Страница:
Дядя Стивен извлек трубку изо рта, остановился и постучал ею по каменному бордюру. Я терпеливо ждала, пока он отправит её в карман.
– Брак всегда соединяет двоих, Марни. Твой отец был таким же нормальным, как я. А разве во мне есть какие-то странности? Но ведь я ей брат. Ты не обязательно должна быть похожа на нее. Но даже если и похожа, разве ты должна поступать, как она? Ты все ещё её не понимаешь.
– А я и не хочу! И что тут понимать? Давай поговорим о чем-нибудь другом.
– Нет. Я вынужден защитить твою мать. Понимаешь, милая моя, она была одновременно очень страстной и очень сдержанной, замкнутой женщиной, и к тому же ещё довольно наивной. Я знаю, ты думаешь, все это выдумки, но представь, как в её случае поступила бы женщина с опытом. Прежде всего она позаботилась бы, чтобы вообще не залететь. Но уж если такое случилось, постаралась бы заранее от ребенка избавиться. А она и не думала. Все это время она была во власти фантастического склада ума, который унаследовала от отца, и своего собственного безудержного воображения. Это и привело её к временному помутнению рассудка. Но с какой стати думать, что она передала тебе свой характер и ты поступишь подобным образом, если попадешь в подобные обстоятельства? Борись со своими недостатками, старайся их преодолеть, но не пытайся, ради бога, внушить себе, что они неискоренимы!
Мы все шли и шли, но мне вдруг захотелось избавиться от него, просто побыть одной, посидеть в полном одиночестве и подумать.
– Ты когда-нибудь слышал, как она говорила о сексе, о любви? – спросила я – Всю жизнь она старалась внушить мне отвращение к сексу. Как теперь с этим справиться? Если тебе с детства вбивали отвращение…
– У людей часто возникает ненависть к тому, что приходится в себе подавлять. Когда твоя мама выздоровела и обнаружила, что секс уже не для неё – а так оно и было, – вполне естественно, что она стала видеть в сексе причину всех своих бед, и попыталась уберечь тебя от этого.
– Но разве не секс был причиной всех её бед?
– Только потому, что вначале его вовсе отрицали, а потом злоупотребляли.
– Ты рассуждаешь как Марк.
– Твой муж?
– Да.
– Расскажи о нем.
– Это уже бесполезно.
– Иногда, Марни, я чувствую себя очень виноватым за то, уйдя в море, оставив сначала Эди одну с отцом, а потом бросив тебя на Эди. Теперь я останусь и постараюсь помочь тебе во всем разобраться.
Мы свернули на Белгрейв-Роуд.
– Я знаю, что ты помог много лет назад, – сказала я. – Думаю, и сейчас ты здорово помог. Но продолжать разговор смысла нет. Ты вернешься в Ливерпуль, а я куда-нибудь уеду. Даже если бы мы говорили об этом до конца дней, простого ответа нам не найти, потому что его не существует. Ты оцениваешь эту историю так, Люси – этак, но того, кто бы мог рассказать мне все откровенно, уже нет в живых. Всю жизнь мать лгала мне и сошла в могилу, не сказав ни слова. Вот в чем дело. От этого никуда не деться, и мне придется с этим жить, если я вообще захочу жить. Но чтобы жить дальше, мне нужно самой со всем справиться. Самой разобраться. Так что оставь меня теперь, пожалуйста, одну. Я приду домой позднее. Пока я просто не могу видеть этот дом. Но я вернусь сегодня вечером.
Дядя Стивен взял меня за руку, и мы остановились.
– Марни, ты обещаешь, что вернешься?
– Обещаю.
– Лучше бы мне остаться с тобой.
– Лучше мне побыть одной.
20
21
22
– Брак всегда соединяет двоих, Марни. Твой отец был таким же нормальным, как я. А разве во мне есть какие-то странности? Но ведь я ей брат. Ты не обязательно должна быть похожа на нее. Но даже если и похожа, разве ты должна поступать, как она? Ты все ещё её не понимаешь.
– А я и не хочу! И что тут понимать? Давай поговорим о чем-нибудь другом.
– Нет. Я вынужден защитить твою мать. Понимаешь, милая моя, она была одновременно очень страстной и очень сдержанной, замкнутой женщиной, и к тому же ещё довольно наивной. Я знаю, ты думаешь, все это выдумки, но представь, как в её случае поступила бы женщина с опытом. Прежде всего она позаботилась бы, чтобы вообще не залететь. Но уж если такое случилось, постаралась бы заранее от ребенка избавиться. А она и не думала. Все это время она была во власти фантастического склада ума, который унаследовала от отца, и своего собственного безудержного воображения. Это и привело её к временному помутнению рассудка. Но с какой стати думать, что она передала тебе свой характер и ты поступишь подобным образом, если попадешь в подобные обстоятельства? Борись со своими недостатками, старайся их преодолеть, но не пытайся, ради бога, внушить себе, что они неискоренимы!
Мы все шли и шли, но мне вдруг захотелось избавиться от него, просто побыть одной, посидеть в полном одиночестве и подумать.
– Ты когда-нибудь слышал, как она говорила о сексе, о любви? – спросила я – Всю жизнь она старалась внушить мне отвращение к сексу. Как теперь с этим справиться? Если тебе с детства вбивали отвращение…
– У людей часто возникает ненависть к тому, что приходится в себе подавлять. Когда твоя мама выздоровела и обнаружила, что секс уже не для неё – а так оно и было, – вполне естественно, что она стала видеть в сексе причину всех своих бед, и попыталась уберечь тебя от этого.
– Но разве не секс был причиной всех её бед?
– Только потому, что вначале его вовсе отрицали, а потом злоупотребляли.
– Ты рассуждаешь как Марк.
– Твой муж?
– Да.
– Расскажи о нем.
– Это уже бесполезно.
– Иногда, Марни, я чувствую себя очень виноватым за то, уйдя в море, оставив сначала Эди одну с отцом, а потом бросив тебя на Эди. Теперь я останусь и постараюсь помочь тебе во всем разобраться.
Мы свернули на Белгрейв-Роуд.
– Я знаю, что ты помог много лет назад, – сказала я. – Думаю, и сейчас ты здорово помог. Но продолжать разговор смысла нет. Ты вернешься в Ливерпуль, а я куда-нибудь уеду. Даже если бы мы говорили об этом до конца дней, простого ответа нам не найти, потому что его не существует. Ты оцениваешь эту историю так, Люси – этак, но того, кто бы мог рассказать мне все откровенно, уже нет в живых. Всю жизнь мать лгала мне и сошла в могилу, не сказав ни слова. Вот в чем дело. От этого никуда не деться, и мне придется с этим жить, если я вообще захочу жить. Но чтобы жить дальше, мне нужно самой со всем справиться. Самой разобраться. Так что оставь меня теперь, пожалуйста, одну. Я приду домой позднее. Пока я просто не могу видеть этот дом. Но я вернусь сегодня вечером.
