Страница:
Джон вздохнул и облокотился на перила рядом с Джеймсом.
— И ты умный человек, друг мой. Гораздо умнее меня. Поэтому пойми, сюда будут присылать все больше и больше солдат, ибо правительство намерено добиться победы в этой войне.
— Но ведь армия устала от этой войны! Мужчины, которые пошли служить на короткий срок, побегут домой при первой же возможности. Кое-кто из ваших армейских командиров покончил с собой. Я слышал рассказ о замечательном молодом парне, получившем приказ закрепиться в оставленном форте. Его люди сразу заболели лихорадкой; сам он страдал от жары и погиб не от рук семинолов, а закололся собственным мечом. Джон, мои воины охвачены отчаянием. Они не уйдут, как уходят солдаты из регулярной армии, чтобы вернуться домой в Теннесси, Кентукки или Джорджию. Джон печально покачал головой:
— Я боюсь за всех нас! Соединенные Штаты не отступятся. И что бы ты ни говорил, Оцеола, несмотря на хорошие манеры и ум, бывает жесток и безжалостен, как дикарь. Вспомни! С чего началась нынешняя война? С убийства майора Дейда и его солдат. И где был великий вождь Оцеола в тот день, друг мой? Он убивал индейского агента Уайли Томпсона!
— Среди белых и краснокожих есть люди, считающие, что Томпсон заслужил смерть.
— Ты намеренно отклоняешься от темы. Оцеола в тот день не поставил на первое место интересы своего народа. Ему следовало находиться с воинами, атаковавшими майора Дейда.
— По-моему, — тихо заметил Джеймс, — майор Дейд и его люди умерли жалкой смертью без помощи Оцеолы.
— Суть в том, что Оцеола поступил эгоистично, желая лишь отомстить.
— Уайли Томпсон приказал заковать Оцеолу в цепи. Для такого человека ужасное унижение — предстать в таком виде перед своим же народом. Томпсон в тот день подписал себе смертный приговор.
— Оцеола нападал на плантации, на мужчин, женщин и детей. Не убеждай себя в том, Джеймс, что он достойный человек.
— Каждый из нас бывает праведником и чудовищем в зависимости от обстоятельств.
— Тут я с тобой согласен. — Джон печально улыбнулся. — Однако меня страшит будущее! Ты — мой друг, и многие коренные краснокожие — мои друзья. Мы беседуем и спокойно расходимся. Но придет день, когда нам придется перерезать друг другу горло. Боже мой, мне все представляется в черном свете! Однако я хотел бы, чтобы ты остался вот в этом костюме, поселился в доме брата…
— Стал белым?
— Ты и есть белый.
Джеймс пожал плечами:
— Белые примут меня потому, что не могут выбросить с земли, на которую я имею законное право.
— Признай, что ты белый!
— Я никогда не отрицал этого. Мой отец был одним из самых замечательных людей, каких я видел. Мой брат Джаррет такой же. Но я не могу закрыть глаза на то, что делают с моим народом.
— Я всегда буду молиться за тебя, — мрачно проговорил Джон.
Джеймс улыбнулся:
— И я буду молиться за тебя.
— Может, мы оба переживем все это и будем спокойно жить, ловя рыбу в затененных кипарисами речках.
— Возможно. Но какое же «рутинное» поручение привело тебя сюда на этот раз? — поинтересовался Джеймс.
— О! Чрезвычайно приятное! — радостно воскликнул Джон, и его янтарные глаза засветились удовольствием. — Меня назначили сопровождающим. — Блеск в его глазах внезапно угас, и он сморщился. — Боюсь продолжать, зная твое отношение к майору, пославшему меня сюда. Но ее ты видел? Черт, да любой мужчина с любым цветом кожи найдет ее великолепной! Это самая красивая женщина из всех, каких я когда-либо встречал. Нравится мне Уоррен или нет, но он — мой командир. Когда он решительно заявил, что мы с ней должны вступить в брак, я был глубоко встревожен. Уоррен — жестокий, подлый мерзавец… — Джон вздрогнул. — Послушай, ты мог бы вообразить себе женский вариант Майкла Уоррена? Это было бы ужасно. Поэтому я представлял себе нечто мужеподобное, возможно, даже с темными жесткими усиками, а то и с бакенбардами! Я думал увидеть чудовище с ужасными манерами. Знаешь, я приехал сюда почти дрожа от страха, а твой негодный брат не только не помог мне, но даже жестоко дразнил меня. А потом меня подвели к ней, и я был так потрясен, что потерял дар речи, когда нас представили друг другу. Думаю, Джаррет до сих пор смеется надо мной.
Сердце Джеймса все сильнее и сильнее сжималось. Стиснув зубы, он не выказал никаких чувств.
— Ты говоришь о мисс Уоррен?
Судя по тяжелому вздоху Джона, он успел влюбиться, во всяком случае, безоглядно увлечься.
— Конечно! А ты познакомился с ней?
— О да, — мрачно подтвердил Джеймс.
— В ней столько огня! Многие молодые женщины перепугались бы, если бы их отправили в самую глубь Флориды, а она не боится. Напротив, засыпала меня вопросами. Это любознательная, умная девушка…
— И потрясающе сложена, — вскользь заметил Джеймс.
— Ну да, и это тоже, — рассеянно согласился Джон, но, тут же засмеявшись, хлопнул Джеймса по спине. — Да, и это тоже! Но уж ты-то, несомненно, разглядел в ней нечто большее. Жена — это спутница, а та, что способна понять любовь мужчины к такой дикой земле…
Казалось, Джон Харрингтон нашел родственную душу, готовую разделить с ним его воображаемый рай.
— Пожалуй, тебе пора вернуться к ней. Когда ты отвезешь ее к отцу и куда? Не так давно я слышал, что он убивает мужчин, женщин и детей к югу от Окалы, и этот район сейчас особенно опасен для всякого, кто имеет хоть отдаленное отношение к Уоррену.
— О, мы не уедем так скоро. Я должен доставить ряд донесений в Тампу и вернуться за девушкой с большим эскортом. Уоррен купил дом в Таллахасси, но я пока еще не получил указаний доставить ее именно туда. Полагаю, после войны он намерен заняться политикой. Ведь воюющие против индейцев очень преуспевают в ней! Взять хотя бы Эндрю Джэксона.
— Джэксон пережил все свои войны. Посмотрим, переживет ли их Майкл Уоррен, — ответил Джеймс.
— Уоррен — крепкий орешек.
— И кое-кто из наших вождей тоже. Черт, я готов убить Уоррена, лишь бы не видеть его, — признался Джеймс.
Но Джон Харрингтон уже не слушал, а смотрел куда-то перед собой, и на губах его играла улыбка.
— Она ничуть не похожа на него. Ничуть не похожа…
— Каким образом ты убедился в этом во время столь непродолжительного знакомства?
Мягко улыбаясь, Джон покачал головой:
— Я говорил с ней.
