Гончаров Виктор. Записки наемника

   – Но они же, лабазановцы, в охране Джохара Дудаева были!
   – Да, но потом ушли от него вместе со своим командиром. Я согласен, что на сегодняшний день Руслан Лабазанов – один из самых непримиримых противников и личных врагов Джохара Дудаева. В его группировке насчитывается более сотни боевиков, которые вооружены автоматами, гранатометами, пулеметами.
   – Как там? – спросили у меня сразу, когда я вошел.
   – Все нормально, – ответил я. – Слухи разные ходят. В Чечне обстановка все обостряется… На самом деле уничтожается все, что связано с Чечней, – сказал я. Чеченцы не смотрели на меня. Тимур разлил водку по рюмкам.
   – Уничтожается население поселков: русские, чеченцы, евреи. Переговоры с Россией Дудаев назвал фарсом, поскольку под их прикрытием ведутся бомбометания по населенным пунктам, – продолжал я. – Президент призвал граждан республики и весь народ идти в бой за право на жизнь на этой земле. Земля должна гореть под ногами оккупантов. По мнению Дудаева, миротворческие усилия должны быть закончены. Единственно, с кем он готов разговаривать, – это донское казачество, с которым у Чечни заключен договор. А вы тут водку пьете…
   – Ты нас не трогай! – вспылил Тимур. – Граница с Грузией и Азербайджаном закрыта?
   – Да.
   – А самолеты летают?
   – Нет, – буркнул я.
   – Русских сколько намолотили? – грубо спросил Тимур.
   – Если верить правительственным известиям… – К черту! Они в конце декабря сообщали, что общие потери российских военных составили семнадцать человек погибшими и пятьдесят четыре ранеными. А я сам видел, когда там был, человек сорок мертвых русских, а пленных было человек сто! Никому верить нельзя. Тот же хренов правозащитник Ковалев сказал, что не видел ни одного убитого боевика, а опять же у меня на глазах нашего парня убило. И не одного. Это точно, что русские уничтожили 15 единиц чеченской бронетехники и 10 артиллерийских установок. Брехня, что дома не бомбили или бомбардировку имитировали сторонники Дудаева, взрывая жилые дома.
   – Что, может, чеченцы сами стрелялись, чтобы имитировать жертвы? – сказал Сулейман, наиболее молчаливый из чеченцев. – Скоро одиннадцать часов. По «Свободе» будут передавать новости, надо послушать… – он подошел к радиоприемнику, включил его и настроил на нужную волну.
   Через некоторое время из динамика донеслось: «…совершен варварский акт бомбардировки города. Несколько заходов авиации бомбардировали перекресток проспекта Кирова и улицы Садовой, где было сконцентрировано много автомобилей. Восемь сгоревших остовов автомобилей и двенадцать трупов около них мы видели, когда приехали спустя некоторое время на место трагедии. В районе этого же перекрестка полностью разрушено три одноэтажных дома, двадцать два жилых дома сильно повреждены, снесены крыши. В то же время бомбовому удару подвергся грозненский район Башировка, мы были и здесь. Около пятидесяти домов повреждены, шесть уничтожены полностью. К счастью, в этом районе многие дома почти полностью покинуты. В это же время попадания бомб мы отмечаем и в центре города».
   – Ужас! Это же мой дом! На Башировке! Ужас, я убью всех! Тимур, я сегодня же уезжаю, – завопил Яраги, – В Башировке мой дом! Я должен уехать!
