Страница:
Это был невероятный, зарывшийся в землю город, о котором никто ничего не знал. Десятки лет существовал он тайком от всех — за полвека он ничем не выдал себя, погребённый заживо в глубине земли.
Тоннели и штреки вели в огромные машинные залы, электростанции, насосные, в казармы, в большие, похожие на вокзалы, склады, в сумрачные хранилища, уставленные металлическими баками.
Бирс и Ключников подорвали герметичную дверь, сразу после взрыва прыгнули в клубы пыли и дыма, пробежали какие-то отсеки и застыли, напряжённо озираясь и держа пальцы на спусковых крючках. Но было тихо, пусто, безлюдно, только пыль после взрыва медленно расходилась, заволакивая ёмкое помещение, похожее на ангар.
Под округлым сводом вполнакала горели слабые лампочки, с расстоянием свет слабел, превращаясь в мутный полумрак. Вероятно, это была столовая: от стены к стене рядами тянулись столы. Бирс и Ключников разошлись в стороны и медленно, изготовив оружие, обходили зал вдоль стен. Пахло гарью, бетонным крошевом, зыбкая, неустойчивая тишина висела в задымлённом пространстве. В углу послышалась слабая возня, из полумрака раздался выстрел. Ключников почувствовал сильный удар в грудь, который сшиб его с ног. К счастью, бронежилет выдержал, исподняя гидроподушка развела удар по поверхности и ослабила контузию.
Это был выстрел, что называется, в упор: притаившись, стрелок целил в грудь, однако сорокаслойный дюпоновский кевлар, простёганный титановым кордом, выдержал пистолетную пулю, Ключников упал и лежал, оглушённый, чувствуя боль в груди.
Едва прогремел выстрел, Бирс дал очередь на звук, прыгнул в сторону и пустил ещё одну очередь. Ответных выстрелов не последовало. Бирс, выставив автомат, осторожно подкрался к тому месту, откуда стреляли.
В углу, привалясь к стене, сидел альбинос. Автоматная очередь прошила его насквозь, и теперь он беззвучно истекал кровью. Глаза его были открыты, в них держалась тихая печаль и томление, безропотно, как усталый путник, уходил он из жизни. Альбинос сидел в луже крови, рядом с ним на полу лежал пистолет.
Морщась от боли в груди, Ключников поднялся и тряхнул головой, приходя в себя после контузии. Увидев, что он поднялся, альбинос не поверил, глаза его удивлённо расширились.
— Нет, — убеждённо покачал он головой. — Не может быть. Я попал в него.
Ключников ногой отодвинул пистолет, чтобы стрелок не дотянулся.
— Я попал в тебя, — сказал ему альбинос.
— Попал, — подтвердил Ключников, потирая ладонью ушибленное место.
Лужа крови под стрелком медленно растекалась, но он не замечал или не обращал внимания.
— Я попал в него, — повторил он Бирсу капризно, словно тот не верил.
— Попал, попал, успокойся, — оборвал его Бирс. — Скажи лучше, где бункер?
— Не-е-т… — заикаясь, усмехнулся стрелок с лёгким злорадством. — Не скажу.
— Ну и зря. Перебьём вас, что хорошего?
— Не скажу, — повторил альбинос.
— Не говори, — легко согласился Бирс. — Сами найдём.
Он подозвал Хартмана, тот приблизился и остановился.
Стрелок внимательно, не отрываясь, смотрел на них, переводил глаза с одного на другого, взгляд его твердел, становился пристальным и жёстким.
— Предатели! — неожиданно сказал он со злостью. — Все предали!
Глаза его побелели, наполнились странным светом — то ли гнева, то ли ненависти. Ключников подумал, что альбинос похож на Бурова: такие же белесые волосы, такое же бледное лицо, но главное — те же белые горящие глаза, испепеляющий взгляд.
Глядя на альбиноса, Хартман жалел его, как и прочих несчастных, обретающихся под землёй. Не знающие жалости, непримиримые, оголтелые в своей несуразной вере, укоренившиеся в ненависти, обречённые навсегда на существование под землёй, непоколебимые в злобном своём фанатизме, стоящие насмерть за нелепые химеры, они были сродни безумцам — что можно было им объяснить, до чего достучаться, как втолковать?
Они были смертельно опасны, потому что не могли ни с кем ужиться, не могли смириться с чем-то иным, кроме своей веры, и всюду несли ненависть и кровь. И неужели только и оставалось, что уничтожить их, как чумных крыс? Неужели только так и можно было с ними — гнать, травить, жечь? Однако другого было не дано: стоило промедлить, они губили все, к чему прикасались.
Пока Бирс, Ключников и Хартман стояли над умирающим, где-то в стороне, поодаль, за стенами послышались голоса. Они росли, превратились в ропот, в сбивчивый гомон и вдруг, как обвал, вырвались в крик. У Бирса, Ключникова и Хартмана мороз пошёл по коже.
Это был истошный крик многих людей, пронзительный многоголосый вопль — ужас, смертельный страх, отчаяние были в этом хоре, от которого волосы становились дыбом.
Бирс и Ключников рванулись в узкую дверь, вышибли её ногами, стремглав пронеслись по коридору и ворвались в тесное помещение, заполненное людьми; следом за разведчиками прибежал Хартман. Едва они появились, в мгновение стало тихо, толпа в сто или двести человек смотрела на них, не отрываясь. Вероятно, помещение было не таким маленьким, просто людей было очень много — скопище лиц и глаз.
Это были те, кто исчез. Альбиносы держали их в подземной тюрьме, изо дня в день учили уму-разуму, читая вслух краткий курс истории большевиков, кормили скудно, впроголодь и сулили скорый революционный трибунал и расправу. Поняв, что они спасены, пленники облепили разведчиков, толпа сжала их, сдавила, многие обезумели от счастья, у некоторых сдали нервы: рыдая, они обессиленно опустились на пол.
Женщин содержали в другом помещении, приспособленном под тюрьму. Расспросив пленников, Бирс стремглав кинулся в коридор, Ключников погнался за ним — насилу догнал, чтобы прикрыть в случае нужды.
Они миновали несколько технических отсеков и вышибли дверь, закрытую на замок. В тусклом свете им открылась печальная картина: бледные, забившиеся в угол женщины, испуганная толпа; в полумраке на серых, землистых лицах выделялись расширенные от страха глаза.
В отличие от мужчин, женщины молчали. Немая, теснящаяся в углу толпа напоминала скопление теней. И когда Бирс вспоминал впоследствии, как они с Ключниковым ворвались в камеру, он мог вспомнить лишь бледные неподвижные лица и неестественно большие, просто огромные взирающие на него глаза.
