Грэм Хизер. Пленница

   Джеймс посмотрел на Оцеолу. Тот с непроницаемым лицом слушал Эрнандеса. Все случилось так, как сказал Джаррет. Они должны пройти семь миль до Сент-Августина. С ними обещали хорошо обращаться. Никто из них не пострадает Оцеоле и еще двоим привели лошадей. Джеймс не двинулся с места, пока к нему не подъехал Эрнандес.
   — Это предательство, — бросил Джеймс.
   — Такова необходимость.
   — Вы схватили легендарного вождя, ожидавшего вас под белым флагом перемирия.
   — Мне очень жаль, — устало отозвался Эрнандес. — Я ничего не могу объяснить вам, Джеймс. Меня самого тошнит от того, что мы сделали. Однако Джесэп решил, что у него нет выбора. Он считает, что, задержав Оцеолу, прекратит войну.
   — Он не остановит войну, а создаст образ мученика.
   — Да простит меня Господь! Я молюсь лишь о том, чтобы кровопролитие прекратилось хоть на некоторое время. Повторяю, Джеймс: мне нет оправдания. Но я готов дать вам шанс уйти в лес.
   Джеймс покачал головой;
   — Спасибо за предложение и дружбу, но сейчас я должен быть с Оцеолой.
   — Но…
   — Мне грозит виселица?
   — Нет. Вас лишь могут назвать предателем.
   — Меня называли еще и хуже. Еще раз спасибо, но мне придется пройти это до конца.
   — Я позабочусь о том, чтобы солдаты нашли вашего коня…
   — Хорошо, однако я пойду пешком.
   Они направились к форту. Джеймс подумал, что армии повезло с уловом. Оцеола, Коа Хаджо, семьдесят с лишним воинов, шесть женщин и несколько негров индейского происхождения. Кто-то наверняка уже скачет во весь опор к Джесэпу с сообщением, что его предательство увенчалось успехом.
   Джеймс почти ни о чем не думал, пока шел к форту. Быстрая ходьба доставляла ему удовольствие, освобождая душу и тело от напряжения и ярости.
   Их встретил ликующий город. Люди, выстроившись вдоль улиц, смотрели, как солдаты ведут захваченных в плен дикарей. Мужчины и женщины кричали, смеялись, издевались над пленными, показывали на них пальцами. Джеймс шел опустив глаза.
   Он слышал шепот:
   — Боже, да ведь это полукровка Маккензи!
   — Совсем превратился в дикаря! Кровь в конце концов берет свое, как брат ни рядил его в белые сорочки с кружевом.
   — Он был гвоздем сезона…
   — Ни одна приличная дама не подпустит к нему свою дочь! Даже если он богат, как Мидас!
   — Богат?
   — Ему принадлежит половина земель Маккензи.
   — Но он же дикарь… такой красавец и все же дикарь…
   Слова не имели значения. Джеймс слышал их и раньше. Он шел с пленниками по собственной воле, ибо желал разделить участь своего народа и сделать все, что в его силах. Ни пристальные взгляды, ни злобные слова не причиняли ему боли. Он высоко поднял голову и устремил взгляд вперед.
   Но вдруг…
   Джеймс увидел ее. Тила стояла у дороги в голубом цветастом будничном платье, царственно-прекрасная. Огненно-рыжие волосы были собраны в пышный узел на затылке.
   Вцепившись в руку Джона Харрингтона, Тила провожала глазами нескончаемый поток индейцев и солдат.
   Что-то в ней изменилось. Конечно. Последний раз он видел Тилу в роще — обнаженной, с распущенными волосами, свободную и непокорную. Тогда они были равны. Теперь — нет.
   Белая девушка и полукровка Маккензи, к которому ни одна приличная дама и близко не подойдет. Горечь обжигала его даже в тот момент, когда он гордился тем, что унаследовал от своих краснокожих предков, — честью и свободолюбием, такими же неотъемлемыми чертами его народа, как преследующие этот народ голод, горе и болезни.