Дядя Стивен взял меня за руку, и мы остановились.
– Марни, ты обещаешь, что вернешься?
– Обещаю.
– Лучше бы мне остаться с тобой.
– Лучше мне побыть одной.
20
Когда он ушел, я вновь повернула на Бэлгрейв-Роуд и пошла обратно по аллее. Ветер теперь налетал сзади, трепал юбку, бил мне в спину, словно подгонял, торопил вперед. По дорожке шли две монахини, ветер вздувал их одежды, словно обрезанные крылья. Они прошли мимо, не поднимая глаз, пригнув головы против ветра.
Я тоже могла бы уйти в монахини. Нужно только преодолеть отвращение к Богу. Пострижение избавит меня от неправедного пути. Хотя можно выбрать и прямо противоположный вариант и стать проституткой. Интересно, есть ли в Торки профессиональные проститутки? И как они выбрали свое ремесло?
Я стояла и перебирала в памяти все, что доставляло мне в жизни радость, пока я долгие месяцы работала в Бирмингеме, в Манчестере, в Баронете. Но ничего не помогало. Двигавшая мною сила вдруг иссякла. Жизнь моя вывернулась наизнанку, а душа словно раскололась надвое.
Я свернула в бар на углу и заказала бренди. Хотя заведение только открылось, народу было полно. У мужчины рядом со мной рот напоминал кузов самосвала, который опрокидывается, высыпая гравий. Од рассказывал о футбольном матче, который состоялся на прошлой неделе. Сосед его в это время пожирал меня глазами. Коротышка в клетчатой кепке рассматривал меня в упор с ног до головы. Понятно, о чем он думал, – не нужно быть дочерью Эди, чтобы догадаться.
Накурено было, как в опиумном притоне. Толстая черноволосая барменша терла мокрую стойку тряпкой. Стоило только улыбнуться тому, в клетчатой кепке только разок улыбнуться. Остальное он сделает сам. Чего ты боишься? думала я. Что у тебя появится ребенок и ты убьешь его, а потом будешь жить с этим всю жизнь? Будешь потеть в постели и убеждать себя, что ненавидишь секс, что это мерзость? Неужели к этому ты идешь?
Ну, а воровство разве не ложь? Почему я осуждаю маму строже, чем себя?
Я отвернулась от соседей и пошла со стаканом к столику, за которым в одиночестве сидела какая-то женщина. Ей было около сорока – потрепанная, с большими глазами, полными губами и большой уютной грудью. Пальто и платье напоминали те, что я носила лет пять назад, прежде чем начала понимать толк в одежде.
– Привет, дорогая, – сказала она пропитым голосом. – Жарко, правда?
Сев за столик, я поймала наши отражения в зеркале. Я видела её, а рядом девушку в коротком коричневом пальто, с завивкой, челкой, в желтой блузке. И вид был вполне обыкновенный. Ничего похожего на загнанное животное.
– Тебе нехорошо, дорогая? – спросила женщина. – Тут сильно накурено…
Перед ней стояли три пустых стакана и четвертый, до половины налитый крепким ирландским портером.
– Попробуй портера, дорогая, – предложила женщина. – Это что у тебя, бренди? От таких маленьких рюмок никакого проку.
– Да, – сказала я самой себе, а вовсе не ей. Это была первая рюмка бренди, которую я выпила после вечера в том, другом баре в Ибизе, когда все вокруг пировали, а мы с Марком спорили о любви. И вдруг из глаз моих брызнули слезы. Бог знает, почему, но хлынули потоком.
– Что случилось, дорогая? Поссорилась с приятелем?
Девушка в зеркале поискала платок, достала его и утерла лицо. Но поток слез иссяк не сразу.
– У меня тоже когда-то был дружок, – сказала женщина. – Давай-ка выпьем. И позволь мне угостить тебя портером. Эй, слушай, два портера сюда!
Она крикнула это официанту и навалилась грудью на край стола.
– Он был матросом, мой парень, этот единственный мой парень…
Марк не знал, кого взял в жены. И Роумэн не знал, с кем имеет дело. У них была надежда превратить меня в нормальную женщину. Ох, Марк, какую свинью я тебе подложила…
– Я говорю ему: Берт, у тебя доброе сердце, но этого мало. Тебе придется быть преданным. Потом я уже поняла, какое глупое слово сказала. Но я имела в виду…
Преданный… Кто кому был предан? Только Марк, пожалуй, и был предан мне, больше никто. Я выпила портер, который заказала моя соседка. Сказала я ей хоть слово? Не могла вспомнить. А если бы я ей все рассказала? Что бы она ответила? Сама она имела дело только с нормальными вещами, которые просто неудачно сложились. У меня же опыт исключительно ненормальный. Допустим, я начну свой рассказ так: «Я воровка, а мать моя шлюха…»
Через минуту я снова посмотрела в зеркало и с удивлением увидела, что девушка что-то рассказывает. А растрепанная баба напротив неё молчит. То есть она перестала говорить и теперь слушает, раскрыв рот. И вид у неё ошарашенный и беспокойный, как у человека, подобравшего с земли червяка и обнаружившего, что это гремучая змея.
Наверно, я ей все рассказала. А может быть, и нет – не знаю. Однако я наговорила достаточно, чтобы у неё зародилось сомнение, не из сумасшедшего ли дома я сбежала. И это, полагаю, было недалеко от истины.
Рассказывая, я смотрела в зеркало и думала: вот, полюбуйтесь, перед вами Марни Элмер, прежняя Марни Элмер. Недурна собой, и хотя прошла огонь и воду, в сущности, никому никогда не хотела причинить вреда. Но с того дня, как она появилась на свет, людям от неё доставались одни гадости. Лучше бы мать придушила её, как того малыша.
Рассказывая, я словно освобождалась от ужаса и шока, которые на меня навалились. По крайней мере, я свободна, непрестанно напоминала я себе, потому что с тех пор, как вышла замуж за Марка, я все время отчаянно желала освобождения.
– Ну, вот и все, пожалуй, – сказала я. – Ты хотела знать, что у меня случилось. Теперь знаешь. Спасибо за портер. Можно мне тоже тебя угостить?
Соседка изумленно таращилась на меня.
– Я не чокнутая, не думай, – продолжала я. – А если и да, то не очень. Все, что я тебе рассказала, правда. Забавно, что иногда случается с людьми!
Я заказала портер для неё и бренди для себя.
Мне вдруг необходимо стало выпить. Впервые я поняла, почему некоторые люди пьют. Им приходится заливать боль внутри, боль от того, что они живут на свете.