Без единого звука, окаменев, женщины напряжённо и выжидающе смотрели на застывших у входа вооружённых людей: разрисованные камуфляжной краской, с автоматами наперевес, те насторожённо и цепко обшаривали взглядами помещение. Автоматчики весьма отличались от тюремной охраны и подземного гарнизона — ростом, пятнистой формой, оружием и снаряжением; до узниц постепенно доходило, что это — свобода.
И когда они это поняли — поняли и поверили, глаза их наполнились тихим сиянием, которое залило, затопило камеру и потоком хлынуло на разведчиков.
Теперь пленницы не сдерживались. После невероятного напряжения наступила разрядка, все обмякли и заплакали: кто в голос, навзрыд, кто обессиленно всхлипывал, иные молча и неподвижно смотрели на освободителей глазами, полными слез.
Внимательным взглядом Бирс обвёл лица пленниц, у него упало сердце: Джуди среди них не было.
Тоннели и штреки вели в огромные машинные залы, электростанции, насосные, в казармы, в большие, похожие на вокзалы, склады, в сумрачные хранилища, уставленные металлическими баками.
Бирс и Ключников подорвали герметичную дверь, сразу после взрыва прыгнули в клубы пыли и дыма, пробежали какие-то отсеки и застыли, напряжённо озираясь и держа пальцы на спусковых крючках. Но было тихо, пусто, безлюдно, только пыль после взрыва медленно расходилась, заволакивая ёмкое помещение, похожее на ангар.
Под округлым сводом вполнакала горели слабые лампочки, с расстоянием свет слабел, превращаясь в мутный полумрак. Вероятно, это была столовая: от стены к стене рядами тянулись столы. Бирс и Ключников разошлись в стороны и медленно, изготовив оружие, обходили зал вдоль стен. Пахло гарью, бетонным крошевом, зыбкая, неустойчивая тишина висела в задымлённом пространстве. В углу послышалась слабая возня, из полумрака раздался выстрел. Ключников почувствовал сильный удар в грудь, который сшиб его с ног. К счастью, бронежилет выдержал, исподняя гидроподушка развела удар по поверхности и ослабила контузию.
Это был выстрел, что называется, в упор: притаившись, стрелок целил в грудь, однако сорокаслойный дюпоновский кевлар, простёганный титановым кордом, выдержал пистолетную пулю, Ключников упал и лежал, оглушённый, чувствуя боль в груди.
Едва прогремел выстрел, Бирс дал очередь на звук, прыгнул в сторону и пустил ещё одну очередь. Ответных выстрелов не последовало. Бирс, выставив автомат, осторожно подкрался к тому месту, откуда стреляли.
В углу, привалясь к стене, сидел альбинос. Автоматная очередь прошила его насквозь, и теперь он беззвучно истекал кровью. Глаза его были открыты, в них держалась тихая печаль и томление, безропотно, как усталый путник, уходил он из жизни. Альбинос сидел в луже крови, рядом с ним на полу лежал пистолет.
Морщась от боли в груди, Ключников поднялся и тряхнул головой, приходя в себя после контузии. Увидев, что он поднялся, альбинос не поверил, глаза его удивлённо расширились.
— Нет, — убеждённо покачал он головой. — Не может быть. Я попал в него.
Ключников ногой отодвинул пистолет, чтобы стрелок не дотянулся.
— Я попал в тебя, — сказал ему альбинос.
— Попал, — подтвердил Ключников, потирая ладонью ушибленное место.
Лужа крови под стрелком медленно растекалась, но он не замечал или не обращал внимания.
— Я попал в него, — повторил он Бирсу капризно, словно тот не верил.
— Попал, попал, успокойся, — оборвал его Бирс. — Скажи лучше, где бункер?
— Не-е-т… — заикаясь, усмехнулся стрелок с лёгким злорадством. — Не скажу.
— Ну и зря. Перебьём вас, что хорошего?
— Не скажу, — повторил альбинос.
— Не говори, — легко согласился Бирс. — Сами найдём.
Он подозвал Хартмана, тот приблизился и остановился.
Стрелок внимательно, не отрываясь, смотрел на них, переводил глаза с одного на другого, взгляд его твердел, становился пристальным и жёстким.
— Предатели! — неожиданно сказал он со злостью. — Все предали!
Глаза его побелели, наполнились странным светом — то ли гнева, то ли ненависти. Ключников подумал, что альбинос похож на Бурова: такие же белесые волосы, такое же бледное лицо, но главное — те же белые горящие глаза, испепеляющий взгляд.
Глядя на альбиноса, Хартман жалел его, как и прочих несчастных, обретающихся под землёй. Не знающие жалости, непримиримые, оголтелые в своей несуразной вере, укоренившиеся в ненависти, обречённые навсегда на существование под землёй, непоколебимые в злобном своём фанатизме, стоящие насмерть за нелепые химеры, они были сродни безумцам — что можно было им объяснить, до чего достучаться, как втолковать?
Они были смертельно опасны, потому что не могли ни с кем ужиться, не могли смириться с чем-то иным, кроме своей веры, и всюду несли ненависть и кровь. И неужели только и оставалось, что уничтожить их, как чумных крыс? Неужели только так и можно было с ними — гнать, травить, жечь? Однако другого было не дано: стоило промедлить, они губили все, к чему прикасались.
Пока Бирс, Ключников и Хартман стояли над умирающим, где-то в стороне, поодаль, за стенами послышались голоса. Они росли, превратились в ропот, в сбивчивый гомон и вдруг, как обвал, вырвались в крик. У Бирса, Ключникова и Хартмана мороз пошёл по коже.
Это был истошный крик многих людей, пронзительный многоголосый вопль — ужас, смертельный страх, отчаяние были в этом хоре, от которого волосы становились дыбом.
Бирс и Ключников рванулись в узкую дверь, вышибли её ногами, стремглав пронеслись по коридору и ворвались в тесное помещение, заполненное людьми; следом за разведчиками прибежал Хартман. Едва они появились, в мгновение стало тихо, толпа в сто или двести человек смотрела на них, не отрываясь. Вероятно, помещение было не таким маленьким, просто людей было очень много — скопище лиц и глаз.
Это были те, кто исчез. Альбиносы держали их в подземной тюрьме, изо дня в день учили уму-разуму, читая вслух краткий курс истории большевиков, кормили скудно, впроголодь и сулили скорый революционный трибунал и расправу. Поняв, что они спасены, пленники облепили разведчиков, толпа сжала их, сдавила, многие обезумели от счастья, у некоторых сдали нервы: рыдая, они обессиленно опустились на пол.
