Грекова Ирина. На испытаниях

   - Кто там? - откликнулся женский голос. Не она - Лора, вероятно.
   - Это я. Скворцов. Лидия Кондратьевна еще не встала?
   - Встала, моется. Погодите, сюда нельзя, мы не одеты.
   - А что? Мы не кривобокие, - хихикнул другой голос, должно быть Томкин.
   - Спасибо, я подожду.
   В вестибюле на диване Кати уже не было - лежала только подушка да смятая, умилительная, в голубых бабочках косынка.
   "Что это я сегодня дураком каким-то, все меня радует", - подумал Скворцов.
   Вестибюль был как вестибюль, мрачноватый, с трещинами на неровных, давно не беленных стенах, но ему и этот вестибюль нравился необычайно. И столик в углу - маленький, треугольный, застланный корявой какой-то тряпочкой, и голубые от синьки занавесочки, косо на каждом окне, и ядовито-розовая вата между рамами. Беспокоясь от счастья, не зная куда себя приткнуть, он стал читать застекленное объявление в багетной рамке. Это оказались "Правила соцсоревнования работников гостиницы "Золотой луч". А он и не знал, что она так называется, - все знали гостиницу просто как "деревянную". Правила были подробные, минут на десять внимательного чтения. Каждый пункт четко оценивался в очках. За участие в художественной самодеятельности начислялось 15 очков, за пользование библиотекой - 8 очков, за вежливость и культурное обращение с проживающими - тоже 8 очков. На последнем месте стояло: "Борьба с клопами - 5 очков".
   В вестибюль, весело гремя ведрами, вошла Катя с глазами как промытые окна. Вошла и обрадовалась:
   - Здравствуйте, товарищ майор! Вы за Ромничевой Лидой? Она примываться пошла.
   - Слышал.
   - А мы вас ждали-ждали, заждались. Давно не были. Девки говорят: посмеяться охота, хоть бы майор тот приехал, с зубом. Скукота у нас, с майором хоть посмеешься.
   - Больно мало у вас за клопов начисляют!
   - Каких клопов?
   - А вот. - Он показал на последний пункт правил. - Не читала?
   - А ну их, мы и не смотрим. Шестьсот метров норму дали, а тряпок не дают, своими тряпками работаем. У меня последние кончились, старым триком мою, а он не трет, хоть зубами грызи. А клопов на той неделе наметила кипятком шпарить. Да и нет их у нас, один-два когда выползет.
   - Ну, а с участием в самодеятельности как у вас?
   - Ничего, танцуем.
   - Ну, танцуйте, я приду проверю. Дело нешуточное - пятнадцать очков! На одном клопе этого не заработаешь...
   - Все шутите... А я с вами, товарищ майор, серьезно мечтала побеседовать. По личному делу.
   - Валяй беседуй.
   - Любит тут меня один, не так, чтобы очень красивый, но самостоятельный. Пожилой, лет тридцать. Расписаться просит. Идти мне за него или как?
   - Или как.
   - Ну вот, опять шутите. Я сама посмеяться не против, но тут дело такое... Судьба всей жизни. Надо отнестись ответственно. А вы его знаете, что не советуете?
   - Нет, я тебя знаю. Спрашиваешь, идти ли, значит, не любишь.
   - Все про любовь говорят, товарищ майор, а я и не знаю, что за любовь за такая. Может, выйду, там и полюблю? Как вы думаете?
   - Я тебе, Катя, сказал, как думаю.
   Катя зарумянилась и тихонько проговорила:
   - Не в молодости счастье. Я бы за такого, как вы, пошла. Ничего, что пожилые, а легкие. Весело с вами.
   - Спасибо, Катюша, на добром слове. Я в некотором роде женат.
   - Да я не к тому, я просто к примеру. Бывают и пожилые, а веселые. А мой-то не так пожилой, как вы, а скучный. В ухе ковыряет. И говорит больно уж нудно. Слушаю его, и все мне кажется, будто это торжественная часть.
   - Умница! Не иди за него. Он тебя заговорит до смерти.
   Катя покачала ведром.
