Страница:
Свои ходы альбиносы умело врезали в чужие сооружения, искусно маскируя входные отверстия, так что обнаружить их можно было с трудом.
Постепенно круг поисков сужался. Двигаясь от окраины к центру, отряд устраивал под землёй засады, перехватывал альбиносов по одиночке и группами, находил тайные ходы сообщений, однако их укрытия отыскать не удавалось: те из альбиносов, кто не смог оторваться, отстреливались до последнего и кончали с собой.
…весь день отряд рыскал под землёй в том месте, где над Солянкой и Яузой высилась гора. Старые осыпавшиеся ходы соединяли древние соляные погреба, в которых теперь размещались подземные гаражи и склады, с подвалами Ивановского монастыря. Отсюда ползком или согнувшись в три погибели можно было пробраться в подвалы ночлежек на Хитровке, те, в свою очередь, были связаны с идущими из Старых Серебреников ходами; там, на задворках неказистых приземистых домов, можно было найти земляные норы, подкопы и выложенные кирпичом галереи, ведущие вглубь горы. Выше по склону, в парке стояли корпуса физико-химического института, подземные лаборатории которого были упрятаны глубоко под землю и имели свою сеть бетонированных ходов и коридоров.
На другом берегу, в Заяузье, у Котельников начинался раскидистый Таганский холм. Обращённая к Яузе сторона именовалась Швивой горкой, которую московское просторечие переиначило во Вшивую горку, склон круто поднимался в Гончары, где на большой глубине располагались огромные тайные бункеры, соединённые с метро и с поверхностью в ближних и дальних окрестностях.
Уходя от преследования, альбиносы разбивались на мелкие группы или рассыпались поодиночке в бесчисленных лазах и ходах; выйдя из боя, они пробирались в места сбора, известные им одним; до сих пор непонятно было, где находятся их базы.
Отряд прочёсывал подземелья на берегах Яузы. Бирс и Ключников работали в паре: обнаружив противника, они преследовали его, пока не загоняли в тупик, откуда не было выхода. Но взять пленного не удалось пока никому: в безвыходном положении альбиносы убивали себя. Першин приказал сделать засаду.
Бирс и Ключников отыскали прокоп, соединяющий кирпичную галерею в Старых Серебряниках с тоннелем метро, идущим под Яузой из Китай-города на Таганку, и залегли у развилки, где ход раздваивался.
Это было мучительное задание. Погасив фонари, они лежали на сырой земле — без движений, тая дыхание, и только фосфоресцирующие стрелки час за часом отмеряли время в кромешной темноте. Да ещё отдалённый гул и тряска от проходящих вдали поездов докатывались глухо из нутра горы через равные промежутки времени.
Они лежали, изнывая от скуки — ни поесть, ни зажечь фонарь или спичку; даже перекинуться словом было нельзя: окажись поблизости альбинос, их обнаружили бы в тот же миг.
И все же им повезло. Спустя несколько часов они услышали шорох — где-то, неизвестно где, из тишины прорезался посторонний звук. Неуловимый вначале, он стал яснеть и определился вскоре: то был звук шагов. Бирс и Ключников напряглись, обратившись в слух. Неизвестный двигался от тоннеля метро и был настороже: делал несколько шагов, замирал, выжидая, потом снова шагал и останавливался.
Иногда он зажигал фонарь, чтобы осмотреться, дальний размытый свет падал из-за поворота; каждый из разведчиков видел тогда, как блестят в сумраке глаза напарника. Они не знали, что их ждёт и не думали об этом: все мысли были направлены на то, чтобы не прозевать момент.
Незнакомец крался так чутко и так осторожно, что чётче и осторожней, казалось, нельзя: шаг, ещё шаг, ещё один, остановка — полное беззвучие, немота.
Он приближался. Они лежали, напрягая внимание, стараясь ничем не выдать себя. Незнакомец не дошёл до поворота несколько шагов и застыл, прислушиваясь. Стоять в полный рост здесь не удавалось, надо было изрядно пригнуться, и пока незнакомец выжидал, они слышали слабые, едва заметные звуки; шорохи, шуршание одежды, дыхание выдавали в темноте чужое присутствие.
Прежде чем повернуть, он посветил перед собой, но едва он завёл горящий фонарь за угол, Ключников стремительно метнулся вперёд, в ноги, подсёк и опрокинул человека, вцепившись в него мёртвой хваткой.
Свои действия разведчики подолгу отрабатывали в зале, даже строили из матов норы и лазы, чтобы научиться действовать в тесноте: каждому следовало точно знать свой манёвр. И они тренировались до седьмого пота, пока не научились все делать без ошибок.
Включив фонарь, Бирс стремительно преодолел живой завал из двух тел и отрезал незнакомцу путь к отступлению. Антон захватил его руки, пытаясь надеть наручники, но противник попался им очень сильный, скрутить его стоило большого труда: уже в наручниках, он продолжал бороться и пытался встать.
Они бросили его на спину и прижали, наведя в упор фонари. Незнакомец слепо щурился на ярком свету. Бирс глянул и обомлел: на земле лежал Хартман. И Ключников, приглядевшись, понял, что знает этого человека: то был долговязый американец, с которым Аня строила баррикаду.
— Стэн?! — очумело воскликнул Бирс. — Вы с ума сошли! Как вы здесь оказались?!
— Может, вы снимите с меня наручники? — хмуро предложил Хартман.
Ключников отомкнул замки, Хартман лёжа на спине пальцами растирал запястья.
— Мы вполне могли вас угробить, — с досадой признался Бирс.
— Это было бы большой ошибкой с вашей стороны, — Хартман тяжело поднялся на ноги.
— Скажи, что ему повезло, — произнёс Ключников, а Бирс перевёл.
— Большое спасибо, господа, — сердечно поблагодарил их Хартман.
Он сделал как раз то, против чего его предостерегал Першин: пустился на поиски в одиночку. Со слов Бирса он знал, где Джуди исчезла, на такси подъехал к дому Бирса и спустился в подвал.
Перед этим ему пришлось затратить немало усилий, чтобы избавиться от слежки. За ним присматривали, но в первые после путча дни, когда толпа осадила штаб-квартиру госбезопасности на Лубянке, секретные службы затаились и работали вяло; Хартману удалось уйти от наблюдения.
Спустившись в подвал, он стал пробираться в сторону центра. Из подвала Хартман проник в тепловой коллектор под Большими Каменщиками, потом используя вентиляционные колодцы и заброшенные тюремные галереи, приблизился к Таганской площади. По пути ему попадались полуразрушенные непонятные ходы, своды которых в любой момент могли обрушиться и похоронить смельчака.
