Страница:
Гончаровский «этюд» – вольная стилизация, построенная, как и его ранние повести, на игре разнообразнейшими стилевыми приемами, на столкновении демонстративных «поэтизмов» и не менее демонстративных «прозаизмов» (чисто разговорные обороты, канцеляризмы, грубоватые каламбуры). Здесь иронически обыгрываются характерные для сентименталистов и романтиков оппозиции идеала – существенности, поэзии – прозы, сердца – ума, трафаретная поэтическая фразеология 1820-1830-х гг., в текст умело вплетаются многочисленные для небольшого произведения цитаты и реминисценции из Жуковского, Крылова, Грибоедова, Пушкина. Все это говорит об известной «выработанности» литературного почерка автора, приметами которого и в дальнейшем будут обильная цитатность, разнообразные приемы стилизации, жанрового и стилевого пародирования.
Шутливый «философско-эстетический этюд» теснейшим образом связан с произведениями зрелого Гончарова; в нем, как отметил Е. А. Ляцкий, «намечаются зародыши тех дуалистических представлений о „материальном” и „идеальном” и тех образов, характеризующих душевные движения и состояния, которые впоследствии разовьются и станут типичными выразителями гончаровской мысли. На первом плане, конечно, предпочтение, оказываемое Гончаровым эстетической половине жизни перед другой – скучно деловой; затем идут другие, часто повторяемые впоследствии выражения – игра ума и чувств, бури души, освежающие тяготу вялого существования, музыка сфер – все это разобьется потом на производные образы и замелькает в стиле Гончарова – в описательных сценах, как и в речах героев» (Ляцкий. Роман и жизнь. С. 118-119).
Показательно позднейшее автоцитирование, говорящее об устойчивости системы образно-поэтических средств писателя. Так, цепь вопросов, открывающая описание «пространной залы» в институте («Где мы? Что за славное такое место? тепло, светло, отрадно» – наст. том, с. 509) отчасти повторится в опубликованном в 1849 г. «Сне Обломова» («Где
806
мы? В какой благословенный уголок земли перенес нас сон Обломова? Что за чудный край!»). Образ спящего царства, один из ключевых в творчестве писателя, вновь возникнет во «Фрегате „Паллада”», «Обломове», «Обрыве», где, однако, будет соотнесен с фольклорным, а не с литературным источником, как в раннем «этюде» (см. ниже, примеч. к с. 508). В спящем царстве (женском, что также симптоматично) происходит спасительное пробуждение героев гончаровского этюда от «обморока», «томительного сна» деятельной, «скучно-полезной» жизни. Парадоксальность, объясняемая здесь игровым контекстом, сохраняется и в романах Гончарова – в загадочной двойственности каждого из членов оппозиции «сон-бодрствование». Рассуждения об «идеальных радостях» и «презренной пользе» нашли отражение в диалогах Александра и Петра Адуевых в «Обыкновенной истории» (часть вторая, гл. II), Обломова и Штольца в «Обломове» (часть вторая, гл. IV). Идеей несовместимости «двух различных половин жизни», практической и идеальной, определяется тип сознания гончаровских героев-романтиков – Адуева, Обломова, Райского.
С. 507. …обязан принести, для общей пользы, каплю своего меда… – Реминисценция басни И. А. Крылова «Орел и Пчела» (1812). Та же басенная аналогия возникает в «Обыкновенной истории» (см. выше, с. 775, примеч. к с. 340).
С. 507. ..мышьей беготни… – Заимствование из пушкинских «Стихов, написанных ночью во время бессонницы» (1830), опубликованных впервые в посмертном издании его «Сочинений» под названием «Ночью, во время бессонницы» (Пушкин А. С. Соч. СПб., 1841. Т. IX. С. 163). У Пушкина: «…жизни мышья беготня… / Что тревожишь ты меня?». Тот же образ используется во «Фрегате „Паллада”» (том второй, гл. I) и в «Обрыве» (часть четвертая, гл. IV).
С. 508. …то здание строгого стиля с колоннадою… – Здание Екатерининского института (Фонтанка, 36), построенное в 1804-1807 гг. архитектором Д. Кваренги в классическом стиле (ныне в нем размещается ряд отделов Российской Национальной библиотеки).
С. 508. …с одной стороны спесиво и широко раскинулись чертоги нового Лукулла… – Рядом с Екатерининским институтом расположен принадлежавший графам Шереметевым дворец усадебного типа («Фонтанный дом»), построенный в 1720-1840-х гг. неизвестным архитектором и перестроенный в 1750-1755 гг. С. И. Чевакинским при участии Ф. С. Аргунова (Фонтанка, 34). О Лукулле см. выше, с. 796, примеч. к с. 490. Упоминая под именем Лукулла гр. Н. Д. Шереметева, Гончаров мог иметь в виду пушкинскую сатиру «На выздоровление Лукулла. (Подражание латинскому)» (1835).
С. 508. Вавилонский столп – башня «высотою до небес», воздвигнутая людьми в претензии на мировую власть; божественной карой явилось смешение языков строителей (Быт. 11: 1-9).
С. 508. ..мимо несется с шумом и грохотом гордость и пышность ~ у порога его кипит шум Содома и Гоморра. – Имеется в виду Невский проспект. Содом и Гоморра, по ветхозаветному преданию (Быт. 19), два города, уничтоженные божественным огнем; символ крайней степени греховности. Написание «Гоморр» употреблялось в первой половине XIX в.
С. 508. …«Горе, горе тебе, новый Вавилон!» – Парафраза стиха Апокалипсиса (ср.: «…горе, горе тебе, великий город Вавилон, город крепкий!» – Откр. 18:10).
С. 508. …как будто мы попали в очарованный замок ~ как сторожевая дева Громобоева замка, свершающая свой печальный черед в ожидании
807
Вадима? – Образ очарованного замка восходит к балладному диптиху В. А. Жуковского «Двенадцать спящих дев» (ч. 1 «Громобой» (1810), ч. 2 «Вадим» (1814-1817)). Гончаров, несомненно, подразумевает и пародирование этой баллады в песни четвертой «Руслана и Людмилы» (1817- 1820) – посещение Ратмиром «терема отрадного».
С. 509. А что за воздух! как сладко дышать им! ~ Где мы ? Что за славное такое место? тепло, светло, отрадно; см. также с. 512: …за этими ближайшими светилами ~ рой тех звездочек… – Мотивы, восходящие, возможно, к описанию «островов блаженных» в «Энеиде» Вергилия (песнь VI, стихи 638-641); ср.: «…Достигают они до отрадных мест и лужаек, / Средь счастливых лесов, и до жилища блаженных. / Здесь просторней эфир, и светом поля облекает / Пурпурным он, и свое у них солнце и звезды свои же» (Энеида Вергилия / Пер. А. Фета. 2-е изд. СПб., 1901. Ч. 1. С. 218).