   Но Тила одна из них. Ей не понять его. Однако дело не только в этом. Она действительно изменилась. Взглянула на Джеймса с жалостью и отвернулась. Он не выносил жалости. Но почему девушка отвернулась? От стыда? Она так цепко держалась за руку Харрингтона…
   Да, Тила изменилась. В ней появилось что-то новое. И это не связано ни с тем, как она смотрела на него, ни с жалостью, ни со стыдом.
   Джеймс заметил что-то почти неуловимое в ее облике И все перевернулось в его душе. Он напрягся, точно пружина. Самые разноречивые чувства захлестнули Джеймса: горечь, сомнения, страх, зависть, ревность…
   Он смотрел, как Тила стоит рядом с Харрингтоном, и не мог отвести взгляд.
   «Господи! — говорил он себе. — Разве не я сам велел ей выйти замуж за Харрингтона? Разве не я постоянно отталкивал эту девушку?»
   Но это звучало неубедительно. Ему страстно хотелось прорвать оцепление, броситься к Тиле, схватить ее, встряхнуть. Да, пусть все увидят, какой он дикарь!
   У нее будет ребенок, и зачала она его не несколько недель назад! Тила, наверное, знала об этом еще тогда, в лесу, но не сказала ни слова. Не сказала ему…
   А что ей было сказать? Что она устала жить у Джаррета, ожидая его, хотя вокруг было много белых мужчин? А ведь Тила сама признавалась, что многие ей нравились! Роберт Трент, Харрингтон, доктор Джошуа Брэндейс.
   Сжав кулаки, Джеймс снова устремил взгляд вперед. «Неужели предрассудки так затуманивают разум, что человека парализует страх? Если она знала, что это мой ребенок, почему не сказала мне? Неужели в ней лживо все, кроме желания — неукротимого желания?»
   «Остановись! — приказал себе Джеймс, но сомнения и гнев уже укоренились в сердце, уязвленном предательством. Ведь только что предали Оцеолу, отряд и его самого. — Но чьего же ребенка она носит?»
   Кто-то коснулся Джеймса, и он увидел старого Рили.
   — Дочь Уоррена в толпе, — тихо сказал старик на языке мускоги. — Может, она пытается увидеть тебя…
   — Если у нее хватит ума, она будет держаться подальше от меня! — с яростью воскликнул Джеймс и прибавил шаг.
   Он знал, что это бессмысленно и нелогично, но его гордость была задета.
   Джеймс уже не мог не думать о том, сколько мужчин, белых и краснокожих, наблюдают за ним сейчас.
   За пленником, осуждаемым всеми.
   Тогда как она смотрела на него, опираясь на руку другого мужчины.

Глава 23

   Ворвавшись в дом, Тила громко позвала Джаррета. Он не вышел к ней, а Тара бегом спустилась по лестнице.
   — Тила! Что случилось?
   — Они привели большую группу индейцев… в форт. — Девушка задыхалась. Рядом с ней стоял взволнованный Джон Харрингтон. — Там Джеймс. Он… он в цепях!
   Тара, побледнев, вцепилась в перила.
   — Где Джаррет? — спросила Тила.
   — Он уехал очень рано и еще не вернулся.
   — Тила, — сказал Джон, — в форту Джеймс будет в безопасности. Не тревожься. Теперь ему не придется воевать…
   — Да, но война придет к нему, если мой отчим вернется…
   — Он участвует в кампании, — напомнил ей Джон.
   — Кампании заканчиваются.
   — Однако… — сказал Джон, но тут за его спиной открылась дверь. Тила обернулась.
   Это вернулся мрачный и задумчивый Джаррет. Тила бросилась к нему:
   — Они взяли Джеймса! Они схватили вашего брата и только что отвели его в крепость.
   — Я знаю.
   — Знаете?! — изумилась девушка. — Тогда вызволите его, Джаррет! Ведь вы, несомненно, имеете влияние…
   — Я имею влияние, но не право.
   — Что это значит? — спросила Тила.
   — Он мог бежать до того, как индейцев взяли в плен, но отказался от этого. Джеймс сделал выбор, руководствуясь своими принципами, и я поклялся не вмешиваться.
   — Но… — растерялась Тила.
