Страница:
— Жалко Мадам Баттерфляй.
— Кошку? Ты из-за кошки плачешь?
— Да, мне ее не хватает.
— Какого же ты хрена тогда запулил ею в небо?
— Они все время ее обижали — пинали ногами, не мыли, отец ей в миску виски наливал. Надо же было что-то сделать.
Винсент все время приставал, чтобы Эдди рассказывал ему об отце, двоюродных братьях, других родственниках — все они были членами “Коза ностры”. Винсента интересовали не преступления, он пускал пузыри от того, что называл “иерархической структурой”. Хотел, чтобы Эдди познакомил его со своими родственниками, но Эдди предпочитал этого не делать.
Когда Винсент учился в старших классах, от его былой застенчивости не осталось и следа. Сначала в него влюбилась хорошенькая, но полоумная девчонка-хиппи. Всех это ужасно развеселило, но со временем девчонки одна за другой стали буквально липнуть к Винсенту. Он болтал с ними о своей восточной религии, и цыпочки буквально кисли, прижимались к нему, шепча: “Ой, надо же, а я сама на днях думала буквально о том же самом!” Скажет такое — и можно считать, что Винсент закадрил еще одну.
Потом ему выделили стипендию и он стал учиться в колледже. Эдди школу так и не закончил, были у него дела поважнее. Троюродный брат Луи Боффано организовал банду, занимавшуюся угоном автомобилей и кражей автомагнитол. Все бы ничего, но сукин сын Гамбино не давал парням жить — считал, что Луи слишком зелен, что его запросто можно скрутить в бараний рог.
Однажды Луи сказал, что с удовольствием подложил бы Гамбино в машину бомбу, жаль только, не умеет ее делать.
Эдди сразу предложил:
— Я знаю одного парня, Луи, которому бомбу соорудить — раз плюнуть.
Они поговорили с Винсентом, а дальше все было просто.
Автомобиль Гамбино выехал на улицу, двигаясь в северном направлении, а через полминуты приземлился в виде деталей и кусочков, засыпав ими всю округу. Колеса отдельно, коленвал отдельно, радиатор отдельно, запаска — с краю. Особенно хорошо выглядел руль, в который мертвой хваткой вцепились две руки. Больше от Гамбино ничего не осталось. Он присоединился к Мадам Баттерфляй, обогатив собой озоновый слой земли.
В честь радостного события Луи устроил вечеринку. Само собой, пригласили Винсента, и Боффано поднял тост в его честь.
— Ребята, — сказал он. — Этот парень — он как молодой Эди… Эдисон, вот кто!
— Кто это? — спросили ребята.
— Хрен его знает. Какой-то изобретатель, что ли. В общем, аплодисменты в честь моего друга.
Все захлопали в ладоши, кроме Тони Спецы, их двоюродного брата — он сразу невзлюбил Винсента.
— Ты ведь не сицилиец? — спросил он.
— Я с севера, — ответил Винсент.
— Ты вообще не итальянец, ты мешок дерьма, вот ты кто. Ты посмотри, какой у тебя цвет лица. Мамаша твоя — шлюха, а папаша вообще не в счет. Это тот кретин, который арии распевает, правильно?
Через пару месяцев после этой вечеринки Винсент попросил о тайной встрече с Луи Боффано, и Эдди устроил это. Там Винсент сказал, что Тони Спеца ведет нечистую игру, и в качестве доказательства предъявил телефонные счета Тони. Долго объяснял, что некоторые звонки были сделаны в полицию, а это свидетельствует о предательстве. Луи расхохотался и сказал, что в подобную чушь не верит, однако, когда несколько недель спустя Тони вдруг исчез, Боффано не слишком расстроился и не стал задавать лишних вопросов.
С тех пор между Винсентом и Луи установились особые отношения, никто не смел совать в них нос. Винсент жил своей жизнью — кончил колледж, защитил диссертацию, работал на Уолл-стрит, крутился меж своим искусством, своими бабами и своей религией. Но всякий раз, когда Луи попадал в тяжелое положение и должен был пролезть через игольное ушко, он говорил Эдди: “Найди-ка своего дружка. Мне нужно с ним потолковать”. Винсент не заставлял себя долго ждать. Появлялся, всегда готовый помочь. А потом возникал какой-то хитроумный план или очередной враг бесследно исчезал. Винсент мог безошибочно определить, кому можно верить, а кому нельзя. Это он разработал гениальную схему сотрудничества с ямайцами и “Ндрангетой”.
За что бы Винсент ни брался, он все делал идеально. Без сучка, без задоринки. Ничего бы с Луи не случилось, если бы его не подвел собственный поганый язык. Да мало ли кто из наших получил пулю в лоб?
Луи сказочно разбогател.
Каждый из нас сказочно разбогател.
А ты еще спрашиваешь, Энни, почему мы разрешаем ему все это делать.
— Входи скорее, а то мух напустишь, — говорит Джулиет.
Но Энни стоит в дверях и не шевелится.
— Он показал мне, на что способен. Ты говорила, что на него можно воздействовать путем логики?
— Я говорила…
— Нельзя. Ничего не получится.
— Энни, погоди. Я сказала, что, если мы покажем ему свою силу, он отступит. Но сначала нам нужно укрепить свои позиции. Мы должны спрятать Оливера, мы…
— Он найдет Оливера.
— Заходи, присядь, выпей чаю. Давай поговорим.
— Обещай, что никому ничего не скажешь.
— Погоди.
— Оставь нас в покое.
— А что думает Оливер?
— Ему двенадцать лет, какая разница, что он думает? Он считает, что мы должны быть героями. Я отвела его к миссис Колодни. Завтра я буду под секвестром. Миссис Колодни будет за ним приглядывать до момента вынесения приговора. Оливер разозлился, разобиделся, но во всяком случае обещал держать рот на замке, а больше мне от него ничего не нужно. Ты тоже должна дать мне слово.
— Какое слово? Что я брошу тебя в беде?
— Что ты никому ничего не скажешь. Это моя жизнь. И это мой ребенок.
Что может в такой ситуации сделать Джулиет? Слегка качает головой, воздевает руки. Она согласна.
Энни поворачивается уходить.
— Постой, подружка, — зовет ее Джулиет. — Мы с Генри идем завтра в “Найтбоун”. Пойдем с нами, а?
Она имеет в виду кафе поэтов “Найтбоун” на Манхэттене. Конечно, Энни не согласится, но все-таки нужно напомнить ей, что мир не сошелся клином на одном подонке. Да и нельзя отпускать ее в таком настроении.
— А что такого? — говорит Джулиет. — Ты ведь не в тюрьме сидишь. Расслабишься немного. О процессе говорить не будем — обещаю.
— Джулиет, ты не понимаешь. Я буду находиться под секвестром. Меня запрут в каком-то мотеле. При всем желании я не могла бы с тобой встретиться, а желания встречаться у меня в любом случае нет. И ты это знаешь. Что за дурацкие вопросы?
