Грекова Ирина. На испытаниях

   - А Лидка-то с майором все беседуют, обсуждают. Я тебе говорила: что-то у них есть. Слишком уж долго беседуют.
   Лора, не отвечая, глядела на тот берег, где все еще разговаривали две фигуры-закорючки - мужская и женская. Мужчина теперь почему-то сидел на корточках.
   - Объясняется, - сказала Томка.
   - Глупости, кто ж это на корточках объясняется?
   - Верь моему слову, у меня на эту любовь нюх, как у милицейской собаки.
   Тем временем Теткин, Мании в Джапаридзе, искупавшись, выходили из воды.
   - Одна полна, другая худа, - говорил Джапаридзе, - нет золотой середины.
   - Разве в этом дело? - отвечал Мании. - Важно, может ли женщина быть настоящим другом человеку.
   - Правильно! - согласился Теткин. - Как вы думаете, братцы, жениться мне или еще погодить?
   - А кандидатура есть? - спросил Мании.
   - За этим дело не станет. Кандидатур у меня - вся Лихаревка да еще пол-Москвы.
   - Нет, лучше не женись, - сказал Джапаридзе. - Распишешься - сразу свободу потеряешь, зарплату отдавай, пить не смей.
   - Смотря какая жена, - заметил Манин. - Бывают очень чуткие.
   - Ну, ладно, братцы, пора закруглять купанье, - сказал Теткин. - Солнце опускается, скоро комары нападут, наплачемся, да и ужин пропустим. А наши-то два чемпиона все на том берегу консультируются.
   - Не ждать же нам их, - сказал Джапаридзе.
   Теткин взял мегафон и крикнул в трубу:
   - Пашка! Лида! Скворцов! Ромнич!
   Голос утробно загрохотал над рекой. Две фигуры, два значка - мужской, и женский - на том берегу замахали руками.
   - Чемпионы! Черт вас деря! - басовито раскатывался мегафон. - Чего вы там развели конференцию? Сейчас давайте обратно! Без вас уйдем!
   - Дем... - ответило эхо.
   От того берега отделились два быстрых треугольника; у вершины каждого из них периодически появлялась и пропадала черная точка.
   - Теткин опустил трубу и сказал:
   - Хорошо плывут... собаки!
   9
   Генерал Сиверс шел домой один. В душе у него что-то сосало. Эх, напрасно не выкупался... Может быть, все-таки надо было выкупаться?
   Он шел, и вспоминался ему один день в детстве, очень похожий по ощущению. Было ему тогда лет семь или восемь. Домашние собрались в гости, звали его с собой. А он все не мог решиться: идти или нет?
   - Ну, хватит полоскаться, - сказала мама, - решай.
   А он все полоскался. Потом будто бы решил, сказал: но пойду. Но это он так сказал, ему очень хотелось, чтобы его уговорили. Но никто его уговаривать не стал, просто ушли, а он остался один. Ужасно один, и так хотелось в гости. Как сейчас помнит: голубые обои, один, и солнце, один прямой луч, и в нем пылинки звездочками.
   Сейчас он шел по горбатой, изъезженной дороге с глубокими колеями. Окаменевшая грязь. Сколько предметов намертво в нее всохло: истлевший валенок с половиной галоши, моток ржавой проволоки, колесо... Какие здесь, должно быть, разыгрывались бои в героическую грязевую пору. Как завывали машины, как бились возле них люди, подсовывая под скаты брусья и колья, а то и ватники. Как дул холодный ветер, а люди закуривали, заслонив ладонями огонь, и между пальцами у них светилось красным...
   А сейчас по обе стороны дороги зеленели странные деревья - как их там зовут, ивы или ветлы? - бородатые, сказочные, сплошь оплетенные тускло-зелеными тяжами водорослей. Это весной поднималась вода, высоко, до самых верхушек, стояла вода, а потом ушла, оставив на деревьях водоросли. Как уходила вода - это и сейчас было видно по листьям: на самых верхних ветвях они были здоровые, блестящие, темно-зеленые; пониже - узкие, светлые, молодые; а совсем внизу только еще распускались почки. Генерал Сиверс вспомнил, как однажды, несколько лет назад - еще и городка не было, - в самое половодье лодочник Степан Мартемьянович - совершенно библейский старик, матерщинник и пьяница - привез его в лодке, кажется, сюда, на это самое место. Да, точно. Кругом была вода - на десятки километров одна вода, гладкая, без морщинки, розовая вечером вода, и из нее - верхушки деревьев черноватыми шапками. И, кажется, чайка была, старик держал весло, и с него капало, от каждой капли по воде бежал круг...