Женщин содержали в другом помещении, приспособленном под тюрьму. Расспросив пленников, Бирс стремглав кинулся в коридор, Ключников погнался за ним — насилу догнал, чтобы прикрыть в случае нужды.
Они миновали несколько технических отсеков и вышибли дверь, закрытую на замок. В тусклом свете им открылась печальная картина: бледные, забившиеся в угол женщины, испуганная толпа; в полумраке на серых, землистых лицах выделялись расширенные от страха глаза.
В отличие от мужчин, женщины молчали. Немая, теснящаяся в углу толпа напоминала скопление теней. И когда Бирс вспоминал впоследствии, как они с Ключниковым ворвались в камеру, он мог вспомнить лишь бледные неподвижные лица и неестественно большие, просто огромные взирающие на него глаза.
Без единого звука, окаменев, женщины напряжённо и выжидающе смотрели на застывших у входа вооружённых людей: разрисованные камуфляжной краской, с автоматами наперевес, те насторожённо и цепко обшаривали взглядами помещение. Автоматчики весьма отличались от тюремной охраны и подземного гарнизона — ростом, пятнистой формой, оружием и снаряжением; до узниц постепенно доходило, что это — свобода.
И когда они это поняли — поняли и поверили, глаза их наполнились тихим сиянием, которое залило, затопило камеру и потоком хлынуло на разведчиков.
Теперь пленницы не сдерживались. После невероятного напряжения наступила разрядка, все обмякли и заплакали: кто в голос, навзрыд, кто обессиленно всхлипывал, иные молча и неподвижно смотрели на освободителей глазами, полными слез.
Внимательным взглядом Бирс обвёл лица пленниц, у него упало сердце: Джуди среди них не было.
21
Получив донесение, Першин приказал выставить охрану, чтобы альбиносы напоследок не расправились с пленниками. Он поинтересовался, как им жилось, они рассказывали наперебой.
Всех живущих наверху альбиносы определили в предатели. Лишь здесь, внизу, чтились идеалы, завещанные вождями, лишь здесь хранили верность и блюли чистоту, лишь здесь жили по ним и за них умирали. Живущих наверху альбиносы намеревались перевоспитать, неподдающихся — уничтожить.
Своей жизнью альбиносы гордились: каждый день они без устали рыли землю, занимались военной и политической подготовкой и каждый день проводили собрания, на которых все говорили, как плохо, как ужасно жить наверху и какое счастье жить в бункере.
— Что ж, они построили, что хотели, — сказал Першин. — Как раз то, о чём все мечтали.
Бирс расспросил пленниц: Джуди до последнего дня находилась вместе со всеми, накануне освобождения её увели, больше её никто не встречал.
В поисках Джуди Бирс и Ключников обходили одно помещение за другим. Хартман увязался за ними; после происшествия в тоннеле, где он едва не погиб, прогнать его они не смогли.
Втроём они забрели в увешанное трубами и заставленное баками и цистернами машинное отделение, где гудели старые насосы и компрессоры и мелко дрожали стрелки допотопных манометров.
Приходилось соблюдать осторожность. Здесь полным-полно было укромных мест, где могла таиться засада: ничего не стоило схорониться в бесчисленных закутках, тупиках и отсеках, соединённых переходами, мостиками и лестницами.
Подстраховывая друг друга, они с автоматами наперевес поочерёдно выдвигались вперёд, проходя открытые участки, внимательно осматривали сумрачные углы, забирались в заброшенные тёмные помещения, освещали фонарями глухое цокольное пространство под насосами и чёрную пустоту всевозможных ёмкостей и резервуаров.
Как ни старались, они нигде никого не нашли. Даже следов, что здесь кто-то есть, не было, хотя ощущение опасности и чужого присутствия внятно угадывалось в пространстве; по мере движения ощущение то усиливалось, то слабело, но не исчезало.
Опасность отчётливо понималась повсюду, и похоже, исходила сразу со всех сторон; они ощутимо улавливали её, и потому нельзя было дать себе передышку или расслабиться хоть на миг.
Обойдя все и осмотрев, они добрались до огромных баков, опоясанных металлическими трапами и маленькими площадками из прутьев. Стараясь не шуметь, Бирс и Ключников осторожно поднялись наверх. Баки были заполнены водой, гладкая её поверхность неподвижно темнела в широких горловинах. Ключников сунул руку, зачерпнул горсть воды, понюхал, попробовал на язык.
Это была обычная вода, запас на случай осады или для других нужд; резервуары, вероятно, выполняли роль водонапорных башен и особого интереса не представляли. Разведчики собирались уже спуститься, как вдруг Ключников тронул Бирса и молча показал глазами на воду: снизу, из глубины, на поверхность поднимались пузыри.
Хартман наклонился над горловиной, потом сунул голову в воду и застыл, всматриваясь пристально в непроницаемую темноту.
— Нужен акваланг, — сказал Ключников, а Хартман понял без перевода и отрицательно покачал головой.
— Я так нырну, — предложил он, Бирс перевёл ответ.
— Он что, спятил? — пожал плечами Ключников. — Не хватает, чтобы его утопили.
— Он нырнёт, — подтвердил Бирс.
Хартман принялся торопливо раздеваться и вскоре был готов. Бирс отдал ему свой ремень, к которому прикрепил нож, Хартман надел ремень, взял фонарь, несколько раз энергично продышался, сделал напоследок глубокий вдох и мягко, бесшумно погрузился в воду. Бирс и Ключников видели, как он быстро уходит вниз, похожий на большую белую рыбу, тело его потеряло чёткие очертания, превратилось в размытое светлое пятно, которое таяло с каждой секундой, пока не исчезло совсем. Вода в горловине успокоилась, плеск угас, тёмная поверхность застыла гладко, словно ничего не произошло.
Время тянулось мучительно долго. Они ничем не могли помочь Хартману, только и оставалось, что набраться терпения. Но как раз терпения оказалось у них ни на грош, ждать было невмоготу.
Они изнывали от неведенья, и много бы дали, чтобы узнать, что происходит под водой. Прошло уже довольно много времени, запас воздуха у Хартмана, вероятно, был на исходе, но ни намёка не было на появление американца, ни малейшего признака. И по мере того, как шло время, росла тревога.
— Я говорил, нужен акваланг, — сказал Ключников, слова его прозвучали упрёком.
