Гоник Владимир. Преисподняя

   За деревней на опушке леса возле старинной церковно-приходской школы автобус сделал круг и остановился: то была конечная остановка. Першин вдоль забора дошёл до проходной, молодой охранник с бляхой службы безопасности на груди спросил у него пропуск и не пустил, послал звонить.
   Андрей позвонил администратору, которая известила Лизу, и та вместе с дочерьми прибежала стремглав, сунув охраннику красную картонку.
   Першин сразу заметил, как переменилась Лиза. Могло сдаться, её оставили заботы, тревоги, волнения, беспокойные мысли, что докучали ей каждый день. Здесь, в Бору, прошли её детство и юность, стоило ей вернуться сюда, как прежний, забытый огонь воскрес в ней и разгорелся, как костёр на ветру; первому встречному довольно было беглого взгляда, чтобы почувствовать его жар.
   Лиза вновь была весела, беззаботна, беспечна, в ней появилась давняя игривость, ожили и зажглись глаза, движения приобрели прежний кураж: тот же невесомый летящий шаг, та же пленительная воздушная поступь — даром, что мать двоих детей.
   Но и дочки переменились разительно: из рассудительных серьёзных старушек они стали звонкими проказницами, шаловливыми игруньями, лукавыми и смешливыми; видно, здешний лес обладал таким свойством.
   Они бежали втроём, летели со всех ног, спешили, неслись, наполняя лес звонким хохотом и криком. Они закружили, затормошили Першина, он и сам вдруг почувствовал странную лёгкость, освобождение: исчезли гнетущие мысли — унеслись, пропали, растаяли, забытый радостный праздник посетил его, как бывало когда-то — давно, жизнь назад.
   В Бору, похоже, ничего не изменилось. Все так же очаровывал лес, пьянил воздух и радовала беззаботная жизнь. Лиза и дочки выглядели счастливыми.
   В Бор по-прежнему съезжались сытые уверенные люди, сверкающие лимузины привозили под вечер и увозили на утро сановных ездоков; к концу недели, в пятницу, заполнялись все номера, и можно было подумать, что это цветущая страна, в которой все сыты, счастливы и нарядны.
   Как раньше угощала кухня, исправно работали массажные кабинеты, бассейн, сауна, теннисные корты, нравы и уклад оставались прежними с той лишь разницей, что многие постояльцы обзавелись иностранными автомобилями, в остальном все оставалось неизменным, и если нужен образец незыблемости и постоянства в этом мире, вот он — Бор!
   Першин внимательно присмотрелся к выступающим над поверхностью вентиляционным шахтам: под землёй в Бору располагался запасной командный пункт правительства и Генерального штаба — огромный бункер, связанный тоннелями с аэропортом Домодедово, подземным городом в Раменках, правительственными особняками на Воробьёвых горах, Кремлём и другими бункерами, аэродромами и автострадами. При желании альбиносы могли незаметно уйти из города и отсидеться, переждать облавы, которые устраивал отряд.
   Взяв детей, Першин отправился в лес, девочки весело резвились. Он подумал, как быстро здесь забывается жизнь по ту сторону забора — то был печальный давний сон, который помнился смутно и таял, чтобы вскоре исчезнуть вовсе.
   Дочки радостно гонялись друг за другом на зеленой поляне, и он, глядя на них, испытывал угрызения совести за то, что уделяет им так мало внимания.
   К полудню набежали облака, но день оставался тёплым, сонливым, безветренным, в разрывах облаков застенчиво показывалось солнце, и можно было подумать, что тишь и покой царят по всей земле.
   Был Евстигней, прозванный житником, один из четырех дней, которые после медового Спаса предвещают нрав оставшихся месяцев года: Степан-сеновал определяет погоду сентября, Антон-вихревей да Исаакий-малинник укажут на октябрь, Авдотья-огуречница предсказывает ноябрь, а Евстигней-житник сулит нам, каким случится далёкий декабрь.
   Девочки загляделись на неизвестно откуда взявшуюся чистюлю-кошку, которая с аппетитом ела траву, когда на поясе Першина заскулил бипер, маленький экран указал номер телефона: на связь вызывал штаб отряда.