С. 509. …доносятся до слуха тихие, гармонические звуки? ~ хвалебный гимн Богу. – Как вспоминала одна из выпускниц, «пели превосходно, я нигде не слыхала такого стройного, задушевного пения, как в институте…» (Стерлигова А. В. Воспоминания о С.-Петербургском Екатерининском институте: 1850-1856. М., 1898. С. 31).
С. 509. …вступаем в пространную залу. – Декорированная колоннами двусветная зала располагалась в левом флигеле здания (пристроенном, как и правый флигель, в 1823-1825 гг. архитектором Д. И. Квадри) «Зала была огромная, – вспоминала одна из выпускниц института, – при входе из физической комнаты, с левой стороны, стоял огромный портрет Екатерины II над двумя ступеньками. ‹…› На белых колоннах были прибиты овальные синие доски, на которых золотыми буквами красовались по выпускам фамилии девиц, получивших шифр…» (Стерлигова А. В. Воспоминания о С.-Петербургском Екатерининском институте: 1850-1856. С. 28).
С. 509. Здесь встречает нас стройная жена ~ Величаво-стройная жена… – Имеется в виду Наталья Александровна Майкова. Гончаров, по-видимому, обыгрывает образ из стихотворения «В начале жизни школу помню я…» (1830); ср. у Пушкина: «Смиренная, одетая убого, / Но видом величавая жена / Над школою надзор хранила строго».
С. 509. Здесь ум ~ слагает с себя суровые свои доспехи, рядится в цветы, резвится, шалит… – Возможная отсылка к указанному выше (см примеч. к с. 508) мотиву «Руслана и Людмилы». Ср. у Пушкина:
С. 509. …о войне англичан с китайцами… – Подразумевается англо-китайская война 1839-1842 гг. (первая «опиумная»).
С. 509. …об египетском паше… – Речь идет о правителе Египта с 1805 по 1848 г. Мехмете (Мухаммеде)-Али (1769-1849). Здесь, как и при упоминании войны англичан с китайцами, Гончаров имеет в виду самые свежие политические события: в 1839-1841 гг. Мехмет-Али вел войну против турецкого султана. Упоминание о египетском паше встречается
808
также в черновиках и основном тексте «Обломова», символизируя, как и в данном случае, суетность и пустоту политических интересов.
С. 509. …о том, о сем, часто и ни о чем… – Перефразировка слов Фамусова в «Горе от ума» (д. II, явл. 5): «А придерутся / К тому, к сему, а чаще ни к чему / Поспорят, пошумят, и… разойдутся».
С. 509. Сюда приносит иногда нежные плоды своего ума и пера и другое светило ~ также прекрасном мире. – Имеется в виду Евг. П. Майкова, автор многочисленных, предназначавшихся для семейно-дружеского кружка и рукописных журналов стихотворных и прозаических произведений (о них см. выше, с. 617).
С. 509. Достойный спутник ее ~ высокое художество… – Т. е. Николай Аполлонович Майков, художник, академик живописи.
С. 509-510. Верховный жрец Аполлонова храма в России… – Вероятно, В. Г. Бенедиктов, близкий друг Майковых; его стихи в конце 1830-х гг. имели сенсационный успех, отсюда и признание Гончаровым его первенства среди поэтов-современников. Свое отношение к поэзии Бенедиктова Гончаров высказал во «Фрегате „Паллада”» (том первый, гл. III) и «Заметках о личности Белинского» (1873-1874).
С. 510. Другой юный пророк ~ о небе Эллады и Рима… – Имеется в виду Аполлон Майков, известный к началу 1840-х гг. прежде всего как автор стихотворений в «антологическом роде».
С. 510. …Иллиса и Тибра… – Илисс (Иллис) – река в Аттике, протекавшая южнее древних Афин; Тибр – река в центральной Италии, в низовьях которой расположен Рим.
С. 510. Здесь есть и 20-летние мудрецы… – Вероятно, это посещавшие институт Вал. Н. Майков (род. 1823), его сокурсник Я. А. Щеткин (род. 1817), сокурсник Aп H. Майкова С. С. Дудышкин (род. 1821).
С. 510. …гасят свой фонарь… – Намек на известную легенду из жизни Диогена, рассказывающую о том, как он ходил днем по улицам с фонарем, отвечая на вопросы встречных: «Ищу человека». Легенда упоминается во «Фрегате „Паллада”» (том второй, гл. IV), а также в «Обрыве» (ср. признание Райского: «Диоген искал с фонарем „человека” – я ищу женщины: вот ключ к моим поискам!» – часть четвертая, гл. XIII). Ср. также письмо Гончарова к Е. В. Толстой от 3 ноября 1855 г.: «…Диоген всё искал с фонарем среди бела дня „человека”, я искал „женщины” и, встретив ее, хотел потушить фонарь…».
С. 510. …под философскую эпанчу. . – Епанча (эпанча) – испанский широкий и длинный плащ. Ср. с признанием Гончарова в письме Ап. Майкову от 2 марта 1843 г. в собственной «праздности, скуке и лени», прикрывающейся «гордым плащом какой-то странной философии, как испанский нищий прикрывает плащом жалкие лохмотья».
С. 510. …дети Марса… – Имеется в виду постоянный посетитель институтских «пятниц» К. Ап. Майков, поручик Измайловского полка (о нем см. также выше, с. 615, 619-620).
С. 510. Пусть там жены надевают ~ Станут дети там играть. – Неточная цитата из популярного в 1830-е гг., неоднократно включавшегося в песенники «Романса» («Я иду против неверных…») из оперы А. Н. Верстовского (1799-1862) на либретто М. Н. Загоскина «Пан Твардовский» (1828; д. III, явл. 2); ср.:
Ср. отсылку к тому же источнику в «Обыкновенной истории» (с. 767, примеч. к с. 245).
С. 510. Марсово поле – одна из центральных площадей Петербурга, составляющая единый ансамбль с окружающими ее зданиями, Летним и Михайловским садами. В начале XVIII в. именовалась Большим лугом или Потешным полем, со второй половины XVIII в. – Царицыным лугом. Название Марсово поле появилось в начале XIX в., когда площадь. была превращена в постоянное место проведения военных парадов.
С. 510. ..я, мирный труженик на поприще лени… – Устойчивая само характеристика Гончарова (см. также выше, с. 619-620).
С. 510. Один – питомец дела и труда… – Имеется в виду В. Андр. Солоницын; человек «дела» – его постоянное как серьезное, так и шуточное «амплуа» в игровой обстановке майковского кружка.
С. 510. …учение Эпикура… – Речь идет о философской школе в античной Греции, основанной Эпикуром (342 или 341-271 или 270) и полагавшей цель человеческой жизни в наслаждении; последнее трактовалось не только как чувственное удовольствие, но и как избавление от страданий, страха смерти и проч.
