Хизер Грэм
Ничто не разлучит нас
Мериан Дэвент, замечательной женщине, которой я столь многим обязана.
С благодарностью.
Глава 1
– Изысканно. Блестяще. Само совершенство, – сказал Джеффри Сейбл и, вопросительно приподняв бровь, поглядел на свою помощницу. Она, правда, пыталась сохранить невозмутимость, но легкая улыбка все же играла на губах. Это была высокая женщина, стройная, элегантная, одетая с безупречным вкусом и несомненным умением любой частью своего туалета выгодно подчеркнуть фигуру. Очаровательная блондинка обладала невинным, как у ребенка, взором, который, однако, при необходимости умела искусно бросить на собеседника из-под своих темно-золотистых бровей. Ее широко распахнутые небесно-голубые ясные глаза выгодно подчеркивались темными длинными ресницами и сразу приковывали к себе внимание.
– Интересно… – протянула она, старательно разглядывая полотно. – Интересно.
– И это все?! – воскликнул Джефф.
Гейли Норман держала паузу, продолжая рассматривать картину, висевшую на голой белой стене. По спине у нее бежали мурашки от избытка чувств, но отчего-то ей упорно не хотелось признавать гениальность автора этих работ.
– Ну что же… – в конце концов молвила она.
– Ах, Гейли, ну говори! – не вытерпел Джефф, хозяин хорошо известной в Ричмонде, штат Виргиния, «Сейбл гэлери». Последние четыре года он был начальником Гейли. Еще задолго до этого они стали близкими друзьями, и теперь каждый читал в душе другого, словно в открытой книге. – Гейли, ты же сразу отличаешь талантливое от посредственного! – торопил ее Джефф. – Тебе уже ясно, что эти картины – самые трогательные произведения из всех, какие нам приходилось когда-либо видеть!
Трогательные… Что ж, возможно, это как раз подходящее прилагательное. Правда, Гейли сразу же подумала эротичные, но отказалась от собственного определения как от слишком примитивного. В приглушенных красках, в позах фигур, в их сказочной красоте было нечто выходящее за рамки обычной эротики. На полотне, перед которым она остановилась, обнимались двое влюбленных. Гейли смотрела на них, и ей казалось, будто она вот-вот увидит, где именно и какими мазками прописано чувство глубокой нежности. Картина покоряла силой пробуждаемых в зрителе чувств. В облике мужчины ощущались сила, напор, готовность оберегать возлюбленную. Женщина отвечала ему полным доверием, и от ее фигуры веяло спокойствием и уютом. По краям полотна краски расплывались в серую дымку. Это было так красиво, что Гейли овладело какое-то неясное томление. Как всякая женщина, она хотела быть любимой, познать чувства, похожие на те, которые видела. До сих пор, однако, ничего подобного с ней не случалось. Поэтому, наверное, от созерцания полотна она испытывала еще и острое одиночество. Впрочем, она не пускалась в плавание по океану любви, поскольку не хотела этого. Вдобавок картина явно живописала о чувстве, которое гораздо глубже обычного увлечения, – о нежнейшей и преданной любви. А такое редко случается в жизни, и то если очень повезет.
Гейли решительно оторвала взгляд от полотна, чтобы еще раз осмотреть остальные картины. На всех были изображены обнаженные человеческие фигуры.
Еще в художественной школе Гейли провела сотни часов, рисуя обнаженную натуру: стройные, мускулистые, а порой даже необычайно красивые тела. Она изучала творчество Рубенса и Боттичелли, много раз бывала в Лувре и других прославленных художественных музеях.
Но до сих пор никогда не видела такой обнаженной натуры. Казалось, каждая из этих картин невидимой рукой трогает самые тонкие эмоциональные струны зрителя. Джефф сказал трогательные. Пожалуй, все-таки это недостаточно сильное определение, но Гейли не нашла ничего более подходящего.
– Ты прав, Джеффри, – наконец-то сказала она. – Они восхитительны. Мак-Келли – просто гений.
Не отрывая глаз от одной из картин, Джеффри удовлетворенно кивнул и спросил:
– Мы получили ответы на все наши приглашения?
– На все до единого.
– И это значит?..
– Это значит, что завтра вечером сюда заявятся две сотни гостей, причем весьма именитых гостей.
– Прекрасно, прекрасно. – Джеффри явно был доволен. Даже чересчур доволен: широкая радостная улыбка, сиявшая на милом дружелюбном лице, совершенно не гармонировала с деловитой многозначительностью костюма-тройки.
«Почему бы и нет? – с нежностью подумала она. – Джефф заслужил эту радость. Ведь выставка Мак-Келли – это такая удача!»
Ей рассказывали, что художник – настоящий затворник. Его первое творение было продано в Париже за баснословные деньги лет десять назад. После мастер ни разу не снизошел до интервью с прессой и даже не появился в свете. Гейли представляла его согбенным отшельником с бородой до колен, в какой-нибудь замазанной масляными красками робе. Возможно, он хрипло дышал, колдуя над очередным шедевром и при этом посмеиваясь от удовольствия за мольбертом, когда ему что-нибудь особенно удавалось.
Скорее всего Гейли не могла избавиться от необъяснимой неприязни к художнику. Ничего особенного в ее чувствах не было. Само по себе проведение выставки – сущая пытка, а при этом Мак-Келли ни разу не поговорил лично с Гейли, перепоручив все хлопоты своему помощнику, молодому человеку по имени Чед Беллоуз. Правда, парень оказался неглупым и приятным собеседником, но никакого отношения к искусству не имел, и от этого любая мелочь, связанная с выставкой, превращалась для Гейли в настоящее испытание. Она так боялась допустить какую-нибудь оплошность, что много раз проверяла и перепроверяла себя, почти безвылазно проведя в галерее около двух недель.
– Как ты думаешь, он в последний момент не откажется? – вдруг спросила она.
Джеффри бросил на нее почти враждебный взгляд, не скрывая раздражения. По его взгляду Гейли догадалась, что он весьма озабочен и сильно переживает за исход выставки.
Несмотря ни на что, Джефф скорее был ее другом, чем боссом. Они повстречались в одном из парижских кафе, когда учились в художественной школе. У них не оказалось особого дарования, но оба без тени зависти восхищались истинными талантами однокашников. Дружба тех лет постепенно дополнилась деловым сотрудничеством. Они никогда не были влюблены друг в друга, хотя для этого не существовало препятствий: оба были молоды и – почему-то всякий раз, думая об этом, Гейли мысленно усмехалась – гетеросексуальны. Их дружба слишком много значила для обоих. Для Гейли, сироты с богатым наследством, Джеффри оказался важным приобретением. Она неожиданно нашла в нем чудесный подарок судьбы – старшего брата. Спустя семь лет после счастливой встречи в Париже его мечта о собственной солидной галерее стала реальностью. А завтра в «Сейбл гэлери» должна открыться выставка полотен самого Брента Мак-Келли, наимоднейшего художника, чьи картины мечтали выставить многие конкуренты Джеффри и Гейли.
