Дня через два Ивану Савичу принесли новое платье. Он примерил и велел спрятать. Вдруг Авдей вышел на средину.
   – А что, батюшка Иван Савич, – сказал он, – не будет ли вашей барской милости… то есть теперь у вас три сюртука… один-то уж старенький… Не пожалуете ли мне?
   Он низко поклонился.
   – Не намерен, – сказал Иван Савич сухо.
   Авдей крякнул и пошел в переднюю…
   На другой день он надел на себя серебряные часы, повесил бисерный снурок по всей груди и животу, взял в руки картуз с кисточкой и отправился радеть своему барину.
   – Говорил, – сказал он через полчаса, вышедши на средину.
   – Что ж ты говорил? – спросил Иван Савич.
   – Что, мол, барин у меня и добрый, и хорошенький такой…
   – Вот, хорошенький! Зачем же ты врешь?
   – Что за вру! вы ведь хорошенькие!..
   Оба молчали. Иван Савич гладил бакенбарды.
   – Что ж ты не в моем сюртуке ходил к ней? оно бы лучше! – сказал Иван Савич.
   133
   – Да как я смею барский сюртук надеть?
   – Ты возьми его себе совсем, тот, что просил у меня.
   Авдей подбежал, согнувшись, и поцеловал у барина ручку.
   – Что ж ты ей еще сказал?
   – Что барин мой, мол, молодец: где ни завидит женщину, – тотчас влюбится! У него, мол, немало их было…
   – Да кто ж тебя просил об этом говорить? Ну пойдет ли она теперь? Есть ли у тебя рассудок? а? Вечно, вечно подгадишь мне! Что ж она сказала?
   – Что мне, говорит, до твоего барина за дело? Он, говорит, мне не ровня: что мне с ним знакомиться? Поди, говорит, отваливай.
   – Вот еще! – ворчал Иван Савич, – не ровня. Как же бы это устроить? Ах, славно! выдумал! Часто ли она бывает тут у окна?
   – Да целое утро всякий день вертится.
   – Там она теперь?
   – Там-с.
   – Дай-ка мне свой серый сюртук.
   – На что это вам?
   – Дай, дай, я знаю на что. Ну что, впору ли? – спросил Иван Савич, надев сюртук.
   – Коротенек. Да что вы хотите делать?
   – А вот что: ты скажи ей, что у нас два человека. Ведь она меня не видала?
   – Нет-с.
   – Ну, я утром буду приходить на полчаса к тебе в комнату, будто убирать что-нибудь. Вот и теперь пойду. Дай мне сапог и щетку.
   Иван Савич поместился у самого окна и стал чистить сапог. Авдей спрятался в простенок и прикрыл рот рукой, чтоб не засмеяться вслух, и качал головой.
   – Вишь ведь лукавый догадал – чего не выдумает! – бормотал он. – Не так, не так, Иван Савич, на что подошву-то намазали ваксой? И сапога-то не умеет вычистить, а еще барин!
   – Здравствуйте! – сказал Иван Савич девушке в окно.
   – Здравствуйте! – сказала она и продолжала гладить, не поднимая глаз.
   – Какие вы хорошенькие!
   – Да не про вас!
   134
   – Как не про меня-с? Будто мы уж никуда не годимся? – сказал он. – Чем я хуже моего барина? Он такой худой!
   – Всё ж он барин, какой бы ни был! да мне и до него дела нет, – отвечала она и посмотрела на него.
   Он послал ей поцелуй. Она улыбнулась и показала ему утюг.
   – Как же! не хотите ли вот этого? – сказала она, – как раз обожгу.
   – Да вы уж и так обожгли меня глазками.
   – Этак она догадается, – шептал Авдей, увлекшийся невольно на этот раз интересами своего барина, которым в другое время противился, – вы больно мудрено говорите-то.
   – Можно мне к вам в гости прийти? – спросил Иван Савич.
   – Зачем? У нас есть свои.
   – Да есть ли такие, как я?
   Иван Савич указал на бакенбарды.
   – Может, и получше есть.
   – Ну, вы пожалуйте ко мне.
