Голявкин Виктор. Избранное

   – Верно ты сообразил, – сказал я Бобе.
   Он прекратил выть.
   – Чего сообразил?
   – Звездочка, конечно, папина, – сказал я, – при чем здесь дядя.
   Сирена продолжала выть.
   Я протянул Бобе теплую, согретую в ладони звездочку и задумался о своем папе, которому неизвестно как сейчас приходится…

4. Оружие

   Когда я узнал, что в Кишлах на свалке груды оружия, я спать не мог. Оказывается, привозят с фронта разное трофейное оружие и сваливают в кучу у завода в Кишлах. Доехать до Кишлов на электричке, а там свалка в двух шагах. Не спалось мне в эту ночь, представлялись мне разные карабины, пистолеты, автоматы, бомбы, снаряды, просто не верилось, что там такие вещи запросто валяются. Настоящее ведь богатство! Склад оружия, груда вооружения. Пусть старое, негодное, но ведь исправить можно! Да я бы все на свете отдал, только б мне эти штуки приобрести, кто об оружии не мечтает? Да я по разным пулькам, гильзочкам с ума сходил, а тут невообразимо! Всю эту груду, говорят, собираются переплавить. Да мне бы чуточку, совсем немного, старенького оружия, пока его не переплавили. Выберу себе кое-что, а там, пожалуйста, переплавляйте. Мои автоматики, пистолетики, карабинчики, винтовочки, я вас в порядок приведу, исправлю. Достану себе оружие, пусть только немцы сунутся! Лягу у порога с автоматом, пусть только появятся! Шквальный огонь по фашистам, смерть немецким оккупантам, не войдут они в нашу квартиру! «Внуки Суворова, дети Чапаева, бьемся мы здорово, колем отчаянно!» – отличный плакат висит на стене с отличными словами! Отчаянно буду палить без передышки по врагу, идет священная война! Разгромим и уничтожим вражеское отродье! Наше дело правое, враг будет разбит!
   Лежу и дрожу в своей постели от нетерпения оружие достать, будто у меня лихорадка или что-то вроде. В школу утром не пойду, какая может быть школа! В нашем школьном музее один автомат ржавый да три лимонки старые без всяких запалов. Пулеметная лента да каски. Для школьного музея постараюсь, неужели непонятно? С музеем поделюсь, не жалко. Еще мне спасибо скажут. Вполне можно в школу не явиться ради того, чтобы музей обогатить. Встречусь утром с Вовкой – и туда! С ума я схожу по трофейному оружию. Рвется враг к нашему городу, нельзя быть человеку без оружия, будет у меня свой автоматик-пистолетик-пулеметик!
   Утром мама уходила на работу, старалась не шуметь. Убрала затемнение, и я зажмурился от света. Я давно не спал. Захлопнулась за мамой дверь, а глаза у меня сами закрылись. Жуть захотелось спать. Но я встал, открыл входную дверь, чтоб Вовка мог войти, и завалился. Мне снился сон, будто я охраняю склад оружия, а тут фашисты налетели. Такая заварушка началась! Отбиваю атаку за атакой, оружия у меня полно, подходите, гады, будет вам за все! Фашисты наседают, я держусь, на подмогу мне спешит отец с Золотой Звездой, трое братьев – отважный экипаж на своем танке… В это время меня Вова разбудил. Я сначала его за фашиста принял. Потом увидел у него портфель и спрашиваю, зачем же он с портфелем явился, если мы на свалку собираемся, а не в школу. «Как же я, – говорит, – без портфеля из дома выйду, соображаешь?» В общем, я спросонья не сообразил.
   Стал одеваться, а Боба мне какой-то листок сует. Что это? А он, оказывается, свастику начирикал, пока я спал, и мне протягивает. С плаката срисовал.
   – Да ты что, – говорю, – спятил, такие вещи рисовать? Ты знаешь, что это такое? Омерзительная, ненавистная зараза! Фашистский знак! Только предатели рисуют вражеские знаки! За это знаешь, что нужно сделать?
   Он задумался и говорит:
   – Чего?
   – За это, – говорю, – не знаю, что можно сделать!
   Поддали ему, чтобы знал.
