— Что она сказала? — спросил Витька.
   — Не понял, — ответил я. — Это, кажется, даже не латынь. Это похоже на древнегреческий.
   И, повернувшись к девушке, я ответил ей ее же словами:
   — Non intellego.
   И увидел, что после моих слов глаза ее стали еще более грустными.
   — Рома? Италиа? — вдруг спросил ее Витька.
   — Itа, ita, Roma! [6]— девушка обрадованно улыбнулась Витьке, и я заметил, что у нее красивые и ровные белые зубы.
   Конечно, Витька — гений. Наверняка, она итальянка. Как я сразу не сообразил? Какая-нибудь ревностная католичка, которая знает латынь как свои пять пальцев. Они ж там молятся на латыни…
   Девушка ожидающе смотрела на Витьку. Она ждала, что он скажет что-нибудь еще. Но Витька не знал ни итальянского, ни латыни. Он ничего не мог сказать ей. Говорить должен был я. А у меня вертелась на языке лишь одна фраза — на этот раз уже чисто профессиональная, юридическая.
   И я сказал эту фразу:
   — Audiatur et altera pars! [7]
   И девушка немедленно повернулась ко мне и с ожидающей улыбкой приоткрыла губы.
   — Audio, — сказала она.
   Я понял. Мы когда-то спрягали этот глагол. Она сказала: "Я слушаю". А что я мог сказать ей?
   И вдруг — о, счастье! — я вспомнил, что мне приходилось когда-то зубрить "Памятник" Горация.
   Наш толстый латинист не принимал зачета у тех, кто не знал "Памятник". Хочешь не хочешь, а зубри…
   — Экзегй монумёнтум, эрэ перённиус, — затянул я, — регалйкве ситу, пирамид альтиус, квод нон ймбер эдакс, нон аквйль импотёнс пбссит дйруер аут иннумерабилис аннорум сериёс эт фуга тёмпорум…
   Я читал Памятник уверенно, бойко, без запинки, хотя не смог бы так же бойко и без запинки перевести его. Значение многих слов забылось.
   Помнилось лишь их звучание.
   Девушка слушала меня и улыбалась. Потом тихо сказала:
   — Horatius Flaccus. [8]Я решил, что момент подходящий. Я показал рукой на Витьку и назвал его имя:
   — Виктор.
   Затем я прикоснулся рукой к своей груди и назвал себя:
   — Михаил.
   Затем я протянул руку к девушке и произнес латинское слово, которое еще помнил;
   — Nomen? [9]Она поняла. Она улыбнулась и негромко повторила:
   — Виктор… Михаил…
   Потом показала рукой на себя и сказала:
   — Корнелиа…
   — Корнелия, — повторил я и улыбнулся ей.
   И Витька тоже улыбнулся и повторил:
   — Корнелия…
   Итак, знакомство состоялось. Теперь дело было за небольшим — узнать, как она здесь оказалась и что собирается делать дальше.
   Я взял лежащую возле Корнелии на траве пачку сигарет, вытащил одну, закурил и стал мучительно перебирать в уме немногие из запомнившихся мне латинских слов, пытаясь найти среди них подходящие. Но подходящих почему-то не находилось.
   Корнелия с любопытством следила за моими движениями. У нее был такой взгляд, будто она впервые видела, как закуривают сигарету.
   "Странная девчонка!" — подумал я и решил, что проще всего было бы спросить у нее, где ее друзья, то есть те, с кем она приехала. Слово "друзья" я знаю. "Где", — кажется, ubi… Есть такое не нашей психологии изречение: "Ubi bene — eadem patria" — где хорошо, там и родина.
   Значит, осталось слово "твои" или "ваши". Ага: "мой" — meus, "твой" — tuus. Зубрили когда-то и это. Итак…
   — Ubi tuus amici sunt? — спрашиваю я.
   Кажется, я говорю что-то не так — "tuus" ведь склоняется. Но, видно, Корнелия понимает меня, хотя и улыбается моей ошибке. Она поднимает руку и говорит только два слова:
   — Longe sunt.