   – Вот еще! С чего вы это взяли? – сказала обиженным тоном девушка. – Прощайте: некогда мне с вами из пустого в порожнее переливать. Барыня ждет: она у меня там без юбки сидит!
   – А кто ваша барыня?
   – Известно, баронесса.
   Она схватила юбку и понесла было.
   – Да постойте же! куда вы? – сказал Иван Савич.
   – Нечего стоять; и вы-то чистите не чистите сапог. Смотрите, выйдет барин: он вас за ушко да на солнышко. Так-то!
   – Вы будете завтра тут? – спросил Иван Савич.
   – А вам что за дело?
   – Так; я бы покуражился с вами.
   – Буду так буду, не буду так не буду: сами увидите! – сказала она скороговоркой и, как мышонок, побежала по лестнице, почти не дотрогиваясь до ступеней.
   – Милашка! у! – нежно крикнул ей вслед Иван Савич. – Авдей! а?
   – Не могу знать!
   Авдей тряхнул головой.
   – Пожалуйте-ка, добро, сапоги-то, – сказал он, – вишь, всю подошву вымазали, да и окно-то у меня перепачкали. Ну вас тут совсем!
   135
   В следующие дни, в условленный час, оба бывали на своих местах. Иван Савич всё мазал подошву сапога, к великому соблазну Авдея, который нарочно для этого давал ему постоянно один старый и худой сапог. Маша тоже гладила долго одну и ту же юбку. Так продолжалось с неделю. Однажды вечером, когда баронесса уехала в театр, а, по словам Ивана Савича, барина его не было дома, Маша тронулась его нежностями и как тень, в платочке ? la Fanchon, мелькнула по двору и явилась в комнате Авдея.
   – Наконец ты у меня в гостях! – начал Иван Савич свою обычную фразу, с некоторыми вариянтами, – ужели это правда? не во сне ли я вижу?
   Она с трудом согласилась пойти в другие комнаты и при малейшем шуме трепетала как лист, опасаясь приезда барина.
   – Как я счастлива! как я счастлива! – твердила Маша, – вы такие… такие… вы сами словно как барин! Какой у вас славный жилет! уж не барский ли?
   – Да, барин подарил. Авдей! – закричал он, забывшись, – подай чаю!..
   – Что вы это? как вы на него кричите! – сказала Маша.
   – Авдей Михайлыч, – сказал Иван Савич, спохватившись, – уважь нас: чайку поскорее. Ведь я барский камердинер, – примолвил он, обращаясь к Маше, – ну так Авдей и угождает мне. В другой раз замолвлю за него доброе словцо.
   – А! вы камердинер! – значительно сказала Маша, – вот как!
   Уже прошло недели три, как Маша частенько прокрадывалась к своему возлюбленному. Иван Савич лежал обыкновенно на барской кушетке, как он говорил Маше, а она сидела подле него в креслах и болтала без умолку или жевала что-нибудь. Горничные вечно что-нибудь жуют или грызут. В карманах их передника всегда найдете орехи, изюм, или половинку сухаря, оставшегося от барынина завтрака, или бисквиту, вафлю, залог нежности какого-нибудь повара. Иван Савич не находил более предмета для разговора с ней. Он уж пересказал ей все анекдоты, которые рассказываются только мужчинами друг другу за бутылкой вина или горничным, и говорить больше было нечего.
   – Ну скажи что-нибудь еще, – говорила однажды Маша. – Ты так смешно рассказываешь.
   136
   Иван Савич зевнул.
   – И нынче конфекты да сливы: я лучше люблю яблоки, – продолжала Маша болтать, доедая сливу. – А это ведь, чай, дорого: неужели тебе барин столько денег дает? Это съешь, словно как ничего – и не попахнет, а после яблоков долго помнишь, что ела. Я могу целый десяток яблоков съесть, право!
   Иван Савич всё молчал.
   – Вчера мы с Настасьей, с нянькой от верхних жильцов, два десятка съели, инда насилу опомнились, даже тошно сделалось: ейный сын принес ей целый узел яблоков, пряников, орехов, да не одних простых, а разных. Он в мелочной лавке приказчиком. Ты вот мне никогда орехов не купишь.
   Иван Савич закурил сигару.
   – Что ты заплатил за цигарки? – спросила Маша.