Джеффри неожиданно просиял:
– Он никуда не денется. А если только попробует, то я зашлю к нему тебя.
– С чего ты взял, что я смогу поправить положение? – грозным голосом переспросила Гейли.
– Он постоянно нуждается в натурщицах.
– Не поняла?!
– Считай, что это комплимент. Наверное, Рубенс счел бы тебя чересчур костлявой, но в наши дни ты обладаешь ценным капиталом. – Гейли смотрела на него, подумывая, как распорядиться комплиментом. Джеффри рассмеялся: – Ну давай же! Ты хочешь меня убедить, что не пожертвуешь всем ради искусства?
– Нет, – отрезала она. – Уж во всяком случае, не для этого старого затворника.
– Ага! А будь он молод и красив, тогда бы пожертвовала?
– Нет! Я этого не говорила. Но я не позирую, а торгую картинами, забыл? – Гейли улыбнулась. – Да, у меня полно всевозможных предрассудков, но, несмотря на них, ты меня терпишь.
Джефф тоже улыбнулся:
– Но позировать самому Бренту Мак-Келли…
– Хочешь пари? Я бьюсь об заклад, что он – настоящий монах. Джефф, спорим, у него длинные седые космы и борода до колен? Он никогда не моется, потому что все время проводит в своей студии за мольбертами. Наверняка его малюсенькие свинячьи глазки горят адским огнем. И мы проведем весь завтрашний день в надежде, чтобы он вообще отказался выставляться!
Джеффри хмыкнул и удивленно приподнял брови:
– Неужели подготовка выставки далась тебе так трудно?
– Не то слово! – Гейли пожала плечами и отвернулась от картин, направляясь к рабочему месту. Это был подлинный викторианский стол-бюро, вполне соответствовавший строгой роскоши галереи.
Она перекинула ремень сумочки через плечо, а когда повернулась, чтобы уходить, то увидела, как Джеффри все еще внимательно рассматривает ее. Гейли вздохнула.
– Возможно, это все гениально, – объяснила она, указывая рукой на стены, увешанные полотнами. – Но признаюсь, я здорово намучилась с ними. У меня ничего не получалось. Вот увидишь, если завтра утром мистер Мак-Келли все-таки соизволит нас посетить, то все к чертовой матери переделает по-своему.
– Может, да, а может, и нет, – безмятежно сказал Джефф.
Гейли слегка раздражала его улыбка. Конечно, он не из тех, кто спорит до победного конца.
– Ты собираешься ехать? – спросил он.
– Все равно уже ничего не исправишь.
– Да, но ты кое-что забыла. Без меня тебе до дома не добраться, ведь утром ты приехала со мной.
– А-а… Ну что ж, я собралась, а это значит, что работать больше некому.
– Звучит патетически. Намекаешь на то, что я не оценил твоих усилий? Хорошо. Сейчас запрем галерею и поедем.
Уже в серебристо-голубом «мазератти», который Джефф смог позволить себе только в этом году, он решил расспросить Гейли о ее планах на вечер. Выбираясь из гаража на оживленную трассу, он бросил взгляд на спутницу:
– Идешь с девчонками в «Красный лев»?
– Да, сегодня у Тины день рождения, и она любит этот бар. Там неплохо.
– Громкая музыка, табачный дым клубами и тьма народу.
– Хочешь прийти?
– Нет.
– Ах да! Ведь у тебя свидание с Бубс!
– С Мадлен Курбье, – незлобиво поправил Джеффри.
– Ну да, я и говорю. С Бубс. – Гейли улыбнулась, шаловливо опустив ресницы. Она ничего не могла поделать. Ей хотелось поддразнить Джеффа, потому что Мадлен Курбье, или Бубс, была обладательницей необъятного бюста, а Джеффри обожал большие груди.
– Возможно. У меня и вправду сегодня встреча.
– Поберегись, чтобы она тебя ненароком не придушила. Не забывай, что завтра выставка. Мечта всей твоей жизни. А мне кажется, я уже читаю газетные заголовки вроде: «Владелец известной галереи задушен грудями любовницы накануне самого знаменательного дня в своей жизни!»
– Очень смешно, мисс Норман. Но я не говорил, что у меня свидание, я сказал «встреча». А тебе советую вести себя поаккуратнее: старшего брата не будет рядом, чтобы отгонять чрезмерно назойливых ухажеров, с которыми ты станешь флиртовать.
– Но я никогда…
– Врешь.
– Я всегда только по-дружески…
– Врешь. Стоит тебе улыбнуться, как у них начинают течь слюни.
– Джеффри, ты невыносим!
Между тем они подъехали к дому Гейли. Джефф нагнулся, чтобы открыть дверцу:
– Будь подобрее к Бубс, и я исправлюсь. Потом, я не уверен, что тебе стоит ехать в «Красный лев». Ей-богу, уж лучше бы отправиться на религиозную вечеринку.
– Это еще почему?
Огни проезжающей машины осветили загорелое лицо Джеффри. Он пожал плечами:
– Пора бы найти симпатичного парня и остепениться. Ты ведь не молодеешь.
– Но мне только двадцать восемь, Джеффри.
– А чем был плох Тим Гарретт?
Гейли насупилась и подумала, что разговор зашел слишком далеко, и, как ей казалось, она понимала, к чему клонит Джефф.
– Он ненавидит искусство.
– А Ховард Грин?
– Да у него такая одышка! Нет, правда. Это ужасно. Будто пришла на свидание с древним старцем.
– Билл Уильямсон? У него тоже одышка?
– Нет. Но мы друг другу не подходим.
– А он был от тебя без ума. Ты просто не даешь никому ни единого шанса.
– Но я же не отказываюсь от знакомств…
– Нет. Но даю голову на отсечение, что после Тейна Джонсона ты ни разу не была ни с кем в постели.
Она внезапно напряглась:
– А вот это тебя не касается, Джеффри, – и толкнула дверцу машины.
Он поймал ее за руку и состроил виноватую мину.
– Я не хочу совать нос не в свое дело. Просто мечтаю видеть тебя счастливой, Гейли.
Она со вздохом улыбнулась и пожала его руку:
– Спасибо, Джефф, но я уже счастлива.
– У тебя есть прозвище. Снежная королева. Хоуви на днях жаловался мне, когда мы вместе обедали у Даффи.
Гейли рассмеялась:
– Только что ты упрекал меня в склонности к флирту, и вот я уже Снежная королева.