Она уходит не прощаясь.
Глава 10
— Кошку? Ты из-за кошки плачешь?
— Да, мне ее не хватает.
— Какого же ты хрена тогда запулил ею в небо?
— Они все время ее обижали — пинали ногами, не мыли, отец ей в миску виски наливал. Надо же было что-то сделать.
Винсент все время приставал, чтобы Эдди рассказывал ему об отце, двоюродных братьях, других родственниках — все они были членами “Коза ностры”. Винсента интересовали не преступления, он пускал пузыри от того, что называл “иерархической структурой”. Хотел, чтобы Эдди познакомил его со своими родственниками, но Эдди предпочитал этого не делать.
Когда Винсент учился в старших классах, от его былой застенчивости не осталось и следа. Сначала в него влюбилась хорошенькая, но полоумная девчонка-хиппи. Всех это ужасно развеселило, но со временем девчонки одна за другой стали буквально липнуть к Винсенту. Он болтал с ними о своей восточной религии, и цыпочки буквально кисли, прижимались к нему, шепча: “Ой, надо же, а я сама на днях думала буквально о том же самом!” Скажет такое — и можно считать, что Винсент закадрил еще одну.
Потом ему выделили стипендию и он стал учиться в колледже. Эдди школу так и не закончил, были у него дела поважнее. Троюродный брат Луи Боффано организовал банду, занимавшуюся угоном автомобилей и кражей автомагнитол. Все бы ничего, но сукин сын Гамбино не давал парням жить — считал, что Луи слишком зелен, что его запросто можно скрутить в бараний рог.
Однажды Луи сказал, что с удовольствием подложил бы Гамбино в машину бомбу, жаль только, не умеет ее делать.
Эдди сразу предложил:
— Я знаю одного парня, Луи, которому бомбу соорудить — раз плюнуть.
Они поговорили с Винсентом, а дальше все было просто.
Автомобиль Гамбино выехал на улицу, двигаясь в северном направлении, а через полминуты приземлился в виде деталей и кусочков, засыпав ими всю округу. Колеса отдельно, коленвал отдельно, радиатор отдельно, запаска — с краю. Особенно хорошо выглядел руль, в который мертвой хваткой вцепились две руки. Больше от Гамбино ничего не осталось. Он присоединился к Мадам Баттерфляй, обогатив собой озоновый слой земли.
В честь радостного события Луи устроил вечеринку. Само собой, пригласили Винсента, и Боффано поднял тост в его честь.
— Ребята, — сказал он. — Этот парень — он как молодой Эди… Эдисон, вот кто!
— Кто это? — спросили ребята.
— Хрен его знает. Какой-то изобретатель, что ли. В общем, аплодисменты в честь моего друга.
Все захлопали в ладоши, кроме Тони Спецы, их двоюродного брата — он сразу невзлюбил Винсента.
— Ты ведь не сицилиец? — спросил он.
— Я с севера, — ответил Винсент.
— Ты вообще не итальянец, ты мешок дерьма, вот ты кто. Ты посмотри, какой у тебя цвет лица. Мамаша твоя — шлюха, а папаша вообще не в счет. Это тот кретин, который арии распевает, правильно?
Через пару месяцев после этой вечеринки Винсент попросил о тайной встрече с Луи Боффано, и Эдди устроил это. Там Винсент сказал, что Тони Спеца ведет нечистую игру, и в качестве доказательства предъявил телефонные счета Тони. Долго объяснял, что некоторые звонки были сделаны в полицию, а это свидетельствует о предательстве. Луи расхохотался и сказал, что в подобную чушь не верит, однако, когда несколько недель спустя Тони вдруг исчез, Боффано не слишком расстроился и не стал задавать лишних вопросов.
С тех пор между Винсентом и Луи установились особые отношения, никто не смел совать в них нос. Винсент жил своей жизнью — кончил колледж, защитил диссертацию, работал на Уолл-стрит, крутился меж своим искусством, своими бабами и своей религией. Но всякий раз, когда Луи попадал в тяжелое положение и должен был пролезть через игольное ушко, он говорил Эдди: “Найди-ка своего дружка. Мне нужно с ним потолковать”. Винсент не заставлял себя долго ждать. Появлялся, всегда готовый помочь. А потом возникал какой-то хитроумный план или очередной враг бесследно исчезал. Винсент мог безошибочно определить, кому можно верить, а кому нельзя. Это он разработал гениальную схему сотрудничества с ямайцами и “Ндрангетой”.
За что бы Винсент ни брался, он все делал идеально. Без сучка, без задоринки. Ничего бы с Луи не случилось, если бы его не подвел собственный поганый язык. Да мало ли кто из наших получил пулю в лоб?
Луи сказочно разбогател.
Каждый из нас сказочно разбогател.
А ты еще спрашиваешь, Энни, почему мы разрешаем ему все это делать.
— Входи скорее, а то мух напустишь, — говорит Джулиет.
Но Энни стоит в дверях и не шевелится.
— Он показал мне, на что способен. Ты говорила, что на него можно воздействовать путем логики?
— Я говорила…
— Нельзя. Ничего не получится.
— Энни, погоди. Я сказала, что, если мы покажем ему свою силу, он отступит. Но сначала нам нужно укрепить свои позиции. Мы должны спрятать Оливера, мы…
— Он найдет Оливера.
— Заходи, присядь, выпей чаю. Давай поговорим.
— Обещай, что никому ничего не скажешь.
— Погоди.
— Оставь нас в покое.
— А что думает Оливер?
— Ему двенадцать лет, какая разница, что он думает? Он считает, что мы должны быть героями. Я отвела его к миссис Колодни. Завтра я буду под секвестром. Миссис Колодни будет за ним приглядывать до момента вынесения приговора. Оливер разозлился, разобиделся, но во всяком случае обещал держать рот на замке, а больше мне от него ничего не нужно. Ты тоже должна дать мне слово.
— Какое слово? Что я брошу тебя в беде?
— Что ты никому ничего не скажешь. Это моя жизнь. И это мой ребенок.
Что может в такой ситуации сделать Джулиет? Слегка качает головой, воздевает руки. Она согласна.
Энни поворачивается уходить.
— Постой, подружка, — зовет ее Джулиет. — Мы с Генри идем завтра в “Найтбоун”. Пойдем с нами, а?
Она имеет в виду кафе поэтов “Найтбоун” на Манхэттене. Конечно, Энни не согласится, но все-таки нужно напомнить ей, что мир не сошелся клином на одном подонке. Да и нельзя отпускать ее в таком настроении.
— А что такого? — говорит Джулиет. — Ты ведь не в тюрьме сидишь. Расслабишься немного. О процессе говорить не будем — обещаю.