   — Ему ничто не угрожает, — сказал Джаррет.
   — А если мой отчим вернется?..
   — Он еще не вернулся.
   Тила приблизилась к нему, возмущенная тем, что Джаррет не собирается ворваться в крепость.
   — А вдруг там есть другие люди, ненавидящие всех индейцев, — охранник, например.
   — Тогда у охранника будет большой выбор.
   — Он наверняка захочет убить индейца, виновного, по его мнению, в смерти многих солдат…
   — Стало быть, он начнет с Оцеолы.
   — Джаррет…
   — Я сказал свое слово.
   — А я — нет! — Тила выскочила из дома и села в небольшую карету, стоявшую у крыльца. Джон последовал за ней.
   — Тила, подожди…
   — Я сделаю это сама.
   — Я помогу тебе. Не забывай, что я военный. Когда Джон сел рядом, девушка печально улыбнулась и поцеловала его в щеку.
   — Правда, ты самый лучший друг на свете.
   — Скорее, самый глупый человек. А вдруг я надеюсь, что ты проявишь ко мне благосклонность, если что-то случится с твоим прекрасным воином.
   — Ты не надеешься на это.
   — И да и нет. Не позволяй мне сейчас раскиснуть. Ты ведь очень спешишь, так не пора ли двигаться.
   Тила тронула поводья, и через несколько минут они уже подъехали к крепости. В форту Марион царила невероятная суета. Городские жители бродили вдоль стен, глазея на охрану и ожидая возможности еще раз взглянуть на индейских воинов во всем их великолепии.
   Джон провел Тилу через толпу в приемную, то и дело объясняя, что они пришли повидать известного белого индейца Джеймса Маккензи, взятого в плен по ошибке.
   Седой чиновник с угрюмым выражением длинного, худого лица, покрытого шрамами, выписал пропуск, потом поднял голову и пристально посмотрел на молодых людей.
   — Никаких посещений.
   — Что?! — изумилась Тила.
   — Не думайте, что ваш белый индеец невиновен.
   — Как вы смеете…
   — Его обвиняют в убийстве и похищении.
   — Дьявольская выдумка…
   — Тила! — остановил девушку Джон. Да, ей следовало сдержаться. Но она слишком долго жила среди военных в глуши и уже не думала о том, что столь грубые выражения не подобает произносить молодой леди. Этот чиновник сочтет, что она дурно воспитана. Вообще-то ей до смерти хотелось сказать ему, что его место в аду. Тила с удовольствием добавила бы кое-что еще, но вовремя прикусила язык.
   — Джеймс Маккензи не виновен, и, если угодно, я готова поклясться на Библии, что ничего подобного он не совершал. Я находилась там во время расправы…
   — Значит, вы наблюдали, как он убивал людей?
   — Ах ты, напыщенный осел! — закричала Тила.
   — Никаких посещений! Индейца Бегущего Медведя оправдают только свидетельства уцелевших солдат. Разговор окончен!
   — Это, по-вашему, окончен! Ну погодите! Я подниму такой шум по поводу ваших действий, что вам не поздоровится.
   — Тила! — одернул ее Джон.
   — Оставь, Джон. Послушайте меня…
   — Тила! — Джон схватил девушку за руку, притянул к себе и тихо прошептал:
   — Его зовут Кларенс Хиггинс. Он участвовал в кампании с твоим отцом и был атакован отрядом Оцеолы. Хиггинс едва уцелел. Нам нужно сейчас же уйти.
   — Я найду того, кто отменит ваш приказ, — холодно заявила Тила, отступая, но не отказываясь от борьбы.
   Изуродованный шрамами лейтенант Хиггинс пристально посмотрел на нее.
   — Не угодно ли вам, чтобы я послал в глубь территории за вашим отцом?
   Тила снова от всей души послала его к дьяволу. Джон потянул ее за собой. У выхода они увидели старого Рили; его конвоировал молодой сержант.
