Грегори Филиппа. Избранное дитя, или Любовь всей ее жизни

   Взглянув на солнце, я поняла, что мы безнадежно опаздываем к обеду. Без слов поняв друг друга, мы стремглав побежали к Дауэр-хаусу. Пусть Ричард был худым, как мальчишка из самой бедной семьи, а я высокой и костлявой, словно «ручка от метлы», как говаривала миссис Гау, бегали мы не хуже борзых собак. Подбежав к дому и даже не запыхавшись, мы глянули на окна гостиной и, не сговариваясь, кинулись к кухонной двери, где маячила распаренная и сердитая миссис Гау.
   – Не поздно ли вы явились? – грозно осведомилась она, уперев руки в бока. – Мистер Страйд как раз собирается пригласить всех к столу, а вы выглядите как пара нищих на паперти.
   Я воровато проскользнула мимо нее, надеясь поскорей добраться в свою комнату и переодеться к обеду, но Ричард знал, что может положиться на свое обаяние.
   – О, миссис Гау, миссис Гау, – вкрадчиво начал он и приобнял своей детской ручонкой ее пухлую талию. – Мы совсем забыли о времени, а я с таким нетерпением ждал ваш чудный крестьянский пирог. Пожалуйста, не говорите мне, что он остынет, если Страйд объявит обед на десять минут позже.
   – Объявит, объявит, не беспокойтесь, успеете переодеться и притвориться, что вы давно уже дома, – ворчливо, но уже меняя гнев на милость, отозвалась миссис Гау.
   – Спасибо, – просиял Ричард, – вы ведь не хотите, чтобы нас ругали, не правда ли, миссис Гау?
   – Ладно уж, ступайте, мастер Ричард, и постарайтесь хоть немного пригладить свои кудри, а то вы похожи на огородное пугало. А я уж задержу обед минут на десять, никого от этого не убудет.
   Нам не пришлось заставлять ее ждать, и, умытые и причесанные, мы успели спуститься в гостиную за несколько минут до того, как в дверях появился Страйд.
   Миссис Гау всегда была снисходительна к Ричарду, он умел обезоруживать ее одной-единственной проказливой улыбкой. Он вообще был любимцем в доме, и ему все прощалось. Но дело было не только в его обаянии, он был единственной надеждой на возрождение былого великолепия Лейси. Мы оба были наследниками, но все надежды возлагались на него. При нашей бедности Ричард обязательно должен был получить образование, а затем, когда вернется его папа, взять в руки управление поместьем, отстроить заново дом, дать работу и деньги людям из деревни – одним словом, устроить рай в нашем маленьком уголке Суссекса. И тогда Ричард женится на мне.
   Мама была против нашей детской помолвки. Она никогда не говорила почему, но мы своим детским чутьем понимали, что она даже слышать об этом не хочет. И, старательно избегая разговоров на эту тему, держали наши планы при себе.
   Лишь однажды, когда мне было шесть лет и нам с Ричардом разрешалось еще купаться вместе в одном деревянном чане, который Страйд приносил на кухню, она разговорилась на эту тему. На минутку выйдя за расческой и вернувшись, она застала следующую картину: я в своей длинной ночной рубашке и с головой, обмотанной полотенцем, изображала невесту, а Ричард, тоже с полотенцем, завязанным в виде тюрбана, изображал жениха.
   Увидев нас, мама сначала рассмеялась, но, поняв, в какую игру мы играем, нахмурилась.
   – Есть много достаточно серьезных причин, по которым вы не можете пожениться, – несколько торжественно заговорила она. – В очень древних и благородных фамилиях, таких, например, как Лейси, были приняты браки между кузенами и кузинами. И это ни к чему хорошему не привело, попозже я объясню почему. И сейчас в наш старинный род необходимо добавить свежей крови. Страсть Лейси к земле не всегда была счастливой и безобидной. Поэтому мы с дядей Джоном пришли к выводу, что вы не можете пожениться. Так что, пожалуйста, не играйте в такие игры и не думайте об этом. Для вас обоих будет лучше сочетаться браком с людьми, не имеющими ни капли крови Лейси и, следовательно, лишенными их недостатков.