– Я хотел бы, чтобы ты не замыкалась на неудаче. И веди себя осторожно. На тебя всегда и все обращают внимание, а ты играешь поклонниками. Но однажды какой-нибудь отчаянный парень заставит тебя плясать под свою дудку.
– Джефф! Я иду с подругами на день рождения Тины. Я буду хорошей, обещаю тебе.
– Но сегодня всякое может статься, – загадочно пробормотал Джефф, однако, когда Гейли переспросила, он отрицательно покачал головой.
– Ты что, увлекся Таро? – поддела она.
– Нет, кофейной гущей! – нашелся Джефф. – А теперь ступай-ка поживее. На улице не жарко. Да и Бубс меня, наверное, заждалась!
– Значит, все-таки Бубс?
– Какая разница, с кем целоваться.
Гейли со смехом выбралась из машины. В воздухе кружились мягкие снежинки. Она поплотнее закуталась в пальто, держа воротник под самым подбородком, и помахала «мазератти», мягко поплывшему в сгущающиеся сумерки. Даже когда задние фонари исчезли вдали, Гейли продолжала стоять у обочины дороги. Начиналась чудная ночь. Снег лежал не мокрый, а свежий и чистый. Прохладный воздух, казалось, был накрахмален морозом.
Гейли поежилась и заспешила к дому, на ходу помахав рукой подъехавшим соседям. Она жила в самой середине Моньюмент-авеню, в домике с долгой историей и прелестным видом на маленький сквер с несколькими скульптурами. Въехав в дом по приезде в Ричмонд, Гейли до сих пор обставляла его. Тогда здесь было совершенно пусто. Теперь же она могла похвастать двумя чудесными персидскими коврами на полу в столовой и в гостиной, а также гарнитуром для спальни, в который входили кровать с пологом из настоящего китайского шелка, два высоких викторианских диванчика и трюмо. На стенах у нее было два полотна Дали, одна картина Раушенберга и несколько морских пейзажей подающего надежды молодого художника Ральфа Филберга. Купить Раушенберга как хорошее вложение капитала ее уговорил Джеффри. Дали ей самой очень нравился. Но морские пейзажи – это была ее слабость. Никогда Гейли не нуждалась в советчиках, она видела, что талантливо. Случайно встретившись с Филбергом на этюдах, Гейли страшно обрадовалась, тогда как угрюмый молодой человек с узенькой бородкой и огромным мольбертом через плечо едва кивнул в ответ. Но он несколько смягчился, когда Гейли похвалила его работы, а поверив, что она по-настоящему готова помочь ему, Ральф растрогался и с того момента готов был для нее на что угодно. Джефф предоставил ему галерею где-то больше года назад, а Ральф тогда подарил Гейли несколько своих картин.
Созерцание пейзажей Ральфа неизменно улучшало ее настроение. Вдоволь налюбовавшись ими, она облегченно вздохнула, скинула туфли и пошла по гладкому паркету, ощущая сквозь тонкие колготки его прохладу. Дойдя до дивана, Гейли уселась поудобнее и взялась за почту. Кроме бесплатной рекламы и нескольких счетов, здесь было письмо от Салли Джонсон. Сердце у Гейли забилось быстрее, и она торопливо разорвала конверт. В короткой записке не было ничего особенного. У Салли все по-прежнему, в семье – тишина и покой. Она сообщала, что до нее дошли известия о предстоящей выставке Брента Мак-Келли в «Сейбл гэлери», и по этому поводу выражала свою радость за них с Джеффом.
Гейли опустила письмо и прикрыла глаза. Она еще помнила Тейна. Слишком отчетливо помнила. Высокого, юного, нахального, волнующего и упоенно самоуверенного. Почти два года они жили вместе, она была страстно влюблена в него и бесконечно счастлива… Каждый раз, когда он возвращался домой, они подолгу целовались прямо в холле. И обедали на полу гостиной, при свечах. Оба были необузданны и молоды, порывисты и иногда ревнивы, но искренне наслаждались, казалось, безграничным общим счастьем… поначалу.
Но потом Тейн запил и вдобавок пристрастился к наркотикам. Когда он не мог писать, он доставал бутылку, а если дальше шло не так, ему срочно требовалась доза кокаина. Гейли всякий раз предупреждала, что он перебирает, что это опасно для него и для них… Джеффри тоже пытался вмешаться, но ничто не помогало. В отчаянии Гейли решилась вызвать в Ричмонд родителей Тейна и его сестру-близняшку. Но на него уже невозможно было повлиять. Узнав о замысле Гейли, он озверел и швырнул ее так, что она пролетела через всю гостиную. Тейн перестал быть человеком, и для нее это означало конец всему. Она ушла. А через месяц в стельку пьяный Тейн передозировал наркотик. На похоронах Гейли не смела поднять глаз от охватившего ее чувства вины. Салли пыталась утешить ее, говоря о бесполезности попыток изменить Тейна, а мать Тейна с надеждой в голосе спросила, не беременна ли Гейли. Лишь огромным усилием воли она заставила себя в последний раз взглянуть в лицо покойного и, наверное, тогда поняла, что не хочет больше любви. Во всяком случае, такой всепоглощающей. Особенно ни в коем случае – художника. Вместе с Тейном в ней умерло слишком многое, а сейчас ей нравилась независимость и вообще вся ее нынешняя жизнь как она есть.
– Да, в конце концов я привыкла, – сказала она, задумчиво сведя брови. Ей вспомнилась картина с влюбленными и чувства, вновь пробужденные этим произведением. По лицу Гейли пробежала легкая улыбка. Так ли сильно любила она Тейна? Так ли глубоко и нежно, как те, на полотне Мак-Келли? Способен ли был Тейн на такие же чувства?
– Полно, может, никто на белом свете вообще не умеет так любить, – тихонько пробормотала она.
Но инстинктивно Гейли чувствовала, что обманывает себя. Несомненно, она верила: есть избранные, которым дано испытать подобную страсть.
Зазвонил телефон. Прежде чем поднять трубку, она твердо решила обязательно ответить на письмо Салли.
– Гейли! Хорошо, что ты дома. – Это была Тина.
– С днем рождения, дорогая.
– Спасибо. Ты готова?
– Готова? Да я только что вошла. Я думала, мы поедем не раньше восьми.
– Нет! У нас заказан столик в новом клубе возле отеля «Шератон». Лиз не звонила?
– Пока нет.
– Одевайся поскорее! Она заедет за мной минут через двадцать, а через полчаса мы – у тебя. И пожалуйста, оденься поприличнее, ладно? Все эти пиджаки и галстуки оставь, пожалуйста, мужикам, а мы сегодня – леди. Договорились?
– Но у меня нет ничего…
– У тебя тряпок больше, чем в магазине. Это мой день рождения!