Они уже тревожились не на шутку. Бирс не выдержал, зажёг фонарь и сунул его в воду, стараясь что-нибудь разглядеть.
Их разбирало отчаяние, непонятно было, что следует предпринять. В глубине души ещё теплилась надежда, но слабела, слабела, угасала с каждой секундой.
Вскоре стало понятно, что Хартман погиб: то ли утонул, то ли его утопили; ни один человек не мог так долго оставаться под водой. И теперь следовало организовать поиски.
Когда прошли все разумные сроки, они все ещё не двигались. Тянули, как бы сознавая, что если они уйдут, то все, конец, его уже не спасти.
Они уже совсем поверили, что он погиб, и собрались позвать на помощь, как вдруг из воды вынырнули две головы — так неожиданно и так стремительно, что можно было решить, будто снизу их выстрелили на поверхность. Отфыркиваясь и отдуваясь, Хартман поддерживал на плаву молодого альбиноса, которого он приволок из глубины.
Они сообща вытащили пленника из цистерны, с его старого комбинезона ручьями бежала вода. Им пришлось сковать его и смотреть в оба, чтобы он не вздумал прыгнуть вниз и покончить с собой; поддерживая его с двух сторон, медленно и осторожно они спустились по трапам и присели, переводя дух.
— Парень, у вас здесь была американка, — миролюбиво обратился к альбиносу Бирс, стараясь расположить его к себе. — Молодая американка. Где она?
Альбинос молчал, надежды, что он заговорит, не было никакой. Нет, дружелюбием их нельзя было изменить, они не понимали нормальных человеческих отношений, понятных слов, естественных чувств; вскормленные одной безумной идеей, они понимали лишь язык ненависти и вражды.
— Говори, а то я тебе!.. — Ключников резко замахнулся на пленника.
В ожидании удара тот прикрыл глаза, но не шевельнулся и продолжал молчать.
— Подожди, — остановил напарника Бирс и снова обратился к альбиносу.
— Ты мне только одно скажи: она жива или нет?
— Жива, — внезапно произнёс пленник, и это было так неожиданно, что разведчики молча уставились на него с двух сторон.
— Откуда ты знаешь? — недоверчиво спросил Ключников.
— Знаю, — кратко ответил альбинос.
— Ты уверен? — замирая, чтобы не спугнуть проснувшуюся надежду, обратился к нему Бирс.
— Уверен, — по-прежнему скованно и односложно подтвердил пленник.
— А где она?
— Не знаю, — последовал ответ и разговор оборвался: пленник молчал, все вопросы оставались без ответа.
Хартман тем временем оделся и спустился вниз.
— Он говорит, что Джуди жива, — сообщил ему Бирс.
— Неужели?! — воскликнул американец. — Где она?!
— Он не знает, — сказал Антон и поправился тотчас. — Говорит, что не знает.
— Значит, я не зря нырял, — оживлённо заметил Стэн.
— Ещё бы! Вы просто герой! — похвалил его Бирс, а Ключников похлопал американца по спине и одобрительно показал большой палец.
Хартман рассказал им, что произошло под водой. Молодой альбинос сидел в комбинезоне на дне бака, держа во рту конец трубы, по которой компрессор гнал сжатый воздух. Вероятно, альбинос заметил разведчиков и скрылся от них в воде, чтобы переждать, пока они уйдут. Он отчаянно сопротивлялся, в руке у него оказался нож, но Хартман обезоружил его, скрутил и доставил на поверхность. Разумеется, все это заняло изрядное время.
— Спроси: откуда у него такая дыхалка? — обратился к напарнику Сергей.
— Он ныряльщик, — объяснил Бирс, вспоминая бассейн на Беверли-Хиллс.
Вчетвером они стали пробираться на соединение с отрядом. Чтобы развязать себе руки, разведчики, как прежде, сковали наручниками альбиноса и Хартмана, наказав американцу быть настороже и присматривать за пленным.
Да, здесь повсюду надо было вести себя осмотрительно и рассчитывать каждый шаг, каждое движение, беспечность могла стоить жизни.
Они насторожённо двигались по коридорам и отсекам — безмолвный караван, пересекающий минное поле. Впереди, с автоматом наперевес, шагал Ключников, цепко шарил взглядом вокруг; иногда он поднимал руку, и караван застывал, выжидая до тех пор, пока Ключников не разрешал двигаться дальше.
Бирс прикрывал движение с тыла. Он тоже был начеку, чтобы им не ударили в спину, и внимательно наблюдал, не появится ли кто-нибудь сзади.
Они знали, что опасность может возникнуть в любой момент, в любом месте, однако надеялись, что на этот раз повезёт, пронесёт…
Но не повезло, не пронесло. Сзади прозвучала автоматная очередь, Бирс почувствовал сильные удары в спину, от которых его бросило на пол; к счастью, бронежилет выдержал, да и стреляли из старого, времён второй мировой войны автомата с круглым магазином. Хартман тотчас лёг, повалив пленника, Ключников быстро откатился в сторону, выставив автомат перед собой.
Лёжа на полу, Бирс засёк место, откуда вели стрельбу. В два ствола они повели ответный огонь и мгновенно изрешетили панель, за которой укрылся автоматчик. Ключников бил короткими прицельными очередями, под прикрытием его огня Бирс ползком подобрался к засаде, лёжа на боку приподнялся на локте, метнул гранату и упал, уткнув лицо в пол и накрыв голову руками.
Им показалось, будто рухнул потолок. Осколки просвистели над головами, взрывная волна с силой ударила в стены, тесное пространство заволокло дымом и цементной пылью. Вскочив, разведчики заученно бросились вперёд, и дым ещё не развеялся, не осела пыль, они уже проникли в укрытие и наставили автоматы на стрелка.
Его спасло то, что перед взрывом он сменил позицию. Взрыв контузил его, он лежал на полу и, оглушённый, медленно, оцепенело, словно во сне, пытался подняться, но лишь раскачивался на месте, не в силах совладать с собственным телом.
Разведчики поставили его на ноги и подождали немного, пока он пришёл в себя. Между тем Хартман, видя, что бой окончен, привёл альбиноса, который был прикован к его руке.
— Дарю вам свободу, — Бирс снял наручники с Хартмана и надел на второго альбиноса, сковав пленников между собой.
— Спасибо, сэр, вы очень любезны, — поблагодарил его Хартман.
Караван из пяти человек двинулся дальше. Скованные наручниками альбиносы шли рядом, новый пленник едва слышно спросил о чём-то молодого альбиноса, которого Хартман выудил из воды, тот отрицательно покачал головой.