   Дорога вышла к берегу реки. В тихой предвечерней воде по колено стояла лошадь, запряженная в водовозную бочку. Рядом расхаживал почернелый сухопарый возница в подвернутых штанах. Он черпал ведром воду и поливал лошади раздутые, дышащие бока. Генерал Сиверс с какой-то грустью и напряженным вниманием глядел на все это. Ощущение значительности происходящего еще усилилось необычайно глубоким, обширным и долгим ударом, который пришел издалека и огромным вздохом потряс окрестность.
   И вдруг он увидел в воде двух совсем маленьких беленьких мальчиков года по три, по четыре, не больше. Мальчики хлопотали то по пояс, то по плечи, то по самую шею в воде, присаживались на корточки, подныривали, шлепали ладошками, что-то кричали. Почему-то они купались одетые. Под солнцем мокро и ярко сверкала красная с синим, пестрая кофточка одного. Другой был одет скромнее - в голубой маечке. За плечами у первого висело ружье. Так и купался с ружьем.
   Генерал Сиверс обратился к вознице:
   - Послушайте, это ваши дети?
   - Наши, наши, - с удовольствием ответил возница. Он выпрямился, рукавом обтер коричневое лицо. С усов у него капало.
   - А зачем же они купаются вот так, в одежде? Да еще с ружьем?
   - Айв самом деле, зачем?
   - Так это я вас спрашиваю.
   - А я вас.
   "Хорошо все-таки без формы, - подумал Сиверс, - разве он так бы со мной разговаривал, будь я в форме?"
   - Послушайте, - сказал он, - это все-таки не дело - таких маленьких ребят пускать одних в воду. Хорошо здесь, у берега, мелко. Зайдут дальше утонут.
   - И очень просто - утонут, - радостно согласился возница, глядя на детей из-под широкой черной ладони. - Три шага - и по шейки, а там с ручками, ей-богу. Только пузыри буль-буль - и все.
   - Тьфу, черт, - рассердился Сиверс, - что же вы за ними не смотрите?
   - А чего смотреть? Не моя забота. Чужая-то спина не чешется.
   - Так вы же мне только что сказали, что это ваши дети?
   - А то не наши? Самые наши дети...
   Тут только Сиверс заметил, что возница пьян, и порядочно. Придется самому заняться детьми.
   - А ну-ка, орлы, - крикнул он, - вылезайте на берег, живо!
   Две белобрысые головенки - чуть повыше и чуть пониже - повернулись к нему. У той, что пониже, были ярко-голубые глаза и брильянтовая капля на кончике носа.
   - Не, не пойдем, - сказал маленький. - Мы тута играем.
   - Во неслухи, - сказал возница, забираясь на облучок. - Я уж звал нейдут. Таким одна дорога - тюрьма.
   - Сейчас же на берег, кому говорю! - крикнул Сиверс.
   Головы снова повернулись, как винтики.
   - Но, паразитка! - крикнул возница, хлобыстнул лошадь кнутом и стал выезжать на дорогу. Бочка подрагивала, роняя воду.
   - Чего ты с ними начинаешься? - спросил возница. - Брось их к лешему, айда со мной, к Ною.
   - К какому Ною? К праотцу?
   - Ты что. Ноя не знаешь?
   - Не знаю.
   - Пустой человек. Ноя не знает, - махнул рукой возница и отъехал.
   Генерал Сиверс остался на берегу. Что поделаешь? Придется вытаскивать этих огольцов. Смерть не хочется лезть в воду. Может, словами их приманить?
   - Эй ты, в красной кофточке! Как тебя зовут?
   - Сережа, - ответил маленький.
   - Ты что же, один сюда пришел?
   - Не, я с Сережей.
   - Ничего не понимаю! Кто из вас Сережа? Ты или он?
   - Я Сережа. И он Сережа.
   - Так вот. Сережа с Сережей, сейчас же вон из воды, а то силой вытащу.