С. 510. …а для прозябания ума… – Прозябание – здесь: произрастание, развитие.
С. 511. Другой пришлец ~ Он песнею приветствует… – В. Ап. Солоницын (Солик), племянник В. Андр. Солоницына, автор лирических стихов и басен в «Подснежнике» и «Лунных ночах»; в начале 1840-х гг. опубликовал (за подписью: «С») ряд стихотворений в «Библиотеке дни чтения» (о нем см. выше, с. 615, 617-620).
С. 511. …соловьем родимых дубрав, который, по словам поэта, щелкает и свищет ~ по роще… – Парафраза известных строк из басни И. A. Kрылова «Осел и Соловей» (1811): «Тут Соловей являть свое искусство стал: / Защелкал, засвистал, / На тысячу ладов тянул, переливался; / То нежно он ослабевал / И томной вдалеке свирелью отдавался, / То мелкой дробью вдруг по роще рассыпался».
С. 511. …обожать весь институт ~ здесь уж такое заведение!;см. также с. 512: …обожай и меня! ~ обожай всех… – Намек на распространенный среди институток обычай кого-нибудь «обожать». См. об этом: Лотман. С. 83; Белоусов А. Ф. Институтка // Школьный быт и фольклор Учебный материал по русскому фольклору. Таллинн, 1992. Ч. 2: Девичья культура. С. 133-135. Ср. также в стихотворении В. Г. Бенедиктова «Монастыркам» (1842): «Здесь тлетворное страданье / Не тревожит райских снов, / Здесь одно лишь – обожанье, / Тайнам неба подражанье» (Бенедиктов В. Г. Стихотворения. Л., 1983. С. 230 (Б-ка поэта; Большая сер.)
С. 512. Начинается музыка сфер… – «Музыка сфер» («хор», «шум», «пенье», «гармония сфер») – реминисценция пифагорейской философии, согласно которой небесные тела через определенные гармонически упорядоченные интервалы издают звуки, воздействующие на людей, но не воспринимаемые ими; представление о музыке сфер вошло в романтическую концепцию любви, получив широкое распространение в поэзии и прозе 1820-1830-х гг. (ср., например, в «Испытании» (1830) А. А. Бестужева-Марлинского характеристику душевного состояния
810
главного героя: «…ему казалось, гармоническая музыка сфер гремела туш его благополучию» (Бестужев-Марлинский. Т. I. С. 231)). Этот образ использован и в «Обломове» (часть вторая, гл. IX; см.: Гейро Л. С. Примечания // Гончаров И. А. Обломов. Л., 1987. С. 671 («Лит. памятники»)).
С. 512. Знай, кинжалом я владею: / Я близ Кавказа рождена. – Слегка измененные слова Заремы из «Бахчисарайского фонтана» (1821-1823). У Пушкина: «Но слушай, если я должна / Тебе… кинжалом я владею, / Я близ Кавказа рождена».
С. 513. …он хмельного и в рот не берет… – Парафраза из басни «Музыканты» (1808) И. А. Крылова (ср.: «Они немножечко дерут; / Зато уж в рот хмельного не берут…»).
С. 513. …одни пахитосы… – См. выше, с. 768, примеч. к с. 278.
1 Мемуаристки единодушно отмечают, что учебная и бытовая обстановка в Екатерининском институте сохранялась вплоть до мелочей на протяжении десятилетий; поэтому при комментировании институтских реалий используются мемуарные свидетельства разного времени без соответствующих оговорок.
2 О ритуале посвящения см. в письме К. Ап. Майкова Ап. Майкову от 22 августа 1842 г. – ИРЛИ, № 17374, л. 2 об. (упоминается произошедшее накануне в пятницу «торжественное вступление» в институтское сообщество С. С. Дудышкина).
3 3 О пепиньерках см. ниже, с. 811.
4 См.: Список слушателей, преподавателей и учениц Екатерининского института за 1842 год (РГИА, ф. 759, оп. 94, № 213, л. 3). О Н. А. Майковой см. также выше, с. 615.
5 «Острова блаженных», или Элизиум, Елисейские поля (место пребывания душ праведников), – образ, восходящий к классическим произведениям античности (упоминается в «Одиссее» Гомера (песнь IV), «Энеиде» Вергилия (песнь VI), «Трудах и днях» Гесиода и др.) и определяющий в обоих «институтских» очерках Гончарова ряд важнейших как поэтических, так и пародийно-иронических мотивов (см. ниже).
Пепиньерка (1842).
Если всякое дельное и полезное сочинение, к числу которых относится и сочинение о пепиньерке, должно начинаться определением предмета, то нельзя и мне избегнуть этого всеобщего порядка. Итак, пепиньерка есть девица – и не может быть недевицей, так точно и недевица не может быть пепиньеркой. Это неопровержимая истина. По крайней мере, если б по какому-нибудь случаю между пепиньерками вкралась недевица, то это была бы такая контрабанда, на которую нет ни в одном таможенном уставе довольно строгого постановления. Впрочем, это – случай решительно невозможный и небывалый в летописях тех мест, где водятся пепиньерки, следовательно, нет и закона, который бы наказывал недевицу за присвоение себе не принадлежащих ей прав. Недевицы могут быть классными дамами, инспектрисами, директрисами, привратницами, но пепиньерками – ни-ни! Нельзя определить с точностью лет пепиньерки. Можно так, неопределенно, сказать, что пепиньеркой ни в сорок, ни в двенадцать лет быть нельзя, хоть будь себе раздевица. Обыкновенно она бывает от шестнадцати до двадцати лет. Если она зайдет далеко за последнюю границу, то ее делают дамой, то есть или классной дамой, или просто дамой, выдавая замуж. С неспособной к этим двум должностям снимают пепиньерский сан, потому что она стала уже девой, а пепиньеркой, как сказано, может быть только девица. Костюм пепиньерки прост. Белая пелерина, белые рукава и платье серого цвета. Может быть, есть на свете пепиньерки и других цветов, но я их и знать не хочу. Отныне моею вечною песнию будет:
514
Природа заодно со мной. Она как будто нарочно, для прославления дикого цвета, дала мне и голос дикий.
Не знаю почему, но мне кажется изящным этот простой костюм: потому ли, что пепиньерка умеет его надеть как-то мило; потому ли, что плотная пелеринка не дает видеть, а позволяет только мечтать о пышных плечах и очаровательных лопатках и тем умножает прелесть мечты; потому ли, что девушке в шестнадцать лет пристает всякая шапка, или, наконец, потому, что уж я очень люблю пепиньерку. Как бы то ни было, но я готов одеть и небо и землю в серое платье и белую пелеринку.
Костюм этот теряет, однако ж, свое изящество, когда пелеринка и рукава изомнутся или когда на них сядет чернильное и всякое другое пятно, что, к сожалению, случается нередко. А согласитесь, что девушка с пятном – как будто и не девушка: оттого я не могу видеть на пепиньерке, без содрогания, даже и чернильного пятна.