Гейли собиралась предупредить, что за полчаса не управится, но гудки в трубке подвели итог разговору. С недовольным ворчанием Гейли побежала в спальню, распахнула шкаф и принялась торопливо перебирать наряды, пока не наткнулась на черное шелковое платье с глубоким вырезом на спине. Гейли отодвинула соседние вешалки, достала его и, глядя в зеркало, приложила к себе. Можно зачесать волосы набок и заколоть их гребнем, надеть вместо пояса золотую цепь и новые черные туфли на шпильках – получится шикарный туалет.
Для экономии времени следовало бы ограничиться душем, но Гейли вспомнила о долгом и тяжелом рабочем дне и решила побаловать себя небольшим удовольствием. Она наполнила ванну, добавила ароматной пены, налила бокал вина и погрузилась в воду. Вода была приятно теплой, пена – душистой. Гейли прикрыла веки и откинула голову. Потом она снова открыла глаза и, оглядевшись вокруг, решила, что ей определенно нравится ванная. Гейли сама придумала сиреневую гамму. Полотенца она украсила собственной монограммой, а на окно повесила тонкие тюлевые занавески и более темные бархатные гардины. Однажды Тина сказала, что это напоминает ей дамскую комнату в дорогом публичном доме. Гейли не понравилось сравнение, но свою роскошную ванную она по-прежнему очень любила. На мраморной крышке комода стояли маленькие статуэтки троллей, а высоко над латунными кольцами для полотенец расположилась копия ангела работы Лядро. Гейли пожала плечами. Она не обладала талантом в рисовании или в живописи, но в душе все-таки была художницей и потому ценила прекрасные вещи. И дело не в том, что она непременно хотела обладать ими. Ведь когда они только что познакомились с Тейном, им хватало пары матрасов, расстеленных прямо на полу, хлеба с сыром да дешевого вина на обед.
Гейли резко встала, не обращая внимания на переливающиеся радугой пенные пузыри, прилипшие к телу. Она давно не вспоминала о Тейне, но сегодня, после того как Джеффри произнес его имя и пришло письмо от Салли… Да, неспроста ее преследуют воспоминания. Но откуда же это странное волнение?
Гейли сделала глоток вина.
«Это из-за картин», – подумалось ей. Она не могла выбросить из головы тех двух влюбленных, которые заставили пронзительно ощутить горечь и одиночество жизни, до сих пор казавшейся вовсе не такой уж плохой.
Она покачала головой и осушила бокал. У каждого человека бывают минуты грусти. Женатые хотят развестись, одинокие – жениться. Высокие хотят стать пониже ростом. Такова человеческая природа.
Гейли завернулась в огромное полотенце и помчалась в спальню одеваться. Она торопливо выдвинула ящичек комода и, достав трусики и чулки, виновато улыбнулась собственной слабости к красивому белью. Комод был доверху набит мягкими, шелковистыми трикотажными, с кружевом, вещичками, удобными для тела и милыми ее сердцу.
Дверной звонок ожил, когда Гейли закрепляла зачесанные набок волосы. Она громко крикнула, что уже идет, торопливо сунула ноги в туфли, схватила манто, кошелек и элегантное неглиже – подарок Тине – и бросилась к выходу.
Вечер стал еще прелестнее. Под луной снег сиял чистым серебром. Казалось, что в воздухе веяло каким-то ожиданием, и оно мигом окутало Гейли, едва ступившую за порог. Она попыталась взять себя в руки: надо быть осмотрительнее, не то уверуешь в судьбу. Все-таки сегодня довольно странный день! И не столько из-за произошедших событий, сколько из-за необычных ощущений.
– Эй! Садись-ка скорее! Сегодня холодно.
Это говорила Тина. Задняя дверь маленькой «вольво» распахнулась, принимая Гейли в теплый салон, и мигом захлопнулась за нею. Лиз сказала подруге «привет» прямо в зеркало над лобовым стеклом, а Тина обернулась, чтобы разглядеть ее в отсветах уличных огней.
– С днем рождения, солнышко, – сказала ей Гейли.
Тина поморщилась:
– Тридцать пять. Я почти уже женщина средних лет.
– Ты уже женщина средних лет, – задиристо согласилась Лиз.
– Ладно-ладно, – подбодрила именинницу Гейли. – До Джоан Коллинз тебе еще далеко!
– Надо думать! Тина, ведь ты моложе Джоан Коллинз на целых двадцать лет! – подтвердила Лиз.
– Поехали, что ли?
Лиз подмигнула Гейли в салонное зеркало и сосредоточилась на дороге. Автомобили неслись сплошным потоком. «Тут всегда столпотворение», – отметила про себя Гейли, но Тина прервала ее размышления, спросив о предстоящей выставке. Пришлось подробно рассказывать о том, как она впопыхах развешивала картины, как явно нервничал Джеффри, заставляя и ее переживать, как они до сих пор боятся, что Мак-Келли может отменить выставку. Потом пришла очередь Тины, которая несколько лет назад заведовала одной из курортных клиник (где, кстати, и познакомились подруги), вспоминать одного страшно толстого пациента. Этот человек думал, что из него за две недели сделают Слая Сталлоне.
– Где остановимся? – прервала ее Лиз и предложила: – Пожалуй, лучше поближе ко входу. Меньше шансов испортить наряды, и Тина уже совсем старенькая.
Именинница слегка шлепнула ее по затылку. Лиз охнула и, смеясь, подогнала машину к подъезду. Когда подруги вышли и Лиз передала ключи мальчику, Гейли не без удовольствия почувствовала неподдельный интерес окружающих к ним и их сногсшибательным туалетам. Посмотреть было на что. Тина, невысокая и изящная, в туалете, убранном серебряными блестками и мехом горностая, с черными, как ночь, волосами и глазами, прелестно оттененными светлыми тонами платья и меха. Лиз, высокая, стройная, как античная статуя, в зеленом платье из бархата, которое выгодно подчеркивало цвет ее глаз, белизну лица, обрамленного темно-рыжими волосами. Гейли, неяркая блондинка в черном платье с глубоким вырезом на спине, не такая высокая, как Лиз, и не такая миниатюрная, как Тина, удачно дополняла этот дуэт.
При виде молодых женщин какие-то парни на улице засвистели. Подруги рассмеялись и прошли в здание, где на двадцать пятом этаже располагался клуб.
«У Тины получился чудесный день рождения», – думала Гейли, сидя за столиком возле самого окна с изумительным видом на ночной Ричмонд.