— Джулиет, ты не понимаешь. Я буду находиться под секвестром. Меня запрут в каком-то мотеле. При всем желании я не могла бы с тобой встретиться, а желания встречаться у меня в любом случае нет. И ты это знаешь. Что за дурацкие вопросы?
Она уходит не прощаясь.
Глава 10
СКОРЕЕ КОНКИСТАДОР
Раннее утро следующего дня. Энни сворачивает желтый листок бумаги, сдает его председателю суда присяжных.
В узкое оконце скудно проникает дневной свет. День опять выдался дождливый.
Председатель — это женщина — сгребает все листочки в кучу и начинает читать:
— Виновен. Виновен. Виновен. Не виновен.
Шевеление среди собравшихся. Я попалась, думает Энни. Это мой листок, все решат, что я свихнулась.
— Виновен, — продолжает читать председательница. — Виновен. Кто-то тут еще написал “да”. Что это значит?
— Это значит виновен, — говорит Морин, пожилая дама, скорее даже бабушка, в лиловом костюме.
— Виновен. Не виновен.
Энни потрясена. Господи, неужели нашелся еще кто-то?
— Виновен. Виновен.
Председательница разворачивает последний листок.
— Не виновен.
Трое! Это просто чудо, думает Энни.
— Минуточку! — восклицает невысокий, жилистый человек, которого зовут Пит. Он работает в страховой компании. На Пите дешевый костюм, из ушей у него торчат густые волосы.
— Ничего, если я выскажусь?
— Конечно, — кивает председательница.
— Неужели кто-то из нас действительно считает, что этот тип невиновен? Кто проголосовал за это? Могу я об этом спросить?
— Спросить вы можете, — говорит председательница. — Но отвечать никто не обязан.
— Ну, например, я, — говорит домохозяйка из Маунт-Киско.
Пит возмущается:
— Вы что же, считаете, что Боффано не приказывал совершить убийство?
Домохозяйка пожимает плечами:
— Не знаю. Может, и приказывал. Мне кажется, нам ни к чему устраивать дискуссии по этому поводу.
— Почему же нам не подискутировать? — повышает голос Пит. — Господи, я просто не могу в это поверить! Кто еще проголосовал подобным образом?
— Я, — говорит пенсионер, в прошлом почтовый служащий.
— Вы, Роланд? Но почему?
Тот пожимает плечами. Отвечает не сразу, говорит очень медленно:
— Просто. Мне кажется. Что прокурор был. Недостаточно убедителен. Это все.
Потом почтальон судорожно сглатывает слюну. У него землистый цвет лица, глаза налиты кровью. Смотрит он куда то в сторону и Энни пытается прочесть его мысли. Неужели он работает на Учителя? Хоть бы почтальон посмотрел в ее сторону, тогда она догадалась бы.
— Неубедительно? — поражается Пит. — Да тут вообще спорить не о чем.
— Это вы так считаете, — мямлит почтальон.
— Есть же магнитофонная запись, так? Вы ее слышали? Она неопровержима.
— Это вы так считаете.
— Ничего я не считаю. Я хочу знать ваше мнение.
— Это вы так думаете.
— В каком смысле? Роланд, перестаньте вы повторять одно и то же, а то я свихнусь. — Пит оглядывается по сторонам, разводит руками. — Ну ничего себе!
— Кто-нибудь еще? — спрашивает председательница.
Энни глубоко вздыхает, и этого достаточно — все смотрят на нее.
— А почему вы проголосовали подобным образом, Энни? — спрашивает председательница. Энни молчит, у нее перехватило горло.
— Ну… — тянет она. Некоторые из присяжных сочувственно отводят глаза. — Понимаете…
Ей на помощь приходит новый персонаж.
— Почему мы, собственно, начали с тех, кто написал “не виновен”? Давайте сначала мы объясним свою позицию, правильно?
Большой, раскованный, веселый мужчина. Имя — Уилл. Одет в джинсы, черную куртку, по плечам рассыпаны светлые длинные волосы. По профессии — кларнетист, играет в джазовом ансамбле. Свадьбы, презентации и все такое.
— Давайте напишем на доске все аргументы за и против, — продолжает он. — Рассмотрим по очереди все имеющиеся улики. — Он подходит к доске. — Итак, что мы имеем? Сколько свидетелей обвинения мы заслушали?
— Троих, — говорит Пит. — Сначала этот громила, ну, который “капитан”. Как там его?
— Де Чико, — подсказывает домохозяйка из Маунт-Киско.
— Вот-вот, — кивает кларнетист и пишет “Дё Чико”. — Что вы о нем думаете? Верим мы ему или нет?
— Конечно, я бы не доверил ему и крыс морить, — говорит Пит. — Но в данном случае мне показалось, что он более или менее…
— Да он просто хотел скостить себе срок, — вмешивается булочник из Нью-Рошели; он негр.
— А чего вы хотите? — возражает кларнетист. — Иначе от членов мафии показаний не добьешься. Только если установлено прослушивание или если кто-то из них расколется.
— Магнитофонная пленка! — подхватывает Пит. — Напишите на доске “пленка”.
— Мы как раз к пленке и подошли.
— Напишите красным, — настаивает Пит.
— А у нас есть красный мел? — спрашивает кто-то.
— Давайте так, — берет инициативу почтальон. — Важные улики будем писать красным. А зеленым будем писать такие, комси комса.
— Что еще за “комси комса”? — удивляется Пит.
— Это по-французски, — объясняет почтальон. — Значит “ни то ни се”.
— Постойте-ка, — говорит Пит. — Дайте мне сказать.
Он смотрит прямо на Энни.
— Предположим, все они врут — и Де Чико, и наркокурьер, и полицейский. Предположим, они о Луи Боффано ни черта не знают. Но у нас же есть пленка, так?
Кларнетист мягко замечает:
— Послушайте, мы собираемся разобраться во всем по порядку, так что давайте не будем забегать вперед.
— Черт с ним, с порядком! — кричит Пит и снова поворачивается к Энни. — Мисс, когда вы слушали пленку, вы ведь обратили внимание на то, что было сказано о тоннеле.
Сразу трое хором повторяют:
— “И я говорю Учителю, о`кей, хочешь рыть тоннель — рой…”
Еще трое подхватывают:
— “Рой. Прикончи этого сукина сына!” Все смеются.
— Какие еще нужны доказательства? — спрашивает Пит у Энни. — Неужто вы думаете, что тоннель они рыли для того, чтобы сделать старому Сальвадоре подарок ко дню рождения?
Энни чувствует, что лицо ее заливается краской, и понимает — все на нее смотрят.
Нужно что-то отвечать. Чего я боюсь?
Я боюсь того, что они обо всем догадаются, поймут, что я тут — подсадная утка.
И все же она предпринимает попытку.
— Я не думаю… что эта пленка является неопровержимым доказательством. Прямым приказом слова Луи не назовешь.