   — Рили! — воскликнула девушка. — Я пыталась увидеть Джеймса. Я…
   Рили перебил ее, тихо сказав:
   — Не надо посещать Джеймса — Но…
   — Мисс, не надо этого делать. — Быстро оглядевшись, Рили еще тише добавил:
   — Дайте ему время. Он разобьет вам сердце. Держитесь подальше от него.
   — Что? Почему?
   — Его предали.
   — Военные!
   — И вы. Пожалуйста, не пытайтесь увидеть его. Это принесет ему еще больше бед.
   Рили последовал за сержантом. На глаза Тилы навернулись слезы.
   Боже милостивый, о чем это он? Она быстро смахнула слезы. Джеймс — отъявленный мерзавец, вот и все. Он сам сказал, что уже наигрался. И не шутил при этом.
   — Тила?.. — начал Джон.
   — Пойдем.
   Всю дорогу домой девушка молчала. Когда они подъехали к крыльцу, Тила быстро вышла из кареты. Ей хотелось остаться одной.
   — Тила, мы непременно увидим Джеймса…
   — Мне все равно, даже если он сгниет там заживо! — Она бросилась в свою комнату.
 
   Условия содержания индейцев в плену были вполне сносными. Капитан Моррисон, попечениям которого вверили пленных, разрешил им свободно передвигаться в пределах форта. Однако пленных было много, а камер мало, поэтому лихорадка стремительно распространялась.
   Зато всех кормили. Оцеола послал за своими женами и детьми, кое-кто из воинов последовал его примеру. Дети выглядели безнадежно больными, но с жадностью ели все, что им приносили, Джеймс попросил Джаррета не вмешиваться. Он знал, что брата тяготит бездействие, но предпочитал выждать. В форту ему ничто не угрожало. Джеймс повидал многих военных друзей, и они заверили его, что Уоррен все еще занят в кампании и преисполнен решимости довести войну до конца. Больных индейцев начал посещать доктор Уидон. Он проводил в форту много времени и питал к Джеймсу особый интерес. От него Джеймс узнал, что два солдата из отряда, подвергшегося нападению Выдры, находятся в форте Брук и уже выздоравливают. Эрнандес послал за ними, желая, чтобы они подтвердили непричастность Джеймса к нападению.
   Джеймс прислонился к стене камеры форта, когда Дикий Кот сел возле него.
   — Белый капитан сказал, что нас с тобой пригласили на торжество в Сент-Августине. Нас доставят туда под конвоем. Полагаю, тебя пригласили потому, что ты иногда бываешь у белых, а на меня просто хотят поглазеть.
   Джеймс улыбнулся. Дикий Кот прав: белым интересно взглянуть на индейца, чье имя на устах у всех. Шрамы придавали красивому лицу Дикого Кота особую значительность. Его глаза обладали необычайной притягательностью. Поговаривали, будто Дикий Кот бегает так стремительно, что, преследуемый солдатами, порой останавливается, смеется им в лицо, мчится вперед, исчезает, а потом устраивает им засаду. Он вполне отвечал романтическим представлениям публики о семиноле — «дикаре», а вместе с тем властелине леса.
   — Они хотят увидеть меня, — повторил Дикий Кот, — а я — их.
   — Друг мой, иди. У меня же нет желания встречаться с ними.
   — Бегущий Медведь, ты должен пойти. Сомневаюсь, что меня пустят туда без тебя.
   — Дикий Кот, половина этих людей хотят поглазеть на нас.
   — Ну и пусть пялятся. Мне они тоже любопытны.
   — Дикий Кот…
   — Может, твоя женщина будет там. Джеймс замер, сразу же вспомнив, что испытал, когда увидел Типу с Харрингтоном.
   Она будет там. Ему удастся поговорить с ней, узнать правду. Но Джеймсу хотелось не разговаривать, а кричать и трясти ее. Мысли о Тиле неотступно преследовали его долгими днями и бессонными ночами. И чем больше он думал, тем сильнее одолевали его сомнения. Она, наверное, заметно округлилась за тот месяц, что Джеймс не видел ее.
   Нет, он не ошибся. У него было двое детей, и Джеймс понимал, что женщина не меняется так за несколько недель. Значит, Тила зачала ребенка раньше.
   Когда?