   Мы оба кивнули, и Ричард взобрался к маме на колени, требуя, чтобы она поцеловала и высушила его «отметину», как мы говорили. Мама взяла полотенце и осторожно промокнула маленький круглый шрамик на его горле.
   – А теперь расскажите нам его историю, – требовательно попросил он.
   Я тоже завернулась в теплое полотенце и, присев в ногах мамы, положила голову ей на колени. Было очень уютно, несмотря на то что иногда в такт рассказу Ричард постукивал босой пяткой по моему затылку.
   – Это случилось, когда ты был совсем крошечным, – начала мама давно знакомыми словами. – Твой папа и я сидели в домике викария вместе с доктором Пирсом. Это были тяжелые времена для Вайдекра, и все мы пытались найти какой-нибудь способ прокормить людей. Твоя мама в тот день отправилась с тобой на прогулку, ты сидел в коляске на коленях у няни. И вдруг твоя мама увидела, что ты проглотил маленький серебряный колокольчик от своей игрушки.
   – Да, – взволнованно подтвердил Ричард.
   – Быстро, как только могла, она привезла тебя в деревню. А твоя мама умела очень хорошо править лошадьми и доставила тебя действительно быстро и как раз вовремя.
   – Да-да, – подтвердил Ричард.
   Мы оба знали эту историю так же хорошо, как мама.
   – Она схватила тебя на руки и вбежала в гостиную викария. И там, положив тебя на письменный стол, твой папа взял острый ножичек и разрезал тебе горло, а затем моим крючком для ботинок вытащил маленький колокольчик. И ты смог наконец дышать!
   Ричард и я удовлетворенно вздохнули. Мама не смотрела на нас. Она не отводила глаз от пылающего камина, словно видела там старинную комнату и человека, который имел храбрость разрезать горло маленькому ребенку, чтобы спасти ему жизнь.
   – Это была самая изумительная вещь, которую я видела в своей жизни, – задумчиво проговорила она. – По-своему, это даже загадочней чуда рождения.
   – А вы тогда сумели накормить бедных? – спросила я.
   Тень скользнула по ее лицу, и я почувствовала досаду на себя, что прервала ее размышления.
   – Нет, – медленно сказала она. – Не сумели. Тот год был очень тяжелым для Экра.
   – Это был год мятежа и пожара? – наседала я. – И поэтому они были бедные?
   – Да, поэтому, – словно очнувшись, совсем другим голосом сказала она. – Но это все было очень давно, и, кроме того, вам обоим пора идти спать.
   – Меня совсем не волнует то плохое, что было когда-то, – прижимаясь головой к ее плечу, сказал Ричард. – Лучше расскажите мне о том дне, когда я родился.
   – Хорошо, но только в постели, – твердо ответила мама. – И сначала я уложу Джулию.
   Я улыбнулась ей. При моей безоглядной любви к Ричарду мне даже не надо было делать никаких усилий, чтобы пожертвовать своими интересами.
   – Я подожду, – предложила я.
   Моя любовь оказывала нам хорошую услугу. Она поддерживала мир и спокойствие в нашем домике. Я видела его любовь к моей маме и ее любовь к нему, и я совсем не ревновала. Ее любовь грела нас обоих одинаково, и думаю, что если б у мамы было десять детей, они все были бы для нее драгоценны. Впервые я ощутила некоторые привилегии Ричарда лет в одиннадцать, когда он приступил к занятиям с доктором Пирсом.
   Я попросила маму позволить мне тоже брать уроки, но она ответила, что для этого у нас нет денег, и я помню, что почувствовала первый укол обиды.