Подошел официант, я ему заплатила, плеснула немного содовой и выпила весь бокал до дна, пока моя собеседница ещё только облизывала губы после первого глотка.
– Но почему ты бросила мужа, дорогая? Он тебе разонравился? – спросила она.
– Не в этом дело, – отмахнулась я, но, глядя на её большую мягкую грудь и на широкое доброе лицо, подумала: как ей это объяснить?
Сколько бы я ни говорила, бесполезно, она все равно никогда не сможет понять. Ведь для неё секс – что-то вроде удобного кресла, теплого камина или стаканчика портера. Не больше, но и не меньше. Откуда же ей знать, что он может пугать, вызывать отвращение, приводить в ужас; каким образом я объясню ей, что не в силах была преодолеть омерзения, не в силах с ним справиться? Испытывала? Или все ещё испытываю? Этого я не знала.
– Лучше пойду-ка я…
– Ну и напугала ты меня, дорогая. Такая молодая… В самом деле… Но я бы на твоем месте не переживала. Жизнь идет нормально, пока ты не расслабился. Того, что сделала твоя мать, не исправить, так? Откуда мне знать, что моя мамаша вытворяла в двадцать лет? В семьдесят она была добропорядочной старушкой, но это же совсем другое дело. Милая, да я и сама бы не хотела, чтобы мой ребенок обо мне все знал!
Когда я выходила из бара, коротышка в клетчатой кепке был тут как тут.
– Вас подвезти, мисс? Вам в какую сторону?
– В противоположную, – отрезала я.
– Да поехали, чего там! Будь хорошей девочкой. У меня отличный маленький «спрайт» за углом. Покатаемся для начала?
– Сам катайся, – сказала я, шагнув на мостовую. Он не отставал.
– Вон там, видишь? Красный. В прошлом году купил. Каталась на таком когда-нибудь? Стоит попробовать, скажу я тебе.
– С тобой конечно стоит, – бросила я, оттолкнула его и пошла прочь. Он сделал несколько шагов за мной, но потом передумал.
Я шагала по улице туда, где на холме стояла церковь. Уже стемнело. И на свет рождалась Мюриэл Уитстоун. Я пойду на Катберт-авеню и проведу там ночь, а завтра соберу вещичка и уеду. Сначала поеду в Саутгемптон, потом автобусом доберусь до Борнемута. Там сделаю другую прическу, подправлю брови и, может быть, ещё как-нибудь изменю внешность, а во вторник отправлюсь в Лидс. По сути дела, это столь же увлекательно, как и прежде: снова создавать новую личность, придумывать новую историю жизни. И если я на этот раз добуду деньги, то буду тратить их только на себя. И пошли все к черту!
У чугунных ворот церкви плакал ребенок.
– Что случилось? – спросила я.
– Я потерял маму, – сказал мальчик.
– Где ты живешь?
– Дейвидж-стрит, дом десять. Вон там.
Поразительно, оставлять ребенка в таком возрасте на улице, когда уже стемнело.
– Это далеко?
Он покачал стриженой головой,
– Там папа.
Нам было по пути.
– Я тебя провожу, если хочешь.
– Не пойду я туда.
– Почему? Может, твоя мама вернулась домой раньше тебя.
Он вновь заплакал, а потом закашлялся. Он ужасно кашлял. Я взяла его за руку и повела. При свете фонаря он показался мне худеньким и горячим… Одет нормально, но худой и горячий.
Будь я монахиней, могла бы заботиться о больных детях, возможно, таким образом отдав долг за того, которого положили под мою кровать… Рука мальчика лежала в моей так доверчиво, словно я была его сестрой.
– Как случилось, что ты потерял сегодня маму?
– Нет…
– Что нет?
– Я не сегодня её потерял.
– Что ты хочешь сказать?
– Я в среду её потерял.
Мы прошли немного, добрались до Дейвидж-стрит и двинулись по ней. У меня ничего, даже конфеты для него не было И вдруг я поняла, что мне нет никакого дела до Мюриэл Уитстоун. Мне наплевать, пусть она вообще не появится на свет. Мне нисколько не интересна ни она сама, ни её паршивая секретарская работа, ни её воровство. Не знаю, что произойдет с Мюриэл Уитстоун, но Марни Элмер сыта этим по горло. Марни Элмер покончила с этим навсегда. Она не может больше изобретать других людей. И может жить только собой.
– Что это значит? – спросила я мальчика. – Твоя мама ушла в среду? Когда же она вернется?
– Она никогда не вернется. Они мне сказали, что она уехала в гости, но я-то лучше знаю. Я видел её. Ее несли в гробу. Она умерла. Ее больше не будет.
Он вновь заплакал, я обхватила руками его голову и прижала к себе. Все правильно, пора побыть и чьей-то мамой для разнообразия. Пора жалеть других, а не себя. Перестать копаться в душе и посмотреть вокруг. Потому что горе других может быть ничуть не меньше собственного.
Я тоже могла бы уйти в монахини. Нужно только преодолеть отвращение к Богу. Пострижение избавит меня от неправедного пути. Хотя можно выбрать и прямо противоположный вариант и стать проституткой. Интересно, есть ли в Торки профессиональные проститутки? И как они выбрали свое ремесло?
Я стояла и перебирала в памяти все, что доставляло мне в жизни радость, пока я долгие месяцы работала в Бирмингеме, в Манчестере, в Баронете. Но ничего не помогало. Двигавшая мною сила вдруг иссякла. Жизнь моя вывернулась наизнанку, а душа словно раскололась надвое.
Я свернула в бар на углу и заказала бренди. Хотя заведение только открылось, народу было полно. У мужчины рядом со мной рот напоминал кузов самосвала, который опрокидывается, высыпая гравий. Од рассказывал о футбольном матче, который состоялся на прошлой неделе. Сосед его в это время пожирал меня глазами. Коротышка в клетчатой кепке рассматривал меня в упор с ног до головы. Понятно, о чем он думал, – не нужно быть дочерью Эди, чтобы догадаться.
Накурено было, как в опиумном притоне. Толстая черноволосая барменша терла мокрую стойку тряпкой. Стоило только улыбнуться тому, в клетчатой кепке только разок улыбнуться. Остальное он сделает сам. Чего ты боишься? думала я. Что у тебя появится ребенок и ты убьешь его, а потом будешь жить с этим всю жизнь? Будешь потеть в постели и убеждать себя, что ненавидишь секс, что это мерзость? Неужели к этому ты идешь?
Ну, а воровство разве не ложь? Почему я осуждаю маму строже, чем себя?