   Першин неохотно позвонил, в груди у него ныло предчувствие: что-то стряслось. Наблюдатели отметили странную активность в Министерстве обороны, в Генеральном штабе, в зданиях КГБ на Лубянке и в секретариате коммунистической партии. Повсюду в служебных помещениях царила непонятная суета, в тоннелях, связывающих Старую площадь с Кремлём и Лубянкой, происходило загадочное движение, какого не наблюдали прежде; бункеры управления и связи на Знаменке, под Арбатской площадью, Воздвиженкой, Пречистенским бульваром и на Хамовнической набережной по неясной пока причине были приведены в состояние повышенной готовности.
   Першин испытывал досаду: даже в тихое, спокойное воскресенье не удалось побыть с детьми.
   К утру новости стали расти, как снежный ком, Першин собрал отряд. Стало известно, что три группы из разных управлений госбезопасности собраны по тревоге на спортивной базе. Это был зловещий признак: группа «А» из отдела борьбы с терроризмом участвовала в январском штурме литовского телецентра, две другие группы — «Зенит» («Z») и «Каскад» («К») из управления внешней разведки использовались в операциях за границей, подобных штурму президентского дворца в Кабуле, когда убили Амина и началась афганская война, или десанту на Прагу, когда арестовали правительство.
   К рассвету потоком пошли сообщения о движении войск к Москве. Стало понятно, что это переворот. Першин приказал изготовить оружие — личное и то, что отряд до сих пор не применял: ручные пулемёты, реактивные стреляющие с плеча базуки, ранцевые огнемёты… Теперь он понял беспокойство генерала, отца Лизы: тот все знал заранее, возможно, и готовил.
   К утру в городе было полно войск. Перекрыв уличное движение, к центру двигались танки и бронетранспортёры; отряд погрузился на машины и в полном составе прибыл на Пресненскую набережную. В белом, похожем на корабль здании было суетно, в толчее и неразберихе носились озабоченные люди, и нельзя было ничего понять; кроме постовых милиционеров, охраны не было никакой, и вздумай кто-нибудь захватить сейчас здание, большого труда это не составило бы. Вероятно, такая же неразбериха наблюдалась сейчас у другой стороны, потому что время шло, а признаков нападения не было, даже телефоны работали исправно: ни городскую, ни международную связь никто не отключал.
   Разместив людей, Першин решил осмотреть подземные этажи, подвалы и президентский бункер, который по всем документам проходил как объект №100. Вниз вели обычные бетонные ступеньки. Вместе с техником-смотрителем Першин спустился в подвал и увидел массивную бронированную герметичную дверь с красным штурвалом.
   Они в четыре руки повернули штурвал, за дверью открылся длинный тёмный бетонный коридор. Першин включил электрический фонарь и двинулся вперёд, освещая дорогу; техник робко плёлся сзади, и, судя по унынию, не прочь был улизнуть.
   По обеим сторонам коридора тянулись двухэтажные нары, в техническом отсеке помещалась автономная электростанция и пульт управления системой жизнеобеспечения здания — электричеством, вентиляцией и водой.
   В зале правительства Першин увидел голые стены, большой стол с телефонами, рядом располагался маленький кабинет президента, в котором кроме рабочего стола с креслом стояли стулья, кушетка с деревянными бортиками и обивкой из красного сукна и маленький столик с четырьмя телефонами: внутренний, городской и два аппарата закрытой правительственной связи — АТС-1 и АТС-2.
   Першин внимательно осмотрел помещение, оно было построено из бетонных блоков и залито монолитным бетоном. Подземный переход связывал подвал со зданием приёмной, которое стояло через дорогу на Нижне-Пресненской улице; в сторону города уходили коллекторы, под ними на разных уровнях тянулись дренажные стоки, куда можно было попасть через узкие люки с отвесными железными скобами.
   Под сотым бункером проходил сухой коллектор неизвестного назначения, куда и зачем он идёт, техник не знал. Першин отпустил его, тот поспешно убрался наверх, шум его шагов быстро исчез за спиной.
   Ни один звук не долетал сюда, в могильной тишине трудно было поверить, что над головой по коридорам носятся люди, беспрерывно звонят телефоны, и в воздухе висит разноголосый гомон.
