Голос постепенно слабел, и в то же время пляска энергетических полей вокруг Миши все ускорялась.
   Несколько секунд он прислушивался к этим ощущениям, а затем его осенило: они кончают! Опыт кончается!
   Он вскочил со скамьи и крикнул:
   — Эй, эй, подождите!
   — Что такое? — спросил Голос.
   Напряжение в воздухе несколько спало.
   — Подождите, — сказал Миша спокойнее. — Нельзя же так, в самом деле. Кто мне поверит в случае чего? Надо, чтобы вы оставили какое-нибудь доказательство. Сделайте что-нибудь.
   — Доказательство? — переспросил Голос.
   — Да.
   — Доказательство мы оставить не можем, — раздалось в Мишином мозгу. — Понимаете, лучше, если это останется тайной — то, что мы с вами связались. Мы не знали, что на вашей планете еще есть враждующие группы. Обычно так не делается. Обычно ждут, пока население того или иного мира объединится. Но мы готовы сделать что-нибудь для вас.
   — Так сделайте, — согласился Миша.
   — А что? — спросил Голос. — Что именно?
   Эта вторая часть Мишиных приключений может кое-кому показаться уже совсем недостоверной.
   Но для тех, кто следит за современным состоянием физики, полет Миши в Москву и даже предложения Голоса насчет автомобиля и рояля вовсе не явятся неожиданным. Возможность превращения энергии в материю обоснована уже и нашей земной наукой. Она заложена в учении Эйнштейна, который образно назвал материю "застывшей энергией".
   Впрочем, будем последовательны.
   Когда Голос спросил у Миши, что тот хотел бы получить. Миша в свою очередь осведомился, каковы же возможности Антимира. Могут ли, например, сделать что-нибудь материальное?
   Голос ответил, что, посылая на Землю пучки энергии, они имеют возможность выполнить здесь любую работу и создать любое материальное тело.
   Но в то же время у них есть и некоторые ограничения. В их силах — и Голос подчеркнул это — выполнить только какую-нибудь личную просьбу Миши. Такое, что не задело бы интересов других людей. Это правило для общения с планетами, где население не составляет еще единого целого.
   В противном случае создалась бы возможность злоупотреблений, произошло бы вмешательство в суверенные права обитателей того или иного разумного мира.
   Одним словом, пусть Миша предложит что-нибудь личное.
   — Личное? — повторил Миша.
   — Да, личное, — подтвердил Голос.
   Миша задумался. Затем он встал и прошелся несколько раз возле скамьи. Сейчас он опять уже верил в существование Голоса, и его занимал вопрос, как бы не продешевить с этим личным желанием.
   — Может быть, вам нужен еще один костюм? — подсказал Голос. Мы можем материализовать такой же костюм, какой висит у вас в шкафу в комнате.
   — Но обязательно личное?
   — Обязательно.
   Миша подумал еще секунду. Он был бледен. Потом сказал:
   — Ладно. Я все понял. Осушите Сахару.
   — Что?
   — Осушите Сахару.
   От нервного напряжения он так и сказал: "осушите" вместо "обводните". Но потом сразу поправился:
   — То есть обводните. Обводните Сахару.
   — Сахару? — переспросил Голос.
   — Да-да, Сахару. — Миша почувствовал, что у представителей Антимира уже мало времени, и сам начал спешить. — Это у нас в Африке пустыня. Совершенно нет воды.
   В Антимире помолчали, потом Голос мягко объяснил, что Миша, очевидно, не понял сути дела.
   Им нельзя совершать таких действий, которые изменили бы судьбу больших групп населения.
   В Антимире не имеют права этого делать. Неужели Миша не знает, что такое "личное"?
   — Знаю, знаю, — нетерпеливо отмахнулся Миша. Чего там тянуть. Все ясно.
   Он опять задумался и затем сказал:
   — Тогда уничтожьте Австралийские Кордильеры. Просто снесите их совсем.
   И сразу принялся объяснять, что Австралийские Кордильеры — это огромная горная цепь, которая тянется вдоль всего восточного побережья Австралии и задерживает влажные ветры, дующие на материк. (Он вычитал это в энциклопедии.) На этот раз в Антимире молчали довольно долго, потом Голос спросил:
   — Это нужно вам лично? Эти горы лично вам мешают?
   — Да, лично мне, — твердо ответил Миша. Затем он сразу испугался, что Голос спросит его, бывал ли он в Австралии. Он там, естественно, не бывал, а врать ему не хотелось. Он уже приготовил было еще одну просьбу: на этот раз — растопить льды на Северном полюсе…
   Но Голос заговорил о другом.