Я отвернулась от соседей и пошла со стаканом к столику, за которым в одиночестве сидела какая-то женщина. Ей было около сорока – потрепанная, с большими глазами, полными губами и большой уютной грудью. Пальто и платье напоминали те, что я носила лет пять назад, прежде чем начала понимать толк в одежде.
– Привет, дорогая, – сказала она пропитым голосом. – Жарко, правда?
Сев за столик, я поймала наши отражения в зеркале. Я видела её, а рядом девушку в коротком коричневом пальто, с завивкой, челкой, в желтой блузке. И вид был вполне обыкновенный. Ничего похожего на загнанное животное.
– Тебе нехорошо, дорогая? – спросила женщина. – Тут сильно накурено…
Перед ней стояли три пустых стакана и четвертый, до половины налитый крепким ирландским портером.
– Попробуй портера, дорогая, – предложила женщина. – Это что у тебя, бренди? От таких маленьких рюмок никакого проку.
– Да, – сказала я самой себе, а вовсе не ей. Это была первая рюмка бренди, которую я выпила после вечера в том, другом баре в Ибизе, когда все вокруг пировали, а мы с Марком спорили о любви. И вдруг из глаз моих брызнули слезы. Бог знает, почему, но хлынули потоком.
– Что случилось, дорогая? Поссорилась с приятелем?
Девушка в зеркале поискала платок, достала его и утерла лицо. Но поток слез иссяк не сразу.
– У меня тоже когда-то был дружок, – сказала женщина. – Давай-ка выпьем. И позволь мне угостить тебя портером. Эй, слушай, два портера сюда!
Она крикнула это официанту и навалилась грудью на край стола.
– Он был матросом, мой парень, этот единственный мой парень…
Марк не знал, кого взял в жены. И Роумэн не знал, с кем имеет дело. У них была надежда превратить меня в нормальную женщину. Ох, Марк, какую свинью я тебе подложила…
– Я говорю ему: Берт, у тебя доброе сердце, но этого мало. Тебе придется быть преданным. Потом я уже поняла, какое глупое слово сказала. Но я имела в виду…
Преданный… Кто кому был предан? Только Марк, пожалуй, и был предан мне, больше никто. Я выпила портер, который заказала моя соседка. Сказала я ей хоть слово? Не могла вспомнить. А если бы я ей все рассказала? Что бы она ответила? Сама она имела дело только с нормальными вещами, которые просто неудачно сложились. У меня же опыт исключительно ненормальный. Допустим, я начну свой рассказ так: «Я воровка, а мать моя шлюха…»
Через минуту я снова посмотрела в зеркало и с удивлением увидела, что девушка что-то рассказывает. А растрепанная баба напротив неё молчит. То есть она перестала говорить и теперь слушает, раскрыв рот. И вид у неё ошарашенный и беспокойный, как у человека, подобравшего с земли червяка и обнаружившего, что это гремучая змея.
Наверно, я ей все рассказала. А может быть, и нет – не знаю. Однако я наговорила достаточно, чтобы у неё зародилось сомнение, не из сумасшедшего ли дома я сбежала. И это, полагаю, было недалеко от истины.
Рассказывая, я смотрела в зеркало и думала: вот, полюбуйтесь, перед вами Марни Элмер, прежняя Марни Элмер. Недурна собой, и хотя прошла огонь и воду, в сущности, никому никогда не хотела причинить вреда. Но с того дня, как она появилась на свет, людям от неё доставались одни гадости. Лучше бы мать придушила её, как того малыша.
Рассказывая, я словно освобождалась от ужаса и шока, которые на меня навалились. По крайней мере, я свободна, непрестанно напоминала я себе, потому что с тех пор, как вышла замуж за Марка, я все время отчаянно желала освобождения.
– Ну, вот и все, пожалуй, – сказала я. – Ты хотела знать, что у меня случилось. Теперь знаешь. Спасибо за портер. Можно мне тоже тебя угостить?
Соседка изумленно таращилась на меня.
– Я не чокнутая, не думай, – продолжала я. – А если и да, то не очень. Все, что я тебе рассказала, правда. Забавно, что иногда случается с людьми!
Я заказала портер для неё и бренди для себя.
Мне вдруг необходимо стало выпить. Впервые я поняла, почему некоторые люди пьют. Им приходится заливать боль внутри, боль от того, что они живут на свете.
Подошел официант, я ему заплатила, плеснула немного содовой и выпила весь бокал до дна, пока моя собеседница ещё только облизывала губы после первого глотка.
– Но почему ты бросила мужа, дорогая? Он тебе разонравился? – спросила она.
– Не в этом дело, – отмахнулась я, но, глядя на её большую мягкую грудь и на широкое доброе лицо, подумала: как ей это объяснить?
Сколько бы я ни говорила, бесполезно, она все равно никогда не сможет понять. Ведь для неё секс – что-то вроде удобного кресла, теплого камина или стаканчика портера. Не больше, но и не меньше. Откуда же ей знать, что он может пугать, вызывать отвращение, приводить в ужас; каким образом я объясню ей, что не в силах была преодолеть омерзения, не в силах с ним справиться? Испытывала? Или все ещё испытываю? Этого я не знала.
– Лучше пойду-ка я…
– Ну и напугала ты меня, дорогая. Такая молодая… В самом деле… Но я бы на твоем месте не переживала. Жизнь идет нормально, пока ты не расслабился. Того, что сделала твоя мать, не исправить, так? Откуда мне знать, что моя мамаша вытворяла в двадцать лет? В семьдесят она была добропорядочной старушкой, но это же совсем другое дело. Милая, да я и сама бы не хотела, чтобы мой ребенок обо мне все знал!
Когда я выходила из бара, коротышка в клетчатой кепке был тут как тут.
– Вас подвезти, мисс? Вам в какую сторону?
– В противоположную, – отрезала я.
– Да поехали, чего там! Будь хорошей девочкой. У меня отличный маленький «спрайт» за углом. Покатаемся для начала?
– Сам катайся, – сказала я, шагнув на мостовую. Он не отставал.
– Вон там, видишь? Красный. В прошлом году купил. Каталась на таком когда-нибудь? Стоит попробовать, скажу я тебе.
– С тобой конечно стоит, – бросила я, оттолкнула его и пошла прочь. Он сделал несколько шагов за мной, но потом передумал.
Я шагала по улице туда, где на холме стояла церковь. Уже стемнело. И на свет рождалась Мюриэл Уитстоун. Я пойду на Катберт-авеню и проведу там ночь, а завтра соберу вещичка и уеду. Сначала поеду в Саутгемптон, потом автобусом доберусь до Борнемута. Там сделаю другую прическу, подправлю брови и, может быть, ещё как-нибудь изменю внешность, а во вторник отправлюсь в Лидс. По сути дела, это столь же увлекательно, как и прежде: снова создавать новую личность, придумывать новую историю жизни. И если я на этот раз добуду деньги, то буду тратить их только на себя. И пошли все к черту!