   Прислушиваясь, Першин насторожённо шёл по длинным бетонным коридорам, перебирался с одного уровня на другой. Время от времени он находил в стенах закрытые наглухо стальные двери, ведущие неизвестно куда, вероятно, отсюда можно было попасть на окрестные улицы, в подвалы домов, в подземные коммуникации или ещё куда-то. Сухой коллектор, расположенный под бункером президента, уходил далеко в сторону от здания — конца края не было. Першин услышал прокатившийся вдали гул и понял, что впереди есть выход в метро: коллектор сообщался с двумя станциями и с тоннелями, и таким образом пробраться в здание можно было с разных сторон.
   После военного совета на пятом этаже было решено заминировать все подходы снизу. Отряд несколько часов ставил мины на дальних подступах в коллекторах и ходах сообщений, на подходе к бункеру оборудовали огневые позиции; Першин выставил боевое охранение, приказав смотреть в оба. Разумеется коммандос госбезопасности имели высокую выучку, но его отряд понимал толк в действиях под землёй: все имели боевой опыт и хорошо знали манёвр в тесном замкнутом пространстве; Першин полагал, что лучше, чем его отряд, в стране подразделений для подземных действий нет. Не считая, конечно, альбиносов.
   Был второй Спас — яблочный, Преображение Господне. День выдался пасмурный, то хмурилось небо и веяло прохладой, то из облаков показывалось солнце, и воздух теплел; по давней примете яблочный Спас обещал каким быть январю.
   Но мало кто в тот день замечал превратности погоды, Москву лихорадило, вместе с ней лихорадило весь мир.
   Пока отряд готовился к отражению атаки, войска в городе перемещались с места на место, осыпаемые негодующим свистом, бранью и неизменным вопросом: «неужели вы будете в нас стрелять?» Правда, многие жители подкармливали солдат, которые целый день торчали в танках и боевых машинах пехоты без еды: командиры и политики о еде не подумали.
   Те, кто двигал войска, надеялись напугать людей, однако население не испугалось, а напротив, высыпало на улицы, преисполненное негодования и отваги; политики и военные, затеявшие переворот, не могли взять в толк, что происходит, растерянно недоумевали и, судя по всему, не знали, что делать.
   Все три дня отряд провёл на позициях под зданием. Першин время от времени по одному отпускал личный состав на поверхность дышать свежим воздухом. В первый день обстановка вокруг здания напоминала народную стройку: люди тащили со всех окрестностей арматуру, трубы, решётки и доски, парни приволокли телефонную будку, парковые скамейки и выломанные заборы, в воздухе повсюду висели азартные крики, весёлый гомон и смех. Было пасмурно, но тепло, с разных сторон к зданию тянулся народ.
   Поднявшись наверх, Ключников с любопытством бродил среди снующих людей и вдруг почувствовал, как у него замерло сердце: он увидел Аню. Она была в куртке и джинсах, словно собралась на загородную прогулку, он смотрел, как деловито она тащила длинную доску, конец которой волочился по асфальту.
   Разумеется, не могло быть иначе, Аня оказалась здесь одной из первых. На строительстве баррикад работали многие из её знакомых, они не сговаривались между собой, пришли сами и встретились тут случайно. Подойти к ним Ключников не рискнул.
   В редкие отлучки с позиции Бирс поднимался на одиннадцатый этаж, где работали журналисты. Его тянуло в привычную редакционную суету, полную новостей, вранья, досужих разговоров, сплетён, слухов, из которых время от времени рождалась сенсация.
   В коридорах и комнатах было тесно от операторов телевидения, их аппаратуры, знаменитых обозревателей, фотографов, корреспондентов, радиокомментаторов и огромного числа случайных людей, которые теснились повсюду, наполняя помещения шумным гомоном и клубами дыма.
   Антон встретил здесь множество знакомых, все кидались к нему с расспросами — слухи о нем ходили самые невероятные, но он отшучивался, отнекивался, отмалчивался, сожалея, что не может включиться в работу по-настоящему и уповая, что приобретает бесценный материал на будущее.
   В одну из отлучек Бирс вышел на улицу, чтобы осмотреться и понять настроение людей. Он бродил в толпе, поражаясь выражению лиц, которые были как бы освещены изнутри странным и непостижимым светом: решимостью и надеждой. Трудно было поверить, что это те самые люди, которых он изо дня в день встречал повсюду.