— Молчать! — рыкнул на них Ключников.
— Разговаривать нельзя, — вторя ему, объяснил пленникам Бирс.
Это было понятно: они не должны сговариваться, что им делать и как им быть.
— Спросите у него, где Джуди, — напомнил Хартман; новый пленник, услышав английскую речь, внимательно прислушивался, морща лоб, точно решал про себя какую-то задачу.
— Вряд ли он скажет, — ответил Бирс, но все же спросил, хотя и не надеялся на ответ.
И вновь, в который раз, Хартман стал доказывать, что любого человека можно убедить, любому человеку нужен шанс, чтобы понять свои заблуждения, а вера в коммунизм такое же заблуждение, как и любое прочее.
— Для вас это теория, — возразил Бирс. — Вы смотрите издали и рассуждаете, а мы все испытали на собственной шкуре.
— Но это не значит, что их следует уничтожать, как крыс, — пытался урезонить его Хартман.
— Кто он? — спросил новый пленник, который судя по всему уже оправился от контузии.
— Американец, — ответил Ключников.
— Шпион, — понимающе кивнул альбинос, словно догадывался раньше, но теперь убедился воочию.
— С чего ты взял? — спросил Бирс.
— Они все шпионы. А вы их прислужники.
Разговаривать с ним было не о чём, все шли молча, и никто не заметил, как он на ходу запустил свободную руку под комбинезон, извлёк пистолет и навёл на Хартмана. Разумеется, они ничего не успели бы сделать, и конечно, он убил бы американца, потому что стрелял в упор. Но странно повёл себя второй пленник: в момент выстрела он толкнул соседа, Бирс и Ключников видели это отчётливо.
— Предатель! — прорычал стрелявший и взмахнул пистолетом, пытаясь ударить соседа рукояткой по голове.
Свободной рукой молодой альбинос отвёл удар, и они сцепились, кружа на месте. После короткой борьбы стрелок изловчился и спустил курок: молодой альбинос дёрнулся и обмяк, а потом осел к ногам соседа, оттягивая руку, зажатую браслетом.
Бирс и Ключников бросились к стрелку, но добежать не успели: тот выстрелил себе в голову, и это было все на сегодня, полная программа.
Хартман стоял, привалясь к стене, сжимая ладонями бок, из-под пальцев у него сочилась кровь. Он пытался удержаться на ногах, но сил не хватало, и он медленно сползал вдоль стены; Ключников подхватил его и осторожно усадил на пол. Вдвоём они расстегнули одежду, рана сильно кровоточила, Хартман был весь в крови.
— Ах, Стэн, говорили вам: не лезьте сюда! — раздосадованно упрекнул его Бирс, достал индивидуальный пакет и с треском разорвал плотную упаковку.
Они перевязали его, кровь тотчас пропитала повязку, Хартман морщился от боли, но больше от сознания своей вины. Он чувствовал себя виноватым, оттого, что доставил всем столько хлопот, а теперь он становился настоящей обузой и связывал разведчиков по рукам и ногам.
— Придётся вам потерпеть, Стэн, — обратился к нему Антон.
— Я потерплю, — с готовностью согласился Хартман. — Извините меня. Не обращайте на меня внимания.
Его смирение выглядело странным. Бирс помнил Хартмана другим — победительным, уверенным в себе, а сейчас он кротко принимал чужую волю и послушно следовал ей. Возможно, у него хватало ума понять, что в чужой монастырь не идут со своим уставом и нельзя быть первым всегда и везде; уразумев это, он, к чести своей, укротил себя и одолел свой нрав. Или такова уж природа человека, что для того, чтобы что-то понять и переменить в себе, требуются страдание и боль?
Узнав о Хартмане, Першин выругался:
— Я же приказал его не брать!
— Никто и не брал, — ответил Бирс и объяснил, что произошло.
Першин на чём свет костерил американца, но все же навестил его, когда тот лежал на одеяле, разостланном на полу.
— Я вас предупреждал, Хартман, — хмуро напомнил Першин. — Вот что получается, когда любители не слушают профессионалов. Вы взялись за чужое дело.
— У меня не было другого выхода. А сидеть, сложа руки, я не привык, — возразил Хартман.
— Могу сказать лишь одно: вы очень смелый человек. В одиночку, без оружия… Я бы не рискнул.
— Спасибо, сэр, — поблагодарил Хартман, бледный от потери крови.
Фельдшер обнаружил у него проникающее ранение в плевральную полость, требовалась операция, но эвакуировать его возможности пока не было, и он терпеливо ждал, морщась от боли и справляясь время от времени о судьбе Джуди.
Её искали повсюду. Патрули обошли все помещения, но она исчезла, даже следов её не могли отыскать.
Всех живущих наверху альбиносы определили в предатели. Лишь здесь, внизу, чтились идеалы, завещанные вождями, лишь здесь хранили верность и блюли чистоту, лишь здесь жили по ним и за них умирали. Живущих наверху альбиносы намеревались перевоспитать, неподдающихся — уничтожить.
Своей жизнью альбиносы гордились: каждый день они без устали рыли землю, занимались военной и политической подготовкой и каждый день проводили собрания, на которых все говорили, как плохо, как ужасно жить наверху и какое счастье жить в бункере.
— Что ж, они построили, что хотели, — сказал Першин. — Как раз то, о чём все мечтали.
Бирс расспросил пленниц: Джуди до последнего дня находилась вместе со всеми, накануне освобождения её увели, больше её никто не встречал.
В поисках Джуди Бирс и Ключников обходили одно помещение за другим. Хартман увязался за ними; после происшествия в тоннеле, где он едва не погиб, прогнать его они не смогли.
Втроём они забрели в увешанное трубами и заставленное баками и цистернами машинное отделение, где гудели старые насосы и компрессоры и мелко дрожали стрелки допотопных манометров.
Приходилось соблюдать осторожность. Здесь полным-полно было укромных мест, где могла таиться засада: ничего не стоило схорониться в бесчисленных закутках, тупиках и отсеках, соединённых переходами, мостиками и лестницами.
Подстраховывая друг друга, они с автоматами наперевес поочерёдно выдвигались вперёд, проходя открытые участки, внимательно осматривали сумрачные углы, забирались в заброшенные тёмные помещения, освещали фонарями глухое цокольное пространство под насосами и чёрную пустоту всевозможных ёмкостей и резервуаров.
Как ни старались, они нигде никого не нашли. Даже следов, что здесь кто-то есть, не было, хотя ощущение опасности и чужого присутствия внятно угадывалось в пространстве; по мере движения ощущение то усиливалось, то слабело, но не исчезало.