У чугунных ворот церкви плакал ребенок.
– Что случилось? – спросила я.
– Я потерял маму, – сказал мальчик.
– Где ты живешь?
– Дейвидж-стрит, дом десять. Вон там.
Поразительно, оставлять ребенка в таком возрасте на улице, когда уже стемнело.
– Это далеко?
Он покачал стриженой головой,
– Там папа.
Нам было по пути.
– Я тебя провожу, если хочешь.
– Не пойду я туда.
– Почему? Может, твоя мама вернулась домой раньше тебя.
Он вновь заплакал, а потом закашлялся. Он ужасно кашлял. Я взяла его за руку и повела. При свете фонаря он показался мне худеньким и горячим… Одет нормально, но худой и горячий.
Будь я монахиней, могла бы заботиться о больных детях, возможно, таким образом отдав долг за того, которого положили под мою кровать… Рука мальчика лежала в моей так доверчиво, словно я была его сестрой.
– Как случилось, что ты потерял сегодня маму?
– Нет…
– Что нет?
– Я не сегодня её потерял.
– Что ты хочешь сказать?
– Я в среду её потерял.
Мы прошли немного, добрались до Дейвидж-стрит и двинулись по ней. У меня ничего, даже конфеты для него не было И вдруг я поняла, что мне нет никакого дела до Мюриэл Уитстоун. Мне наплевать, пусть она вообще не появится на свет. Мне нисколько не интересна ни она сама, ни её паршивая секретарская работа, ни её воровство. Не знаю, что произойдет с Мюриэл Уитстоун, но Марни Элмер сыта этим по горло. Марни Элмер покончила с этим навсегда. Она не может больше изобретать других людей. И может жить только собой.
– Что это значит? – спросила я мальчика. – Твоя мама ушла в среду? Когда же она вернется?
– Она никогда не вернется. Они мне сказали, что она уехала в гости, но я-то лучше знаю. Я видел её. Ее несли в гробу. Она умерла. Ее больше не будет.
Он вновь заплакал, я обхватила руками его голову и прижала к себе. Все правильно, пора побыть и чьей-то мамой для разнообразия. Пора жалеть других, а не себя. Перестать копаться в душе и посмотреть вокруг. Потому что горе других может быть ничуть не меньше собственного.
21
Не знаю, когда я вернулась. Я проводила мальчика, познакомилась с его отцом. Худой долговязый мужчина с русыми волосами рассказывал:
– Мы переехали сюда из Стоука. Нам сказали, здесь климат лучше, более подходящий для Ширли. Мне пришлось сменить работу, потерял три фунта в неделю. Но вскоре после переезда жена стала кашлять кровью. Ей предлагали лечь в больницу, но нет. Опять, говорит, в больницу? Ни за что. Лучше я умру в своем собственном доме. Бобби исчез, стоило мне только отвернуться. Он знает. Как ни стараешься скрыть, все равно они все узнают.
Если бы он попросил, я бы осталась. Кроме Бобби, там были ещё трое ребятишек, и отец выглядел явно замотанным. Но он не попросил, а я не решилась навязываться. И потом жалела. Появилось бы дело, которое отвлекло бы меня от собственных мыслей.
У нашего дома стояла машина; она показалась мне знакомой, и почему-то вдруг взбрело в голову, что это Марк.
Конечно, ерунда; Марк не знал, где я, и вообще он должен быть в больнице до понедельника. Но, увидев машину, я вспомнила, как он разыскал меня на ферме Гаррода, и подумала, что теперь не был так нежеланен, как тогда. Ведь ему я могла бы рассказать все, как той женщине в баре, и он мог хоть отчасти понять меня. Он всегда прилагал огромные усилия, чтобы понять меня. Можно его ненавидеть, но нельзя не признать, что он изо всех сил старался.
Пожалуй, теперь я и ненависти к нему не испытывала. Я слишком устала и измучилась, чтобы кого-то ненавидеть, а его тем более. Да, я была бы рада поговорить с Марком. Я вынуждена была себе в этом признаться. В сравнении со всей моей прежней жизнью, время, проведенное в его доме, оказалось самым спокойным, благополучным, честным и упорядоченным.
Мне снова захотелось выпить, и я остановилась у дверей, прикидывая, есть в доме что-нибудь. Но вряд ли. Уж об этом мама заботилась. Неужели ей втайне никогда не хотелось выпить?
Ключа у меня не было, поэтому пришлось стучать. Открыла мне Люси, как и накануне, только лицо у неё не было таким опухшим.
– О, Марни, мы так тебя ждем. К тебе тут приехали.
Я прошла в гостиную. Там дядя Стивен разговаривал с Терри.
– Мы переехали сюда из Стоука. Нам сказали, здесь климат лучше, более подходящий для Ширли. Мне пришлось сменить работу, потерял три фунта в неделю. Но вскоре после переезда жена стала кашлять кровью. Ей предлагали лечь в больницу, но нет. Опять, говорит, в больницу? Ни за что. Лучше я умру в своем собственном доме. Бобби исчез, стоило мне только отвернуться. Он знает. Как ни стараешься скрыть, все равно они все узнают.
Если бы он попросил, я бы осталась. Кроме Бобби, там были ещё трое ребятишек, и отец выглядел явно замотанным. Но он не попросил, а я не решилась навязываться. И потом жалела. Появилось бы дело, которое отвлекло бы меня от собственных мыслей.
У нашего дома стояла машина; она показалась мне знакомой, и почему-то вдруг взбрело в голову, что это Марк.
Конечно, ерунда; Марк не знал, где я, и вообще он должен быть в больнице до понедельника. Но, увидев машину, я вспомнила, как он разыскал меня на ферме Гаррода, и подумала, что теперь не был так нежеланен, как тогда. Ведь ему я могла бы рассказать все, как той женщине в баре, и он мог хоть отчасти понять меня. Он всегда прилагал огромные усилия, чтобы понять меня. Можно его ненавидеть, но нельзя не признать, что он изо всех сил старался.
Пожалуй, теперь я и ненависти к нему не испытывала. Я слишком устала и измучилась, чтобы кого-то ненавидеть, а его тем более. Да, я была бы рада поговорить с Марком. Я вынуждена была себе в этом признаться. В сравнении со всей моей прежней жизнью, время, проведенное в его доме, оказалось самым спокойным, благополучным, честным и упорядоченным.
Мне снова захотелось выпить, и я остановилась у дверей, прикидывая, есть в доме что-нибудь. Но вряд ли. Уж об этом мама заботилась. Неужели ей втайне никогда не хотелось выпить?
