Страница:
22, ибо «наша наука не есть только история сектантства, но его обличие»
23.
Не следует считать, что сами православные сектоведы не замечали этого противоречия между декларируемой ими беспристрастностью и научностью их исследования сектантства и конкретными целями и задачами этого исследования. Сознавая это противоречие, они попытались снять его «по-гегелевски», доказывая необходимость дополнения научного, объективного метода исследования другим – так называемым «трансцендентальным методом». Уже упоминавшийся Н. Н. Фетисов по этому поводу рассуждал следующим образом: «известно, что никакая научная критика не может ограничиваться приемами одного только имманентного исследования. Трансцендентальный, догматический интерес при исследовании неизбежен. Предполагая существование известных принятых нами точек зрения или одушевляющих стремлений, трансцендентальная критика требует подойти к философским системам с запросами, именно последних. Какие у нас, в данном случае, могут быть трансцендентальные точки зрения, одушевляющие стремления, понятно. Принципы нашей веры, нашего православного учения, личное, произвольное уклонение от которого и представляет наше сектантство, — вот наш трансцендентализм в настоящем случае. Другими словами, мы обличим, покажем несостоятельность сектантства с этой трансцендентальной точки зрения тогда, когда его религиозные положения, его построения проверим основами и учением вселенской ортодоксии» 24.
С еще большим рвением этот «трансцендентальный подход» применялся, когда речь заходила об адвентизме. Последний, как уже говорилось выше, вызывал у православных миссионеров особые опасения своей организованностью, разработанностью догматики, нравственной программы, которые отличали его от всех других неправославных религиозных течений в России на рубеже XIX – XX веков. В связи с этим среди православных сектоведов выделяются специалисты именно по адвентизму, во главе которых по плодовитости находился, бесспорно, священник-миссионер Херсонской епархии М. Кальнев. Пристальное внимание М. Кальнева к адвентизму объясняется, очевидно, тем фактом, что позиции адвентизма в России сильны были, прежде всего, на юге империи. О своем опыте борьбы с адвентизмом этот миссионер рассказал в своей статье «Адвентизм и иоаннитство пред судом миссионерской критики», опубликованной в журнале «Миссионерское обозрение» в 1910 г. под рубрикой «В помощь практикующему миссионеру» 25. По месту служения М. Кальнев организовал выпуск специальной книжной серии «Противосектантские издания Херсонского Епархиального миссионера М. А. Кальнева», большая часть которых посвящена была опять-таки адвентизму. 26
В своих работах М. А. Кальнев и его коллеги по изучению адвентизма ни в коей мере не стремились получить новое знание об этом стремительно набирающем популярность в России на рубеже веков религиозном течении; не были заинтересованы они и в анализе его подлинной специфики. Свою задачу они видят исключительно в его «обличении», т. е. в доказательстве его заведомой ложности. Поэтому они подходили к адвентизму не с позиций объективного исследования социально-экономических и историко-культурных предпосылок его популярности среди части населения России в указанный период, а с позиций «трансцендентальных», «догматических». Они не рассматривали появление адвентизма в России как результат определенных процессов в социальной, экономической, культурной, религиозной, наконец, жизни народа, а стремились лишь доказать его ложный характер с точки зрения православной ортодоксии, представляя его исключительно как продукт отклонения от истинно церковного учения. Им не в коем случае не был интересен адвентизм как таковой; их внимание ориентировано лишь на том, в чем это учение противоречит церковному учению. 27
Такой подход, впрочем, был характерен не только для тех миссионеров, которые специализировались исключительно на «исследовании» адвентизма, но для всех православных сектоведов вообще. Они категорически отказываются исследовать подлинное место сект в жизни российского общества на рубеже веков. Другого, впрочем, ожидать от них и нельзя было, ибо признание того, что у русского сектантства имеются социально-экономические и историко-культурные предпосылки, что сектантство возникает как удовлетворение каких-то реальных потребностей общества означало бы одновременно и признание закономерности того, что православие перестало удовлетворять эти потребности, что сектантство, наконец, — это не обидная случайность, а закономерный этап в развитии религиозной жизни России.
В силу же невозможности такого признания православные сектоведы искали корни и причины русского сектантства не в условиях жизни крестьянства, а исключительно в сфере человеческого духа – психологии, этики и т.д. Не социально-исторический или экономический анализ и соответствующие им категории использовались православными авторами при ответе на вопросы, откуда появились в России секты, в чем причина их растущей популярности, а анализ преимущественно психологический и соответствующие ему категории. Как писал в начале XX в. преподаватель полтавской православной семинарии В. Н. Терлецкий, «предметом же и задачею науки определяется и метод ее. Так как сектантство захватывает собой область явлений жизни внутренней, духовной, то к изучению его должен быть применен по преимуществу психологический метод». 28Этот метод позволял тем, кто к нему прибегал в своих апологетических целях, представить секты как явления в жизни русского крестьянства не закономерные, а исключительно случайные, порожденные отходом от нормы, т. е. церковно-православного учения, а сектантов изобразить как отдельных аморальных, порочных людей, облик и психологический тип которых граничит с психопатологией. Об этом откровенно писал упомянутый выше В. Н. Терлецкий: «…Психологический же анализ, примененный к изучению сектантства, опираясь на данные, добытые путем сравнительно-исторического исследования, может привести к признанию особого сектантского психического или, лучше сказать, психопатологического типа, лежащего в основе подлежащих изучению группы явлений. В самом деле, все секты, несмотря на их разнообразие, сходятся между собой на одной почве, имеют одну общую основу, которую представляет собою особый психопатологический тип сектантства. Существование этого типа легко может подметить всякий, кому приходится знакомиться и наблюдать над сектантами. Общие, основные черты этого типа сказываются и в общих приемах сектантского изворотливого мышления, и в общем, лицемерном характере сектантских действий и поступков, и даже во внешнем облике сектанта, преимущественно в смиренно-лукавом выражении сектантской физиономии, и тонкой, коварной игре пронырливых, быстрых, бегающих, иногда же остро воспаленных, болезненных, блуждающих сектантских глаз… Итак, внутренняя основная причина сектантства кроется в слабости, поврежденности человеческой природы, которая со времени печального факта грехопадения, утратив целостность и гармонию девственной природы первозданного, стала подвержена всякого рода болезням, ненормальностям и отклонениям в своем развитии» 29.