— Ну, тогда конечно! — саркастически обронил Джеймс, но Джон не заметил насмешки.
— Она так всем интересуется. И тобой тоже.
— Что?!
— Ты заинтриговал ее.
— Чем же?
— Ну, знаешь, твое прошлое, воспитание… Вот что я имею в виду. Она не из тех глупых женщин, которые считают, что индейцы всего на одну ступень выше диких животных. Прости, Джеймс, но кое-кто из них действительно так думает…
— Я прекрасно знаю это. Продолжай.
— Ее интересуют жизнь, разнообразие языков.
— Хм, если ей повезет, она не слишком много узнает об этом.
— Ты сегодня мрачно настроен, Джеймс Маккензи.
— Соответственно своей жизни.
— Друг мой, научись ценить краткие мгновения мира и покоя.
Джеймс слегка смутился. Да, он слишком мрачен. Отчасти из-за раздражения, отчасти из зависти. К этим чувствам примешивались ненависть к Майклу Уоррену и желание, пробужденное в нем его падчерицей. Джеймс убеждал себя, что девушка и Харрингтон очень подойдут друг другу, поэтому он должен радоваться за друга.
Но при этом вспоминал лишь о том, какое испытал возбуждение, увидев Типу. И оно не покинуло его, а, напротив, усиливалось.
«Она совсем не то, что мне нужно, и не может стать спутницей моей жизни», — твердо сказал себе Джеймс. Он пытался рассуждать трезво, не забывая о том, что Харрингтон — прекрасный человек и хороший друг. Пусть и несколько восторженный сейчас.
Джеймс кивнул:
— Может, ты и прав, и мне действительно следует научиться ценить тишину и мир, пока это возможно.
Тут он заметил в дверях Тару и понял, что она разыскивает их.
— А, вот вы где! Что вы тут делаете?
— Пытаемся положить конец войне, — ответил Джеймс. — По крайней мере между нами.
— Если бы речь шла о вас двоих, войны бы не было. Впрочем, в моем доме сегодня вообще нет войны. Пойдемте-ка в дом. Свечи на пироге Джаррета уже зажжены, и я хочу, чтобы он задул их все одним махом.
Переглянувшись, мужчины пожали плечами и последовали за Тарой.
Джеймс заставлял себя забыть о дочери Уоррена, но глаза его помимо воли искали ее. Он стоял поодаль, когда внесли торт и освободили для него место на столе. Тара поддразнивала Джаррета, гости, коих собралось около пятидесяти, поздравляли его. Джаррет задул все свечи сразу, и ему тут же сказали, что его место среди больших политиков в Таллахасси. Тут все рассмеялись, и вновь заиграла музыка.
Дживс, проворный чернокожий дворецкий, «истинный правитель Симаррона», как любя называл его Джаррет, подошел к Джеймсу с серебряным подносом, уставленным бокалами с шампанским.
— Джеймс Маккензи, что-то вы сегодня слишком серьезны, мой молодой друг. Джеймс взял бокал.
— Сегодня я слышу это Довольно часто.
— Наслаждайтесь этим вечером, ибо потом наступит завтра!
— А вот и вы заговорили мрачно, дружище.
Дживс улыбнулся, и белые зубы сверкнули на черном лице.
— Я просто сознаю, что наша жизнь тяжела, поэтому, сэр, и советую, насладиться моментом, ночью, волшебством, словом. Всем тем, чем можно, сэр.
Джеймс засмеялся, допил шампанское и поставил бокал на поднос.
— Если вас это порадует, друг мой, тогда я готов улыбаться весь вечер, от уха до уха.
Дживс протянул Джеймсу еще один бокал:
— Это поможет вам, сэр. Хотя шампанское и доставлено окольными путями, но оно из Франции.
— Французское — значит, отличное!
— Наслаждайтесь вечером, сэр, — повторил Дживс, чуть вздернув подбородок, и отошел от него.
Джеймс направился в зал, где гости кружились в танце под веселые звуки скрипки.
Он не искал ее, но увидел сразу. Джон Харрингтон, высокий и красивый, чуть скованный в военной форме, вальсировал с дочерью Уоррена в головокружительном темпе и смотрел на нее с обожанием. Она, казалось, не замечая этого, о чем-то оживленно беседовала с ним.
Музыка умолкла. Они были в дальнем конце зала, но Джеймс видел, как Джон, что-то сказав девушке, отошел — видимо, за шампанским или пуншем.
Тила осталась одна. Снова зазвучала музыка — теперь меланхолическая и чарующая.
Джеймс пересек зал, прежде чем успел понять, что делает, обнял Типу и закружил в танце, даже не попросив ее согласия на то.
Но она и не возразила. Лишь брови ее взметнулись, когда Тила посмотрела ему в глаза. Джеймс, держа ее за талию, двинулся сквозь толпу танцующих в просторный холл, а потом на веранду, освещенную луной. Здесь не танцевали, но музыка была хорошо слышна, и он продолжал кружить Тилу в танце.
— Значит, вы приехали в Симаррон, встретили жениха, и все за один день, мисс Уоррен? Она чуть нахмурилась:
— О чем вы?
— О моем друге лейтенанте Харрингтоне.
— Но лейтенант Харрингтон не… — Тила умолкла.
— Один из самых замечательных белых людей, — продолжил Джеймс.
— Лейтенант очарователен, но он не мой жених.
— Ошибаетесь. Видимо, майор Уоррен забыл сообщить вам об этом.
— Майор Уоррен не распоряжается моей жизнью.
— Он ваш опекун и отдает приказы.
— Я не его солдат и не подчиняюсь приказам.
— Разве?
— Как и приказам любого другого мужчины, — холодно сообщила она.
— Возможно, вас удивит это, но в нашей глуши, мисс Уоррен, порой лучше подчиняться приказам. Это безопаснее. Уверяю вас, здесь, среди рек, холмов и болот, куда надежнее быть женой Харрингтона, чем дочерью Уоррена.
— Постараюсь запомнить это, мистер Маккензи. Но любопытно: что мой отчим сделал вам?
— Именно мне?
— Да! Он что, ранил вас, преследовал, оскорбил? Вероятно, волосы у него зашевелились, а рука сжалась, потому что Тила внезапно поморщилась.
— Нет, мисс Уоррен, хотя я и мерзкий индеец, он ни разу не коснулся меня. Если бы такое случилось, Уоррен был бы мертв. Но он оскорбил меня так, как никто другой. Оскорбил своей жестокостью…
— С белыми тоже обращались жестоко.
— Только не я, мисс Уоррен, только не я.
— Вы делаете мне больно, — спокойно заметила Тила. — Вы слишком крепко держите меня.
— Значит, вас вообще не нужно держать.
— Это вы подошли ко мне. Я не приглашала вас танцевать.
— Верно. — Джеймс остановился так внезапно, что девушка, столкнувшись с ним, ударилась о его грудь. Изумленная, она даже не отстранилась.