На светской девушке никогда не увидишь чернильного пятна: очень понятно почему. Она, во-первых, ничего не пишет или пишет только в больших оказиях. Потом – у ней вся чернильница с наперсток и в ней капля чернил, которую она всю и употребит на свое писанье, да и ту еще разведет водой: чем же тут закапаться? У пепиньерки, напротив, чернил вволю: казенные – капай сколько хочешь; вообще всё нужное для письменной части содержится в отменном порядке и обилии, так что припасов достало бы на целую канцелярию. У светской девицы – всё это в запустении. Притом она обращается с письменным столом чрезвычайно осторожно: подходит к нему осмотрительно, с гримасой; едва двумя пальцами возьмет черепаховое перо и раз двадцать обмакнет его в чернила, прежде достанет капельку. Садится она, не дотрагиваясь до стола локтями, и держится поодаль. А написавши, далеко бросает письмо – опять месяца на три. Пепиньерка, если примется писать, то работает усердно, как писарь военного ведомства, часто на том месте, где писали и уже накапали ее подруги. Когда она пишет, то вся погружается в свой труд. Сверх того, ей представляется множество случаев выпачкаться в классе. Платья и пелеринки жалеть нечего: они казенные.
Спросят – что может писать пепиньерка? Многое. Во-первых – она ведет свой журнал, куда записывает происшествия, впечатления дня, может быть, и ночи, то есть кого встретила, с кем говорила, что чувствовала, что
515
видела во сне. Потом пишет она письма к родным или сочиняет проекты писем, но уже не к родным, а так, к разным лицам, для практики на всякий случай или для забавы. Наконец, чертит перышком заветные имена и рисует мужские головки. Видите ли, сколько ей нужно чернил. Теперь положите хоть по капельке на каждую штуку, то есть на страничку журнала, на письмо, на мужскую головку, – сколько бы капель должно быть пролито на платье? А на ней едва-едва увидишь два-три пятнышка. Не есть ли это доказательства ее опрятности?
Обязанности пепиньерки многоразличны. Главнейшая из них – не обожать – нет! это дело не девиц, а девочек. Девицы, достигши полного развития, очень хорошо понимают, что обожания не существует. Обязанность ее – любить по-настоящему, как все любят, – и быть любимой; если же она не любит, то казаться влюбленной. Последним даром пепиньерка владеет еще не искусно. Она редко может скрыть охлаждение к своему предмету, так же как не может скрыть и любви, и называет его, пока любит, – разумеется, про себя и между подруг – душкой, а когда разлюбит, то иногда величает и противным, чего по светским уставам делать никак не следует. Но в этом случае пепиньерка руководствуется более влечением сердца.
Пепиньерка может еще быть, по каким-нибудь причинам, нелюбимой; могла бы, конечно, быть и не влюбленной, но этого не бывает: это уж так заведено; иначе ее существование было бы весьма незавидно. Она была бы парией между своих подруг. Ее бы бегали, боялись; все отвергали бы ее дружбу, потому что дружба корпуса пепиньерок держится на взаимных тайнах, а что за тайны без любви? Неужели можно назвать тайною, когда побранят начальство, передразнят классную даму, не послушаются инспектриссы? фи! это составляет только тайну маленького класса. Пепиньерская комната – вольный город, порто-франко, куда беспошлинно привозятся важнейшие тайны, даже городские, и где ими свободно производится меновой торг. Что же бы стала делать пепиньерка, не будучи участницей дружеских тайн? Она была бы лишняя в пепиньерской; ей оставалось бы печально бродить по коридору или подслушивать у дверей. Она для одного этого всеми силами старается влюбиться, а если нет случая, то выдумывает сама себе и любовь, и тайны.
516
Прочие обязанности пепиньерки не так уже важны. Замечательнейшая между ними – чтение запрещенных в заведении книг. Это необходимо для составления себе вполне имени пепиньерки. Пепиньерка, не читавшая романов, – редкость. Чем же ей отличиться от девиц высшего класса, как не чтением романов, которых там вовсе нельзя иметь. Да оно нужно и для того, чтоб, в случае недостатка настоящей любви, сочинить себе последнюю. Выше следовало упомянуть, что в пепиньерскую кроме тайн проносятся запрещенные книги и разные другие к приносу запрещенные вещи, например сигары. Из этого можно заключить, что там вообще водится и табак, если не курительный, что было бы заметно, то, вероятно, нюхательный. Не знаю хорошенько, проносится ли вино: надо справиться. Всё это показывает, что корпус пепиньерок составляет род маленькой республики под покровительством монархии начальства.
Все эти важные обязанности пепиньерки нарушаются разными мелочными развлечениями, установленными в заведении постоянно, как-то: дежурством, хождением в классы, смотрением за девицами, усмирением возникающих между ними бунтов и т. п. Но пепиньерка не любит этих шумных развлечений. Она предпочитает им свои мирные занятия. Она ведет взвод девиц к обеду, а сама мечтает о предмете. Улучит свободную минутку и бежит в комнату, садится за фортепиано и напевает: «Я не скажу, я не открою, В чем тайна вечная моя!» – или что-нибудь подобное.
Вот наступает вечер. Говор, шум, смех, беготня утихают. Пепиньерки приходят с дежурства и ужинают. Как привлекательна их простая трапеза! Она напоминает мне вечернюю трапезу студенческих годов: так же нет излишних и обременительных украшений, например скатертей, салфеток, отчасти вилок и ножей. Да на что скатерть, салфетка, когда казна дает коленкоровый рукав? Зачем вилки и ножи, когда природа снабдила прекрасными, маленькими и тоненькими пальчиками, очень удобно заменяющими эти орудия? Не так ли думал Диоген? а ведь он был мудрец. Но зато милая трапеза этих мудрых дев приправлена шутками, смехом, тайнами и толками о любви. Одну только неверность и нахожу в сравнении с студенческою трапезою – недостаток бутылок. Между тем вечер всё подвигается вперед. Инспектриса уже заперлась у себя и не выйдет больше. Сонные
517
классные дамы разбрелись. Швейцар сложил свою булаву. Лампы гаснут в коридорах одна за другою. Наконец всё погрузилось в сон. Пепиньерки ложатся. (Боже! о чем пишу!) Вон уж m-lle Пози очень мило всхрапнула раза два; m-lle Ах чмокает губками, как будто кушает что-то во сне; m-lle Ла произносит в бреду: «Душка!»; m-lle Руш обняла подушку и сладко почивает; m-lle Ке уткнула носик в свою и спит, как куколка; m-lles Цей и Ней совсем с головой закрылись одеялом и спят молча, а m-lle Вико всё вздыхает и ворочается с боку на бок.