   - Спасибо, товарищ майор. Учту. А теперь бежать надо мне.
   Убежала. "Милая эта Катя, - думал Скворцов. - Ну до чего же милая! Любят меня женщины, а за что? Пустой я человек, вот за что они меня любят. Пустой, легкий".
   И вдруг он спиной почувствовал, что счастлив. Так и есть: обернулся, за спиной у него стояла Лида Ромнич в халатике, худая, загорелая, с полотенцем через плечо. Волосы на висках мокрые, а серьезные серые глаза так и ложатся в душу.
   - С добрым утром.
   - Здравствуйте.
   - Я веселый, я счастливый, меня женщины любят, - скороговоркой произнес Скворцов. - Едем? Я за вами. Машина, Тюменцев - все в порядке. В машине три бутылки квасу, у Ноя достал. Предупреждаю: в поле будет жарко.
   - Я не боюсь. Сейчас иду, только оденусь.
   - Жду. Жду!
   Он подошел к окну. Зеленый газик стоял на солнце и, наверное, уже накалился. У руля сидел Тюменцев, пушистый, серьезный до невозможности, а на стуле у крыльца раскинулась в утренней истоме Клавдия Васильевна. Вертя ногой в красной босоножке, она беседовала с Тюменцевым.
   - Игорек, и до чего же вы серьезные, просто даже странно. В такие годы и такие серьезные. Разве можно?
   - Это я от вас уже слышал, - мрачно отвечал Тюменцев. - Нельзя так много говорить и все одно и то же...
   Клавдия Васильевна помолчала, встала со стула и, поигрывая бедром, медленно двинулась к машине.
   - А что это, Игорек, ваш майор все сюда, к этой Лиде, как ее, похаживает? Может, муж они с женой, а?
   - Нет.
   - Просто так, характерами сошлись?
   Тюменцев молчал. Майора Скворцова он любил слепо, преданно, целиком. Он не должен был позволять... Он мысленно подбирал в уме ответ уничтожающий.
   - Вы... - начал он, но не докончил.
   Клавдия Васильевна подошла вплотную к машине и положила на горячий капот свою большую грудь и голые круглые руки.
   Тюменцев незаметно нажал кнопочку у окна.
   - Ой! - вскрикнула Клавдия Васильевна и подскочила.
   - Что с вами, Клавдия Васильевна?
   - Будто меня в сердце током ударило! Нет, правда!
   - А я думал, вас фаланга укусила.
   - Ой, не говорю! Не люблю фалангов этих, ужас! Вчера одну на пороге видела: белая, страшная, мохнатая, как покойник. Ночью не сплю, все боюсь, что она в постель ко мне заберется! Думаю, заберется, а мне тут же конец, потому что сердце у меня больное и очень я их ненавижу.
   Клавдия Васильевна, говоря, опять стала приближаться к машине... Тюменцев ждал, собранный, как кошка перед прыжком. Она оперлась грудью о капот... Тюменцев нажал кнопку.
   - Ой, мои матушки! - взревела Клавдия Васильевна. - Да это машина твоя, Игорь, током шибает! Что ж ты за ней не смотришь?
   - Остаточное электричество. Токи Фуко, - важно сказал Тюменцев.
   - Да ну тебя к богу с твоими токами.
   Клавдия Васильевна обиделась и ушла в дом. В вестибюле она увидела Скворцова.
   - Здравствуйте, товарищ майор! Что же не у нас остановились?
   - Дали в каменной.
   - У нас лучше, - подмигнула Клавдия Васильевна. - Женского полу больше.
   - Вашего полу везде хватает.
   - Ну, вот я и готова, - сказала, входя, Лида Ромнич.
   На голове у нее была белая, по-монашески повязанная косынка, через плечо - офицерская полевая сумка. Сухие коричневые плечи вылезали из-под лямок ситцевого сарафанчика. Он сразу охватил ее взглядом как-то со всех сторон, от ясных серых глаз до острого мысика выгоревших белых волосков, сбегавшего по выпуклым позвонкам с затылка на спину. Одно плечо облупилось, на нем чисто блестела розовая, новорожденная кожа. Скворцов почувствовал, что он не к месту, чрезвычайно, до глупости умилен.