   – Подожди, поедете вместе, – сказал Тимур. По радио голос продолжил сообщение новостей:
   – О жертвах только этой дневной бомбежки: мы были в больницах, куда поставляли пострадавших из названных выше трех районов после дневной бомбардировки. Двадцать восемь человек госпитализированы. Это тяжелораненые. Восемь человек из больницы отправлены в морг. Количество раненых, которым оказана минимальная помощь и которые с помощью родственников или самостоятельно отправлены домой, официально не зарегистрировано из-за экстремальных условий, но определяется медиками в несколько десятков человек. Из всех пострадавших в трех районах Грозного во время дневной бомбардировки и доставленных в больницу, где мы побывали, только два человека имели при себе оружие. Только что примерно в пятистах метрах от места нашего нахождения взорвалась очередная бомба. В станице Ново-Артемовской, по сообщению Ковалева, от прямого попадания ракеты в такой «стратегический объект» погибла сразу вся семья, в том числе пять детей.
   – Что творится! Это сволочье нас уничтожает! А мы сидим здесь и, как правильно говорит Юра, жрем водку! Надо ехать. Ведь все готово! – произнес короткий монолог Яраги.
   – Короче, Юрий, – сказал Тимур, – мы приготовили тебе отличное прикрытие. Поедете, как представители Международного Красного Креста. Документы – вот, а оружие вмонтировано в микроавтобусы. Для прикрытия повезете лекарства. Можете продать в Нальчике, а там прикупить боеприпасов… Выезд послезавтра в десять.
   – А ты остаешься?
   Я не смотрю в глаза Тимуру. Если я это сделаю, он прочтет в моих глазах ненависть.
   – Тимур остается делать деньги. Ему надо сбыть травку… – говорит Яраги.
   …Остаток дня я провел сам не свой. Вечером несколько раз направлялся к телефону, даже снимал трубку, но так и не позвонил Лене.
   Не позвонил я и на следующее утро, но теперь желания набрать знакомый номер поубавилось – я был зол на Лену за то, что она сама не сделала ни одного шага к примирению.
   Еще полдня я ждал ее звонка, впрочем, уже не особенно надеясь на него, а после обеда, ближе к вечеру – не пропадать же вконец субботе! – решил навестить Гершеновича.
   Но, к моему удивлению, того не оказалось дома. И я, почувствовав, что сильно проголодался, и вспомнив, что у деда Матея в холодильнике, ничего нет, направился к ресторану одной из гостиниц.
   Я редко ходил сюда, тем более с женщинами. Здесь было особенно уютно и спокойно. Впрочем, возможно, далеко не последнюю роль тут играла привычка. Во всяком случае, о многих других ресторанах у меня было весьма смутное представление.
   Посетителей – из тех, которые любят посидеть допоздна, которые приходят всей семьей да еще иногда и с друзьями, или тех, которые хотят показать своим любовницам, какие они богатые, независимые и умные, – еще почти никого не было. Несколько человек сидели за разными столиками, но это были одни из тех «новых русских», которые, имея в карманах приличные суммы, забегают сюда на минутку, чтобы плотно поесть, поскольку бывать в шумных и, как правило, грязных кафе считают ниже своего достоинства.
   Я, чтобы не напиться, заказал себе «Сангрию», салат из свежих овощей, курицу. Выпил вина, закусил, и почувствовав, что голод начинает отступать, пожалел, что заказал слабенькое вино – мне вдруг захотелось, чтобы голова шла кругом, захотелось забыть о всех неприятностях, а еще лучше – подцепить здесь какую-нибудь потаскушку. Я боялся признаться самому себе, что таким образом хочу отомстить Лене.
   Однако вместо того, чтобы попросить официанта принести водку, я, едва опустошив бокал, тут же опять наполнял его до краев.
   Тем временем зал уже заполнился больше чем наполовину. Стало шумно. Появились музыканты.
   Я оглянулся по сторонам в надежде увидеть свободную девушку, и вдруг мой взгляд остановился на фигуре необычайно красивой и интересной женщины. Она до ужаса напоминала… Анастасию, застреленную мачеху Лены. На ней, как и на той тогда, на новогодней елке, было дымчатое длинное платье из натурального шелка, но немного другого фасона, декольтированное, розового цвета.
   Женщина тоже посмотрела на меня.
   У меня мороз пошел по коже.