   – Это барские, – сказал Иван Савич.
   – Ну как он узнает?
   – Нет, у него много.
   – И то сказать, правда: что жалеть господского? Я вот, как живу на свете, не знаю, что такое покупать помаду, духи, булавки, мыло: всё у барыни беру. Раз она и узнала по запаху: «Ты, говорит, никак моей помадой изволишь мазаться?» Вот я ей говорю… так и говорю, право, я ведь ей не уступлю… она слово, а я два… «кроме вашей помады нешто и на свете нет!» – «А где ж ты взяла?» – говорит она. – «Где? подарили», – а сама прячусь, чтоб она не разнюхала. «А кто, говорит, подарил?» – «А вам, мол, зачем?» – «Дружок, верно!» – говорит. Что ж! ведь я соврала – сказала: дружок. А какой к черту дружок! У меня после Алексея Захарыча до тебя никого и не было. Она и пошла допытываться кто, да тут приехали гости, я и ушла.
   Оба замолчали.
   – Ах, Иван! – начала опять Маша, – какое платье купила себе Лизавета, наша бывшая девушка,- креп-паше , чудо! Когда я соберусь сделать себе этакое?
   Она вздохнула.
   – А тебе хочется? – спросил Иван Савич.
   – Еще бы не хотелось! уж я давно думала, да куда! оно двадцать восемь рублей стоит.
   Иван Савич вынул из бумажника пятидесятирублевую ассигнацию и дал ей.
   137
   – Ах! неужели? – сказала она с радостным изумлением. – Это мне? Сколько же у тебя денег-то? ведь у меня сдачи нет.
   – Ты всё себе возьми.
   – Как всё?
   Она повертывала в руках ассигнацию и смотрела то на нее, то на Ивана Савича и почти одурела совсем.
   – Послушай, где ты берешь деньги? – спросила она вдруг боязливо.
   – В барском бумажнике.
   – Нет, неправда! ты бы так не говорил, – сказала она, бережно завязывая деньги в узелок, – как же я за это крепко поцелую тебя… у!.. в знак памяти сошью тебе манишку.
   От радости она сделалась еще болтливее.
   – Что, бишь, я хотела сказать такое? а?
   – Не знаю, – сказал Иван Савич.
   – Эх, досадно; что-то хотела сказать тебе… ах да! как давеча графский кучер бил какого-то мужика: тот в гости к нему пришел, а он и давай его бить; инда страсть, так прибил, что тот даже не знает, что и сказать ему. Да что ж ты всё молчишь? – сказала она после множества вопросов, на которые не получила ответа.
   – Уж всё переговорили, – отвечал Иван Савич.
   – Всё? как не всё! Нет, уж нынче ты не такой. Бывало, всё говоришь, что любишь меня, да спрашиваешь, люблю ли я тебя, а нынче вот пятый день не спрашиваешь: видно, уж не любишь. А я тебя всё так же люблю, еще больше, ей-богу! вот побожиться не грех! – примолвила она простодушно.
   Опять молчание.
   – Сколько у вас книг-то! всё толстые: чай, во всю жизнь не прочитаешь? – сказала она опять, – какие это книжки, Иван?
   – Философические! – сказал Иван Савич.
   – Какие же это? смешные или страшные? почитай мне когда-нибудь в книжку: я люблю смешные книжки. И у вас хорошо, – продолжала Маша, оглядываясь кругом, – а у нас еще лучше. Какие занавесы, какие ковры! решетки с плющами; какие корзинки для цветов! даже уму непостижимо. Вчера принесли маленький диванчик в спальню: какая материя! так глаза и разбегаются: четыреста рублей стоит. Как подумаешь, сколько эти господа денег сорят, так страшно станет. Хоть бы
   138
   половину мне дали того, что иной раз в неделю истратят, так мне было бы на всю жизнь.
   – Так очень хороша твоя барыня? – спросил Иван
   Савич.
   – Ах! прехорошенькая! особенно утром, как с постели встает.
   – Как же бы с ней познакомиться?
   – Кому?
   – Разумеется, моему барину. Уж он говорил: похлопочи-ка, говорит, Иван!