   - А я тебя застрелю, - сказал Сережа поменьше.
   - Ну вот, и сразу застрелишь, - грустно сказал генерал Сиверс. - Это же превышение предела необходимой обороны.
   - Какой обороны?
   - Не слушай, это я так, для моциона языка. Да ты, наверно, из ружья и стрелять-то не умеешь.
   - Фиг, врешь, умею.
   - И со звуком?
   - Пу! - крикнул Сережа.
   - Ну, это что за звук. Скучно мне даже слушать тебя, братец ты мой.
   - А ты с большим звуком стрелять умеешь? - заинтересовался Сережа.
   - И с каким еще! Слышал, недавно ударило? Это мой был звук. Я умею стрелять из самой большой пушки, какая есть.
   - Ты что же, солдат?
   - Нет, генерал.
   - Врешь. Генерал - он большой такой, золотой, красный, а ты серый.
   Сиверс вздохнул и согласился:
   - Я серый.
   Тут неожиданно раскрыл рот Сережа побольше и спросил басом:
   - А из пакеты ты умеешь?
   - Это он говорит "пакета" вместо "ракета". Смешно? - сказал Сережа поменьше.
   - Не смешно, - строго ответил Сиверс. - И вообще довольно демагогии. Живо из воды, поняли?
   - Все равно я тебя не боюсь, - храбро заявил Сережа-маленький.
   - Господи, согрешишь тут с вами.
   Генерал Сиверс разулся и полез в воду. Было мелко, до колен, брюки он подвернул и почти не замочил. Мальчики довольно послушно дали ему руки и вышли на берег. С обоих обильно текла вода. Сиверс снял с них одежонку и неумело, по-мужски, выжал. Как их вести, голыми, что ли? Он подумал и надел на мальчиков трусы, а майку и кофточку дал им в руки - нести. Какие разные ребята! Сережа побольше - крепенький, укладистый, как туго набитый тючок. Сережа-маленький - розовый, голубоглазый, похожий на новенькую перламутровую пуговицу.
   - А ружье? - спросил маленький.
   Сиверс надел ему ружье на прохладное молочное плечико.
   - За мной, орлы!
   Мальчики доверчиво подали ему маленькие холодные руки.
   - Фу, до чего перекупались! Пошли домой. Где вы живете?
   - На белом свете, - ответил Сережа-маленький.
   - Остроумно, но неопределенно. Покажи пальцем, где ты живешь.
   - Там, - махнул Сережа маленький по горизонту. - Где кустья.
   "Кустьев" нигде не было видно. Генерал Сиверс подумал, вздохнул и двинулся по дорожке направо. Маленькие холодные руки лежали у него в руках, как влажные камешки.
   - Знаешь, - говорил Сережа поменьше, - я тоже умею из ракеты. Я все умею. Когда буду большой, я всех постреляю.
   - Ну уж и всех. Это ты брось.
   - Вот увидишь, постреляю.
   - Остается надеяться, что я до этого не доживу. Слушай, ты, будущий мировой убийца, как твоя фамилия?
   Сережа подумал, огорчился и сказал:
   - Забыл.
   - Зайцев его фамилие, - вдруг сказал Сережа побольше. - А мое - Иванов.
   - Ай да Сережа, - похвалил его Сиверс. - Умница!
   - А он совсем не умный, - ревниво сказал маленький. - Он букву "рэ" не говорит. Знаешь, как он говорит? "Волона кличит кал!" Смешно?
   - Я уже тебе сказал: не смешно. Не следует смеяться над недостатками своих ближних.
   Внезапно Сережа-маленький остановился и протянул Сиверсу свою мокрую кофточку.
   - Ты чего?
   - Не могу больше нести кофту. Она тяжелая.
   - Что же с тобой делать, братец? Давай понесу.
   Навстречу шел офицер.
   - Сережа, это не твой папа?
   - Дай посмотрю. Нет, не мой.
   - Послушайте, майор, - крикнул Сиверс, - вы не знаете, чьи это дети?
   Майор остановился, несколько задетый бесцеремонностью обращения, и равнодушно оглядел ребят.
   - Этого не знаю, а тот, поменьше, как будто полковника Нечаева внук, начальника штаба. А откуда вы их взяли?
   - В воде нашел.
   Майор засмеялся:
   - Ведите скорей домой, их, верно, ищут.