Логика рассуждений автора этих строк, В. Н. Терлецкого довольно проста: зачислить всякое религиозное инакомыслие, диссидентство, сектантство в один разряд богомерзских, греховных, психопатологических явлений на одном лишь основании отхода, уклонения их от православия и после этого вынести ему приговор. Логика эта была весьма и весьма в ходу у православных авторов-сектоведов. Буквально цитируя Терлецкого, его малороссийский коллега Ф. И. Титов восклицает: «Русское сектантство и в сущности своей, и в причинах своего происхождения, и в состоянии возбуждения, переживаемого им ныне, есть явление ненормальное, ложное, темное и болезненное» 30.
Такое единодушие православных сектоведов, хором рисующих сектантство как психопатологию, а сектантов как психопатов не случайно. Ведь психопатология нередко является причиной преступного поведения, а именно такими и пытаются изобразить некоторые православные авторы сектантов, в своих работах обвиняя их во всех смертных грехах и преступлениях. «Среди сектантов (местечко Любомирка на Украине – авт.) ужасные пороки, — пишет архимандрит Арсений. – Два года тому назад обличен в прелюбодеянии известный в округе вожак – Иван Рыбалко (пресвитер), а недавно сами штундисты обличили заместителя Рыбалки, Онуфрия Дробота, также в прелюбодеянии. Дети бывшего вожака И. Рыбалки – Ефимия и Николай – находятся в тюрьме до суда, первая – за убийство мужа своего, а второй – зятя. Одесская баптистская община изгнала из своей среды известного столба ее В. Павлова, обвинив его в присвоении общественных денег». 31
Но коль сектанты – это люди психически не здоровые, склонные к психопатологии, коя влечет их к совершению преступлений против морали и закона, то разбираться с ними, согласно той же логике церковных теоретиков, должна уже не Церковь, а вся мощь государства. Именно к этому и призывают православные миссионеры, отчаявшись победить сектантов в диспутах. «Но если сектантство есть болезненное явление, то необходимо принимать меры к излечению нашего народа от этого духовного недуга, — рассуждает все тот же Ф. Титов. – Где же брать средств для этого. Когда лечат болезнь, то стараются, прежде всего, определить, найти коренную причину ее и удалить, или совсем уничтожить ее. Также должно поступать и с русским сектантством, которое есть духовная болезнь русского народа… Вот почему по отношению к русскому сектантству являются необходимыми в первую очередь ограничительные меры… И глубоко ошибаются те, кто думает, что на сектантов можно и должно действовать только мерами нравственными, только путем убеждения и что здесь нет места для деятельности светской правительственной власти» 32.
Чувствуя шаткость такого рода аргументов, полагая их явно недостаточными, чтобы побудить государственные институты империи к более активным репрессивным мерам и действиям против сектантов, церковные теоретики-сектоведы конца XIX в. выдвинули еще два «теоретических» положения, которые с того времени постоянно воспроизводятся в работах авторов, считающих сектантство противником и врагом православия. Первое из этих положений отрицает наличие у сектантства внутренних, отечественных корней, доказывает исключительно иноземный характер сектантства, трактуя появление последнего в России в результате воздействия «вражьих сил» из-за рубежа с целью разложения народа и страны. Так, протоирей, профессор духовной академии Т. И. Буткевич полагает, что подходить к русскому сектантству как к «самобытному выражению духовной жизни русского народа, 33значит оскорблять творческий гений великого народа!» 34, ибо «в русском сектантстве все чужое». 35С Т. И. Буткевичем были солидарны практически все православные авторы, занимавшиеся в конце XIX – начале XX вв. вопросами русского сектантства. «Там, в сектантстве, — пишет уже упоминавшийся Н. Фетисов, — принципы чужестранного откалывают общину от господствующей народной церкви, желая путем дальнейшего влияния направить самостоятельно жизнь новой общины». 36
В результате научный, объективный анализ факторов, способствовавших появлению, например, адвентизма в России, причин, содействовавших росту его популярности среди части населения империи, подменялся демагогическими заявлениями типа: сектантство – это «воровство…, которое обкрадывает у нашего православного народа его лучшее, высшее, драгоценнейшее достояние, которое развращает святую веру и чистые нравы нашего народа». 37
Второе положение, также составившее важнейший элемент «теоретического» багажа православного сектоведения в конце XIX – начале XX вв., касалось социальных принципов сектантства. Последние в изложении одного из теоретиков православного сектоведения В. Базаринова выглядят следующим образом: «С религиозной областью тесно связана область политическая, по крайней мере, в своих кардинальных вопросах о власти и отношении к ней: вопрос о нравственном праве власти и меча, обуздывающий злодеев, есть, в некотором смысле, вопрос религиозный, вопрос, так сказать, прикладной религии. И не трудно угадать, что, покончив с церковью, ее мнением, ее властью, ее законом во имя принципа личной свободы и личной святости, сектанты тем более должны покончить во имя того же принципа и с государством, его законом и властью, как стеснительный для личной произвольной свободы организацией, имеющей практическое основание своей необходимости в греховности человеческой личности, ее эгоизме, гордыне… Сектантство есть отродье того же духа произвола и разнузданности: в его основании лежит тот же крайне индивидуалистический принцип полной свободы, не стесняемой никем и ничем самостоятельности, жизни по ту сторону добра и зла… Все секты более или менее клонят в сторону этого принципа, все они стоят на пути к анархии… Все они едины в том, что «власть есть зло и действие антихриста». 38