Посвечивая фонарём, Бирс следил за его рассказом по карте, делая отметки карандашом.
Таганская площадь под землёй напоминала слоёный пирог: помимо станций, переходов и тоннелей метро под площадью и в её окрестностях вниз, горизонт за горизонтом, уходили бункеры связи и управления. Холмы удобны для подземного строительства, по этой причине почти все московские холмы широко использовались под тайные сооружения; Таганский холм не был исключением.
Не выходя на поверхность, Хартман обогнул бункер глубокого заложения в Гончарах и оказался в Котельниках. Швивая гора позади небоскрёба тоже изрядно была застроена изнутри, Хартман нашёл выход в тоннель метро, прошёл под Яузой и свернул в сторону Старых Серебряников, где углубился в лабиринт лазов и ходов. Так он попал в Подкопаево, где ещё в древности люди брали в карьере глину, и здесь Хартман нарвался на засаду.
В это поистине нельзя было поверить. Бирс долго не мог отделаться от ощущения странной игры, в которую он ненароком угодил. В то, что произошло, верилось с трудом. И как причудлива судьба, если сводит тебя с человеком, которого ты встречал когда-то — далеко и давно, в прошлой жизни, на другом конце земли. И не просто сводит, но — где?!
«Спятить можно!» — подумал Бирс, оглушённый несуразностью происходящего.
Разумеется, Хартман поступил безрассудно. Бирс и Ключников обсудили события и решили, что это настоящее безрассудство. И все же они отдали ему должное: решиться на такое мог только очень смелый человек.
Спускаться сюда, в преисподнюю — в чужой стране, без оружия, без специального снаряжения, даже без бронежилета, зная наверняка — случись что, никто не поможет, для этого и впрямь следовало быть отчаянным храбрецом, но и сумасшедшим вполне. Бирс не удержался и сказал американцу, что они с напарником думают по этому поводу.
— У меня не было другого выхода. Я обещал родителям Джуди сделать всё, что смогу, — объяснил Хартман, а Бирсу его слова показались обидными.
— Мы делаем всё, что можем, — вернул он подачу Хартману.
Понятно было, что Хартман — один из тех богатых американцев, которые мотаются по всему свету в поисках острых ощущений и готовы платить большие деньги, чтобы подвергаться опасности и переживать риск; именно этого не хватало им для полноты существования, все прочее они имели. Вероятно, по этой причине Хартман сделался глубоководным ныряльщиком и устраивал себе сафари в Африке.
И все же его затея выглядела чистым безумием.
— Он, видно, не понимает, чем это грозит, — предположил Ключников.
— Все он понимает, — возразил Бирс, немало удивив напарника.
Антон знал, что для Хартмана существует кое-что поважнее благоразумия: тщеславие! Оно жгло его и не давало покоя. Неукротимое честолюбие гнало этих людей вперёд в поисках удачи. Хартман мог быть только победителем, ему всегда надо было стать первым, добиться своего, доказать, опередить других и утвердиться. И тут уж ничего нельзя было поделать, ничего не имело значения: ни смертельный риск, никакая цена и плата. Это была та сила, которая спокон веку вела этих людей в дальние края, создала их страну и сделала её великой.
Взяв Хартмана, Бирс и Ключников не знали, как быть. Он был обузой — безоружный, не знающий манёвра человек, которого на каждом шагу надо было опекать, да ещё к тому же все объяснять по-английски.
— Ну и подарок! — сокрушался Ключников, представив отчётливо, что их ждёт.
Вероятно, понимал это и сам Хартман, потому что держался на редкость смиренно и кротко.
Для разведки это была обуза — обуза, обуза! — камень на шею, тяжкие вериги, но выхода они не видели: отпустить его, значило обречь на верную гибель. Для них и так оставалось загадкой, как он уцелел до сих пор.
Разведчикам, однако, не пришлось долго ломать голову: они услышали отдалённые выстрелы, погасили фонари и залегли.
— Вы должны лежать, вести себя тихо и держаться меня, — шёпотом приказал Бирс в темноте.
— Есть, сэр! — ответил Хартман, как настоящий солдат.
Бой катился стороной и дробился на части в подкопах, ходах и лазах: альбиносы рассыпались в надежде уйти от преследования. Засада из трех затаившихся в темноте человек ждала своего часа.
Вскоре они услышали шаги: кто-то крался подкопом. Едва человек достиг развилки, Бирс и Ключников включили фонари, следом за ними включил свой фонарь и Хартман.
Они увидели молодого альбиноса, юношу, почти мальчика, в руке он держал пистолет; от испуга глаза у юнца расширились и полыхали на бледном лице, как яркие фары. Он успел выстрелить, фонарь в руке Хартмана разлетелся вдребезги, Ключников бросился вперёд, вывернул стрелку руку и подмял его под себя.
Они разоружили альбиноса, Бирс с помощью наручников приковал пленника к руке Хартмана.
— Это вам боевое задание, — объяснил он американцу. — Ведите его, иначе он нам руки свяжет.
— Я понял, — кивнул Хартман, и хотя было видно, что задание ему не по нраву, он, однако, согласился без лишних слов, чтобы принести хоть какую-то пользу.
Как все альбиносы, мальчишка был похож на моль: блеклое мучнистое лицо, белесые волосы, болезненно-белая кожа… Лишь глаза с красными зрачками светились на неподвижном, похожем на маску лице.
— Покажешь нам бункер? — обратился к нему Ключников без всякой надежды на ответ.
Альбинос и впрямь не ответил, разведчики посовещались и стали пробираться в Хохлы и Старые сады, где отряд с утра прочёсывал запутанные ходы Ивановской горки.
— Будьте бдительны, неизвестно, что у него на уме, — предостерёг Бирс Хартмана.
— Я понял, — кивнул Стэн.
— Кто он? — ровным бесстрастным голосом неожиданно спросил альбинос, разведчики от удивления переглянулись: неужели заговорит?!
— Американец, — Бирс глянул на мальчишку с интересом.
— Шпион?
— Почему обязательно шпион? Обычный человек.
— Этого не может быть. Они все враги.
— С чего ты взял? — спросил Ключников.
— Я знаю. Они капиталисты.
— Что он говорит? — поинтересовался Хартман.
— Что вы — капиталист.
— Что ж, он, пожалуй, прав, — согласился американец.