   — Скажите, а как вы понимаете "личное"? Что это такое?
   И тут оказалось, что Миша не знает, что такое "личное". Всю жизнь он полагал, что личное — это то, что ему хочется больше всего. Во время войны, например, ему хотелось, чтобы она скорее кончилась. Потом — чтобы быстрее была побеждена разруха. Еще позже — чтобы скорее строились дома. Все это было его личными желаниями, и, побуждаемый ими, он старательно воевал, затем ездил от газеты строить колхозные электростанции, рыл землю на субботниках. А теперь его заботило, что в Сахаре нет воды, что огромная часть Советского Союза покрыта вечной мерзлотой, что между Англией и Францией до сих пор нет подводного тоннеля, что количество подписчиков на газету, где он работал, растет медленнее, чем хотелось бы, и что вопросы использования энергии приливов еще не подняты на надлежащую высоту.
   — Но подождите! — прервал его Голос. — Неужели вы не хотите, например, чтобы мы скопировали для вас автомобиль? Такой же, как в соседнем саду.
   На какой-то миг перед умственным взором Миши стало видение новенькой "Волги", сияющей никелированным радиатором. Но он тотчас же сообразил, что такой неизвестно откуда взявшийся автомобиль никак не удастся зарегистрировать в ГАИ.
   — А рояль?
   Но рояль ему некуда было поставить. Он жил с семьей в одной единственной комнате на Серпуховке.
   — Может быть, тогда квартиру?
   Но и это отпадало, так как на работе он должен был на днях получить ордер. Они вдвоем отбрасывали одно предложение за другим, и постепенно выяснилось, что Мише лично ровно ничего не надо. То есть ему надо было очень многое. Не помешали бы и автомобиль, и дача, и новый костюм, и шуба для жены, и даже просто прибавка в зарплате. Но всего этого он хотел добиться сам и чувствовал, что было бы идиотизмом использовать в таких вопросах Антимир.
   В конце концов Миша поднял голову и спросил, не могут ли представители Антимира просто перенести его сейчас в Москву. Минут на пять. Ему хотелось бы взглянуть, как в редакции справились с номером.
   — Пожалуйста, — сказал Голос.
   И в ту же минуту сад стал проваливаться под Мишей, он сам очутился на огромной высоте, а внизу уже плыли островерхие крыши дач, темные прямоугольники и квадраты садов и далеко протянулась двойная нитка железной дороги.
   В ушах у Миши засвистело, ветер грубо влез ему под пиджак и рубашку за пазуху, обхватил грудь и голую спину крепким, ощутимым холодным объятием.
   По словам Миши, он долетел до Москвы минут за пятнадцать. Но ему не пришлось насладиться этим полетом и толком ничего рассмотреть внизу, так как у него сразу же от сопротивления воздуха начали слезиться глаза. Сначала он вцепился пальцами в полы пиджака — почему-то ему показалось, что так будет безопаснее.
   Позже он отпустил пиджак и прижал руки к груди, чтобы было не так холодно.
   — Куда здесь? — раздался через некоторое время Голос.
   Полет замедлился, Миша открыл глаза и увидел, что висит над улицей Горького в районе Центрального телеграфа. Совершенно окоченевший, он попросил опустить его, встал на ноги и огляделся.
   Странно и непривычно выглядела улица Горького в этот предутренний час. Небо было еще темным, над асфальтом горели фонари, и витрины изнутри светились. Хоть ночь и стояла безоблачная, на тротуаре и на мостовой, подсыхая, чернели лужи.
   Миша догадался, что здесь недавно прошли поливные цистерны.
   Сначала ему показалось, что кругом нет ни души.
   Но, осмотревшись и попривыкнув, он увидел там и здесь в отдалении дворников в белых фартуках, две машины для уборки мусора, а напротив магазина "Сыр" — ремонтную вышку трамвайно-троллейбусного управления.
   Уже несколько отогревшийся Миша попросил представителя Антимира поднять его в воздух и, указывая направление, полетел на небольшой высоте над Охотным рядом и площадью Дзержинского.
   Очень обидно, конечно, что Миша так и не решился зайти или "залететь" в редакцию во время этой богатой событиями ночи. Если б он, например, вошел в окно отдела строительства — отдел помещается на четвертом этаже — и предстал перед глазами завотделом — нашим уважаемым Петром Петровичем, всякие сомнения в подлинности случившегося отпали бы.