   Это была… Анастасия. Она увидела меня, и в первые минуты растерялась. Резко отвернулась, но тут же опять взглянула на меня и улыбнулась одними губами. Только теперь я заметил, что рядом с ней стоял Тимур. Он размахивал руками, и что-то усердно доказывал незнакомому мужчине.
   Я расплатился с официантом и, поднявшись со своего места, неторопливо направился прямо к Анастасии. Я видел, как менялось ее лицо – оно становилось все бледнее, растерянность сменялась страхом, страх – ужасом.
   Когда я приблизился к ней почти вплотную, Тимур неожиданно взглянул в мою сторону и, вскинув свои густые брови, улыбнулся:
   – Добрый вечер, рад тебя видеть. – Я заметил, что рука его потянулась к карману брюк.
   – Добрый вечер. Я тоже рад.
   Анастасия смутилась, кивнула головой и ничего не сказала.
   – А почему ты один, где твоя дама? – поинтересовался Тимур.
   Он имел в виду Леночку. Вот почему они так усердно мне ее навязывали! Анастасия оказалась всего лишь обыкновенной «подсадной уткой». Но какой замечательной «уткой»! Боже, как она классно трахалась!
   – Она на улице, в машине, – неожиданно для самого себя солгал я. – Только почему вдруг трупы оживают? – сказал я так, чтобы Анастасия слышала и чтобы слышали все, кто сидел за столиком.
   – В машине? – удивился Тимур, не придавая абсолютно никакого значения моей последней фразе. – Как это… Извините, я, кажется, не совсем понял. По-моему, ты не в накладе? А методы работы не должны тебя интересовать. Кроме того, прошу, не вмешивайся именно сегодня.
   Эти слова Тимур уже не говорил, а шипел прямо мне в лицо, оттесняя меня от столика.
   – Она ждет меня в машине, – спокойно повторил я и задержал пристальный взгляд на Анастасии. – Мы сейчас уезжаем в маленькое романтическое путешествие, – делая ударение на каждом слове, сказал я.
   – Вот как? – произнес Тимур. – Что ж, это неплохо. Но, надеюсь, в понедельник утром мы поговорим о возможности нашего дальнейшего сотрудничества? – засмеялся он. – Я имею в виду не менее романтическую командировку на юг.
   – Разумеется, – я тоже состроил улыбку, пожелал приятного вечера и на прощание опять задержал пристальный взгляд на Анастасии.
   Я вышел в фойе. Голова у меня кружилась. Меня окрутили, как допризывника. Сегодня был удобный момент для мести.
   Прошло несколько минут. Мне самому идея отомстить сегодня же начала казаться бредом, но я все сидел, почти неподвижно, глядя через черное окно вдаль, в вечерний сумрак улицы, но перед глазами была сплошная серая завеса.
   Я выжидал, когда Тимур зайдет в туалетную комнату. Слишком много людей… Но мне было уже все равно.
   Я не видел другого выхода. Теперь мне все ясно. А тогда было невдомек, что у Тимура двое телохранителей, которые ходят за ним по пятам. И в тот момент, когда я вошел в туалетную комнату и решительным шагом направился к Тимуру, который мыл руки, неожиданный удар слева остановил меня. Бил профессионал, но я успел поставить блок. Ко мне подскочил мужчина справа и замахнулся. Я ушел от удара и прыгнул к Тимуру, который вытаскивал пистолет. Грохнул выстрел, раздробив фаянсовую плитку пола. Я отпрянул и скрылся за дверью. Через минуту здесь будет милиция. Я выскочил через дверь в фойе. Туалетную комнату бегом покидали оказавшиеся здесь испуганные посетители ресторана.
   Нигде не было ни Тимура, ни Анастасии. Я на такси поехал к Гершеновичу. Но и его не было дома. На квартире Лены тоже никого не было. Куда все подевались?