   Я знаю эти слова. Все-таки я ведь учил еще и английский. Long — длинно, далеко. Значит, ее друзья далеко. Но где далеко? Может, и впрямь эта девчонка с неба свалилась? Но тогда откуда она знает латынь? Ведь не на латыни же говорят жители Венеры… И почему она знает Рим?
   Чепуха какая-то! Может, она просто сумасшедшая? Не похоже.
   Эх, дьявол! И за что я тогда так не любил латынь?..
   Я снова выискиваю в своей памяти слова. Наверно, по-английски я сказал бы это сразу: "When did you come in the USSR?" — "Когда вы приехали в СССР?" Но как сказать это по-латыни?
   Там ведь и слова-то такого нет — "СССР". И даже слова "Россия" там нет. Слишком уж допотопный язык!..
   "Veni, vidi, vici", — услужливо подсказывает мне память. — "Пришел, увидел, победил…" Ага! Veni!
   Это то, что надо. Теперь еще вспомнить, как "когда"…
   Вопросительные слова в латыни часто начинаются с "qu". "Quen", что ли? Нет, не то!..
   Ага — "quando"! До чего же глубоко в памяти сидят нужные вещи! Сразу и не докопаешься.
   Вот у Витьки в электронных машинах это просто: все, что машина запомнила — сейчас же и к услугам. А тут ройся, ройся в извилинах!..
   Итак, значит…
   — Quando venisti in Soviet Union?
   Она отвечает быстро и, как мне кажется, обрадованно:
   — Quod "Soviet Union" est?
   Она произносит это очень естественно и просто, как будто в ее вопросе нет ничего особенного.
   А ведь я понимаю ее вопрос. Quod — это "что".
   Она спрашивает, что такое Советский Союз. Об этом может спросить только либо сумасшедший, либо существо с другой планеты.
   Но она не похожа на сумасшедшую. Совершенно непохожа.
   И она непохожа на существо с другой планеты.
   Она слишком земная и говорит на земном, хотя и древнем языке.
   И тем не менее, она не знает, что такое Советский Союз, хотя находится в нем.
   И не знает слов "Куба" и "Фидель". Но знает слово "Рим".
   Странно!
   Однако сейчас ей нужно ответить.
   Снова память выталкивает зазубренные слова, которые дают мне ключ. "Terra incognita" — неизвестная земля. Это-то я знаю! Как часто латинист говорил это про меня! — Что, мол, для меня латынь — terra incognita… Ладно!.. Сейчас "неизвестную" можно отбросить.
   Мне нужна "земля". Еще бы вспомнить слово "эта"!
   "Hie, haec, hoc, iste, ista, istud", — выскакивают вдруг заученные некогда местоимения. Ура! Эврика!
   Я обвожу рукой вокруг себя — широко, вольно — и говорю:
   — Terra ista Soviet Union est!.. [10]СоветскийСоюз, — добавляю я для большей ясности по-русски. Россия.
   Она чему-то очень грустно улыбается и произносит:
   — Terra ista regnum Bosporus fuerat [11].
   Да, я согласен с ней — когда-то здесь, в Крыму, было Боспорское царство. Когда-то страшно давно, еще до древней Руси, до Рюрика и Олега.
   Кажется, еще в период древней Греции и древнего Рима. Я запомнил это царство, потому что в нем было грандиозное восстание рабов под руководством Савмака. Рабов, которые победили и создали свое справедливое государство. Хотя и ненадолго… Когда-то я делал семинарский доклад о правовых актах вождей рабских восстаний. Было там несколько фраз и о Савмаке. Но ничего больше о Боспорском царстве я не знал.
   Почему она вдруг вспомнила про него? Как это можно знать Боспорское царство и не знать Советского Союза, не знать Кубы? Что она за человек? Откуда она взялась? Из какого-нибудь кургана вылезла? Откуда… Откуда… Как это по-латыни?.. "Unde", кажется… А может, не "unde"? Ну, и что? В крайнем случае, она скажет свое "поп intellego".
   — Unde venisti? [12]— спрашиваю я.
   Видимо, я не ошибся. Видимо, Корнелия поняла.