   Кое-как его одели с Вовкой. Каждое утро его одевать одно мученье. Там нас оружие ждет, а он тут безобразничает.
   …Сразу же за станцией я увидел мальчишек и ахнул. Они носились с криками и воплями, играли в войну, но не это меня поразило. В руках у них были настоящие немецкие трофейные пистолеты-пулеметы!
   – Самое лучшее, наверное, растаскали, – сказал я, волнуясь, – какие у них автоматики, ты видишь?! Да где же здесь свалка?
   Вовка не знал, где свалка.
   – Эй! – закричал я ребятам. – Подойдите-ка сюда! Подойдите-ка на минуточку!
   Двое подскочили с автоматами.
   – Эти штуки стреляют? – спросил я.
   – Это «шмайсер», а не штуки, – сказал один.
   Другой объяснил, что автомат испорчен, все автоматы на свалке не стреляют, одни болванки, но есть австрийские карабины и подходят к ним отечественные патроны.
   – Сразу можно палить? – задрожал я от нетерпения.
   – Все части там валяются отдельно, – сказал он, – а затворы реже всего попадаются, поди их найди в такой куче.
   – Выходит, там одни железки?
   – Разные там железки, – сказал он, – а не одни. Полно там всего.
   – Прямо так и полно? Подходи и бери? Набирай, сколько хочешь, и домой тащи?
   – Там сторож на коне. Оружия навалом, а сторож не дает. Но его спокойненько перехитрить можно. Надоедает ему на лошади стоять, он скакать начинает. Вокруг завода скачет, чтоб не скучно. Когда он за забор повернет, тут и выбегай. Там танк есть фашистский. Махина. За танк можно спрятаться и оружие выбирать. За танком не видно. А в танке кости. Фашист в нем сгорел. Даже крест там нашли. Разные там бомбочки, мины. Вот и опасаются.
   – Вечно о нас заботятся, как будто мы маленькие, – сказал я.
   – Один раз мину нашли, – сказал мальчишка, – как грохнут, с сарайчика крышу сорвало.
   – Только и всего?
   – Столб зашатался, но устоял.
   – И все?
   – Тебе мало?
   – Мина ведь.
   – Одна ведь мина. Не тыща.
   – Тоже правильно.
   – Из-за мин все, – сказал мальчишка.
   – А куда крыша улетела? – спросил я.
   – Куда, куда… больно я знаю. А в сарайчике мотоцикл стоял. Крыши-то не стало, мотоцикл и украли.
   – Ты нам свалку покажи, – сказал Вовка, – нечего нам про мотоцикл рассказывать.
   – Свалка нам нужна, а не твой мотоцикл, – сказал я.
   – Сами же спрашивали, да ну вас! – Он хотел убежать, второй давно смотался.
   Свалку он все-таки показал, мы ему даже спасибо не сказали, со всех ног туда бросились. Неплохо бы сверху ржавое оружие разбросать и до низа добраться. Только танк не спихнуть.
   Мальчишка правильно сказал: свалочка порядочная и танк – махина. Сверху на груду оружия его и свалили. Помяли карабинчики, уж точно. Сторож на коне сидит и по сторонам поглядывает.
   Сторож нас поразил. Он был очень стар. Совершенно дряхлый старик. Белая борода, как у Деда Мороза, свисала на гриву лошади. Похоже, старик дремал. На голове у него была мохнатая папаха. Смешное он производил впечатление. Казалось, если лошадь шагнет, он не удержится в седле и свалится. Скакать вдоль стены вокруг завода он и не собирался. А скорей всего не мог. Мальчишка здесь явно напутал.
   – Ну и дед, – сказал Вовка, – потеха!
   – Дряхлый дед, – сказал я, – ну и сторож!
   Колоссальная груда трофеев сверкала на осеннем солнце и притягивала, как магнит.
   Мы шагнули вперед, и сторож нас заметил. Дряхлый дед поднял голову и сделал знак рукой, чтобы мы не подходили.
   – Да ну его, – сказал я, – не обращай внимания. Не видишь, он просто так поставлен, как пугало огородное. Айда в обход.
   Сторож засвистел в свисток, но мы внимания не обратили.