   …Когда я утром, совершенно разбитый, притащился в офис, то увидел, что за столом как ни в чем не бывало сидит Тимур. Рядом с ним – взвинченный Яраги. Он говорил о желании мстить. Мстить тем, кто разбомбил его дом. Я следил за рукой Тимура. Но тот словно забыл о вчерашнем. Неужели они принимают меня за дурачка?
   – Вот задаток, – волосатая рука Тимура выложила на стол пачки долларов. Мне хочется швырнуть их в лицо Тимуру, но, некоторое время поколебавшись, я беру деньги.
   – Пошли, – сказал Яраги, увидев меня, – ты, я вижу, готов.
   Мы вышли во двор, где стояли два микроавтобуса, доверху набитые коробками с лекарствами.
   – Сюда поместится десять человек? – спросил я.
   – Почему нет? Вести машины будем сами… К десяти утра мы объехали город и в разных местах собрали «диких гусей».
   – Так, вашу мать, – сказал Яраги, – бриться – каждые пять часов, пока не доедем. И не пить.
   – А по сто граммов можно? – спросил языкатый Петрович.
   – Можно… – буркнул Яраги.
   Ребята рвались в бой. Молодые, дураки, неопытные. Но с жаждой заработать. Заработать на трупах.
   – Так, будем осторожны, – сказал Яраги, – впереди едет настоящий представитель немецкого Красного Креста. Тамерлан Каунта – чеченец, сын Абдурахмана Автарханова. Надо обогнать его и воспользоваться тем, что милиция оповещена о том, что едут представители Красного Креста.
   – Может, замолотим их, – предложил Петрович.
   – Чуть попозже, перед Грозным. Свалят все это на мародеров.
   – Война все спишет. Вот и мы, русские, будем убивать русских, и все сотни российских солдат, погибших в бою, спишут на варварство чеченцев.
   – Поэтому они и не убирают трупы сейчас, чтобы на чеченцев списать? – предполагаю я. В голове у меня каша – вот я, оскорбленный… Член, одним словом…
   Мы благополучно, выдерживая дистанцию, продвигались по территории Беларуси, потом – России. Нас несколько раз обыскивали, но оружия, спрятанного техниками Тимура, милиция не находила.
   …Вот и Ингушетия. Потом – Чечня. Взорванные мосты по всей трассе приходится объезжать через окрестные поселки. Везде, где прошла армия, видны следы невиданного и безжалостного разрушения: сожженные дома, сломанные деревья, воронки на дорогах…
   Вдоль дороги бредут русские дети – девочка лет десяти и мальчик лет шести. Грязные, оборванные. Я попросил остановить микроавтобус. Дети не понимают вопросов, плачут, не могут вспомнить своих имен. С трудом удается выяснить: в дом несколько дней назад угодила ракета, все родные погибли. Дети в этот момент гуляли во дворе. Легкая контузия. Куда им идти – не знают. Не ели уже три дня. От протянутого хлеба отказываются.
   Оставшиеся без крова люди молча бредут прочь от городов. Боже мой, сколько их! В основном русские, пожилые, я снова прошу у хмурого Яраги остановить микроавтобус. Спрашиваю у беженцев, почему они уходят.
   – Живность осталась, корова, гуси, – объясняют некоторые. – Жалко бросать, но ничего не поделаешь – еще день-два в этом аду, и мы просто сойдем с ума.
   Они даже не голосуют, не пытаются найти транспорт, просто бредут куда-то, тащат жалкие остатки имущества.
   Слухи о контроле над Грозным российских войск оказались сильно преувеличенными. В город, если не обращать внимания на дальний артобстрел и пожары, можно въехать почти отовсюду, исключая северо-запад. Там сосредоточились основные силы российских войск. Но их не разглядеть из-за дымовой завесы. Она словно пожирает город, ориентироваться в котором из-за снайперов, артобстрелов и разозленного полчища собак почти невозможно.