   Этот вопрос терзал его. Он вспомнил, как однажды спросил ее: «Ты когда-нибудь занималась любовью в воде? И она рассердилась: „Ты же знаешь, Джеймс. Знаешь!“
   Но до этого они долго не виделись, не говорили много дней, ночей, недель. В мучительной тишине, в плену, уставившись на стены форта, Джеймс переживал заново все перипетии их отношений.
   Тила убежала от Уоррена, спряталась в лесу. Но, вернувшись, покинула семью Джаррета и Джона Харрингтона, хотя и сделала вид, будто помолвлена с ним. Потом Джеймс видел Тилу в разгар боя рядом с Джошуа Брэндейсом и провел с ней ночь. Одну ночь. Наутро он снова ушел, а она уехала с военными. Проводила время с Тайлером и Брэндейсом, в своем кругу, с людьми, уничтожавшими семинолов. Тила жила в форту Деливеренс, шутила с офицерами, танцевала с ними, лечила их.
   Пока он не встретил ее и не спас. И черт возьми, она не сказала ему о ребенке! И даже не попыталась увидеть его здесь.
   Может, она решила и в самом деле связать свою жизнь с Харрингтоном? А что, если у нее есть на это причины? Может, между ними произошло нечто большее, чем фиктивная помолвка? Но вдруг это не Харрингтон, а кто-то другой? Например, Джошуа Брэндейс, доктор, так восхвалявший Тилу?
   Теперь, когда он здесь, девушка явно отвернулась от него. Может, потому, что имя Джеймса запятнано? Или потому, что он метис. Девушка видела, как вели его в форт — пленного семинола, отступника, изгоя.
   Будь она проклята!
   Ему необходимо увидеть Тилу, поговорить с ней! Пора положить конец постоянным мучениям!
   — Ладно, я пойду, — сказал он Дикому Коту. Тот улыбнулся:
   — Думаю, нас хорошо накормят. Буду вспоминать об этом, когда снова начну воевать.
   Джеймс сомневался, что у Дикого Кота появится такая возможность, но ничего не сказал ему. Однако тот, видимо, угадал его мысли.
   — Я сын короля Филиппа, вождь микасуки. Моя мать — сестра Миканопи, вождя отряда апачуа. Я рожден вождем, Джеймс. Иногда Оцеола насмехался надо мной, считая себя самым лучшим вождем, приводившим нас к победам и славе. Он говорил, что мне удаются нападения на небольшие отряды, тогда как он воюет с генералами. Вот увидишь: мое время почти пришло. Я не останусь в плену, клянусь тебе.
   — Надеюсь ты прав.
   — Беги со мной!
   — Я пришел сюда, чтобы быть с Оцеолой.
   — Похвально. — Дикий Кот усмехнулся. — Но в какой-то момент тебе придется бежать. — С этими словами он отошел.
   Чуть позже доктор Уидон попросил Джеймса пройтись с ним. Это был еще не старый человек, среднего роста, весьма спокойный. Его привлекательная жена и дети иногда приходили в форт, но с тех пор, как вспыхнула эпидемия кори, дети не появлялись.
   — Оцеола очень болен, — сказал Уидон.
   — Знаю.
   — Я не могу помочь ему. Он позволяет лечить себя только шаманам.
   Джеймс пожал плечами:
   — Он доверяет им.
   — Оцеола — интересный человек. На редкость интересный. У него необычные движения, речь, голос, чувство юмора. Однако цивилизация не затронула Оцеолу. Таким, как он, бесполезно давать образование. Впрочем, я глубоко симпатизирую ему.
   Джеймс пристально посмотрел на доктора.
   — Странно, сэр. У меня были большие возможности получить образование. В детстве я не хотел учиться, но, оглядываясь назад, не припоминаю ни одного напрасно потраченного мгновения.
   — Вы, сэр, наполовину белый и жили в цивилизованной среде. Это совсем иное дело.
   — Кстати, в жилах Оцеолы, Билли Пауэлла, как многие зовут его, тоже течет кровь белых.