Несмотря на то, что в то время духовные лидеры адвентизма, баптизма и т.д. в России уже успели выразить свою верноподданническую позицию и заявить о своей лояльности властям, отмежеваться от всевозможных бунтовщиков, анархистов, социалистов и других политических противников самодержавия, православные миссионеры-сектоведы продолжали в превратном виде изображать социальные принципы указанных религиозных движений. Причины, побуждавшие православных авторов изображать адвентистов, баптистов, толстовцев и т.д. в виде смутьянов и нигилистов по-прежнему очевидны. Подчеркивая, выпячивая, а точнее, домысливая «бунтарский», «подрывной», «анархический» характер русского сектантства, они надеялись подтолкнуть правительство к преследованиям своих конкурентов на духовной ниве. На такую поддержку, например, откровенно рассчитывал все тот же Ф. И. Титов, который писал: «В русском сектантстве, кроме религиозного, есть еще значительный социально-политический элемент. В современном же, новейшем русском сектантстве этот элемент заявляет о себе даже гораздо более чем религиозный… Брожением сектантства руководят далеко не религиозные мотивы, так как собственно религиозных вольнодумцев среди сектантов, отрицающих церковь, насчитывается слишком незначительный процент. Многие недавно проявившиеся в характере и поведении сектантов черты, особенно упорное отрицание всякого авторитета, вызывающее высокомерное и совершенно не христианское обращение к православному населению, грубое систематическое неповиновение начальству, красноречиво свидетельствуют, что современное течение в русском сектантстве не религиозного, а социально-политического и весьма опасного свойства. Здесь мы уже имеем дело более с социальным брожением на народно-нигилистской почве, чем с религиозным брожением… В отношении к такому направлению современного русского сектантства опять-таки неприложима одна только духовная борьба. Это именно и есть та область, где церковь теряет всякую возможность на убеждение людей. Здесь, очевидно, требуются совсем иные меры, именно ограничительные. Вот те основания, по которым мы признаем ограничительные меры, содействие агентов правительственной власти духовенству и миссии одним из важных средств для борьбы с сектантством». 39
Манера и тон выражения своих мыслей у некоторых авторов в их полемике с сектантством по мере нарастания эмоций все более приобретала характер политического пасквиля, логика которого была построена по принципу: «кто против Веры, тот и против Царя и Отечества». Пример тому – рассуждения самарского епархиального священника-миссионера И. Никифоровского: «В последнее время в сознании всех истинно русских людей все более и более пускает корни мысль о высоком значении того теснейшего союза церкви и государства, который представляет наша история. Все, не нарицающиеся только русскими, но и в действительности являющиеся таковыми, все истинные сыны России чем дальше, тем все сильнее и сильнее крепнут в убеждении, что Православие создавало и охраняло «единую Россию», что Православие блюдет ее ныне, что Православие и для времен будущих служит залогом свободного и искреннего единения русского народа не только под кровом единой православной церкви, но и под скипетром единого православного царя. Ныне почти уже аксиома, что если где, то имеется у нас, церковь – несокрушимый оплот государства, если где, то именно у нас, верность церкви – надежнейшее ручательство и верность государству, если где, то именно у нас, кто против «Веры», тот и против «Царя и Отечества»… Не на одну только церковь посягают, посему, все те, которые исходят на брань с Православием. Расшатывая устои церковности, они колеблют и основы государственности, — нанося вред первой, они причиняют зло и последнему. Сепаратизм религиозный порождает сепаратизм гражданский… Вот основная, вот первейшая точка зрения на все расколы и секты, волнующие православную Русь. Что бы ни представляли из себя религиозные разномыслия, что бы ни проповедовали, чему бы ни учили они, раз они отрывают русский народ от его исконной, от его национальной веры православной, они уже не безразличны для государства, они существенно вредны для него». 40По мнению того же И. Никифоровского, секта тем вреднее, тем опаснее для государства, чем скорее (сравнительно с другими) «уловляет она в свои сети чад православной церкви». К числу таких сверхопасных «сект» он относит прежде всего адвентизм по причине тщательной разработанности ее догматики и организованности. 41
В годы первой мировой войны православные авторы еще более активно стали обвинять адвентистов, баптистов, евангелистов в России в государственной измене, называя их «вражеским духовным авангардом». «Есть военная внешняя сила – солдаты, — пишет протоирей И. Восторгов, раскрывая смысл заголовка своей статьи «Вражеский духовный авангард»… – Но есть духовная тоже военная сила, есть духовные подданные враждующего с нами народа, тысячелетнего врага православия и славянства, — это те слабые души, которые поддались на соблазн врага, отпали от духовного союза со своим народом и приняли веру, дух, наклонности, стремления, весь душевный уклад врага. Вы сразу поймете, что эти русские, которые приняли немецкую веру, именно наши сектанты, баптисты и адвентисты, которые и сами эту немецкую веру исповедают, и другим ее всячески стараются внушить, внедрить, навязать, постоянно издеваясь над исконною верою русского народа, над святым православием… Сектантство немецкое и есть такой духовный немецкий авангард». 42