Опасность отчётливо понималась повсюду, и похоже, исходила сразу со всех сторон; они ощутимо улавливали её, и потому нельзя было дать себе передышку или расслабиться хоть на миг.
Обойдя все и осмотрев, они добрались до огромных баков, опоясанных металлическими трапами и маленькими площадками из прутьев. Стараясь не шуметь, Бирс и Ключников осторожно поднялись наверх. Баки были заполнены водой, гладкая её поверхность неподвижно темнела в широких горловинах. Ключников сунул руку, зачерпнул горсть воды, понюхал, попробовал на язык.
Это была обычная вода, запас на случай осады или для других нужд; резервуары, вероятно, выполняли роль водонапорных башен и особого интереса не представляли. Разведчики собирались уже спуститься, как вдруг Ключников тронул Бирса и молча показал глазами на воду: снизу, из глубины, на поверхность поднимались пузыри.
Хартман наклонился над горловиной, потом сунул голову в воду и застыл, всматриваясь пристально в непроницаемую темноту.
— Нужен акваланг, — сказал Ключников, а Хартман понял без перевода и отрицательно покачал головой.
— Я так нырну, — предложил он, Бирс перевёл ответ.
— Он что, спятил? — пожал плечами Ключников. — Не хватает, чтобы его утопили.
— Он нырнёт, — подтвердил Бирс.
Хартман принялся торопливо раздеваться и вскоре был готов. Бирс отдал ему свой ремень, к которому прикрепил нож, Хартман надел ремень, взял фонарь, несколько раз энергично продышался, сделал напоследок глубокий вдох и мягко, бесшумно погрузился в воду. Бирс и Ключников видели, как он быстро уходит вниз, похожий на большую белую рыбу, тело его потеряло чёткие очертания, превратилось в размытое светлое пятно, которое таяло с каждой секундой, пока не исчезло совсем. Вода в горловине успокоилась, плеск угас, тёмная поверхность застыла гладко, словно ничего не произошло.
Время тянулось мучительно долго. Они ничем не могли помочь Хартману, только и оставалось, что набраться терпения. Но как раз терпения оказалось у них ни на грош, ждать было невмоготу.
Они изнывали от неведенья, и много бы дали, чтобы узнать, что происходит под водой. Прошло уже довольно много времени, запас воздуха у Хартмана, вероятно, был на исходе, но ни намёка не было на появление американца, ни малейшего признака. И по мере того, как шло время, росла тревога.
— Я говорил, нужен акваланг, — сказал Ключников, слова его прозвучали упрёком.
Они уже тревожились не на шутку. Бирс не выдержал, зажёг фонарь и сунул его в воду, стараясь что-нибудь разглядеть.
Их разбирало отчаяние, непонятно было, что следует предпринять. В глубине души ещё теплилась надежда, но слабела, слабела, угасала с каждой секундой.
Вскоре стало понятно, что Хартман погиб: то ли утонул, то ли его утопили; ни один человек не мог так долго оставаться под водой. И теперь следовало организовать поиски.
Когда прошли все разумные сроки, они все ещё не двигались. Тянули, как бы сознавая, что если они уйдут, то все, конец, его уже не спасти.
Они уже совсем поверили, что он погиб, и собрались позвать на помощь, как вдруг из воды вынырнули две головы — так неожиданно и так стремительно, что можно было решить, будто снизу их выстрелили на поверхность. Отфыркиваясь и отдуваясь, Хартман поддерживал на плаву молодого альбиноса, которого он приволок из глубины.
Они сообща вытащили пленника из цистерны, с его старого комбинезона ручьями бежала вода. Им пришлось сковать его и смотреть в оба, чтобы он не вздумал прыгнуть вниз и покончить с собой; поддерживая его с двух сторон, медленно и осторожно они спустились по трапам и присели, переводя дух.
— Парень, у вас здесь была американка, — миролюбиво обратился к альбиносу Бирс, стараясь расположить его к себе. — Молодая американка. Где она?
Альбинос молчал, надежды, что он заговорит, не было никакой. Нет, дружелюбием их нельзя было изменить, они не понимали нормальных человеческих отношений, понятных слов, естественных чувств; вскормленные одной безумной идеей, они понимали лишь язык ненависти и вражды.
— Говори, а то я тебе!.. — Ключников резко замахнулся на пленника.
В ожидании удара тот прикрыл глаза, но не шевельнулся и продолжал молчать.
— Подожди, — остановил напарника Бирс и снова обратился к альбиносу.
— Ты мне только одно скажи: она жива или нет?
— Жива, — внезапно произнёс пленник, и это было так неожиданно, что разведчики молча уставились на него с двух сторон.
— Откуда ты знаешь? — недоверчиво спросил Ключников.
— Знаю, — кратко ответил альбинос.
— Ты уверен? — замирая, чтобы не спугнуть проснувшуюся надежду, обратился к нему Бирс.
— Уверен, — по-прежнему скованно и односложно подтвердил пленник.
— А где она?
— Не знаю, — последовал ответ и разговор оборвался: пленник молчал, все вопросы оставались без ответа.
Хартман тем временем оделся и спустился вниз.
— Он говорит, что Джуди жива, — сообщил ему Бирс.
— Неужели?! — воскликнул американец. — Где она?!
— Он не знает, — сказал Антон и поправился тотчас. — Говорит, что не знает.
— Значит, я не зря нырял, — оживлённо заметил Стэн.
— Ещё бы! Вы просто герой! — похвалил его Бирс, а Ключников похлопал американца по спине и одобрительно показал большой палец.
Хартман рассказал им, что произошло под водой. Молодой альбинос сидел в комбинезоне на дне бака, держа во рту конец трубы, по которой компрессор гнал сжатый воздух. Вероятно, альбинос заметил разведчиков и скрылся от них в воде, чтобы переждать, пока они уйдут. Он отчаянно сопротивлялся, в руке у него оказался нож, но Хартман обезоружил его, скрутил и доставил на поверхность. Разумеется, все это заняло изрядное время.
— Спроси: откуда у него такая дыхалка? — обратился к напарнику Сергей.
— Он ныряльщик, — объяснил Бирс, вспоминая бассейн на Беверли-Хиллс.
Вчетвером они стали пробираться на соединение с отрядом. Чтобы развязать себе руки, разведчики, как прежде, сковали наручниками альбиноса и Хартмана, наказав американцу быть настороже и присматривать за пленным.