Официант был подчеркнуто любезен и внимателен. Лиз с видом знатока выбрала вино, и его букет все нашли замечательным. Тина с Гейли взяли седло барашка на двоих, а Лиз остановилась на лососине. Из закусок они выбрали салат «Цезарь» и крабовый коктейль. Кухня клуба оправдала их надежды: каждое блюдо обладало поистине райским вкусом. Лиз, единственная из подруг, побывавшая замужем, развлекала компанию байками про новую няньку своих детей, а Тина вспомнила одного приятеля-полицейского, с которым она недавно ходила на свидание, и разболтала приятельницам, как незадачливый коп весь вечер, по его словам, пытался «выстрелить по мишени».
– Интересно… – протянула она, старательно разглядывая полотно. – Интересно.
– И это все?! – воскликнул Джефф.
Гейли Норман держала паузу, продолжая рассматривать картину, висевшую на голой белой стене. По спине у нее бежали мурашки от избытка чувств, но отчего-то ей упорно не хотелось признавать гениальность автора этих работ.
– Ну что же… – в конце концов молвила она.
– Ах, Гейли, ну говори! – не вытерпел Джефф, хозяин хорошо известной в Ричмонде, штат Виргиния, «Сейбл гэлери». Последние четыре года он был начальником Гейли. Еще задолго до этого они стали близкими друзьями, и теперь каждый читал в душе другого, словно в открытой книге. – Гейли, ты же сразу отличаешь талантливое от посредственного! – торопил ее Джефф. – Тебе уже ясно, что эти картины – самые трогательные произведения из всех, какие нам приходилось когда-либо видеть!
Трогательные… Что ж, возможно, это как раз подходящее прилагательное. Правда, Гейли сразу же подумала эротичные, но отказалась от собственного определения как от слишком примитивного. В приглушенных красках, в позах фигур, в их сказочной красоте было нечто выходящее за рамки обычной эротики. На полотне, перед которым она остановилась, обнимались двое влюбленных. Гейли смотрела на них, и ей казалось, будто она вот-вот увидит, где именно и какими мазками прописано чувство глубокой нежности. Картина покоряла силой пробуждаемых в зрителе чувств. В облике мужчины ощущались сила, напор, готовность оберегать возлюбленную. Женщина отвечала ему полным доверием, и от ее фигуры веяло спокойствием и уютом. По краям полотна краски расплывались в серую дымку. Это было так красиво, что Гейли овладело какое-то неясное томление. Как всякая женщина, она хотела быть любимой, познать чувства, похожие на те, которые видела. До сих пор, однако, ничего подобного с ней не случалось. Поэтому, наверное, от созерцания полотна она испытывала еще и острое одиночество. Впрочем, она не пускалась в плавание по океану любви, поскольку не хотела этого. Вдобавок картина явно живописала о чувстве, которое гораздо глубже обычного увлечения, – о нежнейшей и преданной любви. А такое редко случается в жизни, и то если очень повезет.
Гейли решительно оторвала взгляд от полотна, чтобы еще раз осмотреть остальные картины. На всех были изображены обнаженные человеческие фигуры.
Еще в художественной школе Гейли провела сотни часов, рисуя обнаженную натуру: стройные, мускулистые, а порой даже необычайно красивые тела. Она изучала творчество Рубенса и Боттичелли, много раз бывала в Лувре и других прославленных художественных музеях.
Но до сих пор никогда не видела такой обнаженной натуры. Казалось, каждая из этих картин невидимой рукой трогает самые тонкие эмоциональные струны зрителя. Джефф сказал трогательные. Пожалуй, все-таки это недостаточно сильное определение, но Гейли не нашла ничего более подходящего.
– Ты прав, Джеффри, – наконец-то сказала она. – Они восхитительны. Мак-Келли – просто гений.
Не отрывая глаз от одной из картин, Джеффри удовлетворенно кивнул и спросил:
– Мы получили ответы на все наши приглашения?
– На все до единого.
– И это значит?..
– Это значит, что завтра вечером сюда заявятся две сотни гостей, причем весьма именитых гостей.
– Прекрасно, прекрасно. – Джеффри явно был доволен. Даже чересчур доволен: широкая радостная улыбка, сиявшая на милом дружелюбном лице, совершенно не гармонировала с деловитой многозначительностью костюма-тройки.
«Почему бы и нет? – с нежностью подумала она. – Джефф заслужил эту радость. Ведь выставка Мак-Келли – это такая удача!»
Ей рассказывали, что художник – настоящий затворник. Его первое творение было продано в Париже за баснословные деньги лет десять назад. После мастер ни разу не снизошел до интервью с прессой и даже не появился в свете. Гейли представляла его согбенным отшельником с бородой до колен, в какой-нибудь замазанной масляными красками робе. Возможно, он хрипло дышал, колдуя над очередным шедевром и при этом посмеиваясь от удовольствия за мольбертом, когда ему что-нибудь особенно удавалось.
Скорее всего Гейли не могла избавиться от необъяснимой неприязни к художнику. Ничего особенного в ее чувствах не было. Само по себе проведение выставки – сущая пытка, а при этом Мак-Келли ни разу не поговорил лично с Гейли, перепоручив все хлопоты своему помощнику, молодому человеку по имени Чед Беллоуз. Правда, парень оказался неглупым и приятным собеседником, но никакого отношения к искусству не имел, и от этого любая мелочь, связанная с выставкой, превращалась для Гейли в настоящее испытание. Она так боялась допустить какую-нибудь оплошность, что много раз проверяла и перепроверяла себя, почти безвылазно проведя в галерее около двух недель.
– Как ты думаешь, он в последний момент не откажется? – вдруг спросила она.
Джеффри бросил на нее почти враждебный взгляд, не скрывая раздражения. По его взгляду Гейли догадалась, что он весьма озабочен и сильно переживает за исход выставки.
Несмотря ни на что, Джефф скорее был ее другом, чем боссом. Они повстречались в одном из парижских кафе, когда учились в художественной школе. У них не оказалось особого дарования, но оба без тени зависти восхищались истинными талантами однокашников. Дружба тех лет постепенно дополнилась деловым сотрудничеством. Они никогда не были влюблены друг в друга, хотя для этого не существовало препятствий: оба были молоды и – почему-то всякий раз, думая об этом, Гейли мысленно усмехалась – гетеросексуальны. Их дружба слишком много значила для обоих. Для Гейли, сироты с богатым наследством, Джеффри оказался важным приобретением. Она неожиданно нашла в нем чудесный подарок судьбы – старшего брата. Спустя семь лет после счастливой встречи в Париже его мечта о собственной солидной галерее стала реальностью. А завтра в «Сейбл гэлери» должна открыться выставка полотен самого Брента Мак-Келли, наимоднейшего художника, чьи картины мечтали выставить многие конкуренты Джеффри и Гейли.
Джеффри неожиданно просиял:
– Он никуда не денется. А если только попробует, то я зашлю к нему тебя.