   – Пусть свистит, – сказал я, – тоже мне Соловейразбойник.
   Мы не останавливались, и он вторично засвистел. Вдруг хлестнул коня и ринулся на нас галопом. Мы пустились бежать, перемахнули шоссе и влетели в сарай. Смотрим из сарая на сторожа, а он гарцует к нам спиной, на дыбы поднял лошадь, ловкий старик.
   – Еле-еле в седле держался, – говорю, – чуть не падал. Никак не ожидал, что припустит.
   – Притворялся, – говорит Вовка. – Все сторожа притворяются, чтоб потом схватить.
   – Гляди, сарайчик, – говорю, – тот самый. Крыши нет. Минный взрыв оторвал.
   – Да ну тебя, – говорит Вовка, – следи за стариком.
   – Старик не шелохнется, вот хитрец.
   – Должен же он отлучиться куда-нибудь, предположим, воды попить, да мало ли еще куда.
   Но жажда его, видно, не мучила, и он никуда не собирался.
   Поклялись без оружия не возвращаться. Уважать себя не будем, если такое произойдет.
   – Каким образом они мину взорвали? – спросил я, разглядывая небо над головой. – Об камень ее трахнули или по-другому? Если они ее об камень трахнули, почему же тогда крышу сорвало, а им ничего?
   – Ни к чему нам крыша, – Вовка следил за стариком.
   – Да я не об ней…
   – Откуда я знаю, как они мину взрывали, – сказал Вовка, – сдалась мне твоя мина!
   – Да дело не в мине, а как они ее взрывали.
   – Взорвем с тобой любую мину, понял? Только бы фашисты появились.
   – А как?
   – С крыши им на головы кинем, понял?
   Вдруг слышим конский топот: наш древний старик несется в клубах пыли вдоль заводского забора. Мы и ахнуть не успели, как он с другого конца выскочил, пронесся мимо свалки и опять скрылся. Носится по кругу, как в цирке, забавляется себе на здоровье. Мы этого и ждали, но сразу поняли, добежать до свалки не успеть. Маловато для этого времени: старик раньше выскочит из-за забора, чем мы до места добежим. Вокруг камни, кусты, разный хлам. Не ровная тебе дорожка, по которой шпарь без оглядки. И шоссе на пути. Вдруг – машина.
   – Если мы сейчас не побежим, – сказал Вовка, – все пропало. Жди, когда он еще скакать будет.
   Я не решался.
   – Ну?
   – Вперед!
   Мы поняли друг друга. Выскочили вместе. Бежали как в атаку. Неслись во весь дух. Не споткнулись ни разу. Никогда в жизни я так не бежал; шоссе было свободно, и мы пролетели его, не заметив. Я видел совсем близко свалку, блестел карабин в этой груде… Но уж старик несся нам навстречу на своем коне, размахивая хлыстом.
   Мы бросились назад.
   Старик нас догонял, и мы побежали в разные стороны.
   – Старый джигит, – не обманешь, – кричал он совсем уже близко, – старый джигит сам обманет! Школ бегал, учеба бегал, держи-и-ись!!!
   Шоссе мы перемахнули, дальше он нас не стал преследовать. Я обернулся: старик нам грозил хлыстом.
   – Школ не ходит! – орал он. – Прогульщик ходит!
   – Какое ему дело до нашей школы, – разозлился Вовка. – Кругом о нас заботятся, будто у нас своей головы нет, верно ты заметил.
   – Стерег бы свое барахло, – сказал я, – а в наши дела не лез!
   – Какое же это барахло, соображаешь? – возмутился Вовка.
   – Ничего я уже не соображаю.
   – Соображай, – сказал Вовка, – если мы соображать не будем, все провалится.
   Забрались в сарай.
   Джигит наш уже не скакал. Он, как вначале, стоял на месте и притворялся спящим. В этом мы теперь не сомневались.
   – Эх, отличная вещь – подкоп, – замечтался я, – вылезаем мы с тобой возле самой свалки из тоннеля, отряхиваемся, забираем оружие, ползем обратно, снова отряхиваемся…
   – Копать-то сколько надо, с ума сойдешь, пока докопаешься.
