– На Ленинградском, – повторил Боба.
– Знаешь, какие у него ордена?
– Не знаю.
Я перечислил. Многими орденами наградил я дядю.
– Повтори, – сказал я.
Но Боба отказался.
– Ты должен знать, сколько орденов у твоего дяди.
– Много… – сказал Боба.
– Вот и хорошо, что много, родной ведь человек.
– Не помню… – ныл Боба.
– А где жил твой дядя, помнишь? – возвратился я к началу.
– Забыл, – сказал Боба.
– Дубина ты, своего родного дядю не знаешь!
– Не хочу твоего дядю… – заплакал Боба.
– Он такой же мой, как и твой!
– Мне дядю не нужно… – ныл Боба.
Я показал ему звездочку, и он сейчас же к ней потянулся.
– Да знаешь ли ты, чья это звездочка? – сказал я.
Он не знал.
– Дядина, – сказал я.
– Мама! – заорал Боба. – Опять дядя?
– Молчи ты, пойми наконец…
Нет, он не понимал. Не мог понять мой брат Боба, что значит для меня дядя…
– Отстань от малыша, – вмешалась мама.
– С такой памятью он далеко не пойдет! – разозлился я. – Ничего из него путного не выйдет! Нужно тренировать свой ум!
– Чего он от тебя хочет? – спросила мама Бобу.
– Дядю хочет… – всхлипывал Боба.
– Объяснишь ты мне наконец, что это за мифический дядя и чего ты хочешь от ребенка?
– Я хочу, чтоб он был умный.
– Он не глупее тебя.
Боба подбежал ко мне и шепотом спросил:
– Отдашь звездочку?
– Дам только подержать, – сказал я. – Такую звездочку даже подержать почетно.
– Дядя родился в Ленинграде! – вдруг выпалил Боба.
– Не совсем, оказывается, тупица, – сказал я.
Бобу словно прорвало:
– Два ордена Красного Знамени, два ордена Красной Звезды…
– Молодец! – сказал я.
– …три медали «За отвагу», три медали «За боевые заслуги»… – шпарил он без запинки.
Мама взяла Бобу за руку, он вырвался.
– Гвардии майор!!! – орал он откуда-то уже с веранды. – Родился в Ленинграде! А сейчас на фронте!!!
Я догнал его, сунул ему под нос звездочку и спросил:
– Чья это звездочка?
И Боба сказал:
– Папина.
Такого ответа я никак не ожидал. В это время завыла сирена, и мама стала быстро одевать Бобу и велела мне переодеться. Несколько раз уже были тревоги и все учебные. Я не спешил, а мама торопила. Сирена выла все сильней и сильней. Я думал, как бы сбежать – поглядеть, что творится на улице в это время. На лестничной площадке собрались все соседи. Некоторые были с узелками, а семья дяди Гоши с подушками. Дежурный повел за собой всю компанию. Я держал за руку Бобу, и он подвывал сирене.