   – Это невозможно, Джулия, – сказала тогда мама. – Я знаю, как ты любишь учиться, моя девочка, и, действительно, ты такая умненькая, что мне хотелось бы самой знать латынь, чтобы заниматься с тобой. Но для будущей леди это всего лишь развлечение, а для джентльмена, каким станет Ричард, это необходимость.
   – Но он даже не хочет учиться, мама! Все, чего он хочет, это учиться пению… – начала я, но, встретив ее строгий взгляд, замолчала.
   – Тем более важно приучать его к занятиям, – сказала она мягко. – А если он станет делать свои домашние задания при тебе, ты сможешь многому научиться таким образом. Но ты не должна заставлять его заниматься с тобой, Джулия. Джон присылает деньги из своего жалованья на образование Ричарда, а не на твое.
   Все это я поняла прекрасно и, видимо в качестве компенсации, стала заниматься очень хорошо. Ричард был великодушен и щедро делился со мной своими домашними заданиями. Вернувшись домой и разложив на столе книжки доктора Пирса, он разрешал мне почтительно стоять у его локтя и слушать, как он пытается выучить латинские глаголы и спряжения.
   – Что за скука, – бывало, говорил он и подвигал ко мне книги. – Мне нужно это перевести, а я не могу даже отличить головы этого глагола от его хвоста.
   Дрожа от волнения, я хватала книжку и, лишь иногда справляясь в словаре, нацарапывала свой перевод.
   – Ну-ка, дай мне взглянуть, – произносил Ричард и отбирал у меня свои книги. – Я уже сам все понял.
   Он уверенно заканчивал предложение, и мы, сияя, смотрели друг на друга в немом восторге.
   Мама радовалась нашему согласию и плодам, которые приносило ее воспитание. Она старалась быть с нами одинаково заботливой, но не могла не давать больше Ричарду, поскольку он в большем нуждался. Ему доставались большие и самые лакомые кусочки за обедом, поскольку он рос быстрее. Ему постоянно требовалась новая одежда, для меня же мама всегда могла перекроить свои платья. Его требовалось учить. Если бы я любила его хоть чуточку меньше, я бы, наверное, завидовала ему. Но этого никогда не случалось. Лишь один раз в жизни я позавидовала тому, что было у него и чего не имела я. Но чего я не могла не хотеть. Это была Шехеразада.
   Так звали чудесную кобылку Ричарда, которую давно обещал и наконец купил мой дедушка, лорд Хаверинг, наезжавший едва ли чаще трех-четырех раз в год из Лондона. Это произошло в один из его приездов, когда мне было уже двенадцать, а Ричарду одиннадцать лет. Я впервые услышала об этом событии, сидя летним вечером с мамой в гостиной, лениво разглядывая в окно колышущиеся купы деревьев и поджидая, когда Ричард наконец выучит урок. Страйд вошел в гостиную и протянул маме поднос с письмом. Она неторопливо сломала печать и вдруг опустила письмо непрочитанным.
   – Где это поет Ричард? – спросила она.
   Страйд в смущении кашлянул.
   – На кухне. Мистер Ричард вошел через кухню, и миссис Гау попросила его спеть. Она так любит его пение.
   Мама кивнула и замолчала, прислушиваясь. Чистый, звонкий голос лился, словно заполняя собой весь дом. Ричард пел одну из тех итальянских песен, которым он отчаялся выучить меня. Но зато я переложила эти стихи на английский язык, и они стали всем понятны.
   Страйд, мама и я сидели замерев, словно статуи, пока не стихла последняя нота. Только тогда мы зашевелились, и Страйд убрал со стола и вышел, тихо прикрыв за собой дверь.
   – Это великий дар, – сказала мама. – Как щедро боги одарили Ричарда!
   – А дядя Джон знает, как прекрасно поет наш Ричард? – тут же спросила я. – Может, он найдет где-нибудь денег для учителя музыки?
   Мама покачала головой и стала разворачивать письмо.