   – Представляешь, – говорю, – мы с тобой под шоссе копаем, а наверху люди, машины едут… а мы с тобой спокойненько вылезаем под носом у джигита и отряхиваемся…
   – Что это ты все отряхиваешься? Возьми да отряхнись, вон весь в земле, – говорит Вовка.
   – Да это я так, просто хорошая вещь – подкоп, замечательная штука в таких случаях, только отряхиваться успевай…
   – Что с тобой, – говорит Вовка, – чего это ты все отряхиваешься да отряхиваешься, неужели не надоело? Спятил, что ли?
   От волнения я и вправду каждую минуту отряхивался.
   – А еще, – говорю, – навести бы на сторожа луч, от которого он стал бы, как волшебник, медленно скакать вокруг завода.
   – Мы сюда не мечтать пришли, а за оружием.
   – Поди его достань, – говорю, – мало что пришли.
   – Давай, давай, – смеется Вовка, – начни копать своей пяткой, а я тебе носом помогу.
   – Нечего смеяться, раз ничего придумать не можешь.
   – Будем ждать темноты.
   – Много мы там в темноте увидим.
   – Я слышал, с караульной вышки с завода прямо на свалку прожектор пускают. Светло как днем.
   – А на караульной вышке часовой с винтовкой. И видит тебя как днем.
   – Испугался?
   – Не хватает, чтобы в меня свои стреляли.
   – Пожалуй, верно, – согласился Вовка.
   Вдруг он вскочил и заорал:
   – Крыса! Смотри, большая крыса!
   – Где крыса?
   Вовка швырнул в угол камень, и оттуда выскочила страшенная крыса и – прямо на меня. Я отпрыгнул в сторону, а крыса заметалась.
   – Кидай в нее! – орал Вовка. – Хватай палку! Бей!
   Крыса носилась по сараю. Дверь была приоткрыта, и она не догадывалась, куда выскочить. Вовка кинул в нее еще что-то, она рванула в сторону и пробежала мне по ноге. Я заорал и стукнул ее палкой. Промахнулся и попал себе по ноге. От боли взвыл, хромая, побежал за крысой, чтобы еще ударить ее со всей злостью, но она так же исчезла, как и появилась.
   – Не видел ли, куда она прыгнула? – орал я.
   – Она там! – орал Вовка. – Там!
   Возможно, она выскочила в дверь, мы не заметили. Палка моя стукнулась обо что-то твердое. Я разгреб солому в углу, и то, что я увидел, заставило меня отшатнуться и закричать во всю глотку:
   – Сюда!
   Вовка был за сараем.
   – Сюда, Вовка, сюда!
   Под соломой лежали карабины и автоматы. Несколько карабинов и автоматов. Немецкие каски и пулеметная лента с гильзами.
   – Скорей, скорей, – торопил я, – разгреби всю солому, ух ты, фью-тью-фить!
   – Да здравствует крысеныш! – заорал Вовка, кидаясь к оружию.
   – Откуда здесь все это?
   – Мальчишки нанесли, бесспорно.
   Карабины были без прикладов, только металлическая часть. В одном был затвор. Я щелкнул затвором, нажал курок. Есть щелчок! Просунул карабин в штанину через пояс. В другую штанину «шмайсер». Шагать тяжело, не разогнуть колен, да еще с боков руками придерживай. Спокойненько дойдем, не торопясь, никого не касается. Раздутые штанины не беда. Смотрю на Вовку – по карабину у него в штанине, «шмайсер» не взял – штаны у него узкие, не пролезает. Смешной вид, а что делать? На здешних мальчишек внимания не обращают, а в электричке, в городе, с оружием в руках – обратят.
   Никогда в жизни мне так ходить не приходилось. Посмотреть на нас со стороны – в обморок упадешь. Шаг за шагом – на прямых ногах.
   Мальчишки нам все же встретились.
   Ватага остановилась, и один из наших знакомых спросил:
   – Ну как?
   – Никак, – сказали мы вместе.
   – Нашли? – спросил наш знакомый.
   Мы закивали головами в разные стороны.
   – Прорвались? – спросил мальчишка.
   – Куда?