   - Что ж вы так, нагишмя, - сказала Клавдия Васильевна. - Сгорите.
   - А у меня в сумке кофточка. Накроюсь, если на солнце.
   - Нам пора, едем, - сказал Скворцов. - До свидания, Клавдия Васильевна.
   - Счастливо вам погулять.
   Было еще не очень жарко, но газик раскалился порядочно. Черная гранитолевая обивка прямо обжигала.
   - Игорь, на седьмой объект.
   - Слушаю, товарищ майор.
   Газик заворчал, запыхтел, рыканул и тронулся. Дорога запылила. Небо уже начинало сиять сплошным серебряным блеском.
   - Жарко, - заметил Тюменцев. - К обеду сорок - сорок два набежит, как минимум.
   - Ты мне зубы-то не заговаривай, - строго сказал Скворцов. - Видел я из окна твои фокусы.
   Тюменцев зарозовел, обмахнулся ресницами и спросил:
   - Какие фокусы, товарищ майор?
   - Не валяй дурака. Кто тебе разрешил пугательное оборудование на казенную машину ставить? Не вижу я, что ли?
   Скворцов нажал кнопку. Раздался легкий треск.
   - Товарищ майор, так ведь лезут же... Что мне делать? Я вот кнопку поставил...
   - В чем дело? - спросила Лида.
   - А вот, видите ли, Тюменцев, наш скромный советский Эдисон, кнопку приспособил, чтобы баб отпугивать. Она прислонится, а он нажмет кнопку, и ее током бьет. Подумаешь, Иосиф Прекрасный с электрооборудованием!
   - Виноват, товарищ майор.
   - То-то, виноват! Устройство демонтировать сегодня же!
   - Есть демонтировать!
   - А кого же вы так отпугивали? - спросила Лида.
   - Говори, говори, признавайся, - сказал Скворцов.
   - Вообще у меня это против разных задумано, но конкретно сегодняшний день я его испытывал на хозяйке гостиницы.
   Лида засмеялась.
   А в это время в вестибюле гостиницы Клавдия Васильевна говорила уборщице Кате:
   - Эту, как ее, Ромнич, я насквозь вижу. В тихом омуте черти водятся. Не успела приехать - шуры-муры. Были бы у меня такие скелеты, постыдилась бы и перед мужиками разнагишаться. Вобла - она и есть вобла.
   16
   Газик бежал по дороге, таща за собою небольшое облако пыли. Кругом была степь - и только одна степь, большая, круглая, плоско, жестко замкнутая ровным, как нитка, горизонтом. Когда дорога меняла направление, степь медленно начинала вращаться, но, вращаясь, оставалась неизменной - такое было все одинаковое со всех сторон. Ни холма, ни крыши, ни телеграфного столба. Солнце, поднявшееся над утренней дымкой, уже набирало силу и властно накладывало на землю тяжелые жесткие лучи. В ответ им каждый камень накалялся и тоже начинал излучать. Горячий воздух восходил кверху стекловидными дрожащими столбами. Вдалеке время от времени вставали, завивались и исчезали маленькие смерчи.
   "Степь чем далее, тем становилась прекраснее", - думал Скворцов. Эта строка привязалась к нему сегодня и сопровождала каждую мысль. Он смотрел, изумлялся и постигал.
   Местами поперек дороги, серые на сером, лежали змеи. Заслышав машину, они неохотно оживлялись и медленно уползали в сторону. Подрагивание сухих травинок еле отмечало их извилистый путь.
   - Смотрите, тушканчик, - сказала Лида.
   - Да, здесь их много.
   Тушканчик сидел у самого края дороги и дрожал усами. Скворцов тысячи раз видел тушканчиков, но никогда их не разглядывал, а этого разглядел и увидел, какое у него умное маленькое лицо, какие большие печальные глаза, какие круглые трепетные уши, какие спичечные, невесомые ножки. С одного взгляда тушканчик обрисовался весь - от головы до кисточки на хвосте. Степь чем далее, тем становилась прекраснее.