   Неожиданно Антон замер и едва не открыл рот: вместе с оравой разбитных московских парней металлическую решётку тащил Стэн Хартман. Вид у него был сосредоточенный, как у всякого, кто занят серьёзным и важным делом.
   Бирс дождался, пока они уложат решётку в баррикаду, и окликнул американца.
   — А, это вы, — признал его Стэн, оттирая руки от ржавчины. — О Джуди что-нибудь известно?
   — Ничего нового. Что вы здесь делаете?
   — Работаю, как видите.
   — Вам бы лучше остаться в стороне, — посоветовал Бирс.
   — Почему?
   — Это наше дело.
   — Сидеть сложа руки? Из меня плохой зритель.
   — Как бы вас не обвинили… Вмешиваетесь во внутренние дела. Внесут в чёрный список.
   — Наплевать!
   — Вот уж не думал встретить вас здесь.
   — А вы что поделываете?
   Бирс не успел ответить, кто-то позвал его, он обернулся: к нему направлялась Аня:
   — Рада вас видеть, Антон. А где Джуди?
   — Её нет, — Бирс не хотел распространяться о том, что произошло.
   — Она уехала? — поинтересовалась Аня, на которой работа и бессонная ночь никак не сказывались: выглядела она прекрасно.
   Бирс перехватил внимательный взгляд Хартмана. «Ишь, навострился, — подумал Антон, — сразу стойку сделал».
   — Аня, позвольте представить вам: мистер Хартман, банкир из Голливуда. Ви-ай-пи, Ю-Эс-Эй^[11], — церемонно сказал Бирс.
   — Неужели?! Здесь?! Так просто?! С нами?! — высыпала ворох вопросов Аня.
   — Вы знаете Джуди? — плотный, внимательный взгляд Хартмана был прикован к Ане.
   — Конечно, — живо ответила Аня. — А вы её тоже знаете?
   — Тоже, — подтвердил Хартман. — Она, в некотором роде, моя невеста.
   — Как?! — сделала большие глаза и таращилась то на одного, то на другого Аня.
   — Бросила меня ради мистера Бирса, — объяснил Хартман с предельной откровенностью.
   Антон прекрасно понимал, что Хартман никогда бы не признался, будто кто-то бросил его, да ещё ради кого-то, но он увидел красивую девушку, и это был запев новой игры.
   — Извините, мне пора, — прервал их Бирс. — Увидимся позже.
   Он оставил их, сам направился в здание, в дверях обернулся — они чирикали взахлёб, и он подумал, что, похоже, он сослужил плохую службу Ключу, своему напарнику по отряду.
   Изо дня в день оба вместе смотрели смерти в глаза, каждый доверял другому, как себе. Только так и можно было там, внизу, а иначе нечего было туда соваться: порознь каждый из них — что тот, что другой были обречены.
   Весь отряд был разбит на такие пары, каждая пара знала свой манёвр и могла действовать самостоятельно, вместе с тем каждая пара взаимодействовала с другими парами, когда Першин ставил перед отрядом общую задачу.
   Бирс и Ключников занимали позицию в сухом коллекторе под объектом №100, правительственным бункером. На случай газовой атаки Першин приказал доставить противогазы, и сам то и дело обходил посты, чтобы удостовериться, что все готовы.
   Заминировав подходы, люки и колодцы, подготовив огневые средства, Першин не прочь был, чтобы на Лубянке узнали о сделанных приготовлениях. По крайней мере, там должны были понять, что в случае атаки тяжёлые потери неизбежны. Першин надеялся на здравый смысл командиров штурмовых групп: в январском нападении на литовское телевидение, когда не было организованной обороны, группа «Альфа» потеряла одного человека убитым и двенадцать ранеными, а сейчас им противостояло несколько тысяч стволов и десятки тысяч мужчин, вооружённых арматурой, камнями и бутылками с бензином, притом, что многие из оборонявшихся прошли войну в Афганистане.
   К вечеру в здании уже не было той неразберихи, какая царила здесь утром и днём. На этажах была выставлена охрана из вооружённой милиции, по направлениям возможной атаки были выдвинуты десантники и милиционеры, вооружённые автоматами; омоновцы были в серебристых бронежилетах из ткани СВМ, кое-кто из них надел пятнистые защитные маски с прорезями для глаз.