И Джеймс не отпустил ее. Он слышал, как громко, но в унисон бьются их сердца, вдыхал ее нежный, женственный аромат, видел обжигающий зеленый огонь ее глаз.
— А, вот вы где, — услышали они. Узнав голос Джона Харрингтона, Джеймс сделал шаг назад и отпустил Тилу Уоррен.
— Шампанское! — весело предложил Джон. — Тила, Джеймс?..
— Спасибо, с меня уже хватит. — Джеймс поклонился Тиле:
— Прошу прощения.
Оставив их, он направился в холл, приветствуя старых друзей. Кое-кто из них перекинулся с ним несколькими словами. Джеймс с горечью замечал, что по мере продолжения военных действий вместе со страхом росла и враждебность белых. Они не понимали, что индейцы тоже боятся, ибо война стала тяжким бременем и для них. Многие молодые воины погибли. Их деревни и дома были уничтожены. Дети голодали.
Джеймс пытался сказать что-то ободряющее, как-то оправдать свой народ. Но можно ли оправдывать войну?
Наконец ему удалось ускользнуть наверх и взглянуть на крошку племянника. Убедившись, что мальчик мирно спит в колыбели у постели матери, он заглянул в комнату дочери. Дженифер спала так же спокойно и даже улыбалась во сне. Темные волосы разметались по подушке вокруг ангельского личика.
Какой прелестный ребенок! В ней ощущалась белая кровь, несмотря на явное сходство с матерью. Янтарные глаза, черные, необычайно густые волосы. Джеймс поцеловал ее в лоб, и сердце его сжалось при мысли об умерших жене и ребенке.
В своей комнате, которую всегда держали для него, Джеймс, сбросив парадный сюртук и сорочку с жабо, остался в бриджах и сапогах. Ночь манила его. Он распахнул двери балкона, выходившего на лужайку позади дома — туда, где кончались владения Джаррета и начинались заросли кипарисов, живописные холмы, извилистые реки. К востоку лежали когда-то плодородные земли, теперь выжженные и опустошенные после того, как индейцев оттеснили еще дальше к югу.
Внезапно услышав какой-то звук, Джеймс оглядел балкон.
Тила, тоже привлеченная лунным светом, пока не заметила Джеймса. Она осторожно открыла двери спальни, выскользнула на балкон, облокотилась на перила, подняла голову и смотрела на луну, поеживаясь от ночного ветерка.
Ее только что расчесанные и распущенные волосы, ниспадающие на спину, заливал лунный свет. Тонкая батистовая сорочка казалась почти прозрачной, и Джеймс отчетливо видел высокую пышную грудь, тонкую талию и округлые бедра.
Она сводила его с ума. Неистовое желание охватило Джеймса.
— Черт бы ее побрал! — вслух пробормотал он.
Вздрогнув от испуга, Тила обернулась.
Он стоял в тени у стены, и, когда сделал шаг вперед, девушка чуть не закричала, но в последний момент подавила крик, быстро прикрыв рот рукой.
— Что вы здесь делаете? — спросила она, нахмурившись. Джеймс указал на свою комнату, скрестил руки на груди и, приблизившись, прислонился к перилам балкона рядом с ней.
— Здесь моя комната. И это дом моего брата. Он думал, что Тила отойдет от него, но она не отошла, а стала разглядывать Джеймса.
— Вы упоминаете брата, когда вам это удобно.
— Я всегда помню брата.
— Но считаете возможным грубо обходиться с его гостями.
— Я редко бываю груб.
— Приятно, что вы делаете для меня исключение.
— Мисс Уоррен, признаться, вам следовало бы радоваться, что первый индеец, которого вы встретили, был только груб с вами.
— Если это ваша комната, полагаю, вам лучше вернуться туда.
— Но это вы помешали моему уединению.
Она молча посмотрела на него в упор. Ветерок чуть трепал ее волосы. Ее глаза были спокойными, глубокими и лучистыми, кожа совершенной, как мрамор. Под ночной сорочкой вздымалась грудь…
Охваченный непреодолимым желанием с той минуты, когда впервые увидел эту девушку, Джеймс не устоял перед искушением и коснулся пальцами ее щеки. Рука его легла на плечо Тилы. Он притянул ее к себе и склонил голову, мечтая ощутить вкус ее губ.
Рот девушки благоухал мятой, источал тепло и чувственность. Прижавшись к ее губам, он языком раскрыл их, чувствуя, как его возбужденная плоть рвется наружу. Язык Джеймса проникал все глубже и глубже, пальцы погрузились в ее волосы. Удерживая девушку левой рукой, правой он начал ласкать ее грудь, потирая сосок.
Тила напряглась, упершись ладонями в его плечи. Ее сдавленный стон был заглушен поцелуем.
Джеймс задрожал от страстного желания.
Господи, да что же это с ним? Он вдруг словно окаменел, не обращая внимания на муку, терзавшую его. Нельзя делать этого! Нельзя!
Джеймс решительно отстранил от себя трепетавшую Тилу, и она в оцепенении посмотрела на него. Отчего она трепещет? Оттого, что он коснулся ее, или оттого, что отпустил?
— Идите к себе, — властно бросил Джеймс. Она направилась к двери, слепо повинуясь ему, но внезапно обернулась и снова приблизилась к Джеймсу. В ее глазах полыхало зеленое пламя.
— Сэр, белый вы, краснокожий или в пурпурную крапинку, но ведете себя крайне дерзко. У вас повадки обезьяны и наглость дикого кабана. — С этими словами Тила влепила ему пощечину.
Джеймс, оторопев, инстинктивно схватил ее за руку и прижал к себе. Он смотрел в ее глаза — неистовые, бесстрашные, без тени раскаяния.
Его хватка, вероятно, причинила ей боль, но девушка даже не поморщилась, не попыталась сопротивляться. Она лишь с яростью смотрела на него и ждала, когда он отпустит ее.
— На этот раз, — предупредил Джеймс, — это сойдет вам с рук. Но помните: между нами война. Ударьте краснокожего, и он ударит в ответ.
Взгляд Тилы выразил негодование, но она промолчала.
— Идите к себе, — бросил Джеймс, отпуская ее. Она потерла запястья, не отрывая глаз от Джеймса, и, резко повернувшись, направилась к открытым дверям своей комнаты.
Однако в дверях высоко подняла голову и снова обернулась.
— На этот раз я сделаю то, о чем вы столь учтиво просите. Но между нами действительно война. И эта часть балкона возле моей комнаты — свободная территория, ничейная земля. Пока я живу в этом доме, вы не смеете запрещать мне бывать здесь, сэр.
Последние слова она произнесла горячим шепотом, потом вновь стремительно повернулась и исчезла в своей комнате, захлопнув за собой дверь.
Джеймс вернулся к себе.
Он провел долгую бессонную ночь, испытывая, казалось, все муки ада.