— “Прикончи этого сукина сына”? Вы считаете, что это не прямой приказ?
— Ну… это просто разговор. Может, он хвастался. Он изображал из себя большого босса, а на самом деле…
Она скисает, смотрит на кларнетиста. У него симпатичное, дружелюбное лицо, и ей очень хочется, чтобы он ее защитил. Она заплачет, а он будет ее утешать…
— Что вы дурака валяете, мисс? — пожимает плечами Пит. — Вы и в самом деле считаете, что он невиновен? Думаете, речь идет просто о хвастовстве?
Многие скептически улыбаются.
Ну и пусть. Это совершенно не важно, думает Энни. Главное — продержаться до конца, что бы они обо мне ни думали. Нужно быть как каменная стена. Эта пытка будет продолжаться неделю, десять дней, максимум две недели. В конце концов ее оставят в покое и будет объявлено, что мнения присяжных разделились.
Славко Черник сидит на встрече общества “Анонимный алкоголик”, дожидается своего выступления. Собратья-алкоголики по очереди рассказывают кошмарные истории из своей жизни. Славко думает: неужели этот ритуал способен кому-нибудь помочь? Все эти жалобы и причитания о несчастной любви, неудачных детях, идиотском телевещании, завиральных идеях? Люди всегда жалуются на одно и то же, разве может им помочь пустая болтовня?
Заседания общества вызывают у него тошноту.
Можно было бы еще все это стерпеть, если бы подавали что-нибудь спиртное.
Когда подходит его очередь, он говорит следующее:
— Меня зовут Славко, я алкоголик.
— Привет, Славко, — сочувственно кивают головами остальные.
— Мало того, что я алкоголик, но я еще специалист по несчастной любви, жертва никотина и совершенно бездарный частный детектив. Эту профессию я ненавижу всей душой. Правда, недавно я заделался поэтом, и здесь дела у меня идут гораздо лучше. Это радует. Недавно я закончил свою первую поэму. До гонораров дело пока не дошло. Сами понимаете — нужно время, чтобы приобрести репутацию и начать грести деньги лопатой. До последнего времени я жил у себя в офисе, но сегодня меня оттуда вытурили, и теперь я живу у себя в машине. Что еще вам о себе сообщить? Я очень много курю. Никотин пожирает мои легкие. Кроме того, в последнее время ноет поясница, а это означает, что вскорости можно ожидать новой пакости от камней в почках. Теперь пару слов о моем сердце. Оно не просто разбито, а размолото в порошок. Причем сверху эта труха посыпана солью, чтобы там никогда больше ничего не выросло. Я очень люблю себя жалеть, распускать нюни, и мне до смерти надоело участвовать в ваших идиотских заседаниях. На этом мое выступление я заканчиваю.
Он затыкается и садится.
Потом выступают еще несколько нудных придурков, рассказывающих о своей несчастной жизни. Когда пытка заканчивается, Славко садится в свой дряхлый “стервятник” и едет куда глаза глядят.
Довольно скоро он оказывается перед таверной “У Гиллеспи”. На стоянке три машины. Одна принадлежит самому Гиллеспи, вторая — местному пьянчужке, который дружит с владельцем таверны. Третью машину Славко не знает, но можно не сомневаться в том, что этот посетитель под стать Гиллеспи и его корешу.
Зачем ты тут остановился, парень? Поехали дальше.
Славко все-таки заходит в таверну, но ограничивается тремя стаканами. Потом едет дальше. Как— то так само собой получается, что “стервятник” привозит его к дому Сари. Славко вспоминает, что был здесь же и прошлой ночью. Точно так же замедлил ход, остановился. Что он здесь высматривает?
А кому, собственно, какое дело?
Машина Сари на месте, но свет в окнах не горит. Спать рано, а это значит, что Сари скорее всего на свидании. На страстном свидании со своим подонком.
Может быть, она у него дома.
Славко едет в том направлении, но потом вдруг замечает, что бензин на нуле. Даже не на нуле, а ниже. К счастью, совсем рядом бензоколонка.
Модерновая такая автозаправочная станция, похожая на орбитальную станцию. Славко останавливается возле сияющего огнями автомата. Ему повезло — здесь сначала заправляются, а потом платят. Ну и идиоты, прости, Господи!
Он наполняет бак доверху, и унылый служитель сообщает:
— С вас пятнадцать долларов сорок два цента.
— Неужели так много? У меня столько нет.
— Что, простите?
— Неужели я, по-вашему, похож не богача?
— Вы хотите сказать, что не можете заплатить за бензин?
— Конечно, не могу.
— А сколько у вас есть денег?
— Вас интересуют точные цифры?
— Да. Сколько у вас денег?
— Ноль целых ноль десятых.
— Вы забыли бумажник?
— Почему? Бумажник у меня с собой. Просто в нем денег нет.
— Минутку, я позвоню.
Служитель снимает трубку, нажимает на кнопку с буквой А.
— Что, вызываете антитеррористическую бригаду? — спрашивает Славко. — Засадите меня в тюрьму, где меня будут избивать, насиловать и пытать в течение шести месяцев? И все из-за того, что у меня пустой бумажник? Ну, вы просто молодец.
— Я звоню начальнику, — объясняет служитель. Перемолвившись парой слов с начальником, он передает трубку Чернику.
— Это мистер Хутен, — раздается голос в трубке. — В чем проблема?
— Мистер Хутен, вы смотрите прямо в корень дела. У меня сплошные проблемы. Не такой уж я идиот, как вам может показаться. Некоторые даже находят меня остроумным. Кроме того, я честен, неплох собой. Проблем у меня хватает, но они вас совершенно не касаются. Чего вы, собственно, от меня хотите?
Мистер Хутен бормочет что-то невразумительное, но Черника уже понесло:
— Ах, если бы я только знал, в чем моя главная проблема! Мне бы следовало стать нейрохирургом! Или поэтом! А вместо этого на меня обрушиваются все унижения, какие только выпадали на долю мирного американского гражданина. Единственное светлое пятно в моей жизни — машина. У меня пока еще есть собственные колеса. Конечно, драгоценный мистер Хутен, я не могу заплатить за полный бак бензина, но зато я могу нажать на газ, и колеса унесут меня…
Мистер Хутен вопит в трубку:
— Я хочу поговорить со своим сотрудником!
Славко не спорит. Он отдает трубку служителю, а сам поворачивается к выстроившейся очереди и объясняет:
— У меня есть колеса. Это раз. У меня полный бак бензина. Это два. И вы можете называть меня неудачником?
Служитель вешает трубку и говорит:
— Мой босс просил вам передать, если в течение тридцати секунд вы отсюда уберетесь, я могу не вызывать полицию.