   — Вы — иное дело, — твердо повторил доктор. — Но прошу вас, если вы имеете на него какое-то влияние, сделайте так, чтобы я мог осмотреть и полечить его.
   Джеймс кивнул. Ему следовало радоваться, что Уидон симпатизирует «дикарю». Однако его охватило возмущение при мысли о том, что добрый доктор считает себя более достойным и образованным человеком лишь из-за цвета своей кожи.
 
   Тара, улыбаясь, вошла к Типе:
   — У меня для тебя сюрприз.
   Девушка с любопытством посмотрела на нее. И Тара, и Джаррет прилагали все усилия к тому, чтобы она была счастлива. Особенно в это трудное время. Посещение форта сбило девушку с толку. Ничего не понимая, она твердо знала одно:
   Джаррет тоже страдает. Однако, пообещав Джеймсу не вмешиваться, держит слово.
   Джеймс передал брату короткую записку, в которой сообщал, что здоров, и просил передать нежный привет дочери.
   Но о Тиле даже не упомянул!
   Гнев охватил девушку при воспоминании о том, с какой неистовой ненавистью смотрел на нее Джеймс. Слова Рили добили ее, лишив последней надежды. Если Рили прав, то Джеймс никогда не подпустит ее к себе. Ведь он сказал на прощание, что между ними все кончено. Нет, этого не может быть!
   Почему он так негодует? Из-за того, что она осталась здесь? Или потому, что видела, как его, пленного, вели в форт? Джеймс ведь очень горд.
   А вдруг он догадался, что Тила ждет ребенка? Может, Джеймс сердится, считая, что это сделает его жизнь еще более тяжкой?
   Между тем физически Тила чувствовала себя прекрасно. Лучше, чем когда впервые ступила на эту землю. Ее больше не тошнило по утрам и огорчало лишь то, что она по глупости не поняла, в чем дело. Временами Тиле бывало безразлично, что думает по этому поводу Джеймс. Иногда то, что с ней происходит, казалось Тиле чудом, и она тихо ликовала, забывая обо всем на свете. С нетерпением ожидая появления ребенка. Типа знала, что будет беззаветно любить его.
   Порою ею овладевал страх при мысли о том, что сделает Майкл Уоррен, узнав правду. В такие минуты она думала, что Тара и Джаррет правы и она должна уехать и тем самым защитить ребенка от отчима. Джаррет предлагал Тиле пожить у родных своей матери в Чарлстоне, но она отказалась, зная, что в мае, когда достигнет совершеннолетия, Уоррен утратит власть над ней.
   Приехав в Сент-Августин, Тила была склонна к отъезду, но потом в крепость привели пленных. Увидев Джеймса, она поняла: ничто в мире не заставит ее уехать, пока он так близко. Даже то, что он отказывается встретиться с ней, а враги угрожают. Тила жила у друзей и любила их. Йен, чудесный мальчик, рос на глазах. Тара тоже ждала ребенка и, хотя была замужем, волновалась не меньше, чем Тила. Женщины обменивались мыслями и ощущениями, радовались предстоящему появлению детей. Тила проводила много времени и с Дженифер. Они питали друг к другу любовь и доверие. Тила часто читала девочке сказки, истории о путешествиях и приключениях, рассказывала ей о Джеймсе, при этом заверяя Дженифер, что сейчас тюрьма — самое безопасное для него место.
   Джон Харрингтон всегда выражал готовность помочь. Приписанный к форту Пейтон, он нередко приезжал в город.
   Джон тоже до сих пор не видел Джеймса, ибо вернулся на службу сразу после того, как пленников привели в крепость. Однако вскоре ему обещали дать короткий отпуск. Тилу мучила совесть, когда она обижала его. Джон постоянно предлагал ей дружбу и поддержку, ни словом не обмолвившись о положении Тилы, был неизменно честен с ней. Она мечтала когда-нибудь отблагодарить его за это.
   Тила чувствовала бы себя вполне счастливой, если бы не отсутствие Джеймса. Ей иногда казалось, что она так нуждается в любви семьи Джеймса потому, что лишена любви самого Джеймса.