   - А где он живет, наш Нечаев?
   - Вон там, в домах начсостава.
   Сиверс поблагодарил и повел мальчиков в указанном направлении.
   - У меня нет папы, только мама, - рассказывал Сережа-маленький. - У меня был папа, даже два, а теперь ни одного не осталось.
   - А мама здесь?
   - Не, уехала в Москву. На самолете.
   - Ты что же, с дедушкой живешь?
   - Больше с бабушкой. Бабушка мне эту кофту пошила, которую ты несешь.
   Мокрая кофта прохладно висела на согнутом пальце генерала.
   - Тебе не холодно? - спросил он.
   - Не, тепло. Ведь мы идем на юг.
   - Откуда ты знаешь?
   - Я все знаю. Есть юг и север. На юге жарко, на севере холодно. А еще есть восток и запад, там средне, не жарко, не холодно, просто тепло.
   - Да ты, брат, образованный!
   - Я все знаю. Вот мама у меня глупая. Не очень, а так, немножко глупая. Я ей говорю, а она не слушает. Я спрашиваю: "А машины кверх ногами ходят?" А она говорит: "Ходят". А сама плачет. Смешно?
   - Я уже говорил: не смешно.
   Сережа примолк, а потом сказал:
   - У меня жена и пять детей. Я их не бросил.
   Вокруг дома начсостава, как грибы на опушке, разрослись деревянные бараки, покосившиеся, сумрачные, с антеннами на крышах. Из одного барака выбежала женщина лет тридцати, растрепанная, в пестрой юбке. Она метнулась к ним, как птица, упала в пыль и крепко обхватила Сережу побольше:
   - Сереженька, куколка моя, ягодка ненаглядная, нашелся, родной.
   Она плакала, резко мотая сухими мятыми волосами.
   - Вы за ним лучше смотрите, - сказал Сиверс.
   - Ой, гражданин хороший, вас-то я и не заметила! Это вы их привели? Где ж вы их разыскали?
   - В реке.
   Женщина побледнела и встала, отряхивая юбку.
   - В реке? Надо же! Это все Зайцев, его так к воде и тянет! Говорила я тебе, - накинулась она на своего Сережу, - не ходи с этим бандитом! Он тебя хорошему не научит. Это есть бандит.
   "Бандит" скромно стоял, глядя на свои маленькие ноги.
   - В реке! Это подумать! Другой раз насовсем утонут! Нет, я его под замок, запру начисто, пусть дома посидит, уголовник! А вас-то чем благодарить? Разве что пол-литра есть... Интересуетесь?
   - Непьющий.
   - А зовут-то вас как, вы меня простите?
   - Александр Евгеньевич.
   - Век буду вас помнить, Александр Евгеньевич! А может, зайдете? Не водочки, так чайку? Не прибрано только у нас, вы уж извините...
   - Нет, спасибо. Мне еще надо этого вот архаровца довести. Где он живет?
   - А вот, аккурат где агитпункт. Лучше давайте я вас провожу.
   - Не беспокойтесь.
   - Какое беспокойство? Вы их из воды... Да я век должна...
   - Вот мой дом, - сказал Сережа-маленький.
   Сережа побольше шел, крепко вцепившись в руку матери. Лицо у него было напряженное и гневное.
   Они вошли во двор, где агитпункт. Навстречу им что-то яркое, топая, бежало по асфальту. Это была толстая женщина в пестром, большими цветами, халате. Она бежала, переваливаясь на очень высоких каблуках, и крупная грудь моталась туда-сюда.
   - Вы еще за это ответите, Иванова! - крикнула она. - Я этой дружбы никогда не одобряла, и вот доплясались! Давайте мальчика! - Она резко дернула к себе Сережу-маленького и строго спросила: - Где его кофта?
   - Вот, - сказал Сиверс.
   - А почему мокрая? Безобразие! Я вашего сына теперь на порог не пущу, больше того, во двор не пущу! Это квинтэссенция хулиганства! Я обращусь в милицию!
   Она повернулась и пошла прочь, таща за руку Сережу-маленького и размахивая мокрой кофтой. Коричневая дверь подъезда захлопнулась за ней с пушечным звуком. Сережа-большой заплакал.
   - Не плачь, моя ягодка, не дам я тебя в обиду.