Джулиет и Генри сидят в кафе поэтов “Найтбоун” на Манхэттене. В полдесятого начался поэтический вечер, и в кафе негде яблоку упасть. Клубы табачного дыма, остекленевшие глаза наколовшихся и упившихся, экстравагантные одеяния, несколько явных психов (например, тип, сосредоточенно бубнящий что-то в пластиковый стаканчик), ну и плюс к тому несколько звезд (среди них Пол Саймон, сидящий на балконе с красоткой раза в три выше его ростом)…
Ведет вечер неизменный Боб Бозарк в своей всегдашней широкополой шляпе и пестром костюме. Боб красноречив, остроумен и ехиден — так и брызжет ядом во все стороны. Прежде чем представить очередного поэта, Бозарк говорит кучу гадостей про предыдущего, а затем, довольный собой, отправляется пропустить очередную кружку пива…
Джулиет чувствует, что на нее кто-то пристально смотрит. Оказывается, это потрясающий красавец в черном кожаном полицейском плаще.
Джулиет весьма охотно отвечает на его взгляд.
Это ее единственный выходной за последние две недели, шанс упускать нельзя. Нет времени на кокетство и предварительные игры — побыстрей бы забраться с кем-нибудь в койку. Больше всего Джулиет хочется изгнать из головы черные мысли об Энни (иначе свихнешься). Поэтому упускать этого зеленоглазого красавца с высокими скулами она не намерена. Джулиет посылает ему ослепительнейшую улыбку, чтобы он сразу разобрался в ее серьезных намерениях.
И тут — такая досада — с ним рядом садится какая-то блондинистая шлюха. Надо же, он пришел не один! Очевидно, его стерва ходила попудрить носик.
— У, сука, — говорит вслух Джулиет.
— А? — удивляется Генри. Джулиет показывает на наглую бабу.
— Ты ее знаешь? — спрашивает Генри.
— Нет, но она только что похитила моего избранника. Надеюсь, ее когда-нибудь привезут к нам в больницу, и тогда я с ней разберусь.
К микрофону выходит очередной поэт, а вернее, поэтесса: стройная, чернокожая девица, работающая под мальчика. Подождав, когда стихнут аплодисменты, она объявляет название своего стихотворения: “Я Хочу Трахнуть Или Хотя Бы Поговорить По Душам С Рыжеволосой Кошечкой, Что Сидит За Столиком В Углу”.
Все оборачиваются и смотрят на Джулиет.
Поэтесса начинает декламировать свой экспромт. Звучит невероятно эротичная лесбиянская баллада, то и дело прерываемая взрывами хохота. Сочинение довольно остроумное. В нем живописуется, как рыжеволосая красотка — то бишь Джулиет — лежит, распростертая на пьедестале памятника Алисе в Стране Чудес, а поэтесса впивается в ее роскошное тело. Над деревьями Центрального парка в это время полыхают романтические молнии. Присутствующим нравится задор поэтессы и ее бесстыдство. Те слушательницы, которые никогда не занимались однополой любовью, задумываются, правильно ли они прожили свою жизнь.
Джулиет буквально наслаждается. Она раскраснелась, глаза у нее горят. Эх, жаль, Энни здесь нет. Стихотворение, естественно, кончается описанием громогласного оргазма. Кафе взрывается одобрительными криками и аплодисментами, а поэтесса спрыгивает со сцены и бежит к столику Джулиет. Джулиет не хочет ударить лицом в грязь — она вскакивает и простирает объятия. Далее следует огненный поцелуй. Сначала Джулиет немного смущена, потом раскрывает губы и высовывает язык. Почему бы и нет, думает она. Это все равно что целоваться с мужчиной, разве что приходится нагибаться, да и зрителей полный зал. Надо сказать, что зрители чуть не лопаются от восторга — кто-то свистит, кто-то чуть мяукает, члены жюри высоко поднимают таблички, на которых выставлены сплошные десятки. При этом все понимают, что стихотворение было довольно паршивым, но шоу получилось — первый класс, а это самое главное.
Затем на сцену выходит потрясающий красавец в полицейском плаще.
Он читает нечто необычное — настоящее стихотворение. Публика в зале немного смущена. Она ожидала услышать очередную хохму, ну в крайнем случае — декадентское завывание, а вместо этого поэт декламирует трогательно-консервативное стихотворение, в котором описан зимний вулкан на острове Исландия. Главный герой произведения — ворона, сидящая на ветке рябины.
Голос у чтеца хрипловатый, но завораживающий, и в зале становится тихо. Судьи не в состоянии оценить стихотворение по достоинству, но на всякий случай выставляют довольно высокие оценки. Когда к микрофону выходит Боб Бозарк, он ведет себя вполне прилично и пакостей о выступавшем не говорит — видно, что и он находится под впечатлением.
Но вот поэтический вечер закончен; Джулиет идет к переполненному бару, чтобы взять пива для себя и Генри.
Откуда ни возьмись рядом появляется облаченный в черную кожу поэт.
— Привет, доктор, — говорит он.
— А откуда вы знаете, что я доктор?
— Как-то раз привозил в ваш госпиталь одного друга. Вы ведь из госпиталя Святого Игнациуса? У нас была автомобильная авария, но ничего особенно серьезного. Вы тогда отлично поработали.
— Правда?
Мысленно Джулиет говорит себе: что-нибудь более оригинальное ты не могла сказать? “Правда?” Вот дура.
— У нас тогда не было возможности поговорить, — продолжает красавчик. — Но вас забыть трудно. Меня зовут Айан Слейт.
— А я — Джулиет. Вы действительно жили в Исландии?
— Да, но это было давно. Я писал репортаж о встрече на высшем уровне в Рейкьявике, а потом остался на острове на несколько месяцев.
Айан одаряет собеседницу асимметричной улыбкой. Мог бы не стараться — Джулиет и так уже запала на его зеленые глаза.
— А другие стихи у вас есть?
— Конечно. Если хотите, как-нибудь при случае могу вас ими помучить.
— Я была бы счастлива.
— Сегодня я не один, но если вы дадите мне свой номер телефона…
Джулиет лишь пожимает плечами.
Айан дает ей ручку, и она пишет на салфетке свое имя и номер телефона. К сожалению, в этот момент появляется его чертова подружка. На лице — застывшая улыбка.
Айан, впрочем, ничуть не смущен.
— Познакомься, Сари, — говорит он. — Это — Джулиет Эпплгейт. Она работает в госпитале Святого Игнациуса. Когда я буду в следующий раз читать свои стихи, Джулиет хочет посмотреть на мой позор.
Блондинка металлическим тоном заявляет:
— Эбен, нам пора. Счастлива познакомиться с вами, Джулиет. — И сует, зараза, свое грациозное щупальце.
Номер в отеле. Энни лежит на постели, уснуть никак не может, хотя ее соседка, домохозяйка из Маунт-Киско, давно уже сопит. Энни думает о Черепахе. Это лучше, чем мысли о заседаниях суда. Она вспоминает Черепаху, вспоминает Дрю, вспоминает дни, проведенные в Бруклине. Раньше эти воспоминания показались бы ей мучительными, а сейчас вызывают лишь ностальгическое чувство. Обычные человеческие проблемы.