Шутливый «философско-эстетический этюд» теснейшим образом связан с произведениями зрелого Гончарова; в нем, как отметил Е. А. Ляцкий, «намечаются зародыши тех дуалистических представлений о „материальном” и „идеальном” и тех образов, характеризующих душевные движения и состояния, которые впоследствии разовьются и станут типичными выразителями гончаровской мысли. На первом плане, конечно, предпочтение, оказываемое Гончаровым эстетической половине жизни перед другой – скучно деловой; затем идут другие, часто повторяемые впоследствии выражения – игра ума и чувств, бури души, освежающие тяготу вялого существования, музыка сфер – все это разобьется потом на производные образы и замелькает в стиле Гончарова – в описательных сценах, как и в речах героев» (Ляцкий. Роман и жизнь. С. 118-119).
Показательно позднейшее автоцитирование, говорящее об устойчивости системы образно-поэтических средств писателя. Так, цепь вопросов, открывающая описание «пространной залы» в институте («Где мы? Что за славное такое место? тепло, светло, отрадно» – наст. том, с. 509) отчасти повторится в опубликованном в 1849 г. «Сне Обломова» («Где
806
мы? В какой благословенный уголок земли перенес нас сон Обломова? Что за чудный край!»). Образ спящего царства, один из ключевых в творчестве писателя, вновь возникнет во «Фрегате „Паллада”», «Обломове», «Обрыве», где, однако, будет соотнесен с фольклорным, а не с литературным источником, как в раннем «этюде» (см. ниже, примеч. к с. 508). В спящем царстве (женском, что также симптоматично) происходит спасительное пробуждение героев гончаровского этюда от «обморока», «томительного сна» деятельной, «скучно-полезной» жизни. Парадоксальность, объясняемая здесь игровым контекстом, сохраняется и в романах Гончарова – в загадочной двойственности каждого из членов оппозиции «сон-бодрствование». Рассуждения об «идеальных радостях» и «презренной пользе» нашли отражение в диалогах Александра и Петра Адуевых в «Обыкновенной истории» (часть вторая, гл. II), Обломова и Штольца в «Обломове» (часть вторая, гл. IV). Идеей несовместимости «двух различных половин жизни», практической и идеальной, определяется тип сознания гончаровских героев-романтиков – Адуева, Обломова, Райского.
С. 507. …обязан принести, для общей пользы, каплю своего меда… – Реминисценция басни И. А. Крылова «Орел и Пчела» (1812). Та же басенная аналогия возникает в «Обыкновенной истории» (см. выше, с. 775, примеч. к с. 340).
С. 507. ..мышьей беготни… – Заимствование из пушкинских «Стихов, написанных ночью во время бессонницы» (1830), опубликованных впервые в посмертном издании его «Сочинений» под названием «Ночью, во время бессонницы» (Пушкин А. С. Соч. СПб., 1841. Т. IX. С. 163). У Пушкина: «…жизни мышья беготня… / Что тревожишь ты меня?». Тот же образ используется во «Фрегате „Паллада”» (том второй, гл. I) и в «Обрыве» (часть четвертая, гл. IV).
С. 508. …то здание строгого стиля с колоннадою… – Здание Екатерининского института (Фонтанка, 36), построенное в 1804-1807 гг. архитектором Д. Кваренги в классическом стиле (ныне в нем размещается ряд отделов Российской Национальной библиотеки).
С. 508. …с одной стороны спесиво и широко раскинулись чертоги нового Лукулла… – Рядом с Екатерининским институтом расположен принадлежавший графам Шереметевым дворец усадебного типа («Фонтанный дом»), построенный в 1720-1840-х гг. неизвестным архитектором и перестроенный в 1750-1755 гг. С. И. Чевакинским при участии Ф. С. Аргунова (Фонтанка, 34). О Лукулле см. выше, с. 796, примеч. к с. 490. Упоминая под именем Лукулла гр. Н. Д. Шереметева, Гончаров мог иметь в виду пушкинскую сатиру «На выздоровление Лукулла. (Подражание латинскому)» (1835).
С. 508. Вавилонский столп – башня «высотою до небес», воздвигнутая людьми в претензии на мировую власть; божественной карой явилось смешение языков строителей (Быт. 11: 1-9).
С. 508. ..мимо несется с шумом и грохотом гордость и пышность ~ у порога его кипит шум Содома и Гоморра. – Имеется в виду Невский проспект. Содом и Гоморра, по ветхозаветному преданию (Быт. 19), два города, уничтоженные божественным огнем; символ крайней степени греховности. Написание «Гоморр» употреблялось в первой половине XIX в.
С. 508. …«Горе, горе тебе, новый Вавилон!» – Парафраза стиха Апокалипсиса (ср.: «…горе, горе тебе, великий город Вавилон, город крепкий!» – Откр. 18:10).
С. 508. …как будто мы попали в очарованный замок ~ как сторожевая дева Громобоева замка, свершающая свой печальный черед в ожидании
807
Вадима? – Образ очарованного замка восходит к балладному диптиху В. А. Жуковского «Двенадцать спящих дев» (ч. 1 «Громобой» (1810), ч. 2 «Вадим» (1814-1817)). Гончаров, несомненно, подразумевает и пародирование этой баллады в песни четвертой «Руслана и Людмилы» (1817- 1820) – посещение Ратмиром «терема отрадного».
С. 509. А что за воздух! как сладко дышать им! ~ Где мы ? Что за славное такое место? тепло, светло, отрадно; см. также с. 512: …за этими ближайшими светилами ~ рой тех звездочек… – Мотивы, восходящие, возможно, к описанию «островов блаженных» в «Энеиде» Вергилия (песнь VI, стихи 638-641); ср.: «…Достигают они до отрадных мест и лужаек, / Средь счастливых лесов, и до жилища блаженных. / Здесь просторней эфир, и светом поля облекает / Пурпурным он, и свое у них солнце и звезды свои же» (Энеида Вергилия / Пер. А. Фета. 2-е изд. СПб., 1901. Ч. 1. С. 218).
С. 509. …доносятся до слуха тихие, гармонические звуки? ~ хвалебный гимн Богу. – Как вспоминала одна из выпускниц, «пели превосходно, я нигде не слыхала такого стройного, задушевного пения, как в институте…» (Стерлигова А. В. Воспоминания о С.-Петербургском Екатерининском институте: 1850-1856. М., 1898. С. 31).
С. 509. …вступаем в пространную залу. – Декорированная колоннами двусветная зала располагалась в левом флигеле здания (пристроенном, как и правый флигель, в 1823-1825 гг. архитектором Д. И. Квадри) «Зала была огромная, – вспоминала одна из выпускниц института, – при входе из физической комнаты, с левой стороны, стоял огромный портрет Екатерины II над двумя ступеньками. ‹…› На белых колоннах были прибиты овальные синие доски, на которых золотыми буквами красовались по выпускам фамилии девиц, получивших шифр…» (Стерлигова А. В. Воспоминания о С.-Петербургском Екатерининском институте: 1850-1856. С. 28).