   Она снова показывает рукой на небо и коротко отвечает:
   — Inde veni.
   — Что она говорит? — спрашивает меня Витька. — Чего ты от нее добился?
   — Она говорит, что пришла оттуда. — Я показываю головой вверх. — Что там у нее друзья. Она не знает, что такое Советский Союз, но помнит, что здесь когда-то было Боспорское царство. Все это кажется мне бредом, Витька… Самым настоящим бредом. Может, она все-таки сбежала из сумасшедшего дома?
   Витька искоса глядит на Корнелию, усмехается.
   — Непохоже. У больных не такие глаза. И потом в сумасшедших домах нет таких стильных спортивных костюмов. Их, кажется, нет даже в наших магазинах.
   Я внимательно смотрю на ее костюм. Он тонкий, почти черный и шелковистый. Какие-то неуловимые серебристые нити поблескивают в нем.
   Я гляжу на ее ноги. Они обуты в очень странную обувь. Я еще ни разу не видал такой обуви. Это какие-то литые, плотно обтягивающие ступню боты с небольшими широкими каблучками. Эти боты сделаны не из резины и не из полиэтилена, а из какого-то совершенно неизвестного мне материала. Не понятно, как снимают и надевают эту обувь.
   — Посмотри на ее боты, — говорю я Витьке и отворачиваюсь. — Таких бот я тоже не видал в наших магазинах.
   Витька смотрит. И кивает. Он согласен со мной.
   — Тут все не так просто, — произносит он. — Если сопоставить ее слова с тарелкой, которую мы видели, и с теорией относительности, то может получиться не такой уж и бред…
   — Ты думаешь, она прилетела?
   — А почему бы и нет?
   — Но ведь во времена Боспорского царства не было космических кораблей!
   — На Земле не было, — уточняет Витька. — А где-то, может, и были.
   — Думаешь, она прилетала на Землю раньше?
   — Аллах ее знает… Может, прилетала… А может, и не она, а ее предки… И язык, может, они изучили… Тут сразу не сообразишь.
   — Почему же тогда эти космонавты прислали к нам именно девушку?
   — А может, у них матриархат?
   Витька улыбается.
   Корнелия беспокойно переводит взгляд с Витьки на меня и с меня на Витьку. Она понимает, что мы говорим о ней. Она, конечно, хочет понять, что мы говорим. Но ей трудно это понять. Даже просто невозможно, если только на самом деле она изо всех земных языков знает одну латынь.
   — Слушай, Витька! — Меня вдруг "осеняет". — В Симферополе, наверняка, отыщется хоть один знающий латинист. В педагогическом или в медицинском… Кто-нибудь должен быть! Мы его завтра найдем и выспросим у Корнелии все, что можно. Лады?
   — Это единственный выход, — Витька пожимает плечами. — Если только она до завтра не сбежит от нас.
   — Ее нужно покормить, — говорю я. — И уложить спать в машине. От заботливых людей не убегают.
   Витька послушно лезет в рюкзак, вынимает кружку, ложку, пачку печенья и сахар.
   — Может, что-нибудь посолиднее? — спрашиваю я.
   — Вряд ли она сейчас хочет есть, — возражает Витька. — Поставь себя на ее место… Сейчас важен, так сказать, символ.
   — Доставай и для нас кружки, — говорю я. — Она не будет одна.
   — Это ты прав. Хорошо, хоть не вылили чайник…
   Через пять минут во всех трех кружках уже налит чай — теплый и сладкий.
   Я протягиваю одну кружку Корнелии. Я не могу вспомнить, как по-латински "пейте". Я протягиваю ее молча.
   Витька так же молча протягивает ей печенье.
   Она берет и то и другое и благодарит нас взглядом.
   Мы пьем чай молча и не спеша. Корнелия смотрит на нас и тоже пьет его молча и неторопливо.
   И мне кажется, что она не просто пьет, а пробует как незнакомый, совершенно незнакомый напиток.
   Кончив пить, опускает кружку, говорит:
   — Grato.