   – Музыка – роскошь, которую мы не можем себе позволить, – объяснила она. – Главное для Ричарда – поступить в университет и получить степень, которая обеспечит ему положение в обществе. После этого он сможет заняться шлифовкой своего музыкального таланта.
   – Но если он будет давать концерты, он заработает много денег, и тогда дядя Джон вернется наконец домой, – упрямо стояла я на своем.
   – Если бы все были такими неприхотливыми слушателями, как мы с тобой или миссис Гау, – улыбнулась она, – то мы бы, конечно, сразу разбогатели. Но Ричарду нужно еще долго-долго учиться, прежде чем он сможет выступать. И к тому же ни его папа, ни я не хотели бы этого. Пение в гостиных – это одно, Джулия, и совсем другое – выступать на сцене. Это не занятие для джентльмена.
   Я помолчала. Новое возражение требовало размышлений.
   – Тогда он мог бы петь в церкви. Или дирижировать церковным хором.
   Мама опять опустила письмо и, повернувшись ко мне, погладила меня по щеке.
   – Послушай, Джулия, – сказала она. – Ричард очень дорог мне, так же как и ты. Но мы не должны позволять нашим привязанностям ослеплять нас. Голос у него прекрасный, но Ричард забавляется им, как игрушкой. Он так же упражнялся в рисовании, но потом забросил его. В этом он похож на своего дядю, твоего отца, который имел много прекрасных талантов, но не обладал главным – умением работать. Ричард никогда не сумеет тренироваться и репетировать столько, сколько должен репетировать настоящий музыкант. Он любит только то, что легко ему дается. Из вас двоих ты большая труженица, поскольку часами сидишь за пианино, чтобы научиться аккомпанировать ему. Ричард занимается, только когда ему заблагорассудится.
   Я внимательно изучала мамино лицо, обдумывая ее слова. Я давно уже слышала, что, когда мой папа играл в джентльмена-фермера, его сестра управляла всем имением сама.
   Дверь отворилась, и вошел Ричард, раскрасневшийся и сияющий от похвал, которые он получил на кухне.
   – Вам было слышно, как я пел? – спросил он счастливым голосом. – Страйд сказал, что да. А ведь дверь на кухню была плотно закрыта. Фантастика!
   – Да, мы тебя слышали. – И мама улыбнулась его сияющему лицу. – Ты чудесно пел, Ричард. Я бы хотела послушать тебя еще после обеда. А сейчас ступай вымой руки, мой дорогой, а я пока прочту письмо от дедушки Джулии.
   Мы вместе вышли из комнаты, и до самого конца обеда мама не рассказала нам, о чем было письмо.
   – Я прочла письмо от лорда Хаверинга, – сообщила она наконец, когда Страйд разливал суп. – Он пишет, что у него есть лошадь, которая подошла бы вам обоим.
   Ричард чуть не подпрыгнул от радости, и мама улыбнулась ему.
   – Я велела передать, что завтра мы приедем взглянуть на нее, – продолжала она. – Ты сможешь скакать верхом в своих повседневных сапогах, Ричард?
   – О да, конечно, – воскликнул он. – Разумеется.
   – Но где мы возьмем амазонку для тебя, Джулия? – И мама обернулась ко мне. – А я знаю, как ты хочешь учиться верховой езде.
   – Ничего страшного, мама, – спокойно сказала я. – Это неважно. Ричард намного больше хочет научиться кататься, чем я. Пусть сначала учится он, а потом я.
   Мама послала мне теплую улыбку в ответ на этот жест великодушия, но Ричард его даже не заметил.
   – А это кобыла или жеребец, тетушка Селия? – спросил он. – И сколько лошади лет, вы не знаете?
   – Не знаю, – рассмеялась мама. – Мне известно только то, что я вам уже рассказала. Вам придется подождать до завтра. Но я знаю совершенно точно, что мой отчим – прекрасный знаток лошадей, и это наверняка изумительное животное.
   – Как хорошо! – радовался Ричард. – Готов спорить, что это кобыла.