Священник из Орла И. А. Кушнев подхватывает слова своего московского коллеги, присоединяясь к хору православных сектоведов, обвиняющих сектантов русских в предательстве своего народа и государства: «Евангельские христиане, адвентисты и пр. без конца – все они немецкого происхождения и все деятельно работают в пользу онемечения России путем уничтожения религиозных устоев русского народа». 43Все эти сектанты, продолжает свою мысль И. А. Кушнев, «составляют из себя также не только враждебную нам религиозную общину, но и прямо антигосударственную вредную для целости нашего государства общину, цель которой все перекроить на немецкий лад… превратить Россию в Германию». 44Он же грозно предупреждает: «Вот почему всякий, переменяя свою родительскую православную веру на веру немецкую (штундизм: баптизм, пашковцы, секта евангельских христиан, адвентизм и проч.) должен, прежде всего, принять во внимание, что он оставляет вместе с религией и свое отечество, т. е. он делается уже политическим агитатором и прямым врагом своего отечества, ибо немецкие веры заботятся не о спасении душ своих поклонников, а о том, чтобы с их помощью уничтожить православную религию, как оплот государства и затем уничтожить самостоятельность и Российского государства». 45
На местах по всей России епархиальное начальство в годы войны активно «принимало меры к тому, чтобы через посредство приходских священников собрать подробные, точные, основанные на всесторонне проверенных фактах, сведения о настроении… сектантов и поведении их во время нынешней войны» 46, дабы проверить их «в отношении их политической благонадежности» 47. Усилиями таких православных «социологов», «сведения эти рисуют весьма мрачную картину настроений сектантов… и поведениях их» 48во время войны, что свидетельствует об их политической неблагонадежности 49.
Такова была в общем позиция Православной Церкви и государственных институтов Российской империи на рубеже XIX-XX вв. в отношении к сектантству. Адвентизм же в силу своей доктринальной и организационной специфики вызвал еще более предвзятое, настороженное отношение, что и было зафиксировано в работах православных авторов и официальных отчетах ответственных государственных чиновников.
Отмечая односторонность и даже тенденциозность официальных и православно-миссионерских исследований сектанства в России в XIX – XX вв., не следует отказываться от них вообще в ходе реализации нашей задачи – объективного анализа истории адвентизма в нашей стране, ибо они содержат богатейший конкретный фактический материал по истории зарождения и дальнейшего развития этого религиозного течения в различных уголках великой империи. Сообщения, отчеты, акты и доносы полицейских приставов, губернаторов, православных иерархов и рядовых священников-миссионеров тем самым доносят до нас голоса тех, кто участвовал в строительстве Церкви АДС на территории России, кто нередко претерпевал гонения и репрессии, не боялся оказаться изгоем в своей стране и не отказывался от своей веры даже перед угрозой быть заключенным в тюрьму или сосланным в места не столь отдаленные по причине своей веры. При этом, отмечая тенденциозность и субъективность мнений и оценок авторов таких исследований, отчетов и сообщений, не следует впадать в морализирование, которое здесь неуместно. Да, Православная Церковь к концу XIX в. окончательно превратилась в «служанку» царского самодержавия. Но ситуация эта сложилась не по вине Православной Церкви, не по причине лицемерия и меркантильности ее иерархов, как сегодня иногда можно услышать. Многие православные иерархи и священнослужители понимали пагубность сращивания Церкви с самодержавием и мы хорошо знаем многочисленные факты борьбы этих православных иерархов за независимость Церкви от государства во времена Ивана III, Петра I, Екатерины II. Некоторые в этой борьбе отдали свои жизни за свое убеждение в том, что Церковь не должна быть прислужницей деспотизма. Однако логика истории оказалась сильнее подвига этих людей, этих великих представителей Православной Церкви. И логику эту надо признать и понять, имея в виду прежде всего интересы настоящего. Тем более, что многие рядовые священнослужители Православной Церкви искренне верили в нераздельность судеб русского народа и Православной Церкви, в ее историческую роль как основы становления государственности и культуры России. К тому имелись свои основания. Что ни говори, а отечественная культура развивалась как «православная»…, если этот термин понимать не в узком церковно-каноническом, но в широком историко-культурном смысле». 50
§2. Либерально-демократическое направление
Не следует считать, что сами православные сектоведы не замечали этого противоречия между декларируемой ими беспристрастностью и научностью их исследования сектантства и конкретными целями и задачами этого исследования. Сознавая это противоречие, они попытались снять его «по-гегелевски», доказывая необходимость дополнения научного, объективного метода исследования другим – так называемым «трансцендентальным методом». Уже упоминавшийся Н. Н. Фетисов по этому поводу рассуждал следующим образом: «известно, что никакая научная критика не может ограничиваться приемами одного только имманентного исследования. Трансцендентальный, догматический интерес при исследовании неизбежен. Предполагая существование известных принятых нами точек зрения или одушевляющих стремлений, трансцендентальная критика требует подойти к философским системам с запросами, именно последних. Какие у нас, в данном случае, могут быть трансцендентальные точки зрения, одушевляющие стремления, понятно. Принципы нашей веры, нашего православного учения, личное, произвольное уклонение от которого и представляет наше сектантство, — вот наш трансцендентализм в настоящем случае. Другими словами, мы обличим, покажем несостоятельность сектантства с этой трансцендентальной точки зрения тогда, когда его религиозные положения, его построения проверим основами и учением вселенской ортодоксии» 24.