   Но факт остается фактом — Миша Перышкин не залетел в редакцию. Он только порхал в воздухе возле ее окон в течение трех или пяти минут.
   По его словам, Миша видел, как Петр Петрович сидит за столом и, отражая своей умной, несколько полысевшей головой свет высокой настольной лампы, читает еще сырой оттиск полосы. И действительно, впоследствии удалось установить, что Петр Петрович сидел в этот час как раз в позе, описанной Мишей.
   По словам Миши, он совсем было приблизился к подоконнику — окно было раскрыто — и совсем уже вознамерился ступить внутрь, но в этот момент дверь в кабинете распахнулась, и туда ворвался, потрясая какими-то листами, ответственный секретарь редакции.
   И опять-таки установлено, что в эту ночь ответственный секретарь несколько раз заходил в отдел строительства.
   Так или иначе, увидев ответственного секретаря, Миша сразу вспомнил, что снимки в газету еще не готовы. Сердце у него сжалось, он оттолкнулся рукой от стены и попросил, чтобы его перенесли обратно в Кратово.
   Без приключений он был доставлен на дачу и спущен в саду на то место, с которого поднялся.
   Во время полета и Миша, и Некто в Антимире молчали. Миша — потому, что был очень утомлен, и Некто — по той же самой, очевидно, причине.
   Когда Миша стал на ноги возле нашей дачи, Голос еще раз поблагодарил его за любезность, оказанную во время опыта, и сказал, что близкое знакомство с Мишей, и в особенности его концепция "личного", позволяют им в Антимире сделать вывод, что момент, когда на Земле уже не будет враждующих группировок; гораздо ближе, чем сначала показалось. А это означает, что приближаются и регулярные контакты с другими разумными мирами, консультации, советы и взаимная помощь.
   Услыхав слово "помощь", Миша в последний раз оживился и уже вдогонку спросил, не могут ли представители Антимира хотя бы построить плотину через Берингов пролив (он как раз недавно беседовал с сыном об этом).
   — Нет, — ответил Голос.
   — Ну, тогда хоть жесть на крыше замените! — воскликнул Миша.
   Он вспомнил о том, что увидел во время первого подъема в воздух, и о том, что соседка недавно жаловалась на протекающий потолок.
   — Хорошо, — ответил Некто как бы уже издалека.
   И это было последним "не своим" словом, которое раздалось в Мишином мозгу.
   После этого все пошло, как три часа назад. В саду возник неслышимый звук, задребезжали стекла.
   Мише сделалось душно и жарко, вокруг завертелись невидимые силовые поля. Духота с каждой секундой увеличивалась, у Миши отчаянно заныли мускулы, какое-то стесненье стало подниматься от живота к груди.
   Испытывая тоску во всем теле, он сделал несколько неверных шагов к дому, затем упал, скорчившись, на траву. Неслышный звук все нарастал, Мише опять показалось, что его вот-вот ударит какая-то страшная волна.
   Но через мгновение все уже пошло на убыль.
   Стекла перестали звенеть, жара спала, боль в теле прекратилась.
   Миша сел, несколько раз глубоко вздохнул, затем поднялся на ноги, пошатываясь, взобрался к себе на второй этаж и, вконец, свалился на койку.
   Было пять утра — то самое время, когда, по сообщениям наблюдателей, исчез, как бы выключился светящийся столб над Кратовым.
   Вот, собственно, и все, что рассказывает Миша Перышкин о своей встрече с обитателями другого мира.
   В какой же мере все это достоверно?
   Оставим пока этот вопрос открытым и поговорим о другом.
   Какие бы сомнения ни внушала нам вышеприведенная история, она заставляет нас кое о чем задуматься.
   В самом деле. Бесконечность Вселенной мы обычно мыслим себе как возможность бесконечно лететь в любую сторону от Земли. Нам свойственно как-то забывать при этом, что Вселенная бесконечна и неисчерпаема не только вширь, но и вглубь. Но верна ли такая односторонняя точка зрения?
   Почему, действительно, мы считаем, что разумные миры и другие самые невероятные открытия будут сделаны именно космонавтами, которые заберутся в наиболее отдаленные углы Галактики?
   Почему мы не думаем о том, что ничуть не менее удивительные вещи явятся и при исследовании бесконечной материи вглубь? Здесь же на Земле, в лабораториях ученых.