   – Возможно, – согласилась мама и жестом велела Страйду переменить тарелки, а затем, обратившись ко мне, спросила, какие у меня планы на вечер, пока она будет писать письма.
   Остаток обеденного времени Ричард вертелся как на иголках, и я совсем не удивилась, когда он, едва обед кончился, отозвал меня в сторонку и заговорщицки прошептал:
   – Джулия, я не могу ждать до завтра. Мне совершенно необходимо увидеть лошадь сегодня. Пойдем со мной! Мы успеем вернуться до ужина.
   – Мама сказала… – начала я.
   – Мама сказала, мама сказала… – передразнил он меня. – Я иду. Ты пойдешь со мной? Или останешься дома?
   Я пошла. Конечно, я пошла, как шла всегда, стоило Ричарду позвать меня.
   – Нам следует сказать маме, – нерешительно возразила я по дороге. – Она может хватиться меня.
   – Говори, – беззаботно согласился Ричард и открыл дверь на кухню.
   – Подожди меня, – попросила я, но он не оглянулся, и я заторопилась за ним следом.
   Страйд сидел за кухонным столом, обедая и попивая пиво. На Ричарда он глянул без удовольствия.
   – Куда это вы собрались, мастер Ричард?
   – Подышать свежим воздухом, – величественно ответил тот. – Можете не открывать дверей из-за нас. – И он прошествовал к двери походкой старого лорда Хаверинга.
   Идя за ним, я увидела, что Страйд укоризненно покачал головой, но мне он ничего не сказал.
   Оказавшись на улице, я сразу забыла, что колебалась. Магия земли охватила меня, я почувствовала себя другим человеком.
   Однажды мама заказала художнику наш портрет. Мне в то время было семь лет, Ричарду, стало быть, шесть. Она ожидала получить традиционную акварель для гостиной: мы вдвоем с Ричардом сидим на голубом диване в комнате для рисования. На единственном приличном предмете обстановки в единственной респектабельной комнате нашего бедного жилища.
   Угодить маме было бы нетрудно, но художник оказался человеком, умеющим видеть, и перед тем, как сделать набросок, попросил нас погулять с ним по лесу и рассказать о нашей жизни. Он внимательно наблюдал за нами, видел, как бесшумно мы пробираемся под деревьями, не тревожа даже птиц, распевающих на верхних ветвях. Он почувствовал, что мы относимся к земле как к живому существу. И что Ричард, земля и я составляем друг с другом неразрывное целое.
   Поэтому он написал пейзаж нашего вайдекрского леса и меня, маленькую девочку, сидящую под огромным каштаном. Был май, и дерево стояло, все покрытое раскрытыми алыми свечами, которые роняли лепестки, и они кружились вокруг меня и падали на землю, становясь похожими на капли крови. Ричард стоял немного позади в позе маленького героя. Я же странно смотрела широко распахнутыми глазами куда-то вдаль, за художника, за раму картины, за маленький, безопасный остров детства.
   Казалось, что загадочный мир Вайдекра сообщил моему образу немного дикости и непонятности. Я постоянно слышала зов моей земли, меня тянуло бегать и бегать по ней – хотелось никогда не расставаться со знакомыми запахами и картинами. Когда мне приходилось подолгу оставаться дома, я часто подходила к окну, прижималась лбом к холодному стеклу и выглядывала наружу.
   Это расстраивало мою маму. Она рано заметила мою странную любовь к земле и мягко, неназойливо, но достаточно упорно пыталась превратить меня в обычного ребенка. Ей это не удавалось.
   Стоило земле покрыться тонкой корочкой первого инея или задуть весенним ветрам, меня становилось невозможно удержать дома. Я должна была уйти, и только беспокойство в глазах мамы заставляло меня медлить.
   – Я знаю, как ты любишь гулять, Джулия, – мягко говорила она мне. – Но юные леди не всегда могут делать то, что им хочется. Пожалуйста, займись шитьем, которое ожидает тебя уже неделю, вот твоя штопка. А после обеда можешь немного погулять.