   - А это далеко - седьмой объект? - спросила Лида, и он увидел ее глаза, большие и печальные, как у тушканчика. Но отвечать надо было по-обычному:
   - Нет, теперь уже недалеко, километров пятнадцать. А что? Устали ехать? Жарко? Хотите квасу?
   - Пока нет, спасибо.
   "Что бы такое для нее сделать?" - думал Скворцов. Его всегда подмывало действовать. Особенно когда он любил - кого-нибудь или что-нибудь.
   - Знаете, что меня удивляет? - спросила Лида. - Что нигде никаких ограждений, часовых, документы не спрашивают. Как же это? Ходи кто хочешь?
   - Именно, ходи кто хочешь. Желающих нет.
   - А если кто-нибудь случайно зайдет и... пострадает?
   - Нет. Кому это может прийти в голову: выйти в степь и... пострадать?
   - Ну, местному населению.
   - Местное население в степь не ходит, - к собственному удивлению вмешался Тюменцев и покраснел до подворотничка. - Чего ему в степи надо? Змеи, да тушканы, да тарантулы - больше там никого нет.
   Жара усиливалась. Воздух, бегущий навстречу машине, уже не холодил, а грел. Небо приобретало неприятный, алюминиевый оттенок. Кругом сновали, мелко танцуя, какие-то серые точки. Лида сначала подумала, что это в глазах, но потом поняла, что точки действительно танцуют.
   - Что это за точки в воздухе?
   - Мошка, - ответил Скворцов.
   - Мошка?
   - Нет, по-здешнему именно мошка. "Мошка" - это что-то невинное, безобидное. "Мошка" - это бедствие. В поселке, слава богу, нынешний год ее еще не было, а когда нападет - беда. Все в сетках ходят. Иногда грудного везут в коляске - и он в сетке.
   Он мучительно ясно видел этого толстого младенца в сетке во всем его смешном величии, но не умел о нем рассказать.
   - Почему же она нас не трогает?
   - Ее на ходу машины ветром сдувает. Остановимся - увидите. Тронет.
   - Мошка - она даже голубей ест, - снова вмешался Тюменцев. - Тут в Лихаревке у одного пацана голубей разведено, красивые такие, белые, сизые, есть и мохнатые. Когда мошка - у него голуби эти на крыше сарая так и танцуют, ну просто танцуют. Ножки у них, у голубей, нежные, вот они и танцуют.
   Тюменцев спохватился, что слишком много сказал, и умолк. А сказал он много потому, что нежно любил голубей, особенно мохнатых. "После действительной разведу голубей". Это у него было запланировано. Краска медленно отливала у Тюменцева от шеи и ушей. Он раскаивался, что много говорил, и решил молчать уже до конца дня.
   Машина подскочила на выбоине, и сразу после этого раздался взрыв. Лида не вздрогнула, только шевельнула глазами:
   - Что это?
   - Квас взорвался, - сказал Тюменцев. Вот тебе и промолчал.
   И точно, под ногами растекалась коричневатая пенящаяся жидкость.
   Скворцов полез под скамью.
   - Так и есть. Одна бутылка готова. Две еще целы. Выпьем, пока не поздно.
   Вторая бутылка взорвалась у него в руках.
   - На черта нам такая самодеятельность, - сказал он, отряхиваясь.
   Третью бутылку распили втроем, попеременно прикладываясь к горлышку. Горячий квас отдавал не то соляркой, не то паленой резиной.
   - Хорошо, но мало, - сказал Скворцов. - Люблю пить.
   - А на седьмом объекте можно будет напиться?
   - Черта с два. Воду туда возят в обрез - по литру в сутки на брата. Хочешь пей, хочешь мойся. Большинство предпочитают пить.
   Дорога повернула направо, и стало видно на горизонте небольшое пятнышко, похожее издали на корабль.
   - А это что?
   - А это и есть седьмой объект.
   - Знаменитая стенка?
   - Она, матушка.