   - Ну, ладно, - сказал Сиверс, - я пойду.
   - А к нам? Чайку?
   - В другой раз, спасибо.
   Сиверс пожал ей руку и пошел в сторону своей гостиницы.
   - Хороший человек, - вздохнула женщина.
   - Он из пакеты умеет, - сказал Сережа.
   - Пакета, пакета. Горе ты мое, а не пакета.
   10
   На пятницу испытаний не было назначено, и Скворцов с удовольствием проспал лишних два часа. Он, когда удавалось, любил поспать, особенно проснуться и опять заснуть, зная, что торопиться некуда. Он даже просил товарищей, чтобы его будили и говорили: "Вставать еще рано". Черт его знает, что ему в этом нравилось. Должно быть, ощущение неисчерпанного счастья.
   Сегодня его никто не будил. Он проснулся сам, оделся, умылся (вода была) и вышел в вестибюль. Дверь в дежурку стояла приоткрытая; там разговаривали две женщины.
   - Не живет гриб, - говорила одна. - Сморщился, весь повял. Воздух, что ли, для него плохой? Нет, плохо здесь все-таки для русского человека.
   - Чего хорошего.
   - Ну, пойду. Спасибо на ласке. Гриба попила...
   - Заходи еще когда, попьешь.
   Зайду когда. А тебя, я гляжу, все разносит.
   Чисто нервное. От нервов полнею.
   Скворцов засмеялся, распахнул дверь, повесил ключ и сказал:
   Здравствуйте, девушки. Все щебечете?
   "Девушкам" было лет по пятьдесят, но они смутились и захихикали.
   - Товарищ майор? - сказала толстая заведующая. - А я-то смотрю, не захворали ли? Десятый час, а ключ в двери.
   - Спал и видел вас во сне, Марья Евстафьевна.
   - Все небось выдумываете.
   - Честное слово. Люблю роскошных женщин.
   Заведующая покраснела до самых плеч и прикрыла рукой вырез сарафана.
   - Что вы только говорите, товарищ майор.
   - А сами небось женатые, - сказала худая гостья.
   - К сожалению, да. Поторопился. А был бы я свободен...
   - Был бы свободен - то-то бы дал дрозда, - задумчиво заметила гостья.
   - Очень метко сказано. Именно дрозда. Ну, ладно, девушки, пора мне идти. Ауфвидерзеен, на языке врага.
   Скворцов откозырял и вышел. Прежде всего он зашел в столовую, где завтраки кончились, а обеды не начались, но, разумеется, Симочка его накормила. У выхода из столовой его задержал бродячий пес по имени Подхалим. Он дрался на помойке с высоконогой свиньей, но, узнав Скворцова, кинулся ему в колени, неистово виляя хвостом и повизгивая от счастья.
   - Собака ты, собака, - говорил Скворцов, трепля его по загривку, - ну что тебе надо, собака? Есть тебе хочется, собака?
   Подхалим глазами показал, что да.
   Скворцов сбегал на кухню, насмешил судомоек, выпросил у повара кость, бросил ее Подхалиму, радостно посмотрел на радость собаки и пошел по своим делам. Ему нужно было зайти в отдел Шумаева, а потом в ЧВБ (чертежно-вычислительное бюро) к майору Тысячному.
   Невысокий кирпичный корпус (так называемый лабораторный) был весь обсижен ласточкиными гнездами. Хозяйки-ласточки черно-белыми стрелками сновали вокруг него. Направляясь к входной двери, Скворцов с удивлением увидел, как из окна вывалился стул, ударился о землю, перевернулся и рассыпался. Вскоре за ним последовал второй стул, затем третий.
   - Что это у вас стулья из окон летают? - спросил он у дежурного, входя в коридор.
   - Подполковник Шумаев выбрасывает, - неохотно ответил дежурный.
   - А зачем?
   - Кто ж его знает? Не понравились.
   Скворцов вошел в кабинет Шумаева в тот самый момент, когда хозяин, размахнувшись, выбрасывал в окно четвертый стул. Потом он тигром подошел к столу, взял стоявшее за ним кресло, повертел, осмотрел критически и поставил на место. Кресло было обыкновенное, канцелярское, с деревянными подлокотниками, и, видимо, его удовлетворило. Кроме Шумаева и Скворцова в кабинете стоял еще лейтенант Чашкин - молоденький мальчик с растерянным миловидным лицом.