   Позже у здания появилась дорожная и строительная техника, из толпы через мегафон вызвали крановщиков, на глазах стали расти заграждения из бетонных плит и опор, тяжёлые, гружённые плитами грузовики застыли поперёк основных проездов.
   Люди напряжённо работали, наращивая баррикады. Поднявшись в последний раз, Ключников снова увидел Аню: вместе с долговязым иностранцем она тащила железную трубу. На ходу они оживлённо переговаривались по-английски и никого не замечали, увлечённые разговором. Они прошли мимо; стоя в стороне, он смотрел вслед — прошли, исчезли — затерялись в толпе, которая плескалась вокруг и затапливала площадь.
   Обстановка вокруг здания напоминала огромный пикник: горели костры, звенели гитары, повсюду слышались весёлые голоса и смех, как будто предстояло не сражение, а общее гуляние, и не знай кто-нибудь, что происходит, можно было решить, что люди собрались, чтобы поразвлечься и сообща провести время.
   Поздним вечером стал накрапывать дождь, кое-кто раскрыл зонтики, но многие не обращали внимания, и дождь то стихал, то застенчиво кропил людей, освещённую ярко гранитную набережную и чёрную реку, в которой отражались огни.
   Глядя на массу людей, трудно было поверить, что это те самые люди, которые изо дня в день теснятся в транспорте, изнывают в очередях, переругиваются в магазинах и конторах, судачат о ближних, недолюбливают друг друга, завидуют, огорчаются чужим удачам и успехам… Да, это были те самые грешные люди, задавленные, замордованные режимом, очумевшие от него, уставшие от нищеты, в которую их ввергли слепые поводыри и лживые пророки. Сейчас это были другие люди — гордые, независимые, весёлые граждане, отстаивающие свободу. Они были так открыты, так преданны друг другу, так любили всех вокруг, кто пришёл сюда, что и понятно было, какие они на самом деле, когда живут свободно.

 

19

   Около половины одиннадцатого динамики, развешанные на здании, объявили о танках, которые депутатам удалось привести для обороны. Толпа с ликованием встретила новость, потом услышала гул моторов, вскипела от счастья и разразилась овацией. Танки поставили на главных направлениях, где могла прорваться техника.
   Ночью дождь усилился, однако строительные работы продолжались, тысячи людей через всю площадь передавали из рук в руки тёсаный торцовый камень и укладывали в редут. Под утро Першин поднялся наверх и не поверил глазам: люди стояли локоть к локтю под дождём и живыми цепями закрывали доступ к зданию; он едва не прослезился, трудно было поверить, что шумная и пёстрая московская толпа за одну ночь превратилась в народ.
   Это было зрелище! Ночь меркла; с востока, от Садового кольца неслышно полз сырой рассвет, оттесняя сумерки за реку, в Дорогомилово и дальше, к Филям и к Поклонной горе. Из мглы медленно проступал мокрый город, открылось широкое пасмурное пространство, разрезанное излучиной реки, в которой отражалось хмурое небо. Под дождём мокли набережные, мосты, парки, уходящие вдаль улицы и крыши, крыши, теснящиеся поодаль, множество окон, которые, насколько хватало глаз, выстилали пространство. Похоже, вся Москва, затаив дыхание, смотрела, как цепи людей под дождём закрывают доступ к зданию. От картины веяло библейским величием, Першин подумал, что сейчас он свидетель истории. На глазах рухнул страх, в котором жил народ, вместе со страхом рушилась эпоха.
   С раннего утра к зданию по-прежнему сходились люди, к полудню на площади перед домом и на прилегающих улицах яблоку негде было упасть. Поднявшись на крышу, Першин увидел море людей и разрешил, меняя друг друга, побывать на крыше всему отряду: они держали позиции под землёй и не знали, что происходит на поверхности; Першин хотел, чтобы каждый в отряде почувствовал себя частью этой площади.
   Несколько часов кипел митинг, позже обстановка на площади напоминала праздничное гуляние. Толпа кружила среди троллейбусов, перекрывших соседний мост, текла от баррикады к баррикаде, разглядывая стоящие по углам танки, на которых тучами сидели дети; на каждом шагу туристы фотографировались на фоне баррикад и танков, сноровистые операторы из многих стран наводили камеры на русскую революцию.