   – Ах, мама, я хочу не прогулки, – пытаясь выразить словами свою тоску по пению птиц, отвечала я. – Мне необходимо быть там, где цветут деревья и поют птицы. Там пришла весна, а я едва видела ее в этом году.
   Внезапно поймав ее странный, устремленный на меня взгляд, я виновато замолкала.
   – Понимаю, – положив руку на мое худенькое плечо, говорила она. – Я вижу, как ты любишь землю. Но это потерянная любовь, Джулия. Ты бы лучше любила Бога и тех, кто любит тебя. Любовь к земле приносит мало удовольствия и может принести много боли.
   В знак согласия я кивала, пытаясь скрыть мгновенно возникшее чувство противоречия. Я не могла не любить землю и не любить моего Ричарда.
   Но я знала, что мама права, говоря о потерянной любви. Когда я видела пустующие поля Вайдекра и луга с травой по колено, потому что никто не косил их и не пас здесь животных, у меня начинало болеть сердце и я понимала, что любовь к земле, не подкрепленная деньгами и здравым смыслом, – вообще не любовь. И когда Ричард доводил меня до слез поддразниванием и злобой, я начинала бояться, что моя любовь к нему – тоже потерянная любовь.
   Но не было другой земли, кроме Вайдекра.
   И не было никого в целом свете, кроме Ричарда.
   Поэтому когда Ричард звал меня, я шла без размышлений. Даже когда я знала, что не должна это делать. И он так был уверен в моем всегдашнем послушании и моей преданности, что уходил не оглядываясь, точно зная, что услышит позади себя стук моих башмаков.
   До Хаверинг-холла было довольно далеко, даже если бежать по самой короткой дороге через мостик на Фенни. Когда мы наконец добежали до конюшен, задыхающиеся и мокрые, лорд Хаверинг был там собственной персоной, осматривая своих лошадей перед ужином.
   – Мой бог! – воскликнул он голосом теплым, как портер, и бархатным, как дымок его сигары. – Посмотрите, Денч, кого занесло к нам попутным ветром.
   Грум Хаверингов выглянул из приоткрытой двери и улыбнулся нам.
   – Пришли взглянуть на новую кобылку? – В его голосе явственно чувствовался протяжный суссекский выговор.
   – Да, если можно. – По ангельскому виду Ричарда невозможно было вообразить, что этот мальчик способен на непослушание. – Тетушка-мама рассказала о ней за обедом, и, к моему стыду, лорд Хаверинг, я не мог вытерпеть до завтра.
   Мой дедушка тепло усмехнулся своему любимцу.
   – Выведи-ка ее, – кивнул он Денчу и обернулся ко мне. – А что ты, маленькая мисс Джулия? Как всегда, держишься в тени Ричарда?
   Я вспыхнула, но ничего не сказала. Мне явно не хватало легкости Ричарда в обращении со взрослыми. Я хотела объяснить, что тоже прибежала посмотреть на лошадь. И что бежать из одного поместья до другого очень далеко. И что не надо винить Ричарда за мой приход. Но ничего из этого я не осмелилась сказать. Я только стояла, глупо разглядывая свои башмаки, и молчала.
   И тут Денч вывел кобылу. О, она была очаровательна. Красивой рыжеватой масти с чуть более темными гривой и хвостом. Она спокойно стояла рядом с Денчем и внимательно смотрела на нас.
   Ее глаза, темные, как расплавленный шоколад, казалось, звали меня, и, не дожидаясь разрешения Ричарда, я прошла мимо всех и протянула к ней руку.
   Она тихонько заржала и стала обнюхивать мой карман. У меня с собой, конечно, ничего не было, но я взяла у Денча горсть овса, и ее губы коснулись моей ладони. Они были такие невинные и мягкие, как ладошки ребенка. Я протянула руку и погладила ее за ушами – там, где матери обычно облизывают своего жеребенка. Она вытянула голову и стала обнюхивать перед моего платья. Совершенно не думая о том, что делаю, я нагнулась и тоже понюхала ее нос. Это была любовь с первого взгляда.