— Смотри-ка — прорезался! — удивлённо покачал головой Ключников. — Может, выведешь нас к бункеру?
— Выведу, — внезапно согласился юнец, и это было так неожиданно, что разведчики уставились на него с недоверием.
— А не врёшь? — спросил Ключников.
— Не вру, — ответил мальчишка и, пригнувшись, двинулся в темноту, вытянув назад руку, которая была скована с рукой Хартмана.
— Мы с ним, как альпинисты в связке, — заметил на ходу Хартман.
— Он считает вас врагом, — остудил его Бирс.
— Почему?
— Вы — американец.
— Этого достаточно?
— Для него — да.
— Странно… Никогда бы не подумал…
— Они все такие. Милые людишки. Это они украли Джуди.
— А ему нельзя объяснить, что это ужасно?
— Нельзя. Он не поймёт.
— Может, попробовать?
— Уже пробовали. Бесполезно.
— Что ему надо? — спросил Ключников, имея в виду американца.
— Хочет их перевоспитать. Не верит, что это невозможно.
— Спроси: а его самого можно было убедить не лезть сюда?
Бирс перевёл, Хартман выслушал и покладисто сказал:
— Я понял, извините.
Альбинос вывел их в тоннель метро, они гуськом шли по узкой обочине. Бирс заметил шахтный телефон и решил позвонить в диспетчерскую, которую Першин использовал для связи: через диспетчера шли приказы нарядам и донесения от них.
Антон открыл дверцу металлического кожуха и снял трубку, когда показался поезд: горящие фары, как яростные глаза смотрели издали в круглое вытянутое чрево тоннеля. Ключников показал американцу, как стать, чтобы оказаться на безопасном расстоянии от колеи.
Поезд приближался с устрашающим грохотом. Впереди летел ураганный ветер, подгоняемый безжалостным настырным конвоиром. Гул и слепящий свет до отказа заполнили тесное замкнутое пространство, поезд с неумолимой предназначенностью накатывался, громыхая, и любую живую душу могла взять оторопь: казалось, деться некуда и спасения нет.
Все замерли, прижавшись к рёбрам тюбинга, как вдруг пленник с диким воплем резко рванулся в сторону, как бы в нестерпимом желании освободиться и убежать.
По естественной причине связанный с ним намертво Хартман дёрнулся следом, и всем вдруг с ослепительной ясностью стало понятно, что пленник летит под поезд и тащит Хартмана за собой; спина американца уже оторвалась от тюбинга, длинное тело повисло в пустоте над обочиной.
Лишь миг длилось оцепенение. Ключников был начеку, мгновенно вцепился в американца и удержал, остановил падение.
Непонятно было, сколько это длилось — секунды или вечность. Пленник изо всех сил неудержимо рвался к рельсам, точно старался достигнуть самого желанного для себя — рвался и тянул Хартмана за собой. Трудно было предположить такую силу в мальчишке. Скорее всего, решившись, он на мгновение собрал всё, что мог, всю силу и вложил в одно последнее движение.
Конечно, Хартман не удержал бы его один, оба были обречены. К счастью, Бирс и Ключников пришли американцу на помощь, но стащить пленника с колеи не хватило времени: поезд налетел, ударил несчастного и отбросил на обочину.
Вагоны, громыхая, проскакивали мимо, внезапно стало оглушительно пусто и тихо: последний вагон со свистом улетел в даль, оставив за собой пустоту и беззвучие; все трое почувствовали себя в безвоздушном пространстве.
Было похоже, они побывали в молотилке. Ошеломлённые, они медленно приходили в себя, словно после жестокой трёпки, и вяло, сонливо двигались, приводя одежду в порядок.
Справившись с оцепенением, они неожиданно обнаружили, что залиты кровью. Хартман одной рукой вытирал лицо и недоумевая разглядывал окровавленную ладонь: рану он не находил, а догадаться, что это чужая кровь, не умел.
Несчастный альбинос лежал рядом на обочине, неестественно мятый, будто и не человек вовсе, а тряпичная кукла: схваченная стальным браслетом рука висела изогнуто, как сломанная ветка.
Мальчишка был мёртв. Страшный удар убил его на месте. И теперь Хартман был прикован к мертвецу, который не отпускал его ни на шаг.
— Спроси у него, можно ли им что-нибудь объяснить? — предложил Ключников, но Бирс не стал переводить.
Он расстегнул наручники, американец не обратил внимания; было заметно, как он бледен и как растерян.
— Он хотел меня убить? — скованно спросил Хартман после некоторого молчания.
— Хотел, — кивнул Бирс.
— Зачем?
— Он считал вас врагом.
— Но… такой ценой? — искренне недоумевал Хартман, стараясь уразуметь непостижимую для него загадку.
Где было ему, американцу, понять фанатизм этой неистовой веры? И как мог он, рождённый и выросший вдали, осилить умом людоедскую суть этой идеи? Идеи, которая требовала от человека все во имя своя, даже жизнь.
— Значит, если б не я, он остался бы жив? — спросил Хартман.
Вывод американца едва не сразил Антона наповал.
«Мать честная! — подумал Бирс. — Вот чем мы отличаемся от них. Вот в чём мы не сойдёмся никогда. Любой из нас проклянёт врага. Любой из нас крыл бы убийцу последними словами. Этот винит себя. И в чём?! В чем?!»
Это тем более выглядело странно, что Бирс помнил другого Хартмана: самоуверенного, если не сказать — самодовольного, неизменно стремящегося к первенству.
Неужто это был тот самый Хартман? Не ведающий сомнений Хартман-победитель, которого он знал? И неужели таким он был только там, у себя, в Америке, а здесь, на этой земле он вдруг задумался о душе?
Постепенно круг поисков сужался. Двигаясь от окраины к центру, отряд устраивал под землёй засады, перехватывал альбиносов по одиночке и группами, находил тайные ходы сообщений, однако их укрытия отыскать не удавалось: те из альбиносов, кто не смог оторваться, отстреливались до последнего и кончали с собой.
…весь день отряд рыскал под землёй в том месте, где над Солянкой и Яузой высилась гора. Старые осыпавшиеся ходы соединяли древние соляные погреба, в которых теперь размещались подземные гаражи и склады, с подвалами Ивановского монастыря. Отсюда ползком или согнувшись в три погибели можно было пробраться в подвалы ночлежек на Хитровке, те, в свою очередь, были связаны с идущими из Старых Серебреников ходами; там, на задворках неказистых приземистых домов, можно было найти земляные норы, подкопы и выложенные кирпичом галереи, ведущие вглубь горы. Выше по склону, в парке стояли корпуса физико-химического института, подземные лаборатории которого были упрятаны глубоко под землю и имели свою сеть бетонированных ходов и коридоров.