С. 509. Здесь встречает нас стройная жена ~ Величаво-стройная жена… – Имеется в виду Наталья Александровна Майкова. Гончаров, по-видимому, обыгрывает образ из стихотворения «В начале жизни школу помню я…» (1830); ср. у Пушкина: «Смиренная, одетая убого, / Но видом величавая жена / Над школою надзор хранила строго».
С. 509. Здесь ум ~ слагает с себя суровые свои доспехи, рядится в цветы, резвится, шалит… – Возможная отсылка к указанному выше (см примеч. к с. 508) мотиву «Руслана и Людмилы». Ср. у Пушкина:
С. 509. …заботами о презренной пользе. – См. выше, с. 765-766, примеч. к с. 241.
В чертоги входит хан младой,
За ним отшельниц милых рой;
Одна снимает шлем крылатый,
Другая кованые латы,
Та меч берет, та пыльный щит;
Одежда неги заменит
Железные доспехи брани.
С. 509. …о войне англичан с китайцами… – Подразумевается англо-китайская война 1839-1842 гг. (первая «опиумная»).
С. 509. …об египетском паше… – Речь идет о правителе Египта с 1805 по 1848 г. Мехмете (Мухаммеде)-Али (1769-1849). Здесь, как и при упоминании войны англичан с китайцами, Гончаров имеет в виду самые свежие политические события: в 1839-1841 гг. Мехмет-Али вел войну против турецкого султана. Упоминание о египетском паше встречается
808
также в черновиках и основном тексте «Обломова», символизируя, как и в данном случае, суетность и пустоту политических интересов.
С. 509. …о том, о сем, часто и ни о чем… – Перефразировка слов Фамусова в «Горе от ума» (д. II, явл. 5): «А придерутся / К тому, к сему, а чаще ни к чему / Поспорят, пошумят, и… разойдутся».
С. 509. Сюда приносит иногда нежные плоды своего ума и пера и другое светило ~ также прекрасном мире. – Имеется в виду Евг. П. Майкова, автор многочисленных, предназначавшихся для семейно-дружеского кружка и рукописных журналов стихотворных и прозаических произведений (о них см. выше, с. 617).
С. 509. Достойный спутник ее ~ высокое художество… – Т. е. Николай Аполлонович Майков, художник, академик живописи.
С. 509-510. Верховный жрец Аполлонова храма в России… – Вероятно, В. Г. Бенедиктов, близкий друг Майковых; его стихи в конце 1830-х гг. имели сенсационный успех, отсюда и признание Гончаровым его первенства среди поэтов-современников. Свое отношение к поэзии Бенедиктова Гончаров высказал во «Фрегате „Паллада”» (том первый, гл. III) и «Заметках о личности Белинского» (1873-1874).
С. 510. Другой юный пророк ~ о небе Эллады и Рима… – Имеется в виду Аполлон Майков, известный к началу 1840-х гг. прежде всего как автор стихотворений в «антологическом роде».
С. 510. …Иллиса и Тибра… – Илисс (Иллис) – река в Аттике, протекавшая южнее древних Афин; Тибр – река в центральной Италии, в низовьях которой расположен Рим.
С. 510. Здесь есть и 20-летние мудрецы… – Вероятно, это посещавшие институт Вал. Н. Майков (род. 1823), его сокурсник Я. А. Щеткин (род. 1817), сокурсник Aп H. Майкова С. С. Дудышкин (род. 1821).
С. 510. …гасят свой фонарь… – Намек на известную легенду из жизни Диогена, рассказывающую о том, как он ходил днем по улицам с фонарем, отвечая на вопросы встречных: «Ищу человека». Легенда упоминается во «Фрегате „Паллада”» (том второй, гл. IV), а также в «Обрыве» (ср. признание Райского: «Диоген искал с фонарем „человека” – я ищу женщины: вот ключ к моим поискам!» – часть четвертая, гл. XIII). Ср. также письмо Гончарова к Е. В. Толстой от 3 ноября 1855 г.: «…Диоген всё искал с фонарем среди бела дня „человека”, я искал „женщины” и, встретив ее, хотел потушить фонарь…».
С. 510. …под философскую эпанчу. . – Епанча (эпанча) – испанский широкий и длинный плащ. Ср. с признанием Гончарова в письме Ап. Майкову от 2 марта 1843 г. в собственной «праздности, скуке и лени», прикрывающейся «гордым плащом какой-то странной философии, как испанский нищий прикрывает плащом жалкие лохмотья».
С. 510. …дети Марса… – Имеется в виду постоянный посетитель институтских «пятниц» К. Ап. Майков, поручик Измайловского полка (о нем см. также выше, с. 615, 619-620).
С. 510. Пусть там жены надевают ~ Станут дети там играть. – Неточная цитата из популярного в 1830-е гг., неоднократно включавшегося в песенники «Романса» («Я иду против неверных…») из оперы А. Н. Верстовского (1799-1862) на либретто М. Н. Загоскина «Пан Твардовский» (1828; д. III, явл. 2); ср.:
809
Пусть их жены надевают
Мой поруганный доспех,
СПб., 1828. С. 135-136).
И мечом моим булатным
Станут дети их играть…
(Драматический альманах для любителей
и любительниц театра, изданный
на 1828-й год Ардалионом Ивановым.
Ср. отсылку к тому же источнику в «Обыкновенной истории» (с. 767, примеч. к с. 245).
С. 510. Марсово поле – одна из центральных площадей Петербурга, составляющая единый ансамбль с окружающими ее зданиями, Летним и Михайловским садами. В начале XVIII в. именовалась Большим лугом или Потешным полем, со второй половины XVIII в. – Царицыным лугом. Название Марсово поле появилось в начале XIX в., когда площадь. была превращена в постоянное место проведения военных парадов.
С. 510. ..я, мирный труженик на поприще лени… – Устойчивая само характеристика Гончарова (см. также выше, с. 619-620).
С. 510. Один – питомец дела и труда… – Имеется в виду В. Андр. Солоницын; человек «дела» – его постоянное как серьезное, так и шуточное «амплуа» в игровой обстановке майковского кружка.
С. 510. …учение Эпикура… – Речь идет о философской школе в античной Греции, основанной Эпикуром (342 или 341-271 или 270) и полагавшей цель человеческой жизни в наслаждении; последнее трактовалось не только как чувственное удовольствие, но и как избавление от страданий, страха смерти и проч.
С. 510. …а для прозябания ума… – Прозябание – здесь: произрастание, развитие.
С. 511. Другой пришлец ~ Он песнею приветствует… – В. Ап. Солоницын (Солик), племянник В. Андр. Солоницына, автор лирических стихов и басен в «Подснежнике» и «Лунных ночах»; в начале 1840-х гг. опубликовал (за подписью: «С») ряд стихотворений в «Библиотеке дни чтения» (о нем см. выше, с. 615, 617-620).