   Разве в свое время не перевернули все наши представления о мире "зверушки", которых Левенгук увидел в своем "микроскопиуме"?
   Можно ли утверждать, что первое знакомство с микромиром было событием меньшего масштаба, чем открытие, например, колец Сатурна?
   И разве исключена, наконец, возможность, что первый привет из другого разумного мира придет на Землю не радиограммой с многоступенчатой ракеты, а колебанием стрелки на точнейшем и умнейшем приборе в Дубне?
   Это во-первых.
   Во-вторых, история с Мишей Перышкиным заставляет нас поразмышлять и о том, насколько наш сегодняшний мир готов к встрече с другими разумными существами.
   Давайте предположим на минуту, что Землю уже посещали посланцы внеземной цивилизации. Предположим, что это было, например, в средние века, в эпоху крестовых походов. С кем бы мы им посоветовали вступать в контакт, на чью сторону становиться? На сторону рыцарей, предавших огню население Никеи, Тарса и Антиохии, или на сторону сельджукских султанов-рабовладельцев? И разве не логичнее было бы для пришельцев постараться оставить свой визит в тайне и скромно удалиться до лучших времен?
   Да что там средние века! А сегодня? Что станет делать человечество, если сегодня на Земле высадятся представители другого мира? Если они высадятся и предложат свою помощь в обводнении той же Сахары. Разве не восстанут против такого плана те, кому Сахара нужна в качестве полигона для испытания атомного оружия? Разве любой разумный, с точки зрения трудящегося человечества, план не будет встречен в штыки теми, кто сам не трудится, не желает трудиться, но пока еще сохраняет власть и силу над огромными территориями нашей планеты?
   С этой точки зрения нет ничего недопустимого в том, что чьи-нибудь внимательные и добрые глаза уже давно следят за нашей планетой, уже бывали у нас и ждут, когда же, наконец, они смогут вступить в переговоры с человечеством, не разделенным на классы. А если это так, то налаживание контактов с другими мирами может быть вопросом не только наших научных успехов, но и вопросом социального движения. Первый день всеобщего коммунизма на Земле может стать и тем днем, когда нами будет получена первая поздравительная телеграмма от других великих цивилизаций.
   Но вернемся, однако, к Мише Перышкину.
   Много толков в среде научной общественности возбудит, вероятно, вопрос о том, почему Голос говорил о себе как о представителе Антимира. Ведь известно же, что соприкосновение антивещества с веществом не может вызвать ничего, кроме сильнейшего взрыва. Но возможно, что это был и не Антимир, а просто другой мир, которому еще нет названия на нашем языке. И Голос использовал это слово потому, что вынужден был ограничиваться Мишиными представлениями.
   Кстати, теперь Миша Перышкин не пропускает ни одного разговора о кибернетике и прочих умных вещах.
   Не исключено затем, что будет подвергнута сомнению и вся история в целом. Найдутся, очевидно, товарищи, которые будут говорить, что и Голос, и радужные пятна, и полет в Москву попросту приснились Мише. Хорошо. Допустим, что это так.
   А починенная крыша?
   Новая жесть, которая появилась на крыше взамен старой проржавевшей! Ведь не секрет, что через три дня после той богатой событиями ночи Миша сам залез на дачу и убедился, что крыша отремонтирована. Ведь не секрет, что крыша уже не течет.
   Не скроем в этой связи, что в редакции, правда, возникла и получила некоторое распространение гипотеза, утверждающая, будто бы крышу починил сам комендант. Но мы заявляем, что каждый, кто хоть чуть-чуть знаком с нашим бывшим комендантом, — он, кстати, уже ушел от нас, назовет эту теорию не только антинаучной, но и попросту вредной.
   Одним словом, подождем. Нам в редакции кажется, что наш скромный друг Миша Перышкин действительно — разговаривал с представителями другого мира в ночь на 1 августа.
 

М.Грешнов
Золотой лотос

 
   — Значит, не верите?
   — Решительно нет!
   — Но тибетская медицина…
   — А вы знаток тибетской медицины?..
   — Легенды, наконец, песни!..
   — Так и останутся легендами! Как золотая пещера, что оказалась без… золота. Вам ли не знать этого, геолог?.. Выбросьте из головы пещерный лотос! Вы начальник экспедиции, а не фантазер. И никаких экспериментов! Ясно?