Да, здесь повсюду надо было вести себя осмотрительно и рассчитывать каждый шаг, каждое движение, беспечность могла стоить жизни.
Они насторожённо двигались по коридорам и отсекам — безмолвный караван, пересекающий минное поле. Впереди, с автоматом наперевес, шагал Ключников, цепко шарил взглядом вокруг; иногда он поднимал руку, и караван застывал, выжидая до тех пор, пока Ключников не разрешал двигаться дальше.
Бирс прикрывал движение с тыла. Он тоже был начеку, чтобы им не ударили в спину, и внимательно наблюдал, не появится ли кто-нибудь сзади.
Они знали, что опасность может возникнуть в любой момент, в любом месте, однако надеялись, что на этот раз повезёт, пронесёт…
Но не повезло, не пронесло. Сзади прозвучала автоматная очередь, Бирс почувствовал сильные удары в спину, от которых его бросило на пол; к счастью, бронежилет выдержал, да и стреляли из старого, времён второй мировой войны автомата с круглым магазином. Хартман тотчас лёг, повалив пленника, Ключников быстро откатился в сторону, выставив автомат перед собой.
Лёжа на полу, Бирс засёк место, откуда вели стрельбу. В два ствола они повели ответный огонь и мгновенно изрешетили панель, за которой укрылся автоматчик. Ключников бил короткими прицельными очередями, под прикрытием его огня Бирс ползком подобрался к засаде, лёжа на боку приподнялся на локте, метнул гранату и упал, уткнув лицо в пол и накрыв голову руками.
Им показалось, будто рухнул потолок. Осколки просвистели над головами, взрывная волна с силой ударила в стены, тесное пространство заволокло дымом и цементной пылью. Вскочив, разведчики заученно бросились вперёд, и дым ещё не развеялся, не осела пыль, они уже проникли в укрытие и наставили автоматы на стрелка.
Его спасло то, что перед взрывом он сменил позицию. Взрыв контузил его, он лежал на полу и, оглушённый, медленно, оцепенело, словно во сне, пытался подняться, но лишь раскачивался на месте, не в силах совладать с собственным телом.
Разведчики поставили его на ноги и подождали немного, пока он пришёл в себя. Между тем Хартман, видя, что бой окончен, привёл альбиноса, который был прикован к его руке.
— Дарю вам свободу, — Бирс снял наручники с Хартмана и надел на второго альбиноса, сковав пленников между собой.
— Спасибо, сэр, вы очень любезны, — поблагодарил его Хартман.
Караван из пяти человек двинулся дальше. Скованные наручниками альбиносы шли рядом, новый пленник едва слышно спросил о чём-то молодого альбиноса, которого Хартман выудил из воды, тот отрицательно покачал головой.
— Молчать! — рыкнул на них Ключников.
— Разговаривать нельзя, — вторя ему, объяснил пленникам Бирс.
Это было понятно: они не должны сговариваться, что им делать и как им быть.
— Спросите у него, где Джуди, — напомнил Хартман; новый пленник, услышав английскую речь, внимательно прислушивался, морща лоб, точно решал про себя какую-то задачу.
— Вряд ли он скажет, — ответил Бирс, но все же спросил, хотя и не надеялся на ответ.
И вновь, в который раз, Хартман стал доказывать, что любого человека можно убедить, любому человеку нужен шанс, чтобы понять свои заблуждения, а вера в коммунизм такое же заблуждение, как и любое прочее.
— Для вас это теория, — возразил Бирс. — Вы смотрите издали и рассуждаете, а мы все испытали на собственной шкуре.
— Но это не значит, что их следует уничтожать, как крыс, — пытался урезонить его Хартман.
— Кто он? — спросил новый пленник, который судя по всему уже оправился от контузии.
— Американец, — ответил Ключников.
— Шпион, — понимающе кивнул альбинос, словно догадывался раньше, но теперь убедился воочию.
— С чего ты взял? — спросил Бирс.
— Они все шпионы. А вы их прислужники.
Разговаривать с ним было не о чём, все шли молча, и никто не заметил, как он на ходу запустил свободную руку под комбинезон, извлёк пистолет и навёл на Хартмана. Разумеется, они ничего не успели бы сделать, и конечно, он убил бы американца, потому что стрелял в упор. Но странно повёл себя второй пленник: в момент выстрела он толкнул соседа, Бирс и Ключников видели это отчётливо.
— Предатель! — прорычал стрелявший и взмахнул пистолетом, пытаясь ударить соседа рукояткой по голове.
Свободной рукой молодой альбинос отвёл удар, и они сцепились, кружа на месте. После короткой борьбы стрелок изловчился и спустил курок: молодой альбинос дёрнулся и обмяк, а потом осел к ногам соседа, оттягивая руку, зажатую браслетом.
Бирс и Ключников бросились к стрелку, но добежать не успели: тот выстрелил себе в голову, и это было все на сегодня, полная программа.
Хартман стоял, привалясь к стене, сжимая ладонями бок, из-под пальцев у него сочилась кровь. Он пытался удержаться на ногах, но сил не хватало, и он медленно сползал вдоль стены; Ключников подхватил его и осторожно усадил на пол. Вдвоём они расстегнули одежду, рана сильно кровоточила, Хартман был весь в крови.
— Ах, Стэн, говорили вам: не лезьте сюда! — раздосадованно упрекнул его Бирс, достал индивидуальный пакет и с треском разорвал плотную упаковку.
Они перевязали его, кровь тотчас пропитала повязку, Хартман морщился от боли, но больше от сознания своей вины. Он чувствовал себя виноватым, оттого, что доставил всем столько хлопот, а теперь он становился настоящей обузой и связывал разведчиков по рукам и ногам.
— Придётся вам потерпеть, Стэн, — обратился к нему Антон.
— Я потерплю, — с готовностью согласился Хартман. — Извините меня. Не обращайте на меня внимания.
Его смирение выглядело странным. Бирс помнил Хартмана другим — победительным, уверенным в себе, а сейчас он кротко принимал чужую волю и послушно следовал ей. Возможно, у него хватало ума понять, что в чужой монастырь не идут со своим уставом и нельзя быть первым всегда и везде; уразумев это, он, к чести своей, укротил себя и одолел свой нрав. Или такова уж природа человека, что для того, чтобы что-то понять и переменить в себе, требуются страдание и боль?
Узнав о Хартмане, Першин выругался:
— Я же приказал его не брать!
— Никто и не брал, — ответил Бирс и объяснил, что произошло.
Першин на чём свет костерил американца, но все же навестил его, когда тот лежал на одеяле, разостланном на полу.