– С чего ты взял, что я смогу поправить положение? – грозным голосом переспросила Гейли.
– Он постоянно нуждается в натурщицах.
– Не поняла?!
– Считай, что это комплимент. Наверное, Рубенс счел бы тебя чересчур костлявой, но в наши дни ты обладаешь ценным капиталом. – Гейли смотрела на него, подумывая, как распорядиться комплиментом. Джеффри рассмеялся: – Ну давай же! Ты хочешь меня убедить, что не пожертвуешь всем ради искусства?
– Нет, – отрезала она. – Уж во всяком случае, не для этого старого затворника.
– Ага! А будь он молод и красив, тогда бы пожертвовала?
– Нет! Я этого не говорила. Но я не позирую, а торгую картинами, забыл? – Гейли улыбнулась. – Да, у меня полно всевозможных предрассудков, но, несмотря на них, ты меня терпишь.
Джефф тоже улыбнулся:
– Но позировать самому Бренту Мак-Келли…
– Хочешь пари? Я бьюсь об заклад, что он – настоящий монах. Джефф, спорим, у него длинные седые космы и борода до колен? Он никогда не моется, потому что все время проводит в своей студии за мольбертами. Наверняка его малюсенькие свинячьи глазки горят адским огнем. И мы проведем весь завтрашний день в надежде, чтобы он вообще отказался выставляться!
Джеффри хмыкнул и удивленно приподнял брови:
– Неужели подготовка выставки далась тебе так трудно?
– Не то слово! – Гейли пожала плечами и отвернулась от картин, направляясь к рабочему месту. Это был подлинный викторианский стол-бюро, вполне соответствовавший строгой роскоши галереи.
Она перекинула ремень сумочки через плечо, а когда повернулась, чтобы уходить, то увидела, как Джеффри все еще внимательно рассматривает ее. Гейли вздохнула.
– Возможно, это все гениально, – объяснила она, указывая рукой на стены, увешанные полотнами. – Но признаюсь, я здорово намучилась с ними. У меня ничего не получалось. Вот увидишь, если завтра утром мистер Мак-Келли все-таки соизволит нас посетить, то все к чертовой матери переделает по-своему.
– Может, да, а может, и нет, – безмятежно сказал Джефф.
Гейли слегка раздражала его улыбка. Конечно, он не из тех, кто спорит до победного конца.
– Ты собираешься ехать? – спросил он.
– Все равно уже ничего не исправишь.
– Да, но ты кое-что забыла. Без меня тебе до дома не добраться, ведь утром ты приехала со мной.
– А-а… Ну что ж, я собралась, а это значит, что работать больше некому.
– Звучит патетически. Намекаешь на то, что я не оценил твоих усилий? Хорошо. Сейчас запрем галерею и поедем.
Уже в серебристо-голубом «мазератти», который Джефф смог позволить себе только в этом году, он решил расспросить Гейли о ее планах на вечер. Выбираясь из гаража на оживленную трассу, он бросил взгляд на спутницу:
– Идешь с девчонками в «Красный лев»?
– Да, сегодня у Тины день рождения, и она любит этот бар. Там неплохо.
– Громкая музыка, табачный дым клубами и тьма народу.
– Хочешь прийти?
– Нет.
– Ах да! Ведь у тебя свидание с Бубс!
– С Мадлен Курбье, – незлобиво поправил Джеффри.
– Ну да, я и говорю. С Бубс. – Гейли улыбнулась, шаловливо опустив ресницы. Она ничего не могла поделать. Ей хотелось поддразнить Джеффа, потому что Мадлен Курбье, или Бубс, была обладательницей необъятного бюста, а Джеффри обожал большие груди.
– Возможно. У меня и вправду сегодня встреча.
– Поберегись, чтобы она тебя ненароком не придушила. Не забывай, что завтра выставка. Мечта всей твоей жизни. А мне кажется, я уже читаю газетные заголовки вроде: «Владелец известной галереи задушен грудями любовницы накануне самого знаменательного дня в своей жизни!»
– Очень смешно, мисс Норман. Но я не говорил, что у меня свидание, я сказал «встреча». А тебе советую вести себя поаккуратнее: старшего брата не будет рядом, чтобы отгонять чрезмерно назойливых ухажеров, с которыми ты станешь флиртовать.
– Но я никогда…
– Врешь.
– Я всегда только по-дружески…
– Врешь. Стоит тебе улыбнуться, как у них начинают течь слюни.
– Джеффри, ты невыносим!
Между тем они подъехали к дому Гейли. Джефф нагнулся, чтобы открыть дверцу:
– Будь подобрее к Бубс, и я исправлюсь. Потом, я не уверен, что тебе стоит ехать в «Красный лев». Ей-богу, уж лучше бы отправиться на религиозную вечеринку.
– Это еще почему?
Огни проезжающей машины осветили загорелое лицо Джеффри. Он пожал плечами:
– Пора бы найти симпатичного парня и остепениться. Ты ведь не молодеешь.
– Но мне только двадцать восемь, Джеффри.
– А чем был плох Тим Гарретт?
Гейли насупилась и подумала, что разговор зашел слишком далеко, и, как ей казалось, она понимала, к чему клонит Джефф.
– Он ненавидит искусство.
– А Ховард Грин?
– Да у него такая одышка! Нет, правда. Это ужасно. Будто пришла на свидание с древним старцем.
– Билл Уильямсон? У него тоже одышка?
– Нет. Но мы друг другу не подходим.
– А он был от тебя без ума. Ты просто не даешь никому ни единого шанса.
– Но я же не отказываюсь от знакомств…
– Нет. Но даю голову на отсечение, что после Тейна Джонсона ты ни разу не была ни с кем в постели.
Она внезапно напряглась:
– А вот это тебя не касается, Джеффри, – и толкнула дверцу машины.
Он поймал ее за руку и состроил виноватую мину.
– Я не хочу совать нос не в свое дело. Просто мечтаю видеть тебя счастливой, Гейли.
Она со вздохом улыбнулась и пожала его руку:
– Спасибо, Джефф, но я уже счастлива.
– У тебя есть прозвище. Снежная королева. Хоуви на днях жаловался мне, когда мы вместе обедали у Даффи.
Гейли рассмеялась:
– Только что ты упрекал меня в склонности к флирту, и вот я уже Снежная королева.
– Я хотел бы, чтобы ты не замыкалась на неудаче. И веди себя осторожно. На тебя всегда и все обращают внимание, а ты играешь поклонниками. Но однажды какой-нибудь отчаянный парень заставит тебя плясать под свою дудку.
– Джефф! Я иду с подругами на день рождения Тины. Я буду хорошей, обещаю тебе.
– Но сегодня всякое может статься, – загадочно пробормотал Джефф, однако, когда Гейли переспросила, он отрицательно покачал головой.