На другом берегу, в Заяузье, у Котельников начинался раскидистый Таганский холм. Обращённая к Яузе сторона именовалась Швивой горкой, которую московское просторечие переиначило во Вшивую горку, склон круто поднимался в Гончары, где на большой глубине располагались огромные тайные бункеры, соединённые с метро и с поверхностью в ближних и дальних окрестностях.
Уходя от преследования, альбиносы разбивались на мелкие группы или рассыпались поодиночке в бесчисленных лазах и ходах; выйдя из боя, они пробирались в места сбора, известные им одним; до сих пор непонятно было, где находятся их базы.
Отряд прочёсывал подземелья на берегах Яузы. Бирс и Ключников работали в паре: обнаружив противника, они преследовали его, пока не загоняли в тупик, откуда не было выхода. Но взять пленного не удалось пока никому: в безвыходном положении альбиносы убивали себя. Першин приказал сделать засаду.
Бирс и Ключников отыскали прокоп, соединяющий кирпичную галерею в Старых Серебряниках с тоннелем метро, идущим под Яузой из Китай-города на Таганку, и залегли у развилки, где ход раздваивался.
Это было мучительное задание. Погасив фонари, они лежали на сырой земле — без движений, тая дыхание, и только фосфоресцирующие стрелки час за часом отмеряли время в кромешной темноте. Да ещё отдалённый гул и тряска от проходящих вдали поездов докатывались глухо из нутра горы через равные промежутки времени.
Они лежали, изнывая от скуки — ни поесть, ни зажечь фонарь или спичку; даже перекинуться словом было нельзя: окажись поблизости альбинос, их обнаружили бы в тот же миг.
И все же им повезло. Спустя несколько часов они услышали шорох — где-то, неизвестно где, из тишины прорезался посторонний звук. Неуловимый вначале, он стал яснеть и определился вскоре: то был звук шагов. Бирс и Ключников напряглись, обратившись в слух. Неизвестный двигался от тоннеля метро и был настороже: делал несколько шагов, замирал, выжидая, потом снова шагал и останавливался.
Иногда он зажигал фонарь, чтобы осмотреться, дальний размытый свет падал из-за поворота; каждый из разведчиков видел тогда, как блестят в сумраке глаза напарника. Они не знали, что их ждёт и не думали об этом: все мысли были направлены на то, чтобы не прозевать момент.
Незнакомец крался так чутко и так осторожно, что чётче и осторожней, казалось, нельзя: шаг, ещё шаг, ещё один, остановка — полное беззвучие, немота.
Он приближался. Они лежали, напрягая внимание, стараясь ничем не выдать себя. Незнакомец не дошёл до поворота несколько шагов и застыл, прислушиваясь. Стоять в полный рост здесь не удавалось, надо было изрядно пригнуться, и пока незнакомец выжидал, они слышали слабые, едва заметные звуки; шорохи, шуршание одежды, дыхание выдавали в темноте чужое присутствие.
Прежде чем повернуть, он посветил перед собой, но едва он завёл горящий фонарь за угол, Ключников стремительно метнулся вперёд, в ноги, подсёк и опрокинул человека, вцепившись в него мёртвой хваткой.
Свои действия разведчики подолгу отрабатывали в зале, даже строили из матов норы и лазы, чтобы научиться действовать в тесноте: каждому следовало точно знать свой манёвр. И они тренировались до седьмого пота, пока не научились все делать без ошибок.
Включив фонарь, Бирс стремительно преодолел живой завал из двух тел и отрезал незнакомцу путь к отступлению. Антон захватил его руки, пытаясь надеть наручники, но противник попался им очень сильный, скрутить его стоило большого труда: уже в наручниках, он продолжал бороться и пытался встать.
Они бросили его на спину и прижали, наведя в упор фонари. Незнакомец слепо щурился на ярком свету. Бирс глянул и обомлел: на земле лежал Хартман. И Ключников, приглядевшись, понял, что знает этого человека: то был долговязый американец, с которым Аня строила баррикаду.
— Стэн?! — очумело воскликнул Бирс. — Вы с ума сошли! Как вы здесь оказались?!
— Может, вы снимите с меня наручники? — хмуро предложил Хартман.
Ключников отомкнул замки, Хартман лёжа на спине пальцами растирал запястья.
— Мы вполне могли вас угробить, — с досадой признался Бирс.
— Это было бы большой ошибкой с вашей стороны, — Хартман тяжело поднялся на ноги.
— Скажи, что ему повезло, — произнёс Ключников, а Бирс перевёл.
— Большое спасибо, господа, — сердечно поблагодарил их Хартман.
Он сделал как раз то, против чего его предостерегал Першин: пустился на поиски в одиночку. Со слов Бирса он знал, где Джуди исчезла, на такси подъехал к дому Бирса и спустился в подвал.
Перед этим ему пришлось затратить немало усилий, чтобы избавиться от слежки. За ним присматривали, но в первые после путча дни, когда толпа осадила штаб-квартиру госбезопасности на Лубянке, секретные службы затаились и работали вяло; Хартману удалось уйти от наблюдения.
Спустившись в подвал, он стал пробираться в сторону центра. Из подвала Хартман проник в тепловой коллектор под Большими Каменщиками, потом используя вентиляционные колодцы и заброшенные тюремные галереи, приблизился к Таганской площади. По пути ему попадались полуразрушенные непонятные ходы, своды которых в любой момент могли обрушиться и похоронить смельчака.
Посвечивая фонарём, Бирс следил за его рассказом по карте, делая отметки карандашом.
Таганская площадь под землёй напоминала слоёный пирог: помимо станций, переходов и тоннелей метро под площадью и в её окрестностях вниз, горизонт за горизонтом, уходили бункеры связи и управления. Холмы удобны для подземного строительства, по этой причине почти все московские холмы широко использовались под тайные сооружения; Таганский холм не был исключением.
Не выходя на поверхность, Хартман обогнул бункер глубокого заложения в Гончарах и оказался в Котельниках. Швивая гора позади небоскрёба тоже изрядно была застроена изнутри, Хартман нашёл выход в тоннель метро, прошёл под Яузой и свернул в сторону Старых Серебряников, где углубился в лабиринт лазов и ходов. Так он попал в Подкопаево, где ещё в древности люди брали в карьере глину, и здесь Хартман нарвался на засаду.