   Я не помню этого слова, но понимаю его. Ведь и сейчас в Италии говорят: "Грацио, синьор".
   Витька подносит к ее кружке чайник, чтобы налить еще, но Корнелия улыбается и закрывает кружку ладонью.
   "Нужно спросить ее, что она собирается делать дальше, — умаю я. — В конце концов она вовсе не обязана ехать с нами в Симферополь. У нее могут быть какие-то свои планы. Как это будущее время?.. Quod fueris… — что будешь ты…
   Делать… Как же это по-латыни "делать"? Ага: facio, feci, factum… А вот инфинитив?.. Впрочем, леший с ним, с инфинитивом!
   Не на экзамене… Спрошу так!
   — Quod fueris feci? — говорю я Корнелии.
   Она еле заметно улыбается. Видно, я все-таки ошибся. Но она поняла вопрос.
   — Vivere, — отвечает она.
   "Vivere", — медленно соображаю я. — "Vivo" — живу. "Жить!" Что ж, это очень даже неплохая программа!
   Благодарю.
   — Какие истины она тебе еще открыла? — интересуется Витька.
   — Я спросил, что она собирается делать, — объясняю я. — Она ответила, что собирается жить.
   — Спроси еще ее — где.
   — Попытаюсь…
   Слово "где" я уже употреблял — ubi. Значит: Ubi fueris…где будешь ты…
   — Ubi fueris vivere? — спрашиваю я.
   И немедленно получаю ответ:
   — Inter hominum vivere.
   — Среди людей, — вслух перевожу я Витьке этот ответ Корнелии.
   — Она неглупая девчонка. — Витька усмехается. — И не болтлива… Лаконизм у нее истинно древнеримский.
   Витька медленно поднимается, идет к машине и, открыв заднюю дверцу, залезает внутрь. Я догадываюсь, что он вытаскивает одеяла.
   На сей раз нам придется спать на земле.
   А Корнелия следит за Витькой. Она смотрит на него любопытно и настороженно. И на голубую машину, которую Корнелия, видимо, только сейчас заметила, она тоже смотрит настороженно.
   Наконец, Витька выкидывает на траву два одеяла, подушку и старый ватник, который сегодня должен служить подушкой кому-то из нас.
   Выбравшись из машины, Витька говорит мне:
   — Тащи ее сюда.
   Я встаю и жестом приглашаю Корнелию к машине. Девушка поднимается и идет рядом со мной. Она идет вроде спокойно. Но я чувствую, что вся она напряжена и чего-то боится. Она все-таки не верит нам, хотя, видимо, старается верить. И не хочет показывать нам это свое недоверие. Видимо, понимает, что оно не заслужено и потому обидно.
   Мы подходим к машине. Витька уже откинул переднее сиденье, и в машине сейчас широкая, удобная кровать. Сзади, в углу, лежит подушка.
   Витька показывает Корнелии на эту кровать, объясняет жестами, как открываются и закрываются дверцы.
   Корнелия забирается в машину, открывает и закрывает дверцы сама. Она все поняла и благодарит нас улыбкой и коротким, звучным словом "Grato".
   Мы с Витькой отходим от машины, и Корнелия сама захлопывает дверцу. Мы расстилаем одеяла возле покрывающихся пеплом головешек костра, и я сворачиваю себе под голову стеганку. Затем мы долго лежим молча и курим. И стараемся не смотреть в сторону машины. Мы смотрим на звезды, и я снова вижу, как одна из них неторопливо и прямо движется среди других. Конечно, это может быть наш или американский спутник. Но это может быть и корабль, на котором остались друзья Корнелии. Кто они? Откуда?
   Почему они не спустились вместе с ней на Землю? Неужели завтра мы узнаем все это? В конце концов, если мы не найдем в Симферополе латиниста, я куплю словари и учебники по латыни и сам выспрошу обо всем Корнелию. Ради того, чтобы нормально поговорить с ней, стоит выучить латынь. Эх, изучал бы я ее, когда мне положено было это делать! Может, уже сейчас я знал бы то, чего не знает еще ни один человек на земле!..
 
2.