Глава 5
— И ты умный человек, друг мой. Гораздо умнее меня. Поэтому пойми, сюда будут присылать все больше и больше солдат, ибо правительство намерено добиться победы в этой войне.
— Но ведь армия устала от этой войны! Мужчины, которые пошли служить на короткий срок, побегут домой при первой же возможности. Кое-кто из ваших армейских командиров покончил с собой. Я слышал рассказ о замечательном молодом парне, получившем приказ закрепиться в оставленном форте. Его люди сразу заболели лихорадкой; сам он страдал от жары и погиб не от рук семинолов, а закололся собственным мечом. Джон, мои воины охвачены отчаянием. Они не уйдут, как уходят солдаты из регулярной армии, чтобы вернуться домой в Теннесси, Кентукки или Джорджию. Джон печально покачал головой:
— Я боюсь за всех нас! Соединенные Штаты не отступятся. И что бы ты ни говорил, Оцеола, несмотря на хорошие манеры и ум, бывает жесток и безжалостен, как дикарь. Вспомни! С чего началась нынешняя война? С убийства майора Дейда и его солдат. И где был великий вождь Оцеола в тот день, друг мой? Он убивал индейского агента Уайли Томпсона!
— Среди белых и краснокожих есть люди, считающие, что Томпсон заслужил смерть.
— Ты намеренно отклоняешься от темы. Оцеола в тот день не поставил на первое место интересы своего народа. Ему следовало находиться с воинами, атаковавшими майора Дейда.
— По-моему, — тихо заметил Джеймс, — майор Дейд и его люди умерли жалкой смертью без помощи Оцеолы.
— Суть в том, что Оцеола поступил эгоистично, желая лишь отомстить.
— Уайли Томпсон приказал заковать Оцеолу в цепи. Для такого человека ужасное унижение — предстать в таком виде перед своим же народом. Томпсон в тот день подписал себе смертный приговор.
— Оцеола нападал на плантации, на мужчин, женщин и детей. Не убеждай себя в том, Джеймс, что он достойный человек.
— Каждый из нас бывает праведником и чудовищем в зависимости от обстоятельств.
— Тут я с тобой согласен. — Джон печально улыбнулся. — Однако меня страшит будущее! Ты — мой друг, и многие коренные краснокожие — мои друзья. Мы беседуем и спокойно расходимся. Но придет день, когда нам придется перерезать друг другу горло. Боже мой, мне все представляется в черном свете! Однако я хотел бы, чтобы ты остался вот в этом костюме, поселился в доме брата…
— Стал белым?
— Ты и есть белый.
Джеймс пожал плечами:
— Белые примут меня потому, что не могут выбросить с земли, на которую я имею законное право.
— Признай, что ты белый!
— Я никогда не отрицал этого. Мой отец был одним из самых замечательных людей, каких я видел. Мой брат Джаррет такой же. Но я не могу закрыть глаза на то, что делают с моим народом.
— Я всегда буду молиться за тебя, — мрачно проговорил Джон.
Джеймс улыбнулся:
— И я буду молиться за тебя.
— Может, мы оба переживем все это и будем спокойно жить, ловя рыбу в затененных кипарисами речках.
— Возможно. Но какое же «рутинное» поручение привело тебя сюда на этот раз? — поинтересовался Джеймс.
— О! Чрезвычайно приятное! — радостно воскликнул Джон, и его янтарные глаза засветились удовольствием. — Меня назначили сопровождающим. — Блеск в его глазах внезапно угас, и он сморщился. — Боюсь продолжать, зная твое отношение к майору, пославшему меня сюда. Но ее ты видел? Черт, да любой мужчина с любым цветом кожи найдет ее великолепной! Это самая красивая женщина из всех, каких я когда-либо встречал. Нравится мне Уоррен или нет, но он — мой командир. Когда он решительно заявил, что мы с ней должны вступить в брак, я был глубоко встревожен. Уоррен — жестокий, подлый мерзавец… — Джон вздрогнул. — Послушай, ты мог бы вообразить себе женский вариант Майкла Уоррена? Это было бы ужасно. Поэтому я представлял себе нечто мужеподобное, возможно, даже с темными жесткими усиками, а то и с бакенбардами! Я думал увидеть чудовище с ужасными манерами. Знаешь, я приехал сюда почти дрожа от страха, а твой негодный брат не только не помог мне, но даже жестоко дразнил меня. А потом меня подвели к ней, и я был так потрясен, что потерял дар речи, когда нас представили друг другу. Думаю, Джаррет до сих пор смеется надо мной.
Сердце Джеймса все сильнее и сильнее сжималось. Стиснув зубы, он не выказал никаких чувств.
— Ты говоришь о мисс Уоррен?
Судя по тяжелому вздоху Джона, он успел влюбиться, во всяком случае, безоглядно увлечься.
— Конечно! А ты познакомился с ней?
— О да, — мрачно подтвердил Джеймс.
— В ней столько огня! Многие молодые женщины перепугались бы, если бы их отправили в самую глубь Флориды, а она не боится. Напротив, засыпала меня вопросами. Это любознательная, умная девушка…
— И потрясающе сложена, — вскользь заметил Джеймс.
— Ну да, и это тоже, — рассеянно согласился Джон, но, тут же засмеявшись, хлопнул Джеймса по спине. — Да, и это тоже! Но уж ты-то, несомненно, разглядел в ней нечто большее. Жена — это спутница, а та, что способна понять любовь мужчины к такой дикой земле…
Казалось, Джон Харрингтон нашел родственную душу, готовую разделить с ним его воображаемый рай.
— Пожалуй, тебе пора вернуться к ней. Когда ты отвезешь ее к отцу и куда? Не так давно я слышал, что он убивает мужчин, женщин и детей к югу от Окалы, и этот район сейчас особенно опасен для всякого, кто имеет хоть отдаленное отношение к Уоррену.
— О, мы не уедем так скоро. Я должен доставить ряд донесений в Тампу и вернуться за девушкой с большим эскортом. Уоррен купил дом в Таллахасси, но я пока еще не получил указаний доставить ее именно туда. Полагаю, после войны он намерен заняться политикой. Ведь воюющие против индейцев очень преуспевают в ней! Взять хотя бы Эндрю Джэксона.
— Джэксон пережил все свои войны. Посмотрим, переживет ли их Майкл Уоррен, — ответил Джеймс.
— Уоррен — крепкий орешек.
— И кое-кто из наших вождей тоже. Черт, я готов убить Уоррена, лишь бы не видеть его, — признался Джеймс.
Но Джон Харрингтон уже не слушал, а смотрел куда-то перед собой, и на губах его играла улыбка.
— Она ничуть не похожа на него. Ничуть не похожа…
— Каким образом ты убедился в этом во время столь непродолжительного знакомства?
Мягко улыбаясь, Джон покачал головой:
— Я говорил с ней.
— Ну, тогда конечно! — саркастически обронил Джеймс, но Джон не заметил насмешки.
— Она так всем интересуется. И тобой тоже.