   По мере того как они приближались, очертания большого кораблеобразного сооружения обрисовывались яснее. Скоро стало видно, что это не корабль, а действительно высокая, изогнутая полукругом стена. Она мрачно выделялась в голой степи, грубо сваренная из тусклых, слегка оборжавленных броневых листов, опертых на циклопические обветренные бревна. На верху стены сидел маленький степной орел. Когда газик приблизился, орел развернул крылья и неторопливо полетел в степь. Еще ближе - и стало заметно, что вся стена усеяна небольшими пробоинами, сквозь которые беловатыми глазками посверкивало небо.
   В последнюю очередь они увидели стальной цилиндр, подвешенный на тросах в центре подрывной площадки. Не очень большой, но значительный, он мягко поблескивал на солнце синеватым округлым боком. Сразу было видно, что он здесь главный.
   - Узнаете свое изделие? - спросил Скворцов.
   Лида побледнела под загаром и медленно ответила:
   - Узнаю.
   - Да вы не волнуйтесь, все будет хорошо.
   Не успели они выйти из машины, как на них набросилась мошка и обсела потные лица. Из деревянной будки вышел коротконогий человек в синем комбинезоне. Лицо его было закрыто черной сеткой. Грудастый, он напоминал женщину в парандже.
   - Здравия желаю, товарищ майор, - тонким, осипшим голосом сказал человек в парандже.
   - Здравствуйте, - ответил Скворцов, подавая ему руку. - Я вам привез конструктора этой вот игрушки. Знакомьтесь.
   - Ромнич, - сказала Лида и закашлялась. Мошка лезла в рот, в ноздри.
   - Капитан Постников, - сказал человек в парандже, не подавая руки. Сеткой надо одеваться, - прибавил он фистулой.
   - Я как раз захватил пару сеток, - сказал Скворцов и вынул из кармана две черные нитяные сетки, похожие на авоськи, но с кисточками по краю. Одну он накинул на голову Лиде, другую себе. Мошка затанцевала вокруг сеток, искусно маневрируя возле ячеек, но не залетая внутрь.
   Сетка странно изменила лицо Лиды Ромнич.
   - А знаете, вам идет. Все-таки когда женщины носили вуали, в этом что-то было.
   - Вам тоже идет.
   Капитан Постников глядел на них с откровенным презрением: тоже, мол, нашли разговор.
   - Что у вас тут произошло? - спросил его Скворцов.
   - Два подрыва вчера дали. Распределение осколков не соответствует тактико-техническому заданию. Будем браковать изделие.
   - Это мы еще посмотрим. К подрыву готовы?
   - Так точно. Только переходников нет. Я машину за ними послал, да она что-то задержалась. Наверно, воду берет. Все-таки жара. Метео сорок три обещало.
   Капитан говорил тяжко, трудно, с перерывами, как будто он уже замолчал, а потом молчать раздумал. Было видно, что ему все осточертело: жара, степь, вся эта канитель с изделием.
   - Сколько же придется ждать?
   - А кто ее знает? Вы тут, в тенечке, обождите.
   Скворцов и Лида отошли в короткую тень будки. От железной крыши так и дышало жаром. Постников пошел на площадку.
   - Придется ждать, - сказал Скворцов. - Вот лопухи, забыли переходники доставить.
   - А знаете, я люблю ждать.
   - Странный вкус. Я как раз терпеть не могу ждать.
   - Нет, я люблю. Не везде, конечно, а на полигоне. На полигоне полагается ждать. Это словно часть полигонной службы, вроде ритуала...
   - Видно, вы прирожденный полигонный работник. Любите свою работу?
   - Очень, - сказала Лида. - Знаете, когда я думаю о своей работе, даже мурашки по спине.
   Она повела плечами, морща спину между лопаток.
   - Вот это любовь. А по дому не скучаете?
   - Нет. То есть да. Сына хочется на руки взять. Сын у меня, Вовка. Два ему. Хороший мальчик. Кудрявый... А у вас, кажется, тоже сын?
   - Вася.
   - Сколько ему?
   - Полтора.
   - А какой он у вас? Расскажите. Я люблю про детей.
   - Ну какой? Толстый, белый, увалень, глупый. Глупый, а друг он мне большой, больше всех.
   Подошел капитан Постников:
   - Машина пришла, товарищ майор. Разрешите готовить подрыв?