С. 511. …соловьем родимых дубрав, который, по словам поэта, щелкает и свищет ~ по роще… – Парафраза известных строк из басни И. A. Kрылова «Осел и Соловей» (1811): «Тут Соловей являть свое искусство стал: / Защелкал, засвистал, / На тысячу ладов тянул, переливался; / То нежно он ослабевал / И томной вдалеке свирелью отдавался, / То мелкой дробью вдруг по роще рассыпался».
С. 511. …обожать весь институт ~ здесь уж такое заведение!;см. также с. 512: …обожай и меня! ~ обожай всех… – Намек на распространенный среди институток обычай кого-нибудь «обожать». См. об этом: Лотман. С. 83; Белоусов А. Ф. Институтка // Школьный быт и фольклор Учебный материал по русскому фольклору. Таллинн, 1992. Ч. 2: Девичья культура. С. 133-135. Ср. также в стихотворении В. Г. Бенедиктова «Монастыркам» (1842): «Здесь тлетворное страданье / Не тревожит райских снов, / Здесь одно лишь – обожанье, / Тайнам неба подражанье» (Бенедиктов В. Г. Стихотворения. Л., 1983. С. 230 (Б-ка поэта; Большая сер.)
С. 512. Начинается музыка сфер… – «Музыка сфер» («хор», «шум», «пенье», «гармония сфер») – реминисценция пифагорейской философии, согласно которой небесные тела через определенные гармонически упорядоченные интервалы издают звуки, воздействующие на людей, но не воспринимаемые ими; представление о музыке сфер вошло в романтическую концепцию любви, получив широкое распространение в поэзии и прозе 1820-1830-х гг. (ср., например, в «Испытании» (1830) А. А. Бестужева-Марлинского характеристику душевного состояния
810
главного героя: «…ему казалось, гармоническая музыка сфер гремела туш его благополучию» (Бестужев-Марлинский. Т. I. С. 231)). Этот образ использован и в «Обломове» (часть вторая, гл. IX; см.: Гейро Л. С. Примечания // Гончаров И. А. Обломов. Л., 1987. С. 671 («Лит. памятники»)).
С. 512. Знай, кинжалом я владею: / Я близ Кавказа рождена. – Слегка измененные слова Заремы из «Бахчисарайского фонтана» (1821-1823). У Пушкина: «Но слушай, если я должна / Тебе… кинжалом я владею, / Я близ Кавказа рождена».
С. 513. …он хмельного и в рот не берет… – Парафраза из басни «Музыканты» (1808) И. А. Крылова (ср.: «Они немножечко дерут; / Зато уж в рот хмельного не берут…»).
С. 513. …одни пахитосы… – См. выше, с. 768, примеч. к с. 278.
1 Мемуаристки единодушно отмечают, что учебная и бытовая обстановка в Екатерининском институте сохранялась вплоть до мелочей на протяжении десятилетий; поэтому при комментировании институтских реалий используются мемуарные свидетельства разного времени без соответствующих оговорок.
2 О ритуале посвящения см. в письме К. Ап. Майкова Ап. Майкову от 22 августа 1842 г. – ИРЛИ, № 17374, л. 2 об. (упоминается произошедшее накануне в пятницу «торжественное вступление» в институтское сообщество С. С. Дудышкина).
3 3 О пепиньерках см. ниже, с. 811.
4 См.: Список слушателей, преподавателей и учениц Екатерининского института за 1842 год (РГИА, ф. 759, оп. 94, № 213, л. 3). О Н. А. Майковой см. также выше, с. 615.
5 «Острова блаженных», или Элизиум, Елисейские поля (место пребывания душ праведников), – образ, восходящий к классическим произведениям античности (упоминается в «Одиссее» Гомера (песнь IV), «Энеиде» Вергилия (песнь VI), «Трудах и днях» Гесиода и др.) и определяющий в обоих «институтских» очерках Гончарова ряд важнейших как поэтических, так и пародийно-иронических мотивов (см. ниже).
Пепиньерка (1842).
ПЕПИНЬЕРКА
Пушкин.
Я это потому пишу,
Что уж давно я не грешу.
(Дневник пепиньерки)
«Ах, какой душка!»
«Ах, какой противный!»
– Каково! вот какого вы
обо мне мнения!
Если всякое дельное и полезное сочинение, к числу которых относится и сочинение о пепиньерке, должно начинаться определением предмета, то нельзя и мне избегнуть этого всеобщего порядка. Итак, пепиньерка есть девица – и не может быть недевицей, так точно и недевица не может быть пепиньеркой. Это неопровержимая истина. По крайней мере, если б по какому-нибудь случаю между пепиньерками вкралась недевица, то это была бы такая контрабанда, на которую нет ни в одном таможенном уставе довольно строгого постановления. Впрочем, это – случай решительно невозможный и небывалый в летописях тех мест, где водятся пепиньерки, следовательно, нет и закона, который бы наказывал недевицу за присвоение себе не принадлежащих ей прав. Недевицы могут быть классными дамами, инспектрисами, директрисами, привратницами, но пепиньерками – ни-ни! Нельзя определить с точностью лет пепиньерки. Можно так, неопределенно, сказать, что пепиньеркой ни в сорок, ни в двенадцать лет быть нельзя, хоть будь себе раздевица. Обыкновенно она бывает от шестнадцати до двадцати лет. Если она зайдет далеко за последнюю границу, то ее делают дамой, то есть или классной дамой, или просто дамой, выдавая замуж. С неспособной к этим двум должностям снимают пепиньерский сан, потому что она стала уже девой, а пепиньеркой, как сказано, может быть только девица. Костюм пепиньерки прост. Белая пелерина, белые рукава и платье серого цвета. Может быть, есть на свете пепиньерки и других цветов, но я их и знать не хочу. Отныне моею вечною песнию будет:
и т. д.
Серый цвет, дикий цвет!
Ты мне мил навсегда –
514
Природа заодно со мной. Она как будто нарочно, для прославления дикого цвета, дала мне и голос дикий.
Не знаю почему, но мне кажется изящным этот простой костюм: потому ли, что пепиньерка умеет его надеть как-то мило; потому ли, что плотная пелеринка не дает видеть, а позволяет только мечтать о пышных плечах и очаровательных лопатках и тем умножает прелесть мечты; потому ли, что девушке в шестнадцать лет пристает всякая шапка, или, наконец, потому, что уж я очень люблю пепиньерку. Как бы то ни было, но я готов одеть и небо и землю в серое платье и белую пелеринку.