— Что?!
— Ты заинтриговал ее.
— Чем же?
— Ну, знаешь, твое прошлое, воспитание… Вот что я имею в виду. Она не из тех глупых женщин, которые считают, что индейцы всего на одну ступень выше диких животных. Прости, Джеймс, но кое-кто из них действительно так думает…
— Я прекрасно знаю это. Продолжай.
— Ее интересуют жизнь, разнообразие языков.
— Хм, если ей повезет, она не слишком много узнает об этом.
— Ты сегодня мрачно настроен, Джеймс Маккензи.
— Соответственно своей жизни.
— Друг мой, научись ценить краткие мгновения мира и покоя.
Джеймс слегка смутился. Да, он слишком мрачен. Отчасти из-за раздражения, отчасти из зависти. К этим чувствам примешивались ненависть к Майклу Уоррену и желание, пробужденное в нем его падчерицей. Джеймс убеждал себя, что девушка и Харрингтон очень подойдут друг другу, поэтому он должен радоваться за друга.
Но при этом вспоминал лишь о том, какое испытал возбуждение, увидев Типу. И оно не покинуло его, а, напротив, усиливалось.
«Она совсем не то, что мне нужно, и не может стать спутницей моей жизни», — твердо сказал себе Джеймс. Он пытался рассуждать трезво, не забывая о том, что Харрингтон — прекрасный человек и хороший друг. Пусть и несколько восторженный сейчас.
Джеймс кивнул:
— Может, ты и прав, и мне действительно следует научиться ценить тишину и мир, пока это возможно.
Тут он заметил в дверях Тару и понял, что она разыскивает их.
— А, вот вы где! Что вы тут делаете?
— Пытаемся положить конец войне, — ответил Джеймс. — По крайней мере между нами.
— Если бы речь шла о вас двоих, войны бы не было. Впрочем, в моем доме сегодня вообще нет войны. Пойдемте-ка в дом. Свечи на пироге Джаррета уже зажжены, и я хочу, чтобы он задул их все одним махом.
Переглянувшись, мужчины пожали плечами и последовали за Тарой.
Джеймс заставлял себя забыть о дочери Уоррена, но глаза его помимо воли искали ее. Он стоял поодаль, когда внесли торт и освободили для него место на столе. Тара поддразнивала Джаррета, гости, коих собралось около пятидесяти, поздравляли его. Джаррет задул все свечи сразу, и ему тут же сказали, что его место среди больших политиков в Таллахасси. Тут все рассмеялись, и вновь заиграла музыка.
Дживс, проворный чернокожий дворецкий, «истинный правитель Симаррона», как любя называл его Джаррет, подошел к Джеймсу с серебряным подносом, уставленным бокалами с шампанским.
— Джеймс Маккензи, что-то вы сегодня слишком серьезны, мой молодой друг. Джеймс взял бокал.
— Сегодня я слышу это Довольно часто.
— Наслаждайтесь этим вечером, ибо потом наступит завтра!
— А вот и вы заговорили мрачно, дружище.
Дживс улыбнулся, и белые зубы сверкнули на черном лице.
— Я просто сознаю, что наша жизнь тяжела, поэтому, сэр, и советую, насладиться моментом, ночью, волшебством, словом. Всем тем, чем можно, сэр.
Джеймс засмеялся, допил шампанское и поставил бокал на поднос.
— Если вас это порадует, друг мой, тогда я готов улыбаться весь вечер, от уха до уха.
Дживс протянул Джеймсу еще один бокал:
— Это поможет вам, сэр. Хотя шампанское и доставлено окольными путями, но оно из Франции.
— Французское — значит, отличное!
— Наслаждайтесь вечером, сэр, — повторил Дживс, чуть вздернув подбородок, и отошел от него.
Джеймс направился в зал, где гости кружились в танце под веселые звуки скрипки.
Он не искал ее, но увидел сразу. Джон Харрингтон, высокий и красивый, чуть скованный в военной форме, вальсировал с дочерью Уоррена в головокружительном темпе и смотрел на нее с обожанием. Она, казалось, не замечая этого, о чем-то оживленно беседовала с ним.
Музыка умолкла. Они были в дальнем конце зала, но Джеймс видел, как Джон, что-то сказав девушке, отошел — видимо, за шампанским или пуншем.
Тила осталась одна. Снова зазвучала музыка — теперь меланхолическая и чарующая.
Джеймс пересек зал, прежде чем успел понять, что делает, обнял Типу и закружил в танце, даже не попросив ее согласия на то.
Но она и не возразила. Лишь брови ее взметнулись, когда Тила посмотрела ему в глаза. Джеймс, держа ее за талию, двинулся сквозь толпу танцующих в просторный холл, а потом на веранду, освещенную луной. Здесь не танцевали, но музыка была хорошо слышна, и он продолжал кружить Тилу в танце.
— Значит, вы приехали в Симаррон, встретили жениха, и все за один день, мисс Уоррен? Она чуть нахмурилась:
— О чем вы?
— О моем друге лейтенанте Харрингтоне.
— Но лейтенант Харрингтон не… — Тила умолкла.
— Один из самых замечательных белых людей, — продолжил Джеймс.
— Лейтенант очарователен, но он не мой жених.
— Ошибаетесь. Видимо, майор Уоррен забыл сообщить вам об этом.
— Майор Уоррен не распоряжается моей жизнью.
— Он ваш опекун и отдает приказы.
— Я не его солдат и не подчиняюсь приказам.
— Разве?
— Как и приказам любого другого мужчины, — холодно сообщила она.
— Возможно, вас удивит это, но в нашей глуши, мисс Уоррен, порой лучше подчиняться приказам. Это безопаснее. Уверяю вас, здесь, среди рек, холмов и болот, куда надежнее быть женой Харрингтона, чем дочерью Уоррена.
— Постараюсь запомнить это, мистер Маккензи. Но любопытно: что мой отчим сделал вам?
— Именно мне?
— Да! Он что, ранил вас, преследовал, оскорбил? Вероятно, волосы у него зашевелились, а рука сжалась, потому что Тила внезапно поморщилась.
— Нет, мисс Уоррен, хотя я и мерзкий индеец, он ни разу не коснулся меня. Если бы такое случилось, Уоррен был бы мертв. Но он оскорбил меня так, как никто другой. Оскорбил своей жестокостью…
— С белыми тоже обращались жестоко.
— Только не я, мисс Уоррен, только не я.
— Вы делаете мне больно, — спокойно заметила Тила. — Вы слишком крепко держите меня.
— Значит, вас вообще не нужно держать.
— Это вы подошли ко мне. Я не приглашала вас танцевать.
— Верно. — Джеймс остановился так внезапно, что девушка, столкнувшись с ним, ударилась о его грудь. Изумленная, она даже не отстранилась.
И Джеймс не отпустил ее. Он слышал, как громко, но в унисон бьются их сердца, вдыхал ее нежный, женственный аромат, видел обжигающий зеленый огонь ее глаз.