В узкое оконце скудно проникает дневной свет. День опять выдался дождливый.
Председатель — это женщина — сгребает все листочки в кучу и начинает читать:
— Виновен. Виновен. Виновен. Не виновен.
Шевеление среди собравшихся. Я попалась, думает Энни. Это мой листок, все решат, что я свихнулась.
— Виновен, — продолжает читать председательница. — Виновен. Кто-то тут еще написал “да”. Что это значит?
— Это значит виновен, — говорит Морин, пожилая дама, скорее даже бабушка, в лиловом костюме.
— Виновен. Не виновен.
Энни потрясена. Господи, неужели нашелся еще кто-то?
— Виновен. Виновен.
Председательница разворачивает последний листок.
— Не виновен.
Трое! Это просто чудо, думает Энни.
— Минуточку! — восклицает невысокий, жилистый человек, которого зовут Пит. Он работает в страховой компании. На Пите дешевый костюм, из ушей у него торчат густые волосы.
— Ничего, если я выскажусь?
— Конечно, — кивает председательница.
— Неужели кто-то из нас действительно считает, что этот тип невиновен? Кто проголосовал за это? Могу я об этом спросить?
— Спросить вы можете, — говорит председательница. — Но отвечать никто не обязан.
— Ну, например, я, — говорит домохозяйка из Маунт-Киско.
Пит возмущается:
— Вы что же, считаете, что Боффано не приказывал совершить убийство?
Домохозяйка пожимает плечами:
— Не знаю. Может, и приказывал. Мне кажется, нам ни к чему устраивать дискуссии по этому поводу.
— Почему же нам не подискутировать? — повышает голос Пит. — Господи, я просто не могу в это поверить! Кто еще проголосовал подобным образом?
— Я, — говорит пенсионер, в прошлом почтовый служащий.
— Вы, Роланд? Но почему?
Тот пожимает плечами. Отвечает не сразу, говорит очень медленно:
— Просто. Мне кажется. Что прокурор был. Недостаточно убедителен. Это все.
Потом почтальон судорожно сглатывает слюну. У него землистый цвет лица, глаза налиты кровью. Смотрит он куда то в сторону и Энни пытается прочесть его мысли. Неужели он работает на Учителя? Хоть бы почтальон посмотрел в ее сторону, тогда она догадалась бы.
— Неубедительно? — поражается Пит. — Да тут вообще спорить не о чем.
— Это вы так считаете, — мямлит почтальон.
— Есть же магнитофонная запись, так? Вы ее слышали? Она неопровержима.
— Это вы так считаете.
— Ничего я не считаю. Я хочу знать ваше мнение.
— Это вы так думаете.
— В каком смысле? Роланд, перестаньте вы повторять одно и то же, а то я свихнусь. — Пит оглядывается по сторонам, разводит руками. — Ну ничего себе!
— Кто-нибудь еще? — спрашивает председательница.
Энни глубоко вздыхает, и этого достаточно — все смотрят на нее.
— А почему вы проголосовали подобным образом, Энни? — спрашивает председательница. Энни молчит, у нее перехватило горло.
— Ну… — тянет она. Некоторые из присяжных сочувственно отводят глаза. — Понимаете…
Ей на помощь приходит новый персонаж.
— Почему мы, собственно, начали с тех, кто написал “не виновен”? Давайте сначала мы объясним свою позицию, правильно?
Большой, раскованный, веселый мужчина. Имя — Уилл. Одет в джинсы, черную куртку, по плечам рассыпаны светлые длинные волосы. По профессии — кларнетист, играет в джазовом ансамбле. Свадьбы, презентации и все такое.
— Давайте напишем на доске все аргументы за и против, — продолжает он. — Рассмотрим по очереди все имеющиеся улики. — Он подходит к доске. — Итак, что мы имеем? Сколько свидетелей обвинения мы заслушали?
— Троих, — говорит Пит. — Сначала этот громила, ну, который “капитан”. Как там его?
— Де Чико, — подсказывает домохозяйка из Маунт-Киско.
— Вот-вот, — кивает кларнетист и пишет “Дё Чико”. — Что вы о нем думаете? Верим мы ему или нет?
— Конечно, я бы не доверил ему и крыс морить, — говорит Пит. — Но в данном случае мне показалось, что он более или менее…
— Да он просто хотел скостить себе срок, — вмешивается булочник из Нью-Рошели; он негр.
— А чего вы хотите? — возражает кларнетист. — Иначе от членов мафии показаний не добьешься. Только если установлено прослушивание или если кто-то из них расколется.
— Магнитофонная пленка! — подхватывает Пит. — Напишите на доске “пленка”.
— Мы как раз к пленке и подошли.
— Напишите красным, — настаивает Пит.
— А у нас есть красный мел? — спрашивает кто-то.
— Давайте так, — берет инициативу почтальон. — Важные улики будем писать красным. А зеленым будем писать такие, комси комса.
— Что еще за “комси комса”? — удивляется Пит.
— Это по-французски, — объясняет почтальон. — Значит “ни то ни се”.
— Постойте-ка, — говорит Пит. — Дайте мне сказать.
Он смотрит прямо на Энни.
— Предположим, все они врут — и Де Чико, и наркокурьер, и полицейский. Предположим, они о Луи Боффано ни черта не знают. Но у нас же есть пленка, так?
Кларнетист мягко замечает:
— Послушайте, мы собираемся разобраться во всем по порядку, так что давайте не будем забегать вперед.
— Черт с ним, с порядком! — кричит Пит и снова поворачивается к Энни. — Мисс, когда вы слушали пленку, вы ведь обратили внимание на то, что было сказано о тоннеле.
Сразу трое хором повторяют:
— “И я говорю Учителю, о`кей, хочешь рыть тоннель — рой…”
Еще трое подхватывают:
— “Рой. Прикончи этого сукина сына!” Все смеются.
— Какие еще нужны доказательства? — спрашивает Пит у Энни. — Неужто вы думаете, что тоннель они рыли для того, чтобы сделать старому Сальвадоре подарок ко дню рождения?
Энни чувствует, что лицо ее заливается краской, и понимает — все на нее смотрят.
Нужно что-то отвечать. Чего я боюсь?
Я боюсь того, что они обо всем догадаются, поймут, что я тут — подсадная утка.
И все же она предпринимает попытку.
— Я не думаю… что эта пленка является неопровержимым доказательством. Прямым приказом слова Луи не назовешь.
— “Прикончи этого сукина сына”? Вы считаете, что это не прямой приказ?