   – Нет ли у него приятеля, знакомого с нашей барыней? – сказала Маша, – пусть тот и приведет его; а не то, пусть он выдумает, будто нужно спросить что-нибудь, да и придет: может, и познакомится. Славно бы! тогда бы я чаще к тебе бегала, будто к барину от барыни или попросить что-нибудь. Уж когда господа знакомы, так и люди знакомы. Это так водится. Что бы выдумать? а! да вот что: барыня продает одну лошадь: не надо ли вам? пусть бы и барин пришел, будто поторговаться.
   – И прекрасно, – сказал Иван Савич, вскочив с кушетки, я и пойду.
   – Ты? – спросила Маша.
   – И познакомлюсь, – продолжал Иван Савич, не замечая ошибки.
   – Что ты, что ты! опомнись, мой батюшка, заврался!
   – Ах да! что я вру: барин, барин.
   – То-то же.
   – Ну, ты теперь поди домой, – сказал Иван Савич.
   – Вот уж и гонишь, экой какой! ну, прощай. спасибо за подареньице, – сказала Маша, неохотно вставая с кресел.
   На другой день, Иван Савич, идучи в должность, встретил на лестнице знатную барыню и остановился, пораженный ее красотою. Она приветливо взглянула на него, как будто в благодарность за это удивление. После того он старался ежедневно сойтись с ней на лестнице. Это было легко, потому что из его окон видно было, как ей подавали карету. Наконец он осмелился сделать ей робкий и почтительный поклон. Ему ласково кивнули головой, и Иван Савич был вне себя о радости.
   – Авдей, – сказал он, – знаешь что? знатная барыня поклонилась мне сегодня; она всякий раз ласково смотрит на меня; значит, я ей нравлюсь. Как ты думаешь? а?
   – Не могу знать.
   139
   И Маша подтвердила ему, что у ее барыни только и разговора, что об его барине.
   – Всё меня расспрашивает о нем, – сказала она, – богат ли он, есть ли у него экипаж, сколько людей? а я почем знаю… знаю, мол, только, что у него двое людей – Авдей да Иван – вот и всё. Какая, право, чудная! я ведь по парадной лестнице не хожу: где ж мне его видеть? Да что ж, в самом деле, твой барин нейдет покупать лошадь? коли хочет, вот бы и познакомился.
   Иван Савич, пока Маша говорила это, гладил бакенбарды.
   Утром он посмотрел лошадь. Она была стара и разбита ногами. Он поторговался с кучером, но не согласился в цене и вечером послал Авдея просить у знатной барыни позволения видеться с ней, в твердом намерении не покупать лошади, а только завязать знакомство.
   Сильно билось его сердце, когда он подошел к ее двери. «Страшно как-то с знатными! – думал он, осматриваясь и поправляясь, – что-нибудь не так сделаешь, беда, засмеют!..» Он позвонил чуть-чуть слышно. Человек доложил и потом, откинув занавес у дверей, впустил его в залу. Зала была обита белыми обоями с светло-дикими арабесками. Ничего лишнего. По стенам дюжины две легких, грациозной формы стульев белого дерева. Два огромных зеркала, у окон – те прекрасные корзины на тумбах, о которых говорила Маша, да великолепные драпри, которые он сам видел с улицы. В гостиной было всё богаче, роскошнее. Темная резная мебель. На столе бронза, часы на мраморном пьедестале, несколько картин, два или три бюста, вазы.
   Иван Савич прошел гостиную и остановился в нерешимости, идти или нет далее. Всё было тихо. В следующей комнате чуть-чуть виден был свет от лампы.
   «Как я войду? – думал он, – ну, как она там… того… что-нибудь такое… почивает?»
   Вдруг послышался шорох, будто шелкового платья. Кто-то пошевелился, и опять всё замолкло. Иван Савич сделал два раза «хм! хм!» и кашлянул. Вдруг там позвонили… Он обрадовался и вошел. Долго он искал глазами обитательницы этого будуара и не находил, пока наконец явившийся по звонку человек не навел его на путь.
   – Не надо. Поди! – послышалось из-за зелени.
   Человек ушел.