 
   И вот мы уже мчимся по шоссе к Симферополю.
   Корнелия сидит рядом с Витькой и жадно глядит вперед и по сторонам. Я сижу сзади. На коленях у Корнелии небольшой белый ящичек с мягкой ручкой и закругленными углами. Он похож на пластмассовый. В нем нет ни трещинки, ни щели.
   Непонятно, как он открывается и открывается ли вообще. Этого ящичка не было у Корнелии, когда она подошла к нашему костру. У нее ничего тогда не было в руках. Видимо, она оставляла его где-то на поле с кукурузой. Видимо, она выходила за ним ночью из машины, когда мы с Витькой спали.
   Что может быть в этом ящичке?
   Должно быть, об этом думаю не только я. Витька тоже несколько раз искоса поглядывает на этот белый ящичек. В небольшом зеркальце, которое прикреплено над ветровым стеклом машины, мне хорошо видны чуть усмехающиеся карие Витькины глаза. Мы иногда обмениваемся с ним взглядами, пользуясь этим зеркалом.
   Корнелия не замечает нашего немого разговора.
   Она удивленно и жадно смотрит на серую ленту шоссе, на встречные и попутные машины, на поля и дома, которые проносятся мимо.
   Неожиданно она поворачивается ко мне и спрашивает:
   — Quo vehimus?
   "Qui pro quo", — вспоминаю я. — "Кто куда". Значит — куда…
   Наверно, едем… Как ответить ей? — В город? Urbs, urbis… Отсюда и "урбанизм"…
   — Pro urbe, — отвечаю я.
   Корнелия чуть заметно усмехается и благодарит своим коротким "Grato".
   Машина несется дальше, обгоняя грузовики и автобусы, и солнце яростными лучами бьет в нас слева, и Корнелия жадно глядит вперед, а я почти неотрывно гляжу на Корнелию. Кто бы она ни была, откуда бы она ни явилась — она очень нравится мне!
   Теперь при свете дня я вижу, что у нее голубые глаза. Вчера у костра они казались темными.
   Эти очень редко бывает — черные волосы и голубые глаза.
   Может, именно поэтому Корнелия так необычно красива?
   Мы завтракаем в небольшом, еще почти пустом пригородном кафе и снова садимся в машину и едем теперь уже не спеша, останавливаясь почти у каждого большого перекрестка и расспрашивая, как добраться до пединститута.
   Пединститут гудит. Идут приемные экзамены. У подъезда и в коридорах полно молодежи.
   Я вижу, как жадно и удивленно глядит Корнелия на всех этих озабоченных юношей и девушек с книгами. Она хочет понять, где мы находимся и коротко спрашивает меня:
   — Schola est? [13]
   — Supera schola est [14], — отвечаю я. Эти слова мне, слава аллаху, знакомы. В них не запутаешься.
   Я замечаю, что юноши и девушки в коридорах глядят нам вслед.
   Вернее, не нам, а Корнелии.
   Мы с Витькой им не интересны. А в Корнелии они инстинктивно чувствуют какую-то необычность.
   Мы, наконец, находим канцелярию и у задерганной секретарши пытаемся выяснить, есть ли в институте латинист и как его найти.
   Секретарша даже не сразу понимает, что нам надо. Она отвечает, что вступительных экзаменов по латыни в институте нет.
   Витька хохочет. Мне почему-то грустно, и я невольно тянусь в карман за сигаретами.
   — Вы успокойтесь, — миролюбиво говорит Витька. — Погладите на нас. Мы ведь не похожи на абитуриентов. Нам нужно только узнать, где живет ваш преподаватель латинского языка, его адрес. Только адрес!
   Секретарша ошалело смотрит на нас. Вернее, не столько на нас, сколько на Корнелию. И даже точнее — на ее необычный костюм.
   — А его нет в городе, — говорит она наконец. — Он в отпуске. Уехал куда-то в Сибирь. А вы что — его друзья?
   — Нет, мы не его друзья, — мрачно отвечает Витька. — Нам просто нужен человек, хорошо знающий латынь. Понимаете — очень нужен!