— Я вас предупреждал, Хартман, — хмуро напомнил Першин. — Вот что получается, когда любители не слушают профессионалов. Вы взялись за чужое дело.
— У меня не было другого выхода. А сидеть, сложа руки, я не привык, — возразил Хартман.
— Могу сказать лишь одно: вы очень смелый человек. В одиночку, без оружия… Я бы не рискнул.
— Спасибо, сэр, — поблагодарил Хартман, бледный от потери крови.
Фельдшер обнаружил у него проникающее ранение в плевральную полость, требовалась операция, но эвакуировать его возможности пока не было, и он терпеливо ждал, морщась от боли и справляясь время от времени о судьбе Джуди.
Её искали повсюду. Патрули обошли все помещения, но она исчезла, даже следов её не могли отыскать.
22
К утру отряд прочесал весь лабиринт и вышел к мощной крепостной стене, армированной стальными балками; техники измерили приборами толщину стены и недоверчиво ахнули: несколько метров стали и железобетона!
Судя по всему, это был главный бункер, который они искали. Похоже, обитатели бункера замуровали себя, ни ворот не было, ни маленькой щели — глухая голая бронированная стена.
Да, это был главный бункер альбиносов, святая святых и, как водится — устой, надежда и оплот. Первые обитатели бункера оказались здесь как бы в изгнании, в эмиграции; для детей, родившихся под землёй, для всего второго поколения, бункер был отечеством, милой родиной, они её любили и о другой не помышляли.
Першин понимал, что вести с ними переговоры бессмысленно и бесполезно: они не выйдут, не станут объясняться, не смиряться и предпочтут смерть.
Он решил вывести пленников наверх, дать отряду отдых. К этому времени отряд едва держался на ногах, пот ел глаза, все тяжело и хрипло отдувались.
Отряд с трудом отыскал дорогу назад. Разведчики бродили, перебираясь с горизонта на горизонт, петляли, пока не нашли вентиляционный ствол — широкую трубу, прорезающую толщу земли снизу вверх. В свете фонаря вмурованная в трубу железная лестница отвесно уходила в сумрачную высоту. И теперь, чтобы подняться наверх, всем предстояло одолеть эту лестницу и эту трубу.
Было раннее утро, сентябрь, бабье лето. Вся трава в обширном московском дворе посреди Чертолья была усыпана разноцветными палыми листьями. Во дворе повсюду росли липы, тополя, клёны и рябины, медленно и бесшумно листья скользили вниз, и казалось, в неподвижном воздухе за ними тянутся пёстрые извилистые следы.
Кто любит Москву, тот знает сонливую погожую задумчивость московских дворов в разгар бабьего лета и к печали своей или к радости со смирением ждёт перемены судьбы, которая в эту пору случается неизбежно.
На краю двора, в густых зарослях жимолости, чубушника и одичалой сирени, поодаль от домов и построек стоял заброшенный каменный сарай. Никто не знал, за какой надобностью он здесь поставлен и какая в нём человечеству нужда. Правда, никто до сих пор не интересовался, что и не мудрено: мало ли у нас настроено, что никому не нужно, однако никому не мешает.
В тишине осеннего утра дверь, которая никогда прежде не открывалась, неожиданно заскрипела, и рослые автоматчики в грязной пятнистой форме стали выводить из сарая измученных бледных людей, которые тут же бессильно опускались на траву, словно после тяжкой пешей дороги. С лихорадочным блеском в глазах пленники затравленно озирались, каждый жадно вдыхал прохладный утренний воздух.
Никогда ещё уютный зелёный двор в самом центре Чертолья не собирал столько людей — весь двор заполонили. Измождённые, они молча и неподвижно сидели на траве под деревьями, и разноцветные листья, кружа и взмывая, плыли над ними, как причудливый флот.
Судя по всему, это был главный бункер, который они искали. Похоже, обитатели бункера замуровали себя, ни ворот не было, ни маленькой щели — глухая голая бронированная стена.
Да, это был главный бункер альбиносов, святая святых и, как водится — устой, надежда и оплот. Первые обитатели бункера оказались здесь как бы в изгнании, в эмиграции; для детей, родившихся под землёй, для всего второго поколения, бункер был отечеством, милой родиной, они её любили и о другой не помышляли.
Першин понимал, что вести с ними переговоры бессмысленно и бесполезно: они не выйдут, не станут объясняться, не смиряться и предпочтут смерть.
Он решил вывести пленников наверх, дать отряду отдых. К этому времени отряд едва держался на ногах, пот ел глаза, все тяжело и хрипло отдувались.
Отряд с трудом отыскал дорогу назад. Разведчики бродили, перебираясь с горизонта на горизонт, петляли, пока не нашли вентиляционный ствол — широкую трубу, прорезающую толщу земли снизу вверх. В свете фонаря вмурованная в трубу железная лестница отвесно уходила в сумрачную высоту. И теперь, чтобы подняться наверх, всем предстояло одолеть эту лестницу и эту трубу.
Было раннее утро, сентябрь, бабье лето. Вся трава в обширном московском дворе посреди Чертолья была усыпана разноцветными палыми листьями. Во дворе повсюду росли липы, тополя, клёны и рябины, медленно и бесшумно листья скользили вниз, и казалось, в неподвижном воздухе за ними тянутся пёстрые извилистые следы.
Кто любит Москву, тот знает сонливую погожую задумчивость московских дворов в разгар бабьего лета и к печали своей или к радости со смирением ждёт перемены судьбы, которая в эту пору случается неизбежно.
На краю двора, в густых зарослях жимолости, чубушника и одичалой сирени, поодаль от домов и построек стоял заброшенный каменный сарай. Никто не знал, за какой надобностью он здесь поставлен и какая в нём человечеству нужда. Правда, никто до сих пор не интересовался, что и не мудрено: мало ли у нас настроено, что никому не нужно, однако никому не мешает.
В тишине осеннего утра дверь, которая никогда прежде не открывалась, неожиданно заскрипела, и рослые автоматчики в грязной пятнистой форме стали выводить из сарая измученных бледных людей, которые тут же бессильно опускались на траву, словно после тяжкой пешей дороги. С лихорадочным блеском в глазах пленники затравленно озирались, каждый жадно вдыхал прохладный утренний воздух.
Никогда ещё уютный зелёный двор в самом центре Чертолья не собирал столько людей — весь двор заполонили. Измождённые, они молча и неподвижно сидели на траве под деревьями, и разноцветные листья, кружа и взмывая, плыли над ними, как причудливый флот.