   – На свалку, куда же еще. Трудно было прорываться?
   Мы опять закивали. Я сделал жалкий вид.
   – Вас что, били? – спросил мальчишка. – Плеткой били?
   Мы закивали головами, мол, били нас плеткой, да.
   – А нас не били.
   – А нас били.
   – Ишь ты, а нас только гоняли.
   – Кто гонял?
   – Старик, кто же еще.
   – Он нас тоже гонял, а потом как врежет! – сказал Вовка.
   – А что у вас в штанах? – спросил один.
   Врать было бесполезно. Не могли же мы сказать, что у нас в штанах ничего нет.
   – Оружие, – сказал я.
   – Вот это фокус, – сказал мальчишка, – оружие в штанах?
   – А куда же нам его деть?
   – Не в штаны же… – мальчишки задыхались от смеха.
   – Не в руках же нести.
   – Выходит, в штанах? – они опять захохотали.
   Если бы они знали, чье это оружие, не стали бы хохотать.
   – Ну, привет, – сказал я, и мы заковыляли, а они нам вслед хохотали.
   – Ну и дураки, – сказал я Вовке, – над собой смеются.
   Потом я повернулся и крикнул знакомому мальчишке:
   – Послушай, а ты не знаешь, где достать отечественные патроны?
   – Откуда я знаю, – ответил он, смеясь.
   – Ладно, ладно, – сказал я Вовке, – отечественные патроны мы найдем. Они ведь наши, отечественные, из-под земли выкопаем.
   – Любишь ты копать, – сказал Вовка. – Иди быстрей, как бы они в сарай не полезли. Каждая минута дорога.
   – Никакой чемпион мира не сможет быстрей, если ему в штаны палки засунуть, да это все равно что палок в колеса напихать.
   – Двигай, двигай и не рассуждай; если они за нами погонятся, несдобровать.
   Мы оружие наше вытащили из штанин и к электричке побежали с оружием наперевес, а возле станции обратно засунули.
   В электричке сначала все спокойно шло, мы сели, ноги вытянули, согнуть-то мы их не могли.
   Какой-то дядька смотрел на нас, смотрел, мы уже от него отворачивались, а он нас разглядывал, разглядывал, а потом и говорит:
   – Могли бы свои ноги подогнуть.
   Переглянулись с Вовкой и слегка ноги вбок подтянули – он в одну сторону, я в другую.
   Дядька говорит:
   – Смотрите, смотрите, издеваются, а? Над взрослым человеком издеваются. Молодчики какие. У меня двое сыновей, и за подобные шуточки я им спуску не даю. Посмотрите, граждане, они, ей-богу, норовят, чтобы мы об их ноги споткнулись.
   Какая-то старушка говорит:
   – У них что-то есть в ногах, мать честная.
   – Чего у них там может быть в ногах? – говорит тот дядька и смотрит на наши ноги.
   – Ой, честное слово, дуло какое-то, – говорит бабушка, – дуло.
   Мы с Вовкой встаем, изо всех сил помогая друг другу, и выходим на площадку. Не хватает, чтобы весь вагон на нас внимание обращал.
   – У них что-то в штанинах, совершенно верно, – замечает один пассажир, – смотрите, как они идут, какая у них подозрительная походка.
   – Вы у них верно дуло видели? – спрашивает тот дядька. – Что за дуло?
   – Ай, я не знаю, – говорит старушка, – может, мне показалось, какое мне дело. Больно мне ваше дуло нужно.
   Понемногу в вагоне успокоились. Не надо нам было садиться, стояли бы на площадке, никто бы не заметил.
   Сошли с электрички.
   Идти дальше так невозможно. Купили сегодняшние газеты, завернули автомат и карабин. По одному карабину в штанинах оставили.
   Попрощался с Вовкой.
   Возле дома стоял Ливерпуль.
   – Откуда плетешься? – спрашивает.
   – Вы теперь без повязки ходите? – спрашиваю. – Брату моему отдали, а как дежурить ходите?
   – Тьфу, – говорит, – твоя повязка, будто я без нее дежурить не могу. Без повязки я могу дежурить, а вот повязка без меня не может. Мальчонке будет радость. Отстань ты со своей повязкой.