   - Насмехаться над собой не позволю! - крикнул Шумаев и раздул ноздри.
   - Сергей, опомнись, - сказал Скворцов. - Конечно, Александр Македонский был великий человек, но зачем же стулья ломать?
   - При чем тут Александр Македонский? - сердито спросил Шумаев.
   Чашкин улыбнулся.
   - Стыдно, Сергей, не знать классиков. А вот лейтенант Чашкин, тот знает, судя по его лицу. Ну-ка скажите ему, Чашкин, откуда это?
   Чашкин покраснел и сказал:
   - Из "Чапаева".
   - Не совсем так, - поморщился Скворцов, - но по смыслу правильно.
   - Товарищ подполковник, разрешите идти? - спросил Чашкин.
   - Идите. Впрочем, постойте. Сначала дайте майору стул. Приличный стул, а не такое...
   Чашкин принес обыкновенный венский стул и удалился.
   - Садись, - пробурчал Шумаев.
   Оба сели.
   - Теперь расскажи толком, в чем дело?
   Шумаев, затихший было, опять распалился:
   - Это же издевательство! Поставить мне, начальнику отдела, четыре стула, и все с разной обивкой! Голубой, зеленый, розовый, черт-те какой! Я их пошвырял в окно.
   - Кто же над тобой так издевается?
   - Начальник АХО. Зачислил себя в клику святых и думает, что ему все можно! Вопиющий факт! У меня здесь солидные люди бывают: начальство, представители промышленности! Один раз даже замминистра был. Что же я, замминистра на разные стулья буду сажать?
   - А что, он такой толстый, что сразу на двух стульях сидит?
   Шумаев не слушал.
   - Не кабинет начальника отдела, а спальня великосветской проститутки! Это удар не только по моему престижу. Это удар по престижу войсковой части!
   - Закурим, брат, с горя.
   Они закурили. Шумаев понемногу начал отходить.
   - Серьезно, Паша, сил нет работать, - сказал он уже мягче, вытирая платком голый череп. - Дисциплина умирает. Я не требую уважения к себе лично. Пусть уважает служебное положение, воинское звание, черт возьми! А такие щенки, как этот Чашкин, еще позволяют себе улыбаться в служебное время!
   - Брось, он хороший парень.
   - У тебя все хорошие. Ты со всеми готов целоваться.
   - Есть такой грех. А знаешь, я к тебе по делу.
   - Что такое?
   - Подбрось мне человечка два на завтрашний день.
   - Два человечка? - заорал Шумаев. - Ты знаешь мои штаты? Откуда у меня два человечка? Кто?
   - Ну, хотя бы Бобров и Логинов.
   - Ты с ума сошел! Буду я швыряться Бобровым!
   - Тогда швырнись Логиновым.
   - Не будет тебе и Логинова. У меня план! Приезжают тут всякие...
   - Спокойнее, Сергей.
   - Как тут будешь спокойнее? - закричал Шумаев. - Изволь, посмотри, какой мне отчет опять прислали! - Он вскочил мячиком, отпер сейф, вынул толстый, жестко переплетенный том и бросил на стол. - Полюбуйся, что они пишут, мерзавцы! - Он с усилием разогнул отчет, нашел нужную страницу и ткнул в нее пальцем: - На читай! До чего все-таки доходит подлость! Это, можно сказать, высший пилотаж подлости!
   Скворцов прочел несколько строк, гневно отмеченных по полям жирной линией, вопросительным знаком и двумя восклицательными.
   - Ну и что?
   - Как что? Они же, подлецы, явно против двухточки агитируют!
   - Я этого не заметил.
   - Не заметил! - сатанински захохотал Шумаев. - Младенец невинный! Нет, это их политика! Белыми нитками шито! И кто пишет? Крикун, приоритетчик, болван, неуч! Не может отличить электронной лампы от керосиновой! А ты посмотри, что дальше написано: "...такие нетерпимые факты допускались и в воинской части..."
   Тут Шумаев бросил отчет на пол и стал топтать его коротенькими ножками.
   - Ты полегче, Сергей, такое обращение с документами не предусмотрено правилами секретного делопроизводства.