   140
   Иван Савич прошел до камина и там, на полукруглом диване, обставленном трельяжем, отыскал невидимку. Она была, по-видимому, лет двадцати. Густые, темно-каштановые волосы спускались по вискам до половины щеки и прикрывали уши. Голубые глаза, маленький нос и еще меньше рот, свежесть лица – всё это ослепило Ивана Савича. Он уж не мог разобрать, в чем она была и как она сидела, – ничего.
   Он почтительно поклонился.
   – Наконец я у вас… – начал он робко, – неужели это правда? я как будто во сне.
   Ему молча показали другой конец дивана.
   «Вот как обрезала! – подумал Иван Савич, – ни слова! не то что Анна Павловна: та сейчас стала кокетничать и заговорила. А эта… о, да тут надо осторожно».
   Она продолжала молчать. Иван Савич должен был опять заговорить. Он потерялся.
   – Я насчет лошадки… – начал он чуть слышно, – пришел справиться… извините, что я… беспокою…
   Больше у него не шло с языка, как он ни старался, точно как будто ему зашили рот.
   – Да, мне человек сказывал, – отвечала она небрежно, – что вы хотите купить лошадь. Она не подходит под масть прочим моим лошадям, оттого я и велела ее продать.
   – Кучер ваш говорит, что вы просите семьсот рублей… это очень…
   – Дешево, хотите вы сказать? – перебила она еще небрежнее, – что ж делать! лошадь не стоит больше. Может быть, вам надо дороже и лучше… вы не церемоньтесь. Мне стоит сказать одно слово своим знакомым: графу Петушевскому, князю Поскокину, они бы сейчас избавили меня от этой лошади, лишь бы сделать мне удовольствие.
   Иван Савич струсил.
   – Точно-с, – начал он, – вы изволите правду говорить… Я не имею чести быть вашим знакомым; но, чтоб сделать вам удовольствие…
   У него занялся дух; он на минуту остановился собраться с силами. Она выразительно посмотрела на него.
   – Но, чтоб сделать вам удовольствие, – повторил он, – я… я… готов…
   Она кивнула слегка головой и улыбнулась.
   141
   – Вы очень любезны! – сказала она.
   Иван Савич ободрился. «Каково же, – подумал он, – ай да Ваничка! ловко, брат! Что скажет Вася? как же ей деньги отдать? ведь, чай, самой нехорошо. О! выдумал, выдумал еще ловчее!»
   – Кому прикажете деньги отдать? – спросил он уже довольно твердым голосом.
   – Если они с вами, то потрудитесь бросить их вон в ту рабочую корзинку; а если нет, то пришлите.
   Иван Савич положил деньги в корзинку и стал раскланиваться.
   – Куда же вы? – спросила она, – вы были так любезны. Я еще не успела поблагодарить вас; останьтесь пить чай со мной. Я вас не пущу.
   Она взяла у него шляпу из рук и поставила с другой стороны подле себя. Она сделалась разговорчива и оставила небрежный тон.
   – Садитесь поближе. Расскажите мне, давно ли вы здесь живете, чем вы занимаетесь?
   – Я живу здесь четыре месяца, бываю в театре-с, читаю-с.
   – Что вы читаете?
   – Всё философические книги.
   – А!
   «Говорить ли ей, что мы кутим? – подумал Иван Савич, – нет! что я! Боже сохрани! ведь это не Анна Павловна».
   – Вы изволите тоже читать книги? – спросил он, глядя на этажерку, уставленную книгами.
   – Да, как же.
   – Какие-с, позвольте спросить?
   – Больше французские: теперь читаю «La duchesse de Ch?teauroux».1 Вчера мне подарили прекрасный кипсек. Достаньте вон ту книгу.
   Он проворно вскочил, взял книгу и подал ей. Она подвинулась к столику и открыла книгу.
   – Посмотрите, какие гравюры. Да сядьте со мной рядом, поближе… еще…
   Иван Савич сел, как она желала, – и смутился.
   «Вот как вольно знатные обходятся, – думал он, – как принято у них; а мы чинимся между собой. Прямые мещане! Завтра за обедом расскажу нашим. Что скажет
   142
   Вася? Чай, удивится, не поверит! “Эк куда, скажет, залез!” Надо осмотреть хорошенько, как убрано, чтобы пересказать нашим».