— А, вот вы где, — услышали они. Узнав голос Джона Харрингтона, Джеймс сделал шаг назад и отпустил Тилу Уоррен.
— Шампанское! — весело предложил Джон. — Тила, Джеймс?..
— Спасибо, с меня уже хватит. — Джеймс поклонился Тиле:
— Прошу прощения.
Оставив их, он направился в холл, приветствуя старых друзей. Кое-кто из них перекинулся с ним несколькими словами. Джеймс с горечью замечал, что по мере продолжения военных действий вместе со страхом росла и враждебность белых. Они не понимали, что индейцы тоже боятся, ибо война стала тяжким бременем и для них. Многие молодые воины погибли. Их деревни и дома были уничтожены. Дети голодали.
Джеймс пытался сказать что-то ободряющее, как-то оправдать свой народ. Но можно ли оправдывать войну?
Наконец ему удалось ускользнуть наверх и взглянуть на крошку племянника. Убедившись, что мальчик мирно спит в колыбели у постели матери, он заглянул в комнату дочери. Дженифер спала так же спокойно и даже улыбалась во сне. Темные волосы разметались по подушке вокруг ангельского личика.
Какой прелестный ребенок! В ней ощущалась белая кровь, несмотря на явное сходство с матерью. Янтарные глаза, черные, необычайно густые волосы. Джеймс поцеловал ее в лоб, и сердце его сжалось при мысли об умерших жене и ребенке.
В своей комнате, которую всегда держали для него, Джеймс, сбросив парадный сюртук и сорочку с жабо, остался в бриджах и сапогах. Ночь манила его. Он распахнул двери балкона, выходившего на лужайку позади дома — туда, где кончались владения Джаррета и начинались заросли кипарисов, живописные холмы, извилистые реки. К востоку лежали когда-то плодородные земли, теперь выжженные и опустошенные после того, как индейцев оттеснили еще дальше к югу.
Внезапно услышав какой-то звук, Джеймс оглядел балкон.
Тила, тоже привлеченная лунным светом, пока не заметила Джеймса. Она осторожно открыла двери спальни, выскользнула на балкон, облокотилась на перила, подняла голову и смотрела на луну, поеживаясь от ночного ветерка.
Ее только что расчесанные и распущенные волосы, ниспадающие на спину, заливал лунный свет. Тонкая батистовая сорочка казалась почти прозрачной, и Джеймс отчетливо видел высокую пышную грудь, тонкую талию и округлые бедра.
Она сводила его с ума. Неистовое желание охватило Джеймса.
— Черт бы ее побрал! — вслух пробормотал он.
Вздрогнув от испуга, Тила обернулась.
Он стоял в тени у стены, и, когда сделал шаг вперед, девушка чуть не закричала, но в последний момент подавила крик, быстро прикрыв рот рукой.
— Что вы здесь делаете? — спросила она, нахмурившись. Джеймс указал на свою комнату, скрестил руки на груди и, приблизившись, прислонился к перилам балкона рядом с ней.
— Здесь моя комната. И это дом моего брата. Он думал, что Тила отойдет от него, но она не отошла, а стала разглядывать Джеймса.
— Вы упоминаете брата, когда вам это удобно.
— Я всегда помню брата.
— Но считаете возможным грубо обходиться с его гостями.
— Я редко бываю груб.
— Приятно, что вы делаете для меня исключение.
— Мисс Уоррен, признаться, вам следовало бы радоваться, что первый индеец, которого вы встретили, был только груб с вами.
— Если это ваша комната, полагаю, вам лучше вернуться туда.
— Но это вы помешали моему уединению.
Она молча посмотрела на него в упор. Ветерок чуть трепал ее волосы. Ее глаза были спокойными, глубокими и лучистыми, кожа совершенной, как мрамор. Под ночной сорочкой вздымалась грудь…
Охваченный непреодолимым желанием с той минуты, когда впервые увидел эту девушку, Джеймс не устоял перед искушением и коснулся пальцами ее щеки. Рука его легла на плечо Тилы. Он притянул ее к себе и склонил голову, мечтая ощутить вкус ее губ.
Рот девушки благоухал мятой, источал тепло и чувственность. Прижавшись к ее губам, он языком раскрыл их, чувствуя, как его возбужденная плоть рвется наружу. Язык Джеймса проникал все глубже и глубже, пальцы погрузились в ее волосы. Удерживая девушку левой рукой, правой он начал ласкать ее грудь, потирая сосок.
Тила напряглась, упершись ладонями в его плечи. Ее сдавленный стон был заглушен поцелуем.
Джеймс задрожал от страстного желания.
Господи, да что же это с ним? Он вдруг словно окаменел, не обращая внимания на муку, терзавшую его. Нельзя делать этого! Нельзя!
Джеймс решительно отстранил от себя трепетавшую Тилу, и она в оцепенении посмотрела на него. Отчего она трепещет? Оттого, что он коснулся ее, или оттого, что отпустил?
— Идите к себе, — властно бросил Джеймс. Она направилась к двери, слепо повинуясь ему, но внезапно обернулась и снова приблизилась к Джеймсу. В ее глазах полыхало зеленое пламя.
— Сэр, белый вы, краснокожий или в пурпурную крапинку, но ведете себя крайне дерзко. У вас повадки обезьяны и наглость дикого кабана. — С этими словами Тила влепила ему пощечину.
Джеймс, оторопев, инстинктивно схватил ее за руку и прижал к себе. Он смотрел в ее глаза — неистовые, бесстрашные, без тени раскаяния.
Его хватка, вероятно, причинила ей боль, но девушка даже не поморщилась, не попыталась сопротивляться. Она лишь с яростью смотрела на него и ждала, когда он отпустит ее.
— На этот раз, — предупредил Джеймс, — это сойдет вам с рук. Но помните: между нами война. Ударьте краснокожего, и он ударит в ответ.
Взгляд Тилы выразил негодование, но она промолчала.
— Идите к себе, — бросил Джеймс, отпуская ее. Она потерла запястья, не отрывая глаз от Джеймса, и, резко повернувшись, направилась к открытым дверям своей комнаты.
Однако в дверях высоко подняла голову и снова обернулась.
— На этот раз я сделаю то, о чем вы столь учтиво просите. Но между нами действительно война. И эта часть балкона возле моей комнаты — свободная территория, ничейная земля. Пока я живу в этом доме, вы не смеете запрещать мне бывать здесь, сэр.
Последние слова она произнесла горячим шепотом, потом вновь стремительно повернулась и исчезла в своей комнате, захлопнув за собой дверь.
Джеймс вернулся к себе.
Он провел долгую бессонную ночь, испытывая, казалось, все муки ада.
Глава 5
Сон начинался очень приятно.