   - Пожалуйста.
   - Попрошу пройти в блиндаж, - просипел Постников, упорно не глядя на Лиду Ромнич. - Покидать блиндаж в ходе подрыва не разрешается.
   - Я знаю, - сказала Лида.
   - Идите вперед, Лидия Кондратьевна, я вас догоню. Видите блиндаж? Вон там.
   Она пошла по тропинке к блиндажу, полевая сумка болталась у ее бедра. Скворцов смотрел вслед, умиляясь ее цапельной долговязости. Этакие бамбуковые ноги, словно бы даже пустые внутри.
   Постников кашлянул.
   - Дай закурить, капитан, - сказал Скворцов.
   - "Беломор" употребляете?
   - Очень даже употребляю.
   Они откинули сетки и закурили.
   - Что же ты, капитан, с нашей дамой так строго, а?
   - Не люблю бабья на полигоне. Приедет такая фуфлыга: ах да ох, уши затыкает. И всегда при ней что-нибудь не так. То пиропатрон не сработает, то контакта нет. Я тысячу раз замечал.
   - Напрасно. Ромнич не такая. Она уши не затыкает. Она сама конструктор, полигонный работник. Даже ждать на полигоне - и то любит.
   Постников подумал и сказал:
   - От женщины, которая таким делом занимается, может вытошнить.
   - Ну, зачем уж так. Хорошую женщину никакое дело не испортит. Я даже одну знал женщину - борца. И ничего, славная была женщина.
   - Пускай она лучше обо мне заботится, - горячо сказал Постников, сразу потеряв медлительность. - Моя вон тоже пошла в школу преподавать, а хозяйством ей некогда заниматься. Щи оставит - когда разогрею, а когда холодные кушаю, без аппетита.
   - Подумаешь, дело - разогреть! Были бы щи.
   Это Постникову не понравилось. Он опять замедлился и сказал:
   - Согласно инструкции идите в блиндаж, товарищ майор.
   Скворцов спустился в блиндаж. Под землей было как под водой - полутемно и прохладно. Всей кожей ощущая прекрасную эту прохладу, он полуощупью пробрался к стенке. В глазах плавали радужные круги. Пахло грибами. Когда круги исчезли, он увидел у самого своего лица свисшую с потолка гроздь тоненьких, полупрозрачных поганок. Они росли из щели между бревнами наката и, казалось, должны были висеть вниз головой, но нет: каждая поганка грациозно изгибала тоненькую свою ножку и подымала вверх серую колокольчатую шляпку.
   - Смотрите, какие поганочки, - сказала Лида.
   - Вижу.
   Ему захотелось еще от себя прибавить что-то глупое, вроде "всюду жизнь", но он удержался.
   Зазвонил полевой телефон. Скворцов взял трубку.
   - Товарищ майор, к подрыву готов, - доложил торжественный голос, совсем непохожий на голос Постникова. Все-таки подрыв - всегда событие.
   - Отлично. Давайте.
   Раздался сигнал тревоги - несколько колокольных ударов по рельсу, - и снаружи в блиндаж начали просовываться ноги в кирзовых сапогах. Солдаты стали на земляной лестнице, упираясь пилотками в перекрытие. Наступила тишина - особая тишина перед взрывом.
   Скворцов с Лидой стояли у смотрового окошка, глядя сквозь растрескавшееся бронестекло. Стена в отдалении рисовалась темным массивом. Вдруг на ее фоне сверкнул огонь, взметнулась кверху черная земля, и тут же пришел удар. Блиндаж колебнулся, с потолка посыпалась земля, гроздь поганок дрогнула и уронила один колокольчик. Сквозь окошко было видно, как поднятая взрывом земля медленно распускалась большим черным георгином и медленно опадала.
   - Все, - сказал Скворцов. - Можно выходить.
   Кирзовые сапоги двинулись вверх по лестнице и исчезли в сияющем голубом проеме.
   После подземной прохлады зной наверху был ошеломляющим. Казалось, видно было, как скручиваются и вконец погибают сушеные-пересушеные, но еще не до конца сожженные травки.