   – Где же еще другая книга? – сказала знатная дама и позвонила. – Вели Маше, – сказала она вошедшему лакею, – принести из спальни книгу: она там на столике лежит.
   При слове «Маша» у Ивана Савича забилось сердце. Вскоре послышались ее шаги. Она вошла, взглянула – и побледнела. Книга выпала у ней из рук.
   – Что ты валяешь книгу? – сказала барыня. – Испортишь переплет. Да что ж ты стала? Подойди сюда! разве ты не видала у меня людей?
   Маша тихо подошла и, склонив голову, еще тише пошла назад.
   А Иван Савич забыл и Анну Павловну, и Машу, и всех на свете. Знатная дама с минуты на минуту делалась всё любезнее и любезнее. Время незаметно прошло до одиннадцати часов. Он стал прощаться.
   – Приходите ко мне, как только будет у вас свободное время, – сказала она, – я всегда дома. Когда мы покороче познакомимся, то придумаем, как проводить вечера.
   Тут человек пришел с докладом, что граф Лужин приехал.
   – Проси. Прощайте, до свидания, – сказала она с дружеской улыбкой, подавая Ивану Савичу руку.
   В зале он столкнулся с адъютантом, который опрометью вбежал в будуар. Иван Савич услышал звонкий поцелуй.
   «Вот как знатные целуются! – сказал он сам себе. – А как поздно у них приезжают гости: у нас так спать ложатся. Мещане!»
   У своих дверей Иван Савич услышал, что кто-то будто плачет. Он посмотрел – и что же? в темном углу, опершись на перила, горько рыдала Маша.
   – Что ты? что с тобой? – спросил он.
   – Что с тобой!.. – всхлипывая, говорила она, – еще спрашиваете: что с тобой? Не грех ли вам так обижать бедную девушку?
   – Как обижать?
   – Обманывать! Сказали, что вы камердинер, что любите меня, а сами барин!
   – Так что же?
   – Как что! Сами к барыне пришли. Известно, барин не станет любить простую девушку…
   143
   – Ведь это не мешает тебе бывать у меня.
   – Не мешает! Рассказывайте! Я видела, как вы близко с ней рядом сидели да шептались…
   Она зарыдала. Иван Савич махнул рукой и пошел прочь.
   – Постойте, – сказала она, – возьмите ваши деньги: я от барина не хочу! Вот сорок пять рублей: пять рублей я истратила.
   Она вынула из кармана ассигнации, бросила их на лестницу и исчезла.
   Иван Савич так был поглощен впечатлением от свидания с знатною барыней, что тотчас же забыл о Маше. Он машинально поднял ассигнации и пошел.
   – Ну, брат, Авдей, вот прелесть, вот дама, так могу сказать!
   – Неужли-то, сударь, у вас и с ней уж дошло до чего-нибудь этакого?
   – Тc! тише, тише! – с испугом сказал Иван Савич. – Ты с ума сошел! ведь это не Анна Павловна. Ты этаких и не видывал. Ах, если бы… да нет!
   – Что ж лошадь-то, сударь?
   – Купил!
   – Неужли? – сказал Авдей, – такого одра! Да что вам в нем? Вот деньги-то сорите! А что дали?
   – Семьсот рублей.
   – Господи, воля Твоя: да за нее двести рублей нельзя дать; а за семьсот рублей вы бы пару знатных лошадей купили.
   – Зато не познакомился бы с знатной барыней! – сказал Иван Савич. – Звала к себе как можно чаще.
   – Экая лихая болесть, прости Господи, знатная барыня! Знатно же она вас поддела! Семьсот рублей: шутка!
   – Оно обошлось дешевле, – сказал Иван Савич, – вот Маша отдала назад сорок пять рублей – стало быть, в шестьсот пятьдесят пять рублей. Ну, не хочет так как хочет!
   Иван Савич явился в собрание своих друзей с торжественным лицом. Его походка, все движения были величавы. Он тихо вошел, молча отвечал на их приветствия и молча сел за свой прибор, ожидая вопросов.
   – Что это у тебя такая физиономия сегодня? – спросил офицер.
   – Да, в самом деле: ты как будто награду получил, – заметил чиновник. – И в белых перчатках!