Они находились в самой глубине когда-то прекрасных земель. Населявшие их прежде индейцы, коренные жители, почти вымерли, когда племя крик впервые увидело пустующие земли и пришло на юг заявить о своем праве на них. В этих богатых местах в изобилии водились олени и выдры, птица и рыба. Плодородная земля давала обильные урожаи кукурузы и других злаков. Вокруг простирались огромные территории, где можно было поохотиться, порезвиться… влюбиться.
Конечно, они принадлежали к разным кланам, а мужчине полагалось брать жену из своего клана. Но он знал ее много лет и любил еще с тех пор, когда они были детьми. Он достиг совершеннолетия, семья отца дала ему образование, а родня матери научила жить на этой земле. Выпив черный напиток, он сменил мальчишеское имя на имя мужчины. На празднике Пляска зеленой кукурузы[2] он официально назовет ее своей женой. Хотя прелюбодеяние каралось жестоко — иногда за это отрезали уши и нос, — секс до брака не считался порочным. Им настало время быть вместе. Они влюбились друг в друга.
Сквозь ветви деревьев пробивалось солнце. На открытых местах было жарко, но в тени прохладно. Они въехали в лес, спешились, напились из ручья и начали собирать ягоды. Он почти задремал, лежа под деревом, когда услышал смех девушки и поймал на себе ее взгляд. Когда она, снова засмеявшись, побежала к реке, он шутливо сказал, что ее ждет расплата за этот смех.
Девушка бежала стремительно, но он еще быстрее. Он настиг ее на середине реки, и даже сейчас, во сне, помнил предшествовавшее этому мгновение. Смеясь, она повернулась к нему. При этом ее волосы, темные как вороново крыло, совершенно прямые, ниспадающие густым водопадом до бедер, взметнулись, словно черная шаль. Прерывисто дыша, она продолжала смеяться. У нее не было никаких шансов, и девушка знала это. Она и не хотела ускользнуть от него.
Он коснулся ее, и они вместе погрузились в прохладную пенящуюся воду. Потом он поднялся, а девушка встала на колени, глядя на него. Он потянулся к ней и заключил в объятия. В тот день она была во всем белом. Он и сейчас помнил, как снял с нее платье и бросил в воду.
Они любили друг друга в воде, и солнце то освещало их, то скрывалось в облаках. Потом они лежали под низкими ветвями сосны и строили планы, как и любая молодая влюбленная пара, у которой вся жизнь впереди.
Они снова смеялись, когда пошли вниз по течению, чтобы найти ее белое платье из оленьей кожи.
Он заметался во сне. Девушка опять убегала. Он пытался поймать ее, но не мог догнать. Когда она обернулась, ее смех смолк…
Она исчезла. Стоя в темноте, он увидел спину мужчины. Белого мужчины, стоящего на коленях; плечи его содрогались от рыданий.
Это был его брат, и Джеймс забрал у него свою жену.
Она лежала в гробу, который он и Джаррет сделали из толстого ствола кипариса, как и маленький гробик для Сары. Такой маленький! Детский гробик.
Джеймс одел Наоми в платье из белой оленьей кожи. Она сохранила его с тех пор, как они стали мужем и женой. Наоми была прекрасна, прекрасна даже на смертном одре. Никаких следов лихорадки не осталось. Платье отливало необыкновенной белизной на фоне гладкой бронзовой кожи и черных как смоль волос.
Внезапно ему почудилось, будто он стоит в темноте. Гроб был далеко. Джеймс оставил его в погребальной пещере, затененной деревьями. Рядом были все вещи Наоми: горшки и сковороды, одежда, бусы и ожерелья. Он видел пещеру, но чувствовал: что-то не так. Джеймс заглянул в гроб…
Но в нем лежала не Наоми, а она. Он отчетливо видел каскад ее сверкающих рыжих волос. На ней было белое платье с вышивкой и кружевами. Очень бледная, со скрещенными на груди руками, она вдруг поняла, что лежит в гробу, и закричала. Гроб наполнялся кровью. Она тянула к нему руки, звала его…
Джеймс задрожал, обливаясь потом, и проснулся. С трудом переведя дыхание, он посмотрел в окно: уже занимался рассвет. Застонав, Джеймс откинулся на подушки. Как ни странно, после ночного кошмара он погрузился в спокойный крепкий сон. Он подумал, что вновь грезит, когда послышался стук в дверь.
— Господин Джеймс, господин Джеймс, кофе, сэр! Это наверняка пришла помощница кухарки, Долли, пышная женщина, в жилах которой текла багамская и индейская кровь.
— Ну, тогда подавай! — крикнул Джеймс, повернувшись на бок спиной к двери. Какая жуткая ночь! Но теперь он проснулся и уже не заснет. В доме брата он совсем обленится, если не возьмет себя в руки.
Он вновь закрыл глаза.
— Черный или со сливками, господин Джеймс? — услышал он у себя за спиной. Эта чертова женщина никак не оставляла его в покое.
— Я сам все сделаю, спасибо! — рявкнул Джеймс.
— Вылить на голову или плеснуть в лицо? — шутливо осведомился голос.
Джеймс подскочил и повернулся. Мисс Тила Уоррен, свежая, как весенний цветок, в желтом муслиновом платье, облегающем высокую грудь, стояла у его кровати с чашкой кофе в руке. У Джеймса возникло неприятное опасение, что кофе сейчас выплеснут на нижнюю часть его тела.
— Если вы собираетесь опрокинуть на меня эту чашку, позвольте посоветовать вам не делать этого.
— Да что вы, мистер Маккензи! Поскольку я живу в доме вашего брата, то пытаюсь наладить с вами мирные отношения.
— М-м, — усомнился он, натягивая на себя белую простыню, ибо лежал совершенно нагой, о чем девушка, несомненно, догадалась. Но казалось, ее это ничуть не смущало. Она спокойно ждала ответа по поводу кофе.
— Черный! — бросил Джеймс, взяв у Тилы чашку, чтобы она не успела нанести ему урон.
Легкая улыбка заиграла у нее на губах.
— Я не замышляла ничего дурного.
— Но вы могли случайно…
— Я очень осторожна.
— Вы — настоящая южная красавица, и уверен, все случайности планируете заранее… Вы что, привыкли подавать кофе мужчинам в постель?
Помолчав, Тила пожала плечами:
— Вообще-то нет. Прежде мне не представлялось такой возможности.
— Сомневаюсь, что это подобает столь воспитанной молодой леди.
— Верно.
— Увы, мисс Уоррен, боюсь, вам придется гореть в аду.
— Да, грехов у меня много, поэтому скорее всего это меня и ждет. Хотя и не за то, что принесла вам кофе.
Джеймс пил кофе, разглядывая девушку, все еще стоявшую у его кровати. Ее длинные волосы, тщательно расчесанные, каскадом рассыпались по плечам. Даже в будничном платье она выглядела неотразимо.
Проклятие! Джеймса снова охватило возбуждение, и он подтянул колени, чтобы скрыть это.