Костюм этот теряет, однако ж, свое изящество, когда пелеринка и рукава изомнутся или когда на них сядет чернильное и всякое другое пятно, что, к сожалению, случается нередко. А согласитесь, что девушка с пятном – как будто и не девушка: оттого я не могу видеть на пепиньерке, без содрогания, даже и чернильного пятна.
На светской девушке никогда не увидишь чернильного пятна: очень понятно почему. Она, во-первых, ничего не пишет или пишет только в больших оказиях. Потом – у ней вся чернильница с наперсток и в ней капля чернил, которую она всю и употребит на свое писанье, да и ту еще разведет водой: чем же тут закапаться? У пепиньерки, напротив, чернил вволю: казенные – капай сколько хочешь; вообще всё нужное для письменной части содержится в отменном порядке и обилии, так что припасов достало бы на целую канцелярию. У светской девицы – всё это в запустении. Притом она обращается с письменным столом чрезвычайно осторожно: подходит к нему осмотрительно, с гримасой; едва двумя пальцами возьмет черепаховое перо и раз двадцать обмакнет его в чернила, прежде достанет капельку. Садится она, не дотрагиваясь до стола локтями, и держится поодаль. А написавши, далеко бросает письмо – опять месяца на три. Пепиньерка, если примется писать, то работает усердно, как писарь военного ведомства, часто на том месте, где писали и уже накапали ее подруги. Когда она пишет, то вся погружается в свой труд. Сверх того, ей представляется множество случаев выпачкаться в классе. Платья и пелеринки жалеть нечего: они казенные.
Спросят – что может писать пепиньерка? Многое. Во-первых – она ведет свой журнал, куда записывает происшествия, впечатления дня, может быть, и ночи, то есть кого встретила, с кем говорила, что чувствовала, что
515
видела во сне. Потом пишет она письма к родным или сочиняет проекты писем, но уже не к родным, а так, к разным лицам, для практики на всякий случай или для забавы. Наконец, чертит перышком заветные имена и рисует мужские головки. Видите ли, сколько ей нужно чернил. Теперь положите хоть по капельке на каждую штуку, то есть на страничку журнала, на письмо, на мужскую головку, – сколько бы капель должно быть пролито на платье? А на ней едва-едва увидишь два-три пятнышка. Не есть ли это доказательства ее опрятности?
Обязанности пепиньерки многоразличны. Главнейшая из них – не обожать – нет! это дело не девиц, а девочек. Девицы, достигши полного развития, очень хорошо понимают, что обожания не существует. Обязанность ее – любить по-настоящему, как все любят, – и быть любимой; если же она не любит, то казаться влюбленной. Последним даром пепиньерка владеет еще не искусно. Она редко может скрыть охлаждение к своему предмету, так же как не может скрыть и любви, и называет его, пока любит, – разумеется, про себя и между подруг – душкой, а когда разлюбит, то иногда величает и противным, чего по светским уставам делать никак не следует. Но в этом случае пепиньерка руководствуется более влечением сердца.
Пепиньерка может еще быть, по каким-нибудь причинам, нелюбимой; могла бы, конечно, быть и не влюбленной, но этого не бывает: это уж так заведено; иначе ее существование было бы весьма незавидно. Она была бы парией между своих подруг. Ее бы бегали, боялись; все отвергали бы ее дружбу, потому что дружба корпуса пепиньерок держится на взаимных тайнах, а что за тайны без любви? Неужели можно назвать тайною, когда побранят начальство, передразнят классную даму, не послушаются инспектриссы? фи! это составляет только тайну маленького класса. Пепиньерская комната – вольный город, порто-франко, куда беспошлинно привозятся важнейшие тайны, даже городские, и где ими свободно производится меновой торг. Что же бы стала делать пепиньерка, не будучи участницей дружеских тайн? Она была бы лишняя в пепиньерской; ей оставалось бы печально бродить по коридору или подслушивать у дверей. Она для одного этого всеми силами старается влюбиться, а если нет случая, то выдумывает сама себе и любовь, и тайны.
516
Прочие обязанности пепиньерки не так уже важны. Замечательнейшая между ними – чтение запрещенных в заведении книг. Это необходимо для составления себе вполне имени пепиньерки. Пепиньерка, не читавшая романов, – редкость. Чем же ей отличиться от девиц высшего класса, как не чтением романов, которых там вовсе нельзя иметь. Да оно нужно и для того, чтоб, в случае недостатка настоящей любви, сочинить себе последнюю. Выше следовало упомянуть, что в пепиньерскую кроме тайн проносятся запрещенные книги и разные другие к приносу запрещенные вещи, например сигары. Из этого можно заключить, что там вообще водится и табак, если не курительный, что было бы заметно, то, вероятно, нюхательный. Не знаю хорошенько, проносится ли вино: надо справиться. Всё это показывает, что корпус пепиньерок составляет род маленькой республики под покровительством монархии начальства.
Все эти важные обязанности пепиньерки нарушаются разными мелочными развлечениями, установленными в заведении постоянно, как-то: дежурством, хождением в классы, смотрением за девицами, усмирением возникающих между ними бунтов и т. п. Но пепиньерка не любит этих шумных развлечений. Она предпочитает им свои мирные занятия. Она ведет взвод девиц к обеду, а сама мечтает о предмете. Улучит свободную минутку и бежит в комнату, садится за фортепиано и напевает: «Я не скажу, я не открою, В чем тайна вечная моя!» – или что-нибудь подобное.
Вот наступает вечер. Говор, шум, смех, беготня утихают. Пепиньерки приходят с дежурства и ужинают. Как привлекательна их простая трапеза! Она напоминает мне вечернюю трапезу студенческих годов: так же нет излишних и обременительных украшений, например скатертей, салфеток, отчасти вилок и ножей. Да на что скатерть, салфетка, когда казна дает коленкоровый рукав? Зачем вилки и ножи, когда природа снабдила прекрасными, маленькими и тоненькими пальчиками, очень удобно заменяющими эти орудия? Не так ли думал Диоген? а ведь он был мудрец. Но зато милая трапеза этих мудрых дев приправлена шутками, смехом, тайнами и толками о любви. Одну только неверность и нахожу в сравнении с студенческою трапезою – недостаток бутылок. Между тем вечер всё подвигается вперед. Инспектриса уже заперлась у себя и не выйдет больше. Сонные
517
классные дамы разбрелись. Швейцар сложил свою булаву. Лампы гаснут в коридорах одна за другою. Наконец всё погрузилось в сон. Пепиньерки ложатся. (Боже! о чем пишу!) Вон уж m-lle Пози очень мило всхрапнула раза два; m-lle Ах чмокает губками, как будто кушает что-то во сне; m-lle Ла произносит в бреду: «Душка!»; m-lle Руш обняла подушку и сладко почивает; m-lle Ке уткнула носик в свою и спит, как куколка; m-lles Цей и Ней совсем с головой закрылись одеялом и спят молча, а m-lle Вико всё вздыхает и ворочается с боку на бок.