– Ты что, увлекся Таро? – поддела она.
– Нет, кофейной гущей! – нашелся Джефф. – А теперь ступай-ка поживее. На улице не жарко. Да и Бубс меня, наверное, заждалась!
– Значит, все-таки Бубс?
– Какая разница, с кем целоваться.
Гейли со смехом выбралась из машины. В воздухе кружились мягкие снежинки. Она поплотнее закуталась в пальто, держа воротник под самым подбородком, и помахала «мазератти», мягко поплывшему в сгущающиеся сумерки. Даже когда задние фонари исчезли вдали, Гейли продолжала стоять у обочины дороги. Начиналась чудная ночь. Снег лежал не мокрый, а свежий и чистый. Прохладный воздух, казалось, был накрахмален морозом.
Гейли поежилась и заспешила к дому, на ходу помахав рукой подъехавшим соседям. Она жила в самой середине Моньюмент-авеню, в домике с долгой историей и прелестным видом на маленький сквер с несколькими скульптурами. Въехав в дом по приезде в Ричмонд, Гейли до сих пор обставляла его. Тогда здесь было совершенно пусто. Теперь же она могла похвастать двумя чудесными персидскими коврами на полу в столовой и в гостиной, а также гарнитуром для спальни, в который входили кровать с пологом из настоящего китайского шелка, два высоких викторианских диванчика и трюмо. На стенах у нее было два полотна Дали, одна картина Раушенберга и несколько морских пейзажей подающего надежды молодого художника Ральфа Филберга. Купить Раушенберга как хорошее вложение капитала ее уговорил Джеффри. Дали ей самой очень нравился. Но морские пейзажи – это была ее слабость. Никогда Гейли не нуждалась в советчиках, она видела, что талантливо. Случайно встретившись с Филбергом на этюдах, Гейли страшно обрадовалась, тогда как угрюмый молодой человек с узенькой бородкой и огромным мольбертом через плечо едва кивнул в ответ. Но он несколько смягчился, когда Гейли похвалила его работы, а поверив, что она по-настоящему готова помочь ему, Ральф растрогался и с того момента готов был для нее на что угодно. Джефф предоставил ему галерею где-то больше года назад, а Ральф тогда подарил Гейли несколько своих картин.
Созерцание пейзажей Ральфа неизменно улучшало ее настроение. Вдоволь налюбовавшись ими, она облегченно вздохнула, скинула туфли и пошла по гладкому паркету, ощущая сквозь тонкие колготки его прохладу. Дойдя до дивана, Гейли уселась поудобнее и взялась за почту. Кроме бесплатной рекламы и нескольких счетов, здесь было письмо от Салли Джонсон. Сердце у Гейли забилось быстрее, и она торопливо разорвала конверт. В короткой записке не было ничего особенного. У Салли все по-прежнему, в семье – тишина и покой. Она сообщала, что до нее дошли известия о предстоящей выставке Брента Мак-Келли в «Сейбл гэлери», и по этому поводу выражала свою радость за них с Джеффом.
Гейли опустила письмо и прикрыла глаза. Она еще помнила Тейна. Слишком отчетливо помнила. Высокого, юного, нахального, волнующего и упоенно самоуверенного. Почти два года они жили вместе, она была страстно влюблена в него и бесконечно счастлива… Каждый раз, когда он возвращался домой, они подолгу целовались прямо в холле. И обедали на полу гостиной, при свечах. Оба были необузданны и молоды, порывисты и иногда ревнивы, но искренне наслаждались, казалось, безграничным общим счастьем… поначалу.
Но потом Тейн запил и вдобавок пристрастился к наркотикам. Когда он не мог писать, он доставал бутылку, а если дальше шло не так, ему срочно требовалась доза кокаина. Гейли всякий раз предупреждала, что он перебирает, что это опасно для него и для них… Джеффри тоже пытался вмешаться, но ничто не помогало. В отчаянии Гейли решилась вызвать в Ричмонд родителей Тейна и его сестру-близняшку. Но на него уже невозможно было повлиять. Узнав о замысле Гейли, он озверел и швырнул ее так, что она пролетела через всю гостиную. Тейн перестал быть человеком, и для нее это означало конец всему. Она ушла. А через месяц в стельку пьяный Тейн передозировал наркотик. На похоронах Гейли не смела поднять глаз от охватившего ее чувства вины. Салли пыталась утешить ее, говоря о бесполезности попыток изменить Тейна, а мать Тейна с надеждой в голосе спросила, не беременна ли Гейли. Лишь огромным усилием воли она заставила себя в последний раз взглянуть в лицо покойного и, наверное, тогда поняла, что не хочет больше любви. Во всяком случае, такой всепоглощающей. Особенно ни в коем случае – художника. Вместе с Тейном в ней умерло слишком многое, а сейчас ей нравилась независимость и вообще вся ее нынешняя жизнь как она есть.
– Да, в конце концов я привыкла, – сказала она, задумчиво сведя брови. Ей вспомнилась картина с влюбленными и чувства, вновь пробужденные этим произведением. По лицу Гейли пробежала легкая улыбка. Так ли сильно любила она Тейна? Так ли глубоко и нежно, как те, на полотне Мак-Келли? Способен ли был Тейн на такие же чувства?
– Полно, может, никто на белом свете вообще не умеет так любить, – тихонько пробормотала она.
Но инстинктивно Гейли чувствовала, что обманывает себя. Несомненно, она верила: есть избранные, которым дано испытать подобную страсть.
Зазвонил телефон. Прежде чем поднять трубку, она твердо решила обязательно ответить на письмо Салли.
– Гейли! Хорошо, что ты дома. – Это была Тина.
– С днем рождения, дорогая.
– Спасибо. Ты готова?
– Готова? Да я только что вошла. Я думала, мы поедем не раньше восьми.
– Нет! У нас заказан столик в новом клубе возле отеля «Шератон». Лиз не звонила?
– Пока нет.
– Одевайся поскорее! Она заедет за мной минут через двадцать, а через полчаса мы – у тебя. И пожалуйста, оденься поприличнее, ладно? Все эти пиджаки и галстуки оставь, пожалуйста, мужикам, а мы сегодня – леди. Договорились?
– Но у меня нет ничего…
– У тебя тряпок больше, чем в магазине. Это мой день рождения!
Гейли собиралась предупредить, что за полчаса не управится, но гудки в трубке подвели итог разговору. С недовольным ворчанием Гейли побежала в спальню, распахнула шкаф и принялась торопливо перебирать наряды, пока не наткнулась на черное шелковое платье с глубоким вырезом на спине. Гейли отодвинула соседние вешалки, достала его и, глядя в зеркало, приложила к себе. Можно зачесать волосы набок и заколоть их гребнем, надеть вместо пояса золотую цепь и новые черные туфли на шпильках – получится шикарный туалет.