Ключа у меня не было, поэтому пришлось стучать. Открыла мне Люси, как и накануне, только лицо у неё не было таким опухшим.
– О, Марни, мы так тебя ждем. К тебе тут приехали.
Я прошла в гостиную. Там дядя Стивен разговаривал с Терри.
22
– Как хорошо, что ты пришла. Я только что приехал. Едва нашел – не знал точно, где ты остановилась, – сказал Терри.
На нем был желтый галстук под зеленой спортивной курткой с бордовым жилетом.
– Как ты вообще узнал, где я?
– Услышал сообщение по радио. Я и думал, что оно касается тебя, пока не позвонил вам домой, но так и не дождался ответа. Тогда меня вдруг осенило. Я подумал: это же её мать!
Они пили пиво. Наверное, дядя Стивен достал где-то. Я села на стул.
– Зачем ты приехал?
– Подумал, может, нужна помощь. Я же не знал, в каком ты положении.
Он понимающе улыбался. Что-то тут было не так, но я слишком измучилась, чтобы разбираться. Все происходило как во сне, когда встречаешь в одном мире человека совсем из другого измерения.
Дядя Стивен сказал:
– Мистер Холбрук сообщил мне, что твой муж серьезно пострадал во время скачек. Я представления не имел. Тебе следовало нам сказать, Марни.
Я все ещё смотрела на Терри.
– Ему не стало хуже?
– Нет.
Вошла Люси.
– Ужин готов, милая. Нам всем давно пора подкрепиться. Мистер Холбрук? Я накрываю на четверых.
– Да, спасибо, – кивнул Терри. – Хотя мне нужно будет пораньше выехать обратно.
Ужинали мы в столовой; там стояла совершенно новая мебель, которую я купила для этого дома, и, в отличие от других комнат, она не будила во мне никаких воспоминаний. Хотела бы я знать, отчего часы на кухне вызывали у меня такую ненависть. Никогда, видно, этого не вспомнить. Но пока я сидела и ковыряла в тарелке ветчину, вдруг живо возникло ощущение прикосновения к ногам грубой шерстяной ткани, когда меня подняли из постели и посадили на мужское колено. И тут же памяти всплыла ужасная драка, просто настоящее смертоубийство. Дрались папа с каким-то мужчиной…
– Ешь, милая, – уговаривала Люси. – Знай я, что будут гости, я бы что-нибудь испекла.
За столом почти не говорили. Никто не знал, насколько другие в курсе дела, и каждый боялся ляпнуть что-нибудь не то. Дядя Стивен с Терри затеяли разговор о подводной охоте.
– Марни? – Терри повернулся ко мне.
– Да?
– Почему бы тебе не поехать со мной?
– Куда?
– Если ты не против, я мог бы отвезти тебя домой.
Я ткнула вилкой кусок ветчины, но не подняла его с тарелки.
– Почему ты не хочешь, Марни? – спросил дядя Стивен.
– Чего не хочу?
– Чтобы мистер Холбрук отвез тебя домой. У тебя выдался трудный день, к тому же твой муж плохо себя чувствует, нужно быть рядом с ним. Наверное, он беспокоится. Мы с Люси тут сами справимся.
– Я не могу ехать домой.
– Ты могла бы приехать сюда ещё раз через несколько дней. Так будет лучше.
– Марк пока в больнице. Все равно я не могу ему ничем помочь.
Я ещё не договорила, но внутри словно вспыхнул свет. А почему нет? Вдруг оказалось, что больше всего на свете мне хотелось поговорить о Марком. Вернуться к нему и заполнить все пробелы в моих прежних рассказах. Приехать и сказать: вот я какая, вот что со мной случилось, вот от какого гнилого корня я происхожу; что удивительного, что я не соответствую твоим представлениям о женах?
Понимаете, на свете не было больше ни единого человека, с которым я могла бы так поговорить. Я не хотела возвращаться к нему навсегда – я просто хотела поговорить.
– Если ты уедешь сегодня вечером, – сказал дядя Стивен, – обещаю тебе, я лично прослежу, чтобы все здесь было в порядке. Я могу задержаться на несколько дней… – Он потер нос, посмотрел на Терри и осторожно продолжил: – Тебе, Марни, все равно тут больше не жить.
– Зачем ты приехал? – опять спросила я Терри.
– Но, милая, я думал, тебе нужна помощь.
– В самом деле?
– А ты полагаешь, я тащился в такую даль ради удовольствия? Я подумал: у Марни неприятности, Марк в больнице, так, может, я смогу помочь? Ну, признаюсь, никакой особой любви к Марку я не испытываю. А ты бы на моем месте как поступила? Но я не собираюсь носить камень за пазухой.
– И ты… отвезешь меня домой?
– Конечно. Но если ты не хочешь, оставайся. Мне все равно. Я просто предлагаю тебе по-дружески.
Я слишком устала, чтобы обдумать все основательно. В его словах чего-то не хватало, но сознание мое упорно не включалось. Я все ещё была слишком погружена в свои мысли.
– Или ты хочешь, чтобы я сделал что-нибудь другое? Как вы считаете, мистер Тревил? Могу я ещё чем-то помочь?
– Отвезите Марни домой. Я был бы вам за это очень благодарен… и уверен, она тоже.
Мысль вновь увидеть Марка была явным сумасшествием; но я уже не могла здраво рассуждать. Я хотела его видеть. Я должна была рассказать ему.
И все же я не призналась в этом сразу. Я досидела до конца ужина, потом пошла в спальню мамы и постояла там несколько минут; посмотрела на одежду в шкафу, на старый синий халат с пуговицами, обтянутыми шелком, на туфли – три пары, очень маленькие и все черные; и вдруг она показалась мне не порочной и преступной, а несчастной и жалкой. Все, что она делала, кроме, пожалуй, одного, вызывало во мне жалость: вся её ложь, её спектакли, её безумная гордость… Комната была пустой и холодной, в ней сохранялся слабый, застоявшийся запах гиацинтов и тления.
Спустившись вниз, я сказала Терри, что еду с ним.
Ночь стояла холодная, но ветер стих. Я поцеловала дядю Стивена и старушку Люси, пообещала вернуться через несколько дней, но в общем-то даже не думала это всерьез.
Мы стремительно мчались сквозь ночь. Я думала о том, что жизнь похожа на сумасшедший дом, где каждый скрывает свое безумие от остальных. И среди этих безумцев ты с трудом пробиваешься к другому человеку, который кажется тебе здоровым и разумным. Что я теперь и делала.
– Странно, знаешь, – заметил Терри, – я звонил тебе в среду, чтобы узнать, не прокатишься ты со мной куда-нибудь в пятницу вечером, – и вот мы едем, милая. Никто не знает, что ему выпадет.