   При мысли о том, что Джеймс бросил ее, у Тилы защемило сердце, но она улыбнулась Таре:
   — Сюрприз?
   — Бал!
   — О Тара! Едва ли мне следует идти. Мое положение еще не заметно, но кое-кто из наших добропорядочных матрон часто бросает на меня косые взгляды. Не исключено также, что кто-нибудь позаботится и о том, чтобы Майкл Уоррен приехал в Сент-Августин.
   — Друзья Джаррета предупредят нас о возвращении Уоррена, — заверила ее Тара.
   — Все равно мне будет там не по себе. Слишком многие осуждают меня.
   — Они не посмеют выказать этого. Что бы ни сделал Джеймс, Джаррет пользуется большим влиянием в обществе.
   — Тара, я не думаю…
   — Говорят, там будет Джеймс.
   — Что?!
   — Я знала, что это заинтересует тебя. Кстати, Джон свободен этим вечером и выразил желание сопровождать тебя. Ну что, Тила, надеюсь, теперь ты не откажешься?
   — Нет! — Крайне взволнованной Тиле очень хотелось поскорее кое-что высказать Джеймсу.
 
   На торжество в доме госпожи Вирджинии Тэнни, вдовы отставного бригадного генерала Уилфреда Тэнни, Джеймс и Дикий Кот пришли в сопровождении нескольких военных из форта. Дикий Кот был в ярких гамашах, в накидке, перекинутой через плечо, и в голубой рубахе. Не слишком высокий, он отличался необычной живостью и подвижностью.
   Военные могли не опасаться неприятностей с их стороны. Джеймс не хотел раздражать общество Сент-Августина, укрепляя в нем неприязнь к семинолам. Дикий Кот, поглощенный происходящим, тоже не замышлял ничего дурного.
   Огромные двери прекрасного особняка были гостеприимно распахнуты. Хозяева наняли скрипачей, арфисток и пианистов. Сначала Дикий Кот не отходил от Джеймса, чувствуя себя надежнее рядом с другом, который свободно говорил по-английски. Но вскоре Джеймс встретил старых знакомых, расположенных к нему, и те увлекли его в сторону. Джеймса удивляло, что даже при нынешних обстоятельствах общество не игнорирует его. К нему проявляли благосклонность не только друзья Джаррета. «Очевидно, — с грустью думал он, — их интригует тайна обитателя леса». Почтенные отцы семейств не выражали ни малейшего неудовольствия, когда Джеймс приглашал на танец их юных красавиц дочерей.
   Во время изысканного ужина Джеймс снова оказался рядом с Диким Котом. Тот любезно хвалил пышную матрону за ее кукурузные оладьи. Молодой метис перевел слова индейца. Матрона зарделась от удовольствия. Дикий Кот попросил переводчика:
   — Скажи ее мужу, что он взял очень хорошую жену, хотя она и как гора.
   Переводчик смутился. Джеймс тут же пришел ему на выручку:
   — Мистер Хабли, мой друг говорит, что ваша жена превосходно готовит, и одобряет ваш выбор.
   — О, я так рада, что этот бедолага дикарь так наслаждается! Он ведь, наверное, голодал! — просияла мартона.
   Джеймс поцеловал руку матроне, кивнул ее мужу и быстро увлек за собой Дикого Кота.
   — Нельзя говорить этим мужчинам, что их жены толстые.
   — Но я не хотел оскорбить его! — возразил Дикий Кот. — Я сказал только, что она очень хорошо готовит, поэтому совсем не важно, толстая ли его жена.
   К ним подошел капитан Моррисон. За ним следовали молодой адъютант и его юная пышногрудая жена. Адъютант производил впечатление новичка.
   — А, господин Маккензи, господин… Дикий Кот… — Моррисон замешкался. — Разрешите представить вам лейтенанта Андерсона и его молодую жену.
   — Рад познакомиться. — Джеймс протянул руку, понимая, что молодая чета пришла посмотреть на них. Юная леди не скрывала любопытства.
   — Я тоже чрезвычайно рада, — обронила она и обратилась к мужу:
   — Ах, милый, лесная жизнь закаляет этих дикарей, не так ли?