— Ну… это просто разговор. Может, он хвастался. Он изображал из себя большого босса, а на самом деле…
Она скисает, смотрит на кларнетиста. У него симпатичное, дружелюбное лицо, и ей очень хочется, чтобы он ее защитил. Она заплачет, а он будет ее утешать…
— Что вы дурака валяете, мисс? — пожимает плечами Пит. — Вы и в самом деле считаете, что он невиновен? Думаете, речь идет просто о хвастовстве?
Многие скептически улыбаются.
Ну и пусть. Это совершенно не важно, думает Энни. Главное — продержаться до конца, что бы они обо мне ни думали. Нужно быть как каменная стена. Эта пытка будет продолжаться неделю, десять дней, максимум две недели. В конце концов ее оставят в покое и будет объявлено, что мнения присяжных разделились.
Славко Черник сидит на встрече общества “Анонимный алкоголик”, дожидается своего выступления. Собратья-алкоголики по очереди рассказывают кошмарные истории из своей жизни. Славко думает: неужели этот ритуал способен кому-нибудь помочь? Все эти жалобы и причитания о несчастной любви, неудачных детях, идиотском телевещании, завиральных идеях? Люди всегда жалуются на одно и то же, разве может им помочь пустая болтовня?
Заседания общества вызывают у него тошноту.
Можно было бы еще все это стерпеть, если бы подавали что-нибудь спиртное.
Когда подходит его очередь, он говорит следующее:
— Меня зовут Славко, я алкоголик.
— Привет, Славко, — сочувственно кивают головами остальные.
— Мало того, что я алкоголик, но я еще специалист по несчастной любви, жертва никотина и совершенно бездарный частный детектив. Эту профессию я ненавижу всей душой. Правда, недавно я заделался поэтом, и здесь дела у меня идут гораздо лучше. Это радует. Недавно я закончил свою первую поэму. До гонораров дело пока не дошло. Сами понимаете — нужно время, чтобы приобрести репутацию и начать грести деньги лопатой. До последнего времени я жил у себя в офисе, но сегодня меня оттуда вытурили, и теперь я живу у себя в машине. Что еще вам о себе сообщить? Я очень много курю. Никотин пожирает мои легкие. Кроме того, в последнее время ноет поясница, а это означает, что вскорости можно ожидать новой пакости от камней в почках. Теперь пару слов о моем сердце. Оно не просто разбито, а размолото в порошок. Причем сверху эта труха посыпана солью, чтобы там никогда больше ничего не выросло. Я очень люблю себя жалеть, распускать нюни, и мне до смерти надоело участвовать в ваших идиотских заседаниях. На этом мое выступление я заканчиваю.
Он затыкается и садится.
Потом выступают еще несколько нудных придурков, рассказывающих о своей несчастной жизни. Когда пытка заканчивается, Славко садится в свой дряхлый “стервятник” и едет куда глаза глядят.
Довольно скоро он оказывается перед таверной “У Гиллеспи”. На стоянке три машины. Одна принадлежит самому Гиллеспи, вторая — местному пьянчужке, который дружит с владельцем таверны. Третью машину Славко не знает, но можно не сомневаться в том, что этот посетитель под стать Гиллеспи и его корешу.
Зачем ты тут остановился, парень? Поехали дальше.
Славко все-таки заходит в таверну, но ограничивается тремя стаканами. Потом едет дальше. Как— то так само собой получается, что “стервятник” привозит его к дому Сари. Славко вспоминает, что был здесь же и прошлой ночью. Точно так же замедлил ход, остановился. Что он здесь высматривает?
А кому, собственно, какое дело?
Машина Сари на месте, но свет в окнах не горит. Спать рано, а это значит, что Сари скорее всего на свидании. На страстном свидании со своим подонком.
Может быть, она у него дома.
Славко едет в том направлении, но потом вдруг замечает, что бензин на нуле. Даже не на нуле, а ниже. К счастью, совсем рядом бензоколонка.
Модерновая такая автозаправочная станция, похожая на орбитальную станцию. Славко останавливается возле сияющего огнями автомата. Ему повезло — здесь сначала заправляются, а потом платят. Ну и идиоты, прости, Господи!
Он наполняет бак доверху, и унылый служитель сообщает:
— С вас пятнадцать долларов сорок два цента.
— Неужели так много? У меня столько нет.
— Что, простите?
— Неужели я, по-вашему, похож не богача?
— Вы хотите сказать, что не можете заплатить за бензин?
— Конечно, не могу.
— А сколько у вас есть денег?
— Вас интересуют точные цифры?
— Да. Сколько у вас денег?
— Ноль целых ноль десятых.
— Вы забыли бумажник?
— Почему? Бумажник у меня с собой. Просто в нем денег нет.
— Минутку, я позвоню.
Служитель снимает трубку, нажимает на кнопку с буквой А.
— Что, вызываете антитеррористическую бригаду? — спрашивает Славко. — Засадите меня в тюрьму, где меня будут избивать, насиловать и пытать в течение шести месяцев? И все из-за того, что у меня пустой бумажник? Ну, вы просто молодец.
— Я звоню начальнику, — объясняет служитель. Перемолвившись парой слов с начальником, он передает трубку Чернику.
— Это мистер Хутен, — раздается голос в трубке. — В чем проблема?
— Мистер Хутен, вы смотрите прямо в корень дела. У меня сплошные проблемы. Не такой уж я идиот, как вам может показаться. Некоторые даже находят меня остроумным. Кроме того, я честен, неплох собой. Проблем у меня хватает, но они вас совершенно не касаются. Чего вы, собственно, от меня хотите?
Мистер Хутен бормочет что-то невразумительное, но Черника уже понесло:
— Ах, если бы я только знал, в чем моя главная проблема! Мне бы следовало стать нейрохирургом! Или поэтом! А вместо этого на меня обрушиваются все унижения, какие только выпадали на долю мирного американского гражданина. Единственное светлое пятно в моей жизни — машина. У меня пока еще есть собственные колеса. Конечно, драгоценный мистер Хутен, я не могу заплатить за полный бак бензина, но зато я могу нажать на газ, и колеса унесут меня…
Мистер Хутен вопит в трубку:
— Я хочу поговорить со своим сотрудником!
Славко не спорит. Он отдает трубку служителю, а сам поворачивается к выстроившейся очереди и объясняет:
— У меня есть колеса. Это раз. У меня полный бак бензина. Это два. И вы можете называть меня неудачником?
Служитель вешает трубку и говорит:
— Мой босс просил вам передать, если в течение тридцати секунд вы отсюда уберетесь, я могу не вызывать полицию.