   — Тогда, может, вы съездите к Алексею Семенычу? Он, правда, на пенсии, но раньше он у нас преподавал латинский язык.
   — Съездим! С удовольствием! — торопливо говорит Витька. — Давайте его адрес!
   Мы записываем адрес Алексея Семеновича, прощаемся и снова идем по широкому коридору к выходу. И снова юноши и девушки глядят на нас со всех сторон. В основном — на Корнелию. И в их глазах мне чудится то же самое жадное любопытство, которое я вижу все сегодняшнее утро в глазах Корнелии. Любопытство к другому, незнакомому миру.
   Мы колесим по городу, останавливаемся возле постовых милиционеров и выезжаем, наконец, на окраинную улочку с одноэтажными домиками, каменными тротуарами и белеными глинобитными заборами.
   Корнелия смотрит на эти тротуары и заборы еще более удивленно, чем на высокие здания в центре города. Конечно, если она имеет какое-то представление о Боспорском царстве, ее должны удивлять эти окраинные улочки. Ведь и в те далекие времена они были почти такими же…
   Возле одного домика мы выходим из машины.
   Алексей Семенович должен жить здесь.
   К нашему счастью, он дома — лысенький, толстенький старичок с сетью добрых морщин у глаз. Он выходит на крыльцо в полосатой пижаме и широченных шлепанцах, выслушивает мои не очень стройные объяснения и приглашает нас на застекленную террасу.
   — Проходите, молодые люди, — говорит он. Проходите… Мы сейчас во всем разберемся. Во всем можно разобраться. Во всем, что угодно, можно разобраться… Садитесь, чувствуйте себя как дома и извините меня на минуточку. Я приведу себя в порядок. Вы все-таки с дамой…
   Он убегает в дом и минут через десять выходит в тонком чесучовом костюме. Из-под его застегнутого пиджака выглядывает ослепительно белая рубашка.
   — Вот теперь я, так сказать, в форме, молодые люди. Теперь можно разговаривать… Может, вы расскажете все по порядку?
   Я рассказываю ему все по порядку, и он внимательно слушает, согласно кивает и из-под мохнатых седых бровей как-то пронзительно поглядывает по очереди то на меня, то на Витьку, то на Корнелию.
   Мне почему-то кажется, что моему рассказу он не верит.
   — Значит, вы хотите, чтобы я ее, так сказать, проинтервьюировал? — уточняет он.
   — Вот именно! — соглашается Витька.
   — Ну, что ж, это можно. Это вполне можно…
   Он переводит взгляд на Корнелию и очень быстро произносит какую-то латинскую фразу. Настолько быстро, что я не успеваю разобрать в ней даже ни одного корня. Однако Корнелия его понимает и отвечает ему. Он задает ей еще несколько таких же быстрых, почти молниеносных вопросов. Получив на них ответы, он облегченно вздыхает и начинает говорить медленнее, размереннее. И я понимаю, что он просто проверял Корнелию — действительно ли латинский язык для нее родной. Ведь только на родном языке можно понять такие торопливые вопросы.
   Они говорят теперь спокойно и дружелюбно.
   Вернее, говорит в основном Корнелия, а Алексей Семенович согласно кивает м изредка вставляет какие-то фразы. Я все жду, что он будет удивляться, таращить глаза. Но он ничему не удивляется.
   Глядя на его лицо, можно подумать, будто Корнелия рассказывает ему самые обычные, ничем не примечательные вещи.
   Они говорят долго. Наверное, минут сорок. Мы с Витькой терпеливо ждем и смотрим то на них, то на террасу. В этом дворике сад. На нас глядят зеленые гроздья винограда, желтые яблоки, коричневые груши. От террасы до калитки по обеим сторонам желтой дорожки — цветы.
   Золотые шары, георгины… Здорово здесь! Очень здорово!
   В таком бы домике да еще возле моря пожить с месяц… Эх!
   Наконец, Алексей Семенович обращается к нам с Витькой:
   — Ну, вам, молодые люди, наверно, интересно узнать, что она мне рассказала?
   — Конечно! — в один голос отвечаем мы.