Тут что-то щелкнуло у меня в голове и встало на место
– Как ты узнал, что моя фамилия Элмер?
– Дорогая, я всегда считал, что первый твой брак – выдумка. Вообще-то мне наплевать, но так и подмывало проверить, прав ли я. Поэтому я пошел в отдел регистрации, посмотрел запись вашего брака с Марком и обнаружил, что он женился на Маргарет Элмер, девице, приход святого Джеймса, Плимут.
– Понятно.
– Не хочешь рассказать?
– Нет, Терри, не сейчас.
– И Марк давно об этом знал?
– Почти с самого начала.
Терри присвистнул.
– Странный он человек. Словно флюгер, никогда не знаешь, в какую сторону подует.
– Дует не флюгер, а ветер.
– Защищаешь? Гораздо веселее, когда жена проявляет к мужу здоровый антагонизм. Зачем ты вообще вышла за него замуж, милая?
Зачем я вышла за Марка замуж? Я могла бы, пожалуй, ответить, но вот знаю я на самом деле, почему возвращаюсь к нему? Разве к мужчине возвращаются просто для того, чтобы объясниться? И как я собираюсь уехать после того, как объяснюсь?
– Прости, если это прозвучит несколько театрально, – продолжал Терри, – но Марк явно обрел над тобой какую-то власть. Ясно было, что он сходит по тебе с ума, и очень скоро стало ясно, что твоя милая мордашка на самом деле скрывает жгучую ненависть к нему. А одного этого достаточно, чтобы возбудить любопытство даже самого беспристрастного двоюродного брата.
– Да, Терри, наверное ты прав.
Если я терпеть не могла Марка, почему мне теперь хотелось его увидеть? Я изменилась? Или что-то изменитесь? Неужели колесики внутри меня закрутились в обратную сторону?
Но что бы со мной ни случилось, чтобы не заставило меня перемениться в чувствам к Марку, это нельзя было свести к какому-то одному событию, скажем, к открывшейся правде о маме. Нет, это результат всех последних недель. Тут и Роумэн, и Фьюри, и правда о маме…
– Ты не ответила, – напомнил Терри.
– На что?
– Ты его любишь?
– Кого
– Да Марка же, кого еще!
– Не знаю…
Господи, разве я не знаю? Конечно, я его не люблю, но зачем говорить об этом Терри? Его это не касается.
– А он тебя все ещё любит?
– Думаю, да.
Но любит ли? Что сделала ты, чтобы сохранить это чувство после того, как вышла замуж? Смотрела на него угрюмым узником, отказывала в любви, мешала, как могла, его намерениям, обманывала психиатра, пыталась сломать себе шею – себе и ему заодно. Почему он должен тебя любить?
Мы проехали Эндовер и свернули на дорогу к Ньюбери. Здесь движении стало более оживленным, и Терри пришлось следить за дорогой.
– Мне очень важно знать, любит ли он тебя, – сказал Терри.
– Почему?
– Ну, если уже нет, то какой смысл везти тебя обратно?
– Ты очень добр.
– Всем приходится иногда делать то, что положено.
Как Марк сказал мне однажды? «Я хочу бороться за тебя. Тут мы с тобой заодно». Конечно, я знала, зачем возвращаюсь назад. Если я найду Марка таким, каким оставляла, если он по-прежнему готов сохранить наш брак, тогда придется делать выбор. Марк никогда не согласится ни на что другое, и если я останусь с ним, придется позволить ему пойти к тем людям и попытаться откупиться.
Я, должно быть, вздохнула, потому что Терри опросил:
– Устала?
– Нет.
– Почему бы тебе не поспать?
На нем был желтый галстук под зеленой спортивной курткой с бордовым жилетом.
– Как ты вообще узнал, где я?
– Услышал сообщение по радио. Я и думал, что оно касается тебя, пока не позвонил вам домой, но так и не дождался ответа. Тогда меня вдруг осенило. Я подумал: это же её мать!
Они пили пиво. Наверное, дядя Стивен достал где-то. Я села на стул.
– Зачем ты приехал?
– Подумал, может, нужна помощь. Я же не знал, в каком ты положении.
Он понимающе улыбался. Что-то тут было не так, но я слишком измучилась, чтобы разбираться. Все происходило как во сне, когда встречаешь в одном мире человека совсем из другого измерения.
Дядя Стивен сказал:
– Мистер Холбрук сообщил мне, что твой муж серьезно пострадал во время скачек. Я представления не имел. Тебе следовало нам сказать, Марни.
Я все ещё смотрела на Терри.
– Ему не стало хуже?
– Нет.
Вошла Люси.
– Ужин готов, милая. Нам всем давно пора подкрепиться. Мистер Холбрук? Я накрываю на четверых.
– Да, спасибо, – кивнул Терри. – Хотя мне нужно будет пораньше выехать обратно.
Ужинали мы в столовой; там стояла совершенно новая мебель, которую я купила для этого дома, и, в отличие от других комнат, она не будила во мне никаких воспоминаний. Хотела бы я знать, отчего часы на кухне вызывали у меня такую ненависть. Никогда, видно, этого не вспомнить. Но пока я сидела и ковыряла в тарелке ветчину, вдруг живо возникло ощущение прикосновения к ногам грубой шерстяной ткани, когда меня подняли из постели и посадили на мужское колено. И тут же памяти всплыла ужасная драка, просто настоящее смертоубийство. Дрались папа с каким-то мужчиной…
– Ешь, милая, – уговаривала Люси. – Знай я, что будут гости, я бы что-нибудь испекла.
За столом почти не говорили. Никто не знал, насколько другие в курсе дела, и каждый боялся ляпнуть что-нибудь не то. Дядя Стивен с Терри затеяли разговор о подводной охоте.
– Марни? – Терри повернулся ко мне.
– Да?
– Почему бы тебе не поехать со мной?
– Куда?
– Если ты не против, я мог бы отвезти тебя домой.
Я ткнула вилкой кусок ветчины, но не подняла его с тарелки.
– Почему ты не хочешь, Марни? – спросил дядя Стивен.
– Чего не хочу?
– Чтобы мистер Холбрук отвез тебя домой. У тебя выдался трудный день, к тому же твой муж плохо себя чувствует, нужно быть рядом с ним. Наверное, он беспокоится. Мы с Люси тут сами справимся.
– Я не могу ехать домой.
– Ты могла бы приехать сюда ещё раз через несколько дней. Так будет лучше.
– Марк пока в больнице. Все равно я не могу ему ничем помочь.
Я ещё не договорила, но внутри словно вспыхнул свет. А почему нет? Вдруг оказалось, что больше всего на свете мне хотелось поговорить о Марком. Вернуться к нему и заполнить все пробелы в моих прежних рассказах. Приехать и сказать: вот я какая, вот что со мной случилось, вот от какого гнилого корня я происхожу; что удивительного, что я не соответствую твоим представлениям о женах?