   Я уйти хотел, а он меня остановил:
   – Постой, постой, чего это у тебя в штанах?
   – Ничего там нет, отпустите.
   – Эге… в штаны чего-то спрятал, а ну-ка, ну-ка, подойди, небось стянул чего?
   Я бы от него вырвался и убежал, если бы в штанине у меня не карабин.
   Он похлопал меня по ноге своей палкой и удивился:
   – Чего это там у тебя звучит? Отвечай, что это у тебя в ноге звучит?
   – Ничего, – говорю, – не звучит.
   – А в руках у тебя покажи.
   Ну и влип. Как быть? Обидно. Возле самого дома попался…
   – Зайдемте, – говорю, – в парадное, здесь неудобно, чтоб другие не видели. А то скандал будет.
   Пошли с ним в парадное. Я ему и сознался.
   – Автомат у меня, – говорю, – в газете. Немецкий пистолет-пулемет.
   Он как разозлится:
   – Ты мне брось шутить! Я тебе не мальчик! Я тебе дед, а ты мне внук, да я таких внуков иметь не хочу, пошел вон! Нет, погоди, показывай!
   Я развернул газеты, отошел, газеты бросил, направил на него автомат и как заору:
   – Руки вверх!
   – Тьфу ты! – говорит Ливерпуль и поднимает руки. – А ну, покажь!
   Неужели, думаю, отнимет, попрошу, может, не отнимет, внутри ведь автомат пустой, одна болванка.
   А он повертел его в руках, понюхал, вернул мне.
   – Тьфу, гадость. Фашистом пахнет. Где ты его достал?
   – На свалке.
   – А в брюках что?
   – Карабин.
   – Ну и катись, – говорит, – со своим дрянным фашистским ржавым обломком на все четыре стороны.
   Я поднял с полу газеты. Аккуратно свернул их. И стал подниматься по лестнице, подтягивая ногу с карабином. А он смотрел мне вслед.
   – Ну и шутник, – сказал он.
   – Не шутник я, дядя Ливер, – сказал я, – вот научусь стрелять, устроим мы вместе с Вовкой неприступную оборону, тогда увидите вы, дядя Ливер, как меня шутником называть.

5. Патрон

   Каждый раз Вовка заходит за мной перед школой. Но сначала интересуется патронами. Поди их достань, отечественные патроны! В классе с Вовкой нас рассадили, и теперь я сижу с Толиком. Но как прозвенит звонок, мы сейчас же друг к другу и о патронах начинаем. «Вашей дружбе, – сказал учитель, – можно позавидовать, но о вашей дисциплине можно пожалеть». Пожалел бы нас Пал Палыч, достал бы нам патроны…
   Опоздали с Вовкой в класс, стоим за дверью и проблему патронов обсуждаем. Фронт близко, а мы без патронов. Лучше в класс не пойдем в таком случае, мало ли может быть в военное время уважительных причин. Домой Вовке нельзя, бабушка изведет, а ко мне можно. Карабины проверим, на каски полюбуемся. Недавно их со свалки привезли, с орлами, с фашистскими знаками.
   …Во дворе, на ступеньках бомбоубежища, дядя Павел играл с управдомом в шашки. Дядя Павел вернулся с войны, ходит с палкой, в военной форме без петлиц и носит желтую нашивку тяжелого ранения. Никто с нашей улицы не возвратился еще с войны и не носил такой нашивки. До войны он возил хлеб с пекарни. Мы бежали гурьбой за его фургоном и цеплялись сзади. Фургон останавливался у магазина, и мальчишки разбегались в разные стороны. От горячего хлеба шел пар, и он вкусно пахнул. Сейчас Павел был инвалид. До сих пор мне не приходило в голову спросить у него патроны. Неужели он с фронта не привез ни одного патрончика? Но как спросить? Управдома куда-то позвали, и я заменил его. Дядя Павел расставил шашки.
   – Сознайтесь, – сказал он вдруг, подняв голову и разглядывая нас, – вы ко мне цеплялись на фургон?
   – Цеплялись, – сознались мы, – да когда это было.