С еще большим рвением этот «трансцендентальный подход» применялся, когда речь заходила об адвентизме. Последний, как уже говорилось выше, вызывал у православных миссионеров особые опасения своей организованностью, разработанностью догматики, нравственной программы, которые отличали его от всех других неправославных религиозных течений в России на рубеже XIX – XX веков. В связи с этим среди православных сектоведов выделяются специалисты именно по адвентизму, во главе которых по плодовитости находился, бесспорно, священник-миссионер Херсонской епархии М. Кальнев. Пристальное внимание М. Кальнева к адвентизму объясняется, очевидно, тем фактом, что позиции адвентизма в России сильны были, прежде всего, на юге империи. О своем опыте борьбы с адвентизмом этот миссионер рассказал в своей статье «Адвентизм и иоаннитство пред судом миссионерской критики», опубликованной в журнале «Миссионерское обозрение» в 1910 г. под рубрикой «В помощь практикующему миссионеру» 25. По месту служения М. Кальнев организовал выпуск специальной книжной серии «Противосектантские издания Херсонского Епархиального миссионера М. А. Кальнева», большая часть которых посвящена была опять-таки адвентизму. 26
В своих работах М. А. Кальнев и его коллеги по изучению адвентизма ни в коей мере не стремились получить новое знание об этом стремительно набирающем популярность в России на рубеже веков религиозном течении; не были заинтересованы они и в анализе его подлинной специфики. Свою задачу они видят исключительно в его «обличении», т. е. в доказательстве его заведомой ложности. Поэтому они подходили к адвентизму не с позиций объективного исследования социально-экономических и историко-культурных предпосылок его популярности среди части населения России в указанный период, а с позиций «трансцендентальных», «догматических». Они не рассматривали появление адвентизма в России как результат определенных процессов в социальной, экономической, культурной, религиозной, наконец, жизни народа, а стремились лишь доказать его ложный характер с точки зрения православной ортодоксии, представляя его исключительно как продукт отклонения от истинно церковного учения. Им не в коем случае не был интересен адвентизм как таковой; их внимание ориентировано лишь на том, в чем это учение противоречит церковному учению. 27
Такой подход, впрочем, был характерен не только для тех миссионеров, которые специализировались исключительно на «исследовании» адвентизма, но для всех православных сектоведов вообще. Они категорически отказываются исследовать подлинное место сект в жизни российского общества на рубеже веков. Другого, впрочем, ожидать от них и нельзя было, ибо признание того, что у русского сектантства имеются социально-экономические и историко-культурные предпосылки, что сектантство возникает как удовлетворение каких-то реальных потребностей общества означало бы одновременно и признание закономерности того, что православие перестало удовлетворять эти потребности, что сектантство, наконец, — это не обидная случайность, а закономерный этап в развитии религиозной жизни России.
В силу же невозможности такого признания православные сектоведы искали корни и причины русского сектантства не в условиях жизни крестьянства, а исключительно в сфере человеческого духа – психологии, этики и т.д. Не социально-исторический или экономический анализ и соответствующие им категории использовались православными авторами при ответе на вопросы, откуда появились в России секты, в чем причина их растущей популярности, а анализ преимущественно психологический и соответствующие ему категории. Как писал в начале XX в. преподаватель полтавской православной семинарии В. Н. Терлецкий, «предметом же и задачею науки определяется и метод ее. Так как сектантство захватывает собой область явлений жизни внутренней, духовной, то к изучению его должен быть применен по преимуществу психологический метод». 28Этот метод позволял тем, кто к нему прибегал в своих апологетических целях, представить секты как явления в жизни русского крестьянства не закономерные, а исключительно случайные, порожденные отходом от нормы, т. е. церковно-православного учения, а сектантов изобразить как отдельных аморальных, порочных людей, облик и психологический тип которых граничит с психопатологией. Об этом откровенно писал упомянутый выше В. Н. Терлецкий: «…Психологический же анализ, примененный к изучению сектантства, опираясь на данные, добытые путем сравнительно-исторического исследования, может привести к признанию особого сектантского психического или, лучше сказать, психопатологического типа, лежащего в основе подлежащих изучению группы явлений. В самом деле, все секты, несмотря на их разнообразие, сходятся между собой на одной почве, имеют одну общую основу, которую представляет собою особый психопатологический тип сектантства. Существование этого типа легко может подметить всякий, кому приходится знакомиться и наблюдать над сектантами. Общие, основные черты этого типа сказываются и в общих приемах сектантского изворотливого мышления, и в общем, лицемерном характере сектантских действий и поступков, и даже во внешнем облике сектанта, преимущественно в смиренно-лукавом выражении сектантской физиономии, и тонкой, коварной игре пронырливых, быстрых, бегающих, иногда же остро воспаленных, болезненных, блуждающих сектантских глаз… Итак, внутренняя основная причина сектантства кроется в слабости, поврежденности человеческой природы, которая со времени печального факта грехопадения, утратив целостность и гармонию девственной природы первозданного, стала подвержена всякого рода болезням, ненормальностям и отклонениям в своем развитии» 29.