В это поистине нельзя было поверить. Бирс долго не мог отделаться от ощущения странной игры, в которую он ненароком угодил. В то, что произошло, верилось с трудом. И как причудлива судьба, если сводит тебя с человеком, которого ты встречал когда-то — далеко и давно, в прошлой жизни, на другом конце земли. И не просто сводит, но — где?!
«Спятить можно!» — подумал Бирс, оглушённый несуразностью происходящего.
Разумеется, Хартман поступил безрассудно. Бирс и Ключников обсудили события и решили, что это настоящее безрассудство. И все же они отдали ему должное: решиться на такое мог только очень смелый человек.
Спускаться сюда, в преисподнюю — в чужой стране, без оружия, без специального снаряжения, даже без бронежилета, зная наверняка — случись что, никто не поможет, для этого и впрямь следовало быть отчаянным храбрецом, но и сумасшедшим вполне. Бирс не удержался и сказал американцу, что они с напарником думают по этому поводу.
— У меня не было другого выхода. Я обещал родителям Джуди сделать всё, что смогу, — объяснил Хартман, а Бирсу его слова показались обидными.
— Мы делаем всё, что можем, — вернул он подачу Хартману.
Понятно было, что Хартман — один из тех богатых американцев, которые мотаются по всему свету в поисках острых ощущений и готовы платить большие деньги, чтобы подвергаться опасности и переживать риск; именно этого не хватало им для полноты существования, все прочее они имели. Вероятно, по этой причине Хартман сделался глубоководным ныряльщиком и устраивал себе сафари в Африке.
И все же его затея выглядела чистым безумием.
— Он, видно, не понимает, чем это грозит, — предположил Ключников.
— Все он понимает, — возразил Бирс, немало удивив напарника.
Антон знал, что для Хартмана существует кое-что поважнее благоразумия: тщеславие! Оно жгло его и не давало покоя. Неукротимое честолюбие гнало этих людей вперёд в поисках удачи. Хартман мог быть только победителем, ему всегда надо было стать первым, добиться своего, доказать, опередить других и утвердиться. И тут уж ничего нельзя было поделать, ничего не имело значения: ни смертельный риск, никакая цена и плата. Это была та сила, которая спокон веку вела этих людей в дальние края, создала их страну и сделала её великой.
Взяв Хартмана, Бирс и Ключников не знали, как быть. Он был обузой — безоружный, не знающий манёвра человек, которого на каждом шагу надо было опекать, да ещё к тому же все объяснять по-английски.
— Ну и подарок! — сокрушался Ключников, представив отчётливо, что их ждёт.
Вероятно, понимал это и сам Хартман, потому что держался на редкость смиренно и кротко.
Для разведки это была обуза — обуза, обуза! — камень на шею, тяжкие вериги, но выхода они не видели: отпустить его, значило обречь на верную гибель. Для них и так оставалось загадкой, как он уцелел до сих пор.
Разведчикам, однако, не пришлось долго ломать голову: они услышали отдалённые выстрелы, погасили фонари и залегли.
— Вы должны лежать, вести себя тихо и держаться меня, — шёпотом приказал Бирс в темноте.
— Есть, сэр! — ответил Хартман, как настоящий солдат.
Бой катился стороной и дробился на части в подкопах, ходах и лазах: альбиносы рассыпались в надежде уйти от преследования. Засада из трех затаившихся в темноте человек ждала своего часа.
Вскоре они услышали шаги: кто-то крался подкопом. Едва человек достиг развилки, Бирс и Ключников включили фонари, следом за ними включил свой фонарь и Хартман.
Они увидели молодого альбиноса, юношу, почти мальчика, в руке он держал пистолет; от испуга глаза у юнца расширились и полыхали на бледном лице, как яркие фары. Он успел выстрелить, фонарь в руке Хартмана разлетелся вдребезги, Ключников бросился вперёд, вывернул стрелку руку и подмял его под себя.
Они разоружили альбиноса, Бирс с помощью наручников приковал пленника к руке Хартмана.
— Это вам боевое задание, — объяснил он американцу. — Ведите его, иначе он нам руки свяжет.
— Я понял, — кивнул Хартман, и хотя было видно, что задание ему не по нраву, он, однако, согласился без лишних слов, чтобы принести хоть какую-то пользу.
Как все альбиносы, мальчишка был похож на моль: блеклое мучнистое лицо, белесые волосы, болезненно-белая кожа… Лишь глаза с красными зрачками светились на неподвижном, похожем на маску лице.
— Покажешь нам бункер? — обратился к нему Ключников без всякой надежды на ответ.
Альбинос и впрямь не ответил, разведчики посовещались и стали пробираться в Хохлы и Старые сады, где отряд с утра прочёсывал запутанные ходы Ивановской горки.
— Будьте бдительны, неизвестно, что у него на уме, — предостерёг Бирс Хартмана.
— Я понял, — кивнул Стэн.
— Кто он? — ровным бесстрастным голосом неожиданно спросил альбинос, разведчики от удивления переглянулись: неужели заговорит?!
— Американец, — Бирс глянул на мальчишку с интересом.
— Шпион?
— Почему обязательно шпион? Обычный человек.
— Этого не может быть. Они все враги.
— С чего ты взял? — спросил Ключников.
— Я знаю. Они капиталисты.
— Что он говорит? — поинтересовался Хартман.
— Что вы — капиталист.
— Что ж, он, пожалуй, прав, — согласился американец.
— Смотри-ка — прорезался! — удивлённо покачал головой Ключников. — Может, выведешь нас к бункеру?
— Выведу, — внезапно согласился юнец, и это было так неожиданно, что разведчики уставились на него с недоверием.
— А не врёшь? — спросил Ключников.
— Не вру, — ответил мальчишка и, пригнувшись, двинулся в темноту, вытянув назад руку, которая была скована с рукой Хартмана.
— Мы с ним, как альпинисты в связке, — заметил на ходу Хартман.
— Он считает вас врагом, — остудил его Бирс.
— Почему?
— Вы — американец.
— Этого достаточно?
— Для него — да.
— Странно… Никогда бы не подумал…
— Они все такие. Милые людишки. Это они украли Джуди.
— А ему нельзя объяснить, что это ужасно?
— Нельзя. Он не поймёт.
— Может, попробовать?
— Уже пробовали. Бесполезно.
— Что ему надо? — спросил Ключников, имея в виду американца.
— Хочет их перевоспитать. Не верит, что это невозможно.