   Он даже обрадовался, что мы к нему до войны на фургон цеплялись.
   – Не гнал я вас, ребята, верно?
   – Когда гнали, а когда и нет.
   – Очень редко гнал, – задумался, как будто это сейчас значение имело.
   – Вообще-то редко, – говорим.
   Он оживился:
   – Катались на моей лошадке, будь здоров.
   – А нас за фургоном и не видно было, – говорю, – вы и гнать-то не могли.
   – Так что же вы думаете, я вас не чувствовал? Я вас прекрасно чувствовал. Эх, если бы сейчас я на фургоне ездил, не гнал бы вас совсем, ребята… Катались бы, сколько вашей душе угодно.
   – Да мы на вас не обижаемся, – сказал Вовка.
   – Да мы и забыли, – сказал я.
   – Но я-то не забыл. – Он долго хвалил свою лошадь, расписывал ее достоинства, извинялся перед нами, что не давал нам кататься, не мог отделаться от воспоминаний.
   Я думал о патронах.
   – Играть-то будешь? – спросил Павел.
   – Не, – сказал я.
   – Чего ж садился?
   – Патроны хотел у вас спросить.
   – С ума вы посходили, – сказал он, – какой раз спрашивают у меня патроны!
   – Мы первый раз у вас спрашиваем.
   – Просили вроде вас.
   – Нет, нет, мы не просили.
   Он вздохнул.
   – Полюбуйтесь, что сделали со мной патроны. Малейшей тряски не могу переносить по булыжной мостовой, прощай, моя лошадка…
   – Так это же немецкие, – сказал я. – Фашистские патроны нам не нужны, правда, Вовка?
   – Нам нужны отечественные, – сказал Вовка.
   Он качал головой и собирал шашки.
   Вовка тянул меня за рукав, и мы с Павлом попрощались.
   – Зря у него спрашивали, – сказал Вовка.
   – У всех надо спрашивать, – сказал я. – У всех подряд. Иначе наше оружие заржавеет. Отечественные патроны мы из-под земли выкопаем.
   – Пуля – дура! – сказал мне вслед Павел. – Погибнешь без войны от своих патронов.
   – Не бойтесь, не погибну! – отвечал я, поднимаясь по лестнице.
   Дома вытащили карабин, каски в ряд расставили, пощелкали затвором, эх, нам бы патроны!
   Я вынул звездочку из бархатной коробки, и Вовка не мог поверить, что я ее сам сделал.
   – Приедет с войны мой папа, – сказал я мечтательно, – снимет свою гимнастерку и повесит на стул. А я незаметно приколю ему звездочку. Станет он надевать гимнастерку, увидит звездочку и глазам своим не поверит…
   – А у моего отца два ордена Красного Знамени, – сказал Вовка, – мой папа летчик.
   Я знал, что отец его летчик, но про ордена не слышал.
   – Редкий у тебя папаша, – позавидовал я.
   – Он еще получит, – сказал Вовка. – Он только начал самолеты сбивать. Ему сейчас новую машину дали. А та у него старая была, вся в дырках. Папаню в ней поранило, но все равно машину посадил. Мой папа Героя Советского Союза тоже получит. Раз у него новая машина. – Поразительно он верил в своего отца. Как бы угадывая мои мысли, он сказал: – А если его собьют случайно, он на парашюте спустится. Он может лететь, лететь, а парашют не раскрывать. Перед самой землей раскрыть. Знаешь, как этот прыжок называется? Затяжной называется.
   – А мой папа капитан, – сказал я и спрятал звездочку.
   – А мой папа старший лейтенант.
   Старший лейтенант, а два ордена Красного Знамени. Но зато капитан…
   Зазвонил телефон.
   – Есть патрон! – шептал в трубку Толик. – Новый патрон!
   – Откуда?
   – Потом объясню.
   – Жми сюда! Сразу! Мы ждем!
   – Куда?
   – Ты куда звонишь?
   – Аа-а… Понял.
   Не очень-то сообразительный, звонит сюда, а куда идти – не знает. Посадили его со мной за парту вместо Вовки, а он нам патрон достал, замечательно получается! Откуда он его достал? Я же говорил, у каждого надо спрашивать.