Логика рассуждений автора этих строк, В. Н. Терлецкого довольно проста: зачислить всякое религиозное инакомыслие, диссидентство, сектантство в один разряд богомерзских, греховных, психопатологических явлений на одном лишь основании отхода, уклонения их от православия и после этого вынести ему приговор. Логика эта была весьма и весьма в ходу у православных авторов-сектоведов. Буквально цитируя Терлецкого, его малороссийский коллега Ф. И. Титов восклицает: «Русское сектантство и в сущности своей, и в причинах своего происхождения, и в состоянии возбуждения, переживаемого им ныне, есть явление ненормальное, ложное, темное и болезненное» 30.
Такое единодушие православных сектоведов, хором рисующих сектантство как психопатологию, а сектантов как психопатов не случайно. Ведь психопатология нередко является причиной преступного поведения, а именно такими и пытаются изобразить некоторые православные авторы сектантов, в своих работах обвиняя их во всех смертных грехах и преступлениях. «Среди сектантов (местечко Любомирка на Украине – авт.) ужасные пороки, — пишет архимандрит Арсений. – Два года тому назад обличен в прелюбодеянии известный в округе вожак – Иван Рыбалко (пресвитер), а недавно сами штундисты обличили заместителя Рыбалки, Онуфрия Дробота, также в прелюбодеянии. Дети бывшего вожака И. Рыбалки – Ефимия и Николай – находятся в тюрьме до суда, первая – за убийство мужа своего, а второй – зятя. Одесская баптистская община изгнала из своей среды известного столба ее В. Павлова, обвинив его в присвоении общественных денег». 31
Но коль сектанты – это люди психически не здоровые, склонные к психопатологии, коя влечет их к совершению преступлений против морали и закона, то разбираться с ними, согласно той же логике церковных теоретиков, должна уже не Церковь, а вся мощь государства. Именно к этому и призывают православные миссионеры, отчаявшись победить сектантов в диспутах. «Но если сектантство есть болезненное явление, то необходимо принимать меры к излечению нашего народа от этого духовного недуга, — рассуждает все тот же Ф. Титов. – Где же брать средств для этого. Когда лечат болезнь, то стараются, прежде всего, определить, найти коренную причину ее и удалить, или совсем уничтожить ее. Также должно поступать и с русским сектантством, которое есть духовная болезнь русского народа… Вот почему по отношению к русскому сектантству являются необходимыми в первую очередь ограничительные меры… И глубоко ошибаются те, кто думает, что на сектантов можно и должно действовать только мерами нравственными, только путем убеждения и что здесь нет места для деятельности светской правительственной власти» 32.
Чувствуя шаткость такого рода аргументов, полагая их явно недостаточными, чтобы побудить государственные институты империи к более активным репрессивным мерам и действиям против сектантов, церковные теоретики-сектоведы конца XIX в. выдвинули еще два «теоретических» положения, которые с того времени постоянно воспроизводятся в работах авторов, считающих сектантство противником и врагом православия. Первое из этих положений отрицает наличие у сектантства внутренних, отечественных корней, доказывает исключительно иноземный характер сектантства, трактуя появление последнего в России в результате воздействия «вражьих сил» из-за рубежа с целью разложения народа и страны. Так, протоирей, профессор духовной академии Т. И. Буткевич полагает, что подходить к русскому сектантству как к «самобытному выражению духовной жизни русского народа, 33значит оскорблять творческий гений великого народа!» 34, ибо «в русском сектантстве все чужое». 35С Т. И. Буткевичем были солидарны практически все православные авторы, занимавшиеся в конце XIX – начале XX вв. вопросами русского сектантства. «Там, в сектантстве, — пишет уже упоминавшийся Н. Фетисов, — принципы чужестранного откалывают общину от господствующей народной церкви, желая путем дальнейшего влияния направить самостоятельно жизнь новой общины». 36
В результате научный, объективный анализ факторов, способствовавших появлению, например, адвентизма в России, причин, содействовавших росту его популярности среди части населения империи, подменялся демагогическими заявлениями типа: сектантство – это «воровство…, которое обкрадывает у нашего православного народа его лучшее, высшее, драгоценнейшее достояние, которое развращает святую веру и чистые нравы нашего народа». 37
Второе положение, также составившее важнейший элемент «теоретического» багажа православного сектоведения в конце XIX – начале XX вв., касалось социальных принципов сектантства. Последние в изложении одного из теоретиков православного сектоведения В. Базаринова выглядят следующим образом: «С религиозной областью тесно связана область политическая, по крайней мере, в своих кардинальных вопросах о власти и отношении к ней: вопрос о нравственном праве власти и меча, обуздывающий злодеев, есть, в некотором смысле, вопрос религиозный, вопрос, так сказать, прикладной религии. И не трудно угадать, что, покончив с церковью, ее мнением, ее властью, ее законом во имя принципа личной свободы и личной святости, сектанты тем более должны покончить во имя того же принципа и с государством, его законом и властью, как стеснительный для личной произвольной свободы организацией, имеющей практическое основание своей необходимости в греховности человеческой личности, ее эгоизме, гордыне… Сектантство есть отродье того же духа произвола и разнузданности: в его основании лежит тот же крайне индивидуалистический принцип полной свободы, не стесняемой никем и ничем самостоятельности, жизни по ту сторону добра и зла… Все секты более или менее клонят в сторону этого принципа, все они стоят на пути к анархии… Все они едины в том, что «власть есть зло и действие антихриста». 38