   Между тем здесь происходило нечто, о чём в толпе никто не подозревал: командиры специальных штурмовых групп госбезопасности прибыли на рекогносцировку. Они выехали с Лубянки на микроавтобусе и покружили изрядно по городу, чтобы удостовериться, что за ними нет слежки. Но они не знали, что охрана на набережной оповещена и их ждут.
   Оставив «рафик» в квартале от здания, офицеры парами направились на заполненную людьми площадь. В многолюдной сутолоке никому, казалось, нет до них дела, и они добросовестно обошли здание и окрестности, усердно осмотрели подступы, чтобы определить уязвимые места и наметить направление атаки. Все пары исправно работали на местности, не подозревая, что за ними наблюдают и каждый их шаг находится под контролем.
   Вокруг здания поперёк дорог дыбились баррикады, ощетинившиеся досками, трубами и прутьями, издали каждая баррикада напоминала дикобраза с растопыренными иглами. Конечно, для специальных машин разграждения, тяжёлой боевой техники и профессионалов из штурмовых групп это была символическая преграда, но тысячи, десятки тысяч людей — над этим стоило призадуматься. Мужчины были разбиты на взводы, роты и батальоны, вооружены арматурой, камнями и бутылками с горючим, отряды самообороны должны были пропустить атакующих за первую линию заграждений, потом окружить плотной массой, сковать и блокировать.
   Внутри здания атакующих поджидали милиция и десантники, вооружённые автоматическим оружием, а штурмовать снизу, из-под земли коммандос опоздали: подходы были заминированы и охранялись, об этом группы «Альфа», «Зенит» и «Каскад» узнали загодя.
   Понятно было, что, выполняя задание, многие из них обрекали себя на верную гибель. Зачем? Ради чего? Все понимали, что они лишь растягивают агонию режима. Разумеется, они имели доступ к кормушке, режим подкармливал их, но по здравом размышлении, командиры групп решили, что риск не оправдан и затея того не стоит. Не говоря уже о том, что они должны были решиться на большую кровь, на проклятие, на неизбежную гражданскую войну и на вечный позор.
   Но больше всего их поразила странная особенность: в людях полностью отсутствовал страх. Весело и резво прибывал народ — густой поток шёл от метро со стороны Пресни, из Дорогомилово — по мосту с другого берега реки, толпы поспешали из Конюшков, торопливо катились по Девятинскому переулку, выходящему на Садовое кольцо, а по проспекту, скандируя лозунги, двигались из центра большие колонны под трехцветными флагами России.
   Все эти дни альбиносы не объявлялись. Можно было подумать, что они затаились и выжидают, чем кончится переворот. Видно, объявленный порядок их устраивал, и удайся затея, они могли угомониться.
   Отсыпаться Ключников поехал в общежитие. Буров сразу объявил переворот еврейским заговором, правда, тех, кто противостоял перевороту, он определил в сионисты. И выходило, что податься некуда: евреи не оставили выбора.
   — Ты пойми, это только им выгодно, только им! — талдычил Буров, как заклинание, руки его беспокойно гнули расчёску, наконец, он сломал её и принялся нервно грызть ногти. — Только им это на руку!
   — Заткнись, я спать хочу! — окоротил его Ключников.
   — Спать, спать… — с тоской упрекнул его Буров. — Россию проспали!

 
   …едва наступила ясность, и Москва, ликуя, стала избавляться от коммунизма, альбиносы возобновили боевые действия. Першин спустил под землю весь отряд.
   Поиски шли день и ночь. Машины с приборами объезжали дворы, улицы и переулки. Чаще всего они использовали сейсмическую станцию «Талгар» и ультразвуковые излучатели, в сложных условиях пользовались акустической установкой «Гроза» и мощным немецким определителем электромагнитной эмиссии, однако данные нужно было расшифровывать на специальных приборах в лаборатории, и результаты запаздывали.
   Отряд круглые сутки прочёсывал подвалы, старинные галереи, бомбоубежища, старые торговые склады, каких немало отыскалось в центре, заброшенные горные выработки, оставшиеся от строительства метро. Почти все подземелья были связаны воедино, образуя запутанную сеть, или, как говорили специалисты — систему. Узкие лазы, подкопы и лестницы альбиносов соединяли подземелья между собой, выходили в метро, в служебные бункеры разных ведомств, в технические коллекторы и в секретные тоннели, проложенные под городом и ведущие за его пределы.