   – Поторопитесь, мастер Ричард, или вы лишитесь своей лошади. – Дедушка следил за мной с одобрением. – Твоя кузина может опередить тебя. Нужно сказать, что Беатрис была редкой наездницей, да и твой папа, Джулия, смотрелся на лошади хоть куда. А что касается вашего дедушки, то мы с ним такие устраивали скачки, что они до сих пор снятся мне в ночных кошмарах. Все Лейси были помешаны на лошадях.
   Сделав шаг назад, я пропустила вперед Ричарда, но осмелилась спросить:
   – А как ее зовут?
   – Шехеразада, – ответил мой дедушка тоном глубокого отвращения. – Я зову ее Салли.
   – Шехеразада, – прошептала я про себя. – Принцесса из арабских сказок.
   – В ней действительно есть примесь арабских кровей, – продолжал говорить дедушка. – Отличная лошадь. Я сам выбрал ее на распродаже у бедняги Таила. На ней ездила его дочь. Между прочим, эта кобылка ходила под дамским седлом, и нет причин не учиться тебе тоже скакать на ней, моя дорогая. Будешь учиться одновременно с Ричардом.
   – У Джулии нет амазонки, – твердо заявил Ричард, пытаясь скормить Шехеразаде пару зеленых яблок из нашего сада. Но он явно старался держаться подальше от нее. – Мама Джулии ни за что не позволит ей скакать без амазонки.
   – Жаль, – проговорил дедушка. – Но я думаю, мы найдем какой-нибудь выход из положения.
   Ричард бросил на меня взгляд. Только один взгляд.
   – Нет, – с сожалением произнесла я. – Спасибо, не надо, дедушка.
   Больше я ничего не могла выговорить. Дедушка с удивлением поднял бровь при моем странном отказе от его предложения, обернулся к лошади и стал придерживать ее чудную голову, когда Ричард садился на нее.
   – Какова она? – прокричал он, отпустив лошадь.
   Шехеразада медленно направилась к конюшне, а Ричард пригнулся, судорожно вцепившись в ее гриву.
   – Великолепна, – ответил Ричард, но лицо его побледнело.
   Тут дедушка бросил взгляд на часы в конюшне и заторопился.
   – Достанется мне от вашей мамы, – сокрушенно заметил он. – Денч, пожалуйста, заложи маленькую коляску и доставь этих молодых людей домой. Если они вернутся домой после того, как стемнеет, Селия оторвет мне голову.
   Денч без церемоний ссадил Ричарда на землю и повел Шехеразаду в конюшню. Я невольно последовала за ним, чтобы еще побыть с лошадью.
   – А вы когда же будете учиться, мисс Джулия? – спросил меня Денч, следя за выражением моего лица, когда я давала сено лошади.
   – После того, как научится Ричард, – ответила я, понимая, что Ричард хочет иметь свою собственную лошадь.
   И я также знала, что уступи я ему в этом, и у меня не будет более преданного друга, чем он. Мы всегда делились нашими игрушками, и если я быстро возвращала их и уступала свою очередь Ричарду, то мы никогда не ссорились. Он разрешит мне сколько угодно скакать на Шехеразаде, когда поймет, что она принадлежит только ему и я не претендую на нее.
   – Мастер Ричард любит быть всегда первым, а? – Денч бросил на меня внимательный взгляд. – А вы не возражаете, мисс Джулия?
   – О нет! – Я даже улыбнулась при этой мысли. – Я очень хочу, чтобы Ричард научился ездить верхом.
   Денч пробормотал что-то себе под нос и вывел коляску из конюшни. Мы с Ричардом уселись поудобнее, и дедушка помахал нам на прощание сигарой.