Несмотря на то, что в то время духовные лидеры адвентизма, баптизма и т.д. в России уже успели выразить свою верноподданническую позицию и заявить о своей лояльности властям, отмежеваться от всевозможных бунтовщиков, анархистов, социалистов и других политических противников самодержавия, православные миссионеры-сектоведы продолжали в превратном виде изображать социальные принципы указанных религиозных движений. Причины, побуждавшие православных авторов изображать адвентистов, баптистов, толстовцев и т.д. в виде смутьянов и нигилистов по-прежнему очевидны. Подчеркивая, выпячивая, а точнее, домысливая «бунтарский», «подрывной», «анархический» характер русского сектантства, они надеялись подтолкнуть правительство к преследованиям своих конкурентов на духовной ниве. На такую поддержку, например, откровенно рассчитывал все тот же Ф. И. Титов, который писал: «В русском сектантстве, кроме религиозного, есть еще значительный социально-политический элемент. В современном же, новейшем русском сектантстве этот элемент заявляет о себе даже гораздо более чем религиозный… Брожением сектантства руководят далеко не религиозные мотивы, так как собственно религиозных вольнодумцев среди сектантов, отрицающих церковь, насчитывается слишком незначительный процент. Многие недавно проявившиеся в характере и поведении сектантов черты, особенно упорное отрицание всякого авторитета, вызывающее высокомерное и совершенно не христианское обращение к православному населению, грубое систематическое неповиновение начальству, красноречиво свидетельствуют, что современное течение в русском сектантстве не религиозного, а социально-политического и весьма опасного свойства. Здесь мы уже имеем дело более с социальным брожением на народно-нигилистской почве, чем с религиозным брожением… В отношении к такому направлению современного русского сектантства опять-таки неприложима одна только духовная борьба. Это именно и есть та область, где церковь теряет всякую возможность на убеждение людей. Здесь, очевидно, требуются совсем иные меры, именно ограничительные. Вот те основания, по которым мы признаем ограничительные меры, содействие агентов правительственной власти духовенству и миссии одним из важных средств для борьбы с сектантством». 39
Манера и тон выражения своих мыслей у некоторых авторов в их полемике с сектантством по мере нарастания эмоций все более приобретала характер политического пасквиля, логика которого была построена по принципу: «кто против Веры, тот и против Царя и Отечества». Пример тому – рассуждения самарского епархиального священника-миссионера И. Никифоровского: «В последнее время в сознании всех истинно русских людей все более и более пускает корни мысль о высоком значении того теснейшего союза церкви и государства, который представляет наша история. Все, не нарицающиеся только русскими, но и в действительности являющиеся таковыми, все истинные сыны России чем дальше, тем все сильнее и сильнее крепнут в убеждении, что Православие создавало и охраняло «единую Россию», что Православие блюдет ее ныне, что Православие и для времен будущих служит залогом свободного и искреннего единения русского народа не только под кровом единой православной церкви, но и под скипетром единого православного царя. Ныне почти уже аксиома, что если где, то имеется у нас, церковь – несокрушимый оплот государства, если где, то именно у нас, верность церкви – надежнейшее ручательство и верность государству, если где, то именно у нас, кто против «Веры», тот и против «Царя и Отечества»… Не на одну только церковь посягают, посему, все те, которые исходят на брань с Православием. Расшатывая устои церковности, они колеблют и основы государственности, — нанося вред первой, они причиняют зло и последнему. Сепаратизм религиозный порождает сепаратизм гражданский… Вот основная, вот первейшая точка зрения на все расколы и секты, волнующие православную Русь. Что бы ни представляли из себя религиозные разномыслия, что бы ни проповедовали, чему бы ни учили они, раз они отрывают русский народ от его исконной, от его национальной веры православной, они уже не безразличны для государства, они существенно вредны для него». 40По мнению того же И. Никифоровского, секта тем вреднее, тем опаснее для государства, чем скорее (сравнительно с другими) «уловляет она в свои сети чад православной церкви». К числу таких сверхопасных «сект» он относит прежде всего адвентизм по причине тщательной разработанности ее догматики и организованности. 41
В годы первой мировой войны православные авторы еще более активно стали обвинять адвентистов, баптистов, евангелистов в России в государственной измене, называя их «вражеским духовным авангардом». «Есть военная внешняя сила – солдаты, — пишет протоирей И. Восторгов, раскрывая смысл заголовка своей статьи «Вражеский духовный авангард»… – Но есть духовная тоже военная сила, есть духовные подданные враждующего с нами народа, тысячелетнего врага православия и славянства, — это те слабые души, которые поддались на соблазн врага, отпали от духовного союза со своим народом и приняли веру, дух, наклонности, стремления, весь душевный уклад врага. Вы сразу поймете, что эти русские, которые приняли немецкую веру, именно наши сектанты, баптисты и адвентисты, которые и сами эту немецкую веру исповедают, и другим ее всячески стараются внушить, внедрить, навязать, постоянно издеваясь над исконною верою русского народа, над святым православием… Сектантство немецкое и есть такой духовный немецкий авангард». 42