   Шумаев одумался, подобрал отчет и швырнул его обратно в сейф. Попал метко, на самую полку. Удачное метание несколько его умиротворило.
   - Так подкинешь двух человек? - безмятежно спросил Скворцов.
   - Черт с тобой, бери Лаврентьева и Мешкова - и ни копейки больше.
   - А Логинов?
   - Сказано: нет.
   - Ну, ладно. Будь здоров, не огорчайся, никто на твою двухточку не посягает.
   Шумаев махнул рукой. Скворцов направился в ЧВБ.
   Большое помещение ЧВБ было тесно уставлено разнокалиберными столами, за которыми маялись девушки-расчетчицы, размокшие от жары до того, что ресницы поплыли. На некоторых столах стучали счетные машинки, на других были разложены чертежи. Воздух был как в улье, окна - наглухо закрыты. Скворцов направился в главный угол, где за столом побольше других сидел майор Тысячный - невзрачный человек лет сорока с толстым носом.
   - Здорово, Алексей Федорович! - бодро начал Скворцов. - Как жизнь?
   Позвонил телефон. Подошла одна из девушек:
   - Алексей Федорович, вас.
   Тысячный поднял маленькие глаза.
   - Кто?
   - Генерал.
   Тысячный засуетился, оправил китель, надел фуражку, подбежал к телефону и вытянулся:
   - Слушаю, товарищ генерал.
   Разговор был недолгий. Тысячный вернулся к своему рабочему месту, снял фуражку и бережно положил на стол.
   - Послушай, - сказал Скворцов, - зачем ты для разговора по телефону фуражку напяливаешь?
   - Касказать, на всякий случай.
   - Странно, а впрочем, дело твое. Выражай свое уважение к начальству любым доступным тебе способом. А у меня, Алексей Федорович, к тебе просьба. Надо срочно обработать картограмму вчерашнего подрыва.
   - Не выйдет.
   - Отчего же, мамочка?
   - Девушек, касказать, нет. Все на работе, касказать, генерала.
   - Так уж и нет?
   Тысячный не успел ответить. В окнах потемнело, раздался свистящий, хлопающий шум. Девушки все, как по команде, легли на свои столы лицом вниз, крестообразно раскинув руки. С дребезгом разбилось и зашаталось окно, в комнату ворвался песчаный вихрь, опрокинул графин, взвил к потолку бумаги. Это продолжалось несколько секунд, после чего внезапно шум отрезало тишиной. Девушки поднялись со столов, начали отряхиваться, искать и пересчитывать бумаги. Тысячный рысцой включился в суматоху. По счастью, ничего не пропало. Девушки расселись по местам, стук машинок возобновился. Тысячный вытер лоб. Мокрые волосы у него стояли дыбком.
   - Зачем они так, крестиками? - поинтересовался Скворцов.
   - Согласно инструкции. Чтобы не унесло, касказать, документы.
   - Твоя, что ли, инструкция?
   - Моя. А что?
   - Удачная идея.
   Тысячный расплылся.
   - Так как же все-таки с картограммой? Обработай, Алексей Федорович, будь отцом родным. Не моя просьба - Лидии Кондратьевны.
   Тысячный косенько прищурился:
   - Услуга, касказать, за услугу.
   - Говори, чего надо, все сделаем. Вы имеете дело со Скворцовым.
   - Вопрос боле-мене личный... Я завтра, касказать, именинник... Всех прошу в гости...
   - Только и всего? Это, брат, не тебе услуга, а мне.
   Тысячный захихикал:
   - Нет, тут, касказать, дело тонкое... Ты с генералом, касказать, Сиверсом лично знаком?
   - Я со всеми лично знаком. А что? Привести его завтра к тебе?
   Тысячный осклабился.
   - Ну, эта службишка - не служба, как говаривал Конек-горбунок в аналогичных ситуациях. Значит, заметано. Я обеспечу тебе генерала, а ты обработаешь картограмму. Идет?
   Скворцов тут же пошел обеспечивать генерала. В успехе он не сомневался. Организовывать взаимодействие - это была его стихия, можно сказать, профессия. Позвонить, связаться, выколотить - это он любил.
   Ему сразу же повезло: в коридоре стояла группа офицеров и в центре генерал Сиверс. Он что-то рассказывал, все смеялись.