Понимаете, на свете не было больше ни единого человека, с которым я могла бы так поговорить. Я не хотела возвращаться к нему навсегда – я просто хотела поговорить.
– Если ты уедешь сегодня вечером, – сказал дядя Стивен, – обещаю тебе, я лично прослежу, чтобы все здесь было в порядке. Я могу задержаться на несколько дней… – Он потер нос, посмотрел на Терри и осторожно продолжил: – Тебе, Марни, все равно тут больше не жить.
– Зачем ты приехал? – опять спросила я Терри.
– Но, милая, я думал, тебе нужна помощь.
– В самом деле?
– А ты полагаешь, я тащился в такую даль ради удовольствия? Я подумал: у Марни неприятности, Марк в больнице, так, может, я смогу помочь? Ну, признаюсь, никакой особой любви к Марку я не испытываю. А ты бы на моем месте как поступила? Но я не собираюсь носить камень за пазухой.
– И ты… отвезешь меня домой?
– Конечно. Но если ты не хочешь, оставайся. Мне все равно. Я просто предлагаю тебе по-дружески.
Я слишком устала, чтобы обдумать все основательно. В его словах чего-то не хватало, но сознание мое упорно не включалось. Я все ещё была слишком погружена в свои мысли.
– Или ты хочешь, чтобы я сделал что-нибудь другое? Как вы считаете, мистер Тревил? Могу я ещё чем-то помочь?
– Отвезите Марни домой. Я был бы вам за это очень благодарен… и уверен, она тоже.
Мысль вновь увидеть Марка была явным сумасшествием; но я уже не могла здраво рассуждать. Я хотела его видеть. Я должна была рассказать ему.
И все же я не призналась в этом сразу. Я досидела до конца ужина, потом пошла в спальню мамы и постояла там несколько минут; посмотрела на одежду в шкафу, на старый синий халат с пуговицами, обтянутыми шелком, на туфли – три пары, очень маленькие и все черные; и вдруг она показалась мне не порочной и преступной, а несчастной и жалкой. Все, что она делала, кроме, пожалуй, одного, вызывало во мне жалость: вся её ложь, её спектакли, её безумная гордость… Комната была пустой и холодной, в ней сохранялся слабый, застоявшийся запах гиацинтов и тления.
Спустившись вниз, я сказала Терри, что еду с ним.
Ночь стояла холодная, но ветер стих. Я поцеловала дядю Стивена и старушку Люси, пообещала вернуться через несколько дней, но в общем-то даже не думала это всерьез.
Мы стремительно мчались сквозь ночь. Я думала о том, что жизнь похожа на сумасшедший дом, где каждый скрывает свое безумие от остальных. И среди этих безумцев ты с трудом пробиваешься к другому человеку, который кажется тебе здоровым и разумным. Что я теперь и делала.
– Странно, знаешь, – заметил Терри, – я звонил тебе в среду, чтобы узнать, не прокатишься ты со мной куда-нибудь в пятницу вечером, – и вот мы едем, милая. Никто не знает, что ему выпадет.
Тут что-то щелкнуло у меня в голове и встало на место
– Как ты узнал, что моя фамилия Элмер?
– Дорогая, я всегда считал, что первый твой брак – выдумка. Вообще-то мне наплевать, но так и подмывало проверить, прав ли я. Поэтому я пошел в отдел регистрации, посмотрел запись вашего брака с Марком и обнаружил, что он женился на Маргарет Элмер, девице, приход святого Джеймса, Плимут.
– Понятно.
– Не хочешь рассказать?
– Нет, Терри, не сейчас.
– И Марк давно об этом знал?
– Почти с самого начала.
Терри присвистнул.
– Странный он человек. Словно флюгер, никогда не знаешь, в какую сторону подует.
– Дует не флюгер, а ветер.
– Защищаешь? Гораздо веселее, когда жена проявляет к мужу здоровый антагонизм. Зачем ты вообще вышла за него замуж, милая?
Зачем я вышла за Марка замуж? Я могла бы, пожалуй, ответить, но вот знаю я на самом деле, почему возвращаюсь к нему? Разве к мужчине возвращаются просто для того, чтобы объясниться? И как я собираюсь уехать после того, как объяснюсь?
– Прости, если это прозвучит несколько театрально, – продолжал Терри, – но Марк явно обрел над тобой какую-то власть. Ясно было, что он сходит по тебе с ума, и очень скоро стало ясно, что твоя милая мордашка на самом деле скрывает жгучую ненависть к нему. А одного этого достаточно, чтобы возбудить любопытство даже самого беспристрастного двоюродного брата.
– Да, Терри, наверное ты прав.
Если я терпеть не могла Марка, почему мне теперь хотелось его увидеть? Я изменилась? Или что-то изменитесь? Неужели колесики внутри меня закрутились в обратную сторону?
Но что бы со мной ни случилось, чтобы не заставило меня перемениться в чувствам к Марку, это нельзя было свести к какому-то одному событию, скажем, к открывшейся правде о маме. Нет, это результат всех последних недель. Тут и Роумэн, и Фьюри, и правда о маме…
– Ты не ответила, – напомнил Терри.
– На что?
– Ты его любишь?
– Кого
– Да Марка же, кого еще!
– Не знаю…
Господи, разве я не знаю? Конечно, я его не люблю, но зачем говорить об этом Терри? Его это не касается.
– А он тебя все ещё любит?
– Думаю, да.
Но любит ли? Что сделала ты, чтобы сохранить это чувство после того, как вышла замуж? Смотрела на него угрюмым узником, отказывала в любви, мешала, как могла, его намерениям, обманывала психиатра, пыталась сломать себе шею – себе и ему заодно. Почему он должен тебя любить?
Мы проехали Эндовер и свернули на дорогу к Ньюбери. Здесь движении стало более оживленным, и Терри пришлось следить за дорогой.
– Мне очень важно знать, любит ли он тебя, – сказал Терри.
– Почему?
– Ну, если уже нет, то какой смысл везти тебя обратно?
– Ты очень добр.
– Всем приходится иногда делать то, что положено.
Как Марк сказал мне однажды? «Я хочу бороться за тебя. Тут мы с тобой заодно». Конечно, я знала, зачем возвращаюсь назад. Если я найду Марка таким, каким оставляла, если он по-прежнему готов сохранить наш брак, тогда придется делать выбор. Марк никогда не согласится ни на что другое, и если я останусь с ним, придется позволить ему пойти к тем людям и попытаться откупиться.
Я, должно быть, вздохнула, потому что Терри опросил:
– Устала?
– Нет.
– Почему бы тебе не поспать?