— Спроси: а его самого можно было убедить не лезть сюда?
Бирс перевёл, Хартман выслушал и покладисто сказал:
— Я понял, извините.
Альбинос вывел их в тоннель метро, они гуськом шли по узкой обочине. Бирс заметил шахтный телефон и решил позвонить в диспетчерскую, которую Першин использовал для связи: через диспетчера шли приказы нарядам и донесения от них.
Антон открыл дверцу металлического кожуха и снял трубку, когда показался поезд: горящие фары, как яростные глаза смотрели издали в круглое вытянутое чрево тоннеля. Ключников показал американцу, как стать, чтобы оказаться на безопасном расстоянии от колеи.
Поезд приближался с устрашающим грохотом. Впереди летел ураганный ветер, подгоняемый безжалостным настырным конвоиром. Гул и слепящий свет до отказа заполнили тесное замкнутое пространство, поезд с неумолимой предназначенностью накатывался, громыхая, и любую живую душу могла взять оторопь: казалось, деться некуда и спасения нет.
Все замерли, прижавшись к рёбрам тюбинга, как вдруг пленник с диким воплем резко рванулся в сторону, как бы в нестерпимом желании освободиться и убежать.
По естественной причине связанный с ним намертво Хартман дёрнулся следом, и всем вдруг с ослепительной ясностью стало понятно, что пленник летит под поезд и тащит Хартмана за собой; спина американца уже оторвалась от тюбинга, длинное тело повисло в пустоте над обочиной.
Лишь миг длилось оцепенение. Ключников был начеку, мгновенно вцепился в американца и удержал, остановил падение.
Непонятно было, сколько это длилось — секунды или вечность. Пленник изо всех сил неудержимо рвался к рельсам, точно старался достигнуть самого желанного для себя — рвался и тянул Хартмана за собой. Трудно было предположить такую силу в мальчишке. Скорее всего, решившись, он на мгновение собрал всё, что мог, всю силу и вложил в одно последнее движение.
Конечно, Хартман не удержал бы его один, оба были обречены. К счастью, Бирс и Ключников пришли американцу на помощь, но стащить пленника с колеи не хватило времени: поезд налетел, ударил несчастного и отбросил на обочину.
Вагоны, громыхая, проскакивали мимо, внезапно стало оглушительно пусто и тихо: последний вагон со свистом улетел в даль, оставив за собой пустоту и беззвучие; все трое почувствовали себя в безвоздушном пространстве.
Было похоже, они побывали в молотилке. Ошеломлённые, они медленно приходили в себя, словно после жестокой трёпки, и вяло, сонливо двигались, приводя одежду в порядок.
Справившись с оцепенением, они неожиданно обнаружили, что залиты кровью. Хартман одной рукой вытирал лицо и недоумевая разглядывал окровавленную ладонь: рану он не находил, а догадаться, что это чужая кровь, не умел.
Несчастный альбинос лежал рядом на обочине, неестественно мятый, будто и не человек вовсе, а тряпичная кукла: схваченная стальным браслетом рука висела изогнуто, как сломанная ветка.
Мальчишка был мёртв. Страшный удар убил его на месте. И теперь Хартман был прикован к мертвецу, который не отпускал его ни на шаг.
— Спроси у него, можно ли им что-нибудь объяснить? — предложил Ключников, но Бирс не стал переводить.
Он расстегнул наручники, американец не обратил внимания; было заметно, как он бледен и как растерян.
— Он хотел меня убить? — скованно спросил Хартман после некоторого молчания.
— Хотел, — кивнул Бирс.
— Зачем?
— Он считал вас врагом.
— Но… такой ценой? — искренне недоумевал Хартман, стараясь уразуметь непостижимую для него загадку.
Где было ему, американцу, понять фанатизм этой неистовой веры? И как мог он, рождённый и выросший вдали, осилить умом людоедскую суть этой идеи? Идеи, которая требовала от человека все во имя своя, даже жизнь.
— Значит, если б не я, он остался бы жив? — спросил Хартман.
Вывод американца едва не сразил Антона наповал.
«Мать честная! — подумал Бирс. — Вот чем мы отличаемся от них. Вот в чём мы не сойдёмся никогда. Любой из нас проклянёт врага. Любой из нас крыл бы убийцу последними словами. Этот винит себя. И в чём?! В чем?!»
Это тем более выглядело странно, что Бирс помнил другого Хартмана: самоуверенного, если не сказать — самодовольного, неизменно стремящегося к первенству.
Неужто это был тот самый Хартман? Не ведающий сомнений Хартман-победитель, которого он знал? И неужели таким он был только там, у себя, в Америке, а здесь, на этой земле он вдруг задумался о душе?
20
По шахтному телефону Бирс из тоннеля позвонил диспетчеру, известил его, где они оставят тело убитого. Он не стал докладывать о Хартмане, всё равно того некуда было деть, приходилось брать с собой; диспетчер передал приказ командира: не выходя на поверхность, двигаться в сторону Чертолья, проверить по пути коммуникации и ходы сообщений.
Не доходя до станции «Китай-город» они свернули в Кулишки, откуда подвалами пробрались в Никитники. Здесь повсюду, вплоть до Ильинки, на многих уровнях под землёй располагались хорошо оборудованные и обустроенные убежища коммунистической партии, связанные тоннелями с Кремлём и Лубянкой, однако разведчики направились в другую сторону. Глубокие, нескончаемые склады старинных торговых подворий на Варварке и в Рыбном ряду напоминали подземный город: в двух уровнях, одна под другой, тянулись длинные галереи с каменными сводами и высокими арками, от которых в стороны уходили двухэтажные переулки.
Приходилось быть начеку. Бирс и Ключников насторожённо озирались, освещая сильными фонарями бесконечные аркады, проёмы, каменные столбы и колонны. Пахло сыростью, гнилью, луч фонаря то и дело выхватывал из темноты горы мусора.
— Здесь мог получиться прекрасный торговый центр, — заметил на ходу Хартман. — Туристы обожают такие места.
Антон перевёл его слова Ключникову.
— Кто о чём, а вшивый о бане, — усмехнулся Сергей.
— Ты напрасно. Он бы живо навёл здесь порядок, — возразил Антон, зная твёрдо: уж кто-кто, а Хартман наверняка превратил бы это место в рай для туристов.
В Зарядье разведчики обошли стороной расположенный под гостиницей гигантский бункер глубокого заложения. По сведениям, которые Першин оценивал как недостоверные слухи, посредством транспортного тоннеля бункер сообщался с расположенным неподалёку от Можайска подземным штабным центром военно-морского флота.