Джулиет и Генри сидят в кафе поэтов “Найтбоун” на Манхэттене. В полдесятого начался поэтический вечер, и в кафе негде яблоку упасть. Клубы табачного дыма, остекленевшие глаза наколовшихся и упившихся, экстравагантные одеяния, несколько явных психов (например, тип, сосредоточенно бубнящий что-то в пластиковый стаканчик), ну и плюс к тому несколько звезд (среди них Пол Саймон, сидящий на балконе с красоткой раза в три выше его ростом)…
Ведет вечер неизменный Боб Бозарк в своей всегдашней широкополой шляпе и пестром костюме. Боб красноречив, остроумен и ехиден — так и брызжет ядом во все стороны. Прежде чем представить очередного поэта, Бозарк говорит кучу гадостей про предыдущего, а затем, довольный собой, отправляется пропустить очередную кружку пива…
Джулиет чувствует, что на нее кто-то пристально смотрит. Оказывается, это потрясающий красавец в черном кожаном полицейском плаще.
Джулиет весьма охотно отвечает на его взгляд.
Это ее единственный выходной за последние две недели, шанс упускать нельзя. Нет времени на кокетство и предварительные игры — побыстрей бы забраться с кем-нибудь в койку. Больше всего Джулиет хочется изгнать из головы черные мысли об Энни (иначе свихнешься). Поэтому упускать этого зеленоглазого красавца с высокими скулами она не намерена. Джулиет посылает ему ослепительнейшую улыбку, чтобы он сразу разобрался в ее серьезных намерениях.
И тут — такая досада — с ним рядом садится какая-то блондинистая шлюха. Надо же, он пришел не один! Очевидно, его стерва ходила попудрить носик.
— У, сука, — говорит вслух Джулиет.
— А? — удивляется Генри. Джулиет показывает на наглую бабу.
— Ты ее знаешь? — спрашивает Генри.
— Нет, но она только что похитила моего избранника. Надеюсь, ее когда-нибудь привезут к нам в больницу, и тогда я с ней разберусь.
К микрофону выходит очередной поэт, а вернее, поэтесса: стройная, чернокожая девица, работающая под мальчика. Подождав, когда стихнут аплодисменты, она объявляет название своего стихотворения: “Я Хочу Трахнуть Или Хотя Бы Поговорить По Душам С Рыжеволосой Кошечкой, Что Сидит За Столиком В Углу”.
Все оборачиваются и смотрят на Джулиет.
Поэтесса начинает декламировать свой экспромт. Звучит невероятно эротичная лесбиянская баллада, то и дело прерываемая взрывами хохота. Сочинение довольно остроумное. В нем живописуется, как рыжеволосая красотка — то бишь Джулиет — лежит, распростертая на пьедестале памятника Алисе в Стране Чудес, а поэтесса впивается в ее роскошное тело. Над деревьями Центрального парка в это время полыхают романтические молнии. Присутствующим нравится задор поэтессы и ее бесстыдство. Те слушательницы, которые никогда не занимались однополой любовью, задумываются, правильно ли они прожили свою жизнь.
Джулиет буквально наслаждается. Она раскраснелась, глаза у нее горят. Эх, жаль, Энни здесь нет. Стихотворение, естественно, кончается описанием громогласного оргазма. Кафе взрывается одобрительными криками и аплодисментами, а поэтесса спрыгивает со сцены и бежит к столику Джулиет. Джулиет не хочет ударить лицом в грязь — она вскакивает и простирает объятия. Далее следует огненный поцелуй. Сначала Джулиет немного смущена, потом раскрывает губы и высовывает язык. Почему бы и нет, думает она. Это все равно что целоваться с мужчиной, разве что приходится нагибаться, да и зрителей полный зал. Надо сказать, что зрители чуть не лопаются от восторга — кто-то свистит, кто-то чуть мяукает, члены жюри высоко поднимают таблички, на которых выставлены сплошные десятки. При этом все понимают, что стихотворение было довольно паршивым, но шоу получилось — первый класс, а это самое главное.
Затем на сцену выходит потрясающий красавец в полицейском плаще.
Он читает нечто необычное — настоящее стихотворение. Публика в зале немного смущена. Она ожидала услышать очередную хохму, ну в крайнем случае — декадентское завывание, а вместо этого поэт декламирует трогательно-консервативное стихотворение, в котором описан зимний вулкан на острове Исландия. Главный герой произведения — ворона, сидящая на ветке рябины.
Голос у чтеца хрипловатый, но завораживающий, и в зале становится тихо. Судьи не в состоянии оценить стихотворение по достоинству, но на всякий случай выставляют довольно высокие оценки. Когда к микрофону выходит Боб Бозарк, он ведет себя вполне прилично и пакостей о выступавшем не говорит — видно, что и он находится под впечатлением.
Но вот поэтический вечер закончен; Джулиет идет к переполненному бару, чтобы взять пива для себя и Генри.
Откуда ни возьмись рядом появляется облаченный в черную кожу поэт.
— Привет, доктор, — говорит он.
— А откуда вы знаете, что я доктор?
— Как-то раз привозил в ваш госпиталь одного друга. Вы ведь из госпиталя Святого Игнациуса? У нас была автомобильная авария, но ничего особенно серьезного. Вы тогда отлично поработали.
— Правда?
Мысленно Джулиет говорит себе: что-нибудь более оригинальное ты не могла сказать? “Правда?” Вот дура.
— У нас тогда не было возможности поговорить, — продолжает красавчик. — Но вас забыть трудно. Меня зовут Айан Слейт.
— А я — Джулиет. Вы действительно жили в Исландии?
— Да, но это было давно. Я писал репортаж о встрече на высшем уровне в Рейкьявике, а потом остался на острове на несколько месяцев.
Айан одаряет собеседницу асимметричной улыбкой. Мог бы не стараться — Джулиет и так уже запала на его зеленые глаза.
— А другие стихи у вас есть?
— Конечно. Если хотите, как-нибудь при случае могу вас ими помучить.
— Я была бы счастлива.
— Сегодня я не один, но если вы дадите мне свой номер телефона…
Джулиет лишь пожимает плечами.
Айан дает ей ручку, и она пишет на салфетке свое имя и номер телефона. К сожалению, в этот момент появляется его чертова подружка. На лице — застывшая улыбка.
Айан, впрочем, ничуть не смущен.
— Познакомься, Сари, — говорит он. — Это — Джулиет Эпплгейт. Она работает в госпитале Святого Игнациуса. Когда я буду в следующий раз читать свои стихи, Джулиет хочет посмотреть на мой позор.
Блондинка металлическим тоном заявляет:
— Эбен, нам пора. Счастлива познакомиться с вами, Джулиет. — И сует, зараза, свое грациозное щупальце.
Номер в отеле. Энни лежит на постели, уснуть никак не может, хотя ее соседка, домохозяйка из Маунт-Киско, давно уже сопит. Энни думает о Черепахе. Это лучше, чем мысли о заседаниях суда. Она вспоминает Черепаху, вспоминает Дрю, вспоминает дни, проведенные в Бруклине. Раньше эти воспоминания показались бы ей мучительными, а сейчас вызывают лишь ностальгическое чувство. Обычные человеческие проблемы.