Для экономии времени следовало бы ограничиться душем, но Гейли вспомнила о долгом и тяжелом рабочем дне и решила побаловать себя небольшим удовольствием. Она наполнила ванну, добавила ароматной пены, налила бокал вина и погрузилась в воду. Вода была приятно теплой, пена – душистой. Гейли прикрыла веки и откинула голову. Потом она снова открыла глаза и, оглядевшись вокруг, решила, что ей определенно нравится ванная. Гейли сама придумала сиреневую гамму. Полотенца она украсила собственной монограммой, а на окно повесила тонкие тюлевые занавески и более темные бархатные гардины. Однажды Тина сказала, что это напоминает ей дамскую комнату в дорогом публичном доме. Гейли не понравилось сравнение, но свою роскошную ванную она по-прежнему очень любила. На мраморной крышке комода стояли маленькие статуэтки троллей, а высоко над латунными кольцами для полотенец расположилась копия ангела работы Лядро. Гейли пожала плечами. Она не обладала талантом в рисовании или в живописи, но в душе все-таки была художницей и потому ценила прекрасные вещи. И дело не в том, что она непременно хотела обладать ими. Ведь когда они только что познакомились с Тейном, им хватало пары матрасов, расстеленных прямо на полу, хлеба с сыром да дешевого вина на обед.
Гейли резко встала, не обращая внимания на переливающиеся радугой пенные пузыри, прилипшие к телу. Она давно не вспоминала о Тейне, но сегодня, после того как Джеффри произнес его имя и пришло письмо от Салли… Да, неспроста ее преследуют воспоминания. Но откуда же это странное волнение?
Гейли сделала глоток вина.
«Это из-за картин», – подумалось ей. Она не могла выбросить из головы тех двух влюбленных, которые заставили пронзительно ощутить горечь и одиночество жизни, до сих пор казавшейся вовсе не такой уж плохой.
Она покачала головой и осушила бокал. У каждого человека бывают минуты грусти. Женатые хотят развестись, одинокие – жениться. Высокие хотят стать пониже ростом. Такова человеческая природа.
Гейли завернулась в огромное полотенце и помчалась в спальню одеваться. Она торопливо выдвинула ящичек комода и, достав трусики и чулки, виновато улыбнулась собственной слабости к красивому белью. Комод был доверху набит мягкими, шелковистыми трикотажными, с кружевом, вещичками, удобными для тела и милыми ее сердцу.
Дверной звонок ожил, когда Гейли закрепляла зачесанные набок волосы. Она громко крикнула, что уже идет, торопливо сунула ноги в туфли, схватила манто, кошелек и элегантное неглиже – подарок Тине – и бросилась к выходу.
Вечер стал еще прелестнее. Под луной снег сиял чистым серебром. Казалось, что в воздухе веяло каким-то ожиданием, и оно мигом окутало Гейли, едва ступившую за порог. Она попыталась взять себя в руки: надо быть осмотрительнее, не то уверуешь в судьбу. Все-таки сегодня довольно странный день! И не столько из-за произошедших событий, сколько из-за необычных ощущений.
– Эй! Садись-ка скорее! Сегодня холодно.
Это говорила Тина. Задняя дверь маленькой «вольво» распахнулась, принимая Гейли в теплый салон, и мигом захлопнулась за нею. Лиз сказала подруге «привет» прямо в зеркало над лобовым стеклом, а Тина обернулась, чтобы разглядеть ее в отсветах уличных огней.
– С днем рождения, солнышко, – сказала ей Гейли.
Тина поморщилась:
– Тридцать пять. Я почти уже женщина средних лет.
– Ты уже женщина средних лет, – задиристо согласилась Лиз.
– Ладно-ладно, – подбодрила именинницу Гейли. – До Джоан Коллинз тебе еще далеко!
– Надо думать! Тина, ведь ты моложе Джоан Коллинз на целых двадцать лет! – подтвердила Лиз.
– Поехали, что ли?
Лиз подмигнула Гейли в салонное зеркало и сосредоточилась на дороге. Автомобили неслись сплошным потоком. «Тут всегда столпотворение», – отметила про себя Гейли, но Тина прервала ее размышления, спросив о предстоящей выставке. Пришлось подробно рассказывать о том, как она впопыхах развешивала картины, как явно нервничал Джеффри, заставляя и ее переживать, как они до сих пор боятся, что Мак-Келли может отменить выставку. Потом пришла очередь Тины, которая несколько лет назад заведовала одной из курортных клиник (где, кстати, и познакомились подруги), вспоминать одного страшно толстого пациента. Этот человек думал, что из него за две недели сделают Слая Сталлоне.
– Где остановимся? – прервала ее Лиз и предложила: – Пожалуй, лучше поближе ко входу. Меньше шансов испортить наряды, и Тина уже совсем старенькая.
Именинница слегка шлепнула ее по затылку. Лиз охнула и, смеясь, подогнала машину к подъезду. Когда подруги вышли и Лиз передала ключи мальчику, Гейли не без удовольствия почувствовала неподдельный интерес окружающих к ним и их сногсшибательным туалетам. Посмотреть было на что. Тина, невысокая и изящная, в туалете, убранном серебряными блестками и мехом горностая, с черными, как ночь, волосами и глазами, прелестно оттененными светлыми тонами платья и меха. Лиз, высокая, стройная, как античная статуя, в зеленом платье из бархата, которое выгодно подчеркивало цвет ее глаз, белизну лица, обрамленного темно-рыжими волосами. Гейли, неяркая блондинка в черном платье с глубоким вырезом на спине, не такая высокая, как Лиз, и не такая миниатюрная, как Тина, удачно дополняла этот дуэт.
При виде молодых женщин какие-то парни на улице засвистели. Подруги рассмеялись и прошли в здание, где на двадцать пятом этаже располагался клуб.
«У Тины получился чудесный день рождения», – думала Гейли, сидя за столиком возле самого окна с изумительным видом на ночной Ричмонд.
Официант был подчеркнуто любезен и внимателен. Лиз с видом знатока выбрала вино, и его букет все нашли замечательным. Тина с Гейли взяли седло барашка на двоих, а Лиз остановилась на лососине. Из закусок они выбрали салат «Цезарь» и крабовый коктейль. Кухня клуба оправдала их надежды: каждое блюдо обладало поистине райским вкусом. Лиз, единственная из подруг, побывавшая замужем, развлекала компанию байками про новую няньку своих детей, а Тина вспомнила одного приятеля-полицейского, с которым она недавно ходила на свидание, и разболтала приятельницам, как незадачливый коп весь вечер, по его словам, пытался «выстрелить по мишени».