Из Зарядья давний полузасыпанный ход вёл к церкви Покрова «что на рву», можно было попытаться проникнуть в церковный подвал, откуда другой ход вёл в Кремль, но разведчики решили, что риск слишком велик: ход в любой момент мог обвалиться.
Кирпичная галерея привела их в обширные склады под верхними торговыми рядами. Здесь разведчики с немалым трудом нашли коридор, соединяющий подземную систему с тоннелем, идущим от Старой площади в Кремль.
В подземельях Кремля ничего не стоило заблудиться. Современные секретные объекты опускались, похоже, к центру земного шара, во всяком случае, чтобы добраться вниз, следовало горизонт за горизонтом преодолеть не одну сотню метров глубокой шахты. Бетонные штреки, тоннели и коридоры во всех направлениях прорезали подземное пространство, задевая старинные ходы и погреба, вспарывая древние арсеналы, тайники и колодцы.
Изрядно проплутав, разведчики у основания Боровицкого холма выбрались к подземному руслу Неглинки, откуда рукой подать было до Чертолья.
Ведя поиск, отряд от Земляного города или Скородома, ограниченного Садовым кольцом, постепенно приблизился к Бульварному кольцу. Пройдя под землёй Охотный ряд, Воздвиженку, Арбат и Остожье, они вышли к исходным рубежам: теперь поиски следовало вести между Знаменкой и Пречистинским бульваром, с третьей стороны текла Москва-река.
Это было странное место, дурная слава которого тянулась с незапамятных времён. Московская молва спокон веку нарекла его Чертольем и связала с тёмными силами: немногие люди осмеливались здесь жить, случайные прохожие испытывали смутное беспокойство. Убравшись отсюда, человек испытывал заметное облегчение, словно душу отпустили на покаяние.
Преследуя противника, отряд оказался в старом Ваганькове под прекрасным и знаменитым домом, который стоит здесь с восемнадцатого века. Прежде на этом месте располагалась усадьбы царя Ивана IV, который помимо того, что имел грозный нрав, был крупнейшим магом, чернокнижником и чародеем. Ещё раньше на холме стоял дворец его прапрабабки, великой княгини московской Софьи. В старом Ваганькове, названном так по той причине, что первыми здесь поселились шуты и скоморохи — ваганты, вниз на немыслимую глубину уходит гигантский белокаменный колодец, от которого в разные стороны расходятся коридоры; весь ваганьковский холм прорезают древние кирпичные галереи.
Спустившись под холм, отряд вышел в подземелья Ленивки и Лебяжьего переулка, откуда старые, выложенные растрескавшимся белым известняком ходы направлялись к упрятанным под землю Неглинке и кремлёвским погребам, и в другую сторону, к бассейну, где стоял прежде храм Христа Спасителя, а ещё раньше — женский Алексеевский монастырь.
Чертолье было изрезано внизу на разных уровнях, с каждым днём отряд спускался все ниже.
В темноте Бирс и Ключников, задыхаясь, ползли по узкому земляному лазу. Они не зажигали фонарей, чтобы не превратиться в мишени, и ползли в кромешной черноте, как кроты; иногда сверху падали комья глины и осыпался песок, они замирали с опаской, страшась обвала; пережидая, лежали ничком, уткнувшись носами в землю. Хартману они приказали держаться сзади, но он то и дело приближался, норовя оказаться рядом; им приходилось орать на него, чтобы он отполз в безопасное место.
Здесь полным-полно было таких лазов, нор, ходов, отрытых повсюду на большой глубине. Пройти их стоило большого труда. Иногда из темноты раздавался выстрел или автоматная очередь. Если бы не бронежилеты и шлемы из титановых пластинок, их давно уже перебили бы. Часто случались обвалы: порода внезапно рушилась, продвижение замедлялось, пока сапёрными лопатками откапывали проход.
Им казалось, они здесь давно. Мокрые от пота, надсадно дыша, они час за часом продвигались под землёй все дальше и дальше, принимая иногда бой: огонь вели на поражение, зная, что пленных не будет, поливали очередями невидимую в темноте цель. Если быстро подавить сопротивление не удавалось, Першин давал команду, и сопло ранцевого огнемёта выплёвывало огненную струю, которая яркой дугой прорезала темень.
К ночи отряд выбрался к штреку с бетонным покрытием. Отсюда отходили боковые коридоры, которые, в свою очередь, делились, образуя лабиринт. Дорогу часто преграждали стальные двери, задраенные наглухо на винтовые запоры; каждую дверь приходилось открывать с помощью взрывчатки.
От непрерывной стрельбы замкнутое пространство заполнили пороховые газы, копоть и цементная пыль — дышать было нечем. Частые выстрелы с особой силой гремели в сдавленной бетоном тесноте, пули с оглушительным звоном били по стенам, выбивая мелкую крошку, все оглохли, ушам было больно, и казалось, разламывается голова.
Время от времени стрельба прекращалась, противник менял позицию, и отряд переходил на бег, чтобы не дать ему оторваться. Грязные, оглохшие, мокрые от пота, задыхающиеся, с камуфляжной краской и копотью на лицах, они тяжело бежали с автоматами наперевес, гул и грохот катились бетонными коридорами, грузный топот сотрясал стены, будто не люди бежали, а стадо буйволов.
Отряд хорошо знал манёвр. В опасных местах они короткими перебежками поочерёдно выдвигались вперёд, подстраховывали друг друга, брали под прицел все уступы, углы, щели и отверстия, простреливаемые участки проходили по одному, выставив охранение, и стоило заметить что-то — движение или тень, поливали огнём подозрительное место, а в помещение бросали гранату и врывались следом.
Не доходя до станции «Китай-город» они свернули в Кулишки, откуда подвалами пробрались в Никитники. Здесь повсюду, вплоть до Ильинки, на многих уровнях под землёй располагались хорошо оборудованные и обустроенные убежища коммунистической партии, связанные тоннелями с Кремлём и Лубянкой, однако разведчики направились в другую сторону. Глубокие, нескончаемые склады старинных торговых подворий на Варварке и в Рыбном ряду напоминали подземный город: в двух уровнях, одна под другой, тянулись длинные галереи с каменными сводами и высокими арками, от которых в стороны уходили двухэтажные переулки.