   Еще было светло, когда мы натолкнулись на патруль. На счастье, военные остановили нас лишь с той целью, чтобы стоящие рядом журналисты могли с нами поговорить. Это было рискованно, поскольку дотошные газетчики могли догадаться, что мы никакие не представители баварского Красного Креста.
   И тут я не поверил своим глазам. Прямо на меня шла… Светлана. Да, моя старая знакомая по Боснии. Вот проныра! Уже тут. Что, она специализируется на горячих точках?
   Теперь она, если увидит меня, сразу поймет, что Красный Крест для нас всего лишь прикрытие. Я знаю ее прославянские настроения, поэтому у меня есть основания думать, что она запросто выдаст меня. Времени для размышлений нет.
   – Яраги, эта баба знает меня. Знает по Боснии, где я воевал наемником. Надо прорываться…
   Яраги быстренько связывается по рации со второй машиной и предупреждает ребят.
   – Мы же не сможем даже отстреливаться, – шепчет Яраги.
   – Тогда устроим дымовуху, – говорю я, отворачивая лицо от приближающейся Светланы. Но она уже увидела меня, лицо ее хмурится, потом она неожиданно улыбается. Я улыбаюсь ей в ответ. В это время я воспламеняю Дымовую гранату и роняю ее под колеса микроавтобуса. Военные заняты второй машиной. Яраги врубает скорость, и микроавтобус мчится вперед. Светлана едва успевает отскочить. Она лупит ладонью по обшивке микроавтобуса и кричит:
   – Юра! Куда ты? Юра-а! Я тебя все равно разыщу! Мне надо с тобой поговорить!
   Я бросаю еще одну «дымовуху», потом еще. Вторая машина тоже рванула с места. Военные пытаются открыть огонь, но Светлана размахивает перед солдатами руками – не стрелять!
   Микроавтобусы мчатся по разбитому шоссе. Выстрелы сзади все же раздаются. Несколько пуль попадают в заднее стекло.
   Задний микроавтобус заюлил. У него пробиты шины. Яраги тормозит, машет рукой и кричит:
   – Сюда, сюда!
   Я выбрасываю часть коробок с лекарствами. Иначе все не влезут.
   Выстрелы грохочут с новой силой, но Яраги уже вовсю жмет на педаль газа. Мои «дикие гуси» достают из днища микроавтобуса автоматы. Ответный огонь мы так и не открыли. Успели уйти далеко.
   На обочине дороги снова появляются беженцы. Теперь уже Яраги весь в расспросах. В основном, он расспрашивает чеченцев. Беженцы рассказали ему, что в редкие часы затишья кое-кто старается с окраин Грозного проехать в центр – проведать родственников в подвалах, привезти в свой район информацию о новых десятках убитых, о разрушенных домах. Мертвый город, лишь в разных местах вспыхивают ожесточенные стычки. Линии фронта нет. Все окружили всех и ждут ночи, чтобы под ее покровом подойти поближе к врагу для последней решающей схватки. Центр города уничтожен полностью.
   – Так, действительно, в основном бьют минометы, дальнобойная артиллерия с гор над Первомайской, установки «Град», – говорит Яраги. – Немного подождем до вечера и будем прорываться в город.
   …Канонада близких сражений гораздо слышнее. Микроавтобус мчится все ближе и ближе к пригородам Грозного. Бои идут на непосредственных подступах к столице. Орудийные выстрелы и грохот взрывов со стороны Долинского слышатся все явственнее. Ночное время мы использовали для сна, потому что именно ночью милиция норовит переворошить все в микроавтобусах. Но сегодняшним вечером мы намерены въехать в Грозный. Еще не темно, но окрестности озаряют сброшенные с самолетов на парашютах осветительные бомбы. По свидетельству очевидцев, которых мы расспрашиваем по дороге и которые идут из Грозного, российская бронетехника укрепила ожесточенное сопротивление ополченцев в районе селений Асиновская, Серноводский, Давыденко, Первомайское. Танки не решались входить в населенные пункты, из которых велась по ним стрельба, поливали селения огнем с расстояния. Разрушены дома, сожжены автомобили, есть погибшие, раненые.