Они находились в самой глубине когда-то прекрасных земель. Населявшие их прежде индейцы, коренные жители, почти вымерли, когда племя крик впервые увидело пустующие земли и пришло на юг заявить о своем праве на них. В этих богатых местах в изобилии водились олени и выдры, птица и рыба. Плодородная земля давала обильные урожаи кукурузы и других злаков. Вокруг простирались огромные территории, где можно было поохотиться, порезвиться… влюбиться.
Конечно, они принадлежали к разным кланам, а мужчине полагалось брать жену из своего клана. Но он знал ее много лет и любил еще с тех пор, когда они были детьми. Он достиг совершеннолетия, семья отца дала ему образование, а родня матери научила жить на этой земле. Выпив черный напиток, он сменил мальчишеское имя на имя мужчины. На празднике Пляска зеленой кукурузы[2] он официально назовет ее своей женой. Хотя прелюбодеяние каралось жестоко — иногда за это отрезали уши и нос, — секс до брака не считался порочным. Им настало время быть вместе. Они влюбились друг в друга.
Сквозь ветви деревьев пробивалось солнце. На открытых местах было жарко, но в тени прохладно. Они въехали в лес, спешились, напились из ручья и начали собирать ягоды. Он почти задремал, лежа под деревом, когда услышал смех девушки и поймал на себе ее взгляд. Когда она, снова засмеявшись, побежала к реке, он шутливо сказал, что ее ждет расплата за этот смех.
Девушка бежала стремительно, но он еще быстрее. Он настиг ее на середине реки, и даже сейчас, во сне, помнил предшествовавшее этому мгновение. Смеясь, она повернулась к нему. При этом ее волосы, темные как вороново крыло, совершенно прямые, ниспадающие густым водопадом до бедер, взметнулись, словно черная шаль. Прерывисто дыша, она продолжала смеяться. У нее не было никаких шансов, и девушка знала это. Она и не хотела ускользнуть от него.
Он коснулся ее, и они вместе погрузились в прохладную пенящуюся воду. Потом он поднялся, а девушка встала на колени, глядя на него. Он потянулся к ней и заключил в объятия. В тот день она была во всем белом. Он и сейчас помнил, как снял с нее платье и бросил в воду.
Они любили друг друга в воде, и солнце то освещало их, то скрывалось в облаках. Потом они лежали под низкими ветвями сосны и строили планы, как и любая молодая влюбленная пара, у которой вся жизнь впереди.
Они снова смеялись, когда пошли вниз по течению, чтобы найти ее белое платье из оленьей кожи.
Он заметался во сне. Девушка опять убегала. Он пытался поймать ее, но не мог догнать. Когда она обернулась, ее смех смолк…
Она исчезла. Стоя в темноте, он увидел спину мужчины. Белого мужчины, стоящего на коленях; плечи его содрогались от рыданий.
Это был его брат, и Джеймс забрал у него свою жену.
Она лежала в гробу, который он и Джаррет сделали из толстого ствола кипариса, как и маленький гробик для Сары. Такой маленький! Детский гробик.
Джеймс одел Наоми в платье из белой оленьей кожи. Она сохранила его с тех пор, как они стали мужем и женой. Наоми была прекрасна, прекрасна даже на смертном одре. Никаких следов лихорадки не осталось. Платье отливало необыкновенной белизной на фоне гладкой бронзовой кожи и черных как смоль волос.
Внезапно ему почудилось, будто он стоит в темноте. Гроб был далеко. Джеймс оставил его в погребальной пещере, затененной деревьями. Рядом были все вещи Наоми: горшки и сковороды, одежда, бусы и ожерелья. Он видел пещеру, но чувствовал: что-то не так. Джеймс заглянул в гроб…
Но в нем лежала не Наоми, а она. Он отчетливо видел каскад ее сверкающих рыжих волос. На ней было белое платье с вышивкой и кружевами. Очень бледная, со скрещенными на груди руками, она вдруг поняла, что лежит в гробу, и закричала. Гроб наполнялся кровью. Она тянула к нему руки, звала его…
Джеймс задрожал, обливаясь потом, и проснулся. С трудом переведя дыхание, он посмотрел в окно: уже занимался рассвет. Застонав, Джеймс откинулся на подушки. Как ни странно, после ночного кошмара он погрузился в спокойный крепкий сон. Он подумал, что вновь грезит, когда послышался стук в дверь.
— Господин Джеймс, господин Джеймс, кофе, сэр! Это наверняка пришла помощница кухарки, Долли, пышная женщина, в жилах которой текла багамская и индейская кровь.
— Ну, тогда подавай! — крикнул Джеймс, повернувшись на бок спиной к двери. Какая жуткая ночь! Но теперь он проснулся и уже не заснет. В доме брата он совсем обленится, если не возьмет себя в руки.
Он вновь закрыл глаза.
— Черный или со сливками, господин Джеймс? — услышал он у себя за спиной. Эта чертова женщина никак не оставляла его в покое.
— Я сам все сделаю, спасибо! — рявкнул Джеймс.
— Вылить на голову или плеснуть в лицо? — шутливо осведомился голос.
Джеймс подскочил и повернулся. Мисс Тила Уоррен, свежая, как весенний цветок, в желтом муслиновом платье, облегающем высокую грудь, стояла у его кровати с чашкой кофе в руке. У Джеймса возникло неприятное опасение, что кофе сейчас выплеснут на нижнюю часть его тела.
— Если вы собираетесь опрокинуть на меня эту чашку, позвольте посоветовать вам не делать этого.
— Да что вы, мистер Маккензи! Поскольку я живу в доме вашего брата, то пытаюсь наладить с вами мирные отношения.
— М-м, — усомнился он, натягивая на себя белую простыню, ибо лежал совершенно нагой, о чем девушка, несомненно, догадалась. Но казалось, ее это ничуть не смущало. Она спокойно ждала ответа по поводу кофе.
— Черный! — бросил Джеймс, взяв у Тилы чашку, чтобы она не успела нанести ему урон.
Легкая улыбка заиграла у нее на губах.
— Я не замышляла ничего дурного.
— Но вы могли случайно…
— Я очень осторожна.
— Вы — настоящая южная красавица, и уверен, все случайности планируете заранее… Вы что, привыкли подавать кофе мужчинам в постель?
Помолчав, Тила пожала плечами:
— Вообще-то нет. Прежде мне не представлялось такой возможности.
— Сомневаюсь, что это подобает столь воспитанной молодой леди.
— Верно.
— Увы, мисс Уоррен, боюсь, вам придется гореть в аду.
— Да, грехов у меня много, поэтому скорее всего это меня и ждет. Хотя и не за то, что принесла вам кофе.
Джеймс пил кофе, разглядывая девушку, все еще стоявшую у его кровати. Ее длинные волосы, тщательно расчесанные, каскадом рассыпались по плечам. Даже в будничном платье она выглядела неотразимо.
Проклятие! Джеймса снова охватило возбуждение, и он подтянул колени, чтобы скрыть это.