   У полуциркульной стены облаком стояла еще не осевшая пыль. Там, где только что поблескивал стальной цилиндр, ничего не было - ни треноги, ни троса, только горячая яма в пыльной земле. По всей поверхности броневой стены проворно расползлись солдаты в выбеленных солнцем гимнастерках, с зелеными сетками на головах - зеленоголовые муравьи. Цепляясь за веревки, переползая от опоры к опоре, они снимали координаты пробоин и метили их черной краской, передавая друг другу ведро и кисть. Постников мешковато суетился внизу, сипел на крик, командовал и наносил отметки на большой лист бумаги. Лист топорщился коробом у него в руках.
   - Придется подождать, пока обмерят. Впрочем, вы любите ждать. Давайте опять в этот самый тенечек.
   Короткая тень от будки стала, если возможно, еще короче.
   - Присядьте, - предложил Скворцов и расстелил на горячей земле газету. Края газеты немедленно загнулись кверху, как будто ее положили на плиту. Они сели - головы в тени, ноги на солнце. Лида о чем-то размышляла, теребя кисточки на краю своей сетки.
   - А знаете, Павел Сергеевич, я почти уверена, что осколки рикошетируют от грунта.
   - Не может быть. Есть противорикошетные валы...
   - И все-таки рикошеты не исключены.
   Она вынула из полевой сумки блокнот и карандаш:
   - Погодите, я сейчас прикину.
   Она написала несколько строк, прикусила карандаш, задумалась...
   - Я могу вам помочь?
   - Помолчите, а то собьюсь, - резковато сказала Лида.
   Скворцов замолчал и стал смотреть на ее ногу. Тонкая, до блеска отполированная солнцем, даже чуть кривоватая от худобы, чем-то похожая на саблю нога. Он смотрел и думал: "Люблю твою ногу. Люблю твою пыльную, исцарапанную ногу. Люблю все в тебе - красивое и некрасивое, хорошее и плохое, мягкое и резкое. Ничто не имеет отношения ни к чему".
   - Ну, так и есть, - сказала Лида. - Все, как я и предполагала.
   - Рикошеты?
   - Конечно. При этом профиле противорикошетных устройств должно наблюдаться восемь - десять процентов лишних пробоин во втором поясе. Смотрите.
   - Это что, формула Сабанеева? - спросил Скворцов. Он не очень-то был силен в теории, но некоторые фамилии помнил и при случае мог блеснуть.
   - Нет, не Сабанеева.
   - Ваша?
   - Право, не знаю. Эта формула всегда была.
   - Как всегда?
   - Это у нас так говорят. Когда стали очень уж приставать с приоритетом русских и советских ученых...
   - Понимаю.
   На дорожке появился Постников с бумажным листом. Скворцов и Лида встали.
   - Ну как?
   - Та же петрушка, - просипел Постников. - Ясно, в конструкции ошибка.
   - Это рикошеты, - сказала Лида.
   Постников глядел сквозь нее.
   - Сколько лишних?
   - Девять процентов во втором поясе.
   Лида вся вспыхнула, глаза и все.
   - Слышали, Павел Сергеевич? Так и по расчету получается: от восьми до десяти процентов! Значит, я права!
   "Как идет счастье человеку, - думал Скворцов. - Как она сейчас хороша". Для Постникова она по-прежнему не существовала.
   - А и в самом деле похоже на рикошеты, - сказал Скворцов.
   Постников был непробиваем.
   - Валы откапывали согласно инструкции.
   - Это сабанеевская инструкция, - светясь, возразила Лида. - Так она же для наших мест, для тяжелого, влажного грунта, а здесь у вас грунт мягкий, пылевой, совсем другая консистенция! Объясните ему, Павел Сергеевич, он меня не слушает.
   - Слушай конструктора, капитан.
   Постников неохотно оборотился. Лида горячо стала объяснять ему схему рикошета, тыча карандашом в блокнот. Скворцов не слушал, что она говорит, он просто следил, как менялось у Постникова выражение лица, переходя от презрительного к почтительному.
   - Сечешь, капитан? - спросил Скворцов.