   Чтобы не подвергать себя опасности, мы немного проехали по центральной улице Грозного и свернули в переулок, а затем во двор. Мы вышли из микроавтобуса и забрались внутрь дома. Никто в доме не живет, но впечатление такое, что жители просто на минутку вышли куда-то. В глубине соседнего двора стояли три БТРа, люки открыты, солдаты курили, а вот часовых нигде не было.
   «Не армия, а бардак», – подумал я и, махнув Яраги рукой, спрыгнул с лестницы.
   Часовой все-таки был. Но он оказался до того невнимателен, что я беспрепятственно дошел в темноте до него, и уже был на расстоянии протянутой руки, когда он спросил:
   – Кто это?
   – Это, милый, я, дикий гусь! – негромко и спокойно сказал я и безжалостно всадил нож парню под сердце.
   – Ай! – вскрикнул часовой и обмяк в моих руках. Я смотрел, как у него изо рта пузырится кровь.
   – Тихо, тихо, – осторожно опустил я его тело на землю, чтобы не было сильного шума. Затем нащупал у солдата в подсумке гранаты. Я подождал, чтобы услыхать условный сигнал нападения на бронетранспортеры. Наконец, услышал короткий свист и увидел, как Яраги бесшумно скользнул к одному из БТРов. Я тоже подскочил к бронетранспортеру. Чека из гранаты выдернута. Бросаю гранату на сигаретные огоньки. Слышен треск запала, сигаретные огоньки взметнулись – и мощный взрыв глушит окрестности. Вторая граната летит вслед за первой. С третьим БТРом расправился Петрович. Слышатся крики раненых, стоны.
   Яраги подбегает ко мне и шепчет:
   – Теперь к ним попробуют прийти на помощь, тебе следует прикрыть нас, а мы тут тушенку доделаем…
   – В бронетранспортерах? – спрашиваю я.
   – Да. Мне чеченские беженцы рассказали, что сделать тушенку означает побить из гранатомета бронетехнику – танк, БТР, БМП и уничтожить весь экипаж.
   Я выбегаю из закоулка на улицу. Ложусь возле самого забора, и жду. Вот слышатся шаги, приглушенный разговор. Я швыряю гранату на голоса, и после взрыва короткими очередями бью в темноту. Я могу не бояться, что меня увидят в темноте в прибор ночного видения. Такого никогда не случится, поскольку вдоль улицы протянута труба газопровода, который горит во многих местах, а поэтому прибор ночного видения можно выбросить к чертям собачьим: на фоне огней ничего не видно. Противник отступает, а я вижу, как Яраги выволакивает за волосы российского солдата на освещенное огнем разорванного газопровода место и прямо у меня на глазах начинает бить ножом того в шею. Чеченец рычит, из человека превращается в зверя, вся его злость выливается на этого солдата, вина которого в том, что он выполнял приказ командования. Солдат отчаянно отбивается, кусает Яраги за пальцы, но кровь хлещет из шеи. Они топчутся на месте, и я вижу перед собой танец безумцев, над которыми торжествует смерть. Мне становится настолько жутко, что хочется застрелить их обоих и застрелиться самому. Но вот, наконец, Яраги накалывает солдата на нож; выдергивает тот из груди и несколькими ударами пытается отсечь солдату голову. Ему это не удается. Он пилит ножом по человеческим позвонкам, пытается оторвать голову за уши, закручивает ее в одну сторону, а солдат еще дергается, хрипит. Я прикладываю автомат к плечу и мой палец ложится на спусковой крючок. Я не прицеливаюсь, но знаю, что автоматная очередь прошьет грудь Яраги насквозь, и через дырочки вытечет – нет, теперь уже не кровь, а вскипевшая злоба. Но в этот момент голова жертвы отрывается, и Яраги торжествующе поднимает ее за волосы. Неужели он жаждал этой минуты?