   Разговор происходил в Москве, в кабинете директора института минералогии Павла Ивановича Алябьева. Вели разговор двое: сам Павел Иванович и Дмитрий Васильевич Сергеев, начальник экспедиции на Памир. Именно Павел Иванович отвергал мысль о пещерном лотосе и, заканчивая разговор, подчеркнул еще раз: — Никаких фантазий, дорогой, никаких! Ясно?
   Затеял разговор о лотосе Дмитрий Васильевич по просьбе доктора медицины, академика Брежнева, друга детства. Брежнев занимался народной медициной и, работая над восточными рецептами, не раз сталкивался с упоминанием о пещерном лотосе, растении, во много раз более целительном, чем женьшень. Узнав, что Сергеева посылают на Памир, он приехал к нему и провел вечер, убеждая Дмитрия Васильевича разыскать цветок, который, по сведениям, можно встретить лишь в трех пунктах Азии: в Гималаях, в Тибете или на Памире.
   Он так и сказал: "В этих трех пунктах". Как истинный ученый, он смотрел в корень дела, и масштабы "пунктов" ускользали из поля его зрения.
   Сам Дмитрий Васильевич, за долгую жизнь побывавший в шестнадцати экспедициях, ясно представлял трудности горных мест и поиска, пытался объяснить это другу, старому энтузиасту, но энтузиаст меньше всего хотел объяснений. Ему был необходим цветок и, отмахиваясь от слов Дмитрия Васильевича, как от комаров, он твердил свое:
   — Нет, Митя, подумай! Какую услугу мы окажем советской науке! Этот лотос — неисчерпаем: лечит от ран, от слепоты, исцеляет проказу… Мы разведем его как женьшень — целые плантации!..
   И вот разговор в институте:
   — Никаких фантазий!
   Я не сказал еще, что в кабинете директора были четверо: двое вели разговор, двое молчали. К этим относился я сам, старший помощник Дмитрия Васильевича, и молодой геолог, секретарь комсомольской группы, составлявшей большинство экспедиции, Анатолий Фирсман. Случайно во время разговора я оказался сидящим против Анатолия и мог наблюдать бурю, которую порождал разговор на его подвижном лице. Особенно выразительными были глаза, полные черного блеска, внимания. Едва прозвучало "пещерный лотос", его глаза вспыхнули. Наверное, он слышал о чудесном цветке и теперь ждал, чем кончится разговор.
   Когда Павел Иванович стал возражать, в глазах Анатолия появился протест, казалось, он встанет, скажет что-то резкое, но его сдерживали дисциплина и категорический тон директора, который не любил, когда перебивали, тем более — пытались спорить с ним.
   Когда же прозвучало знаменитое "никаких фантазий", Анатолий опустил веки и вышел из кабинета, словно боясь, что от его взгляда вспыхнут на директорском столе бумаги, разложенные в идеальном порядке: слева — входящие, справа — исходящие… И, уже спускаясь по лестнице, сказал:
   — Человек уважаемый, руководитель прекрасный, а без фантазии… Как можно жить без фантазии?..
   То было в Москве, а сейчас уже вторую неделю мы работаем в горах Памира, и последний город — Хорог — лежит в десятках километров позади.
   В Хороге экспедиция разделилась на две неравные группы: меньшая, под началом Дмитрия Васильевича, направлялась по притоку Аму-Дарьи Бартангу, который в верховьях называется Мургабом.
   Группа должна была исследовать залежи асбеста.
   Наш отряд, в большинстве молодежный, уходил на восток, к истокам реки Памира, к озеру Зор-Куль. Отряд возглавил я, и нашей задачей было — исследовать район озера, взять образцы пород.
   Когда в Хороге на общем собрании решался вопрос о составе групп, всех удивило поведение Анатолия… Ему, как специалисту по асбесту, предложили войти в группу Дмитрия Васильевича. Он отказался.
   — Почему? — спросил Дмитрий Васильевич. — Ваши знания нужны в этой группе экспедиции.
   — Я прошу направить меня на Зор-Куль!
   — Не вижу оснований, — сказал начальник. — Поедете на Мургаб!
   — Дмитрий Васильевич, товарищи! — обратился ко всем Анатолий, бледнея от волнения. — Разрешите поехать в верховья Памира. Я был там, знаю тропы. Пусть с Дмитрием Васильевичем едет Рая Аксенова — специалист не хуже, чем я.
   Когда он говорил, каждый понимал его по-своему: одни считали это капризом, другие видели логичность доводов — бывал на Зор-Куле, знает дороги.