   — Так вот слушайте, — Алексей Семенович прокашливается, проводит рукой по клеенке на столе. — Она говорит, что родилась в Риме при императоре Константине. Отец ее был императорским чиновником. Звали его Гай Корнелий Флор. Поэтому и ее зовут Корнелией. У римлян второе имя отца становилось именем дочери… Она жила в Риме до тех пор, пока столица не была перенесена в Константинополь. Отец уехал туда вслед за императором. Но там он с кем-то поссорился, и в наказание его сослали в Пантикапей, столицу Боспорского царства, где он представлял интересы империи. Корнелия почти не помнит Константинополь. Она помнит только Рим и Пантикапей, куда ее привезли восьмилетней девочкой. Вы знаете, где находился Пантикапей, молодые люди?
   Мы с Витькой стыдливо пожимаем плечами. Мы уже настолько забыли историю, что не знаем точно, где находился этот самый Пантикапей.
   — Где-то здесь, в Крыму… — негромко произносит Витька.
   — Он находился, молодые люди, там, где сейчас находится Керчь, — говорит Алексей Семенович. — На вашем месте я бы отвез ее туда…
   — Мы это сделаем, — обещает Витька. — Обязательно сделаем!
   — А что было дальше? — не выдерживаю я. — Расскажите, пожалуйста, — что было дальше!
   — А дальше было вот что… — Алексей Семенович говорит совершенно невозмутимо, и я все никак не могу уловить его собственного отношения к тому, что он рассказывает. — Дальше было вот что… Девочку в Пантикапее воспитывали рабыни. Да-с, молодые люди, рабыни… Сейчас она уже понимает, что иметь рабов — это плохо. Она говорит, что ей это объяснили. Но тогда она этого не понимала.
   Алексей Семенович вытирает платком пот со лба.
   — Нда-а… Так вот дальше с ней произошло следующее… Через пять лет после того, как она попала в Боспор, Пантикапей разграбили готы. Отец вместе с рабами и стражей защищал вход в свой дом. Но его убили. Мать Корнелии, увидев это, вскрыла себе вену. Она была из очень знатного рода и не хотела становиться готской рабыней. А Корнелию готы увезли в рабство. Почему-то ее везли отдельно от остальных пленников. Вместе с ней ехали верхом всего пять готских воинов, и они очень спешили.
   Наверно, ее везли к самому готскому царю. Ей уже было тринадцать лет, а варвары брали таких римлянок в наложницы.
   В степи готам встретились два высоких человека в необычных костюмах. Видимо, готы решили и их захватить в плен, потому что окружили этих людей и наставили на них копья. Однако люди в необычных костюмах провели по воздуху маленькими, белыми коробочками, и все готы попадали на траву. Потом Корнелия узнала, что готов усыпили.
   Корнелию эти люди отвязали, сняли с лошади и привели к черному шару, который стоял за холмом. Потом они втроем вошли в этот шар, и больше Корнелия не видела землю до вчерашнего вечера.
   После готов вы, молодые люди, были первыми жителями Земли, которых увидала.
   Как я понял с ее слов, эти высокие люди, что спасли ее, были космонавты. Правда, ваша знакомая не знает этого слова. Она называет их открывателями звезд. А в начале путешествия с этими людьми считала и называла их богами.
   Из темного шара Корнелия попала на большой космический корабль, где было много высоких и смуглых людей — мужчин и женщин.
   Они говорил и на незнакомом языке и показывали ей в окно громадный голубой шар. Лишь много времени спустя Корнелия узнала, что этот голубой шар был ее родиной, Землей. А в то время она еще не знала, что Земля — шар.
   Она провела на корабле открывателей звезд примерно десять лет. Сейчас ей должно быть года двадцать два-двадцать три. Она точно не знает, сколько, потому что у открывателей звезд свой счет времени, непохожий на наш.
   Открыватели звезд обучили ее своему языку, а она обучила их латыни и рассказала все, что знала о жизни на Земле. Впрочем, многое они знали сами и даже намного больше ее, потому что их шары опускались в самых разных местах Земли.