   Неожиданно Яраги отшвырнул голову от себя, она тяжело ударилась об асфальт, подпрыгнула, прокатилась с полметра и неподвижно застыла. Яраги падает на землю и его начинает трясти. Он колотится своей головой о мостовую, кричит что-то нечленораздельное, ползает на коленях и рыдает. Мне становится невыносимо жутко. Мне опять хочется пристрелить обезумевшего чеченца. Но вместо этого я выволакиваю из вещмешка баклагу со спиртом, подхожу к Яраги, хватаю его за волосы, поворачиваю голову набок, надавливаю всем своим весом на спину и выплескиваю спирт чеченцу в лицо. Он ревет некрасиво, как баба, но когда жидкость обжигает ему губы, попадает в нос, в глаза, то затихает, охватывает лицо руками и неподвижно лежит.
   – Вставай, мы на виду!
   Яраги молчит. Потом медленно поднимается. В это время невдалеке слышится автоматная очередь. Трассеры мелькают над головами. Мы стреляем по вероятному противнику и начинаем пробираться к центру города. Яраги ведет нас. Он знает город, как свои пять пальцев, но ему приходится петлять, протискиваться через завалы. Кажется, психоз у него прошел.
   Только к утру Яраги натыкается на группу ополченцев. Между ними происходит оживленный разговор по-чеченски. Затем чеченцы по очереди подходят к нам и, подсвечивая фонариком, внимательно всматриваются в наши лица. Так происходит знакомство.
   – Гоните ваш микроавтобус сюда, – приказывает один из ополченцев. – Лекарства нам очень нужны. «Врачи без границ» развернули здесь неподалеку передвижной госпиталь, на двух джипах с красными крестами ежедневно отправляют из Грозного раненых. И все возвращаются за новыми и новыми ранеными. Ингуши возят нам хлеб и продовольствие, рискуя жизнью, попадая под обстрелы…
   – Кто занимается нефтью? – неожиданно спросил Яраги.
   – А откуда вы знаете?
   – Догадался. Торговля нефтью на сегодняшний день – это самые высокие доходы. Не так ли?
   – Может быть, – уклончиво ответил ополченец, – однако нефтью уже некому заниматься. Все воюют…
   – А Джохара можно увидеть? – спрашивает Яраги.
   – Нет. Он почти что инопланетянин. Во всяком случае, увидеть его не так-то просто. На людях он появляется редко.
   – Понятно.
   В мутном рассвете мы возвращаемся к микроавтобусу вместе с чеченцами и видим, как из него выскакивают несколько человек с оружием и скрываются в доме.
   – Это мародеры. Окружаем их, – скомандовал ополченец.
   Я вошел в подъезд одного из домов. На меня пахнуло отвратительной вонью. К смраду от трупов и нефтяной гари привыкаешь быстрее, чем к виду погибших. Я несколько раз натыкался на трупы и меня всегда тянуло рассмотреть их лица. Когда же я привыкну к виду трупов? Разве я не насмотрелся на них?
   – Жаль их, лежат, гниют, а ведь все-таки свои, – говорит чеченец, который идет следом. Когда я пытаюсь в темноте высмотреть лицо очередного убитого, он произносит:
   – Дети они! Эта сволочь, Ельцин, послал их сюда на верную смерть.
   Такое о российских солдатах мне не приходилось еще слышать от «боевика».
   – Они еще мальчишки. В плен мы не берем только контрактников. Их видно сразу – в масках. В основном, их трупы и лежат перед президентской резиденцией. Каждый здесь может рассказать о количестве своих погибших родственников – жертв среди чеченцев уже тысячи, продолжает на ходу рассказывать ополченец. Он немолод, борода седая.
   – Мой внук третий день лежит убитым, на вокзале.
   Русские снайперы не подпускают забрать, – говорит он. – Что я скажу его матери? Она пока не знает, что он убит.