   Но были и такие, которые подозревали сердечную привязанность: не было секретом, что он давно дружил с Раей Аксеновой, они вместе кончали геологическое отделение, проходили практику, и многим казалось, что он рвется в молодежную группу из-за Раи. Так думал и Дмитрий Васильевич. Но когда Анатолий сказал, пусть Рая едет на Мургаб, все удивились и поняли, что у него причина более серьезная, хотя и не знали — какая.
   Все смотрели на Раю. Она была удивлена не меньше других. Чуть растерявшись, ответила:
   — Хорошо… Я… поеду на Мургаб.
   Все вздохнули облегченно. Вопрос был решен.
   Дмитрию Васильевичу ничего не оставалось, как согласиться с молчаливым мнением и отпустить Анатолия на Зор-Куль, хотя он так и остался в недоумении.
   Было и другое собрание, которому я оказался свидетелем невольным.
   Оно проходило ночью, у костра, когда, высадившись с последней машины, мы перешли на пешеходный марш. После ужина, коротко сказав о задачах, предстоящих на завтра, я пожелал ребятам спокойной ночи и направился к своей палатке.
   Время было позднее, но с места никто не двинулся.
   — Выступаем в пять! — предупредил я и завесил дверь.
   Багровые отсветы играли на полотняных стенах, голоса ребят отчетливо звучали в тишине. Я лег, но сон почему-то не приходил.
   Все знали мою привычку — засыпать, едва коснувшись изголовья, но сейчас я заснуть не мог. Стоило закрыть веки — и перед глазами плыли, кружились обрывы, скалы, россыпи цветов, в ушах слышался шум бегущей воды. Я перевернулся на бок, на другой — сна не было.
   У костра говорили о самых обыкновенных вещах: о рюкзаках, обуви, геологических картах.
   Девушки, как я понял, спорили о форме причесок, наиболее подходящих для работы геологов. Спор становился принципиальным, и кто-то из парней, желая подшутить, сказал, что лучшей прической будет -как в армии: стрижка под машинку. Ребята засмеялись, а девушки обозвали советчика верблюдом.
   — Давайте начинать, что ли? — спросил кто-то громко.
   Я узнал голос Анатолия. Нотка взволнованности отчетливо звучала в его словах, и это напоминало собрание в Хороге. У костра замолчали. Я тоже насторожился.
   — Предлагаю это считать неофициальным комсомольским собранием. Протокола писать не будем, пусть каждый выполняет решение по совести… А вопрос выношу один: о пещерном лотосе.
   "Что?" — чуть не вскрикнул я в палатке и сел на своем ложе.
   Сон сдуло как ветром. Анатолий продолжал:
   — Случайно я узнал в институте, что к Дмитрию Васильевичу обратился академик Брежнев с просьбой отыскать на Памире пещерный лотос. Сам Дмитрий Васильевич решить вопрос не мог и говорил с директором. Павел Иванович высмеял это предложение и предупредил, чтобы мы насчет лотоса не фантазировали, а занимались своей работой. Смешного, по-моему, ничего нет. Я убежден, что цветок существует или существовал в этих местах, и у меня имеются, — он сделал паузу, — некоторые данные…
   — Объясни! — потребовал кто-то из комсомольцев.
   — Объясню, — ответил Анатолий. — В 1958 году я работал с экспедицией в истоках Аму-Дарьи, чуть выше — на плоскогорьях, ведущих к Сарыкольскому хребту. Приходилось общаться с чабанами, табунщиками, засиживаться у костров, слушать песни, предания. И однажды я услышал о пещерном цветке, который спасает жизнь раненым и продлевает ее старикам. Один старый чабан мне сказал: "Что вы ищете камни да железо? Железо сделает руки человека крепкими, но не прибавит ему жизни, не смягчит душу. Почему никто не ищет цветок жизни, который растет в пещерах, не видит солнца, но способен влить солнце в одряхлевшие глаза человека? Цветок есть в наших горах, и отец моего отца знал пещеру, срывал золотые цветы, и потому жил так долго, что у моего отца поседела борода, хотя из четырнадцати сыновей он был самым младшим…" Мы тогда все обратили внимание на рассказ чабана, засыпали его вопросами: "А каков он, цветок? Как растет?"
   "Говорили, — ответил чабан, — растет он в пещерах, в воде, пьет родниковую влагу и прозрачен, как горный ключ. А на солнце сгорает пламенем, оставляя после себя золотой дым…"
   — Действительно, фантазия! — рассмеялась Ирина Радская. — Сгорает в руках!..