Приходилось быть начеку. Бирс и Ключников насторожённо озирались, освещая сильными фонарями бесконечные аркады, проёмы, каменные столбы и колонны. Пахло сыростью, гнилью, луч фонаря то и дело выхватывал из темноты горы мусора.
— Здесь мог получиться прекрасный торговый центр, — заметил на ходу Хартман. — Туристы обожают такие места.
Антон перевёл его слова Ключникову.
— Кто о чём, а вшивый о бане, — усмехнулся Сергей.
— Ты напрасно. Он бы живо навёл здесь порядок, — возразил Антон, зная твёрдо: уж кто-кто, а Хартман наверняка превратил бы это место в рай для туристов.
В Зарядье разведчики обошли стороной расположенный под гостиницей гигантский бункер глубокого заложения. По сведениям, которые Першин оценивал как недостоверные слухи, посредством транспортного тоннеля бункер сообщался с расположенным неподалёку от Можайска подземным штабным центром военно-морского флота.
Из Зарядья давний полузасыпанный ход вёл к церкви Покрова «что на рву», можно было попытаться проникнуть в церковный подвал, откуда другой ход вёл в Кремль, но разведчики решили, что риск слишком велик: ход в любой момент мог обвалиться.
Кирпичная галерея привела их в обширные склады под верхними торговыми рядами. Здесь разведчики с немалым трудом нашли коридор, соединяющий подземную систему с тоннелем, идущим от Старой площади в Кремль.
В подземельях Кремля ничего не стоило заблудиться. Современные секретные объекты опускались, похоже, к центру земного шара, во всяком случае, чтобы добраться вниз, следовало горизонт за горизонтом преодолеть не одну сотню метров глубокой шахты. Бетонные штреки, тоннели и коридоры во всех направлениях прорезали подземное пространство, задевая старинные ходы и погреба, вспарывая древние арсеналы, тайники и колодцы.
Изрядно проплутав, разведчики у основания Боровицкого холма выбрались к подземному руслу Неглинки, откуда рукой подать было до Чертолья.
Ведя поиск, отряд от Земляного города или Скородома, ограниченного Садовым кольцом, постепенно приблизился к Бульварному кольцу. Пройдя под землёй Охотный ряд, Воздвиженку, Арбат и Остожье, они вышли к исходным рубежам: теперь поиски следовало вести между Знаменкой и Пречистинским бульваром, с третьей стороны текла Москва-река.
Это было странное место, дурная слава которого тянулась с незапамятных времён. Московская молва спокон веку нарекла его Чертольем и связала с тёмными силами: немногие люди осмеливались здесь жить, случайные прохожие испытывали смутное беспокойство. Убравшись отсюда, человек испытывал заметное облегчение, словно душу отпустили на покаяние.
Преследуя противника, отряд оказался в старом Ваганькове под прекрасным и знаменитым домом, который стоит здесь с восемнадцатого века. Прежде на этом месте располагалась усадьбы царя Ивана IV, который помимо того, что имел грозный нрав, был крупнейшим магом, чернокнижником и чародеем. Ещё раньше на холме стоял дворец его прапрабабки, великой княгини московской Софьи. В старом Ваганькове, названном так по той причине, что первыми здесь поселились шуты и скоморохи — ваганты, вниз на немыслимую глубину уходит гигантский белокаменный колодец, от которого в разные стороны расходятся коридоры; весь ваганьковский холм прорезают древние кирпичные галереи.
Спустившись под холм, отряд вышел в подземелья Ленивки и Лебяжьего переулка, откуда старые, выложенные растрескавшимся белым известняком ходы направлялись к упрятанным под землю Неглинке и кремлёвским погребам, и в другую сторону, к бассейну, где стоял прежде храм Христа Спасителя, а ещё раньше — женский Алексеевский монастырь.
Чертолье было изрезано внизу на разных уровнях, с каждым днём отряд спускался все ниже.
В темноте Бирс и Ключников, задыхаясь, ползли по узкому земляному лазу. Они не зажигали фонарей, чтобы не превратиться в мишени, и ползли в кромешной черноте, как кроты; иногда сверху падали комья глины и осыпался песок, они замирали с опаской, страшась обвала; пережидая, лежали ничком, уткнувшись носами в землю. Хартману они приказали держаться сзади, но он то и дело приближался, норовя оказаться рядом; им приходилось орать на него, чтобы он отполз в безопасное место.
Здесь полным-полно было таких лазов, нор, ходов, отрытых повсюду на большой глубине. Пройти их стоило большого труда. Иногда из темноты раздавался выстрел или автоматная очередь. Если бы не бронежилеты и шлемы из титановых пластинок, их давно уже перебили бы. Часто случались обвалы: порода внезапно рушилась, продвижение замедлялось, пока сапёрными лопатками откапывали проход.
Им казалось, они здесь давно. Мокрые от пота, надсадно дыша, они час за часом продвигались под землёй все дальше и дальше, принимая иногда бой: огонь вели на поражение, зная, что пленных не будет, поливали очередями невидимую в темноте цель. Если быстро подавить сопротивление не удавалось, Першин давал команду, и сопло ранцевого огнемёта выплёвывало огненную струю, которая яркой дугой прорезала темень.
К ночи отряд выбрался к штреку с бетонным покрытием. Отсюда отходили боковые коридоры, которые, в свою очередь, делились, образуя лабиринт. Дорогу часто преграждали стальные двери, задраенные наглухо на винтовые запоры; каждую дверь приходилось открывать с помощью взрывчатки.
От непрерывной стрельбы замкнутое пространство заполнили пороховые газы, копоть и цементная пыль — дышать было нечем. Частые выстрелы с особой силой гремели в сдавленной бетоном тесноте, пули с оглушительным звоном били по стенам, выбивая мелкую крошку, все оглохли, ушам было больно, и казалось, разламывается голова.
Время от времени стрельба прекращалась, противник менял позицию, и отряд переходил на бег, чтобы не дать ему оторваться. Грязные, оглохшие, мокрые от пота, задыхающиеся, с камуфляжной краской и копотью на лицах, они тяжело бежали с автоматами наперевес, гул и грохот катились бетонными коридорами, грузный топот сотрясал стены, будто не люди бежали, а стадо буйволов.
Отряд хорошо знал манёвр. В опасных местах они короткими перебежками поочерёдно выдвигались вперёд, подстраховывали друг друга, брали под прицел все уступы, углы, щели и отверстия, простреливаемые участки проходили по одному, выставив охранение, и стоило заметить что-то — движение или тень, поливали огнём подозрительное место, а в помещение бросали гранату и врывались следом.