Священник из Орла И. А. Кушнев подхватывает слова своего московского коллеги, присоединяясь к хору православных сектоведов, обвиняющих сектантов русских в предательстве своего народа и государства: «Евангельские христиане, адвентисты и пр. без конца – все они немецкого происхождения и все деятельно работают в пользу онемечения России путем уничтожения религиозных устоев русского народа». 43Все эти сектанты, продолжает свою мысль И. А. Кушнев, «составляют из себя также не только враждебную нам религиозную общину, но и прямо антигосударственную вредную для целости нашего государства общину, цель которой все перекроить на немецкий лад… превратить Россию в Германию». 44Он же грозно предупреждает: «Вот почему всякий, переменяя свою родительскую православную веру на веру немецкую (штундизм: баптизм, пашковцы, секта евангельских христиан, адвентизм и проч.) должен, прежде всего, принять во внимание, что он оставляет вместе с религией и свое отечество, т. е. он делается уже политическим агитатором и прямым врагом своего отечества, ибо немецкие веры заботятся не о спасении душ своих поклонников, а о том, чтобы с их помощью уничтожить православную религию, как оплот государства и затем уничтожить самостоятельность и Российского государства». 45
На местах по всей России епархиальное начальство в годы войны активно «принимало меры к тому, чтобы через посредство приходских священников собрать подробные, точные, основанные на всесторонне проверенных фактах, сведения о настроении… сектантов и поведении их во время нынешней войны» 46, дабы проверить их «в отношении их политической благонадежности» 47. Усилиями таких православных «социологов», «сведения эти рисуют весьма мрачную картину настроений сектантов… и поведениях их» 48во время войны, что свидетельствует об их политической неблагонадежности 49.
Такова была в общем позиция Православной Церкви и государственных институтов Российской империи на рубеже XIX-XX вв. в отношении к сектантству. Адвентизм же в силу своей доктринальной и организационной специфики вызвал еще более предвзятое, настороженное отношение, что и было зафиксировано в работах православных авторов и официальных отчетах ответственных государственных чиновников.
Отмечая односторонность и даже тенденциозность официальных и православно-миссионерских исследований сектанства в России в XIX – XX вв., не следует отказываться от них вообще в ходе реализации нашей задачи – объективного анализа истории адвентизма в нашей стране, ибо они содержат богатейший конкретный фактический материал по истории зарождения и дальнейшего развития этого религиозного течения в различных уголках великой империи. Сообщения, отчеты, акты и доносы полицейских приставов, губернаторов, православных иерархов и рядовых священников-миссионеров тем самым доносят до нас голоса тех, кто участвовал в строительстве Церкви АДС на территории России, кто нередко претерпевал гонения и репрессии, не боялся оказаться изгоем в своей стране и не отказывался от своей веры даже перед угрозой быть заключенным в тюрьму или сосланным в места не столь отдаленные по причине своей веры. При этом, отмечая тенденциозность и субъективность мнений и оценок авторов таких исследований, отчетов и сообщений, не следует впадать в морализирование, которое здесь неуместно. Да, Православная Церковь к концу XIX в. окончательно превратилась в «служанку» царского самодержавия. Но ситуация эта сложилась не по вине Православной Церкви, не по причине лицемерия и меркантильности ее иерархов, как сегодня иногда можно услышать. Многие православные иерархи и священнослужители понимали пагубность сращивания Церкви с самодержавием и мы хорошо знаем многочисленные факты борьбы этих православных иерархов за независимость Церкви от государства во времена Ивана III, Петра I, Екатерины II. Некоторые в этой борьбе отдали свои жизни за свое убеждение в том, что Церковь не должна быть прислужницей деспотизма. Однако логика истории оказалась сильнее подвига этих людей, этих великих представителей Православной Церкви. И логику эту надо признать и понять, имея в виду прежде всего интересы настоящего. Тем более, что многие рядовые священнослужители Православной Церкви искренне верили в нераздельность судеб русского народа и Православной Церкви, в ее историческую роль как основы становления государственности и культуры России. К тому имелись свои основания. Что ни говори, а отечественная культура развивалась как «православная»…, если этот термин понимать не в узком церковно-каноническом, но в широком историко-культурном смысле». 50
§2. Либерально-демократическое направление
В дооктябрьский период в России было написано немало книг, публицистических и художественных произведений, посвященных описанию различных религиозно-общественных движений. Авторы этих произведений стояли на антиклерикальных демократических позициях. Они сочувствовали тем, кто осмелился верить по-своему, всячески защищали их от полицейского и церковного произвола, активно выступали за отделение церкви от государства в России, за утверждение свободы совести, веротерпимости и равенства всех религий и конфессий. На страницах своих произведений они описывали те гонения и преследования, которыми подвергались религиозные диссиденты на протяжении всей русской истории, повествовали о героической борьбе этих инакомыслящих за право на свою веру, за что их без суда и следствия бросали в тюрьмы, ссылали в места не столь отдаленные.
Среди этих авторов следует выделить действительного члена императорского Русского Географического общества, члена-сотрудника юридического общества при Санкт-Петербургском госуниверситете, действительного члена Санкт-Петербургского религиозно-философского общества В. И. Ясевич-Бородаевскую
Среди этих авторов следует выделить действительного члена императорского Русского Географического общества, члена-сотрудника юридического общества при Санкт-Петербургском госуниверситете, действительного члена Санкт-Петербургского религиозно-философского общества В. И. Ясевич-Бородаевскую