   144
   – Нет, так, ничего! – небрежно отвечал Иван Савич. – Сейчас был с визитом.
   – У кого это, позволь спросить?
   – Помните, я вам говорил, – начал Иван Савич, сморщив лоб, – о той знатной даме… что живет у нас во втором этаже?..
   – Неужли у нее? – спросил Вася.
   Иван Савич молча кивнул головой.
   – Каков! а! Ах, черт его возьми! и туда забрался! тьфу! Он плюнул.
   – В самом деле, ты не врешь? – спросил офицер.
   – Послушай! – сказал Вася, подсев к нему, – уж если ты меня тут не познакомишь, мы, брат, после этого больше не друзья!
   – Нельзя ли местечка через нее выхлопотать? Вот бы вспрыски-то были!
   – Ах ты, жуир, – начал другой, – а! мало тебе! Ты и знати спуску не даешь: баронесса! каково!
   – Поздравим, поздравим! – закричал офицер. – Чего спросить, креман или клико? Надо, братец, вспрыснуть, воля твоя: баронесса!
   – Тс! господа, господа! – заговорил серьезно, с испугом Иван Савич, – если вы станете кричать, я сейчас уйду. Ведь это не какая-нибудь Анна Павловна. Кругом нас множество народу, а вы кричите. Может быть, тут кто-нибудь из знатных есть; а у ней что ни вечер, то князь, то граф! услышат – и мне и вам достанется! Я вам по-дружески сказал, а вы и пошли… Надо, господа, знать тон, приличия, как с кем обращаться!
   Все струсили и начали говорить шепотом.
   – Ну а Маша что? Изменил, злодей! – сказал Вася.
   – Фи! Неужли ты думаешь, что я к Маше питал что-нибудь такое?.. Да и что вы рано принялись поздравлять: ничего нет, а может быть, и не будет. Мне и подумать-то страшно об этом. Это так, лестное знакомство: я там, может быть, сойдусь с хорошими людьми: выиграю по службе, а не то чтобы… А вы уж сейчас и н?-поди!..
   – Да, да, толкуй! знаем мы тебя! – сказал офицер. – Нет уж, брат, если ты куда забрался, так будет твое. Ловок, злодей: да как это ты?..
   – Как же… ловок… – говорил Иван Савич с улыбкой. – Куда мне!.. Эй! человек! четыре бутылки клико сюда!
   145
   Иван Савич продолжал являться к баронессе церемонно, во фраке, отодвигался почтительно, когда она слишком близко садилась или подходила к нему, вскакивал с места, когда она вставала, и едва осмеливался дотронуться до ее руки, когда она ему ее подавала.
   Он кое-как успокоил и Машу, сказав ей, что она в этом знакомстве не должна опасаться ничего, что он ходит к баронессе затем, чтоб только посидеть, поговорить, провести вечер. Маша покачала головой и не сказала ни слова, только вздохнула. Он отдал ей назад пятьдесят рублей и прибавил еще столько же.
   – Вот лошадь-то опять обошлась не в семьсот, а в восемьсот рублей! – заметил Авдей.
   Лошадь кое-как сбыли за двести рублей извозчику.
   Уж с месяц посещал Иван Савич баронессу, но не позволял себе ни малейшего намека на любовь, или, как он говорил, на что-нибудь такое. А между тем она ему очень нравилась. Он у ней иногда сиживал по целому дню, обедал, даже ужинал. Сервировали прекрасно, стол был отличный, вино чудесное. Иногда там бывала сестра баронессы, такая же хорошенькая, как она сама, и две-три приятельницы, еще лучше ее… По вечерам бывали мужчины, принадлежащие к порядочному кругу. Приезжали они очень поздно, сидели долго. Иван Савич редко видел их, потому что он в это время уходил, когда они являлись.
   Однажды он сидел у баронессы один.
   – Послушайте, – сказала она тем же небрежным тоном, каким говорила в первом свидании, – дайте мне две тысячи рублей, я вам возвращу дня через три.
   Иван Савич смутился. Ему совестно было признаться, что у него нет дома такой суммы.
   – Я получу пять тысяч не прежде, как недели через три, – сказал он, – а теперь… у меня… нет… дома.